Главная » Книги

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Избранные письма, Страница 2

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Избранные письма


1 2 3 4 5 6

сть вблизи лес и т. д. Уметь описать предмет по крайней мере с его главных сторон - великое искусство, которое приобретается не из книг и не от учителей, - они могут научить только грамоте, а от наблюдения предмета воочию. Тем большее искусство заключается в уменьи охватить характеристику предмета несколькими словами - это уже дело великих мастеров слова и художников, а обыкновенным людям приходится удовлетворяться обыкновенными пространными описаниями. Из твоих писем мы можем составить такое же понятие о тюбукской природе, как о "белой Арапии". Заметь то обстоятельство, что ты особенно хорошо мог описать Тюбук, потому что у тебя пред глазами стоят для сравнения Висим и Салда, а предметы и познаются только через сравнение. Во всяком случае, не нужно смотреть на письма с официальной точки зрения, как на печальную необходимость, посылание "снижающих поклонов" и испрашивание родительского благословения, как это делают солдаты, - письмо - живая вещь. Когда пишешь письмо, не старайся писать красиво, а пиши то, что тебя интересует, что перечувствовал или передумал. В письмах к тебе я впадаю в учительский тон, - это тоже недостаток, но он выкупается желанием принести пользу своему ближнему.
   Ты ничего не пишешь о своем образе жизни. По крайней мере, описал бы хотя один день, и по этому описанию мы могли бы судить о других днях. Ты ничего не пишешь о том, рано ли ты встаешь, купаешься ли, ходишь ли рано утром в поля, когда еще нет зноя, - словом, исполняешь ли относительно своего здоровья те правила, о которых было столько говорено.
   Наш любезный брат Николай третьего дня исчез с горизонта и теперь обретается во мраке неизвестности, что очень неудобно во многих отношениях. Мы все здоровы. Мама и Лиза собираются ехать в Висим в половине июля.
   Марья Якимовна кланяется тебе.
   Передай мой поклон Николаю и Якову Игнатьевичам, сынам Матусевым.

Твой брат

Дмитрий Мамин.

   1881 г. июля 7.
  
   Сие письмо написано слишком возвышенным тоном и чересчур в наставительном духе, - не обращай внимания на эти недостатки и не обижайся моими советами.
   По слухам, Василий Львович оставляет Екатеринбург и якобы переводится в Одесский округ.
  

10

А. С. МАМИНОЙ

[6 октября 1881 г. Москва.]

  
   Милая и дорогая моя мама,
   Приехав в Москву, я получил письмо от тебя, в котором ты пишешь, что Николай исчез и у Володи один Андреевский урок. Твое письмо совпало с моей неудачной поездкой в Петербург и поэтому очень огорчило, - именно, мне было жаль тебя, моя милая, дорогая мама... Теперь спешу тебя обрадовать: я уже писал тебе из Петербурга, что мой большой рассказ принят в "Слово" и будет печататься в будущем году. Мне дорого то, что он принят, и я смело могу работать дальше. Сегодня, сейчас, другая радость, от которой у меня руки трясутся: я, как приехал в Москву, начал описывать свое путешествие в виде отдельных писем и первое письмо передал в "Русские ведомости"; прошло около трех недель, и я думал, что его не напечатают, хотел идти сейчас брать рукопись назад, но развертываю сегодняшний номер, и - о, радость! - мое письмо напечатано все целиком, то есть напечатано больше 9 000 строчек, что составит больше 27 р. Всех писем будет больше, чем на 100 р. Вот, милая и дорогая моя мама, мой первый успех, которого я не мог бы достичь, сидя в Екатеринбурге. Мне дороги не деньги - хорошее начало после вынесенных мной испытаний укрепляет мой неунывающий дух. Письмо мое напечатано в фельетоне 269 N, можешь его прочитать, только не смущайся его резким тоном, - это мое достоинство и вместе недостаток. Моя цель - самая честная: бросить искру света в окружающую тьму, окружающую языцы. От радости я заврался и начал писать высоким слогом, но, милая моя мама, я слишком много пережил за эти немногие недели мыслью не о своем будущем, а о вашем... Дорогие мои, мне, то есть нам, немного нужно, и мы с голоду не умрем, - меня заботила ваша участь. С божией помощью, отсюда, то есть из Москвы, я, может быть, буду иметь возможность лучше помогать вам, чем живя в Екатеринбурге. Напечатанное письмо я писал два дня по 6 часов в день и получу почти 30 р.
   Будьте здоровы, тверды душой и живите в мире. Целую вас всех. Жалею, что Володя и Лиза ничего мне не пишут.

Ваш Дмитрий.

   1881 г. октября 6.
   Москва.
  

11

А. С. МАМИНОЙ

26 февраля 1882 г. [Москва.]

  
   Милая и дорогая моя мама,
   Я уже писал тебе, что мой рассказ "Старатели" принят в "Русской мысли". Вчера, то есть 25 февраля, приходим из кухмистерской домой и находим письмо Скабичевского, который пишет, что мой очерк под названием "На рубеже Азии" уже набирается в типографии для мартовской книжки "Устоев". Не прошло и двух часов, как получаю заказное письмо из редакции "Дело", которая извещает меня, что мои два рассказа "Все мы хлеб едим..." и "В камнях" приняты и мне назначена редакцией плата по 80 рублей за печатный лист в надежде, что я пришлю еще рассказов; второй рассказ "В камнях" будет напечатан в мартовской книжке "Дела".
   Милая мама, ты можешь себе представить мою радость. Десять лет самого настойчивого и упорного труда начинают освещаться первыми лучами успеха, который дорог именно в настоящую минуту по многим причинам. Целый вечер я провел, как в лихорадке, и едва в состоянии был заснуть. Мы долго и много говорили с Марьей Якимовной и жалели только об одном, что нет бедного папы, который порадовался бы нашей общей радостью... Всякая моя радость отравлена отсутствием горячо любимого человека, единственного отца, которому мы всем обязаны, начиная с воспитания, и особенно тем, что это была глубоко честная, гуманная и любящая душа... Я редко говорю о папе, но постоянно думаю о нем, и его образ всегда живым стоит пред моими глазами и навсегда останется лучшим примером для всех нас. Бедный папа так любил всех бедных, несчастных и обделенных судьбой; папа так хорошо, таким чистым сердцем любил науку и людей науки; папа так понимал человеческую душу даже в ее заблуждениях; наконец, папа так был чист и незлобив душой и совершенно чужд стяжательных инстинктов и привычек к ненужной глупой роскоши... Милый, тысячу раз дорогой папа, которому мы обязаны всеми нашими успехами, всегда будет с нами, как наше лучшее, самое дорогое, что только может дать жизнь. Но одних слов, мама, еще недостаточно: будем делом любить так же людей, как любил папа, понимать их страдания и оставаться чуждыми роскоши, этой язвы, которая губит без возврата лучшие силы.
   Конечно, мама, есть вещи, с которыми, может быть, и не согласился бы папа, но во всех наших делах и словах мы руководимся собственными убеждениями: мое благоговейное отношение к памяти папы, вся моя любовь к нему никогда не в состоянии изменить того, в чем мы расходимся с ним. Папа относительно некоторых вопросов разделял заблуждения своего времени... и непонимание кое-чего многих других очень честных и хороших людей, - в этом не их вина, потому что они платили только дань своему веку, то есть, освободившись от многих предрассудков, не имели сил взглянуть на некоторые вещи настоящими глазами. Повторяю, мама, я не желаю последними словами хоть малейшим намеком оскорбить память папы, а хочу сказать только то, что тебе уже давно известно.
   Да, сколько раз еще придется жалеть о том, что нет уже с нами нашего папы, жалеть дотоле, пока мы сами не отойдем в вечность. Мир его праху, нашего дорогого милого папы! Будем жить так, как велит нам наша совесть, наш долг, наша любовь к людям и самое горячее сочувствие к человеческим страданиям.
   Итак, милая дорогая мама, с марта я выступлю разом в двух толстых журналах, вероятно, по пословице - не было ни гроша, да вдруг алтын. Моя тяжелая артиллерия пошла в ход, и теперь у меня на текущем счету переваливает за полторы тысячи рублей, но это не суть важное дело, ибо деньги - пустяки, владеющие нами по нашей человеческой слабости, - дело, мама, в работе, в хорошей честной работе, которая должна приносить пользу... Это моя заветная золотая мечта.
   В резервах у меня стоит громадный роман, который двинется в поход еще не скоро, да до десятка больших и малых рассказов, которые отчасти лежат в моих старых рукописях, отчасти еще в голове.
   При настоящем письме денег не посылаю, потому что еще не получил, - на днях получу и пошлю. Пожалуйста, мама, корми ребятишек молоком и мясом, сколько захотят, и не давай чаев, ибо последнее зловредно. Относительно средств ты теперь можешь быть совершенно спокойна, как спокоен, например, я, когда пишу эти строки. Теперь я буду зарабатывать по 80 р. в день, хотя и не в каждый.
   Хорошо помню, как я приехал в Москву с одними надеждами в карманах и с благочестивым желанием честно трудиться, всего прошло каких-нибудь полгода, и декорации переменились, и даже редакция "Дела" выражает скромную надежду иметь меня своим сотрудником и далее. Да, глупая штука счастье: то не имеешь лишнего двугривенного на обед, то валятся сотни рублей.
   Передай мой поклон Николаю Николаевичу, Елене Николаевне, Александре Ивановне. Кланяется Марья Якимовна.
   Воображаю себе гордость моего брата Николая, который, вероятно, ближе всех примет к сердцу мои успехи и прочитает с таким вкусом мои первые статьи в толстых журналах, как никто другой. Володе и Лизе желаю больше всего здоровья. Целую вас всех.

Ваш Д. Мамин.

   1882 г. 26 февраля. Москва.
  
   Марья Якимовна кланяется Володе, Лизе и Николаю. Мое сердцебиение проходит помаленьку.
  

12

А. С. МАМИНОЙ

[24 апреля 1882 г. Москва.]

  
   Милая мама,
   Ты так неравнодушна к литературной критике, поэтому советую тебе прочитать фельетон в "Голосе" от 15 апреля, в нем, между прочим, упоминается о моей первой статье, напечатанной в толстом журнале, именно, о "В камнях". На первый раз погладили по головке, но это еще и не велика честь, да и не за что, собственно говоря. Критик "Голоса" сам-то по части русской грамоты плетется, как слепой подле огорода... А все-таки для первого раза нам было не неприятно прочитать благоприятный отзыв о нашей недостойности: так уж, видно, устроен белый свет и тем он держится, что все любим, когда нам пятки почешут, сиречь воскурят нашему тщеславию...
   Последнее время все думаю о тех 200 р., которые у тебя просил, думаю потому, что это, то есть мое прошение, может тебя встревожить, тогда как дело тут проще пареной репы, о чем я уже и писал тебе. Надеялся, что к 25 апреля успею все-таки получить деньги и телеграммой известить тебя, чтобы не высылала мне этих 200 р., но сегодня уже 24 апреля, а я все еще ничего не знаю. В "Деле" моя статья в апрельской книжке не напечатана, значит, пойдет в одной из следующих книжек, а "Устои" замерзли в марте и выйдут за два месяца зараз. Это черт знает что такое... Рассказ, который должен появиться в "Устоях", послан мной в прошлом году в "Слово", там его приняли, и сейчас же "Слово" прикрылось, ждал-ждал целый год "Устоев", назначили выпустить в мартовской книжке, и ее арестовали... Просто скандал в благородном семействе!
   Володя пишет, что не рассчитывает на медаль, - и не следует, ибо это одно тщеславие, и второе ибо, что жить не с медалью, а с добрыми людьми... Плевать! Я даже совсем не желаю медали; конечно, если дадут, тогда придется взять, но это только печальная необходимость, а все дело в аттестате зрелости.
   Сегодня Лизунькины именины, поздравляю и поздравляю, извини за пальто (осенью зато будет новое) и будь здрава.
  
   Коли бедна ты -
   Так будь ты умна... -
  
   говорит у Некрасова дядюшка Яков.
   Брату моему Николаю большое спасибо за его письма: оные доставляют нам большое удовольствие. Статью из "Екатеринбургской недели" я получил, но ее не стоило списывать, ибо это к нам не относится.
   Номера с моим фельетоном "От Урала до Москвы" не высылаю потому, что у меня их всего один экземпляр, боюсь, чтобы на почте не потеряли, а когда привезу, тогда и прочитаете. Через месяц увидимся. О моем здоровье не беспокойтесь, - хотя и не совсем еще поправился, но здоров. Желудок не скоро поправишь, ибо он зело капризен. Поклон Николаю Николаевичу и сродникам. Марья Якимовна кланяется.

Ваш Дмитрий.

   Москва,
   24 апр. 1882.
  
   У нас настоящее лето и деревья распускаются.
  

13

М. М. СТАСЮЛЕВИЧУ

[28 июня 1882 г. Екатеринбург.]

  
   Милостивый государь г. Редактор!
   Отвечаю на письмо редакции "Вестника Европы", которая извещает меня, что затрудняется поместить мой рассказ "Нимфу" на страницах своего журнала. Это решение редакции мотивируется тем, что мой рассказ написан "в новейшем вкусе" Золя и что самое название рассказа "Нимфа" уже говорит само за себя, так как в переводе обозначает очень некрасивую вещь.
   Конечно, "силой милому не быть", но беру на себя смелость сказать редакции, во-первых, то, что в моем рассказе, право, ни старых, ни новых вкусов какого-то ни было писателя не проводилось, а описывалась действительность захолустного русского города. Не вина автора, что люди под всеми широтами и долготами остаются людьми. Что касается названия рассказа, которое особенно смутило редакцию, то ведь его можно изменить, тем более что "нимфа" является в фабуле рассказа только вводным лицом, как химический реактив. Описывалась архиерейская певческая, и по своему сюжету мой рассказ может назваться иначе.
   Жалею, что мне уже второй раз приходится брать статью из "Вестника Европы". Два года тому назад я посылал рассказ "Старатели", который, к моему сожалению, не удовлетворил требованиям редакции "Вестника Европы" и нынешней осенью будет напечатан в "Русской мысли". С этой почтой посылаю в редакцию два рассказа: "В худых душах..." и "Сорочья похлебка". Не знаю, насколько удачна будет эта моя третья попытка...
   В заключение мне остается попросить уважаемую редакцию "Вестника Европы", если только она найдет это для себя удобным, передать мой рассказ "Нимфа" в редакцию "Отечественных записок".
   Позвольте, г. Редактор, остаться в том убеждении, что нас разделяет одно из тех материальных недоразумений, из которых выплетается ткань жизни и мешает людям понимать друг друга.

Готовый к услугам

Дм. Мамин.

   Мой адрес: Екатеринбург, Офицерская ул., д. Черепанова, Дмитрию Наркисовичу Мамину.
   1882 г., июня 28.
   Екатеринбург.
  

14

В. Н. МАМИНУ

22 декабря 1882 г. Екатеринбург.

  
   Милый Володик, сего 22 декабря в первый раз прочел в N 49 "Огонька" объявление "Дела" на 1883 г., где в первую голову стоит: "Приваловские миллионы", большой роман из жизни сибирских золотопромышленников Д. Сибиряка. Понимаешь: мой роман, значит, принят (ответа редакции до сих пор не получал: или потерялось на почте, или милая небрежность редакции), и я имею получить около 3 000 руб. Это нам года на два хватит, и ты можешь быть спокоен за свою финансовую участь: деньги - сила, а право на труд - еще большая сила. Итак, я ликую, а вперед - увидим, что будет. Мое здоровье почти совсем поправилось; Марья Якимовна кланяется тебе

Твой брат Дмитрий.

   24 декабря.
  
   Завтра рождество - великий семейный и в особенности детский праздник, который особенно тяжело проводить вдали от родины, поэтому мы особенно часто вспоминаем тебя и жалеем о твоем одиночестве. Что делать - на людях и смерть красна, потерпи, как терпят тысячи других студентов. Это рождество для меня лично является праздником праздников, потому что труд десяти лет принят и принесет плод; мы гонимся не за большим: не честь, не имя, не известность нам нужны, а частица презренного металла, которая спасла бы нас от голода и холода и дала возможность поработать спокойно года два, не думая о завтрашнем дне. Ведь целых два года, Володя, - это я называю счастьем, о котором мечтал целых пятнадцать лет. Ты можешь давить свою науку с спокойной совестью за завтрашний день, а я буду давить законы и для отдыха пописывать кое-что из приготовленных статей. Я так счастлив, что и высказать тебе не умею, и если о чем думаю, так о тех бедных и несчастных, которые придавлены бедностью и для которых праздник является лишней тяжестью, иронией и насмешкой судьбы. Вот наша знакомая, Александра Ивановна, как бедствует: со старой квартиры ее выдворили через нотариуса, наняла за 19 р. новую в Колоб. ул., квартирантов нет, денег нет, а пить-есть нужно... Что с ними будет - и подумать страшно! Конечно, заботиться о деньгах - буржуазно, но без денег совсем скверно...
   Ты жалуешься на свою квартиру, между тем есть меблированные комнаты напротив Румянцевского музея, из дверей в двери, и в Молчановке (около Поварской), где за 15-17 р. в месяц отдают студентам премиленькие комнатки. Это и ближе и удобнее Кокоревских номеров, и советую тебе посмотреть эти меблированные комнаты.
   Екатеринбург, который так возлюбила душа твоя, стоит на старом месте и особенных новостей к празднику не приготовил.
   Мама не пишет тебе потому, что завалена работой; вчера Лиза сама мыла полы вместе с мамой и стирали белье, ибо прачки и поломойки не могли найти. В театре я не бывал осенью и не знаю, когда буду; вообще из удовольствий допускаю одно: покурить папиросочку (четверка табаку - 15 к.). И все-таки я глубоко счастлив, особенно за тебя, а то эти маленькие посылки тебе денег для нас составляли крупную задачу, а теперь, когда начнут печатать роман, дело будет пустяковое: только учись, а там и стипендию получишь.
   Поздравляю тебя с новым 1883 г., который желаю встретить и проводить счастливее прошлого 1882 г.

Все тебе кланяются.

Твой брат Дмитрий.

  
   В N "Русских ведомостей" от 14 декабря напечатано мое Колченоговское дело, получай из редакции 8 р.; я писал в редакцию, чтобы тебе выдавали следующий мой гонорар.
   Сейчас Никола получил письмо Николая Игнатьевича; благодарим его за поклоны, передай ему наш общий привет.
   На Москву ты напрасно жалуешься; ты все пишешь о чуйках, а ничего об университете и своих занятиях, тогда как ты поехал в Москву учиться, а не рассматривать людей, которые тебе не нравятся.
   Мама посылает тебе на всякий случай 10 р., сходи в театр, побалуйся сладким, но избегай горького.
  

15

В. Н. МАМИНУ

30 декабря 1882 г. Екатеринбург.

  
   Володька... ликуй!! Сейчас только получил письмо от самого Салтыкова о том, что мой очерк "Золотуха" "охотно" принят редакцией "Отечественных записок" и будет помещен в одной из ближайших книжек, с платой гонорара по 100 р. за печатный лист... Ликовствуй, прыгай и веселись!! Я большего никогда не желал и не желаю... Можешь быть совершенно спокоен за свою финансовую судьбу, только знай учись...
   Из редакции "Русских ведомостей" можешь получить за мою корреспонденцию о Колченоговском деле (N 342), придется рублей 8, да еще справься там же, будут ли помещены мои статьи: "Сторона добрых нравов" и "Уральские дельцы". Последняя - описание 2-го съезда уральских горнозаводчиков - имеет особенную важность, ибо вытянет рублев на 40... Тебе будет пока.
   Ну, будь, мой милый, здоров и благоразумен на новый наступающий год. Все тебя поздравляют. Марья Якимовна кланяется тебе и тоже поздравляет. Если получишь из редакции деньги, пожалуйста, добудь записки Ключевского за 1883-й г.

Твой брат Дмитрий.

  
   P. S.
   Прилагаю письмо в "Детский отдых", только едва ли по нему скоро получишь, ибо когда еще напечатают статью. Только, пожалуйста, не подписывай мою статью "Д. Сибиряк" или моей полной фамилией, а просто: Петров, Сидоров - как угодно.
  

16

В. Н. МАМИНУ

6 марта 1883 г. Екатеринбург.

  
   Неделю назад я писал тебе, что пишу в последний раз. Но сегодня мама получила "Ниву", и поэтому спешу переменить гнев на милость. Извини за резкий тон последнего письма: это с нами иногда случается, и за сие мы обыкновенно платимся... Без сомнения, я виноват, но и [ты] тоже хорош... своим красноречивым молчанием.
   Сегодня 6 марта, ergo тебе остается прожить в ненавистной для тебя Москве всего два месяца, да и те промелькнут, яко сонное видение. Уверен, что ты серьезно готовишься к экзаменам, чтобы загладить предшествовавшую измену истории, оправдать свою золотую медаль и земскую стипендию. Думаю, что университетские экзамены не представят для тебя особенных затруднений.
   Мой печатающийся в "Деле" роман "Приваловские миллионы" встречен критикой холодно, и, думаю, ему не будет теплее и на конце. Впрочем, я и не рассчитывал на успех этого романа у рецензентов, как на незаслуженные похвалы моим маленьким рассказам. И то и другое одинаково несправедливо, и мне плевать на критику, которая ничего не смыслит.
   Февраль для меня был сюрпризом: кроме романа и "Старателей" в "Русской мысли", напечатан в "Отечественных записках" мой очерк "Золотуха" и, кроме того, сюрпризом помещена в "Деле" же первая половина моей повести "Максим Бенелявдов". В августе этого года, когда еще не был написан и принят роман, редакция "Дела", принимая "Максима Бенелявдова", оговорилась, что, за обилием материалов, может напечатать мою повесть не ранее мая 83 г., а в случае принятия романа - повесть пойдет в 84-м году. А между тем пустили в феврале, рядом с романом, хотя и скрыли мой псевдоним под сокращенной моей фамилией: "М-н". Итак, видишь, как человеки мира сего склонны к обману и самообману, и посему доверять им или, другими словами, класть пальца в рот не следует. Для меня лично такая перемена в мыслях редакции "Дела" очень выгодна, ибо я раньше получу деньги за повесть, а 400 р. - не лишние при нашем бюджете. За февральскую книжку "Дела" я получил 542 р., сумма неслыханная в нашей семейной хронике; эти почтенные цифры повергли Николу даже в уныние, и он обругал меня "деревянным чертом".
   Все здоровы, будь и ты здоров и лепись на гору мудрости.
   Николаю Игнатьичу мой поклон.

Твой брат Дмитрий.

   Ходил или нет к Лаврову с моим письмом?
   Может быть, придется побывать в Москве в начале мая, если Марья Якимовна поедет за Олей.
   Если нуждаешься в деньгах - пиши, хотя мы уверены, что ты не должен нуждаться.
  

17

В. Н. МАМИНУ

30 октября 1883 г. Екатеринбург.

  
   Сегодня, наконец, получил, Володя, твое второе письмо из Москвы, а то мы, по своему обыкновению, начинали серьезно считать тебя погибшим, а Александра Ивановна даже видела приличный такому настроению сон... От печального до смешного всего несколько вершков!..
   Сначала о деле: свидетельство о бедности выдается консисторией раз, - по крайней мере так было в наше время, потому что у тебя не может появиться второго отца и т. д. Объясни это инспектору, а также и те трудности и расходы, с какими сопряжено ежегодное добывание такового свидетельства из консистории. Ну, конечно, если нельзя, тогда, по хохлацкой пословице, "скачи, враже, як пан каже"... то есть в переводе: добывай свидетельство из консистории, а я с своей стороны напишу "свату" Бельтюкову в Пермь.
   Письма твоего мы ждали с особенным нетерпением целую неделю, а сегодня вместе с твоим я получил письмо от Салтыкова. Пишет, что ему весьма понравилась первая часть моего большого очерка "Горное гнездо" и что он ждет с нетерпением продолжения. Конец этой статьи послан мной 20 октября. Я рассчитывал, что Салтыков прямо начнет печатать с октября, но он пишет, что статья велика, - до 15 печатных листов, - в этом году не упечатается, а поэтому предполагает начать печатание ее с января 84 года. И то добре, - как говаривал папа. В постскриптуме дедушка Евграфыч прибавляет: "Позвольте один нескромный вопрос о Вашем возрасте и социальном положении. Впрочем, ежели Вы найдете ненужным отвечать, то не стесняйтесь". Ну, натурально, у меня целый день рот до ушей, и я сейчас же написал свое curriculum vitae, [Жизнеописание (лат.).] которое Марья Якимовна уничтожала два раза и нашла сносным только в третий раз. Меня лично письмо дедушки Евграфыча интересует больше с той стороны, которой оно касается "грошей"...
   Теперь пишу большой рассказ для "Вестника Европы", под названием "Жилка", то есть самородок.
   Мама здорова, Лиза тоже, Никола пропился и теперь гол, как Иов в дни своего несчастия. Марья Якимовна кланяется тебе и остается в ожидании твоего письма, которое надеется получить... к весне. Передаю ее собственные слова. Музыкальные вечера с "дядюшкой" у нас были только два раза после тебя, и то очень скучно, поелику не хватает нот. В театре еще не были ни разу.
   Мои поручения: узнай имя и отчество Лаврова, только не от репортера, а лучше прямо из редакции "Русской мысли"; возьми из "Детского отдыха" мою статью "Наши инородцы"; узнай, какие и где существуют премии на беллетристику.
   Будь же здоров душой, телом и мыслью
   Мой поклон Колюте и Васе Знаменскому.
   Костя Большаков пошел отлично, так что я за него постоянно радуюсь. Волянскому за три часа занятий - с 9 часов утра до 12 - назначено 40 р. в месяц. Кроме того, я отрекомендовал его к Андреевым, которые просили меня подыскать им репетитора для Пети.

Прощай.

Твой брат Дмитрий.

  

18

В.Н.МАМИНУ

3 марта 1884 г. Екатеринбург.

  
   На твое длинное литературно-критическое письмо, Володя, мне приходится отвечать только теперь, потому что раньше решительно было некогда, - кончил целых три статьи и, кроме того, каждый месяц приходится писать письма десятками. Если тебе трудно написать в месяц три-четыре письма, то можешь представить себе тот гигантский труд, когда приходится писать десятки таких писем...
   Ну-с, переходим к делу.
   В твоем громадном письме, "отрыгнутом" от чистого сердца, меня приятно порадовало главным образом твое серьезное отношение к литературе, хотя с твоими выводами в некоторых случаях я и не могу согласиться. Замечу еще в скобках одну особенность твоего рукописания - это авторитетность... Конечно, всякая юность самонадеянна, а юность мысли в особенности, но все-таки, хотя Александр Македонский и был великий герой, но зачем же литературные стулья ломать? Это между прочим, в виде вступления, а теперь обратимся к пунктам, именно, весь твой крестовый поход против "новых беллетристов" - одна из тех несправедливостей, которые делаются только в юности. Мы, русские, можем справедливо гордиться такими именами, как Глеб Успенский, Златовратский, Салов и т. д. Они отринули все лохмотья и декорации старинной выдохшейся эстетики и служат боевую службу, которая им в свое время зачтется. Важно то, что ни в одной европейской литературе ты не найдешь ничего подобного, например, "Власти земли" Успенского. Что вся эта школа слишком серьезно взялась за изучение народа и не хочет преклониться перед порнографически-эстетическими требованиями публики - в этом я полагаю особенную их заслугу. Ты метко выразился, хотя и чужой фразой, что народники "ввели мужика в салон", - совершенно верно и паки верно: время салонной эстетики миновало, да и салонные беллетристы тоже. Салоны теперь являются только для отрицательной стороны жизни - не больше. Итак, сиволапый беспортошный мужик торжествует в литературе к ужасу эстетической надушенной критики... Но это не так ужасно, как кажется на первый раз, потому что этот мужик является подавляющей девятидесятимиллионной массой сравнительно с тоненькой и ничтожной салонной пенкой. Обрати на сие особенное внимание, ибо здесь уже говорит арифметика.
   Но вышесказанным я еще не думаю отрицать "художество", конечно за вычетом тех волчьих ям, которые вырыты нашей несчастной критикой. Только я расхожусь с тобой вот в чем: есть такие вопросы, лица и события, которые по-моему должны быть написаны в старохудожественной форме, а есть другой ряд явлений и вопросов, которым должна быть придана беллетристико-публицистическая форма. Именно так я и пишу: Кесарево Кесареви, а богово богови. Прогресс в том и заключается, что мы видим длинный ряд процессов дифференцирования, и литература переживает то же самое - чистое художество и художество прикладное, ибо довлеет дневи злоба его. Таким образом, громы и молнии твои против "Золотухи" разлетаются сами собой, тем более что серьезных статей никто не читает, а беллетристику читают все. Ты, например, глубоко ошибаешься, что "Золотуху" никто не читает, - напротив, ее все читают и все читают с большим удовольствием, чему могу представить десятки свидетелей. Специально в литературе "Золотуха" для меня сделала то, что называется "литературным именем". Посягая на "Золотуху", ты посягаешь на меня и на мое любимое детище. У меня будет ряд таких статей об Урале, и поверь, что мне скажут за них спасибо. Конечно, они имеют временный интерес, интерес минуты, с которой и умрут, но я за вечными истинами и не гонюсь, как не гонюсь и не желаю того, что называется "славой"... Мы - рядовые солдаты, и только.
   В укор нашим новым беллетристам ты ставишь западных, в том числе натуральную школу с Золя во главе. Вот поистине детский взгляд... Именно, всякая литература есть создание известного народа и известного времени. Так? На одном конце, примерно, стоит Париж и Золя, а на другом Екатеринбург и Д. Сибиряк... Получается нечто вроде алгебраического уравнения, причем Д. Сибиряк никогда не будет дитей великой Франции, а Золя - екатеринбургским мещанином. Если бы Золя был русским, поверь, что он никогда бы не написал ничего вроде своей эпопеи "Ругон-Маккаров". Один человек стоит в центре европейской цивилизации, где учатся, ходя по улицам и дыша парижским воздухом, а другой - в стране гогов и магогов, где процветает "Екатеринбургская неделя". Естественно ли и справедливо ли требовать от нас того, чего мы не можем дать уже по условиям нашей жизни. То же самое заметь о Диккенсе и прочем большом европейском брате, причем припомни притчу Щедрина о мальчике в штанах и мальчике без штанов: русская изящная словесность и есть этот именно мальчик без штанов...
   Но ничего нет хуже, Володя, наших эстетиков, взявших напрокат свои теории в западных Европах, да и то задним числом. Мы не можем захлебываться (и смаковать с эпическим спокойствием) разными психологическими эффектами и ювелирным дублением слога. Кругом слишком много зла, несправедливости и просто кромешной тьмы, с которыми мы и воюем по мере наших сил, а для этого выработалось свое литературное оружие.
   В конце концов вопрос сводится вот к чему: по-твоему, наш брат, автор, должен писать такие статьи, которые мог бы читать с удовольствием только человек салона или той буржуазии, которая тянется за салоном. Другими словами, мы должны служить золотому тельцу, дворянству, чиновничеству, псевдоинтеллигенции и т. д. Но этим людям уже служат, даже слишком много служат, и ты можешь найти полное удовлетворение своим салонно-литературным требованиям в произведениях Маркевича, Сальяса, Авсеенко, в "Ниве" и т. д. Там мужика еще нет, а мы останемся с своим мужиком...
   Впрочем, мы едва ли поймем друг друга. Вопрос слишком велик для такого короткого разъяснения. Твое заблуждение минует само собой по мере того, как ты из головастика превратишься в настоящую лягушку, а к тому времени мы, надеюсь, сойдемся "в мыслях". Пока достаточно и того, что ты серьезно интересуешься делом.
   Твой совет изучить французский язык в месяц поимею в виду, тем более что французскую грамматику, которую ты рекомендуешь мне, я два раза прошел всю от доски до доски еще в 73 г. да, кроме того, Марго.
   Мы все на старом положении, а вот бедная Паша опять после операции хворает - придется отнять ей правую руку до самого плеча... Скверно, а все-таки лучше жить без руки, чем умереть с обеими руками.
   Марья Якимовна кланяется тебе и каждый день ждет обещанного письма.

Твой брат Дмитрий.

  

19

А. С. МАМИНОЙ

29 сентября [18]85 г. Москва.

  
   Милая мама,
   Отвечаю на письмо, в котором ты пишешь о перестраховке дома. Все твои издержки я постараюсь оплатить при первой возможности, а сейчас не могу, потому что сам без денег - за "Новостями" около 100 р., написал им, а они выслали всего 32 р. Вероятно, перепутали счеты, и я написал необходимые объяснения.
   Мои дела идут себе. Написал небольшой рассказ в "Русскую мысль" и получил уже ответ, что он принят и пойдет в ноябре, всего листа 1,5; просят еще. Теперь поправляю рассказ для "Вестника Европы", который пошлю в Петербург на этой неделе; пиэсу кончил и надеюсь совсем поправить к половине октября. В "Наблюдателе" лежат моих два рассказа без всякого движения вот уже скоро год, и я, кажется, их возьму обратно.
   В редакции "Русской мысли" весь сентябрь не бывал, то есть только занес рукопись, а ответ узнал в театре Корша, где видел Бахметьева. У Златовратского был всего раз, да больше и не тянет - очень уж скучный человек, а я, как ты знаешь, переношу все, кроме скуки. Лучше сидеть дома, и писать, что я и делаю. Теперь, то есть эту неделю, каждый день у нас бывает Николай Яковлевич Андреев, который уедет на Урал послезавтра, и я пошлю с ним твою сумку, мама. Погода у нас стоит прелестная, ходят в летнем пальто и без калош. Сегодня мы идем слушать Славянского, который дает прощальный концерт пред своим отъездом за границу. Володя тоже идет с нами, он каждый день бывает у нас.
   Мой поклон всем знакомым. Будьте здоровы.

Твой Дмитрий.

  
   От Андрюши получил письмо из Казани. Мама, ты, кажется, забыла, что я тебе писал относительно Авдотьи Матвеевны?.. Спасибо Николе за письмо.
  

20

А. С. МАМИНОЙ

30 ноября 1885 г. Москва.

  
   Милая мама,
   Письмо твое с деньгами 30 р. мы получили и можем только благодарить за внимание, - Володя все еще не получил земской стипендии, значит, деньги пришли кстати, и я боюсь только того, чтобы подобная посылка не отозвалась на твоем бюджете. Марье Якимовне я выплачиваю аккуратно квартирные деньги, которыми ты пользуешься, и на этот счет можешь быть совершенно спокойна.
   Вчера я получил неприятный ответ из "Вестника Европы" - моя статья "Лётные" не будет напечатана, как я рассчитывал. Неприятно, но что будешь делать - значит, статья плоха и необходимо ее еще раз переделать, хотя я писал ее со всем тщанием и поэтому очень рассчитывал на нее. Такова бывает судьба, милая мама, авторских статей: авторы, как и родители, часто ошибаются в своих детищах... Видишь, как я благоразумно философствую и нисколько не горячусь, как это бывало прежде. Собственно говоря, и кровь портить не из чего - не напечатал в "Вестнике Европы", напечатаю в другом журнале, а в самом крайнем случае могу поместить в "Волжском вестнике", где заплатят вдвое меньше "Вестника Европы".
   Неудачи нашего брата как-то всегда связаны с денежными расчетами, и это усугубляет неприятность. Но ты можешь смело не огорчаться моими литературными неудачами: Тургенев по 9 раз переделывал все свои статьи, а я едва успеваю написать черновую и, если переделаю два раза, то прихожу в некоторый ужас от такого барства работы. Собственно говоря, и я буду делать так же, только вот немножко заправиться финансами: напишу статью и положу - пусть вылежится, а потом переделаю ее и т. д. То же сделаю и с "Лётными".
   Марья Якимовна здорова совсем и кланяется вам. Будьте здоровы.

Твой Дмитрий.

  

21

А. С. МАМИНОЙ

12 января 1886 г. Москва.

  
   Милая мама,
   На днях получил два твоих письма, одно за другим. Пишу, по обыкновению, через три дня. Вас беспокоит критика "Сына отечества", но это просто, мама, смешно и никакого решительно значения не имеет, тем более что и Введенский и Скабичевский хвалят меня. Чтобы тебя успокоить, привожу дословно выписку из годичного обзора русской литературы Скабичевского, напечатанного в первом номере "Русских ведомостей" за нынешний год: "г. Сибиряк в истекшем году уже не отличался такой чрезмерной плодовитостью, как в прежние годы, и это несомненно к лучшему. В течение года он поместил в различных журналах несколько небольших рассказиков, и все они один другого лучше. Видно, что он заботится о развитии своего таланта и делает заметные в этом отношении успехи" и т. д. Введенский тоже не особенно бранится, хотя и не без некоторых горьких истин. Одним словом, мои фонды стоят крепко, и ты, мама, напрасно опасаешься за мою участь. Мне просто смешно читать эти критические глупости, и, право, на них никто не обращает внимания. У меня есть свое маленькое литературное имя - и совершенно достаточно. Мне всего 33 года. Чего же больше? Я ведь не мечтаю быть Гоголем или Тургеневым... никогда. Что касается моих "собратьев по перу", то мне положительно завидуют, то есть моему быстрому успеху. Всего четыре года, как я пишу, а ведь начинающие "молодые" литераторы пишут более десяти лет, как Гаршин, Альбов, Салов и т. д. Но прежде всего я не тщусь лезть в знаменитости: аллах видит мою великую скромность.
   В эти года мне приходилось печатать много несозревших вещей, но ведь не всегда так будет - вот поправлюсь с делишками, и тогда уж заведем настоящий "штиль" в борзописании и будем переделывать каждую вещь раза по три и больше. Еще раз, не беспокойся за меня и обращай столько же внимания на ругань моих критиков, как и на их похвалы: одно другого стоит. Это просто фельетонная собачья грызня, где правды искать все равно, что искать фортепьянных струн в щах, как говорил один профессор в медицинской академии.
   Радуюсь, что коробок дома. Надо будет его реставрировать к весне. Жаль, что ты не пишешь, в каком он состоянии получен от Будрина.
   Жалею тысячу раз бедного Егора Яковлевича - жить бы, жить нужно было старику. О Паше уж не пишу... Это просто несправедливо. За что так мучится бедная девочка? Умереть, так умереть разом...
   Вчера послал вам посылки: тебе, мама, серебряную булавку кавказской работы, Лизе - торжковские переда на туфли (стоят 1 р. 70 к., купил, когда ехал из Петербурга, на месте производства; отдайте сшить Меклеру или кому хотите. Задки туфель выкроятся из этих же шкурок) и обоим коллекцию портретов. Николе вышлю отдельно подарок. Напишите, получаете ли вы "Новости". Справьтесь, застраховал ли Магницкий дом Марьи Якимовны.

Будьте здоровы.

Твой Дмитрий.

   Марья Якимовна благодарит за поздравление и кланяется всем вам.
  

22

А. С. МАМИНОЙ

23 февраля, прощеный день [1886 г. Москва].

  
   Милая мама,
   Сегодня конец московской масленице, которой мы, собственно, не видали - у меня работа, Марья Якимовна не совсем здорова. Положим, предпраздничная работа плохо клеится, как это ты, вероятно, знаешь по самой себе, но все-таки робим. Вчера написал некролог Чечулина и послал его в "Екатеринбургскую неделю", не знаю, напечатают его или нет. Кетов и никто из екатеринбургских ничего не пишет о болезни Чечулина, а мне интересно было бы знать, отчего он, собственно, умер.
   На масленице раз только был у Златовратского, где собрались наши братья писаки - Пругавин, Короленко, Мачтет и еще мелочь разная. Интересное самое - на вечере был известный московский пророк, некто Орлов, преподаватель в каком-то училище. Как рассказывают, этот господин будто бы вдохновляет самого Л. Н. Толстого относительно его последних произведений. Не ручаюсь за верность этого известия, но пророка слушал своими ушами и... ничего не понял. Сначала о наружности - высокий, худой, бородастый, лобастый, с дикими серыми глазами и пламенной речью, одет средственно, кричит хуже меня. Он проповедовал часов пять, и все содержание проповеди сводилось к тому, что не нужно ни науки, ни искусства, ни прогресса, ни цивилизации, ибо все это взятое вместе и порознь ведет ко злу. Единственное спасение человеков в ручном труде и религии - нужно "найти бога", успокоить свою совесть и т. д. Я, признаться сказать, не понимаю этого мракобесия, именно, не понимаю того, что неужели истинная наука, истинное искусство, прогресс и цивилизация мешают работать руками и молиться. Если люди злоупотребляют своим разумом, то виноват тут не этот бедный разум, а наше неуменье воспользоваться этим даром божьим. Вообще очень грустное и безнадежное направление, хотя я отнюдь не враг ни ручной работы, ни религии, а напротив - защитник.

Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
Просмотров: 498 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа