Никитин Иван Саввич - Письма - Книги

ИВАН САВВИЧ НИКИТИН

ПИСЬМА

СОДЕРЖАНИЕ

1853

Ф. А. Кони. 6 ноября

В. А. Средину. 12 ноября

1854

Д. Н. Толстому. 5 апреля

Н. И. Второву [11 июня - 15 июля].

Н. И. Второву. И августа

А. Н. Майкову. 23 августа

1855

А. Н. Майкову. 17 января

А. А. Краевскому. 21 февраля...

Н. И. Второву. 13 марта

Н. И. Второву. 23 июня.

1850

Н. И. Второву. 2, марта

А. Н. Майкову. 25 марта.

И. И. и А. И. Брюхановым. 10 апреля

А. А. Краевскому. 20 августа...

А. У. Порецкому. 20 августа...

1857

Н. И. Второву. 15 июля.

Н. И. Второву. 2 августа.

К. О. Александрову-Дольнику. 9 сентября

Н. И. Второву. 20 сентября

Н. И. Второву. 25 ноября...

1857-1858

Неизвестному. [1857 - 1858]

1858

A. Н. Майкову. 3 марта.

B. И. Плотникову. 10 марта

Н. И. Второву. 2, марта.

Н. И. Второву. 1, апреля.

Н. И. Второву. 27 июня

Н. И. Второву. 19 сентября

Н. И. Второву. 6 октября.

Н. И. Второву. 20 октября

И. А. Придорогину. 20 октября..

Н. И. Второву и И. А. Прцдорогину. 27 октября

Н. И. Второву. 21 ноября.

В. А. Кокореву. [12 декабря]

1859

Н. И. Второву и И. А. Придорогину. 2 января

Н. И. Второву. 5 января.

Н. И. Второву. 19 января.

Н. И. Второву. 20 февраля

Н. И. Второву. 27 февраля.

Н. И, Второву. 6 марта ,...

И. И. Второву. 9 марта..

Ы. И. Второву. 3 апреля.

Н. И. Второву. 13 апреля.

Н. И. Второву. 8 мая...

Н. И. Второву. 22 июня.

Н. И. Второву. 6 июля..

Н. И. Второву. 20 июля.

Н. И. Второву. 21 августа

Н. И. Второву. 2, августа.

Н. И. Второву. 11 сентября

Н. И. Второву. 12 октября

Н. И. Второву. 26 октября.

Н. И. Второву. 13 ноября.

Н. И. Второву. 7 декабря.

И. И. Брюханову. 15 декабря.

1860

Н. И. Второву. , января.

Н. А. Матвеевой. 19 марта.

Н. И. Второву. 21 марта.

И. И. Брюханову. 13 апреля.

Н. И. Второву. 15 апреля

И. И. Брюханову. 10 мая.

Н. И. Второву. 13 июня.

М. Ф. Де-Пуле. 13 июня.

Н. И. Второву. 15 июля.

М. Ф. Де-Пуле. 15 августа

Н. И. Второву. 5 сентября

Н. И. Второву. 12 сентября

Н. И. Второву.11 ноября

Н. И. Второву. 26 декабря

Л. П. Блюммеру. [1860 г. конец - 1861 г., 12 марта]

1861

Л. П. Блюммеру. 6 января

И. И. Брюханову. 17 января.

Н. А. Матвеевой. 25 января

Н. И. Второву. 30 января.

П. М. Вицинскому. 3 февраля.

Н. А. Матвеевой. 10 февраля.

Н. А. Матвеевой. 17 февраля.

Н. А. Матвеевой. 25 февраля.

Н. А. Матвеевой. 10 марта

Н. И. Второву. 13 марта.

Н. А. Матвеевой. Март.

Н. А. Матвеевой. 27 марта

Н. И. Второву. 3 апреля

Р. И. Домбровскому. 5 апреля.

Н. А. Матвеевой. 19 апреля

Н. А. Матвеевой. 5 мая.

Н. А. Матвеевой. 26 мая

Н. А. Матвеевой. , июня

Н. А. Матвеевой. 23 июня

Н. А. Матвеевой. 7 июля.

М. Ф. Де-Пуле. 1 сентября

Л. П. Блюммеру. [1861].

Примечания

ПИСЬМА

1853

1. Ф. А. КОНИ 1

Милостивый государь, Федор Алексеевич.

Ваша известность в литературном мире, уважение к Вам просвещенной публики и свойственная Вам снисходительность, с помощию которой в самых первых опытах являющегося на суд публики произведения так искусно Вы умеете находить некоторые достоинства и так деликатно указывать на недостатки, - заставили автора прилагаемых здесь стихотворений обратиться к Вам с просьбою о напечатании их в Вашем журнале, если Вы, по своему великодушию, не захотите отказать этому неизвестному автору в глубокой для него чести - Вашем покровительстве.

Может быть, просьба моя покажется для Вас странною. Пусть так; но я уверен в Вашем благородстве: Вы не захотите заклеймить язвительною насмешкою бедного провинциала, не имеющего в своих руках верных средств, с которыми он мог бы действовать благоразумнее, не ставя себя в двусмысленное положение. Я даже осмеливаюсь предполагать, что мое двусмысленное положение скорее возбудит в Вас участие, нежели холод-1 ность. Вот моя краткая биография. Будьте моим судиею.

Я - бедный мещанин. Круг моих знакомых не велик и не завиден. Образование получено мною весьма недостаточное, но с раннего детства в душу мою запала глубокая любовь к литературе. Помню, как всякое произве-аениег запечатленное талантом, приводило меня, еще ребенка, в восторг, который я не мог себе объяснить. Кан тогда билось мое сердце! Как быстро обращалась кровь в моих жилах! Этой любви я не утратил и доселе. В моей грустной действительности единственное для меня утешение - книги и природа: в беседе с нею я забываю все меня окружающее. Она - мой первый наставник, научивший меня знать и любить бога. Она - моя мать, утешающая меня в минуты тоски и сомнений. Изумляя меня своею тишиною и величием, она заставляет меня слагать задумчивую песнь и проливать сладкие слезы. Быть может, мои слова вызовут на уста Ваши насмешливую улыбку. Быть может, все это - один бред моего раздраженного воображения, потому-то я снова повторяю: будьте моим судиею, покажите мне мое собственное значение или мою ничтожность. Я не имею чести знать Вас, но так много слышал о Вашей снисходительности, что совершенно полагаюсь на Ваш приговор. Если же из приложенных здесь стихотворений Вы увидите во мне жалкого ремесленника в деле искусства, тогда сожгите этот бессмысленный плод моего напрасного труда! Тогда я пойму, что дорога, по которой я желал бы идти, проложена не для меня, что я должен всецело погрузиться в тесную сферу торговой деятельности и навсегда проститься с тем, что я называл моею второю жизнию.

С глубочайшим к Вам уважением имею честь быть Вашим покорнейшим слугою

Иван Никитин.

1853 года, ноября 6. Воронеж.

2. В. А. СРЕДИНУ

Милостивый государь, Валентин Андреевич.

Назад тому четыре года, при письме, подписанном буквами И. и Н., я посылал к Вам два стихотворения для напечатания в издаваемой Вами газете; Вы были так снисходительны, что нашли в них некоторые достоинства, и единственное препятствие к напечатанию их заключалось, по словам Вашим, в неизвестности имени автора 2.

В настоящее время, не считая нужным скрывать свое имях я осмеливаюсь обратиться к Вам с подобною же просьбою. Вот причины моей новой просьбы: я уверен, что они не покажутся Вам смешными, потому что я знаю Вас, хотя по отзывам других, с одной стороны, как человека отлично образованного, с другой, как человека в высшей степени благородного.

Я - здешний мещанин. Не знаю, какая непостижимая сила влечет меня к искусству, в котором, может быть, я ничтожный ремесленник! Какая непонятная власть заставляет меня слагать задумчивую песнь, в то время, когда горькая действительность окружает жалкою прозою мое одинокое, незавидное существование! Скажите, у кого мне просить совета и в ком искать теплого участия? Круг моих знакомых слишком ограничен и составляет со мною решительный контраст во взглядах на предметы, в понятиях и желаниях. Быть1 может, мою любовь к поэзии и мои грустные песни Вы назовете плодом раздраженного воображения и смешною претензиею выйти из той сферы, в которую я поставлен судьбою. Решение этого вопроса я предоставляю Вам, и, скажу откровенно, буду ожидать этого решения не совсем равнодушно: оно покажет мне или мое значение, или одну ничтожность, - мое нравственное быть или не быть.

Каково бы ни было мое звание, я уверен, оно не будет служить целию для Ваших сарказмов; причина этому - свойственное Вам благородство и безусловная к Вам доверчивость человека, не имеющего ни сильных покровителей, ни случайных связей.

С просьбою о напечатании своих стихотворений в одном из современных журналов я не обращаюсь к кому-либо 3 по своей неизвестности и неуверенности в силах своего дарования; пусть прежде Ваш, наперед высоко ценимый мною, приговор решит однажды навсегда: смешон или нет мой труд, который я называю своим призванием.

Могут ли быть помещены приложенные здесь стихотворения в Вашей газете (например, в "Смеси" или где Вам угодно), - я полагаюсь на Ваш просвещенный взгляд и с глубочайшим уважением ожидаю Вашего суда.

Имею честь быть Вашим покорнейшим слугою

Иван Никитин.

1853 г., ноября 12 дня.

Г. Воронеж.

1854

3. ГРАФУ Д. Н. ТОЛСТОМУ1

Ваше сиятельство, милостивый государь, граф Дмитрий Николаевич.

Вам угодно было изъявить свое желание, переданное мне Николаем Ивановичем Второвым, о присылке к Вам для напечатания моих стихотворений. Не знаю, чем и как благодарить мне Вас за Ваше лестное для меня внимание, не знаю тем более, что совершенно понимаю расстояние, разделяющее графа и мещанина. Здесь нет места словам. И что бы я ни сказал, я не выразил бы даже и тени того чувства, которое наполняет мою душу в настоящие минуты, когда я имею честь писать к Вам эти строки. Быть может, другой на моем месте и в подобном случае сказал бы много и удачно. Но я вырос в глуши. Я не привык говорить красноречиво. Скажу только одно, что я никогда не забуду Вашего участия при первом моем вступлении на новую для меня дорогу и с восторгом и гордостию буду вспоминать о нем во всю мою жизнь.

Прилагая при этом письме собрание моих стихотворений (посвященных мною Николаю Ивановичу Второву и Константину Осиповичу Александрову-Дольнику 2, в знак моей к ним признательности за все, чем я им обязан), я осмеливаюсь передать эти слабые опыты моего труда в Ваше полное распоряжение и просить для них Вашего высокого покровительства.

С чувством глубочайшего высокопочитания и совершеннейшей преданности имею честь пребыть вашего сиятельства, милостивого государя, всепокорнейшим слугою

Иван Никитин. 854 года, 5 апреля.

Г. Воронеж.

Н. И. ВТОРОВУ

[1854 г., 11 июня - 15 июля]

Милостивый государь, Николай Иванович.

Третьего дня Александр Петрович 1 получил от г. По-рецкого а письмо, из которого видно, что статейка, отданная г. Краевскому, напечатана исправленною в "Отечеств, записках" за июнь месяц 3. Александру Петровичу сильно хочется взглянуть на эти поправки, но в числе своих знакомых он не знает ни одного, который бы получал "Отеч. записки", и потому просил меня передать Вам его просьбу - принять на себя труд отыскать этот журнал и взять его на несколько часов. Если это Вам удастся, сделайте одолжение, пришлите его ко мне; мы вместе с Александром Петровичем прочтем, и я тотчас же Вам возвращу.

Вознаграждение за статейку г. Краевский объявил (уже после напечатания) 25 руб. серебр. Г. Порецкий не взял этой суммы, считая ее слишком незначительною и говоря: "Я узнаю, согласится ли взять эту сумму Никитин...", а бедный Никитин не знает, думал ли он хоть когда-нибудь входить в сделки с г. Краевским и чем он виноват, что первое его появление в свете произвело такое дурное впечатление и зарекомендовало его как торгаша, и торгаша довольно смелого. Это видно из слов, сказанных г. Порецкому Краевским: "На что ему деньги? ведь он также их проест на своем постоялом дворе". Согласитесь, Николай Иванович, стоят ли 25 руб. таких толков? Вдобавок, Александр Петрович хочет изъявить неудовольствие свое г. Краевскому за то, что он не умеет ценить литературных произведений. И, верно, эта война объявится тоже моим именем; отклоните, умоляю Вас, его от этой крайности. Мне кажется, надобно много предполагать дерзости в мещанине, который, являясь в первый раз в печати, готов схватить журналиста за горло и кричать "Давай деньги!", а я именно вышел таким в отношении к г. Краевскому. Ей-богу, горько! Извините, что скверно писано: спешил.

С глубочайшим к Вам уважением и преданностию имею честь быть Вашим покорнейшим слугою

И. Никитин.

5. Н. И. ВТОРОВУ

Милостивый государь, Николай Иванович.

Вчера княгиня * прислала мне пять книжек - три собрание сочинений Ломоносова, две Державина. Подпись на одной из книжек следующая: Кн. А. Долгорукова. Кто же это? Уж не дочь ли? Откуда же буква А? Ну, это в сторону. Посоветуйте, ради бога, идти ли мне сегодня и всеподданнейше благодарить за присланный подарок, или можно оставить этот визит до другого времени. Разумеется, вниманием княжны я тронут глубоко, приобретение книг - моя слабость, - но, признаюсь, тяжело как-то мне из моей скромной хижины переходить в будуар светской женщины, постоять, улыбнуться, сделать из себя вот этакую литеру - Си - удалиться. Впрочем, если рок неизбежен, то

Судьбе, как турок иль татарин, За все равно я благодарен 2.

Посоветуйте, Николай Иванович, и простите меня за то, что я обращаюсь к Вам с просьбой. Я понимаю, что это немного неделикатно с моей стороны, да, ей-богу, не к кому кроме-то... Но во всяком случае я рад и стою теперь перед столом, книги на столе в порядке, гляжу на них, улыбаюсь самодовольно и думаю: фу, черт возьми! уж в самом деле не великий ли я человек? ведь пять книг! Но вдруг, о ужас! Какой-нибудь бородатый дурак выводит из самозабвения криком: "Савелич! Овса!., э, малый, да ты остригся; вишь, виски-то щетина щетиною..." (Извините за письмо.)

Имею честь быть Вашим покорнейшим слугою

И. Никитин.

1854 август, И.

6. А. Н. МАЙКОВУ*

Милостивый государь Аполлон Николаевич.

Г-н Порецкий в письме своем полковнику г-ну Норд-штейну пишет, что он читал Вам недавно написанные мною стихотворения, причем Вы дали искренний совет - не спешить их выпуском в свет, но предварительно заботиться о лучшей обработке.

С восторгом принимаю этот новый знак Вашего ко мне внимания и от души благодарю Вас за теплое участие, за глубокую бескорыстную любовь к искусству, благодарю как нашего лучшего поэта и, что всего дороже, как благороднейшего человека. К этому осмелюсь прибавить, что книжку Ваших стихотворений, переданную мне г. Нордштейном, я берегу, как едва ли бережет купец свое золото: читаю ее, перечитываю снова, и мне кажется, в эти минуты я переношусь вместе с Вами под чудное небо Италии, вижу природу и пластическую красоту статуй и развалины древнего Рима и сладко забываюсь под музыку Ваших речей, но благодарить Вас за эти речи я не могу, потому что не нахожу слова, которое выразило бы вполне мою признательность.

Если Вы, по свойственному Вам великодушию, сочтете нужным когда-нибудь удостоить меня своим письмом, - вот мой адрес: Ивану Саввичу Никитину, близ немецкой кирки, в собственном доме.

С чувством глубочайшего уважения и совершенной преданности имею честь быть Вашим покорнейшим слугою

И. Никитин. 1854 г., 23 августа.

Воронеж*

1855 7. А. Н. М А И К О В У

Милостивый государь, Аполлон Николаевич.

Как я был рад, когда полковник Нордштейн передал мне Ваше письмо! да наградит Вас бог за участие в моей судьбе. Но признаюсь, я не без грусти прочитал писанные Вами строки: почти с детства, когда я начинал понемногу знакомиться с нашей литературой, воображение мое привыкло рисовать мне литератора в высшей степени облагороженным и исключительным; с ним нераздельно соединялись в моем уме идеи истины, красоты и добра, и я видел в нем их безукоризненно чистого жреца и достойного глашатая. Горько мне в этом разуверяться, но теперь я невольно сознаю неосновательность моих прежних убеждений. Вот, например, загляните в журналы. К чему ведет эта постоянная полемика, эти обоюдные остроты... эти вечные толки по поводу ничтожных причин - каких-нибудь мелких статеек, модных картинок и т. п. .. Где тут любовь к искусству? Где светлый добросовестный взгляд на современные литературные произведения, на которые один журнал смотрит так, другой иначе, выписывает какое-нибудь неудачное выражение и отделывается шуткой от серьезного критического разбора. Может быть, я не имею права об этом судить, но, право, становится больно, когда берешь в руки журнал, думаешь извлечь для себя урок из критического разбора сочинений, развить и уяснить понятия об искусстве и вместо всего этого находишь:

...Мелкие нападки

На шрифт, виньетки, опечатки,

Намеки тонкие на то,

Чего не ведает никто 1,

Вы не советуете мне ехать в Петербург. Я и сам думаю то же. Зачем мне, дикарю, переноситься в новый мир с его оглушительным шумом, окружать себя новыми, чуждыми лицами и, чтобы не быть смешным, может быть начинать курс нового воспитания. Я доволен моим скромным уголком, и здесь, в глуши, есть у меня свой прекрасный мир, когда одиноко я сижу в моей комнате, обдумывая новый труд. Незаметно тогда летят свободные минуты, и как-то приветливо смотрят окружающие меня темные стены. Только один вопрос постоянно меня мучит: не ошибаюсь ли я, исключительно обратившись к стихотворениям в простонародном духе? Вы художник, Вы любите искусство. Именем этой любви умоляю Вас разрешить мое недоумение 2. Некоторые говорят, что произведения подобного рода (разумею не лирические, но взятые в виде отдельных сцен) прозаичны по своей положительности, что поэзия собственно состоит в образах, в романтизме, даже в некоторой неопределенности... я решительно сбиваюсь с толку. Нет ничего легче, как написать стихотворение вроде следующего по содержанию: Березы дремлют над водою, трава благоухает, даль тонет в прозрачной сини, где-то слышатся мелодические звуки кузнечика и т. п. ..привязать к этому какую-нибудь мысль - и картина готова. Не так легко даются стихотворения простонародные. В них первое неудобство - язык! Нужно иметь особенное чутье, если можно так выразиться, чтобы избегать употребления слов искусственных или тривиальных, одно такое слово - и гармония целого потеряна. Достоинство их то, что они, по моему мнению, могут быть или верными очерками взятого быта и нравов, или показывать свой собственный угол зрения низшего класса народа. Неужели подобные вещи лишены жизни, своего рода истории и общечеловеческого интереса. С этим мне трудно согласиться. Может быть, внешняя форма избрана мною ошибочно, но форма более искусственная дает более простора фантазии, а я, напротив, стараюсь сколько возможно ближе держаться действительности. Помогите мне ради бога своим советом! С этою просьбою мне некуда, кроме Вас, обратиться. Скоро выйдет в свет книжка моих стихотворений, но в ней в последнем роде, т. е. в простонародном, собрано мало, и, если бы было много, едва ли кто-нибудь займется серьезно их разбором, укажет на светлые и темные стороны моей новой дороги. Кстати, не могу Вам не пожаловаться на свою неудачу при напечатании некоторых стихотворений в журналах. В "Библиотеке для чтения" мои пьесы искажены страшным образом. Кому этим я обязан, решительно не понимаю. Теперь в декабрьской книжке "Современника" напечатана "Жена ямщика"; редакции этого журнала я очень благодарен за сделанную мне честь, но как туда попала моя пьеса - для меня неразрешимая задача. Г. Авдеев 3 (автор "Огненного змея"), проезжая через Воронеж 18 октября 185, г., взял у меня для "Отечественных записок" шесть стихотворений, в том числе и "Жену ямщика", эта пьеса, как и другие, отданы ему мною исправленными, но в "Современнике" они появились в прежнем виде, т. е. без исправлений. И передал ли г. Авдеев мои стихотворения г. Краевскому, я также не знаю. Если предположить, что редакция "Отечественных записок" нашла их слабыми и потому не напечатала, то почему же не сделала то же самое редакция "Современника", разборчивая в деле искусства не менее "Отечественных записок"... Если Вам, Аполлон Николаевич, коротко знаком этот г. Авдеев, будьте так добры, примите на себя труд спросить его, как он распорядился взятыми у меня стихотворениями. Он и сам обещался ко мне писать, но не сдержал своего слова. Я осмеливаюсь просить Вас только в таком случае, если исполнение моей просьбы не представляет для Вас ни малейшего затруднения, иначе, ради бога, извините меня за высказанные, может быть, неуместные слова.

Еще раз от души благодарю Вас за присланное письмо. Вы не можете представить, как отрадно мне думать, что более нежели за тысячу верст есть благороднейшее сердце, готовое сочувствовать моим слабым трудам. Не лишите меня и на будущее время чести видеть от Вас хотя несколько строк. День, когда я увижу эти строки, будет для меня светлым праздником.

С глубочайшим уважением и совершеннейшею преданностью имею честь быть, милостивый государь, Вашим покорнейшим слугою

Иван Никитин.

. При этом прилагаю по Вашему желанию стихотворение "Другоженец" и др.

1855 г. января 17

8. А. А. КРАЕВСКОМУ

Милостивый государь, Андрей Александрович.

Позвольте мне принести Вам глубокую благодарность за январскую книжку Вашего прекрасного журнала. Я принял Ваш подарок как милого гостя, нечаянно посетившего мой скромный уголок, и вполне ценю то внимание, которым Вам угодно было меня удостоить. Позвольте мне также выразить искреннюю благодарность за помещение моих стихотворений в июньской книжке "Отеч. записок" прошлого года 1, за эту, сделанную мне, честь и, наконец, за Вашу лестную обо мне рекомендацию, которой я обязан моим первым знакомством с публикой. Смею уверить Вас, милостивый государь, что всего этого я никогда не забуду: у меня покамест нет ничего, кроме страстной, бескорыстной любви к искусству и пламенного желания жертвовать для него всеми моими способностями, всею моею жизнию, тогда как Ваше имя произносится с уважением на необъятном пространстве Руси, - все это я знаю, - и тем более мне дорого Ваше участие.

Г-н Авдеев2, во время своего проезда через Воронеж, 18 октября минувшего года, взял у меня для Вашего журнала шесть стихотворений: "Упрямый отец", "Жена ямщика", "Вечер после дождя", "Купец на пчельнике", "Неудачная присуха" и "Бурлак". Из них одно: "Жена ямщика" каким-то образом попало в "Современник" и напечатано не в том виде, в каком отдано мною г. Авдееву; ясно, что редакция "Современника" получила стихотворение не от него, а от кого-то другого, и получили ли Вы от г. Авдеева мои стихотв., я тоже не знаю. Если мои пьесы Вам известны и признаны почему-либо неудобными к напечатанию, не угодно ли Вам будет принять от меня прилагаемые здесь, новые, которым, если Вы найдете их стоящими внимания, не откажитесь, по свойственной Вам снисходительности, дать место на страницах Вашего журнала. Что касается меня, я поставлю себе в особенную честь постоянно для него трудиться, если это Вы позволите. При этом одна моя покорнейшая просьба: если при напечатании моих стихотворений найдется что-либо, требующее исключения, умоляю Вас это исключение обозначать точками, а не заменять словами. В стихотворениях простонародных всякое искусственное слово легко может нарушить гармонию целой пьесы, уже по тому одному, что оно искусственное, чему и был пример: редакция "Библиотеки для чтения" внесла целые строки в мои стихотворения 3, и, обезобразив их, отозвалась, что не позволено ставить точек на место исключенных стихов. Я говорю это решительно не с тем намерением, чтобы мой упрек "Библиотеке для чтения" вышел каким бы то ни было образом наружу, говорю, потому что мне больно.

С глубочайшим уважением и совершеннейшею пре-данностию имею честь быть, милостивый государь, Ваш покорнейший слуга

Иван Никитин.

21 февраля 1855 г. Воронеж.

9. Н. И. ВТОРОВУ

Милостивый государь, Николай Иваныч.

Вот сегодняшний труд, вылившийся из души *. Просмотрите, ради бога! Жаль, если он Вам не понравится. Я хотел прийти к Вам сам, но, по милости сапожника, сижу без калош (извините за откровенность). Если не найдете времени пожаловать ко мне, - пришлите завтра с кем-нибудь, сделав на полях отметки; если стихотворение удачно, - тотчас тиснем. Поздравляю Вас с весною. Я сегодня ездил в поле. Боже, как хорошо! Ручьев тысячи, звуков тысячи. Все кипит, начинает жить; видел и слышал жаворонков, грачей, скворцов, уток; теперь в ушах шум, в глазах виденная картина...

Всею душою преданный Вам

И. Никитин.

1855, 13 марта.

10. Н. И. ВTOPOBУ

Милостивый государь, Николай Иванович.

Что мне делать? Обращаюсь к Вам за советом. Легче мне нет, напротив, - ноги болят более и более, поясница тоже *. Впереди представляется мне картина меня самого, медленно умирающего, с отгнившими членами, покрытого язвами, потому что такова моя болезнь. Здесь в Сухих Гаях я один, и это уединение убивает меня не менее болезни. Тоска страшная! Родных нет никого, не на ком остановить глаз. Быть может, это тоска - ребячество, - я не спорю, но выше моих сил с нею бороться, не видя надежды к лучшему. Итак, я думаю вот что: где-нибудь около Воронежа, верст за 6 или за 7, найти удобную квартиру и поселиться в ней. Воздух и там, вне города, будет хорош, а главное, почти ежедневно я буду иметь удовольствие видеть подле себя моих близких. Как Вы посоветуете? Поговорите об этом с Иваном Ивановичем2, который и передаст Вам мое письмо. Он видел меня и доскажет то, чего я не высказал. Разумеется, Павел Иванович 3 очень добр, и здесь все к моим услугам; разумеется, что я не оставлю его деревни, если буду сколько-нибудь двигаться, но лежать полубезжизненным одному - невыносимо. К тому же, живи я около города, я могу, хотя изредка, прибегать к медицинской помощи. Подумайте, добрый Николай Иванович, как лучше сделать, а мне грустно, крепко грустно.

Всею душою преданный Вам

Иван Никитин. 1855 года, июня 23 дня.

1856

11. Н. И. ВТОРОВУ

Милостивый государь, Николай Иванович.

Благодарю Вас за "Русский вестник" и "Современник". Если у Вас есть 2 последнего, - позвольте прочитать.

Ну, что нам делать с моими стихотворениями? Не попросить ли Нечаева выписать через почту 30 или 50 экземпляров? Это просто - мука. Вот - нужно бы пред-

ставить князю 1, Майкову, Порецкому и другим. Чтоб задавили черти этого Нечаева! Посоветуйте, что делать. A propos: Вы не читали "Северной пчелы"? 2 Ф. Булгарин, говорили мне, изволил сделать взгляд на мою книжку: "Что вот-де самородка произведение, исправленное и изданное г. Д. Н. Толстым, на которого смело можно положиться, что-де в самом деле книжка вышла премилая, что у меня-де есть кипы подобных самородных произведений, да все, знаете, некогда взяться за исправления" и т. д. ..Посоветуйте насчет книг-то, ради бога, такая досада, что смерть!

Всею душою преданный Вам

И. Никитин.

1856 г., марта 24.

12. А. Н. МАЙКОВУ

Милостивый государь, Аполлон Николаевич.

Примите от меня в знак глубочайшего к Вам уважения первые опыты моего труда 1. Вижу, как он слаб и беден, но он мне дорог по тем воспоминаниям, которые с ним связаны. Я никому доселе не говорил о моей жизни: я знаю, как смешна бесплодная жалоба. Но Вы - поэт. Я могу говорить с Вами откровенно, не для того, чтобы, так сказать, напроситься на Ваше участие, я просто хочу поделиться с Вами тем, чем никогда и ни с кем не делился. Я слагаю свой скромный стих - один, в глуши. Слагал среди грязи обыденной жизни, при говоре и плоской брани извозчиков, при покупке и продаже овса и сена, при насмешках своих мещан-собратьев, которые иногда видели меня с карандашом в руке, ищущего отдохновения за безыскусственною песнью; слагал под гнетом нужды, при упреках своего... не назову последнего имени: мне слишком грустно и больно 2. Теперь, слава богу, легче: я кое-как выбился на более ровную дорогу. По крайней мере на меня не указывают пальцами, что вот дескать, черт его знает чем занимается. А если и укажут, у меня есть опора - надежда в будущем. Да, надежда. Я готов трудиться, и, может быть, бог даст мне силу, может быть, я скажу хотя одно живое слово... о, как тогда мне было бы сладко жить и как легко умереть, умереть с мыслью, что я не для того только родился, чтобы продавать овес и сено! А если я обманусь, если все это одна мечта, сам мой новый путь - печальная ошибка!., нет, лучше замолчу. Право, не знаю, почему пишу к Вам под влиянием тяжелой грусти. Может быть, потому, что в эту минуту передо мной лежит мой первый слабый труд, не выразивший полно того, что я хотел выразить.

Искренне благодарю Вас за присланную книжку стихотворений (185, года). Я получил ее в то время, когда недвижно лежал в постели, а я лежал пять месяцев. Болезнь не помешала мне упиваться звуками, вылившимися из благороднейшей русской души. Помню Ваши слова:

Россия вызвана на созерцанье миру,

На суд истории...

...слезная об ней в душе моей забота...

Честь и слава Вашей музе, откликнувшейся на общий голос родины! Пал наш Севастополь, хотя и славно его падение!.. Не знаю, как Вы, - я рад миру 3. Довольно мы показали блистательного мужества в борьбе с врагами, но довольно сознали и свою отсталость от современного европейского просвещения.

После битвы с внешним неприятелем, пора нам, наконец, противостать врагам внутренним - застою, неправде, всякой гадости и мерзости. Пошли нам, господи, победу, твердую волю и мудрость обожаемому государю.

Скажите, ради бога, почему я почти не вижу Ваших произведений в современных журналах? Молчать совершенно - вы не можете. Не печатать - без сомнения, имеете свои причины. Будьте так добры - поделитесь чем-нибудь со мною. Уверяю Вас, это будет для меня одним из лучших праздников. Если б Вы знали, как я дорожу Вашими звуками. Помните ли, в своем последнем письме ко мне Вы, между прочим, выразились так: старайтесь выработать в себе внутреннего человека. Никогда никакое слово так меня не поражало! До сих пор, когда я готов поскользнуться, перед моими глазами, где бы я ни был, невидимая рука пишет эти огненные буквы: постарайтесь выработать в себе внутреннего человека.

Я работаю, сколько дозволяет мне досуг и здоровье. Моя поэма "Кулак" окончена в общем виде *. Скоро возьмусь за исправление частных сцен. Позвольте мне по отделке прислать ее к Вам. Вы прочтете и сделаете свои замечания. Если Вам это не неприятно, удостойте меня ответом. Книжка моих стихотворений вышла в свет не в таком виде, как бы мне хотелось: издатель гр. Д. Н. Толстой держал рукопись почти два года. В продолжение этого времени я изменил бы многое, на иное теперь, право, смешно и грустно смотреть... Но что сделано, то сделано... Думал при этом письме послать Вам два-три стихотворения, но, ей-богу, некогда переписывать. Только что получил книжки (они печатаны в С.-Петербурге) и спешу их разослать моим первым дорогим знакомым: день, к счастью, почтовый. Прощайте! Будьте здоровы, наш прекрасный поэт, милый, добрый Аполлон Николаевич.

С чувством глубочайшего уважения имею быть Вашим покорнейшим слугой

Иван Никитин.

25 марта 1856 года.

13. И. И. и А. И. БРЮХАНОВЫМ

Я наперед был уверен в твоем сочувствии, мой дорогой Иван Иваныч. Да и кому же было бы естественнее выразить это сочувствие, если не малому кругу близких, равных мне по общественному положению людей? Знаешь ли, что я думал, когда князь Ю. А. Долгорукий 1 передал мне драгоценный знак высочайшего внимания? Первая моя мысль была о нашем милом Дуракове. Я уверен, что его радость была бы глубже моей; я только теперь оценил его ко мне любовь, бескорыстную преданность, всегдашнюю готовность служить почти рабски... Бедный Дураков! Мне тем более грустно, что настоящее время я почитаю каким-то светлым исключением в моей жизни. Представь: кроме перстня и рескрипта великого князя Константина Николаевича, я имел удовольствие получить полное собрание соч. Пушкина от генерал-майора Комсена из Кременчуга и "Мертвые души" Гоголя, в золотом переплете, от другой почтенной особы 2.

За твой рассказ о Лукичах очень благодарен. Собирай, пожалуйста, типические черты, привози их в Воронеж. Кстати, почему это ты так долго у нас не был? А ведь обещался, бестия! Впрочем, ты держишься теперь от меня на благородном расстоянии, не считаешь даже нужным передать мне то, что знает и рассказывает о тебе какой-нибудь рыжий дьявол. Жаль! Впрочем, вольному воля, я в наперсники не навязываюсь. Но за твою тиранию над Анной Ивановной я непременно сверну тебе шею. Ты скажешь, что это значит? А вот посмотри через несколько строк и увидишь, что значит, да, собственно говоря, тебе-то и смотреть не следует; я не с тобою буду иметь дело...

Книжку стихотворений 3 тебе посылаю, насилу отыскал: было 150, все дотла распроданы. В мае еще получу из Петербурга. Перед Гавриловым меня извини, ей-богу, книг нет, потому и не прислал ему. Да, черт знает, мешают... совсем было забыл... Вчера вечером я имел счастие получить от государыни императрицы Александры Федоровны золотые часы с такою же цепью. Заметь, это письмо пишется два дня. Вот каковы дела! До свиданья. Теперь с твоего позволения я скажу несколько слов Анне Ивановне.

Милостивая государыня, Анна Ивановна.

Глаза мои с особенным удовольствием остановились на Ваших первых собственноручных строках. Но Вы, без сомнения, это предвидели и благоразумно удержали порыв моего восхищения словами вроде следующих: "Позвольте, позвольте, м. г., благодарю Вас не я, - моею рукою водит другая рука: я покоряюсь необходимости из уважения к мужу". Позвольте же и мне, в свою очередь, сказать вот что: покорность - дело прекрасное, но должна иметь свои границы и не ставить нас в неловкое положение - писать благодарности против убеждения. Вы благодарите меня за радушный прием. Честью уверяю, что я принимал Вас радушно, разумеется, как умел: я человек, не получивший паркетного образования. Но, согласитесь, к чему было говорить об этом приеме, ставя его наряду с концертом? Положим, за память о последнем Вас от души благодарят и ждут первого случая, чтобы грянуть по клавишам в Вашем присутствии, но я не люблю фальшивой монеты, смею Вас уверить. Я был бы истинно счастлив, если б Ваша приписка обошлась без оговорок, но так как Вы нашли это нужным, да будет по-Вашему. Ради бога, не подумайте, что я читаю Вам мораль! Слова просто вырвались из души, может быть и неуместно, но мое к Вам уважение глубоко и неизменно. Поверьте, пиша это, я не покоряюсь никакой необходимости.

Честь имею быть Вашим покорнейшим слугою

И. Никитин,

N3. Стихотворения "Новой утраты" нет времени переписать: вчера не приготовил, сию минуту еду к князю Ю. А. Долгорукому.

1856 г., апреля 10,

14. А. А. КРАЕВСКОМУ

Милостивый государь, Андрей Александрович.

Поставлю себе приятною и лестною обязанностью принести Вам глубочайшую благодарность за благосклонный отзыв, помещенный в Вашем журнале о недавно вышедшей книге моих стихотворений1. Позвольте мне при этом сказать несколько слов, нечто вроде оправдания, которое с первого взгляда можно принять за следствие затронутого авторского самолюбия, но смею уверить Вас в противном. Я выражу здесь одно мое личное убеждение; ошибочно ли оно или нет - это другой вопрос. "Современник" при первом появлении моих стихотворений в журналах был так добр - заметил в авторе признаки дарования; этот отзыв повторился раза два или три с разными вариациями, иногда не совсем удачными2. Выходит в свет собрание моих стихотворений, мой первый опыт, изданный, без сомнения, преждевременно, что я и сам теперь вижу и чего не мог видеть за два года прежде, когда отдал свою рукопись издателю3, - и вот неизвестный сотрудник "Современника" становится в трагическую позу и дает бедному автору-мещанину заочно публичную пощечину, называя его бездарным существом, хотя, заметим в скобках, тот же "Современник" удостоил не так давно перед этим помещения на своих страницах одного из стихотворений бездарного существа без его просьбы и ведома,. Г-н рецензент так силится доказать взятую тему, как будто от ее решения зависит его собственное быть или не быть. Он называет автора подражателем всех бывших, настоящих и чуть-чуть не будущих поэтов. Шутка - очень остроумная, но ведь в авторе, как бы он ни был глуп, предполагается какое-нибудь самолюбие. Не всякий же стихокропатель для него - образец, идол, поставленный им на пьедестал. Г-н рецензент говорит, что автор ж! видит окружающего его мира, сомневается даже, есть ли у него сердце, иначе, дескать, оно сочувствовало бы окружающему миру, а это сочувствие вызвало бы наружу нечто новое, неведомое г. рецензенту. Но, во-первых, он позабыл известную фразу: ничто не ново под луною. Люди на всякой общественной ступени - все те же люди. Та же в них светлая сторона в формах, может быть более грубых, и та же мерзость, совершенно не новая. Во-вторых, почему не сделали и не делают доселе подобного упрека другим писателям, ну хоть, например, Жуковскому, который почти во всю жизнь ездил на чертях и ведьмах, оставляя в стороне окружающий его мир? В-третьих, всеобъемлющий г. рецензент упустил из виду примирение автора с горькою действи-тельностию: опо совершается не так скоро. Не вдруг колодник запоет о своих цепях: физическая боль, мрак и сырой воздух тюрьмы остановят до известного времени поэтическое настроение. Воображение бедняка поневоле перенесется за крепкие стены и нарисует картины иного, светлого быта. Попробовал бы г. рецензент пройти по уши в грязи по той самой дороге, по которой идет автор-мещанин, я послушал бы тогда, как он воспел эту грязь и скоро ли взялся за пенье! Наконец, где и у кого всякое отдельное стихотворение безукоризненно? На требование такого исключения способна одна редакция "Современника", по мнению которой Пушкин много сделал для стиха и мало для поэзии. Взгляд - мировой, быстро умеющий замечать темные стороны у всех и всюду. Поневоле вспомнится басня Крылова: Свинья на барский двор и проч. ..Конечно, в настоящее время я сознаю смешную сторону моего заоблачного полета, но он был естествен, он был неизбежен, покуда не явилось это сознание. Не весело погружаться ежедневно в зловонный омут; надобно привыкнуть к его зловонию. Другое дело, если бы вся тина со дна этого омута была поднята и не оказалось в ней ни одной песчинки, пригодной к массе общего труда в искусстве, ну, тогда можно бы смело давать пощечины трудолюбивому гряземесителю, но решение этого вопроса в будущем, о чем тоже не успел подумать всеобъемлющий г. рецензент. Вот все, что я могу кратко сказать в оправдание недавнего высокого строя своей мещанской лиры и неумышленного подражания некоторым из наших поэтов, из которых каждый, в свою очередь, испытал это на себе более или менее. Вы скажете: для чего я пишу об этом именно Вам? Да кому же, боже мой! Вы - редактор прекрасного журнала. Вы имеете голос, Вы - образованный человек, Воронеж - не Петербург, не говорить же мне о подобных вещах с моим дворником. Впрочем, простите, что я отнял у Вас минуту или две на чтение вылившихся из души строк. Я мог бы сказать здесь многое: стихотворцы, кто бы они ни были, даже мещане, не до такой степени глупы, как иногда о них думают всеобъемлющие рецензенты, но я не смею отнимать у Вас времени. Еще раз покорнейше прошу извинить меня за невольное многословие.

При этом имею честь представить Вам