Новиков Михаил Петрович - Письма к разным лицам

яжении. Теперь же и за них дерут вдвое больше. А надельные были нами выкуплены тяжелым 50-летним выкупом и брать за них новый, тяжелый и бессрочный, прямо есть величайший грех и оскорбление! Это ли опять не достижения революции!

   Так вот, братья рабочие, если вы правильно поймете эти наши мысли, вам ясно станет та уродливая ненормальность, в которую крестьяне попали после революции. Для искреннего сближения с нами не на словах, а на деле вы должны помочь нам выбраться из этого гнета.

   Для этого нужно:

   1) Или лишить государственный капитализм главного зла - печатного станка, опираясь на который, он держит товар на складах и продает его по баснословным ценам или распространить его благодеяние и на крестьян, чтобы и они могли выдерживать цены на свои продукты, а не отдавать их по дешевке.

   Не годится это, есть другое средство: отдать всю промышленность в руки частного капитала или организаций хотя бы рабочих на арендном договоре, чтобы они, имея конкуренцию друг с другом и нужду в сбыте своего товара, продавали бы его не за то, что хотят взять, как теперь, а за то, что дадут на рынке. Конечно, неумное право назначать самим себе жалованье надо оставить, а довольствоваться тем, что останется от покрытия расходов. Не кричите караул и не уверяйте, что при таких условиях никто не станет работать! Мы 5 лет едим пустые картошки и хлеб с кислыми щами; 5 лет ходим оборванными и грязными, а ничего, работаем, не бросаем, хотя и знаем, что 50% нашей работы у нас отнимается даром.

   456

   2) Постепенно снизить прямые налоги с крестьян до цифры довоенных (вернее, дореволюционных) и перенести их на налоги косвенные, добровольные, а главное, удешевить аппарат государства до минимума, оставивши в нем самые необходимые отделы, такие, как продкомы и всякие другие комы нужно сдать в архив для назидания потомству и не тратить на них ни одного гроша.

   3) Не тратить и на агитацию и пропаганду тех идей, кои на практике жизни не доказали своей надобности и жизнеспособности. Не тратить и на первомайский праздник, иначе, слагая сумму этих пустых расходов, они превзойдут старые расходы царя на коронацию, против которой всегда крестьяне протестовали (а лично я так и вовсе за это был выслан из Москвы в Варшаву, а оттуда в Тургайскую область в 1895 году).

   4) Европейским империалистам и капиталистам нашу силу и мощь нужно показывать не уличными демонстрациями (которые легко собрать по любому поводу), а главнее, уменьем бороться с собственным капиталистическим желанием получать больше, чем мы можем стоить или заработать, и когда мы этому научимся, не надо будет выколачивать принудительно такие удавные продналоги с ни в чем не повинных крестьян на удовлетворение наших прихотей. Надо жить десять раз бережливо и довольствоваться самыми мизерными окладами и ставками. А то помилуйте, каждый из нас в душе хищник и капиталист и берет без стыда все, что он может взять, а туда же о борьбе с капиталистами разговаривает!

   Так вот, дорогие друзья, постарайтесь понять наши мысли о революции и ее достижениях и при будущей встрече и поговорите с нами в полосе этих мыслей. Может, у вас действительно найдется для нас что-нибудь утешительное. Допытайтесь до самого главного: до каких времен с нас будут сдирать по 8-12 рублей с десятины и тем обрекать нас на скотское полуголодное состояние, а не перейдут на 1 рубль 50 копеек, какими довольствовался от нас царь в последнее десятилетие своего царствования? Милость советской власти к нам должна быть больше, чем царская, а что-то нет совсем. Помогите нам отыскать ее, где она затерялась?

   457

   Извиняюсь, вы нам сказали, что мы идем против наших сыновей и братьев, работающих вместе с пролетарием. Само собой, что нам гораздо больней, когда нас обдирают эти сыновья и братья, чем какие-то чужие нам дворяне и тем более, что дворяне щипали нас чуть-чуть, с великой осторожностью, а эти сыновья и братья в открытую и в пять раз больше дворян. Себе взяли право назначать самим жалованье с печатного станка, а нам не дали права защищать свое собственное трудовое добро. Сыновья и братья, говорите вы, прекрасно, жаль только, что на деле-то никаким братством не пахнет, а тем же душком капиталистов, только в маленьких размерах.

  

  

  

   Не желая, чтобы между мною, старым противником старого политического строя, и вами, как молодым представителем молодого поколения и нового строя, осталось что-то неясное и недружелюбное, я счел своим долгом написать вам это письмо и указать вам и на наш с вами союз и на наше расхождение. Прежде всего (вопрос) об отцах и детях, затронутый вами же на собрании в Лаптевском Нардоме 17 июня.

   Верно, отцы и дети всегда в антагонизме и споре, и главным образом потому, что дети всегда не прочь размотать и пустить по ветру отцовское добро, нажитое долгим и тяжелым трудом; возрастая, они умнеют и цепляются за свое трудовое добро больше своих отцов. Теперь мы как раз и присутствуем при таком положении, когда эти дети, по своей смелости и дерзости захватившие власть над стариками, на их глазах мотают их трудовое крестьянское добро. Три поколения с 1861 года и по 1906 выкупали надельную землю у помещиков, чтобы в конце концов выйти из кабалы у них, трудно, тяжело выкупали, живя впроголодь на пустых картошках, и только было дождались своего золотого века независимости, при котором и помещики пошли на уступки и стали быстро распродавать свои земли, как пролетарские дети позавидовали нам, отняли у нас эту трудовую землю и отдали ее нам вторично на более тяжелый и к тому же бессрочный выкуп. Расцвет и рассвет крестьянской жизни снова пропал и снова наступили сумерки, из которых этим старикам уже не вылезть до смерти. 15-20 пудов с посевной

   458

   десятины. Не только Столыпин или Аракчеев, но и старые татарские ханы позавидовали бы таким даням, о которых они не смели даже думать и во сне. 50-70, 100, 130 пудов с хозяйства. А знаете вы, дети, сколько нужно труда, почти бессонных летних ночей, поглотать грязи и пыли; сколько нужно пережить зла и ссор с семейными, сколько раз облаять черта, чтобы выработать такое количество хлеба и, выработавши, выбросить совершенно даром из своего хозяйства? Нет, вы этого не знаете. Если бы знали, то не могли бы увеличить и на грош налогов против дореволюционного времени, то есть 1 рубль 50 копеек с десятины. Стали бы вместе с нами есть пустые картошки и хлеб, а такого греха не приняли бы на свою душу.

   Теперь о восстановлении промышленности и электрификации, которых, по-вашему, я будто бы не признаю, скажите, были ли в истории случаи, чтобы промышленность строилась на голоде народа и на таком прямом насилии, как у вас? (В 22-23 годах 3 миллиона рабочих было посажено на государственное снабжение за счет тяжелого налога на крестьян.) Нет, строили крепости, броненосцы и вообще так называемую оборону, железные дороги, но не фабрики для частного обихода, построил Петр I на наших костях Петербург и заслужил славу великого душителя. Промышленность всегда строилась и развивалась за счет своих барышей, а не за счет прямых налогов. Тем частный капитал и лучше в своей работе, что он прямым насилием не залезал ни к кому в амбары и, главное, не имел печатного станка, как ваш капитал государственный, а имея постоянную нужду в оборотных средствах и жестокую конкуренцию, он должен был изгибаться и приспособляться к рынкам, отчего при нем и не могло быть такого безумного противоречия в ценах на городской товар и деревенский. А вы, перевернувши социализм в государственный капитализм, как самый грубый и жадный кулак, кладете товары на склад для наращивания безумных цен и процентов, а для расхода печатаете новые миллиарды бумажных денег, притворяясь непонимающими, что таким путем вы просто выжимаете из крестьян последние соки, чтобы улучшить жизнь рабочих и советских служащих, как новой властвующей дворянской партии. Хотел бы я знать, что думают об этом верхи коммунистов и с какого времени социализм пошел на службу к такому насилию и несправедливости?

   То же и с электрификацией. Огромное большинство крестьян питается пустыми картошками и хлебом, не имеет в

   459

   своем хозяйстве лишней овцы, возовой веревки, прочного хомута и колес, а вы ему проводите электричество через принудительные налоги. Ну разве это не смех, не горе! Как детям, вам нужны наружные блестки и игрушки, а про хомуты-то вы и не вспомните. Вот уж истина, что у вас "сапоги с калошами, а дома нету лошади". А если бы они были вам нужны, вы бы не сделали и лошадь "объектом обложения".

   Теперь о тонкой и толстой политике. Тонкий политик, добившись власти, стремится облегчить положение большинству населения, чтобы в ней видеть опору и связь свою с народом, чем коммунисты похвалиться не могут, так как их курс среди бела дня делает ставку только на 5% населения и его ставит в привилегированное положение, а остальные 95% хотя бы и не были обеспечены хлебом - как говорил Панов - все же должны уплатить тяжелые налоги.

   Дальше вы сказали, что теперь господ нет, что они прогнаны за границу, а когда я спрашивал: кто же теперь живет на дачах с прислугой - вы ничего не ответили. Кто мог жить и живет на дачах? Да, конечно, господа. Ну разве трудовой крестьянин и рабочий может иметь дачу и, бросивши свою работу, жить на ней? Да разумеется, нет. Что-то дикое и бессмысленное выглядывает из общей картины социалистического государства, в которой остаются дачи и господа. Тех гнезд не должно быть так же, как и господских имений, а не будет болота, не будет и чертей. И болота и черти должны быть нарушены и разрушены. В этом, я думаю, и вы будете совершенно согласны со мной.

   Так, если не будет господ, не будет и рабов и не перед кем будет пресмыкаться человеку. А ваше государство не только не борется с этим, но печет все больше и больше и тех и других. Кроме непомерных налогов на крестьян, оно ввело так называемую платность за государственные услуги. Так что выходит, что налоги проваливаются в преисподнюю, а государство само собой садится на содержание населения и населению на это приходится выплачивать вторичные продналоги. А чем больше налогов, тем больше рабов, их выплачивающих, и господ, их вымогающих и проедающих. Масло, мясо, яйца, жиры - все это тащится с рынка теми, кто собирает налоги, а не теми, кто их выплачивает. На долю нас, "объектов обложения", остается только картошка и хлеб. И эти прелести нового социалистического рая у всех на виду. И только представители власти делают вид, что не замечают этого уродства.

   460

   Дальше о средствах для выхода из тупика. Вы сказали, что "мы пойдем на всякие жертвы, убедим рабочих поступиться и в 2-3 месяца устраним несоответствие на крестьянские и городские товары". В этом я вам союзник и готов открыть новую Америку. Чтобы удешевить товары городского производства, нужны пустяки: удлинить рабочий день до 11 часов и отменить неумное право рабочих самим себе назначать жалованье через свои профсоюзы и 3) сломать печатный станок для бумажных денег, опираясь на который, поддерживают товары и выдерживают цены. Тащи все на рынок и рынок покажет и цену товара, и заработную плату рабочих и служащих. Правда, это невыгодно для рабочих, нарушаются завоевания революции, что делать, раз они оказались несостоятельными и довели до геркулесовых столбов несоответствие в ценах. На днях я за два мешка картошки купил катушку ниток, за 6 пудов муки - 3 аршина милистина, и за 17 пудов - простые башмаки для дочери. Это и есть завоевания революции для крестьян, и мы за них не можем крепко держаться.

   Но есть и для меня завоевания, которыми я дорожу больше вашего, а потому и не могу желать прихода старой, чопорной, гнилой и невежественной интеллигенции, которая отличалась от народа только прическами, костюмами и высокими каблуками, а в душе была такой же невежественной, лакейской и суеверной. Я радуюсь за свободную мысль, ничем не стесняемую в настоящих условиях; радуюсь за лучшую постановку образования, суда, за отделение церкви от государства и свободу в делах веры и неверия; за искреннюю и решительную борьбу власти со всякой темнотой и чертовщиной, что гораздо важнее всяких других "завоеваний".

   Революция - это не борьба с капиталом, как ошибочно думаете вы, - это бунт детей против отцов для захвата их имущества раньше времени, для этого вами была захвачена власть и устроена гражданская война. И говорить, как сказали вы, что мы, отцы, послали вас на бойню этой войны, верх всякой несправедливости. И все бы было прекрасно, если бы вы, дети, захвативши отцовское имущество, не оказались бы такими неумелыми расточителями ее и не стали бы наверстывать рабочих и служащих безумной оплатой легкого труда за счет тяжелого крестьянского. Разве это не безумие, что с одной стороны у вас получают по 1000-3000 рублей жалованья, а с другой с крестьян берут по 15-20 пудов с посевной десятины и продают ему за 6 пудов 3 аршина на портки и за 6 мешков картошки катушку ниток, чтобы их сшить. Разве в этом не есть

   461

   замаскированное надувательство детьми отцов? Этого не должно быть.

   В заключение прошу на всех открытых собраниях волости допускать свободный разговор. Никаких угроз, пускай говорят всласть и хотя в разговорах находят облегчение от трудной и ненормальной жизни. Угрозы наводят на зло, а зло долго и трудно изживается. Болезнь вашей экономики может со временем выздороветь, пройти, но это зло останется и будет нарушать возможные радости жизни. К черту существующие ставки оплаты рабочим и служащим, прожиточный минимум должен установиться не по потребностям с жирами и мясом, а по тем скудным средствам, которым располагает 90% населения. Хлеб, картошка, соль с луком или забеленные молоком щи - вот чем вы должны награждать их. Пока что равнение должно быть не на богатых, а на бедных и простых монахов с постными харчами и трудовой жизнью. Тогда только и восстановится желанная связь народа и власти, другой же дороги к этому нет и быть не может.

   Я просил в отделе Унаробраза разрешить мне вести религиозные диспуты там, где пожелают крестьяне, но тов. Лукашин и Мухотаев мне отказали и совершенно напрасно. Вы имеете силу больше их, не можете ли вы исправить их ошибку? М. Новиков.

  

  

  

   Дорогие друзья, ваше письмо по выходе из тюрьмы я получил. Из него я понял, что у вас есть что-то из литературных новинок, которых я еще не читал. Так вот, наконец, представился такой случай, когда можно переслать их по рукам с подателем сего, нашим молодым человеком Егорием Петровичем Козловым, которому можно вполне доверить. Не найдется ли у вас, кроме того, книги Каутского "Происхождение христианства", о которой я так много слышал от молодых коммунистов. Ее стоимость я бы прислал вам тотчас же по возвращении Козлова.

   На досуге пока что раздумываю над мыслями православных канонистов (с которыми сидел в тюрьме), высказывае-

   462

   мых ими при спорах в защиту внешнего культа богопочитания и богослужения. Они говорят, что иначе, без чуда и таинства, без мистики и внешнего представления Божества нельзя воздействовать на толпы людей и вести их к добру и духовному совершенству. Без этого, говорят они, человек животное и ничему не подчиняется, кроме простого физического воздействия и страха. История - говорят они - не знает других примеров. И как нельзя нарисовать никакой картины, не имея никакого фона, так нельзя иначе и воздействовать на душу человека, не связав его с Богом, вне нас сущим и требующим от нас того или иного к Нему отношения. Духовное воспринимается и понимается только избранными, толпа же без чувственного и материального усвоить ничего не может, и все в этом роде.

   Слушали это и коммунисты (из отбывающих) и по своей решимости и горячности коротко обрывали их, находя все это чепухой и старыми жреческими тенетами для опутывания православных - как говорят они. Их основой добра пока что остаются три кита: равенство, товарищество и справедливость. И кто добровольно не идет к этому идейному братству, тот враг республики, к которому со всей строгостью должны применяться законы внешнего воздействия и общественного порицания.

   Наше жизнепонимание не встречало твердого сочувствия ни в той, ни в другой стороне, но сильно притягивало к себе сторонних слушателей, не принадлежащих ни к тем, ни к другим. Даже незаурядные православные люди из верующих членов церковных советов, вкусивши тюрьмы за свою, так сказать, веру (все они сидели под рубрикой так называемых церковников за приверженность к Тихону и старому стилю), отрекались от этой веры, ругали попов и открыто заявляли, что им теперь наплевать на все, что они и мимо церкви-то ходить перестанут, не только в церковь, но, вслушиваясь в наши идейные споры с бывшими коммунистами и канонистами из церковников, всякий раз принимали мою сторону и желали понять новую для них идеологию христианства.

   Теперь несколько слов о деревне.

   "Грехи, грехи, - говорят сейчас старые люди, - совсем запутали православных, не знаем даже, когда нужно по-настоящему Рождество праздновать". И впрямь грехи. Великая смута поселилась в сердцах рядовых верующих и мучаются они день и ночь, не находя выхода. В одном приходе звонят по-новому, а в другом по-старому: кто прав, они не разберутся. Некоторые по силе возможности запаслись немного самогонкой и белой мукой и никак не решат;

   468

   когда это использовать, по-старому или по-новому. Ну, конечно, самогонку уберечь труднее, а потому ее выпили по-новому, а муку для белых пирогов все же оставили для праздника по-старому. Мучатся люди из пустяков и не знают, как быть. А тут еще к большей тяжести священник заявляет, что по-старому и звону не будет и не ждите. Звон был по-новому, но население упорно не шло на этот звон и церкви, как говорят, почти совсем были пусты.

   Старая деревня угрюмо и злобно молчит, страшно тяжелый продналог, ломка церковных праздников, невозможность открыто и весело праздновать их по старинке, с водкой и плясками и этим залить свои горькие думы; постоянные нелады и ссоры друг с другом из-за новых, не свойственных крестьянам земельных отношений, из-за новых, страшно несправедливых так называемых прогрессивных налогов, при которых один двор платит 50 пудов, а другой за эту же землю 100 и более, - все это отнимает у крестьян обычное спокойствие, переворачивает вверх ногами все его думы и заставляет страдать.

   Я бы желал знать: где живет в Москве и что делает Сережа Булыгин? Что делает Иван Иванович, налаживается ли хоть понемногу его старое издательство? Нет ли каких вестей от Валентина Федоровича? Как живет С. Попов? Как живете вы сами?

   Моя меньшая дочь Анюта, 20 лет, не думая пока о замужестве, упорно хочет учиться, но по теперешним новым условиям мы совсем не знаем, с чего тут начинать? В Москве, наверное, есть всякие курсы для взрослых, где бы ей можно было учиться. С моей тюрьмой время с этим упущено, и приходится откладывать с этим до будущего года.

  

  

  

  

   Глубокоуважаемая Анна Константиновна. Давно я не писал вам и все потому что очень мудрено отсюда сказать что-либо. От Н. Н. Гусева получил оба тома Гольденвейзера. Еще я бы просил его достать записки Д. П. Маковицкого, о которых говорится в I томе.

   Лишний раз я убедился, что только религиозное сознание разрешает в человеческом обществе все его сложные проблемы жизни; жаль только, что Лев Николаевич не

   464

   попытался объяснить простыми примерами, как в обществе религиозных людей сам собой устанавливается такой порядок вещей, к которому безрелигиозные люди пытаются подойти через вражду и борьбу и ничего не достигают. Я здесь привык и не чувствую никакой муки, как прежде. Жаль только, что домашним без меня очень плохо. Не получая 6 месяцев ответа на прошения, я подал вновь и жду. Приветствую вас и Владимира Григорьевича. Передайте мою просьбу Николаю Николаевичу.

  

  

  

  

   Макриша, родная, я получил твои три письма: от 10 января, писанное тобой и Анютой по приезде; затем от 14-го одно твое и последнее от 25-го твое и большое Анютино. Я рад, что ты начинаешь меня жалеть, и верю этому. Как я привык к своей неволе, так и ты привыкла к своему одиночеству и у тебя пропало недоброе ко мне чувство, потому что там, где есть жалость, там уже нет места чувству зла. А это-то самое главное, так как из всего худа жизни зло самое тяжелое и мучительное.

   Читая Анютино письмо о смерти Вали, я заплакал. И не о ней, а о том, как это могут люди не помнить об этом неизбежном переходе из этого мира в другой, действительный, и живут в таком животном и злобном состоянии.

   Ты писала, что собираешься к Ване. Как это меня опять будет тревожить, опять дома останутся два человека и без хозяина. Уж лучше пускай бы опять Анюта ехала. Конечно, мне и Ваню очень жаль, главное, что у него нет того глубокого религиозного чувства, которое одно спасает в жизни и в самые тяжелые минуты горя и отчаяния. А уж если поедешь сама, то не больше, как на две недели. А на это время попросили бы хоть тетю пожить у нас, с ребятами.

   Да, уж как хочешь, а чтобы вам потом продать еще трех овец с ягнятами. Это для того, чтобы следующим летом у нас был бы только один день в пастушном и чтобы не тяготили пастухи, а еще с телкой будет 7 скотин, так за них не кормить.

   Дня четыре назад я сдал для отправки 21 рубль 8 копеек на имя Анюты, и через неделю вы их, наверное, получите. Я хочу, чтобы вы пока не нуждались в харчах. Я-то

   465

   здесь хоть полфунта в день, но имею белого хлеба, а вы все на картошках живете. Это я послал вам свои заработки по январь. А с нового года еще набираю. Еще пришлось по необходимости взять в лавочке 2 кусочка по 3 аршина черной материи, наверное, вам хватит на кофточки с Анютой, так ты это имей в виду и не покупай там. Ответа на мою просьбу все нет, как нет и другим, кто просил об этом же на месяц раньше. Подождем еще некоторое время, а тогда я попрошу тебя написать Калинину от себя. Дело в том, что те "вины", которые мне прописаны, давным давно в его речах и в речах других представителей правительства признаны со стороны крестьян, выявляющих свои интересы. Жаль, что вы не читаете газет, вы бы все это сами увидели и сообразили.

   У меня недавно была Маша, а Агаша так и не решается, и я ее понимаю, почему.

   Теперь жду кого-нибудь из колонии или музея.

   Здесь у меня нашелся старый знакомый сотрудник "Журнала для всех" и "Крестьянского дела". Я у него бывал в Москве годов 15-18 назад.

   Пока прощай, целую вас всех. Напишите, когда получите деньги.

  

  

  

   Дорогой Шарль Саломон, очень был рад получить ваше большое письмо и, конечно, не для того, чтобы переубедить вас, пишу вам снова. Пожалуйста, не думайте, что наши дружеские отношения могут зависеть от согласия или несогласия наших взглядов на те или другие общественно-политические вопросы. Мы рассматриваем вопросы с разных точек зрения, и потому оба правы, хотя и не согласны в них. Конечно, рассматривая вопросы юридически, формально, - вы правы, когда говорите о долгах, о том, что должник не вправе входить в положение кредитора и что красить женщине губы, носить фальшивые волосы и постоянно мазаться пудрой и духами - их бабье дело. Но кроме меры юридической, есть мера нравственная, от которой никак нельзя отмахнуться ни в каких вопросах и ни при каких обстоятельствах. А под этой мерой, как под микроскопом, получается совсем другое освещение, после которого нельзя уже на все смотреть только внешне-формально. Люди, ищущие прироста своего капитала не труд-

   466

   ной работой рабочего или крестьянина, а помещением его в займы под высокий процент, - не добрые люди, кому-то помогающие, а хитрые игроки без проигрыша, и когда они случайно проигрываются - жалеть их не приходится, хотя бы они для этой игры и продавали последнюю рубаху, чего, конечно, на самом деле не было, а было совсем другое: наполнивши своими капиталами в своей стране все кассы и банки, насколько это можно и выгодно, люди эти перекинулись и к нам, в надежде без всякой работы и с нашего народа кое-что получить, то есть взять "мзду с неповинного", как говорится в Писании. Рассуждать об обязанностях правительств тоже не приходится, так как государств объективно нет, они есть фикция, и только часть людей ради своей выгоды занимаются игрою в государства, а уж тем более там, где действия правительства не подлежали контролю хотя бы и такого плохого контролера, как парламент или палата депутатов. Человек один родится и один умирает, как говорит Толстой, и ответственность несет перед Богом жизни только для себя, и напрасно думают, что он в клетках-государствах обязан всю жизнь плясать под дудку того или иного правительства, иначе ведь не стоит и жить, так как на веки вечные нельзя думать ни о какой свободе, всегда ограничиваемой правительствами. И если русский народ, вернее, крестьянство, чувствовавшее на себе наибольшую тяготу от нараставших на нем без его согласия государственных (царских) долгов, не сговариваясь, коллективно признало в них себя неповинным и не обязанным, то оно, по-моему, имело на это полное право не только нравственное, но и формальное, так как управлялся он не сам собою, как теперь, а кучкою чуждых ему по духу дворян и чиновников. Ведь вот живем же мы теперь без них и, наверное, и вперед будем жить. И меньше будет греха. Лучше жить в бедности, но не быть никому должными.

   По этому же аршину и женщина, занимающаяся татуировкой и подкрашиванием себя красками и духами, делает небезразличное "свое" дело, а гадкое и отвратительное, вообще унижающее человеческое достоинство и низводящее ее до дела обезьян и дикарей, а ведь она у вас более грамотная и развитая, чем русская. Правда, и у нас и городах это есть (хотя и в меньших размерах), но Франция всегда в этом отношении шла впереди и распространяла соблазн и заразу. Правда, что и у нас после революции культ украшения и обнажения своего тела женщиной усилился, но у нас это потому, что в последнее время поколеблены нравственно-религиозные основы жизни, у

   467

   вас же потому, что после войны народ стал располагать большими средствами, чем до войны, чем женщина и пользовалась для своих татуировок и помад. Имея это в виду, я и заговорил с вами об этом. Но к нашему счастью, зараза этого культа русской деревней осуждается и производится это тайно, а не на виду, как у вас. Осуждается еще большинством населения и в городах. Говорить о разоренности французского народа нет никаких оснований, так как не только французский, но даже немецкий народ, по словам самих же немцев, лично мною слышанных, живет не хуже довоенного, а только в их казне нет денег, что не мешает частному человеку чувствовать себя очень недурно. Правда, у вас также осталось много инвалидов, больных, но на добывание средств к жизни от земледелия и промышленности они значения не имеют, так как в таких странах, как Россия, Германия и Франция они незаметны к общему числу населения. Тому же, что в этих странах после войны стало меньше вооружений, военного снаряжения и кораблей - этому нужно только порадоваться.

   О том, что я "не представляю себе положения других слоев нашего общества", какой же может быть разговор, в чем тут заблудиться? Основной слой - это крестьяне и рабочие, они же в большинстве и советские служащие и служащие в кооперативных лавочках, складах и конторах. А что все они живут теперь припеваючи, получая в три-пять раз больше довоенного, об этом у нас знают все и в уме не спорят. Ну и крестьяне (конечно, те, что сами себе ищут только добра и питиями не занимаются) могут теперь вполне жить сносно и двигаться вперед. Иных сословий я не знаю или они так незначительны, что ими измерять общее благосостояние не приходится. Но главное в том, что мы изжили барство, титулы и родовые привилегии и никто не может больше чваниться перед другими своею породой и титулом. Это нас очень унижало. Теперь о ваших капиталах, потраченных на войну, "на общее дело". Ими вы нашей чести не спасли, а спасли свою и затраченное получаете в контрибуции с немцев, мы же, провоевавши немногим меньше вашего, остались у разбитого корыта и без чести и без возмещения, почему теперь так сильно и нуждаемся в золотой валюте для внутреннего обращения и внешней торговли. Говорить же о том, что Франция вступила в войну из-за нас, можно опять только формально, но по существу же виноват был договор России с Францией, которого в свое время Франция искала больше нашего для обеспечения своей слабости от немцев,

   468

   которые прицеливались в сторону Франции гораздо больше, чем в сторону России.

   Чтобы вас больше убедить в искренности моих мыслей и чтобы вы не могли подумать, что мне здесь, в новых условиях, привалило счастье, а потому-де я и говорю с точки зрения личного интереса, я не скрою от вас, что я действительно долгое время, так сказать, отсутствовал от мира жизни, просидев более 18 месяцев в Московской Бутырской тюрьме, отчего сильно пострадало и мое крестьянское хозяйство, и мое здоровье. Правда, я подлежал по заочному постановлению высылке в Соловки, но случайно был оставлен вместе с другими для работы в Бутырке. Уж такое мое счастье быть гонимым от всякого строя. В прежнем царстве я преследовался три раза и в новом удостоился. Но те шероховатости, за споры по которым я получил 2 года концлагеря, относятся к прошлому (к 21-23 годам) и теперь все разрешены в благоприятном для нас смысле. Казалось бы, что положение пострадавшего должно было внушить мне другие мысли, но вот как раз пребывание "там" и укрепило меня в тех, которые я высказываю вам. "Там" 4-й по счету интернационал более или менее просвещенной публики, от которой я очень хорошо осведомился о том, где и как живут на свете и насколько какое государство и народ "разорились" от войны. А в условиях тюрьмы люди не врут, а оглядываясь назад и пересматривая свою, и жизнь вообще, говорят только правду, о чем, наверное, вы и сами знаете, если были в тюрьмах. Говоря к слову, и в тюрьмах у нас теперь стало значительно лучше. Прежде администрация считалась одной породы, а заключенные другой. Одни были люди, а другие арестанты с желтыми тузами на спине, а теперь все - люди, и отношения между ними просто товарищеские. Вы ничего мне не сказали об отношении вашего простого народа к религии. А теперь я прошу написать мне не только об этом, но и об отношении к религии вашего ученого, так сказать, передового общества, в том числе и ваше. Считают ли у нас религию необходимым условием дальнейшего духовного развития человечества или так же смотрят, как на пережиток старого, более темного и несознательного отношения к окружающему нас миру и жизни и думают одним марксизмом заполнить и удовлетворить все содержание жизни человеческой? Извиняюсь за внешность своего письма. Из-за работы так и не мог переписать на другой лист. Братски приветствую вас.

   469

  

  

   Ввиду того, что газеты таких вопросов не печатают, я решил писать вам, чтобы указать на них.

   1) По инструкции о мерах понуждения к уплате сельхозналога подлежит описи и продаже излишнее крестьянское имущество, как мелкий скот, самовары, куры, и т. п. Но последняя лошадь, корова, необходимый инвентарь и постройки описи не подлежат. Что же из этого выходит? Ввиду очень большого количества однолошадных и однокоровных хозяйств и неимения предметов роскоши, подлежащих продаже, все такие хозяева совершенно сознательно не платят налога а также сознательно не заводят лишнего скота и построек, и все 9 лет с начала революции поддерживают себя на линии бедняков. Насыпят полные амбары хлеба, продают и пропивают и покупают селедок, баранок, чай-сахар, масло и т. п.; водят свиней, овец, но так, чтобы они не попадали в опись, а потом режут и едят во славу Божию. А так называемые середняки и зажиточные, с которых берут 50-100 рублей, ведут более трезвую, но голодную жизнь и мяса, баранок и селедок почти никогда не имеют и не покупают; где же взять, когда для уплаты налога приходится продавать половину всего хлеба. Видя это, середняки больше и больше из года в год выклянчивают льгот и скидок, а затем, постигши механику так называемых бедняков, и они вовремя продают мелкий скот, прячут самовары и перестают платить налог. Мы, дескать, бедняки, и взять с нас нечего.

   Разве это справедливо! Почему для государства громадное количество земли пропадает неоплаченной? Ведь и земли эти так называемые бедняки набрали теперь равное количество со всеми, от 5 до 12 десятин и не дают за нее ни гроша. Государство дает землю, за землю и должно в равной мере спрашивать со всех, а хлеб, получаемый с земли, должен идти за неуплату оброка в первую голову. Почему он не подлежит продаже? Разве это не равнение на нищих?

   2) До революции наше общество по окладному листу Казенной палаты платило земельного, земского и волостного сбора от 700 до 800 рублей за 457 десятин всей земли, то есть на круг от 1 рубля 60 копеек до 1 рубля 80 копеек за десятину. За все же годы после революции платили в 2-3 и 4 раза больше, как натурой, так и деньгам и в текущий 26-27 год должны заплатить 1653 рублей за 344 десятины (часть домов ушла на хутора), то есть в среднем на круг по 4 рубля 80 копеек, то есть почти в 3 раза

   470

   больше. Но так как налог берется не в равной мере с земли, как признавало и признает крестьянство, но и со скота, то вместо 4 рублей 80 копеек одни заплатят по 2, по 3 и по 4 рубля, а другие, у которых и земли, и набираемого хлеба даже меньше, заплатят по 5, 6 и 7 рублей (скот государство не дает, а потому и облагать не вправе). Что же это за справедливость такая и откуда она выкопана? Ясно слепому, что такая кровная обида ошибает руки к трудолюбию даже у самых трезвых и старательных крестьян, а худых укрепляет в их неряшливости и оправдывает. "Зачем мы будем ломаться, - говорят они, - когда и с нас будут брать также по 7 рублей, как брали помещики за аренду?"

   И ужели государству не жаль этих старательных крестьян? Поплатит он по 6-7 рублей за десятину в год, два, три, четыре в то время, как сосед, имеющий 10-12 десятин, не платит никогда ни копейки, пользуясь льготами и скидками как "бедняк", и возьмет его раздумье (не злоба, так как у хороших мужиков и злобы не бывает) а именно раздумье, поймет он, наконец, что в бедняках жить и выгодней, и сытней, и станет и сам думать, как бы ему избавиться от 7 рублей с десятины. Отказываться, не платить совсем он сразу не решится, а обстрижет свой скот так, что и с него вместо 6-7 рублей будет взиматься не больше 4. А что навозу будет меньше - плевать, на его век хватит, тем более, что молодежь теперь озорует, пожилых не слушает, значит и стараться не для кого. На моих глазах спиваются люди и оправдываются именно тем, что стараться теперь и не выгодно, и не для кого. Это ли не равнение на бедноту! И ужели правительство ничего этого не видит и не слышит? Должна же быть хоть какая-нибудь справедливость и жалость к этим людям. Ведь от революции мы ждали облегчения, а не 7 рублей с десятины.

   3) Так называемым беднякам до сих пор даются ссуды на посевы, которых они почти не возвращают, ссуды из креспомов и, наконец, из прибылей на паи в потребительской кооперации отчисляются так называемые бедняцкие фонды, и им раздаются членские книжки с уплатой за них пая, хотя они в этих книжках и не нуждаются, так как на деньги в госспирте дают и без книжек, а в кооперации без денег не дают и с книжкой.

   Значит, помимо того, что старательный крестьянин заплатит за них 10-30 рублей в налоге и пятый с него пуд хлеба в крестком пойдет без отдачи им же, еще и прибыль, начисленная на его пай в кооперации, пойдет им же.

   471

   Что же это, наконец, такое: помощь или явное развращение и поощрение пьянствующих всю жизнь людей? А какие результаты? Ровно никаких. Те же самые бедняки, которые и до революции плевали на печи в потолок и накапливали большие недоимки обществам и государству, теперь так же плюют в потолок и не платят ни копейки, владея теми же количествами земли, что и все прочие, и не только не богатеют, наоборот, подравнивают свою бедноту под одну гребенку: лошадь, корову, амбар хлеба на расход, а взять с меня нечего, проваливайтесь со своей описью. Разве это не равнение на бедноту?

   Из того, что из года в год правительство вынуждает больше и больше освобождать от налога так называемых бедняков и больше и больше делать им льгот и скидок старых недоимок, ясно видно, что подъем идет не на гору, а под гору, и эта беднота усиленно размножается.

   Доколе этакая правда будет стоять во главе угла хозяйственного развития деревни? Прошли уже все сроки и Божеские и человеческие. Пора ЦИКу партии и правительству пересмотреть эти вопросы и развязать руки всем, кто действительно хочет работать в деревне.

   4) О том же, что с этих старательных крестьян, платящих теперь в 3-4 раза больше, чем до революции, берется еще в 2-4 раза больше и через рынок за теперешнюю продукцию рабочих, об этом и говорить лишнее, это и без того всем очевидно. Но что в крестьянстве лучше знают этому причину - сказать надо. Много крестьян переживало в городах и на фабриках до революции, и все они знали, что в среднем месячная плата на своих харчах была от 10 до 15 рублей для мужчин и от 6 до 10 рублей для женщин и девиц. А сдельная даже у ткачей и прядильщиков не была выше 20-30 рублей при 10-12-часовом дне. Потому и цены на ситцы были от 7 до 12 копеек, молескин от 15 до 35 копеек и тонкий шерстен от 25 до 60 копеек. А теперь, конечно, вы знаете, что ткачи и прядильщики за 8-часовой рабочий день получают до ста рублей, а наши деревенские девицы от 30 до 60 рублей. Так что прогрессия повышения зарплаты как раз соответствует повышению цен на продукцию. Конечно, в тех крестьянских семьях, из которых есть на заработках такие счастливчики, что получают от 50 до 100 рублей, домашняя нужда покрывается за счет этих заработков, и они живут как у Христа за пазухой, но таких, вы знаете, очень немного к общему числу крестьян. Остальные прямо-таки перебиваются с хлеба на квас и тужат о прошлом... Пустые картошки и хлеб и постоянная недоимка, вот и вся радость жизни.

   472

   Покойный Владимир Ильич хотя оказался плохим пророком, говоря на первом совещании по работе в деревне (в 1919-1920 гг.): "Когда рабочие наработают полные полки товара, мы перестанем обирать крестьян, установивши с ними правильный товарообмен... и нет причин бояться, чтобы рабочие повысили цены за свои товары в ущерб крестьянству". Как видим, причины эти нашлись и результаты давят на тощий крестьянский бюджет, но если бы он был жив, уж, наверное, не допустил бы с разинутым ртом ножницам оставаться на десятки лет. Нам, крестьянам, вот тут и непонятно: почему партия так слабо относится к этим ножницам и причем тут разные комиссии, когда все ясно как в зеркале.

   Помилуйте, даже в паршивом деревенском кооперативе правленцы, опираясь на городские и фабричные ставки, хотят получать не меньше 40-60 рублей, а чуть покрупней оборот - и по 70 - по 100 рублей. Теперь даже и красть не надо, чего поди рисковать, все барыши от высокого наложения на товары и без того ими расхищаются в форме господского жалованья, разъездных и командировочных. А у населения, как говорится в сказке, по усам текло, а в рот не попало. И ужели партия этого не видит и не собирается окорнать все эти господские заработки и получения. Всюду и везде их надо сократить ровно втрое. И только тогда ножницы сомкнутся и во всем получится и желанная увязка, и возможность необходимого накопления, чтобы строить социализм в одном государстве.

   5) Теперь в крестьянстве между теми, кто получает 40-150 рублей, пристроившись где-либо во власти или в торговой организации и лавочке, и между подавляющим большинством не получающих ведется скрытая злоба и ненависть из того, что уж слишком резко различаются эти два положения. Первые строят себе хорошие домики, едят мясо, белый хлеб, сливочное масло, а вторые, как я уже сказал, перебиваются с хлеба на квас, стиснутые клещами налогов и рынка. Это тоже ничего хорошего не сулит и должно быть устранено.

   6) В обществе у нас полный беспорядок, никто никого не признает и никто не боится, в том числе и власти. Зелени, хлеб, луга, клеверища, когда это вредно, вытаптываются скотом до черной земли, земли вовремя не пашутся, дороги не чинятся, мосты разрушены, пожарного обоза почти нет, от пожарных сараев остались одни столбы, школы капитально не ремонтируются и не расширяются, 5-10% домов занимаются шинкарством и спаивают остальных, ночами хулиганство, озорство. И в такое время

   473

   сельская власть не имеет никакой власти и не может ни кого подстегнуть хотя бы 2-3 сутками каталажки с заменою штрафом, стыдиться тут нечего. Власть за все отвечает, а раз так - она должна быть твердая, приказывающая, а не разговаривающая и упрашивающая - какая они есть теперь. Довольно митинговать, надо строить порядок. Партия должна немедленно и этот пробел исправить, иначе деревня разложится окончательно и хозяйственно, и морально.

   7) Простите, еще несколько слов о социализме. Социализм вещь прекрасная в теории, не меньше христианства, и нам, крестьянам, как единоличникам и собственникам более всех пролетариев чувствующим на себе огромное бремя хозяйской нужды и заботы о борьбе за существование, за целость и сохранность наших избушек на курьих ножках и дворов со сквозным ветром, особенно было бы интересно перейти к такой коллективной жизни, где бы меньше бы этих печалей и воздыханий. Но вот горе, грех в людях еще сильнее всей этой нужды и заботы и раздвигает нас по отдельным норам и гнездам. От этого греха святые люди уходили в леса и пустыни, а грешные соглашаются жить лучше голодной жизнью, лишь бы не зависеть от других и не связывать свой хозяйский интерес: "Щей горшок, да сам большой". Апостолы и апологеты христианства за подтверждение истины своей веры и учения шли на кресты и костры, отдавались на растерзание в цирках (о тюрьмах нет и разговору), что, конечно, имело огромное влияние на народные массы в смысле распространения учения. Апостолам и апологетам социализма нет никаких угроз и препятствий в проведении его в жизнь. Если, скажем, группа людей станет совместно жить и работать, обобществляя, кроме труда и орудий производства, даже домашний быт, то никакое правительство в мире не станет их преследовать (конечно, если они не выбросят лозунг борьбы и не будут иметь задачи Коминтерна). Но вот на наше горе, мы не видим серьезных примеров от серьезных людей, которые бы на деле осуществляли в жизни социализм. Коммуны, колхозы! - Но разве это пример? Кем они населены: горе-батраками, которые злобятся друг на друга больше, чем мужики в деревнях. И все они спят и видят обзавестись собственными углами и гнездами и, конечно, при первой возможности уходят и обзаводятся. Это, так сказать, социалисты по нужде и в пример не идут. Почему бы вам совместно со всеми крупными вождями, проживающими в Москве, в личной жизни не устроить настоящей идейной коммуны, какая бы была по созна-

   474

&nbs