Парнок София Яковлевна - Письма

воего молчания.

   Мне очень дорого, что ты так приняла наш "Узел" и, в частности, мою книжечку¹. Она, к большому моему удовлетворению, встречает отклик у людей самых разнородных и нравится всем больше, чем прежние мои книги. Это мне дорого сейчас, главным образом, не как поэту, а как человеку. Меня волнует, что сейчас, когда такой голос, как мой, официально беззаконен, такая книжка является неожиданно желанной. Мне приходилось несколько раз публично выступать с чтением моих "Снов"², и всякий раз я чувствовала в слушателях ответное волнение. Я совсем не рассчитываю на то, что такой голос, как мой, может быть сейчас услышан. Признание за душой права на существование, конечно, дороже мне всякого литературного признания. Сейчас я на стихи мои смотрю только как на средство общения с людьми. Я счастлива тем, что есть вечный, вневременный язык, на котором во все времена можно объясняться с людьми, и что я иногда нахожу такие, для всех понятные, слова. Это очень помогает мне жить.

   А жизнь становится все труднее. Всюду и у всех катастрофическое безденежье. Работу получать с каждым днем труднее, и издательства сплошь да рядом не платят. Физически живу я очень скверно. С величайшим трудом получила 2 перевода на лето³, и, следовательно, вместо отдыха мне предстоит все летние месяцы надрываться над неинтересной работой. Но приходится благодарить судьбу за то, что она послала мне это иго. Напиши мне подробней о себе и о вашей жизни. Знаю, что денежно вам безысходно плохо, и это очень меня угнетает. Никак не могу, хоть и пора было бы, привыкнуть к чувству полного своего бессилья! Кто тебе устраивает издание твоего Эдгара По и когда, наконец, это будет осуществлено? Ведь это даст тебе все-таки некоторую сумму денег. Я хочу с осени опять устроиться куда-нибудь на службу, но при теперешнем "режиме экономии" это почти безнадежно.

   Завтра мы, Бог даст, выедем, наконец, в деревню. В этом году мы будем жить вчетвером:

   Ольга Ник<олаевна>, Машенька, Зинаида Михайловна и я в Братовщине по Ярославской дороге, рядом с Н.В.Холодовской. Все мы очень измучились за зиму и мечтаем об отдыхе. Машенька все такая же хорошая, ясная, но очень усталая.

   Родная моя! Недавно была у нас Алла Алекс<андровна> Грамматикова⁴, и мы с ней целый вечер проговорили о Судаке. Неужели мне так и не придется еще разок посидеть на полынной горке с тобою?!⁵ Нежно тебя люблю и о Судаке не могу вспомнить без умиления. Сердечный мой привет всем твоим. Дай Вам Бог побольше здоровья и сил!

   Целую тебя нежно.

  

   Ольга Ник<олаевна> сердечно кланяется.

   [На полях:] Пиши на городской адрес: я буду приезжать в Москву. Посылаю пока 4 стихотворения, - те, что мне милее других⁶. Напиши о них. Почему ты находишь, что я "лукаво" говорю о "рае"?⁷

   [Приложены стихи:]

  

   * * *

  

   И вот расстались у ворот...

   Пусть будет как завещано, -

   Сегодня птица гнезд не вьет

   И девка косу не плетет.

   Сегодня Благовещенье.

  

   Сегодня грешникам в аду

   Не жарче, чем в Сицилии,

   И вот сегодня я иду

   У Музы не на поводу, -

   Друг друга отпустили мы.

  

   25.III-1.IV.1926 г.

  

  

   * * *

  

   И распахнулся занавес,

   И я смотрю, смотрю

   На первый снег, на заново

   Расцветшую зарю,

   На розовое облако,

   На голубую тень,

   На этот, в новом облике

   Похорошевший день...

   Стеклянным колокольчиком

   Звенит лесная тишь, -

   И ты в лесу игольчатом

   Притихшая стоишь.

  

   12.V.1926 г.

  

  

   * * *

  

   Папироса за папиросой.

   Заседаем, решаем, судим.

   Целый вечер, рыжеволосая,

   Вся в дыму я мерещусь людям.

  

   А другая блуждает в пустыне...

   Свет несказанно-синий!

   Каждым листочком, грустные

   Вздрагивают осины.

  

   Расступаются сонные своды,

   Открывается ясная пасека-

   "Падчерицы мои! Пасынки!.."

   Вздыхает природа.

  

   25.V.1926 г.

  

  

   * * *

  

   Под зеркалом небесным

   Скользит ночная тень,

   И на скале отвесной

   Задумался олень -

   О полуночном рае,

   О голубых снегах...

   И в небо упирает

   Высокие рога.

   Дивится отраженью

   Завороженный взгляд:

   Вверху - рога оленьи

   Созвездием горят.

  

   29.V.1926 г.

  

  

   Написано на листе почтовой бумаги в линейку, карандашом, по новой орфографии.

   ¹ Сборник "Музыка".

   ² Цикл из пяти стихотворений, вошедший в "Музыку".

   ³ Вероятно, имеются в виду "Памфлеты" Марата для издательства "Прибой" (книга не вышла) и часть второго тома эпопеи Пруста для издательства "Недра" (совместно <с> Б.А.Грифцовым и Л.Я.Гуревич; том вышел в 1927 г.).

   ⁴ Грамматикова А.А. - крымская знакомая семьи Герцык.

   ⁵ Эту плоскую безымянную гору вблизи судакского дома Герцыков описала А.К.Герцык, см. ее очерк "Полынь-гора" в серии "Мои блуждания": Северные записки. 1915. N10/11,12.

   ⁶ Приложен двойной лист почтовой бумаги с беловыми автографами стихотворений - см. их публикацию вслед за текстом письма. Все они вошли в сборник "Вполголоса".

   ⁷ По-видимому, Е.К.Герцык так откликнулась на стихотворение "Как дудочка крысолова...", посланное в предыдущем письме.

  

  

   Дорогая моя Женечка!

   Знаю, как трудно тебе жилось этим летом, и поэтому особенно дорожу каждой твоей строчкой. Мы можем почти совсем не писать друг другу и все-таки и я и ты - мы уверены, что где-то, в самой глубине, помним друг друга.

   Обо всем внешнем писать не хочется, - и у тебя и у меня, и у всех вокруг то, что называется жизнию, очень безнадежно. Важно, единственно важно то, что уцелело и продолжает каким-то чудом расти, наперекор всему внешнему. Вот этим хочется делиться с близкими. Бесконечно радуюсь предстоящей встрече с тобою. А пока посылаю тебе новые стихи¹.

   Машенька спокойная и светлая. Я часто срываюсь, и опять карабкаюсь вверх. Bероятно, так будет до самой последней минуты.

   Евгению Антоновну и Любовь Александровну благодарю за поздравления² и шлю им сердечный привет.

   Тебя нежно целую.

   P.S. Ольга Ник<олаевна> кланяется тебе. Она за лето не отдохнула и опять завалена работой. В общем, у всех какая-то окончательная, непоправимая усталость, и жить очень грустно.

   [На обороте листа:]

  

   * * *

  

   За стеною бормотанье,

   Полуночный разговор...

   Тихо звуковым сияньем

   Наполняется простор.

  

   Это в небо дверь открыли, -

   Оттого так мир затих.

   Над пустыней тень от крыльев

   Невозможно золотых.

  

   И, прозрачная, как воздух,

   Едкой свежестью дыша,

   Не во мне уже, а возле

   Дышишь ты, моя душа.

  

   Миг - и оборвется привязь,

   И взлетишь над мглой полей,

   Не страшась и не противясь

   Дивной легкости своей.

  

   [18.IX.1926 г.]

  

  

   * * *

  

   Все отдаленнее, все тише,

   Как погребенная в снегу,

   Твой зов беспомощный я слышу

   И отозваться не могу.

  

   Но ты не плачь, но ты не сетуй,

   Не отпевай свою любовь,

   Не знаю где, мой друг, но где-то

   Мы встретимся с тобою вновь.

  

   И в тихий час, когда на землю

   Нахлынет сумрак голубой,

   Быть может, гостьей иноземной

   Приду я побродить с тобой

  

   И загрущу о жизни здешней,

   И вспомнить не смогу без слез

   И этот домик и скворешню

   В умильной проседи берез.

  

   [21.IX.1926 г.]

  

  

   Написано на листе писчей бумаги, зелеными чернилами, по новой орфографии.

   ¹ Оба стихотворения, написанные на обороте листа, - недатированные беловые автографы; вошли в сборник "Вполголоса". Даты установлены по тетради Парнок (РГАЛИ. Ф. 1276. Oп. 1. Ед.хр.3).

   ² Вероятно, с днем ангела Парнок - 30-го сентября.

  

  

   Дорогая Женечка!

   Знаю, что на этот раз пропустила все сроки, и молчание мое, в ответ на твои 2 письма совершенно отвратительно, - и тем не менее написать настоящего письма не могу

   Вот уже 1 1/2 месяца как мы отдыхаем. Мой отдых покамест выражается в том, что нервное напряжение, которым я, очевидно, держалась в Москве, кончилось, и повыползла из меня всякая, сдерживаемая до этих пор волей, хворь. Так, весьма странно и неприятно выражается пока моя поправка. Хочу надеяться, что это в порядке вещей и что по приезде в Москву все-таки окажется, что я набралась здесь сил и здоровья и могу быть работоспособным человеком.

   Жизнь наша здесь и весь здешний быт - чистейший анахронизм: до такой степени все мирно и медлительно. Думаю, что лучшего места для отдыха не сыскать. Несмотря на вещественные доказательства гражданской войны (которая на Украине была особенно ужасна) - на обгорелые сады и мазанки - не верится, что в этом краю была революция. И как после этого темпа мы снова окунемся в московский водоворот - не могу себе представить!

   Напиши о себе и о внутренних своих событиях. Внешние, я знаю, все те же. У всех у нас так же безысходно: безденежье, безработица - и трудно, трудно до тошноты!

   Здесь не написала ни одной строки. Посылаю тебе одно из последних московских стихотворений¹. Об издании нового сборника бросила думать: не время сейчас таким стихам.

   Ольга Николаевна шлет сердечный привет. Машенька сама напишет тебе.

   Целую тебя нежно и жду вестей.

   Адрес: Почтовое Отделение М. Триполья, Киевского округа. Село Халепье, Ленинская ул., дом 13. Г.Остапенко. Мне.

   [На обороте листа:]

  

   Мне снилось: я бреду впотьмах,

   И к тьме глаза мои привыкли.

   И вдруг - огонь. Духан в горах.

   Гортанный говор. Пьяный выкрик.

  

   Вхожу. Сажусь. И ни один

   Не обернулся из соседей.

   Из бурдюка старик-лезгин

   Вино неторопливо цедит.

  

   Он на меня наводит взор,

   - Зрачок его кошачий сужен, -

   Я говорю ему в упор:

   "Хозяин! Что у вас на ужин?"

  

   Мой голос переходит в крик,

   Но, видно, он совсем не слышен:

   И бровью не повел старик,

   Зевнул в ответ и за дверь вышел.

  

   И страшно мне. И не пойму:

   А те, что тут со мною, возле,

   Те - молодые - почему

   Не слышали мой громкий возглас?

  

   И почему на ту скамью,

   Где я сижу, как на пустую,

   Никто не смотрит?.. Я встаю,

   Машу руками, протестую -

  

   И тотчас думаю: Ну что ж,

   Итак, я невидимкой стала?

   Куда ж теперь такой пойдёшь! -

   И подхожу к окну устало...

  

   В горах, перед началом дня,

   Такая тишина святая!

   И пьяный смотрит сквозь меня

   В окно - и говорит: Светает...

  

   [12.V.1927 г.]

  

  

   Написано на листе писчей бумаги, карандашом, по новой орфографии.

   ¹ На обороте листа - недатированный беловой автограф стихотворения. Дата установлена по тетради Парнок (РГАЛИ. Ф.1276. Оп.1. Ед.хр.3). В сборнике "Вполголоса" напечатано с посвящением Е.Я. Тараховской, сестре Парнок.

  

  

   Дорогой друг!

   Спасибо тебе за то, что ты на меня не сердишься и не перестаешь помнить меня и любить, несмотря на мое слишком уж долгое молчание. Но год был настолько труден, и для нас и для близких, что положительно не хватало ни сил, ни времени на душевное общение. Жили, да и продолжаем еще существовать в каком-то полуобморочном состоянии. Ты, наверное, знаешь, что у Ольги Ник<олаевны> умер брат, единственный, еще не старый - всего 44 года прожил на этом чудном свете, и последнис 3 месяца жизни - в состоянии затравленного зверя. Очень тяжело мы это пережили. Осталось у нас, т<о> е<сть> у Олюшки (а это значит, что и у меня), двое его детей - 5-ти летние близнецы. Ольга Ник<олаевна> работает, как вол. Целый день на лекциях, а я сижу дома и перевожу какую-нибудь пакость¹. А когда нет работы, хвораю. Давление крови у меня чудовищное! 250 - вместо 140. Недели 3 назад ставили мне пьявки (за уши), выпустили стакана 2 крови. Я очень ослабела, но немного легче стало жить на свете. Милая Женечка! Всего не напишешь в письме, а сказать хочется так много, и все боюсь, что ничего я не успею сделать из того, что хочу и так надо yспеть. На Кавказ меня уже не посылают, чему я очень рада, п<отому> ч<то> лечения кавказского боюсь смертельно: многие мои знакомые после этого умирали. Посылают меня на север - в Сестрорецк. Но и туда я не поеду - и дорого и людно. Мечтаю о тишине и лесе. Думаю, что летом мы не увидимся, и когда увидимся - не знаю. Только знай, что я, несмотря на то, что большая тяжесть на меня навалилась - и чем дольше я живу, тем она тяжелее - все-таки не забываю старых друзей, моей южной родины и всегда думаю о ней с благодарностью.

   Стихи у меня - такой мрачности, что и посылать не хочется². Невеселый я поэт! Жалко, что Попов³ твой меня любит. Счастливее любить не таких!

   Собирается все ко мне Валерия Дм<итриевна>⁴ и никак не соберется. Конечно, надо было бы мне к ней пойти, но: 1) я - свинья, и не могу преодолеть своей непростительной усталости; 2) боюсь Василисы⁵.

   Напиши мне подробно, как Вы все там? Чем тебя лично побаловать? Знаю, что Вам опять трудно. Напиши толком, сколько Вы получаете ежемесячно. Надо что-нибудь выдумать. Напиши 1) о себе; 2) о Любе; 3) об Евгении Антоновне; 3) о Веронике; 4) о мальчиках. Макс написал стихи об Аде⁶. Напиши откровенно, трогают они тебя или нет? которые тебя больше волнуют - моя "играй Адель"⁷ или его стихи к Аде? 7-го - уж год, как умер Александр Афан<асьевич>⁸. Завтра - Пасха. А в душе - мрак.

   [На полях:] Ты права, дорогая моя: да воскреснет дух наш! Целую нежно

   Ольга Ник<олаевна> сердечно кланяется тебе. Я всех твоих приветствую.

  

  

   Написано на двойном листе почтовой бумаги в линейку, карандашом, по новой орфографии.

   ¹ В 1929 г. в переводе Парнок вышли "Правдивые повести" А.Барбюса (ГИЗ) и "Аббат Жюль" О.Мирбо ("Безбожник").

   ² В первой-половине 1929 г. написаны два очень тягостных по мироощущению стихотворения Парнок: "Трудно, трудно, брат, трехмерной тенью..." (февраль), "От больших обид - душу знобит..." (11 апреля). Впервые опубликовано: Парнок С. Собрание стихотворений. С. 232-233.

   ³ Лицо неустановленное.

   ⁴ Жуковская Валерия Дмитриевна, см. примеч. 2 к письму 7.

   ⁵ Жуковская Василиса Александровна, дочь В.Д. Жуковской; о ней см. в письме 6.

   ⁶ Стихотворение Волошина "Аделаида Герцык" написано в феврале 1929 г.

   ⁷ Стихотворение Парнок "Памяти А.К.Герцык" в тетради датировано 21 ноября <1926 г.> (РГАЛИ. Ф.1276. Oп.1. Ед.хр.3). Им завершается "Вполголоса". В собрании M.C. Лесмана сохранился беловой автограф этого стихотворения.

   ⁸ Спендиаров Александр Афанасьевич (1871-1928) - композитор, многолетний житель Судака. Осенью 1917-зимой 1918 гг. Парнок и Спендиарова связала совместная работа над оперой "Алмаст". Либретто Парнок написано в Крыму на основе армянской народной легенды в обработке О. Туманяна (см.: Парнок С. Собрание стихотворений. С. 261-285).

  

  

   Милая Женечка!

   Очень огорчена твоей болезнию. Выздоравливай же! Из последних сил будем все-таки жить!

   Мне очень горько, что ничем основательным не могла порадовать тебя в той посылке, кот<орую> отправила тебе Милочка.

   Есть ли у Вас все-таки дрова? Ужасно хочу снять с тебя хотя бы часть забот, но сами мы последние месяцы сидим совсем без денег. Издательства не платят. "Алмаст" в этом сезоне пока еще не идет. Надеюсь, что временно¹.

   Исполняю твое желание: посылаю несколько отрывков из нового либретто² и 2 стихотворения, которые я написала недавно, после двухлетнего молчания³.

   Целую тебя и помню.

   [На полях:] Ольга Ник<олаевна> шлет дружеский привет.

  

  

   Написано на листке из блокнота, карандашом, по новой орфографии.

   ¹ Опера "Алмаст" была поставлена в июне 1930 г. на сцене Филиала Большого театра; героиню пела М.П. Максакова. Вскоре опера, как произведение "идеологически невыдержанное", была снята с репертуара. Подробнее об этой странице жизни Парнок см.: Коркина Е.Б. С.Парнок и А. Спендиаров: (К истории создания и первой постановки "Алмаст") // Литературные связи: Русско-армянские литературные связи. Исследования и материалы. Ереван, 1981. Т.3. С.233-241.

   ² В 1913-1915 гг. Парнок работала над оперным либретто без названия - восточной сказкой про Гюльнару и Нуреддина для композитора М.О.Штейнберга. В 1931 г. работа над этим сюжетом была возобновлена с композитором Ю.Л.Вейсберг, будущая опера должна была называться по имени главной героини - "Гюльнара". В РГАЛИ (Ф.1276. Оп.1. Ед.хр.10) хранится машинопись либретто под названием "Арабская сказка: (Из "Тысячи и одной ночи")". Комическая опера в 4-х действиях и 6-ти картинах. Текст Софии Парнок и Юлии Вейсберг. Музыка Юлии Вейсберг.

   ³ Парнок не писала стихов с осени 1929 г.; в октябре 1931 г. были написаны четыре стихотворения: "В крови и в рифмах недостача..." (6 октября), "Бывает разве средь зимы гроза..." (посвящено М.П. Максаковой; б октября), "На исходе день невзрачный..." (22-23 октября), "В синеватой толще льда..." (26 октября). Какие именно из этих стихов были посланы Е.К. Герцык, неизвестно, так как их списков при письме не сохранилось.

  

  

   Перед нами - человеческие документы, отражающие величайшую в жизни их автора привязанность и как бы комментирующие посвященные Н.Е.Веденеевой замечательные, но до сих пор, увы, не публиковавшиеся в России циклы стихов "Большая Медведица" и "Ненужное добро". Письма отличаются благородной сдержанностью: Парнок, как, может быть, никто, понимала, что эмоциональное бесстыдство самораскрытия, без которого не может жить поэзия, - не для писем, и потому "град и угли огненные", как сказано в "Псалмах", оставлены ею в ограде стихов. Большинство писем написано Парнок во время поездки по Волге, одно - в Москве и два последние в Каринском. Московская записочка отражает начало отношений, письма из Каринского, вероятно, последнее, что вышло из-под ее пера, - на пороге смерти, как бы символизируя любовь до гроба.

   К сожалению, биография Парнок известна столь отрывочно, что более подробно, чем это здесь сделано, нельзя осветить многие факты. Письма печатаются по автографам, хранящимся в бумагах сына Н.Е.Веденеевой Е.Сиротинина, который в 1978 г. любезно разрешил мне снять с них копии, не предавая их пока гласности. Теперь, по прошествии стольких лет, я считаю себя вправе опубликовать письма - tempora mutantur, и взгляды на многие вещи изменились.

   Адресат писем - Нина Евгеньевна Веденеева (1882 - 31 декабря 1955), крупный ученый-физик. Уроженка Тифлиса, некоторое время она обучалась в университете за границей. При жизни Парнок Веденеева преподавала во 2-м МГУ, впоследствии много лет стояла во главе лаборатории кристаллографии при одном из московских научно-исследовательских институтов. Знакомство с Парнок состоялось в 1932 г.: она была коллегой по МГУ с ближайшим другом Парнок О.Н. Цубербиллер.

  

  

  

   Милая благодетельница,

   чтобы не думать больше о нашем долге¹, решила заехать к Вам сегодня же, рискуя даже не застать Вас дома. Оставляю Вам 60 руб. Это по приблизительному подсчету то, что мы Вам должны.

   Еще нас смущает вопрос о том, как, не обидев Веру Алексеевну², компенсировать затраченные ею для нас время и силы. Пожалуйста, помогите нам и в этом, т.к. такова уж наша судьба - быть Вашими должниками.

   Чашечку голубую тоже не возвращаю - пусть погостит еще у меня: это единственная реальность, убеждающая меня в том, что поездка моя была не сон и что я, действительно, была в Кашине.

  

  

   ¹ Долг, о котором идет речь, связан с совместной летней жизнью в Кашине С.Парнок, Н.Веденеевой и О.Цубербиллер, и под "мы" подразумевается О.Цубербиллер.

   ² Имеется в виду прислуга Н.Веденеевой.

  

  

   Милый друг!

   Пишу на дебаркадере, под плеск воды и под грустные мысли о том, что первый блин комом. Волга обмелела, и вот уже 4 дня, как большие Камские пароходы делают свой рейс только от Нижнего. Надеемся, что доберемся до Нижнего маленьким пароходом, а там пересядем на настоящий. Удалось достать комнату в гостинице и без клопов. Это пока - первая удача. Но несмотря на докуку, радуюсь широкой реке и тому, как на ней хорошо дышится. С Кашиным простилась "скрипя сердцем".

   Целуем обе.

   Очень думаю о моей милой дриаде и жду весточки.

  

  

   Мой дорогой, мой обожаемый друг!

   Вчера с суточным опозданием мы добрались, наконец, до Перми. С большим трудом разыскали, где здесь хранятся письма до востребования, и только сегодня удалось достать их. И вот, наконец, я получила 2 письма от тебя (от 12 VIII и 14-го) - первые за столько дней ожидания и тревоги. Есть вещи, за которые не благодарят, но именно благодарность переполняет меня, когда я вновь и вновь перечитываю эти письма. Они такие ласковые и такие твои! Так ты не знаешь, поняла ли я, или нет, что ты не "не добрая"³. Если бы я не поняла этого, не было бы всего, что было. Я вообще думаю, что и ты и я понимаем друг друга, - только нам надо побольше быть вместе. Я не люблю разлуки, а особенно тогда, когда она предшествует слишком кратким встречам и все новым и новым хотя бы маленьким разлукам. Помнишь, - у Тютчева?

  

   - "Кто может молвить до свиданья

   Чрез бездну двух или трех дней?"

  

   Да, Вильгельмина⁵, к тебе я как-то суеверно-жадна, и ты не должна ни сердиться на меня за это, ни тяготиться этим. Ты бы хотела видеть меня более спокойной? Не хоти. Успеем еще успокоиться! Теперь, когда я знаю, что ты здорова, что ты думаешь обо мне и как думаешь, все в мире в порядке. Даже Пермь, хуже которой я не знаю города, стала совсем милой. Обратное плаванье будет мне отдыхом и радостью. Я знаю, что ждет меня, и каждый день теперь осмыслен.

   Отсюда мы должны уйти в полночь, но из-за катастрофического обмеления Камы пароходы идут фантастически, садятся на мель, терпят аварии, и мирное путешествие по реке обращается в авантюру. Не знаю, когда мы будем в Нижнем. Надеюсь, что на этот раз в Казань-то мы приедем не ночью, а днем, и я получу там письма от тебя. А твое письмо в Кинешму так и пропало. Хоть поезжай опять до Рыбинска, чтобы получить его! Наше возвращение по Оке и по Москва-реке, по-видимому, не состоится. В Нижний мы, вероятно, приедем числа 27-го, и некогда уже будет пускаться в новое, тоже рискованное, плаванье, а придется вернуться в Москву поездом. Так мы и будем, как и рассчитывали, 28-го дома, и О<льга> Н<иколаевна> успеет, не торопясь, приступить к своей работе. Не знаю, достаточно ли она отдохнула. Надеюсь, что на обратном пути, за 5 дней на воде, она побольше посвежеет и пободреет. Я очень старалась не переваливать на нее своей тяжести, но ты не знаешь, какая я. Я хотя и мало говорила и не жаловалась, но была сама не своя.

   Маленькая-большая! твоя гребля меня беспокоит, как бы "бодрая старушка" не нажила себе большого расширения сердца. Будь здорова, моя милая!

   Никаких предтеч рогатых навстречу мне не выходило⁶ и не выйдет, и ни перед кем колен не преклоню. Да я и не могу этого сделать, т.к. и не вставала с колен с тех пор, как в Кашине очутилась в такой позиции.

   Сегодня 22-ое. Ты вчера приехала в Днепропетровск⁷. Милая! Знаю, что тебе хорошо, и радуюсь этому. Ты, пожалуйста, пойми, что это совсем так. А если полная моя, бескорыстная радость иногда осложняется грустью, то этим нисколько не аннулируется. Ты всегда знай, что мне дорого то, что - твое и что дает тебе счастье. И если я в те минуты, когда ты со своими, не хочу и не могу выходить из тени, то это совсем не потому, что я эгоистична и себялюбива. Одним словом, несмотря на все мои кипения, я в глубине-таки прозрачна, и я твой друг, Вильгельмина. Я не знаю, как ты относишься к слову поэта, но, очевидно, считаешь его легковесней, чем человеческое слово, если ждешь от меня всяких непостоянств. Пойми же мое человеческое и. мое львиное⁸ слово и поверь ему до конца. Или так тебе уже менее интересно становится иметь дело со львятами?

   Я не меньше Лии Исааковны⁹ знаю, какая ты, и знаю, что ты прекрасна, но я болею тобой, и поэтому не всегда могу быть приятна и понятна тебе, как и ты мне, п<отому> ч<то> ты иногда для меня источник большой боли, как и я для тебя. Но все хорошо и все будет хорошо, п<отому> ч<то> главное есть.

   Твоему Жене¹⁰ передай привет, и помни, что я тебе о нем сказала. Твоему брату, если это не глупо, тоже.

   Нежно тебя люблю, нежно тебя целую и жду.

  

   [На полях:] Ольга Николаевна шлет тебе сердечный привет.

   [Приписка в верхнем углу письма:] Чувствуешь, какая на бумаге пыль? Я пишу тебе на палубе. Города за завесой пыли не видно: это Пермь!

  

  

   ³ Парнок говорит о своем стихотворении веденеевского цикла "Большая Медведица":

  

   Ведь ты не добрая, не злая,

   Ведь ты, как сухостой, суха, -

   Зачем несу тебе, не знаю,

   Я семизвездие стиха.

  

   ⁴ Цитата из пьесы Тютчева "Увы, что нашего незнанья // И беспомощней и грустней?"

   ⁵ Происхождение этого прозвища мы не знаем.

   ⁶ Возможно, здесь намек на стихотворение из сборника Парнок "Вполголоса" "Медленно-медленно вечер...".

   ⁷ В Днепропетровске жил брат Н.Веденеевой, строитель Днепрогэса.

   ⁸ Парнок в нескольких письмах говорит о своей львиной природе; семантика подобного отождествления остается неясной. (Парнок - "Лев" по знаку Зодиака. - Ред.)

   ⁹ Подразумевается, очевидно, какая-то знакомая Н.Веденеевой.

   ¹⁰ Женя - сын Н.Веденеевой.

  

   С повинной!

  

   Привет из Днепропетровска -

   от людоеда и варвара¹¹,

   которому не найти названия

   даже в словаре Даля.

   31.VIII. 1932

  

  

   ¹¹ Судя по этой записочке, Парнок неожиданно изменила свои первоначальные планы и поехала в Днепропетровск, чтобы увидеться с Н.Веденеевой. Этот поступок она сама расценивала как дикий, эксцентричный и потому процитировала свою пьесу из цикла "Ненужное добро", где поэты с их повышенной эмоциональностью сравниваются с дикарями и варварами:

  

   Мы - дикари, мы - людоеды.

   Смотри же, помни: еду, еду...

   Эх, "еду, еду - не свищу,

   А как наеду, не спущу"

  

  

   Маленькая моя девочка!

   Вчерашнее мое письмо ушло только нынче, п<отому> ч<то> почта была закрыта вчера. Сколько дней оно будет странствовать до Москвы, и застанет ли тебя там, - не знаю. Поэтому пользуюсь оказией, и на всякий случай посылаю тебе второе письмо, которое опустит в. Москве в почтовый ящик здешний аптекарь завтра рано утром и которое ты должна будешь получить 8-го вечером или 9-го утром.

   Я не хочу, чтобы твои дни омрачались неизвестностью и сомнениями обо мне. Поэтому еще раз повторяю, что мы с трудом, но все-таки благополучно добрались до Каринскогo¹². Пока я не раскаиваюсь, что приехала сюда, хотя 3-й день почти беспрерывно мокну под дождем. Сейчас со всех сторон обступила гроза, темно, громыхает, и от этого на сердце еще беспокойней. Мне очень пусто без тебя, милый друг! На мое счастье мне сейчас очень спится, и дни проходят в какой-то ошалелости. Что будет дальше - не знаю, и подумать боюсь. Пока не получила ни одного письма от тебя. Что бы там ни попискивал твой зайчонок, а все-таки, а все-таки...

   Пока мы отделены друг от друга только десятками километров и сплошной стеной дождя, но через несколько дней ты отъедешь от меня на сотни километров, а потом еще дальше, и мне будет еще одиноче¹³. Кстати, в прошлом письме я забыла попросить тебя прислать мне свой крымский адрес. Я напишу тебе несколько раз, я не хочу омрачать твой отдых моим молчанием. Я хочу, чтобы тебе было хорошо, Нина!

   После напряжения последних дней наступил полный упадок сил, и я в ужасе, что будет, если эта апатия будет с каждым днем все усиливаться! Пока никуда нельзя было выйти из-за дождя, и я чувствую себя безумно отяжелевшей, всячески.

   Здесь очень живописно, и я знаю, что этот пейзаж должен мне очень нравиться, но я пока еще не вижу его.

   Как-то ты будешь отдыхать, милая моя? Надеюсь, что начнешь талантливее меня.

   Прежде всего, береги себя, - и физически и морально. Забудь свои естествоиспытательские склонности и никак не эксприментируй¹⁴. Скушно ли тебе без меня в Москве, или дни так забиты работой, что ты и не успеваешь замечать, что меня там нет? Я очень тебя люблю, Нина!

   Утешаю себя всякими разумными мыслями о том, что все хорошо и будет еще лучше. Жду тебя. Комната у нас отличная, терраса тоже, панорама вокруг - хоть куда. Здесь мы пока вполне сыты, а когда пройдет дождевая пора, м<ожет> б<ыть> накопятся и силы и будет откуда их брать для прогулок и проч., станет веселее.

   А главное, когда наладится наша переписка, и я буду знать, что с тобой, что ты думаешь и любишь ли меня!

   Будь здорова, "мой демон шалый"¹⁵, не забывай меня. Пришли мне 10 конвертов с марками, 10 марок и 10 открыток - всего этого здесь нельзя достать.

   Твоя приунывшая от дождя

  

   Следующее письмо адресую в Кичкас.

  

  

   ¹² На пути в Каринское машина, в которой ехали Парнок и О.Цубербиллер, увязла в глубокой грязи, откуда ее еле вытащили солдаты.

   ¹³ Н.Веденеева уезжала в отпуск на юг.

   ¹⁴ Это странное написание появляется еще раз. По-видимому, слово из домашнего лексикона Н.Веденеевой.

   ¹⁵ Цитата из стихотворения цикла "Ненужное добро":

  

   Моя любовь, мой демон шалый!

  

  

   Здравствуй, Ниночка, голубчик мой!

   Пишу тебе на террасе, ранним утром. Вчера в 5 приемов шел дождь, а в светлые промежутки я ходила на почту, пробовала звонить в Москву (два раза), но телефон, как водится, испорчен. Хотела проверить свой ножтранс¹⁶, и очень рада, что он, о