Толстая Софья Андреевна - Дневник (1910)

какой-то свободе. В довершение всего злобно прибавил, что раскаивается в обещании мне не видеть Черткова.

   Я поняла, что все в этом раскаянии. Он мстит мне за это обещание и будет еще долго и упорно мстить. Вина моя на этот раз была только в том, что я спросила о приблизительном сроке возвращения Л. Н. домой.

   Конечно, я не обедала, рыдала, лежала весь день, решила уехать, чтоб не навязывать себя в огорченном состоянии всей семье Сухотиных.

   Но я почувствовала, как безжалостно и упорно Лев Ник. содействовал моему нервному нездоровью и моей все более и более ускорявшейся смерти, и это приводило меня в отчаяние. Я только одного желала - отвратить мое сердце, мою любовь от мужа, чтоб так не страдать.

   Получила письмо от Черткова: лживое, фарисейское письмо, в котором ясна его цель примирения, для того чтоб я его опять пустила в дом ¹¹⁶.

  

   9 сентября. Плакала, рыдала весь день, все болит: и голова, и сердце, и желудок; душа разрывается от страданий!¹¹⁷ Лев Ник. старался быть добрее, но эгоизм его и злоба не позволяют ему ни в чем уступить, и он ни за что, упорно не хочет сказать мне, вернется ли и когда в Ясную Поляну¹¹⁸.

   Написала письмо Черткову, но еще не послала¹¹⁹. Все мои несчастья от этого человека, и я не могу с ним примириться.

  

   10 сентября. Лежала все утро, потом надолго ушла в сад. Вечером Лев Ник. опять пришел в гневное состояние и сказал мне: "Никогда ни в чем тебе больше не буду уступать и страшно раскаиваюсь в своей ошибке, что обещал не видеться с Чертковым".

   Крик его и злоба меня окончательно сломили. Я легла в его комнате на кушетку и лежала в полном изнеможении и отчаянии; Лев Ник. сел за стол и начал что-то писать.

   Потом он встал, взял мои обе руки в свои, пристально на меня посмотрел, добро улыбнулся и вдруг заплакал, и я в душе сказала себе: "Слава богу! еще теплится в сердце его искра прежней любви ко мне!"

   Среди дня ходила к одной старушке, матери фельдшерицы Путилиной. Святая, набожная старушка утешала меня и советовала верить в милосердие божье и молиться, что и делаю все время не переставая.

  

   11 сентября. Все чего-то жду, голова не свежа, болит сердце и желудок. Ходила через силу гулять с Таней и детьми, ужасно устала, ничего не могу есть. После обеда Лев Ник. сделал над собой усилие и пригласил и меня играть в карты. Я села, немного поиграла, но закружилась голова, и я принуждена была лечь. Решила завтра уехать. Несмотря на нездоровье и горе, все время читаю корректуру и брошюры для издания.

  

   12 сентября. Опять утром волновалась, плакала горько, тяжело, мучительно. Голова точно хотела вся расскочиться. Потом взяла на себя и занялась корректурой. Я избегала этот день встречи с Льв. Ник-м. Его недоброе упорство сказать приблизительно хотя что-нибудь о своем приезде измучило меня. Окаменело его сердце! Я так страдала от его холодности, так безумно рыдала, что прислуга, провожавшая меня во время моего отъезда, заплакала глядя на меня. На мужа, дочь и других я и не взглянула. Но вдруг Лев Ник. подошел ко мне, обойдя пролетку с другой стороны, и сказал со слезами на главах: "Ну, поцелуй меня еще раз, я скоро, скоро приеду..." Но обещания своего не сдержал и прожил еще 10 дней в Кочетах {Приписано позднее.}. Ехала я всю дорогу рыдая. Таня с внучкой Танечкой и Микой сели ко мне в пролетку и немного проводили меня.

   Приехала в Ясную Поляну ночью, встретили меня Варвара Михайловна и Булгаков. Пустота в доме и одиночество мое мне показались ужасны. Перед отъездом я написала письмо Льву Ник., которое ему передал Сухотин. Письмо, полное нежности и страдания¹²⁰, - но лед сердца Льва Ник. ничем не прошибешь. (Письмо это переписано в тетрадь моих всех писем к мужу.)

   На это письмо Лев Ник. мне ответил коротко и сухо¹²¹, и в следующие 10 дней мы уже не переписывались, чего не было ничего подобного во все 48 лет нашей супружеской жизни {Приписано позднее.}.

   Усталая, измученная, я просто шаталась, когда вернулась домой. И все я жива, ничто меня не сваливает, только худею и чувствую, что смерть все-таки быстрее приближается, чем раньше, до этих бедствий. И слава богу!

  

   13 сентября. Очень много занималась корректурой, старалась успокоиться и поверить словам Льва Ник.: "Я скоро, скоро приеду". Этим жила и утешалась. Приехали ко мне Анненкова и Клечковский.

   Разговоры всякие тяжелые, и все считают меня ненормальной и несправедливой относительно мужа, а я пишу только правдивые факты в своем дневнике. Пусть люди из них делают свои выводы. Материальные дела и жизнь меня мучают.

  

   14 сентября. Приезжала за моим бюстом, сделанным сыном Левой, барышня Альмединген, Наталья Алексеевна, умная и живая. От одиночества и тоски я ей все рассказала об истории с Чертковым.

   Узнала, что суд над Левой за брошюру "Восстановление ада", изданную в 1905 году, отложен до 20 ноября.

  

   15 сентября. Еще один тоскливый день; ни писем, ни известий. Пошла ходить одна, рвала цветы, плакала - тишина, одиночество! Все-таки много работаю над корректурами.

  

   16 сентября. Все то же.

  

   17 сентября. Мои мечты, что муж мой вернется к моим именинам, разлетелись; он даже письма не написал, и никто из Кочетов. Одна моя дорогая внучка, Танюшка, прислала мне поздравление с картиночкой, и еще прислали мне сухую, безжизненную коллективную телеграмму из Кочетов! ¹²²

   День именин - день предложения мне Льва Ник-а. И что сделал он из этой восемнадцатилетней Сонечки Берс, которая с такой любовью и доверием отдала ему всю свою жизнь? Он истязал меня за это последнее время своей холодной жестокостью и своим крайним эгоизмом.

   Ездила с Варварой Михайловной в Таптыково. Ольга (первая жена сына Андрюши) и ее дети - моя тезка, внучка София Андреевна и Илюшок - были очень со мной добры и ласковы, и если б не камень на сердце, я хорошо бы провела день моих именин.

  

   18 сентября. Утром вернулась в Ясную. Все время, весь день плакала, невыносимо страдала. Получила много поздравительных писем, но ни от мужа, ни от детей. Тоска в пустом доме ужасающая! Читала корректуры, надрывая глаза от слез и напряженной работы. Порою поднималось в душе даже чувство досады к человеку, так спокойно и последовательно истязавшему меня за то, что я возненавидела его идола - Черткова.

  

   19 сентября. (Москва.) Корректуру читала, укладывалась, уехала вечером в Москву по делам. В вагоне чуть до смерти не задохнулась. Встретила с радостью в Туле сына Сережу, который мне сказал, что и жена его, и сын едут в том же вагоне в Москву, и мне это было приятно.

  

   21 сентября. 20 сентября и 21 сентября провела с делами в Москве. Заехала навестить старушку - няню Танеева и узнать что-нибудь о нем. Он еще в деревне. Хотелось бы его повидать и послушать его игру. Этот добрый спокойный человек когда-то, после смерти Ванечки, много помог мне в смысле душевного успокоения.

   Теперь это невозможно; я уже не так люблю его, и мы не видимся почему-то, да я ничего, давно уже ничего для этого не делаю. Узнавала о Масловых.

  

   22 сентября. Вернулась утром в Ясную Поляну. Морозно, ясно, в душе какой-то ад горя и отчаяния. Ходила по саду и до безумия, до страшной головной боли плакала. И все я жива, и хожу, и дышу, и ем, но не сплю. Замерзли цветы, как и моя жизнь. Вид унылый, и в душе уныло. Вспыхнет ли еще когда-нибудь искра счастья и радости в нашей жизни?

   Думаю, что, пока поблизости Чертков, этого не будет уж больше никогда!

   От Льва Ник-а ни слуху ни духу¹²³. Он не уступил мне ни одного дня, не пожертвовал своей эпикурейской жизнью у Сухотиных с играми в шахматы и винт ежедневно, и я уже без прежней любви ждала его.

   Ночью приехали Лев Никол., Саша и доктор, и вместо радости я упрекнула ему, расплакалась и ушла к себе, чтоб дать ему отдохнуть от дороги.

  

   23 сентября. Ну вот и свадебный день. Я долго не выходила из своей комнаты и проплакала одна в своей комнате. Хотела было пойти к мужу, но, отворив дверь, услыхала, что он что-то диктует Булгакову, и ушла бродить по Ясной Поляне, вспоминая счастливые времена,- не очень их было много,- моей 48-летней брачной жизни.

   Просила потом Льва Ник-а позволить нас фотографировать вместе. Он согласился, но фотография вышла плохая, - неопытный Булгаков не сумел снять.

   К вечеру Л. Н. стал как-то мягче и добрее, и мне стало легче на душе. Почувствовала некоторое успокоение, точно я действительно нашла вновь свою половину.

  

   24 сентября. Недолго был добр Лев Никол. Опять он кричал на меня за то, что я, узнав в Таптыкове от француженки, бывшей гувернантки Дитерихсов, что у Черткова читали Л. Н. рассказ "Детская мудрость" ¹²⁴, просила и мне его дать прочесть. Когда в доме, и даже у Льва Ник-а не оказалось ни одного экземпляра, я почувствовала досаду и горечь сердца и сказала, что Чертков, конечно, поспешил отобрать рукопись, потому что он коллекционер и больше ничего. За это страшно рассердился Лев Никол. и так накричал на меня, что я опять неутешно плакала. Ушла в елочки, пилила там ветки, потом копировала фотографии, читала корректуру и весь день почти не видала мужа.

  

   25 сентября. Радуюсь, что муж мой хотя фактически со мной, и начинаю успокоиваться. Но как далек он от меня душой! Я люблю его больше, чем он меня.

   Лев Ник. читает с интересом книгу Малиновского "Кровавая месть" ¹²⁵, ездил верхом.

  

   26 сентября. С утра все было мирно и хорошо. Саша с Варварой Михайловной уехали в Таптыково к Ольге, с нами осталась Мария Александровна; я копировала фотографии. Проходя через кабинет Льва H-а, я увидала, что портрет Черткова, который я в отсутствие Л. Н. перевесила на дальнюю стенку, заменив его портретом отца Л. H-а, - снова повешен над головою и креслом Льва H-а, в котором он всегда сидит.

   Мне тяжело было видеть портрет этого ненавистного мне человека ежедневно над Льв. H-чем, когда я по утрам приходила с ним здороваться; я и удалила его.

   То, что Лев Ник. восстановил его на прежнее место, привело меня опять в страшное отчаяние. Не видая его, он не мог расстаться с его портретом. Я сняла его, изорвала на мелкие части и бросила в клозет. Разумеется, Лев Ник. рассердился, справедливо упрекал меня в лишении свободы (он теперь вдруг на этом помешался), о которой всю жизнь не только не заботился, но и не думал. К чему свобода, когда мы всю жизнь любили друг друга и старались сделать все приятное и радостное друг для друга.

   Опять я пришла в безумное отчаяние, опять поднялась ревность к Черткову самая едкая, и опять я поплакалась до изнеможения и головной боли. Думала о самоубийстве, думала, что надо убрать себя из жизни Льва Ник. и дать ему желанную свободу. Я пошла в свою комнату, достала фальшивый пистолет, пугач, и, думая приобрести себе настоящий, попробовала выстрелить из пугача. Потом, когда Лев Ник. вернулся с верховой езды, я выстрелила и вторично, но он не слыхал.

   М. А. Шмидт, думая, что я стреляться хочу по-настоящему, не разобрав, в чем дело, написала Саше в Таптыково письмо, чтоб Саша приезжала, потому что мама стрелялась или что-то в этом роде.

   Я ничего об этом не знала, слышу, ночью подъезжает экипаж и кто-то стучится. Было очень темно, и я удивилась, кто бы это мог быть? Выхожу, вижу - Саша и Варвара Михайловна. Очень меня это удивило. "Что случилось?" - спросила я. И вдруг на меня в два голоса посыпались такие грубые речи, такие злые упреки, что я долго не могла опомниться. Пошла наверх, Саша и Варвара Михайловна с криками за мной. Наконец я потеряла терпенье и страшно рассердилась. Что я им двоим сделала? В чем моя вина?

   К сожалению, и я начала кричать, - говорила, что выгоню их из дому, что завтра же разочту эту приживалку, подлизывающуюся к Саше, Варвару Михайловну. Марья Александровна, поняв свою ошибку, стала плакать и просить этих двух расходившихся крикуний уйти из ее комнаты.

   Но эти две злючки не скоро успокоились, и на другое утро, уложив свои вещи, забрав лошадей, собак, попугая, они уехали в Телятинки, в Сашин дом. Сами виноваты и сами озлились и сделали дурной поступок.

  

   27 сентября. Остались мы, старики, одни. Лев Ник. поехал один верхом по шоссе, я за ним в кабриолете. Он, видимо, нарочно, постоянно оглядываясь, ехал все дальше и дальше, ожидая, что я наконец озябну (я плохо оделась) и вернусь. Но я не вернулась, простудилась, получила потом насморк, но до дому доехала с ним. Мы сделали тогда 17 верст, и он проспал до 7 ¥ часов, и обедали в 8 ч.

   Вечером Лев Ник. играл в шахматы с Хирьяковым, был сонлив, вял, и расстроился у него желудок. Очевидно, эта, верховая езда в холод и страшный ветер дурно повлияла на него.

   Несмотря на неприятности, я много занималась изданием и корректурами.

  

   28 сентября. Все так же занималась в одиночестве и с тяжелым камнем на душе. Не только мне не помогают выздороветь, но все делают, чтоб мучить меня! Даже случайности против меня! Лев Ник. ездил верхом в Овеянниково к Марье Александровне и встретил Черткова, ехавшего к Ольге в Таптыково. Так и защемило сердце, когда я подумала о той радости, которую они оба испытали. Но Лев Ник. с лошади не слезал и поговорил недолго; aparté никакого не было, так как ехали еще Дима и Ростовцев. Во весь день Л. Н. ел очень мало, начинался насморк, и изредка он кашлял; разумеется, вчерашняя поездка не могла обойтись даром; да и в Овсянниково ездить и далеко, и очень холодно было. Никогда ему даром не обходились поездки в Овсянниково.

  

   29 сентября. Тихо, дружно с Льв. Ник. и потому хорошо! Когда он завтракал, я сидела с ним и тоже начала что-то есть, кажется, блинчики с творогом. Надо было видеть, как он обрадовался, когда на вопрос: кому я кладу блинчики, я сказала: "Себе".- "Ах, как я рад, что ты наконец начала есть!" Потом принес мне с такой любовью грушу и просил ее непременно съесть. Вообще он без посторонних опять по-старому добр и ласков со мной, и я чувствую, что он мой. Но что-то он не бодр, и я беспокоюсь. Сама была подвижна весь день: пилила сучья в елочках, ездила в Колпну покупать рожь и муку. Ясный, морозный день, красиво по-осеннему.

  

   30 сентября. У Льва Ник. сильная изжога с утра. Это всегда плохой признак, и мне тревожно, тем более что он что-то уныл. Отъезд Саши был для него новой и неожиданной неприятностью. И неужели на ней такая непроницаемая броня, что ей не жаль делать неприятное старику отцу своим бегством из дому? Несмотря на физическое недомогание, Лев Ник. поехал с глупым Душаном верхом и долго ездил по лесам и оврагам. Говорю: глупым, потому что на то держат доктора, чтоб он следил за состоянием здоровья Л. H-а и не допускал его делать неразумное. Опять ледяной ветер и солнце. У меня насморк, на душе тоскливо. Наклеивала газетные вырезки, убирала журналы, занималась и хозяйственными распоряжениями и изданием, но нет ни здоровья, ни энергии, ни прежней работоспособности. Я скоро умру.

  

   1 октября. Приехал утром Гольденвейзер, играл в шахматы с Льв. Н. вечером. Днем приезжала Саша и повезла Гольденвейзера к Чертковым. Хотела я было предложить Льву Н. и ему ехать туда, но как только подумала об этом и заговорила с мужем - слезы подступили к горлу, я вся заволновалась, затряслась; кровь бросилась в голову, меня всю точно изранило что-то, особенно когда я увидала в лице Льва H-а радость от мысли снова видеться с Чертковым. Дошла опять до отчаяния и ушла к себе плакать. Спасибо моему милому мужу, что он не поехал к Черткову, а поехал опять верхом в лес и по оврагам и очень устал. Кончила работу над "Детством" и читала корректуру "О деньгах" ¹²⁶. Льет дождь и ветрено.

  

   2 октября. Утром приехал милый П. И. Бирюков, всегда мягкий, сочувствующий, умный и добрый. Рассказывая ему о своем горе, я плакала. Он тоже не любит Черткова и понял меня. Льву Ник. все хуже; расстроился желудок, он никуда не ходил и все спал. После обеда хорошо беседовали, приехал сын Сережа. Играли все в шахматы.

  

   3 октября. Утром Лев Ник. гулял, потом не долго ездил верхом, весь окоченел, ноги застыли, и, чувствуя себя ослабевшим, он даже не снял холодных сапог, повалился на постель и заснул. Он долго не приходил к обеду, я обеспокоилась и пошла к нему. Он как-то бессмысленно смотрел, беспрестанно брал часы и справлялся, который час, поминая об обеде, но тотчас же впадал в забытье. Потом, к ужасу моему, он стал заговариваться, и вскоре началось что-то ужасное! Судороги в лице, полная бессознательность, бред, бессмысленные слова и страшные судороги в ногах. Двое и трое мужчин не могли удержать ног, так их дергало. Я, благодаря бога, не растерялась; с страшной быстротой налила мешки и бутылки горячей водой, положила на икры горчичники, мочила голову одеколоном, Таня давала нюхать соли; обложили все еще ледяные ноги горячим; принесла я ром и кофе, дали ему выпить,- но припадки продолжались, и судороги повторились пять раз. Когда, обняв дергающиеся ноги моего мужа, я почувствовала то крайнее отчаяние при мысли потерять его,- раскаяние, угрызение совести, безумная любовь и молитва с страшной силой охватили все мое существо. Все, все для него - лишь бы остался хоть на этот раз жив и поправился бы, чтоб в душе моей не осталось угрызения совести за все те беспокойства и волнения, которые я ему доставила своей нервностью и своими болезненными тревогами.

   Принесла я и тот образок, которым когда-то благословила своего Левочку на войну тетенька Татьяна Александровна, и привязала его к кровати Льва Николаевича. Ночью он пришел в себя, но решительно ничего но помнил, что с ним было. Голова и члены болели, температура была сначала 37 и 7, а потом постепенно падала до 36 и 7.

   Всю ночь просидела возле своего больного на стуле и молилась о нем. Он спал недурно, изредка стонал, но судороги прекратились. Приехала в ночь дочь Таня Сухотина.

  

   4 октября. Рожденье Тани, все повеселели. Ездили к Чертковым. Льву Ник. гораздо лучше, но он не встает с постели. Память и сознание вполне восстановились, но интересуется, что с ним было и что он говорил. Язык обложен, болит немного печень, ничего не ел. Выписали из Тулы доктора (Щеглова), дали ревень с содой, Виши; надела ему на ночь компресс из водки.

   Трогательно и сердечно помирились с Сашей и решили ничего не вспоминать и вместе преследовать одну цель: сделать Льву H-у жизнь как можно спокойнее и счастливее. Но, боже мой! как мне это будет трудно, если для этого нужно возобновить отношения с Чертковым. Мне кажется, что это так для меня тяжело и невозможно! А придется, и жертва эта будет непосильная для меня. Ну, да что бог даст! Пока от радости, что Льву Ник. гораздо лучше, все стали спокойнее и добрее.

  

   5 октября. Льву H-у с утра гораздо лучше; он так много пил кофе с молоком и ел сухари и целый калач, что я даже испугалась. Пил Виши, обедал с нами. Сережа уехал утром, Таня была весь день в Овсянникове. Саша и Варвара Михайловна приехали, и стало веселей и легче жить. Таня не добра и все упрекает, грозит чем-то и потом уверяет, что больше всех нас желает умиротворить. Чувствую себя разбитой, болит под ложкой с левой стороны и голова.

   Приехал Сергеенко; не люблю его; фальшивый, эксплуатирует нас сколько возможно; льстит, когда нужно ему что-нибудь, и говорит сладкие речи, когда думает, что это для чего-нибудь нужно.

   Лев Ник. очень со мной добр и ласков; он видел, как мне было тяжело и жаль его, как самоотверженно и полезно за ним ухаживала и как раскаивалась, что не поберегла его!

  

   6 октября. Льву Николаевичу лучше, но он еще слаб, говорит, что болит печень и изжога. Походил немного утром; потом пошел было и днем гулять, но потянуло его к обычной верховой езде, и он тихонько от меня уехал верхом с Булгаковым, что очень меня встревожило.

   Приехали: Страхов с дочерью, Булыгин и Буланже. Лучше, когда гости, не так тоскливо. Посоветовалась с ними насчет издания. Спокойно беседовали вечером. Днем Саша ездила к Чертковым и с моего согласия пригласила его приехать к Льву Никол-у. Чертков написал недоброе и, как всегда, неясное письмо и - не приехал¹²⁷. Не могу понять, очень ли огорчился Л. Н. Кажется - да. Но, слава богу, хоть еще один день без этого ненавистного человека!

  

   7 октября. Опять поднялся разговор о посещении Черткова, и Таня с Сашей ездили к нему, и он обещал приехать в 8 часов вечера. Я затеяла с доктором заказать Льву Ник-у ванну к вечеру: это полезно для печени, и это бы сократило посещение Черткова.

   Так и вышло. Весь день я себя готовила к этому ненавистному посещению, волновалась, не могла ничем заниматься; и когда в открытую форточку услыхала звук рессорного экипажа, со мной сделалось такое ужасное сердцебиение, что я думала, что умру сейчас же. Я побежала смотреть в стеклянную дверь, какое будет их свидание, смотрю,- занавес только что задернул Л. Н. Я бросилась в его комнату, отдернула занавес, взяла бинокль и смотрела - будут ли какие особенные выражения любви и радости. Но Л. Н. знал, что я смотрю, пожал Черткову руку и сделал неподвижное лицо. Потом они о чем-то долго говорили, Чертков нагибался близко, показывая что-то Л. Ник-у. Но я поторопила ванной, послала Илью Васильевича сказать, что ванна готова и может остыть, и Чертков встал, они простились и - расстались.

   Весь вечер меня трясло ужасно; я не плакала, но мне всякую минуту казалось, что я сейчас вот-вот умру. Лев Ник. несколько раз принимался мучить и дразнить меня, что Чертков ему самый близкий человек, и я наконец заткнула уши и закричала: "Не слушаю больше, двадцать раз уж слышала это, довольно!"

   Он ушел, а во мне все стонало и все страдало невыносимо! Вот какие бывают муки! Не только знать этого нельзя вперед, но даже ничего подобного предполагать. Наконец, доведенная до крайнего страданья, я устала и заснула.

   Каких усилий мне стоило согласиться пустить в дом этого идиота, и как я старалась взять себя в руки! Невозможно, он просто дьявол, я не выношу его никак! Л. Н. стал опять мрачен, мне жаль его, мне страшно за него, но насколько я страдаю больше его!

   Занималась мало, не гуляла, толклась по дому. Вставляли рамы, день удивительно красивый, ясный, солнечный и тихий. Среди дня Лев Ник. ездил верхом довольно долго и так легко и ловко вскочил на лошадь, что я удивилась. Но к вечеру походка его стала утомленная, сам он вял и, видно, досадует на меня, что я так тяжело вынесла приезд Черткова.

   С Таней грустно простилась, она завтра едет, и так мне больно, что я и ей, и Саше доставляю беспокойство своим отношением к Черткову, которого так любит отец и так ненавидит мать! И как тут быть? Бог разрешит как-нибудь. Лучше было бы отъезд куда-нибудь Черткова. Потом смерть его или моя. Худшее - смерть Л. Н. Но постараюсь проникнуться молитвой: "Да будет воля твоя!" Я не убьюсь теперь, никуда не уйду, не буду ни студить, ни терзать себя голодом и слезами. Мне настолько плохо и физически, и морально, что я быстро иду к смерти без насилия над организмом, который, как я убедилась, ничем не убьешь по своей воле.

  

   8 октября. Встала рано проводить дочь Таню; потом легла, чувствовала себя совсем больной и измученной. Когда встала, вошел ко мне Лев Николаевич, и так как я была уже одета, то пошла за ним. Он был взволнован и, видимо, чем-то очень недоволен. Просил меня выслушать его молча, но я невольно раза два его прервала. Речь его, разумеется, клонила к тому, что я так ревниво и враждебно отношусь к Черткову. С волнением и даже злобой он внушал мне, что я на себя напустила "дурь", от которой должна сама стараться избавиться, что у него нет никакой исключительной любви к Черткову ¹²⁸, а что есть люди и ближе по всему с Львом Николаевичем, как Леонид Семенов и какой-то совсем неизвестный Николаев, приславший книгу и живущий в Ницце¹²⁹. Это, конечно, неправда. Теперь я сняла с него обещание не видеть Черткова; но вчера он видел, какою ценою мне досталось его свидание с этим противным идиотом, и сегодня он упрекал мне, что он никогда не может быть спокоен, потому что над ним висит постоянно Дамоклесов меч моего тяжелого отношения к свиданиям с Чертковым. А зачем они?

   Здоровье Льва Н-а, слава богу, восстановилось. Он сегодня обедал с таким аппетитом и так много, что я даже боялась за него. Но все обошлось, и он ел вечером еще арбуз, пил чай и лег спокойный и участливый ко мне. Как хорошо и спокойно, когда не боишься свиданий с Чертковым и когда мы одни - с делами, работой и дружными отношениями друг к другу!

   Если б так пожить хоть месяц, я бы выздоровела и успокоилась. А теперь при одной мысли и под страхом, что Лев Ник. поедет к Черткову, - вся моя внутренность начинает болеть, и жизни нет, и счастья нет!

   Ездил Лев Н. сегодня верхом с доктором, а я ходила пилить немного ветки елок и дубков. Л. Н. читал книгу Николаева, а я "Конец века" для издания¹³⁰ и корректуру, а потом немного вписала книг в каталог. Их набралось очень много, и это большая еще мне работа. Дела вообще много, а здоровья и спокойствия мало!

  

   9 октября. Тихо, тихо прошел день, слава богу! Ни посещений, ни упреков, ни обостренных разговоров. Но что-то гнетет, все грустные и сонные. Лев Ник. ходил на деревню - в народную библиотеку, интересовался, что больше читают. Оттуда поехал верхом с доктором через Бабурино и Засеку. Я боялась, что он поедет к Чертковым. Вечером он много читал, потом писал дневник, как всегда перед сном, и я смотрела на его серьезное лицо через дверь балкона с любовью и вечным страхом, что он уйдет от меня, как часто грозил последнее время. Дневник он свой с нынешнего года стал от меня запирать. Да, все несчастья мои с его посещения летом Черткова!

   Убирала книги, скучная работа! Так устала, что спала - или, вернее, лежала весь вечер. Прочла небольшую часть книги какого-то неизвестного Николаева в Ницце, и мне очень понравилось: логично, много думано. Таких людей возле Л. Н., к сожаленью, нет.

   В какой чистоте моральной и физической мы прожили с Львом H-м жизнь! А теперь вся наша интимная жизнь рассказывается посредством дневников и писем г. Черткову и К⁰, и этот противный человек по письмам и дневникам, которые писались часто ему в угоду, и в его тоне, делает свои выводы и соображения, о чем и пишет Льву H-у, например, так:

   "1 октября 1909 г. Я собираю особо все ваши подобные письма о вашей жизни, чтоб в свое время составить из них объяснение вашего положения в интересах тех, которых действительно соблазняют эти всеобщие толки..." ¹³¹

   Воображаю, какие объяснения даст этот злой, противный человек и какой подбор он сделает своих обличений семьи! Особенно составляя его в минуты борьбы...

  

   10 октября. Сегодня я немного спокойнее, о Черткове упоминания весь день не было, и Лев Ник. пока к нему еще не ездил. С утра кончала запись книг в каталоги, и приехала невестка Соня Толстая с внучкой Верочкой; я была им очень рада. Л. Н. ходил гулять и утром, и днем, один, пешком, и довольно долго. Приходила мучительная мысль, что он ходил на свидание с Чертковым. Еще мучаюсь любопытством и желанием прочесть дневник Льва H-а. Что-то он там пишет и сочиняет?

   Занялась немного изданием, распределяла статьи. Трудно очень! Приехали Буланже и И. Ф. Наживин. На людях легче живется, и Лев Никол. оживился.

   Пасмурно, с утра 2 град, мороза; потом солнечно, тихо, и к вечеру теплей. С Львом H-м не очень близки отношения, но как будто он больше меня помнит и мягче ко мне относится. А я вся живу только им.

  

   11 октября. Вчера я не дала Льву Н. эти выписки из прошлогоднего письма Черткова, а сегодня положила ему на стол с своими комментариями и разоблачением всей фальши духовного общения Черткова. Должен же Лев Николаевич наконец понять свое заблуждение и увидать всю глупость и пошлость этого идиота. Но, разумеется, ему жаль расстаться с мечтой, с идеализацией своего идола, жаль оставить на месте его пустоту.

   Не спала ночь и очень дурно себя чувствовала весь день. Ушла в елочки, пилила ветки, сидела в изнеможении на лавочке и прислушивалась к тишине. Люблю свою посадочку! В ней еще с Ванечкой гуляли и сиживали. Делами занималась мало, слишком я вся болею и телом и душою.

   Лев Ник. ездил с Душаном Петровичем верхом, говорил, что хотел проехать ко мне в елочки, но я пришла раньше. Потом принес мне грушу и был очень добр со мной. Я ему говорила, чтоб он поехал к Гале Чертковой, которая, как он говорил, очень беспокоится о том, что Лев Ник. с ними прекратил отношения. Но он ни за что не хотел, говорил, что, может быть, завтра, а теперь, пока он туда не съездит, я буду волноваться. Галя, конечно, предлог, чтоб повидать ее нанавистного мне мужа.

   Соня, невестка, уехала. Она, бедная, тоже много пережила горя с Ильей, который и увлекался, и разорился, а детей 7 человек! Мы, как две жены и матери, хорошо поговорили и поняли друг друга. Уехал и Наживин. Я ему рассказала все, что я перенесла от Черткова, от мужа и дочерей.

   Просматривала вечером академическое издание о Пушкине, о его библиотеке¹³². Он сам ее составлял и выбирал книги, а вот наша библиотека в доме совершенно случайная: со всех сторон света присылают книги, разумеется, даром и с надписями, и иногда книги хорошие, а иногда такой хлам! Лев Ник. редко сам покупал книги, все больше присылали, и образовалась самая бесформенная и безыдейная библиотека.

   Вернулся Булгаков, хочет завтра ехать в Москву, чтоб выйти из университета, а потом отказаться от солдатчины. Бедный!

  

   12 октября. Понемногу узнаю еще разные гадости, которые делал Чертков. Он уговорил Льва H-а сделать распоряжение, чтоб после смерти его права авторские не оставались детям, а поступили бы на общую пользу ¹³³, как последние произведения Л. Н. И когда Лев Ник. хотел сообщить это семье, господин Чертков огорчился и не позволил Л. Н. обращаться к жене и детям. Мерзавец и деспот! Забрал бедного старика в свои грязные руки и заставляет его делать злые поступки. Но если я буду жива, я отмщу ему так, как он этого себе и представить не может. Отнял у меня сердце и любовь мужа; отнял у детей и внуков изо рта кусок хлеба¹³⁴, а у своего сына в английском банке миллион шальных денег, не то, что у Л-а Н-а им заработанных вместе со мной, - я во многом ему помогала. Сегодня я сказала Льву Никол., что я знаю о его распоряжении. Он имел жалкий и виноватый вид и все время отмалчивался. Я говорила, что дело это недоброе, что он готовит зло и раздор, что дети без борьбы не уступят своих прав. И мне больно, что над могилой любимого человека поднимется столько зла, упреков, судбищ и всего тяжелого! Да, злой дух орудует руками этого Черткова - недаром и фамилия его от черта, и недаром Лев Ник. в дневнике своем писал:

   "Чертков вовлек меня в борьбу. И эта борьба очень и тяжела и противна мне" ¹³⁵.

   Узнала я и о нелюбви Льва Никол, теперь ко мне. Он все забыл,- забыл и то, что писал в дневнике своем: "Если она мне откажет,- я застрелюсь" ¹³⁶. А я не только не отказала, но прожила 48 лет с мужем и ни на минуту его не разлюбила.

   Спешу выпустить издание, пока еще Лев Ник. не сделал ничего крайнего, чего каждую минуту можно от него ожидать по его теперешнему суровому настроению. Л. Н. ездил верхом Саше навстречу, но она приехала поздно, и он потом проспал и обедал один в 7 часов.

   Пишет письмо Тане¹³⁷. Он любит дочерей, ненавидит некоторых и не любит вообще сыновей. Они не подлы, как Чертков.

   Вечером я показывала Льву Ник. его дневник 1862 года, переписанный раньше мной, когда он влюбился в меня и сделал мне предложение. Он как будто удивился, а потом сказал: "Как тяжело!"

   А мне осталось одно утешенье - это мое прошлое! Ему, конечно, тяжело. Он променял все ясное, чистое, правдивое, счастливое - на лживое, скрытное, нечистое, злое и - слабое. Он очень страдает, сваливает все на меня, готовит мне роль Ксантиппы, что я часто предсказывала, что ему так легко, благодаря его популярности. Но что готовит он себе перед совестью, перед богом и перед детьми своими и внуками? Все мы умрем, испустит также свой дух мой враг, но что почувствуем мы все в наши последние минуты? Прощу ли и я своему врагу?

   Не могу считать себя виноватой, потому что всем своим существом чувствую, что я, отдаляя Льва Николаевича от Черткова, спасаю его именно от врага - дьявола. Молясь, я взываю к богу, чтоб в дом наш вошло опять царство божие. "Да приидет царствие твое", а не врага...

  

   13 октября. Мысль о самоубийстве назревает вновь, и с большей силой, чем раньше. Теперь она питается в тишине. Сегодня прочла в газетах, что девочка пятнадцати лет отравилась опиумом и легко умерла - заснула. Я посмотрела на свою большую стклянку - но еще не решилась.

   Жить делается невыносимо. Точно живешь под бомбами, выстреливаемыми господином Чертковым, с тех пор как в июне Лев Ник. побывал у него и совсем подпал под его влияние. "Il est despote, c'est vrai" {Правда, он деспот (франц.).}, - сказала мне про него мать его.

   И вот этим деспотизмом порабощен несчастный старик, а притом, когда еще в молодости он писал в дневнике, что, быв влюблен в приятеля, он, главное, старался ему понравиться и не огорчить его, что на это он раз потратил в Петербурге 8 месяцев жизни... Так и теперь. Ему надо нравиться духовно этому идиоту и во всем его слушаться.

   И вот началось с того, что этот деспот отобрал все рукописи Льва Ник-а и увез к себе в Англию ¹³⁸. Затем отобрал дневники, которые я вернула (пока в банк) ценою жизни. Потом он задерживал у себя, сколько мог, самого Льва Ник-а и наговаривал и в глаза и за глаза на меня всякие злые нарекания, вроде что я всю жизнь занимаюсь убийством моего мужа,- что он и сказал сыну Льву.

   Наконец, он убедил и содействовал Л. H-у в том, чтобы он написал отказ от авторских прав после смерти, вероятно (не знаю в какой форме),и этим вынул последний кусок хлеба изо рта детей и внуков в будущем. Но дети и я, если буду жива, отстоим свои права.

   Изверг! И что ему за дело вмешиваться в дела нашей семьи?

   Что-то еще выдумает этот злой фарисей, раньше обманувший меня уверениями, что он самый близкий друг нашей семьи.

   Ушла с утра ходить по Ясной Поляне. Морозно, ясно и красиво удивительно! А милее мысли о смерти ничего нет. Надо кончать скорей эти муки. А то завтра господин Чертков велит свезти меня, а уж не рукописи, в сумасшедший дом, и Лев Ник., чтоб ему понравиться, по слабости своей старческой, исполнит это, отрежет меня от всего мира, и тогда исхода смерти - и того лишишься. А то еще от злости, что я обличила Черткова, он убедит моего мужа уехать с ним куда-нибудь, но тогда исход есть - опий, или пруд, или река в Туле, или сук в Чепыже. Верней и легче - опий. И не увижу уж я тогда ужаса раздоров, пререканий, злобы ссор, судов с врагом нашим - над могилой любимого когда-то мужа, и не будет во мне постоянно жить этот упрек и отрава, которые теперь томят мое сердце, мучают меня и заставляют постоянно придумывать самые сложные и ужасные средства для того, чтоб не видеть зла, заранее обдуманного, отца и деда многочисленной семьи под влиянием злого деспота - Черткова.

   Когда я вчера заговорила с Львом Ник-м, что, сделав распоряжение об отдаче после смерти всему миру своих авторских прав помимо семьи, он делает дурное, недоброе дело, он все время упорно и злобно молчал. И вообще он теперь взял такой тон: "Ты больна, я это должен выносить, но я буду молчать, а в душе тебя ненавидеть".

   Подлое внушение Черткова, что во мне главную роль играет корысть, заразило и Льва H-а. Какая может быть корысть в больной, 66-летней старухе, у которой и дом, и земля, и лес, и капитал, и мои "Записки", дневники, письма - все, что я могу напечатать?!

   Больно влияние дурное Черткова. Больно, что везде тайны от меня; больно, что завещание Льва H-а породит много зла, ссор, суда, пересудов газетных над могилой старика, который при жизни всем пользовался, а после смерти обездолил своих прямых многочисленных наследников.

   Браня, по внушению Черткова, во всех своих писаниях самым грубым образом правительство, теперь с своими гнусными делами они прячутся за закон и правительство, отдавая дневники в Государственный банк и составляя по закону завещание, которое, надеятся, будет утверждено этим самым правительством ¹³⁹.

   В какой-то сказке, я помню, читала я детям, что у разбойников жила злая девочка, у которой любимой забавой было водить перед носом и горлом ее зверей - оленя, лошади, осла - ножом и всякую минуту пугать их, что она этот нож им вонзит. Это самое я испытываю теперь в моей жизни. Этот нож водит мой муж; грозил он мне всем: отдачей прав на сочинения, и бегством от меня тайным, и всякими злобными угрозами... Мы говорим о погоде, о книгах, о том, что в меду много мертвых пчел,- а то, что в душе каждого,- то умалчивается, то сжигает постепенно сердце, укорачивает наши жизни, умаляет нашу любовь.

   Я до того напугана злобой и криками на меня моего мужа, который думает, что от его крика я могу быть здоровее и спокойнее, что я уж боюсь с ним разговаривать.

   Много гуляла, 4 град, мороза, ездила в Ясенки на почту.

  

   14 октября. С утра, проснувшись рано, написала мужу письмо ¹⁴⁰.

   Когда я приотворила дверь к Льву Никол, в его кабинет, он тотчас же мне сказал: "Ты не можешь оставить меня в покое?" Я ничего не сказала, опять затворила дверь и уже не ходила к нему. Он сам пришел ко мне, но опять упреки, отказ отвечать на мои вопросы, и какая-то ненависть! ¹⁴¹

   Приезжала Лодыженская, много я ей наговорила лишнего, но так и просятся наружу стоны моих сердечных страданий. Лев Ник. ездил верхом и заезжал на ст. Засеку спросить, была ли я там, так как я собиралась, и мне это было приятно. Вернулся он усталый, весь потухший, забыл Лодыженских, поздоровался с ней и ушел спать. К обеду приехал Горбунов, Л. Н. встал бодрее, читает "Карамазовых" Достоевского и говорит, что очень плохо: где описания, там хорошо, а где разговоры - очень дурно; везде говорит сам Достоевский, а не отдельные лица рассказа. Их речи не характерны.

   Очень много занималась делами издания, но слаба, голова болит, засыпаю прямо, падая головой на книги, бумаги и тетради. Вчера вечером писала Андрюше. Прелестная погода: ясно, звездно, морозно и светло; но сегодня я не выходила.

  

   15 октября. Утром приехали М. А. Стахович, Долгоруков с Серополко осмотреть библиотеку народную¹⁴², а вечером сын Сережа. Рассказала все Стаховичу, он старался все так объяснить, что как будто ничего и не было, и все просто, не о чем тревожиться. Но меня не успокоишь словами. Вот то, что Лев Никол. не ездит к Черткову, - это меня пока успокаивает. Но он слаб и грустен. Поехал сегодня верхом с Душаном Петровичем, лошадь не хотела прыгать через ручей, и когда прыгнула, так подбросила Льва H-а, что у него сразу заболело под ложечкой, и на весь вечер была изжога. День прошел в разговорах, на людях стало легче жить. Ночью читала корректуры. Наши все ходили в библиотеку с гостями. Все та же морозная, ясная и сухая погода.

  

   16 октября. Встала спокойная, хотя нездоровая. Утро не спалось, и все думала, как бы выручить из банка государственного в Туле дневники Льва Николаевича. Вышла к завтраку, и вдруг Лев Ник. объявил, что едет к Черткову. Хитрая Галя посылала за Душаном Петровичем, будто у нее невралгия, и Л. Н. к этому придрался, что надо же ее навестить и надо видеть Черткова по поводу каких-то писем; разумеется, выдуманный предлог¹⁴³.

   Не сумею выразить, что сделалось со мною! Точно во мне оторвалась вся внутренность. Вот они угрозы, под которыми я теперь постоянно живу! Я тихо сказала: "Только второй день, как я стала немного поправляться", и ушла к себе. Потом оделась и вышла пройтись, но вернулась, отозвала мужа и тихо, почти шепотом, ласково ему сказала: "Если можешь, Левочка, погоди еще ездить к Черткову, мне ужасно тяжело!"

   В первую минуту он не рассердился, сказал, что ничего не обещает, но желает сделать все лучшее, и когда я повторила свою просьбу, чувствуя себя невменяемой от внутреннего страдания, он уже с большей досадой повторил, что не хочет ничего обещать. Тогда я ушла, лазила по каким-то оврагам, где меня трудно бы было когда-либо найти, если б мне сделалось дурно. Потом вышла в поле и оттуда почти бегом направилась в Телятинки, е биноклем, чтобы видеть все далеко кругом. В Телятинках я легла в канаву недалеко от ворот, ведущих к дому Чертковых, и ждала Льва H-а. Не знаю, что бы я сделала, если б он приехал; я все себе представляла, что я легла бы на мост через канаву и лошадь Льва Ник-а меня бы затоптала.

   Но он, к счастью, не приехал. Видела я молодого Сергеенко и Петра, везшего воду ¹⁴⁴. Под видом какого-то христианского единения Чертков набрал молодых людей, которые ему служат, как и наши люди - нам.

   В 5-м часу я ушла и опять пошла бродить. Стало темно, я пришла в сад и долго лежала на лавке под большой елкой у нижнего пруда. Я безумно страдала при мысли о возобновлении сношений и исключительной любви к Черткову Льва Николаевича. Я так и видела их в своем воображении запертыми в комнате, с их вечными тайными о чем-то разговорами, и страданья от этих представлений тотчас же сворачивали мои мысли к пруду, к холодной воде, в которой я сейчас же, вот сию минуту, могу на