Толстовство - Ясная Поляна. Выпуск 9-10

nbsp; 

   * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

   * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

  

   5. ОТ НАСИЛИЯ К НЕНАСИЛИЮ

  

   Наша цель - это не только здоровое; свободное и справедливое общество, но и миролюбивое. Господство основанного на насилии режима оставило в Латвии глубокий след и в нашем сознании. Как физическое, так и духовное насилие уже действительно стало образом жизни. Даже те организации и движения, которые называют себя демократическими, нередко используют такие методы, как унижение своего противника, клевета и жестокость в словах. Нетерпимость уничтожает возможность любого диалога.

   Этическая зеленая политика основывается на благоговении перед жизнью и уважении к человеку.

   Мы убеждены, что победа, достигаемая нечистыми способами - победа мнимая, мы категорически отвергаем насилие как средство решения конфликтов и достижения целей на всех уровнях - от семьи и улицы до народов и государства. "Если хочешь изменить мир, прежде измени сам себя" /древняя мудрость/.

   Соответственно, нам неприемлема и милитаристская идеология. Мир будущего - мир без оружия. Балтийскому морю следует быть не разделяющим, но соединяющим народы, и в нем нет места подводным лодкам и военным кораблям. Мы за ликвидацию военных баз с побережья Балтийского моря, за демилитаризацию всего Балтийского региона.

   В руках государства находится гигантская репрессивная машина в террористическом характере которой нам пришлось убедиться и во время перестройки. Мы выступаем за подчинение деятельности государственного аппарата общественному контролю, за отмену смертной казни, за обеспечение человеческих условий в тюрьмах, за ликвидацию принудительного труда.

   Мы особенно хотим обратить внимание общества на существующее теперь подчинение силе женщин, стариков и детей. Пока женщины будут принуждаемы работать полную рабочую неделю, чтобы обеспечить существование своей семьи и себя, у нас нет надежды на выздоровление народа. Пока дети подчинены коллективному насилию и "обработке мозгов" в комбинатоподобных детских садах и школах, у нас нет надежд на будущее народа.

   Путь к миролюбивому обществу идет

  

от монолога -

к диалогу,

  

  

от дискриминации -	к равноправию,
от человеческого шовинизма -	к зеленому альтруизму,
от поиска врагов -	к поиску друзей,
от ненависти -	к любви.

  

   6. ОТ ЛИНЕЙНОГО МЫШЛЕНИЯ К ЭКОЛОГИЧЕСКОМУ МЫШЛЕНИЮ

  

   Экология учит, что экосистемы можно действительно понять только тогда, когда они рассматриваются в своем единстве, а не лишь в сумме отдельных частей.

   * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

   * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

   Мы убеждены, что Закон Жизни - это не поэтическая метафора, но объективная реальность, подчиняющая всех нас. Наша политика основывается на признании, что мы не стоим ни вне, ни над природой, но неразрывно вплетены в ее общую ткань; что здоровье человечества прямо зависит от здоровья всей биосферы; что ни политические, ни экономические, ни другие проблемы не решаются в отрыве одна от другой; что все изменения в материальном мире влекут за собой изменения и в духовном мире и наоборот.

   Зеленый путь есть путь к сознанию мировой взаимосвязи; отношению к Земле не как к неживому механизму, но как к живой сущности; не как к пространству для деятельности человека, но как к нашему дому, где, независимо от желания человека, царит свой жизненный порядок.

   * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

  

  

   Как часто люди не понимают друг друга, вкладывая в одни и те же слова различный смысл или, наоборот, одну и ту же мысль выражая различными словами. Как часто люди тратят свои лучшие, силы на то, чтобы отстаивать истину именно своего словесного определения и оспаривать все другое, не желая даже попробовать взглянуть на мир глазами мнимого оппонента. Так, например, кто-то, говоря о религии, может вкладывать в это слово лишь исполнение определенных обрядов и предписаний: другой - вообще путь воссоединения с Богом; третий может различать в этом понятии еще более широкий смысл. Кого-то может смущать слово "Бог"; а кто-то напротив - во всем другом готов видеть посягательство на Бога. И все же хотелось бы, чтобы люди старались понять друг друга. В этом отношении, приводимая ниже статья дает возможность и тем, и другим. В ней идет речь о Природе. Но, открывшие в своем сердце Бога понимают, что и природа - Божье проявление.

  

  

   Возможность контакта возникает при синтезе информации, образа мышления и ощущения, проявляясь в сознании, что природа - организм неограниченный во времени, пространстве и изменчивости форм, в котором происходит бесконечный процесс развития. Существование этого организма основывается на универсальном принципе - абсолютная доброжелательность ко всем его составным частям. Отвергнутое человеком состояние - всем хорошо. Ни одна составная часть не возвышена по отношению к другим или оставлена без внимания. Это - всеобъемлющая любовь ко всем.

   Человек живет не только ради своего удовольствия. Каждый человек - часть человечества, а все оно - часть природы. Человечество - одна из тех частей природы, которая благодаря своим развитым чувствам и интеллекту, способна активно добывать информацию, осмысливать ее и изменять обстоятельства, существующие в Природе. Для человека предназначено то место в Природе, в котором благодаря ему происходит переход материй в новое качество.

  

  

   Направление и цель эволюции человечества - дойти до чувства и осознания себя как одно целое с Природой. Это значит осознание того, что мы не отдельные организмы, а составные части другого, большого организма, которые служат для целей и нужд этого организма. Чтобы вернуться к своему месту в Природе, человек должен расширить сознание, освободиться от иллюзии о своем исключительном положении в Природе; и идентификации себя как плоти.

   Нет абсолютного зла. Есть абсолютное добро - процесс развития Природы. Нет такой силы, которая могла бы повернуть Природу назад в ее развитии. Но существуют относительные добро и зло. Относительное появляется, если какое-то явление рассматривается с противоположных корыстных точек зрения, хотя само явление может служить или мешать развитию Природы. Объективное зло - все то, что мешает Природе в ее развитии. О добре и зле нельзя судить с точки зрения своей системы. Чтобы судить о своей цели, действиях, последствиях - необходимо осознать направление развития Природы, свое место в Природе и направлении процесса, его последствия. Благодаря взаимодействию систем, те системы, в которых накопилось столько ошибок, что системы сами по себе не способны себя стабилизировать или слишком далеко отклонились со своего места - разрушаются. Так происходит самоочищение Природы.

   Любое формирование сознания человека, которое осуществляется, руководствуясь корыстными целями своей системы, калечит восприятие целостности Природы и задерживает осознание этой целостности. Такие действия - преступление против человечества - приближают к гибели. Природе нужно человечество. Поэтому это преступление против Природы. Человечество не исчезнет и сознательно сольется в одно целое с Природой, если люди свою мораль будут строить по закону: "Когда творю тебе добро, не думай, что получаешь долг, который надо вернуть мне. Делай добро другим, чтобы они, в свою очередь, доброе распространяли до бесконечности. Так вы поможете мне".

   Это не новые истины. Это исходная точка и образ мышления Природы, принимая которую, можно решать проблемы, стоящие перед человечеством, предотвратить его исчезновение. Вы имеете право это не принимать, но за последствия вы все-таки ответственны. Люди ввязли в привычное философствование: "Да, конечно, но..." Для этого уже нет времени. Человечество стоит на пороге самоуничтожения. Скоро положение осложнят факторы, созданные процессом развития планеты. Необходимо научиться принимать другие мнения.

   Принимая этот образ мышления, становится очевидно, что в каждой части света, в каждом народе, в каждой религиозной конфессии находятся люди, которые осознанно или неосознанно руководствуются убежденностью, что в борьбе со злом единственной творческой силой является любовь. При борьбе со злом из-за любви к тем, которые страдают от зла, множится любовь. Ни один садовод не вырастил яблоню из-за ненависти к пустыне. Сад расцветает только у того, кто любит голодающего. Так думают и чувствуют очень много людей. Только им кажется, что они отдельные, так думающие или изолированные группы. Пришло время каждому узнать себя, свое место в мире и соединиться для выполнения общих задач. Любой человек, который идет вам навстречу, может быть принадлежащим к этому совместному движению. Друг друга вы узнаете не столько по высказанным убеждениям, сколько по делам или последствиям дел. Ни один человек, руководимый любовью, не допустит вероятности того, чтобы хоть что-то в Природе любое создание одаримо было меньшей любовью, чем человек, он сам. Путь одержимых идеями насилия и своего превосходства бессмысленен, он ведет в небытие. Принадлежащие к этому совместному движению - это не какие-то особенные или избранные люди. Для примыкания к движению нет нужды менять место жительства, ре-

  

  

   лигиозные убеждения или отказаться от национальной принадлежности. Вас объединяет движение, любовь ко всем и желание помочь свету!

   Образ мышления Природы и действия в согласии с ним дают возможность человеку основать связь с Природой. Если решаете какую-то проблему и действительно хотите ее решить, эта связь пробудит в вас светлые мысли. Их всегда можно отличить от мыслей, пробужденных другими началами. Они никогда не агрессивны, обращаются к высшим чувствам в человеке. Связь не дает готовых рецептов или решений. Это совет, обдумывая который, вы сами яснее увидите суть своей проблемы и найдете ее решение.

   Никто за нас ничего не сделает. Нам могут советовать и помогать. Но претворять нам подлежит самим.

  

   г. Рига.

  

   1989.

  

  

   Пять лет назад я попытался вспомнить и записать кое-что из того, что мне довелось испытать еще раньше, то есть в 1979-1980 годы. А это было для меня время наиболее активного участия в пожалуй, самом необычном, наиболее часто ругаемом, преследуемом властями молодежном движении тех лет, что, впрочем, для описываемых событий имеет лишь косвенное значение, и было бы не совсем верным по этим запискам судить о достаточно разнородном движении в целом - это большая тема и требует отдельного разговора. Скажу только, что оказался я в этой среде уже со своими, можно сказать, сложившимися убеждениями и потому все, с чем я сталкивался в жизни, служило лишь их проверке и испытанию, о чем разве можно сожалеть? Напротив.

   Хотя написанное уже перепечатывалось в последующие годы Самиздатом нескольких городов, хотелось бы все же поделиться этими воспоминаниями и с читателями нашего журнала.

  

  

  

   Когда летом 1979 года я был в пути, передвигался я где пешком, где на попутных машинах или стопом, как это принято называть. Должен сказать, такой способ передвижения сильно отличается от общепривычных. Если человек едет, скажем, поездом, то он не сталкивается в такой степени с жизнью проезжаемых городов и деревень, он может ехать и не замечать ничего вокруг. Если даже он смотрит в окно, то воспринимает все, скорее, как кинокадры, он не погружается в ту жизнь. Хотя я вовсе не против поездов и сам часто пользуюсь ими - именно потому могу сравнивать, - но в стопе есть нечто ни с чем несравнимое. Наверное, прежде всего - это неизвестность. Неизвестно, где сегодня будешь к вечеру. Уже одно это не позволяет расслабиться. Потом, постоянные встречи с людьми, причем самими разными: и с местными жителями, и с водителями. И, наконец, - это великая школа смирения. Можно долго стоять или идти по обочине дороги, поднимать руку перед приближающейся машиной. И даже, если эта машина свободная и кроме водителя никого больше нет, совсем необязательно, что она остановится. И так может проехать одна, две, десять, несколько десятков машин - и не остановится ни одна. Тогда только не надо сердиться. Зачем? Ведь водитель не знает, что я иду уже несколько часов, изнемогая от усталости. К тому же, я ведь знал, что всякие трудности возможны,

  

  

   значит и сердиться не надо. А главное, не надо привязываться к какой-нибудь цели на этот день - скажем, добраться обязательно до такого-то города. Ведь, когда это не получается, когда нет машин или все они проезжают мимо, то это так мучительно. Лучше заранее настраиваться так, что как будет, так будет, и если даже ни одна машина за весь день не остановится, то и к этому быть готовым. Впрочем, все это я осознал уже значительно позже. А тогда, до того памятного года, я имел еще сравнительно небольшой опыт подобных путешествий.

   Итак, я шел по обочине дороги, оглядывался, если слышал шум приближающейся машины; и поднимал руку. Иногда меня подвозили. Местность была интересна. Предгорье Карпат. После Львова я миновал Ивано-Франковск, Черновцы, Каменец-Подольский и Дунаевцы. Да, я прошел этот городок и шагал по шоссе. Машины шли очень редко, но останавливались. Так что пришлось пройти около десяти километров.

   И тут я заметил, что одна машина, проезжая мимо меня, немного уменьшила скорость. Через некоторое время она показалась в обратном направлении, затем развернулась и снова догнала меня. Кто-то приоткрыл дверь и грубо спросил, куда мне надо. В машине были уже три человека, так что я сразу понял, что остановились они отнюдь не для того, чтобы мне помочь. Я понял, что вызвал у них какие-то подозрения и желал как можно скорее успокоить их. Но не тут-то было! Спросили, есть ли у меня паспорт. Я ответил, что есть и показал. Сидевшим в машине этого показалось мало, и они взяли паспорт в свои руки. Я знал, что могу не давать, но по их разговору чувствовал, что в таком случае они не остановятся, перед употреблением силы.

   - Садись в машину!

   - Но мне в другую сторону...

   - Ничего, там разберемся.

   Я сел и мы поехали.

   Рядом с шофером сидел очень толстый человек с красным лицом. По ему самоуверенному виду я догадался, что он какой-то начальник. На заднем сидении, рядом со мной, сидел вертлявый человек, во всем поддакивающий начальнику. В его поведении было такое откровенное подхалимство, какое обычно изображают в сатирических постановках.

   Начальник, развалившись в пол-оборота на переднем сидении задавал мне вопросы, при этом стараясь унизить и оскорбить, и давая понять, что он не верит ни одному моему слову. А интересовало его - что я там делал на шоссе и выходил ли на поле. Вероятно они полагали что я из тех, кто приезжает за маками, хотя возможно, там было еще что-нибудь секретное.

   Мы подъехали к правлению колхоза. Начальник со своим подручным вышли и сказали ждать. Я спросил у шофера, не председатель колхоза ли этот человек. Да, это председатель. Я попробовал узнать, что все это значит, и что они собираются делать, но тот ответил, что сам не знает.

   Скоро из двери правления вышли председатель с подручным. Должен сказать, я не мог тогда побороть недоброго к ним чувства. Очень уж вели они себя грубо. И все это было достаточно неожиданно и непривычно.

   Теперь не помню подробностей, но вскоре мы приехали в Дунаевцы. Жаль было: столько километров прошел я пешком за два часа, а тут все расстояние это проехали за несколько минут.

   Остановились мы у отделения милиции. Я так и предполагал,

  

  

   что повезут меня именно сюда. Сказано было выходить и повели в дом. С каким чувством я шел? С чувством неизвестности. До того года мне почти не приходилось сталкиваться с этим заведением, кроме недолгих проверок документов и с несколькими попутными вопросами. Однако, теперь я чувствовал, что это так быстро не кончится, уж если кто-то уверен в моей преступности. Мне приходилось слышать, что нередко в милиции сильно бьют. Такая перспектива, признаюсь, меня страшила - особенно, думал, здесь, в провинциальном городке, все что угодно можно ожидать.

   И вот меня подвели к двери. Я хотел очистить сандалии от глины, чтобы не вносить ее в помещение, но меня толкнули, сказав, чтоб не задерживался. Вид у меня был, конечно, весьма необычный, особенно для тех районов: длинные волосы, борода, потрепанная куртка и брезентовая сумка на плече. И вдобавок еще глина на ногах.

   Когда меня втолкнули в дежурную комнату, первое, что я услышал, было:

   - Во-имя-отца-и-сына-святого-духа-аминь!

   Это громко, скороговоркой сказал увидевший меня милиционер и при этом размашисто, театральным жестом перекрестился.

   - Откуда "Спаситель"?

   Ему ответили, что "Спаситель" из Риги.

   В дежурной комнате было много народу в форме. Все громко говорили. Когда меня ввели, все их внимание устремилось на меня, и все стали еще громче обсуждать мое появление. Председатель что-то объяснил и уехал.

   Теперь я вижу, как многого уже не помню из того, что происходило в том отделении милиции, что говорили, о чем расспрашивали. Я сказал, что путешествую и объяснил, каким образом. Залезли ко мне в сумку, заинтересовались атласом автомобильных дорог. Стали рассматривать его, спросили, как я ехал.

   - А тебе не кажется, что ты едешь все время вдоль границы? - спросил один из них.

   Нет, мне так не казалось. По-видимому и другие чувствовали, что их коллега сказал глупость, и не поддержали его.

   Короче, как я понял, меня в чем-то подозревали, чуть ли не в шпионаже. Но смущал мой вид, вроде бы для шпиона не подходящий. Тогда они решили сделать что-то очень странное: позвать психиатра, чтобы он установил, действительно ли я такой, или это у меня маскировка. Мне приходилось только удивляться.

   Психиатром оказалась совсем молоденькая девочка, вероятно, только что закончившая институт. И она с полной серьезностью стала задавать мне вопросы, вроде даже жалея меня. Мне еще раз пришлось рассказывать, что вот я путешествую и так далее, без всяких злых намерений.

   - И давно у вас такое желание путешествовать?

   Ничего не подозревая, я ответил, что давно, еще в детском саду было такое желание.

   Еще и еще вопросы. Где и как работаю, чем занимаются мои родители, какие у меня интересы и так далее. Врач спросила, читаю ли я, каких авторов? Не вдаваясь в подробности, я просто назвал несколько классиков.

   - А музыкой вы интересуетесь?

   - В какой-то мере.

   - Какой именно?

   - Ну, например, - классикой.

   Тогда она попросила назвать несколько композиторов, что не составило для меня труда.

  

  

   Вдруг один милиционер подскочил ко мне и закричал:

   -А ну, говори: кто тебя послал и с какой целью?!

   Я с удивлением посмотрел на него, потом на врача, как бы спрашивая, в своем ли он уме? Его никто не поддержал.

   Они говорили между собой по-украински, но частично я понимал. У девочки-психиатра спрашивали, действительно ли я больной, или играю роль. Она отвечала, что мой вид уже говорит за себя, причем говорила она это с верой и неподдельным сожалением. А мне тоже было жаль ее: хороший, искренний человек - это чувствовалось, - а так подвержена установкам насчет нормального вида. Стали составлять протокол, в который, между прочим, было записано, что у меня ... "синдром бродяжничества". Я поинтересовался, почему. Она сказала, что я ведь и в детском саду будучи уже убегал странствовать. Я возразил, что не убегал никуда и ничего подобного не говорил, а лишь имел ввиду, что и в детском саду интересовался географией и путешествиями, как, впрочем, и другие дети. Но оказалось, что это уже особой разницы не имеет. Далее она осмотрела мою голову и сказала, что голова чистая. Некоторые милиционеры, как я понимал из их разговоров, намекали, что если я душевнобольной, то меня надо подлечить, чтобы впредь не странствовал. Однако врач к этому отнеслась с заметной растерянностью. На всякий случай она спросила, очень неуверенно, не хочу ли я в больницу. Разумеется, такого желания у меня не было, и этот вопрос был исчерпан благополучно. К девочке-психиатру у них вопросов больше не было и она ушла. А ведь могло все кончиться значительно хуже...

   Между тем, шутки продолжались. Так, например, мне говорили, что в каком-то селе есть церковь, и если я там сяду на паперти, то мне будут монетки давать.

   Наконец пришел начальник отделения. Он был в простом, неформенном костюме и не употреблял бранных слов. Он задал мне опять традиционные вопросы. Нелепых шпионских предположений он не выдвигал. Просто дал распоряжение связаться с Ригой, чтобы выяснить, не нахожусь ли я в розыске. Однако телетайп плохо работал, с Ригой связаться не удавалось. А между тем наступала ночь. Встал вопрос куда меня поместить.

   - А ночуешь ты где? - спросили меня.

   - Где придется. В стогу сена, например.

   - Ну и где теперь будешь ночевать?

   - Вот этого я уже не знаю.

   Мне было удивительно, почему такой вопрос возникает? Я был уверен, что на ночь меня запрут в камере. Меня до сих пор это удивляет. Но начальник, как видно, оказался очень порядочным человеком, ему было совестно сажать меня в камеру, и он... позвонил в гостиницу, договорился, и сам лично повел меня туда, где расплатился за мое место и сказал, что на другой день, кажется, к девяти часам - я должен явиться в отделение и, если все окажется в порядке, мне вернут паспорт и отпустят.

   А в гостинице произошел еще один, запомнившийся мне, случай. Причем, я невольно оказался его причиной. В комнате помещалось пять или шесть коек, одна из которых предназначалась мне. Все уже ложились. Лег и я. Кто-то кажется читал, кто-то занимался своими вещами, пока еще горел свет. Человек напротив поинтересовался, не в командировке ли я? Я ответил, что нет, что привели меня в гостиницу из милиции, где выясняют мою личность. Сосед посмотрел на меня косо и ничего не сказал. Когда выключили свет, из-за неплотно задвинутых штор на лицо соседа падал свет фонаря. Чтобы свет ему не мешал, я собрался задвинуть шторы и сказал ему об этом.

   - Не надо! - сказал он быстро, встал и вышел из комнаты.

  

  

   Через какое-то время пришла администратор и стала на меня кричать, что на меня жалуются. Мне было жаль соседа, которого я невольно напугал, и администратора, которая из-за всего этого прибежала и так сердится. Я очень спокойно постарался объяснить, в чем дело, и она успокоилась и даже кажется извинилась.

   Вскоре пришел и сосед. Я постарался и ему объяснить, что меня бояться нечего. Он же ответил, что просто выходил покурить.

   А вообще, как много странных установок выработалось у людей! Вот всего две из них: если человек одет не так, как все, или при этом у него борода, значит, он больной; если человеком занимается милиция, то он непременно преступник. Сколько мне приходилось сталкиваться с подобными суевериями! При этом страшно еще и то, что поневоле сам начинаешь себя чувствовать преступником. Так что уж сердиться на людей?..

   Ночь я спал, как ни странно, очень хорошо и спокойно. Усталость сказывалась. К тому же, мне нечего было тревожиться и к предстоящему дню я был готов...

   Утром я пришел к дому милиции. На крыльце стояли несколько человек милиционеров. Они поприветствовали меня как старого знакомого и сказали, что начальник еще не приходил, и что я могу пока прогуляться по базару, который был прямо напротив. Когда я вернулся, начальник уже был, но не в дежурной комнате, а у себя в кабинете.

   - Ну как, все в порядке? - спросил я у дежурного.

   - Да.

   Вошел начальник, полистал какие-то бумаги на столе, достал мой паспорт.

   - Так и не удалось? - тихо спросил он у дежурного.

   Тот покачал головой. То есть, не удалось связаться с Ригой.

   - Ну ладно, вот твой паспорт и поскорее уходи. Чтобы больше нам не попадался.

   Я ответил, что эта встреча зависела не от меня, но что меня привез председатель колхоза, я надеюсь, что второй раз он меня обратно не привезет. Мы попрощались. На крыльце еще попрощался с находившимися там и вышел на шоссе.

   Снова я шагал и не чувствовал зла ни к кому. Ни даже обиды. Что-то лишь казалось смешным. Но грустно было сознавать, насколько глубоко укоренились в людях некоторые жалкие установки. С ними люди вредят и себе и другим.

   Но еще раз я ощутил, насколько важно не поддаваться общей озлобленности, а постараться понять человека, почему он зол, и тогда его можно будет только пожалеть, но никак не ненавидеть. Если бы я отвечал так же, как меня спрашивали - с раздражением или злостью - то это лишь сильнее бы их раздражало. Я же старался вести себя всегда как можно более кротко, и чувствовалось, что это их смущает и мало по-малу и их делает добродушнее. Это было так приятно видеть!

   А впереди был путь. Идти было легко и радостно. День был бодрящий. И я шел все дальше.

  

  

   Раньше я ни разу не был в Крыму. Он представлялся мне весь переполненный курортниками, и эта курортная суета меня отталкивала.

  

  

   Тем летом Крым я, однако, решил посетить. Кроме того, что я там ни разу не был и хотелось все-таки увидеть, что же это такое, я еще хотел встретиться с друзьями, которые собирались в это же время в Крым, чтобы вместе провести несколько дней. А собрались туда человек двадцать из тех, кого в то время называли хиппи.

   Итак, после Дунаевцев я вполне благополучно прошел и проехал Молдавию. Особенно мне запомнился один цыганский поселок. За мной бежали цыганские ребятишки и, узнав, что я из Риги, кричали: "Путешественник из Риги! Путешественник из Риги!" Одна женщина спрашивала, не продаю ли я чего-нибудь, другая уговаривала купить зонтик, третья предлагала погадать и т. д. В центре поселка меня пригласили в большой дом, украшенный мозаикой, расспрашивали и угощали меня, причем, не очень удивились, узнав, что я вегетарианец.

   А в Тирасполе патрульные проверили у меня документы. Спросили, есть ли деньги. Я показал, что есть. И все же они повели меня в отделение. По дороге я их расспрашивал, почему они это делают, что, наверное их смущает моя одежда.

   - Понимаю вас, - говорил я, - но кто же в путешествие одевает парадный костюм.

   И они отпустили меня...

   Затем я миновал Одессу, под Одессой окунулся в воды Черного моря, миновал Николаев, Херсон и очутился в крымских степях. Когда же, наконец, позади остались и степи с Джанкоем, вдали показались горы и перед ними Симферополь с белыми, покрытыми красной черепицей, домиками.

   Помню, я был очень голоден, но не успел, кажется, перекусить. Успел лишь купить в магазине хлеба. Я увидел двух патрульных милиционеров, которые смотрели на меня, и понял, что теперь они подойдут и спросят документы. И не ошибся. Они сразу же спросили, зачем приехал. Я ответил, что посмотреть Крым. Они повели меня в отдаление милиции. Я их спрашивал, что им не понравилось; они ответили, что им дали такое распоряжение.

   Если в Дунаевцах милиция располагалась в совсем маленьком домике, то здесь здание было большое, каменное. В дежурной комнате меня встретили злыми насмешками. Кто-то стал писать протокол, пошли очередные вопросы, начиная с имени и фамилии и так далее до вопроса: с какой целью приехал? Я ответил так же, как на улице, что для того, чтобы посмотреть Крым. На это они усмехнулись, сказали, что это неправда, и давали понять, что потом я иначе заговорю.

   На пульт, не прекращаясь, поступали различные сообщения, иногда в дежурную комнату вводили страшных людей - пьяных и окровавленных. Их тут же кратко допрашивали, кричали и одни, и другие, сыпались бранные слова. Потом их запирали в камеры.

   Через некоторое время, когда достаточно насмотрелся и наслушался внизу, меня повели по лестнице, наверх, к начальнику отделения. Его кабинетом была огромная комната с массивным столом, и сам начальник был довольно крупный. Не знаю, в каком он был звании /не разбираюсь/, но по его манере говорить чувствовалось, что он уже многие годы привык к беспрекословному себе повиновению. Он не кричал, но голос у него был ужасающе жесткий. И взгляд его был полон ненависти ко мне. Ему дали мой паспорт, и он начал свои расспросы.

   - Зачем приехал!?

   - Посмотреть Крым.

   - Нам ?роды не нужны! - ударение он делал на первый слог. Так ты будешь отвечать? Зачем приехал?!

  

  

   - Если я вас так раздражаю, я могу и уехать.

   - Мы тебе ... - я не решаюсь воспроизвести то, что он тогда сказал, и поэтому ограничиваюсь многоточиями. - А потом ты уедешь в свою Ригу, только уже...!

   Зазвонил телефон. По-видимому звонили из дома. Он сказал, разумеется, другим тоном - что задерживается, но скоро будет. А я думал, что бы могли значить его угрозы, и чем это все кончится. Перед этим начальником было тяжело находиться, чувствуя его гнев, направленный на меня. И было тяжело от сознания, что в чем-то я стал причиной этого гнева.

   Потом он дал распоряжение отвезти меня в отделение Киевского района, и меня увезли. Еще немного я посидел внизу, затем меня вывели на улицу, посадили в милицейскую машину за решетку и повезли.

   Я смотрел через прутья решетки на улицы города, на людей, на дома. И мне показалось, что я увидел кого-то из знакомых с рюкзаками. Печально было, что теперь уж наверное не удастся с ними встретиться. Да и вообще неизвестно было, как долго и что со мной будут делать. Отношение ко мне было как к преступнику, хотя вероятно, они и замечали, что я отличаюсь от привычного контингента. Но если меня и не били, то при случае не останавливались перед тем, чтобы грубо подтолкнуть.

   Привезли меня в отделение Киевского района. Начались уже знакомые издевательства. Вводили новых задержанных с татуировками и кровью. Шум, крики, злоба. Через некоторое время одному милиционеру было велено провести по двору, причем с моей сумкой. Я вначале не понял, зачем это делается. Но во дворе все стало ясно. Там был выстроен в шеренгу личный состав, и какой-то чин, прохаживаясь черед ними, объяснял:

   - Вот теперь обратите внимание. Это хиппи. Смотрите внимательно... - и объяснял им, что таких надо вылавливать.

   Меня привели обратно. Пришел довольно пожилой человек без формы. Он сел за свободный стол, сказал мне сесть туда же и начал задавать все те же, ужасно надоевшие мне, вопросы. Я спросил, почему меня вообще задержали, что со мной думают делать, когда я никакого преступления не совершал, и документы у меня в порядке.

   - Паспорт может быть поддельным, - сказал он. - Пошлем его на экспертизу.

   Это значило, что, как минимум, на несколько дней я буду задержан.

   Он стал очень внимательно разглядывать паспорт - даже на свет. Я посоветовал не утруждать так себя, а отправить уж сразу на экспертизу.

   - Мы сами знаем, что нам делать! - резко отвечал он, но, вероятно, решил, что достаточно простого осмотра.

   Не помню, то-ли там, то-ли еще в предыдущем отделении милиции меня обыскивали. И постоянно слышались угрозы применения силы. Все это - и общая атмосфера, и угрозы страшного начальника - производило соответствующее впечатление. К тому же я был голоден и очень устал. И все же не терял самообладания. И еще, еще раз я ощущал, что не могу на них злиться, что эти люди в сущности несчастны, если так привыкли ко злу, что забыли чувства сострадания.

   Потом меня ввели в кабинет какого-то следователя и сказали подождать. Следователь еще не закончил разбирательство с женщиной, которую он допрашивал. Он ей указывал, что она говорит много неправды. А она все время напоминала, что уже поздно, и она боится в темноте возвращаться через парк. Тут же был еще один сотрудник, из кавказцев, женщине говорили шутливо, что

  

  

   вот он ее и проводит. Но его женщина тоже боялась.

   Когда закончили допрашивать ее, приступили ко мне. Снова все вопросы сначала. Следователь вел протокол. Иногда приходили какие-то люди, Один милиционер о ком-то спросил. Ему ответили:

   - Пускай убирается. Дай ему пинка на прощание. - Потом, немного поразмыслив, - нет, вообще-то не надо.

   Не помню подробностей разговора у этого следователя. Но как-то разговор коснулся того, что я верующий. Это его несколько оживило. Почему-то он стал спрашивать, в каком году родился Иисус Христос, и как я смотрю на то, что вселенная бесконечна и еще что-то. Было видно, что он устал и поскорее хочет идти домой. Я его не особенно интересовал - во всяком случае, ни ненависти ко мне, ни сочувствия я в нем не заметил. Он выполнял свою обычную ежедневную работу. В конце допроса мне дали подписать протокол. Я прочитал его внимательно и, поскольку там не было несоответствовавшего моим словам, подписал.

   Было уже довольно поздно, когда следователь передал меня охраннику. Тот посадил меня в милицейскую машину, которая потом довольно долго петляла по темным улицам. Я не знал, куда меня везут на этот раз, но был уверен, что не меньше трех дней мне придется у них задержаться. Как я уже начинал догадываться, что-то им не понравилось в нашей встрече, чего-то они опасались...

   Сумбурно прошел день: постоянно мелькала перед глазами милицейская форма, сигналы на дежурных пультах, одни и те же вопросы, злые шутки, грубости и тому подобное; и я чувствовал, что день этот еще не закончен, но что именно предстоит, я не подозревал. Страха не было, было лишь некоторое сожаление, что так все получилось, и некоторая тревога неизвестности.

   Приехали. Каково же было мое удивление, когда мы вошли в... вытрезвитель! Немного разобрался, в чем дело, когда меня ввели в помещение, обозначенное вывеской на двери как санпропускник или что-то подобное. Дверь закрыли на ключ, милиционер зашел в другую дверь, и я обнаружил себя в темной прихожей с несколькими стульями. Вместо одной стены была решетка, за которой тянулся длинный коридор. Откуда-то издалека доносились ужасные крики.

   - Помогите!!! Люди-и-и, помогите!!! - кричал мужской голос. Но поистине, это можно было назвать нечеловеческим голосом. Такие страшные были эти вопли. Из-за двери, куда зашел милиционер, вышла рыдающая девушка маленького роста. Она плакала тихо, но вся дрожала. По виду ее, мне показалось, что это приезжая из села, а в Симферополе работает на какой-нибудь фабрике и живет в общежитии. Такие очень стараются не отставать от моды и выглядеть, как городские, и поэтому очень сильно красятся. Я спросил ее:

   - Тебя за что сюда привели?

   Но она только продолжала всхлипывать.

   А вопли со стороны коридора все продолжались.

   Из кабинета вышла еще одна женщина. Возраст ее невозможно было определить, лицо было несоразмерно большое и с какой-то тупой гримасой.

   - Что тут вообще такое? - обратился я к ним.

   - Ду-у-ур до-о-ом, - странным голосом произнесла вторая.

   И продолжались крики:

   - Люди!!! Лю-ди-и!!! Помоги-и-ите!!!

   Все это было жутко. Не хватает слов, чтобы описать. И это все было для меня впервые и так неожиданно, и так все стремительно происходило. Я почувствовал, что можно потерять самообладание. Но внутренний голос повторял: "Делай, что должно, посту-

  

  

   пай по совести и не тревожься о том, что будет". Это меня очень ободрило, и я почувствовал новый прилив сил.

   Открылась дверь и показался милиционер с человеком в болом халате - наверное это был фельдшер. Маленькая девушка через рыдания закричала в истерике. Я не помню дословно, что она кричала, но суть была в том, что она девственница и обвиняла фельдшера в бесчеловечности.

   - Да, действительно, оказалось, что это так, - сказал он милиционеру.

   А она продолжала дрожать. И можно себе представить ее состояние: грубый мужчина в белом халате велел ей раздеваться, или сам раздевал ее, после чего бесцеремонно осматривал и брал соответствующие анализы. Но она причитала и по тому поводу, что до сих пор девственница, и ее никто не хочет брать. Все перемешалось в ее истерике.

   Ввели в кабинет меня. У фельдшера было лицо человека, часто выпивающего. Должны были взять анализы на венерические болезни, брали кровь из руки.

   - Собственно говоря, меня сюда зря привели, - сказал я, - ведь я этим не занимаюсь.

   - Почему, - с любопытством ответил фельдшер.

   - Да чего там, - мне не хотелось с ними много разговаривать

   - Ну, такие наоборот...

   - У меня соответствующие убеждения.

   - А! Убеждения? Это другое дело. Это что же, ты верующий?

   - Верующий.

   - А какой-такой веры?

   - Моя вера без названия.

   - Так ты сектант?

   - Нет. Каждая секта имеет свое название. А у меня названия нет.

   - Он хиппи, - сказал милиционер.

   - Кто-то называет меня хиппи, но это не название веры.

   - В чем же твоя вера?

   Я чувствовал, что здесь неуместно много говорить и поэтому только ответил:

   - В том, что все люди-братья.

   Мне еще задавали вопросы, и кратко я отвечал на них. Кажется, после этого они стали относиться ко мне с несколько большим уважением.

   Потом меня снова посадили в машину и еще куда-то повезли.

   На этот раз табличка у дверей, в которые меня ввели сообщала, что это приемник-распределитель. Дежурный, увидев меня воскликнул:

   - Ага! Еще один!

   А в углу я заметил несколько брезентовых сумок, значит, кто-то еще подвергся подобное участи. Но возможность предстоящей встречи меня обрадовала.