Беляев Александр Петрович - Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1

горных снегов еще не началось, вчерашняя вода уже сбежала, а ночной холод в горах остановил таяние; но после полудня уже нельзя проехать вброд. Мы перед вечером спустились к реке за версту до самой переправы; но вот приближается место поворота через реку; глубина увеличивается, телега погружается более и более, наполняется водой; вся масса бешеной реки ударяет в бок телеги; в глазах рябит, лошади как будто вперед не подвигаются, а кажется, что их самих мчит река с ужасающею быстротою, телега то поднимается на камни, то опускается снова и брызгами обдает как проливным дождем; тянется время бесконечно: на воду нельзя смотреть, чтоб не закружилась голова; но вот наконец высокий противоположный берег близится, глубина уменьшается. Ускоренное биение сердца утихает и отрадный вздох облегчает грудь.

   Через Белую давно уже было предположено устроить мост и привезенные большие камни давно лежат на берегу, но почему-то он все не строится. Командовавший войсками генерал Гурко однажды тоже подвергался опасности на этой переправе, и помнится, что у него были утоплены чемоданы. Потом уже с приездом графа Воронцова мост был, кажется, построен, и значит, путешественники избавились от этой страшной переправы.

   Из Николаевска мы переехали на станцию Ардон, где находится штаб-квартира Владикавказского полка. Владикавказский полк состоял весь из малороссиян. Казаки еще донашивали свои малоросские казацкие кафтаны, но когда были причислены к линейному казачьему войску, то стали носить обыкновенные линейские черкески. Женщины еще сохраняли тогда одежду малороссийскую. Казаки вообще живут очень опрятно и в довольстве. Обилие земли, плодородная почва, прекрасный климат, частые дожди, снабжаемые соседними горами и лесами, - все это вместе делает здесь жизнь очень приятною и льготною. Несмотря на то, любовь к родине так сильна в них, что все они мечтают о возвращении на родину. Полк этот был сформирован патриотическим усердием малороссийского дворянства для Польской войны, а по окончании оной неожиданно был отправлен на Кавказ. Бывшие женатыми соединились здесь со своими семействами, которые были присланы на счет правительства. Холостые тогда еще не женились, нарочно надеясь по истечении 15-летнего срока возвратиться на родину, а в случае женитьбы они должны были оставаться навсегда в кавказском линейном войске. Эти сведения нам передавали тогда сами казаки.

   На последней к Владикавказу станице от станицы Архонтской пошел дождь и послышались отдаленные раскаты грома, который усиливался по мере приближения нашего к горам. Мы успели приехать во Владикавказ не сильно промоченные, но только что въехали на двор заезжего дома и заняли отведенную нам комнату, как гроза с дождем разразилась во всей силе. Нет ничего величественнее, как гроза во Владикавказе. Каждый удар грома повторяется бесконечными отголосками в соседних горах и ущельях, и гул не умолкает. Видишь молнию, рассекшую воздух в грозном блеске, а отличить следующий за нею удар можно только по новому гулу, усиленному новыми басовыми аккордами. Музыка достойна этих гигантов, вершин которых не досягают и самые молнии! Когда гроза проходит и тучи разрываются, роскошные воздушные ткани гирляндами опоясывают их стан, и тогда представляется взору восхитительная картина: открывается заоблачное чело этих гигантов, блестящая белизна их вершин, а у подошвы раскинуты аулы с белыми саклями, осененными группою роскошных деревьев.

  

   Крепость Владикавказ составляет ключ к горному проходу в Грузию и за Кавказ. Она имеет обширный форштадт, с несколькими правильными и широкими улицами, красивыми домами и садами почти при каждом доме, большую площадь с собором посредине, общественный сад и бульвар по берегу шумного Терека. Сверх собора была грузинская и полковая церковь, обширный Гостиный двор, значительная торговля, что придавало ему вид оживленного города и указывало на то, что он будет современным, что и осуществилось в настоящее время. Тут была прекрасная каменная гостиница, в которой был зал благородного собрания, где собиралось большое общество и были оживленные танцы. Площадь обстроена большими домами красивой архитектуры с большими окнами и балконами, откуда открывались во все стороны самые прелестные виды. К северу расстилалась обширная равнина, обставленная к западу черными осетинскими горами, у подошвы которых и на высотах виднелись частые осетинские аулы. К востоку Галаховские горы, где в 7 верстах от крепости обитало галаховское враждебное и весьма воинственное племя. Эти горы своими мрачными лесами и утесами напоминали воображению красоту Хищнических гор, о которых упоминается в псалмах. К югу возвышается снеговой хребет, увенчанный двуглавым Казбеком. На нижних ступенях хребта и тут также расположены были осетинские и карабулакские аулы.

   Во Владикавказе мы провели один день, запаслись провизией и на другой день поехали в Тифлис, куда дорога идет Тагаурским ущельем. До самого ущелья верст 7 дорога ровная, а на 7-й версте поднимались в гору по узкой дороге; одна слабая ограда отделяла нас от обрыва. Внизу Терек до сих пор еще не очень быстрый. Отсюда начинается уже заметное возвышение его русла, где быстрота его становится водопадною. Постоянный рев его так силен, что надо кричать у самого уха, чтобы быть услышанным. На 13-й версте стоял Балтийский пост, состоящий из редута и нескольких землянок для солдат. Выше выглядывают осетинские аулы и возле небольшой замок с круглыми башнями дома Дударовых. Около Балты Терек бежит по довольно просторной долине, и тут у осетин устроено несколько небольших плавучих мельниц с колесами на воде, движущимися силою быстрого течения. Отсюда ущелье сужается и некоторое расстояние дороги идет искривленною линией сквозь толщу скалы, взорванной порохом над пропастью. Затем дорога опять идет по расширяющейся долине, ровная, как шоссе, до самого Ларса. Тут уже Терек сужается и белой пеной мчится с ужасной быстротой и оглушительным ревом. Тут снова показываются снежные вершины главного хребта. Влево ущелье, называемое Махандан, на полугоре которого стоял замок джерахского владельца и живописно раскинутый аул. На другой стороне ущелья возвышается другой замок у речки, называемый Кайтухана, у которого наш пост и пушки, направленные в Джерахское ущелье. В Ларсе замок с сторожевою башнею, тоже Дударова, офицера нашей армии, который живет тут. В обстановке его жизни было кое-что европейское, как-то: мебель, убранство комнат, гостеприимное угощение, и в то же время магометанское, как-то: неизбежный гарем. В Ларсе стояла гарнизоном рота линейного батальона. Тут выстроены казармы с бойницами, несколько каменных саклей, в которых помещаются женатые солдаты. Несколько орудий были направлены по ущелью, откуда мог пробраться коварный враг. Дом коменданта, или военного начальника, смотрел уютно, как убежище, скрытое в глубине гигантов, над ним воздымающих свои вершины. В противоположность этой "грозной и мрачной обстановке, для смягчения этой картины, глаз приятно поражен видом знакомого европейского костюма дам, гуляющих по склонам этих великанов, среди изумрудной зелени, под сенью огромных орешников. Тут уж я позавидовал этим уединенным воинам, обитающим в таких очаровательных местах, где, кажется, можно проводить целые дни в созерцании чудесных красот природы и особенно если можно поделиться ощущениями с доброй, нежной и еще хорошенькой женой. Правда, что здесь потребуется от женщины много самоотвержения и мужества, ибо могут случиться небезопасные набеги хищников. Во время нашего проезда тут опасности не было, но в прошлое же вторжение Шамиля Ларе подвергался нападению одной из отдельных его партий. Но есть еще опасный враг в этих местностях - это горные снежные лавины. Случалось, что поселение засыпалось ими, и разрушались дома, которые потом вновь выстраивались из тех же камней, отодвигаясь несколько от прежнего места. Но красота всего этого ущелья, его чудное величие так поразительны, что можно пренебречь всеми опасностями ради того наслаждения, которое чувствуешь в душе. Тут на каждом шагу новая картина, одна другой лучше, так что вся дорога в горах, от начала до конца, есть беспрерывный ряд восторгов для любителя природы.

   За Ларсом ущелье более суживается. На этой дороге лежит такой огромной величины камень, что недоумеваешь, откуда мог он быть сброшен, так как около этого места горы не представляют ничего такого, что бы указывало на причину его присутствия здесь. Далее от этого места дорога идет снова под навислыми скалами. Иногда приходилось проезжать под такою навесною скалою, которая, казалось, держится одной жилкой и, кажется, ожидает вашего проезда, чтобы обрушиться. Терек бушует и ревет неистово. Тут переезжают через него на правую его сторону по каменному и очень прочному мосту, а чрез некоторое расстояние по другому такому же мосту опять на левую. По всему этому пути встречаются землянки для солдат рабочих рот. Дорога или вновь прокладывается ими, или поправляются испорченные места.

   Вся эта местность до Дарьяла поистине поразительна картинами страшного величия и в то же время разрушения. Тут скалы и утесы, набросанные одни на другие, огромностью своею и хаотическим беспорядком превосходят все другие места. Вокруг всюду лежат огромные обломки, безмолвные свидетели гигантской борьбы. Высота гор громадна, облака не дерзают касаться их вершин, солнце появляется на какой-нибудь час, и потом снова мрак ночи, среди которой утесы представляются как бы тенями осужденных языческого тартара, на вечное заключение в этом месте мрака и смерти; рев Терека - это их дикий вопль отчаяния.

   Здесь лошади почтовые превосходны, едешь по какому-то заключенному пространству, кругом гигантские стены, подъезжаешь вплоть - и все еще перед вами ограда, досягающая небес, но только что хочешь убедиться в том, что нет проезда, вдруг глаз усматривает издали что-то, похожее на лазейку, куда надо, кажется, пролезать с усилием, - но, к удивлению, лошади скачут так же быстро, стена раздвигается, и снова цветы и деревья, растущие в расщелинах, приветствуют вас. По третьему мосту снова переезжают на другую сторону до Дарьяла.

   Дарьяльское ущелье, которое на пути к станции Казбеку, замечательно, на мой взгляд, теми же хаотически набросанными камнями и утесами; но исторически оно знаменито своим древним замком или, лучше сказать, его развалинами, стоявшими еще во время нашего проезда. Предание или легенда говорит, что это был замок царицы Дарьи, бравшей дань с проходящих мимо товаров. Некоторые полагают, что здесь проходила чрез ущелье знаменитая стена, под которой пробегал Терек. Все это дело археологов, я же описываю только то, что видел сам: именно, что на этом месте виднелись развалины и что еще тогда были видны ступени лестницы, высеченной в скале, по которой спускались к Тереку за водой по закрытому прежде ходу. От Дарьяла до Казбека девять верст. На этой дороге переезжают мост через речку Кистинка. Эта дорога такая же ужасная, как и во всем ущелье, - всюду хаос: то проезжаешь по узенькой дорожке над ужасающею пропастью, на дне которой Терек свирепеет, как разъяренный зверь; или снова проезжаешь под навислыми скалами, из которых одна, упавши, конечно, обратила бы (расплюснула) экипаж, седоков и лошадей в какой-нибудь лист бумаги. Но зато на этом расстоянии наслаждаешься всеми сильными ощущениями. Тут и страх, и изумление, и восторг, и сверх того чувство отрадное, когда глаз вдруг встречает на высоте прелестную живописную кистинскую Гумт. Но это только приятный и короткий отдых, потому что тотчас же снова едешь над пропастями, та же дикость, те же препятствия и опасности. Иногда поднимаешься в гору по крутизне сажен полтораста, потом столько же спуска, а на 8-й версте взбираешься еще выше, а вправо все тот же бешеный Терек со своим неумолкающим ревом. Тут снежные вершины показываются сзади, а впереди открываются развалины Цвекля-ура. Подъезжая к станции, еще подъем на крутую высоту, где обдает то холодом, то теплом, и по отлогой горной дороге спускаешься к станции.

   Не доезжая станции, переехали так называемую бешенную Баму, где Терек во время таяния снегов или сильных дождей мчит за собой целые массы камня и разрушает все встречающееся на пути.

   Подъезжая к станции, вправо открывается тот исполин, виденный уже более нежели за 200 верст расстояния. Он имеет две вершины, одна несколько ниже другой. Величие его поразительно. Вечные снега составляют непроницаемый покров его. Облака одевают только стан его, никогда не досягая вершины. Он здесь истинный владыка Кавказского хребта, который пред ним смиряется. По всем вероятностям, некогда он извергал пламя, в горах находят много признаков лавы и много находится горного хрусталя. Нынче вместо лавы каждые 7 лет с вершин Казбека скатываются снежные массы или лавины, называемые здесь завалами, которые часто совершенно преграждают дорогу и запружают Терек. Мы проезжали после одного из таких завалов по огромным снежным толщам, где под их сводами бушевал Терек, прорвавший себе дорогу. Кажется, при этом завале погибло семейство одного майора, им внезапно застигнутое.

   Влево по прелестной дороге расстилается грузинская деревня Гор-четы, а на вершине Черной горы виднеется церковь во имя Пресвятой Троицы и монастырь, построенный царицей Тамарой еще в XII столетии. Здание давно уже опустело, но три раза в году сюда стекаются поклонники и богомольцы и совершается богослужение.

   Деревня Казбек расположена очень тесно. Все строения из шиферных или аспидных плит. Дом владельца генерала Казбека обнесен каменной стеной, перед домом каменная церковь, где под колокольней покоится его прах; за церковью заезжий дом, куда и примчали нас кони.

   Все эти заезжие дома по Тифлисской дороге называются дворцами, потому что, выстроенные и устроенные для проезда Государя, очень хороши. Везде большие комнаты с хорошею мебелью, зеркалами и покойными диванами. Тут у открытого окна мы расположились пить чай, не спуская глаз с черного Казбека, освещаемого заходящим солнцем, которого вершина горит еще долго после наступления сумерек. Когда мы пустились в путь к станции Коби, уже стало совершенно темно, во многих селениях по ущельям и высотам зажглись огоньки, что при такой дикой местности, где на каждом шагу утесы, обрывы, пропасти и слышен один только рев кипящей реки под ногами, чрезвычайно отрадны. Мысль уносится и проникает в эти освещенные приюты мирных семейств; воображение рисует группы мужчин с восточными загорелыми лицами, прелестных женщин с черными как смоль волосами, с сияющими черными глазами, в их живописном костюме с откинутыми чадрами за работой, красивых детей и прочее. Но в действительности, когда нам случалось посещать их, эти жилища были не так привлекательны, так как бедность, неопрятность с первого же раза кололи глаза, хотя типы от этого не были хуже, а может, были и лучше воображаемых. Но все же в этих освещенных прилепленных к скале жилищах действительно живут люди, и наслаждаются жизнью, какая выпала на их долю, и наслаждаются не менее нашего; верно то, что и тут бьются сердца радостью и любовью, что и тут те же человеческие страсти и желания, мучения и отрада, - словом, та же, только в различных формах, жизнь сынов человеческих, рассеянных по лицу земли для одной и той же цели жить, трудиться, печалиться, радоваться, любить, ждать и надеяться, что после этой жизни наступит другая, вечно богатая и радостная.

   При выезде из Казбека версты на две встречаются развалины замков и башен, что показывает, что некогда тут было густое поселение. И тогда еще от Казбека до Коби ущелья были очень заселены. По обеим сторонам Казбека живут два племени: осетины по правую сторону, а по левую - гудотавры, занимающие обширные пространства хребта по реке Спотекали. От Казбека ущелье расширяется; за несколько верст за речкой Спотекали встречаются одна за другой шесть деревень, а на 9-й версте на горе стоит город Сион. Около него видны стены, большая церковь, несколько грузинских домов и сторожевая башня над самой кручей. Сколько прелести и сколько интереса в этих безмолвных памятниках минувших времен, когда и здесь все кипело жизнью, деятельностью и обычною жизненною суетою. Смотря по многим развалинам повсюду, здесь было густое население, потому что необходимы были и руки, и капиталы, и искусство, чтоб вознести целые города на такие высоты.

   Кажется, что общего между протекшим и настоящим? И однако ж как сильно интересует мыслящего человека судьба прошедших поколений! Особенно в Грузии, где так много памятников глубокой древности, этот интерес особенно силен. Грузинский народ занимает именно то место в нашем Старом свете, где, как в ворота, проходили бесчисленные народы из Азии в Европу. Что должен был испытывать в разное время этот народ, чтобы удержаться в своей прекрасной стране? Сколько событий проходило перед ним, сколько кровавых битв он должен был выдержать! Какие роды и семьи жили в этих жилищах на Сионе? Что волновало и услаждало их жизнь на этих подоблачных высотах? Восхищались ли они чудной картиной, расстилавшейся под их ногами? Что наблюдал страж на этой сторожевой башне?

   Нет сомнения, что выбор неприступных мест для жительства, эта башня и крепость говорят ясно о беспрерывных опасностях тех времен. Опасности и битвы должны были питать любовь к родине, святыне, воспитывать воинскую доблесть и мужество. Этот народ доселе сохранил во всей чистоте, среди всех превратностей и мученических страданий, свою Православную апостольскую Церковь, тогда как другие из народов этих гор стали отверженцами и изменниками Христу Богу, став грубыми магометанами. Если же этот народ был так мужествен и тверд, то женщины его, возрастившие и выкормившие своею грудью этих борцов, долженствовали быть на той же высоте своими качествами, своими женскими добродетелями, материнскою и супружескою любовью, так как воспитание этого народа совершалось здесь, в этих родных горах, под родным кровом. Вот где обширное поприще для даровитого романиста-археолога!

   От станции Коби дорога возвышается до самого перевала через хребет. Эта последняя гора называется Крестовою по огромному каменному кресту, воздвигнутому здесь генералом Ермоловым и тогда стоявшему.

   Мы переезжали Крестовую гору в исходе мая, и тут еще была зима и огромные массы снега только что начинали таять. Несколько ниже вершины по ту и другую сторону началась весна; трава только что выходила, тогда как внизу у Владикавказа было лето в полном развитии. Как подъедешь, так и спуск имеет несколько станций: Пасанаур, Коша-ур и наконец Ананур, где находится штаб-квартира 1 -го грузинского линейного батальона.

   В горах видно много древних обителей, которых основание восходит к самым первоначальным временам обращения в христианство Грузии. Все эти монастыри, несмотря на свое настоящее запустение, посещаются в известные праздники бесчисленными богомольцами. Нам случилось объехать одну такую толпу богомольцев. Возле светлого горного ключа, светлою и густою струею бьющего из горы, расположилась самая живописная группа мужчин, женщин, девиц и детей в праздничных разноцветных одеждах. Тут были и седые старцы, и дети, играющие по зеленой мураве, и прелестные женщины с отброшенными назад чадрами. Одни отдыхали, собирались с силами, тогда как другие вереницами поднимались в гору на такой высоте, что казались более муравьями, нежели людьми.

   Подъем на Крестовую гору простирается версты на четыре. От креста начинается спуск, местами очень крутой. Дорога высечена на краю обрыва по одному боку Гуд-горы на страшной высоте в две сажени шириной. Слева отвесная стена, от которой гора возвышается до вершины. Тонкие перила ограждают от обрыва. Если достает смелости, чтобы взглянуть в эту пропасть, я думаю, до 600 сажень глубины, то восхищенному взору представится нижняя ступень хребта Гудовского ущелья, на дне которого по нижним уступам гор виднеются столетние дубы и орешники, сквозь гигантские ветви которых проглядывают замки с башнями. Еще ниже, как муравейники, раскинуты грузинские селения, утопающие, так сказать, в самой роскошной растительности, и между ними светится Арагва, пропадающая у подошвы и вытекающая из гор светлою серебряною нитью.

   Здесь начинается спуск с вершины версты четыре и потом по ровной дороге до Кошаура. Из Кошуара опять спускаются под гору тоже версты четыре в долину Арагвы. Эта кроткая и прелестная сестра Терека бежит тут по чудной, восхитительной долине Грузии. По обеим сторонам также высятся горы, но долина между ними очень обширна, и она, светлая и голубая, как небо ее родины, грациозно катит свои воды между цветущими лугами и полями, где пшеницы уже в колосу и миндаль в цвету. Кой-где в уступах гор видны пещеры, в которых жили некогда святые пустынники, а может быть, живут и теперь, так как глубокое религиозное чувство и животворную веру хранит вся Грузия.

   От Кошаура до Пасанаура 19 верст. Это укрепленный пост со рвом, валом, казармами и домом воинского начальника, как и все другие посты, с неизбежной лавкой духанщика, где можно купить все, что нужно. От Пасанаура дорога идет по той же долине до Ананура. Тут ущелье суживается и снова приходится проезжать под навесом скал, но дорога вообще хороша и везде живописные виды. На 14-й или 15-й версте горы по обеим сторонам понижаются и вправо открывается замок с монастырем.

   Ананур древний город. Замок окружен толстыми стенами, расположенными по полугоре. Народонаселение города очень небольшое. Тут была штаб-квартира 1 -го грузинского линейного батальона. Отсюда дорога идет через речку Аркана, впадающую в Арагву, которая остается вправо и потом поднимается на небольшую гору между кустарником. Подъем, однако ж, продолжается, хотя и не круто, верст 6 или 7 и затем спускается к городу Душет. Вся эта дорога идет между грузинскими пашнями. Тут мы остановились и рассматривали грузинский плуг и грузинскую пахоту. Плуг, огромного размера, был запряжен восемью парами волов и буйволов, на каждой паре мальчик, перед всею упряжью волов шел передовой и направлял шествие, а плугом управляли двое. Это примечательное орудие отваливает огромного размера пласты, а борозда, им проводимая, скорее походила на канаву, нежели на борозду. Не менее того, грузины считают такую глубину необходимою как по тяжелой глинистой почве, так и потому, что глубоко залегшие семена более сохраняются от палящих лучей грузинского солнца. Нас, как земледельцев и еще недавних фермеров, очень занимала эта пахота.

   В Душет мы спустились около полудня. Это довольно порядочный городок, также с крепостью. Все строения каменные и довольно красивые. Площадь обстроена множеством лавок. Этот признак обширной торговли в кавказских городах для приезжего из России, где в маленьких городах увидишь весьма немного лавок, поражает. Но надо вспомнить, что на Кавказе вся торговля в руках армян, самого торгового, деятельного и способного племени. Мы приехали прямо в заезжий дом с большими опрятными комнатами, хорошею мебелью и зеркалами. Перед окном нашей комнаты, где мы поместились, и по обе стороны крыльца роскошно цвели огромные кусты роз, усыпанные крупными благоуханными цветками, разливавшими свой аромат в воздухе и по всем комнатам. Здесь нам пришлось пробыть более двух дней, так как все почтовые лошади были сняты под корпусного командира Головина, возвращавшегося из редута Кале в Тифлис. Впрочем, мы этим замедлением были очень довольны. Сюда же приехали и также остановились с нами майор Ершов, Николай Иванович, и князь Лобанов-Ростовский, который кончил курс в университете, ехал поступить в военную службу, впоследствии флигель-адъютант и зять фельдмаршала Паскевича. Оба наши спутника были люди очень приятные и умные собеседники; приходили также к нам некоторые офицеры, местный доктор, и все это время мы провели очень приятно. Вечером гуляли и, встретив все душетское общество из дам и мужчин, присоединились к нему, так как с некоторыми уже познакомились при их посещении. Между гуляющими было несколько прелестных дамских лиц.

   Из Душета мы выехали мимо гигантских орешников через речку Душетка и поднялись в гору, потом спустились в деревню, где было множество виноградников, и на 7-й версте спустились к Арагве и потом кустарниками приехали в Гарцискар. Из Гарцискара снова поднимаются в гору по правую сторону Арагвы, а на второй версте поворачивают вправо под обрыв берега, идущего гранитною стеною, и тут влево от впадения Арагвы в Куру открываются развалины Мцхета, некогда столицы Грузии.

   По преданию, Мцхет восходит до времен самых отдаленных, построен он Мцхетом, сыном Картлоса, родоначальником грузин, по имени которого он доныне называется Картлосом; сам Картлос считается ближайшим потомком Ноя. Известно то, что Мцхет во времена Александра Македонского уже был цветущим городом.

   Нынешний собор построен в XV веке, но на этом месте первая христианская церковь, деревянная, была построена царем Иберии Марианом, первым принявшим христианскую веру от святой равноапостольной Нины. Вместо этой церкви в половине V века построен великолепный собор, потом разрушенный землетрясением, в исходе XII века, вместо которого в XV уже веке построен нынешний собор во имя Покрова Пресвятой Богородицы. Влево от дороги видна другая церковь, возле которой стоит часовня, воздвигнутая, как говорят, святой Ниной. Упадок Мцхета начался с начала V века, когда царь Дочи перенес столицу в Тифлис. Потом его разоряли персиане и он остался до сих пор в развалинах. Между тем он имеет прекрасное местоположение и воздух гораздо здоровее тифлисского. Теперь в Мцхете живет до сотни семейств.

   На шестой версте от Мцхета виден древний каменный мост через Куру, построенный, по преданию, Помпеем, во время преследования царя Митридата. От моста дорога поворачивает влево по берегу Куры, под гранитными стенами горы. По ту сторону реки довольно густое народонаселение. На 10-й версте от Мцхета открывается Тифлис. Старый город в котловине между высокими горами, его окружающими. По мере приближения умножаются селения и повсюду сады и шпалеры с виноградниками.

   Мы въехали в предместие Тифлиса, по левую сторону Куры, и остановились в гостинице немца Зальцмана, колониста и пивовара. Дом прислонен к высокой горе, и все здания его постройки идут уступами в гору. Мы заняли две чистенькие комнаты по 1 рублю 50 копеек в сутки. Обед в трактире у него же очень хорош и не дорог. Бутылка пива пол-абаза или 10 копеек серебром, бутылка красного грузинского вина, очень хорошего, - 1 рубль, это, разумеется, только в гостинице, а в городе не более абаза.

   Пообедав и приятно отдохнув после обеда, мы отправились ходить по городу. Пройдя мост через быструю Куру, живописно омывающую каменный Караван-сарай, которого балкон возвышается над самой пучиной, мы вошли в грузинскую часть города, где на площади кипела пропасть народа у бесчисленных лавок с зеленью, плодами, разными съестными припасами и дровами. Воду возят на ослах. Пройдя площадь, мы вошли в ряды. Над каждой лавкой устроен навес от солнца, и тут взору представляется множество азиатских и европейских товаров самого разнообразного вида. Пройдя ряды, вошли в узкие улицы, где у каждого дома внизу лавки всех возможных ремесел, и все ремесленники работают на их порогах. Тут и портные, и сапожники, и столяры, и слесари, и кузнецы. Все это стучит, пилит посреди бесчисленной толпы проходящего, покупающего люда, как в "Тысяче и одной ночи". С наступлением темноты лавки освещаются, и это придает этому средоточию торговли очаровательный вид гарун-аль-рашидского города. Семейства после дневного жара собираются на галереях, окружающих дома, где преимущественно сидит все женское население, так что, проходя дома, наверху слышится говор тоненьких женских голосов, воображение рисует, конечно, красоту обладательниц этих нежных гармонических звуков, но, к сожалению, сокрытых завистливым сумраком ночи. При свете луны, сиявшей в полном свете, можно было, впрочем, рассмотреть откинутые белые чадры, перехватить блестящий взор черных глаз, но очертаний рассмотреть было невозможно и надо было довольствоваться призраком воображения. Кой-где среди этой очаровательной южной ночи слышались иногда нежные звуки голоса певшей какую-нибудь монотонную грустную песню.

   Барабаны и трубы пробили и проиграли зорю, и мы направились в свою квартиру. За нами долго еще слышался шум, говор и пение; виднелись ярко освещенные лавки, но прошли мост, на этой стороне реки все было тихо и только слышалась музыка в освещенном доме, где в окнах мелькали тени танцующих; мы завернули сюда, втерлись в толпу, чтобы в открытые окна взглянуть поближе на танцующих, и затем вошли к себе и стали пить чай, сидя на галерее, но для этого понадобилось надеть шинели, так как тифлисские ночи бывают очень прохладны. Чай наш на этот раз был особенно приятен. Мы купили себе превосходного турецкого табака, который и курили с чаем вместо Ванитоба, с тех пор уже навсегда оставленного.

   Мимо нашей гостиницы ежедневно проходило множество народа из немецких колоний. В Тифлисе в 1840 году было трудно достать хороших сливок и белых хлебов, хотя в городе и были булочники, но посылать туда далеко, да нам и некого было, и потому прислуга в гостинице по нашей просьбе покупала для нас превосходные сливки и хлебы от колонистов, рано утром приезжавших в город для распродажи своих произведений.

   Сидя на балконе, мы находили большое удовольствие наблюдать проходящих в город и из города. Нас удивляло, как могли грузины в своих туфлях, с загнутыми вверх носками, огромными каблуками, ходить с такою легкостью и быстротою. Однажды случилось видеть всадника, ехавшего рысцой и возле него высокого грузина пешехода, не отстававшего от него ни на один шаг и в то же время громко разговаривавшего со своим товарищем. Вот и несостоятельность пословицы: "Пеший конному не товарищ".

   Во время нашего пребывания в Тифлисе мы являлись к начальнику штаба генералу Коцебу, который принял нас очень любезно, спросил, в который полк мы желаем записаться: здесь ли, за Кавказом, или на линии. Мы пожелали последнего, так как там были наши товарищи декабристы в отряде генерала Засса за Кубанью: Михаил Михайлович Нарышкин, М.А. Назимов и Вегелин.

   Мы пробыли в Тифлисе ровно неделю, и нам она показалась за один день: так приятно было нам здесь. На северного жителя южный край сам по себе, по своей живительной теплоте климата, по своей роскошной растительности, всегда производит сильное и приятное впечатление. В Тифлисе же еще возбуждал особенный интерес сам город со своею оригинальною восточною физиономиею, с пестрым населением всех возможных восточных народов, не исключая поклонников Брамы, с его оживленною торговлей. Мы с наслаждением бродили по его узким улицам, прислушивались к говору, всегда очень живому на востоке, и восхищались, когда встречали прелестных грузинок. Армянки же, напротив, производили неприятное впечатление своим похожим на саван костюмом. Это просто мумия, вся сверху донизу обернутая в белую простыню. Лица их, правда, открыты, и глаз часто останавливается на прелестных чертах, но зато ужасная штукатурка белил и румян уничтожает всю прелесть. Еще не совсем приятная особенность всех южных стран - это крик осла, который здесь часто слышится и который я в первый раз слышал еще в Испании во время нашего плавания в Брест и Гибралтар.

   Но что тогда было превосходно - это тифлисские бани или, лучше сказать, купальни. Бани или ванны помещаются в здании огромного протяжения, по обе стороны предлинного коридора. Каждый отдельный нумер имеет свой каменный бассейн с кранами в стене холодной и горячей минеральной воды. Около стен широкие лавки, покрытые чистыми белыми простынями. Эти купанья истинное наслаждение. Здесь они славятся еще искусством своих банщиков, которые, говорят, расправляют все косточки и суставчики, забираясь на лежащего пациента и прохаживаясь по нем и ногами, и на коленях, расправляя руками все члены, чего мы, однако же, испытать не пожелали.

   Корпусный командир генерал Головин еще не приезжал, и мы, получив все нужные бумаги, отправились в Ставрополь по назначению нас в знаменитый Кабардинский полк, находившийся в Закубанском отряде генерала Засса. Впечатление, произведенное на меня этой южной столицей Кавказа, до сих пор еще живо в моем воспоминании, хотя мы пользовались здесь гостеприимством одного только нашего хозяина гостиницы господина Зальцмана, и то за свои деньги. Впоследствии, по возвращении в Россию, когда развозили пароходом, нами устроенным на Волге, армянские грузы, мы сделали большое знакомство с тифлисскими негоциантами, но в 1840 году еще никого не знали в Тифлисе.

  

   Ровно чрез три месяца по выезде из мирного Минусинска, 12 июня 1840 года, мы приехали уже из Тифлиса в Ставрополь, главную квартиру войск правого фланга Кавказской линии и столицу Кавказской области. Из Тифлиса мы ехали тем же путем чрез Кавказский хребет, Крестовой горой, проезд чрез которую теперь уже был свободен от снега; потом очаровательным ущельем до Владикавказа и Грузинской дорогой до Екатеринограда. Отсюда мы ехали уже новой для нас дорогой, не представлявшей, впрочем, ничего нового сравнительно с прежней. Те же станицы, многолюдные, чистенькие, напоминавшие Малороссию своими белыми мазанками. Везде станции содержали казаки, потому почтовые лошади были превосходные и езда очень быстрая. Не доезжая Георгиевска, тогда уже заштатного города, показался гигантский Эльбрус, а за ним Пятигорье, от чего получил свое имя Пятигорск. Георгиевск тогда, в 1840 году, был небольшой, но чистенький городок; он расположен на реке Кума, и помню, что тут мы были поражены удивительною белизною пшеничных хлебов, что, впрочем, и понятно, так как тут была родина знаменитой во всем мире пшеницы-кубанки.

   Вся эта линия в то время была безопасна для проезда, хотя и бывали случаи нападения, но гораздо реже в сравнении с левым флангом. Так, тогда рассказывали, как погиб один майор, приводивший маршевые батальоны (так назывались батальоны, назначенные для укомплектования кавказских войск). Он уже возвращался в Россию и на одном переезде, к вечеру, подъезжая к одному оврагу, внизу которого был мост, под мостом заметил нескольких человек и лошадей. Догадавшись, что это были хищники, он, вместо того чтоб поворотить назад и скакать к посту или станице, зарядил ружье, велел зарядить также своему человеку и начал спускаться; подъезжая к мосту, выстрелом была ранена лошадь, что помешало ему пуститься во весь дух; тогда выскочили хищники, и хотя он сделал два выстрела и, может быть, убил или ранил кого-нибудь из них, но все же они его изрубили; ямщик, тоже раненый, свалился с козел, где его и нашли сторожевые казаки, прискакавшие на выстрелы. Казаки преследовали разбойников. По линии распространилась тревога, и не помню уже, чем кончилось это преследование.

   Другой случай был с женою артиллерийского полковника Мяхина, между Георгиевским и Пятигорском; на нее напали хищники, она была взята в плен и потом уже выкуплена.

   Верст за шесть открылся Ставрополь; он расположен на возвышенности и очень красив, осененный садами и рощами, которые, вперемежку с белыми каменными строениями, придавали ему прекрасный вид.

   В Ставрополь мы приехали в обеденное время и были очень рады встретить здесь нашего товарища декабриста Николая Романовича Цебрикова, того самого, о котором я упоминал, описывая происшествие 14 декабря. Он имел солдатский Георгиевский крест за штурм Ахалцыха и носил в петлице офицерского сюртука (он уже был произведен) Георгиевскую ленточку; а как в густых, коротко остриженных волосах его была значительная проседь, то, вероятно, его принимали более за генерала, нежели за прапорщика, так что проходившие мимо военные отдавали ему честь, при чем он крайне конфузился. Это был человек весьма оригинальный: правдивый, честнейший, пылкий до сумасбродства и либерал в душе. Он очень легко поддавался мистификации, что мы знали еще в Пятигорске, быв дружески с ним знакомы. Когда мы пришли к нему и увидели, что при нем в услужении был крепостной человек, которого он очень любил и баловал, то в шутку заметили ему: "Как это, Николай Романович, вы декабрист, а еще пользуетесь крепостным правом и имеете при себе в услужении раба?" - надо бы видеть, как он сконфузился и растерялся, приняв шутку за чистую монету; начал оправдываться тем, что взял его единственно для того, чтоб дать ему вольную, потуплял глаза, как будто уличенный в каком-нибудь дурном деле, так что мы едва удерживались от смеха и едва уверили его, что эта была шутка, что в Сибирь за своими барынями многие из крепостных девушек поехали, чтоб служить им.

   У него мы познакомились с одним Преображенским полковником, фамилии не помню, который был при кончине Одоевского, нашего милого поэта и друга. При поездке нашей на Кавказ любимою нашею мечтою всю дорогу было увидеть его и Нарышкина, Михаила Михайловича, спутников наших, с которыми мы выехали из крепости в Сибирь, и как было грустно нам узнать, что его уже нет на свете. Мы очень много говорили о нем. Каким знали мы его в тюрьме, таким точно и остался он до конца: всегда или серьезный, задумчивый, во что-то углубленный, или живой, веселый, хохочущий до исступления. Он имел порядочную дозу самолюбия, а как здесь он увидел во всем блеске удальство линейных казаков (он был в Нижегородском драгунском полку, но прикомандирован к казачьему), их ловкость на коне, поднятие монет на всем скаку, то захотел непременно достигнуть того же, беспрестанно упражнялся и, конечно, не раз летал с лошади. Да, если б он был жив, то, конечно, оставил бы своей милой родине, пламенно им любимой, много прекрасных, возвышенных идей в звучных, прекрасных стихах; но ревнивая смерть нежданно похитила его во цвете лет из этого мира, и сбылось то, что он как бы предсказал, написав еще в Чите в своем стихотворении под заглавием "Предчувствие":

  

   И грубый камень,

   Обычный кров немых могил,

   На череп мой остывший ляжет

   И соплеменнику не скажет,

   Что рано выпала из рук

   Едва настроенная лира.

  

   В Ставрополе нам отвели хорошую квартиру у одного купца, претендовавшего на звание цивилизованного человека, но на самом деле больше подходившего к московскому гостинодворцу 1820-х годов; претензия же его на цивилизацию возродилась по следующему случаю: он имел торговые дела в Таганроге, бывал там часто и по этим же делам был знаком со многими иностранными негоциантами. Они постоянно подшучивали над его бородой, говоря, что образованному человеку постыдно носить бороду наподобие какого-нибудь мужика и что через бороду он даже лишен возможности бывать в клубе и благородном собрании (тогда борода была еще в гонении и немногие дозволяли себе это отступление от общего обычая; видно, что петровская пошлина на бороду еще тогда не утратила своей силы). Прислушиваясь к этим убеждениям, он мало-помалу начал склоняться на них, и вдруг им овладела отчаянная решимость сбрить свою бороду и открыть себе вход во все европейские собрания и получить патент на цивилизованного человека. Цирюльник сначала коротко срезал ему бороду и усы, затем гладко их выбрил - и вот готов новый цивилизованный европеец. "Но когда, после операции, я посмотрел на себя в зеркало, - рассказывал он, - то лицо мое показалось мне величиною в палец, тут, господа, я уже не выдержал и, верите ли, слеза прошибла меня. Поздравление моих друзей-искусителей, обеды с шампанским, вход в их семейства, конечно, развеселили меня; но когда я собрался домой, меня крепко взяло раздумье. Кажется, ничего дурного не сделал, а совесть стала мучить меня, как будто изменника своей родине. По приезде домой еще большая мука ожидала меня: жена сперва не узнала меня, а когда узнала, то так осердилася, что и на глаза не пускала, а потом, хотя и помирилась, но все же попрекала, зачем изменил обычаю отцов". Весь этот рассказ он сопровождал очень смешной мимикой, так что все слушавшие его от души хохотали.

   По приезде в Ставрополь мы явились к начальнику штаба, полковнику Александру Семеновичу Трескину, который представил нас нашему полковому командиру генералу Ивану Михайловичу Лабынцеву, тогда известному кавказскому герою, который и назначил нас в 3-й батальон своего знаменитого Кабардинского полка, в 7-ю роту, которою командовал капитан Владимир Васильевич Астафьев. В этом полку из наших сибирских товарищей был один Вегелин. Полк наш находился на реке Лаба в отряде генерала Засса, знаменитого тогда своими летучими набегами на аулы, своею отвагою, предприимчивостью, ставшими грозою для всего враждебного нам закубанского населения, так что крикливых детей своих матери стращали Зассом. Рассказывали, что он однажды, перед каким-то важным набегом, распустил слух, что Засс умер; говорили, что и гроб был поставлен, и многие из мирных черкесов, пребывавших в отряде, пропустили эту радостную весть по аулам, а он в ту же ночь с казаками вышел из лагеря, приказав следовать за собой пехоте, совершил внезапный набег и разгромил аул. Но по возвращении, как рассказывали бывшие в экспедиции офицеры, речка, которую перешли вначале вброд, при обратном движении сильно поднялась, так что пехоту переправляли на конях, а орудия были почти покрыты водою. Эту переправу и все движение совершал отряд под прикрытием нескольких рот кабардинцев, под начальством поручика или штабс-капитана Ивана Николаевича Струкова, который геройски отбивал все отчаянные нападения черкесов. Пока переправлялась колонна и раненые; а когда уже весь отряд был на другом берегу и выстроен, он переправил свои роты также постепенно, а за остальными, подогнем орудий с другого берега, переправился и сам.

   Пробыв в Ставрополе дней шесть, мы отправились в станицу Прочный Окоп, штаб-квартиру Кубанского казачьего полка. Тут мы нашли из наших товарищей одного Михаила Александровича Назимова, который сообщил нам все сведения относительно нашей будущей службы, об экспедициях, обо всем, что необходимо иметь для походов. Сообщил нам, что здешнее начальство разрешило нашим товарищам в походе быть верхом, иметь вьючную лошадь для вещей, как все офицеры кавказских войск в экспедициях, но, разумеется, мы должны были носить солдатские шинели и иметь за плечом солдатское ружье и патроны. По его же совету мы заготовили себе вьюки и лошадей. В это же время приехал генерал Засс, и мы отправились являться к нему в крепость Прочный Окоп, расположенную в одной версте от станицы. Мы представились генералу и были приняты им очень радушно.

   Генерал Засс был еще молодой, средних лет человек, высокий и стройный. Он носил серую черкеску с кинжалом у пояса - общий костюм черкесов и казаков; с проницательными голубыми глазами, с огромнейшей длины русыми усами, орлиным носом и чрезвычайно живыми движениями - он и наружностью своею поддерживал молву о его подвигах. Он приказал нам отправляться в отряд к своему полку, но ни слова не сказал об экспедиции. Он терпеть не мог, чтобы кто-нибудь знал о его преднамеренных движениях или выражал свои соображения о его планах; их никто не знал, так таинственно он вел свои дела.

   От него мы пошли к нашему товарищу Вегелину, который на форштадте нанимал небольшую комнату, безукоризненно опрятную, с белейшими полами и сетками в окнах от мух, комаров и мошек. Александр Иванович Вегелин, личность очень занятая собой, любил покой и возможный комфорт; он был всегда серьезен и важен, смотрел на все критическим взглядом, выражался докторально, хотя и нельзя сказать, чтобы толково; любопытно, что все наши товарищи прозвали его диктатором. Он, с другим его товарищем по Литовскому корпусу - Игельштромом, где они оба командовали саперными ротами, кажется, за отказ присягнуть Николаю, были осуждены в работы и присланы к нам, в Читу, и оттуда выпущены раньше нас. Мы застали их на Кавказе: Вегелина - портупей-прапорщиком, а Игельштрома - офицером, командовавшим полуротой саперов. Константин Евстафьевич Игельштром, один из числа 34 (?) детей отца его, генерала Игельштрома, был совершенною противоположностью Вегелину. Это был школьник в полном смысле слова, всегда веселый, беззаботный и действительно несносный, когда хотел кому-нибудь надоесть; но оба они были славные личности, благороднейших и честнейших правил и добрые товарищи.

   Получив приказание отправляться в отряд, где ожидали движения, мы, возвратившись на квартиру в станицу и приготовив все к походу, сели на коней и отправились сперва в крепость, чтобы захватить Вегелина, который тоже отправлялся в отряд; М.А. Назимов уехал еще раньше.

   У Вегелина был слуга из России, молодой малый, а нам генерал дал донского казака; мы уложили все наши вещи в телегу и направились к Кубани. Крепость была расположена на высокой горе, и дорога вниз к реке была высечена в скале, имея с одной стороны отвесную стену, а с другой скат, поросший луговою зеленою травой.

   Мы с Вегелиным ехали верхом, а брат присел сзади на повозку, но потом сошел, и только что слез с повозки, как лошадь в возу как-то оступилась, телега попала на край кручи и в тот же момент опрокинулась; лошадь, кучер, воз - все это полетело вниз. Мы были уверены, что и лошадь, и человек были убиты, так как воз, по крайней мере, пять или шесть раз перевертывался, пока долетел донизу, - и что же?! Оказалось, что воз даже не развязался, так крепко он был увязан, лошадь осталась невредимой, человек тоже, только на несколько минут как будто, потерял сознание от страшного кружения.

   Гора эта составляла берег Кубани и была очень высока. Отделавшись так счастливо, мы от всего сердца возблагодарили Бога и, спустившись вниз, переправились за Кубань вброд. В то же время в отряд шел казачий полк, с которым мы и располагали идти вместе; но потом узнали, что полк остался дневать на той стороне реки. Пускаться в ночь одним было опасно, и мы тоже расположились на ночлег возле полка. Под большим ветвистым дубом мы разостлали свои бурки, велели разложить костер, поставили чайник и, осушив его, передали людям чай и сахар, а сами улеглись спать. Безграничная степь, ароматный чистейший воздух, шум быстрой Кубани скоро нас усыпили.

   Фырканье лошадей и собиравшиеся тучи хотя и предвещали дождь, но ночь прошла покойно. С рассветом мы пустились в путь, и только что тронулись с места, как началась гроза и пошел дождь, но бурки и башлыки не дали нам его почувствовать, да, к счастию нашему, и дождь шел с перерывами и часто разъяснивало. Вся эта дорога от Кубани до Лабы, где стоял наш отряд, простиралась на 50 или 60 верст, и вся эта сторона Кубани находилась во владении мирных черкесов, обитавших по берегу Кубани. Несмотря на то тут часто появлялись хищнические партии, переходившие через Кубань для грабежа. Они угоняли скотину у казаков на линии, а иногда и у своих братьев, мирных черкесов. Так однажды, года два тому назад - как рассказывал наш казак, - отправлено было 26 донских казаков для следования в какую-то крепостцу. На реке Чемлык, единственной на этом простран