Главная » Книги

Надсон Семен Яковлевич - Дневник 1875 - 1876 годов, Страница 3

Надсон Семен Яковлевич - Дневник 1875 - 1876 годов


1 2 3 4 5

я до ее руки и, может быть, в последний...
   Потом мне пришлось обносить конфетами всех и слышать то очаровательное merci, которое повлияло на меня столь сильно на Пасхе. Боже! Как я был счастлив! Кроме того Анна Арсеньевна нашла, что я очень стройно держусь и что я особенно как-то причесан, хотя, собственно говоря, я совсем никак не был причесан. Кто-то нашел, что я похорошел и вырос. Наконец все разъехались, мне пора идти спать! А завтра меня ждет гимназия, со всеми ее обычаями и стеснениями, которые так невыразимо противны для меня.
  
   29 ноября 1875 года. Суббота
  
   Мелькнуло, как во сне или волшебной панораме, "ее" личико и исчезло, оставив по себе одно отрадное, дорогое воспоминание! Я дома, сижу у стола в детской и пишу под аккомпанемент говора немки-гувернантки! На неделе ничего не случилось, записывать нечего. Разве можно занести то, что Милютин похвалил мое сочинение на вольную тему, которое попалось ему под руку, когда он вошел в наш класс. Учитель отозвался ему обо мне в самых лестных выражениях, что мне очень приятно. Вальберг сильно болен; у него брюшной тиф. Душевно сожалею.
   Намереваюсь завтра сходить в институт, самому стыдно, что так давно не видал дорогую Нюшку. Впрочем, в прошлое воскресенье я не мог у нее быть, так как должен был быть в гимназии на обедне по случаю храмового праздника. Больше писать нечего. Меня преследует всюду скука, апатия, из которой я выхожу лишь тогда, когда вспоминаю или о жизни в Алсуфовом Берегу, или о Марье Арсеньевне.
  
   20 февраля 1876 года. Суббота (2 месяца назад Надсону исполнилось 13 лет)
  
   И я сжег все, чему поклонялся. Поклонялся всему, что сжигал!
   Пять месяцев ничего не писал я в дневник, сегодня, наткнувшись нечаянно на него, вздумалось мне опять приняться за старое занятие и поделиться с бумагой своими впечатлениями. Пять месяцев - время небольшое, а между тем я сильно изменился. Недавно, кажется, я писал в моем дневнике в каком-то восторженном тоне всякую чепуху, а теперь не знаю, каким образом дошел до сознания, что все, написанное мною, в высшей степени глупо, и я краснею, перечитывая мой дневник, за самого себя, с моими нелепыми тогдашними мыслями, мечтаниями и всякой другой чепухой. Я решил (и сознаю, что хорошо сделал), что разыгрывать пошленькую роль вздыхателя с моей стороны ужасно глупо, а вследствие этого я не буду обнаруживать ни перед кем моих чувств, чтобы после не краснеть за них.
   Несколько раз я пытался догадаться и объяснить себе то чувство, которое я так громко называл любовью; мне кажется, что это не что иное, как вредное влияние тех романов, которые поглотил я в детстве. От этого глупого чтения воображение мое везде начало рисовать таинственные приключения, прогулки при луне и тому подобные ужасы, которые, к счастью, никогда или почти никогда не встречаются в действительной жизни. Я рад, что наконец образумился, что перестал заставлять себя думать только об одной моей (так называемой) любви, которой вовсе нет и не было. Я пришел к заключению, что все это временное увлечение или, правильнее говоря, ослепление, которое, слава Богу, минуло; я наконец понял, чего я хотел: я хотел жить так, как не живут другие мои сверстники, хотел думать так, как они не думают, одним словом, хотел выделиться, стать выше их, обратить на себя внимание, сделаться предметом всеобщей похвалы и удивления. Бессмысленные желанья мои, к счастью, не оправдались, и я получил вместо ожидаемых похвал одни только насмешки, которые заставили меня задать себе вопрос: "Неужели все смеются надо мною без причины?" Нет, не может быть, чтобы без причины, - решил я, - так как без причины смеются только дураки, а что всех тех, кто надо мною смеялся, назвать дураками было невозможно, в этом я никогда не сомневался. "Следовательно, - вывел я заключение, - несмотря на то, что мое самолюбие огромное, - и даже до глупости огромное самолюбие пострадало от этого заключения, - я достоин этого смеха". Этого было довольно, я вышел на хорошую дорогу и стал искать, что именно во мне смешно. Добравшись до этого, я начал додумываться, отчего развились во мне эти смешные стороны, доискавшись наконец, что причиной всему - во-первых, раннее чтение романов и, во-вторых, воспитание почти без присмотра и добрых советов, я решился искоренить в себе эти смешные стороны, а если и будут просыпаться у меня иногда глупые стремления, то не буду выказывать их перед теми людьми, мнением которых я дорожу. Слава Богу, наконец-то попал я на истинный путь!
   Во время этих пяти месяцев особенного ничего не случилось, разве только можно занести в дневник, что был на балу у Сазоновых и вел себя не так глупо, как прежде, был разговорчив и даже (вот до чего дошло) танцевал несколько раз польку с Сашей! На другой день была свадьба Антонины Васильевны, сестры тетиной. Праздновали ее на квартире Григория Васильевича. Были Кавронские, много других дам и мужчин, знакомых и незнакомых. Марья Арсеньевна была хороша, как всегда, но мне что за дело до этого: я тринадцатилетний мальчик и буду им, а не стану корчить из себя влюбленного! На Масленице были на балаганах два раза, а на Рождество (как я непоследовательно рассказываю) плясал очень часто. Ну, больше писать не о чем, может быть, долго не возьму опять в руки дневника: лень одолевает.
  
   P.S. Прочел только что "Обыкновенную историю" Гончарова. Порядочно - но "Обломов" мне больше нравится. Ах, какой я дурак, в самом деле, был прежде, с моим романическим бредом и мечтаньями!
  
   16 мая 1876 года. Воскресенье
  
   Скверное настроение духа: досадно на самого себя и на всех других; что же? Может быть, я и имею причину? Не писал я давно, потому что была лень. Не стану ничем ее оправдывать, потому что солгу в дневнике, а таким образом обману самого себя.
   С некоторого времени я стал сильно присматриваться к себе и другим. Я понял, что для того, чтобы быть хорошим писателем, надо хорошо изучить человеческую натуру, и чем раньше начать изучение ее, тем успешнее пойдет вперед это дело. Я присматриваюсь как к людям вообще, так и к каждому в особенности, и вижу, как все они далеки от моего идеала человека, который создало мое воображение. Я думал, например, что люди помогают другим беднякам из сострадания, но мне пришлось скоро очень разочароваться: дядя (которого я считал за очень хорошего человека) говорил как-то, что ему ужасно надоели дела по Дамскому Лазаретному Комитету (учреждение богоугодное), и что он пока "не видит для себя никакой пользы" от того, что хлопочет и тратится в пользу бедных.
   Досадно мне было на себя и на людей за это разочарование, ну, да что ж делать, когда-нибудь надо бы было узнать правду. Нечего целый век обманывать себя и других, говоря, что мы живем для того, чтобы приносить пользу.
   Мы должны жить для этого, но где же эти идеальные Лео, которых выставил Шпильгаген в своем романе "Один в поле не воин"? Едва ли они есть в нашей благословенной России, а если и есть, то не смеют приняться за дело: их забросают грязью, назовут либералами и вольнодумцами, а назовут те, которые втайне будут им сочувствовать!
   Я поставил своею целью сделаться романистом, я не знаю, достигну ли я ее или нет, но во всяком случае я надеюсь, что мои наблюдения принесут кому-нибудь пользу, хотя это и будет одна капля в широком просторе житейского моря (преглупая фраза, не правда ли?). Мне досадно на себя, что я не сильный, не могучий Лео, а так, как и все прочие в мои лета, бесплодный мечтатель, никому не приносящий пользы своими грезами, которые, если верить "Обыкновенной истории", никогда не осуществятся. Скверная доля! Весна и лето
  
   30 мая 1876 года. Воскресенье
  
   Хотя по календарям весна началась гораздо раньше, но зато это и было только по календарям, так как 10 мая в богоспасаемом Питере снег лежал как ни в чем не бывало. Настоящая весна, в полном смысле этого слова, началась только за несколько дней до сего времени; зато что за весна! Жара страшная, солнце неумолимо печет людей и животных, как будто желая их превратить в кушанья. Ну, однако я порядочную чепуху несу, не прекратить ли пока свои разглагольствования?
  
   31 мая 1876 года. Понедельник
  
   Третий урок, сегодня экзамен русского языка. Я по грамматике решительно ничего не знаю. На беду еще приехал генерал Исаков, ну что, если Докучаев вызовет меня при нем! Беда да и только, тогда не только двенадцать, дай Бог десять получить. У меня душа ушла в пятки. На первых двух уроках писали сочинение. Тем было три:
  
   1) Летний вечер в деревне.
   2) Характеристика Петра Великого.
   3) Взгляд Карамзина на покоренье Казани.
  
   Я писал на первую тему. Навалял строчек семь, а дальше что писать и не знаю. Наконец мне пришла в голову счастливая мысль: приклеить как-нибудь к описанию вечера грозу. Задумано - сделано, и гроза отправилась в докучаевский портфель вместе с кучею других произведений нашего класса.
   На скуку пожаловаться не могу, так как во время экзаменов трудно скучать. Вчера в первый раз ездил на пароходе в Петергоф. Море, или, вернее говоря, залив произвел на меня очень сильное впечатление. Подробностей описывать не стану: некогда, сейчас Докучаев войдет в класс. Пока все экзамены выдержал: главные трудности - алгебру и арифметику - перешагнул, получив по шестерочке: "и то хлеб", как говорит В. Он срезался - очень сожалею. Получил по алгебре годовой - 6, экзаменный - 4. Эти две науки для меня с ним - Сцилла и Харибда. Однако что-то я слишком расписался, то и гляди Докучаев застанет за сим занятием!
   Того же числа вечерние занятия. Просматривая свой дневник, я с удивлением увидел, что там нет ни слова о происшествиях на Пасхе, а между тем они стоят быть занесенными на страницы этой тетради. Собственно говоря, это всего одно происшествие. Недели за три до Пасхи я увидал у моего товарища М. несколько листков желтой почтовой бумаги. Спрашиваю: "Что это такое?" - "Это моя роль", - отвечает он, показывая мне заглавный лист, где крупным красивым почерком выведено:
  
  
  

Роль Жевакина из пьесы, "Женитьба" Гоголя

  
   Я - страстный любитель домашних театров и потому начал расспрашивать Мельницкого, у кого он будет играть, кто затеял это, откуда раздобудут костюмы и тому подобное. Он мне сказал, что театр будет у Чичаговых. Ах, надо заметить, что накануне этого дня я был у моей кузины А.НАбариновой и видел у нее бойкую барышню, лет 14, которую зовут Люд. Викт. Чичагова. Она и Нина Абаринова - совершенно современные барышни, конечно, обе уже успевшие влюбиться в каких-то Колей, говорящие по-французски и страшные охотницы до интриг. Случайно мне удалось завести с ними одну: от Мельницкого я раньше слышал фамилию Чичаговых, а потому и сказал как-то Нин. Абар: "Я знаю Люд. Виктор., так как много о ней слышал".
   Нина вдруг обернулась к Чичаговой и сказала ей: "Ах, Миля, видь это все противный Ребендер ему разболтал".
   Я и знать не знаю, что это за Ребендер, однако счел своим долгом заверить, что это - действительно он. Федя с недоумением посмотрел на меня, но я дал ему знак молчать и через несколько времени урвал минутку сообщить, в чем дело. Федя согласился с удовольствием поддерживать мою невинную ложь, и мы пошли с ним пускать такого туруса на колесах (или, по выражению французского учителя г.Варена, "на турусах, на колесах"), что они окончательно уверились, что мы знаем этого "противного Ребендера". Но вдруг Люд. Викт. спросила:
   - Да как же вы знаете Ребендера, когда он не во второй, а в третьей гимназии?
   - Ничего не значит, - храбро возразил Федя, - у меня там целая компания знакомых: Абжелтовский, Абрамович (тут он прибрал такие фамилии, которых, я думаю, никто еще и не слыхивал).
   - А что, его сестра приехала? - вдруг спросила Миля, обратясь к Феде.
   - Приехала, - уверенно ответил он, - нет, позвольте, как же... приехала, приехала...
   Я слушал да смеялся втихомолку. Таким образом завели мы интригу с Абариновой и Чичаговой. Приехав в гимназию, мы выбрали по листку из ролей братьев Мельницких и на этих листках послали письма к Нине. Это был последний удар их неверию. Теперь они окончательно уверились, что все это - правда. Ну, если уверились, тем лучше для нас. Мы продолжаем до сих пор нашу интригу и сводим с ума Нину; Милю мы не видели с тех пор. Нина, как говорит Федя, имела глупость в меня влюбиться. Что же, на здоровье!
   Предполагаемый, но неудавшийся театр Чичаговых навел меня на мысль учинить такую же штуку, Федя поддержал мое предложение, и решено было, испросив предварительно согласие Николая Николаевича (дяди Феди), привести в исполнение нашу мысль. С его стороны не было препятствий, и вот мы принялись хлопотать, переписывать роли, закупать нужное. В последнюю ночь клеили декорации, несмотря на то, что внизу был бал и нас приглашали танцевать. Настал с нетерпением ожидаемый вечер. Можно легко представить наш ужас, когда мы вдруг узнали, что Вася окончательно не знает большей половины роли и не имеет нужного костюма. С костюмом кое-как наладили, а роль думали, что сойдет, и думали не напрасно. Перед обедом Федя и его товарищ Философов отправились гримироваться. Остальным лицам это было лишнее. Философова узнать было нельзя: он был превосходно загримирован.
   Все собрались около шести часов. Была сделана последняя репетиция, и наконец, когда публика разместилась, - зрителей было человек до пятидесяти, - решили, что пора поднимать занавес.
   Первая пьеса была водевиль Баженова "Бедовая бабушка". Перед открытием занавеса две девочки: бабушка (С.Н.Мамантова) и внучка (М.А. Пещурова) поместились на сцене. Уморительно было видеть их перепуганные личики и смотреть, как они крестились перед началом. Наконец занавесь поднялась.
   Глаша (внучка) начала довольно бойко, но бабушка, и без того говорящая обыкновенно неясно, заголосила таким неистовым дискантом, что зрители и актеры за сценой не удержались и фыркнули. Бабушка, не конфузясь, быстро продолжала свою роль, качая в такт головою, убранною чепцом.
   Через несколько времени на сцену должен был выйти доктор, которого роль исполнял А. И. Философов. Его выход был превосходен.
   Потом появился и я. Как только я вышел на сцену, множество зрителей сильно смутило меня, но я, запихав подальше страх, чисто заговорил свою роль; вскоре я освоился с новизною положения, и голос потерял свое прежнее дрожание.
   Первая пьеска сошла довольно удачно, настала очередь второй. Большая часть актеров очень плохо знала роли (в том числе и аз многогрешный).
   Открылась занавесь, Федя отлично сказал свой монолог. Затем Философов сыграл также недурно. Потом показалась супруга Феди (Е.М. Пещурова), наконец я, а после меня Вася. Этот начал довольно твердо, но потом обращался ко всем шепотом с вопросом, что дальше? Мы фыркали, а он, не смущаясь, нес ахинею, как будто так и должно быть.
   Я не стану перечислять некоторых довольно значительных неудач, так как придется слишком много писать, скажу только, что конец пьесы вышел отвратительный. Это не помешало однако ж публике хлопать и награждать трех барышень картинками с конфетами, Федю - лавровым венком, Философова - множеством тостов за его здоровье, а остальных неумолкаемыми аплодисментами.
   После театра отправились танцевать. Много было острот между публикой по случаю последней пьесы "Две гончие по одному следу", острили насчет актеров. И общий приговор был таков, что вообще играли сносно. Ну что ж, нам, не слишком славолюбивым актерам, больше ничего не было надо!
   После танцев все перепились ужасно. Один воспитанник из царского училища, с которым я пил брудершафт, не мог потом добрести домой и остался ночевать, так же, как и я, у хозяина.
   На другое утро я чувствовал себя очень дурно, однако это мне не помешало смяться над вчерашним нашим состоянием. Я хоть и был пьян тогда (9 рюмок портвейна - не пустяк), но между тем не утратил способности наблюдать, а потому мне все вчерашнее казалось таким карикатурным, что я не мог вспомнить о нем без хохота!
  
   2 июня 1876 года. Среда
  
   Раннее утро, еще нет и четырех часов. Солнышко еще не встало, и только розовые края облаков, похожих на клочки ваты, живописно разбросанные по голубому фону, предвещают его скорое появление. В воздухе свежо от легкого ветерка, который слегка шевелит деревья, выглядывающие из-за крыши гимназии. Где-то кричит петух, еще дальше чуть слышно доносится до меня крик другого, отвечающего на приветствие. Ага, вот и солнышко облило золотом трубы на крыше и провело от них длинную тень. Как ни однообразен и скучен вид нашей гимназии, но все-таки есть что-то отрадное видеть первые признаки утра, дающего себя знать чириканьем воробьев с нашего плаца и цветом плывущих над ним облаков. Здание гимназии, угрюмое и неприветливое, принимает совсем другой вид, когда солнечные лучи оживляют его темные выступы и обливают золотом стекла окон.
   Сегодня экзамен, я порядком-таки боюсь: хотя отдел о кругах и успел повторить, но все-таки далеко не вполне уверен в хорошем балле, не только в хорошем, даже - в удовлетворительном! Ну, да авось сойдет! Я - русский человек, следовательно имею право это сказать.
   Ах, как хорошо это бледно-голубое утреннее небо с мелкими розоватыми облаками! Как свежа, ярка зелень деревьев! Как весела песня птичек! Скорей бы в деревню - погрузиться всецело в наблюдения природы, которую я так глубоко, страстно люблю!
   А во многих наших журналах в последнее время частенько стали попадаться несправедливые насмешки над любителями природы: то говорят, что весной нечем восхищаться, что в это время - как выйдешь на улицу - грязь и грязь! Верно, что каждое время года имеет свои недостатки, но зато оно имеет и достоинства, о которых господа журналисты почему-то умалчивают.
   Да наконец кто мне говорит, что есть в Петербурге весна? Разве можно назвать этим именем возрождение нескольких садов, которыми небогата наша столица, или смягчение морозов? Какая же это весна, если 10 мая нельзя высунуть нос на воздух, боясь его отморозить. Нет, в Петербурге весны не бывает, весна - на юге, весна - в глуши, вдали от больших городов, в деревнях и селах. Там настоящая, не исковерканная человеком природа, там уже не встретить обстриженных и обрезанных рядов акаций по садам; вот где надо искать Чародейку-Весну, а не жалкое ее подобие, ежегодно наступающее в Петербурге. Но и он бывает иногда хорош; хорош не так, конечно, как южные места, а как-то своеобразно, оригинально. Жалко, что это "иногда" случается слишком редко, и не всем бывает удобно любоваться Петербургом в его красивейшие минуты. Так, например, не всякий захочет встать в четыре часа, чтоб любоваться первыми отблесками солнечных лучей, искрящихся в водах Невы и блестящих в позолоте ангела на Петропавловской крепости и корабля - на Адмиралтействе. После, вероятно, буду еще писать, писать больше не могу - не о чем, да и некогда!
   Того же числа 1-й урок. Вот и экзамен. После того, как я написал сегодня утром несколько строк в дневнике, пошел я прогуливаться по коридору, заглянул в спальную камеру да и соблазнился: пошел да и лег спать. Сначала я возымел твердое намерение только полежать и опять приняться за повторение, но этому намерению не привелось осуществиться: я лег да и заснул; не знаю, долго ли я спал, но только, когда проснулся, слышу звонок. Я думал, что это строиться к чаю, и поэтому встал и направился в залу, но там было пусто. Оказалось, что звонок был из классов, что я проспал чай и утренние занятия. Есть мне хотелось ужасно! На мое счастье, наткнулся на Философова, с которым и отправился в кухню. Он раздобыл мне хлеба, за что я ему чрезвычайно благодарен!
  
   3 июня 1876 года
  
   Вчера по геометрии годовой у меня 7, экзаменный 8. Я очень доволен этим баллом. Завтра прочтут списки по русскому языку; завтра же экзамен по естественной истории. Я пока успел пройти одну только ботанику, о минералогии понятия не имею, не посплю сегодня ночь - выучу!
  
   4 июня 1876 года
  
   Пятница, утренние занятия. Сегодня ночь почти совсем не спал и успел пройти восемь билетов по минералогии, а всех десять. Ничего, два успею!
   С каким наслаждением вывел я сегодняшнее число - 4! Скоро, через три дня наступят каникулы, у Феди же - завтра, счастливец!
   На каникулах я буду жить в деревне Дидвино, Новгородской губернии, по Николаевской дороге, 12 верст со станции Полежалы в сторону. На каникулах буду заниматься с Антониной Васильевной английским языком, она уже обещала мне это. Наши поедут, кажется, 10-го числа за границу. Я не очень завидую Васе! Меня чрезвычайно интересует знать, сколько я получу сегодня по естественной истории, тем более что ничего не могу предположить, - хотелось бы десяточку! И очень хотелось бы.
   Многие из моих стихов я отдавал Жор - ву, не списывая их в свою тетрадку, где все они собраны. Теперь у него их набралось несколько. Это самые древние первые мои опыты, но в них, как мне кажется, больше чувства, чем в теперешних. Я их спишу пока в дневник, а потом отсюда в мою тетрадку.
  
   ФАНТАЗИЯ
  
   Ночь благовонной тишиною
   И южной прелестью полна;
   Над спящей мирным сном землею
   Горит, как медный шар, луна.
   Вдали, обросший весь кустами,
   Стоит твой домик над рекой;
   Облитый лунными лучами,
   Белеет в чаще он лесной.
   В твоем окошке, замирая,
   Лампадки слабый свет блестит,
   Как будто нитка золотая,
   Он, в речке искряся, дрожит.
   Быть может, ты теперь читаешь,
   Иль растворив окно, мечтаешь
   Под звуки песни соловья.
   Иль пред иконою святою
   С молитвой жаркою стоишь
   И, верой полная живою,
   На лик Спасителя глядишь.
  
   5 июля 1876 года. Суббота
  
   Скоро, через два денька, считая сегодняшний, кончатся экзамены, а там за ними - светлая перспектива каникул! Вчерашний экзамен сошел замечательно хорошо: годовой 9, экзаменный - 11, одно досадно, что не десять годовой, а то все равно - 11 или 10 получить на экзамене, в среднем-то все-таки десятка окажется!
   Нет, хоть и совестно перед самим собою, а приходится признаться, что Елизавета Михайловна Пещурова (сестра М.Я.Пещуровой) очень нравится! Да и в самом деле, чего ради я буду стыдиться того, что не в моей воле? Ведь это значит принуждать себя увериться, что я еще ребенок, ничего не понимающий, начитавшийся глупых романов и ищущий их везде! Зачем же я буду говорить, что я таков, если я иной на самом деле! Моя воля, конечно, никому не открывать этого, что я и намерен сделать, во избежание насмешек! Хотя бы поскорей выйти из этого несносного детского возраста! Но довольно об этом, мне стыдно за самого себя, рука отказывается описывать подробности нашей встречи, как, когда и где я ее встретил и тому подобное!
   Послезавтра у нас экзамен по географии. Я рассчитываю на десять баллов, но если получу одиннадцать, буду несказанно рад, так как тогда, может быть, буду выше Руденкова, а чего доброго, и Львова. Это было бы отлично! Ниже пятого я не рассчитываю быть, а это значит, что скрипка моя!
   Я говорю о скрипке, не объяснив, что это значит: дядя Диодор Степанович обещал мне подарить скрипку, если я выдержу хорошо экзамены! Это дело слажено, а следовательно, летом у меня будет великолепнейшая скрипка. Я ужасно доволен! Это было моей задушевной мечтой с тех пор, как я начал учиться. Наш учитель музыки, А.Ф.Баганц, подарил мне свой сборник легких дуэтов для двух скрипок; первая играет мотив, вторая аккомпанирует. Из сорока восьми пьесок, помещенных там, я свободно играю двенадцать, остальные разучу летом. Хоть бы поскорей настало это так долго ожидаемое лето!
   В Любани, в пятнадцати верстах от Дидвина, будет жить Елизавета Михайловна, следовательно я ее буду видеть, так как наши часто будут ездить в Любань за всякой всячиной. Весело пролетят два месяца! Потом в гимназии долго буду помнить их со всеми удовольствиями каникул.
   Я решил этот час прошалберничать, по выражению Лысака, что и исполняю с величайшей легкостью.
   Пока еще книги не раскрывал по географии, а если бы раскрыл, испугался бы того, сколько нужно мне учить. Ведь я схватил только верхушки пройденного курса в этом классе, а положительно, как следует, не знаю ни одного предмета. Меня вывозит мое уменье гладко говорить: как только вызовут, я, не смущаясь, несу такую ахинею, в которую невозможно вдуматься, а учителя слушают, развесив уши, и ставят в заключение хороший балл. Часто я, отвечая историю, съеду на географию и естественную историю, с географии же на мифологию, и таким образом наговорю понемногу из разных отраслей знания, что вместе составит порядочный поток слов, пересыпанный первыми попавшимися в голову терминами! Перемена - с будущего урока примусь за географию!
  
   7 июня 1876 года. Понедельник
  
   Сегодня! Не верится просто, что сегодня каникулы. Как я рад! Хоть бы поскорей пролетали пять часов экзамена, а там - двухмесячная свобода - утешительно! Померанцев ругается свирепым образом: умора да и только! Только что кончается первый час, а уж четыре пули поставлены: Левашову, Иванову, Имеретинскому и Хрозоеколео. Кроме того, Янчунскому четыре балла!
   Вчера был в Павловске, время провел довольно весело. Был в Розовом павильоне, катался и катал других на гигантских шагах, качелях и других тому подобных снарядах. Дядя подтвердил свое обещание насчет скрипки.
   Вчера утром провожал Васю на железную дорогу: он ехал в Лугу. Я даже удивился самому себе: отчего я ему не завидовал? Я знал, что там будет Марья Арсеньевна, и между тем совершенно равнодушно отнесся к этому! Скоро я переменился!
  
   9 июня 1876 года. Среда
  
   7 июня вызвали по географии в последние три минуты. Я только что успел сказать несколько слов, как звонок прервал мои красноречивые разглагольствования. Я в страшной досаде: на прибавку балла и надеяться нечего! Читают: годовой девять, экзаменный... Ну, сколько-то, думаете - одиннадцать!!! Я испускаю радостный крик и бегу одеваться на каникулы.
   Послезавтра в деревню! Вчера ходил к дяде и... ура! Скрипка моя!
  
   16 июня 1876 года. Среда
  
   Вот я и в Дидвине, и скрипка у меня под столом. Одним словом, исполнились мои заветные мечтания. Не весело и не скучно, так себе. Лень писать дальше!
  
   23 июня 1876 года. Среда
  
   Раннее утро. Вчера вечером пришла мне фантазия лечь спать в строении, в котором предполагалось прежде устроить ледники. Спал я с работником Андреем и пастухом, мальчиком лет пятнадцати, Фомою. Заснули поздно, часов в двенадцать, а до тех пор я им рассказывал две сказки Гоголя: "Сорочинская ярмарка" и "Ночь перед Рождеством". Андрей заснул под конец, но Фома дослушал до конца и остался весьма доволен. "Ну, а теперь спать", - заключил я свой рассказ и растянулся на соломе, рядом с Андреем, прикрывшись его теплым овчинным кожухом. Через полчаса мы захрапели дружным трио и проспали до тех пор, пока арендатор не пришел будить Андрея и Фому, которым было время идти работать. Распрощавшись с ними, я захватил скрипку, с которой редко разлучаюсь, и вышел из ледника.
   За рекою пылала заря. На огнисто-алом фоне ее резко выделялись темно-зеленые кроны елей, окаймляющих с левой стороны сад. Сквозь их густую зелень просвечивала Тигода, гладкая, как стекло, вся залитая ярким сияньем зари. У нас во все горло кричал петух, и ему вторил другой из-за реки.
   Я отправился себе в комнату и под чириканье воробьев принялся писать свой дневник. Который-то час? У нас во всем доме ни у кого нет часов, но, кажется, солнышко уже взошло, так как на кухне и на стволах берез исчезли красивые отблески зари, хотя облака носят еще по краям ее отпечаток. Люблю я это раннее, немного свежее утро, это громкое ку-ку, доносящееся из соседней рощи, мирную картину трех деревень, ярко облитых алым светом. Все это - чисто русское, родное.
   Вчера целый день писал роли для нашего театра. Так как некоторые члены не одобрили выбор пьес, которые мы предполагали исполнить, то я хочу настоять, чтобы играли водевиль "Путаница", потому что там две мужские и две женские роли очень хороши. Кроме них есть еще незначительная роль лакея - Ферапонта. Ее можно поручить кому-нибудь из второстепенных актеров. Я переписал уже роли Елушиной и Ферапонта, начал переписывать роль Сатиной. Остается ее окончить и приняться за переписку Огрызского и Велевского. Обе роли - не маленькие.
   Третьего дня ездил за 17 верст верхом, в Любань, в надежде видеть Елизавету Михайловну, но надежда не оправдалась, я нисколько об этом не пожалел. Странный я, право, человек!
   В субботу праздник в соседней деревне - Коколайриках; я думаю переодеться крестьянином и, захватив скрипку, отправиться туда с Андреем.
   Больше писать не о чем, все течет своим порядком, как обыкновенная деревенская жизнь. Поваляюсь немного, а потом примусь оканчивать переписку ролей, даже не оканчивать, а пока еще только продолжать.
  
   29 июня 1876. года. Вторник
  
   Много нового испытал я за несколько последних дней. Перечислять подробно - значит исписать три таких тетради, как эта, поэтому я не скажу ничего о моих прошлых впечатлениях и перейду к настоящему.
   Сегодня Петров день, именины Петра Васильевича. Несмотря на то, что он теперь в Польше, в городе Плойке, его жена, Раиса Алексеевна, задумала справлять этот день. К обеду были позваны соседи - Охочинские, а на кухне угощалась целая ватага мужиков и баб. Удручающая картина: мужики и молодые девушки держали себя сравнительно прилично, а бабы - это верх безобразия.
   Сначала все шло порядочно, но к обеду, когда все перепились и начали во все горло голосить песни, в кухню лучше бы было и не заходить, так грустно было смотреть на пьяных крестьянок.
   Особенно скверное впечатление произвела на меня одна баба, по имени Ульяна. Попозже, часов в восемь, когда гости разошлись и только на кухне остались двое-трое мужиков с женами, я зашел туда и что же увидел? На кресле сидела Раиса Алексеевна и спокойно курила; в ногах у нее, с рюмкой водки в руке, валялась Ульяна, лепеча почти совсем неповинующимся ей языком: "Ты для меня дороже всего, тебе - сто рублей за улей цена, ты так... Такая барынька, благодетельница, что мне следует тебе ноги мыть да воду пить", - и она принималась покрывать безумными поцелуями руки и ноги Раисы Алексеевны.
   Мне было гадко видеть такое уподобление человека - животному, но я молчал, даже не молчал, а глядел вызывающим образом на "барыньку" Раису Алексеевну, как-то невольно вторил ее беспечному смеху, несмотря на то, что в душе я вовсе не смеялся.
   Через несколько минут, когда Ульяна выдумала и передо мною ползать на коленях, доказывая, что она мной "довольна", мне сделалось противно, и я поспешил уйти.
   Потом мне пришлось опять зачем-то сходить в кухню, гляжу - на полу, растянувшись, лежит Ульяна, с прикрытой какою-то тряпкой грязной, косматой головой!!!
   Вскоре дурное впечатление, произведенное на меня Ульяной, изгладилось совершенно: причиной этому - теплая летняя ночь. Садясь за чайный стол, я услышал, как на соседней мызе коверкали великолепную малороссийскую песню "Ганзя". Под предлогом, что надо дать простыть чаю, я схватил шляпу и скрипку и выбежал на балкон. На глазах блестели слезы восторга, я весь увлекся своей игрой, а вокруг будто слушала меня темная ночь, которая была обворожительно хороша. Дремлющая Тигода, полукруг полей, зубчатые вершины Белой Рощи, мирные избы Милаевки. Все это было одето беззвездным, темным покровом. Луна, как растопленный золотой круг, сквозила через зелень кленов и дубов и вдруг скрылась за облаком, позолотя его края. Пришел Болеслав Иванович, и мы долго пели и играли, нарушая покой и затишье летней ночи!..
  
   30 июня 1876 года. Среда
  
   Раннее утро. Я только что возвратился с охоты, если можно так назвать бесплодное двух-трехчасовое броженье с собакой по соседним рощам. Только и убил двух воробьев, и то хорошо для начала! Стрелял раз шесть по куликам, но все шесть раз дал промах, причиной, вероятно, моя горячность и отсутствие хладнокровия в то время, когда я вижу птицу.
   Весело было бродить по росистой траве с ружьем двустволкой за плечами, целить и стрелять, заряжать и снова стрелять. Пока больше писать не о чем, после, может быть, еще набросаю на страницы дневника несколько замечаний.
  
   1 июля 1876 года. Четверг
  
   Серый и пасмурный день. Небо в темно-серых облаках. Хорошо было бы идти на охоту, да лень одолевает. За сегодняшний день еще нечего писать, так как он еще начинается - всего теперь 12 часов, запишу только происшествия вчерашнего.
   Вчера, часов около пяти, Болеслав Иванович должен был отправиться на железную дорогу, чтобы ехать в город. Антонина Васильевна и я отправилась его провожать до деревни Чудской Бор, назад мы хотели идти пешком или подождать Марфу (работницу, которая везла Болеслава Ивановича), пока она вернется со станции, и ехать обратно в тарантасе домой. Доехав до Бора, мы с Антониной Васильевной вышли из тарантаса и отправились в лавку. Там, закупив что следовало, отдохнув и выпив бутылочку пива, мы порешили идти пешком потихонечку домой, в надежде, что Марфа нас догонит. Я вооружился длинною палкою от собак, и мы двинулись.
   По дороге купили дичи, отдохнули, поели винных ягод и опять пустились в путь. Не дохода до мызы Васильевых, я заметил, что за нами над бором висела густая, черно-свинцовая туча. Вдали погромыхивал гром. "Идемте поскорее, - советовал я Антонине Васильевне, - если не хотите вымокнуть". - "Успеем, - ответила она, - а не то доберемся до Коколайрики (Коколайрика - деревня, лежащая на нашем пути), там переждем грозу и подождем Марфу". - "Как хотите!" - ответил я.
   Только что мы вошли в Коколайрику, как раздался оглушительный громовой удар, и дождь полил, как из ведра. Мы вошли под навес одной избы. Хозяйка радушно разговорилась с нами, и скоро из окон начали высовываться любопытные личики детей. Антонина Васильевна оделила всех гостинцами.
   Меня поразило личико одной девочки - Маши, до того она походила на Лизу Пещурову; те же черты и, главное, те же чудные глубокие глаза. Я думал, что вижу перед собой Лизу, но девочка заговорила, и ее крестьянский выговор разрушил очарование. Но вот подъехала Марфа, мы сели в тарантас, а дождь будто нарочно припустил сильней, и мы приехали домой, измокшие до костей. Переоделись, напились чаю и улеглись спать!
  
   7 июня 1876 года. Среда
  
   Не писал так долго, так как ни на минутку не мог успокоиться: зубы не давали покоя. Сегодня, кажется, они решили, что могут мне дать один день отдыха, и вследствие этого не болят.
   Недавно с нами случилось странное происшествие. Ночь была великолепна, мы пели, болтали, я играл на скрипке, и незаметно время пролетело до полуночи. Разошлись по своим комнатам. Я разделся, лег в постель, взял в руки книгу, как вдруг слышу, что в комнате Антонины Васильевны скрипнула дверь. "Кто там?" - спросила Антонина Васильевна. Ответа нет.
   Минут через пять все снова замолкло. Я не обратил на это большого внимания и принялся читать про Картуша. Как вдруг я вижу - у моей двери нажалась ручка, и кто-то так сильно дернул за нее, что дверь соскочила с крючка и наполовину отворилась. "Кто там?" - спросил в свою очередь я. Опять молчание.
   Я рассказал через стену это происшествие Антонине Васильевне, и из нашего разговора выяснилось, что мы оба боялись. Пока мы перекликались, вошла Раиса Алексеевна спросить, отчего поднялся шум. Мы ей рассказали. Позвали арендатора, осмотрели все закоулки, - ничего нет! Странно!
  
   28 июля 1876 года. Среда
  
   Лень было писать, а потому я так долго не поверял своих впечатлений дневнику, а между тем многое надо бы записать.
   У нас, то есть в Дидвине, был гр. Вас, Ан. Ар. и Map. Ape. Не хочется мне сознаться, но также нельзя утаить, что Map. Ар. произвела на меня некоторое впечатление, хотя, правда, далеко не такое сильное, как прежде. Я с большим удовольствием заметил, что она страшно подурнела, но я не могу себе объяснить, почему именно это доставило мне удовольствие.
  
   18 августа 1876 года. Среда
  
   Грустно видеть, какое влияние на наш класс имеет Вал., Вин., Ор - ов и другие из их партии. Классу было скучно, и вот принялись за любимое занятие - задевать кого-нибудь. На сегодня была моя очередь, и ни одного голоса не было за меня. Б.И. говорил, что человек всегда сам виноват, если не сумел поставить себя в хорошее положение. Неужели это правда?
   Если это правда, значит, человек в данном случае виноват в том, что не обладает сильными кулаками! Если это правда, значит, правда, что таким людям, как я, нельзя жить на свете, в особенности меня удивило, что Азанчевский также принялся задевать меня. Впрочем, нечему удивляться: я знаю, что он умный человек, и что он, по всей вероятности, старается завоевать в классе положение Вальбергов, Орфеловых и разных других сильных мира сего. Он, вероятно, сообразил, что особенного греха в этом случае на его совести не будет, а класс примет его выходку с удовольствием и даст ему место среди своих тузов!
   Положим, что подобное рассуждение не лишено справедливости, но я не решился бы так поступить! Страшно мне это кажется, как порядочный человек может сделать подлость для своих выгод?
  
   Жалко и досадно, а главное
   Некому руку пожать
   В минуту душевной невзгоды!
  
   Ни одного человека не оказалось расположенного в мою пользу, никто, по крайней мере, не возвысил голоса, между тем как я, обдумав хладнокровно все это, могу смело сказать, что я был совершенно прав.
   Полчаса спустя.
   Нет, может быть, я и действительно сам виноват: по глупости или по самолюбию не поставил себя в первом классе как следует, а потому и приходится теперь платиться за это. Ну да впрочем, что прошло, то прошло, и так долго говорить об этом не стоит труда.
  
   24 августа 1876 года. Вторник
  
   На днях я получил записку, в которой сказано напыщенным и деловым тоном, что "г. режиссер Ф.Медников и г. секретарь Н.Философов объявляют о заседании". Будут обсуждаться все вопросы, касающиеся театра. Я не хотел было идти завтра в отпуск (в четверг - праздник), но делать нечего, придется изменить мое намерение, потому что не быть на совещании значит получить самые скверные роли, а я, понятно, этого не желаю. В лицах, участвующих в спектакле, произошла небольшая перемена, а именно: вместо А.Абариновой играть будет какая-то О.Писецкая. Что за особа, положительно не знаю.
   С Сашкой помирился. Мы с ним редко подолгу ссоримся! Славный человек во всех отношениях, жаль только, что немного непостоянен. Ну, да это пройдет со временем.
  
   25 августа 1876 года. Среда
  
   В последнее время мне все начало представляться в мрачном свете, и если бы не сочувствие русских герцеговинскому восстанию, я был бы уверен, что теперь ни у кого нет благородных движений души. Если они, впрочем, и есть, то проявить их почти невозможно человеку мало-мальски самолюбивому. Накричат, что хочешь быть выскочкой, что это донкихотство, а иные прибавят еще, что и подлость.
  
   27 августа 1876 года. Пятница
  
   Был в отпуску у тети Ани. Что я за слабохарактерный! После проблеска разума на страницах дневника опять появляется ерунда, но милая мне, дорогая ерунда, потому что она касается тех предметов, или, вернее, лиц, которыми я имел глупость быть заинтересованным. Так и теперь со мной случилось: опять влюблен! Ну, что мне поделать с моею влюбчивой натурой! Влюблен-то, главное, в кого? - В Полюшку. Жду с нетерпением воскресенья, чтобы... А, да и писать-то досадно! Дальше!
  
   27 августа
  
   &n

Другие авторы
  • Чернышев Иван Егорович
  • Яковлев Александр Степанович
  • Семенов Сергей Александрович
  • Гербель Николай Васильевич
  • Домбровский Франц Викентьевич
  • Врангель Фердинанд Петрович
  • Рунеберг Йохан Людвиг
  • Страхов Николай Николаевич
  • Морозов Николай Александрович
  • Забелин Иван Егорович
  • Другие произведения
  • Герцо-Виноградский Семен Титович - Герцо-Виноградский С. Т.: Биографическая справка
  • Горький Максим - Что должен знать наш массовый читатель
  • Добролюбов Николай Александрович - Литературные мелочи прошлого года
  • Хомяков Алексей Степанович - Д. П. Святополк-Мирский. Славянофилы (Хомяков. Киреевский).
  • Брюсов Валерий Яковлевич - Восстание машин
  • Жданов Лев Григорьевич - Цесаревич Константин
  • Вейнберг Петр Исаевич - Аристид Термаламаки
  • Флобер Гюстав - Искушение святого Антония
  • Григорович Дмитрий Васильевич - Карьерист
  • Болотов Андрей Тимофеевич - Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
    Просмотров: 472 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа