Главная » Книги

Семевский Михаил Иванович - Слово и дело!, Страница 6

Семевский Михаил Иванович - Слово и дело!


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12

казни подобных же проповедников, наводя страх на остальных, не уменьшали, однако, а, напротив, увеличили силу и значение проповеди об антихристе. Впоследствии, когда обнародуется побольше вершенных дел о тех из последователей этого учения, которым довелось побывать в Тайной канцелярии, тогда можно будет сделать свод этих проповедей и проследить их постепенный рост по содержанию и по местам своего распространения; до тех же пор мы должны ограничиться разбором каждого, возникающего по этому поводу дела в отдельности. При этом разборе мы не можем вдаваться еще в общий обзор этих интереснейших из всех толков народа о Петре, о государе, для тогдашней массы непонятном, странном, более того - вполне неизвестном... Его преобразовательный резец со страшною силой глубоко впущенный в самую сердцевину народной жизни, с ее поверьями, обычаями, суевериями, с ее добром и злом, безжалостно разил места наиболее чувствительные, самые дорогие для народа... Ошеломленный, забитый, народ не видел, да и не мог видеть, целей Преобразователя; для него были только ясны и больны те страшные средства, которые вели к чему-то, для него загадочному... Он видел изменение коренных своих обычаев, он видел наглых иноземцев, их возрастающее значение, видел или слышал о бесчеловечных казнях тысячи стрельцов, слышал (как ни глухи были застенки и как ни крепки записи, которые брались с подсудимых Тайной канцелярии о гробовом молчании), слышал о всем, что в них было, слышал об ежедневных истязаниях многих и многих из своих собратий; видел и слышал этот народ много и много такого, что в глазах его набрасывало густую тень на личность и на дела монарха... И вот этот народ жадно прислушивался к тем из учителей, вышедших из его же среды, которые брались разъяснять ему, в чем дело. Петр-де не государь, Петр не русский человек, он иноземец, он подменен в Швеции, в неметчине; нет, он ни то, ни другое... он антихрист! Он приводит все и вся к своей вере... он и сына запытал, потому-де, что сам антихрист "приводил царевича в свое состояние, а тот его не послушал, и за то его антихрист этот и убил до смерти..."
   Петр - антихрист! Теперь для народа все ясно... И чем сильнее веровал он в это учение, тем реже выдавались из его среды изветчики на проповедников сего учения; проносы были редки, почти случайны - и случались-то они либо от людей служилых, более или менее поднявшихся уже над уровнем народного развития, либо от женщин болтливых на язык и менее упорных в сохранении тайны... К числу их принадлежали и те три бабы, с которыми мы встретились в начале нашего рассказа на дороге в Пустоозеро.
   Все они были жительницы небольшого городка Таврова, лежащего в двенадцати верстах от Воронежа, при впадении речки Тавровки в реку Воронеж, которая верст пять от этого места сама впадает в Дон. Ныне незначительный посад, Тавров в петровское время имел большое значение и был обязан этим своему положению, весьма выгодному для постройки и сплава судов в Азовское море. Еще в 1699 году Петр, проведя почти всю зиму в Воронеже, заметил, что фарватер реки Воронежа, по причине заносов и обмеления, стал не очень удобен для сплава судов; вследствие этого верфь и Адмиралтейство, по воле Петра, перенесены были из Воронежа ниже, на речку Тавровку. Верфь была обнесена земляною крепостью, вокруг нее растянулся городок, куда с 1703 года, в бытность здесь Петра, перенесены были из Воронежа и остальные корабельные строения. Все эти весьма значительные работы, производимые притом, по петровскому обычаю, сколь возможно поспешнее, требовали много рук... Народ со многих, по преимуществу с низовых городов, согнан был сюда и водворен в Тавров тремя слободами: Морскою, Солдатскою и Мастеровою, в последней жили и купцы. При большом стечении народа много было, разумеется, здесь и учителей, а еще больше последователей известного нам учения; недовольство народа, согнанного на тяжкие и безысходные работы, способствовало еще больше усвоению тавровцами учения об антихристе... Оно переходило от родителей к детям, передавалось от старого поколения молодому.
   "Слыхала я, детушки, - говорила еще в 1707 году девяностолетняя старуха Аксинья Спиридонова своей невестке, - слыхала я от старых людей, что... мы не доживем, а вы, детушки, доживете... народится (у нас) антихрист... сойдет на землю и будет людей мучить... И кто постоит за веру, тот будет в царстве небесном, а кто к нему передастся, и тот будет на веки мучиться..."
   Старуха умерла, но слова ее глубоко запечатлелись в уме ее слушательницы, женщины далеко тоже не молодой. Лет десять молчала о слышанном Авдотья либо, быть может, и передавала завет покойницы, но толки ее не дошли до чутких ушей великих инквизиторов. Но вот в 1722 году муж Авдотьи Кузьминичны, матрос Тимофеев, услан на Каспийское море, в персидский поход, тысяч за семь верст, как она думала; от него нет весточки, к тому же в Таврове открылась повальная болезнь: по слободам умирает много детей, старушка печалится, плачет и заходит излить свою тоску и недовольство на высшую власть, отнявшую у нее мужа, заходит к племяннице своей, солдатке Акулине Петровне Наяновой, жившей в Солдатской слободе городка Таврова...
   - Тоска на меня великая, - говорила Авдотья между разными разговорами, в одно из таких посещений в последних числах ноября 1722 года, - а о чем же и сама я не знаю... Дни такие сумрачные... и младенцев много мрет...
   - О чем об этом тосковать, - отвечала племянница, - зачем тосковать, что младенцы мрут... Бог их любя прибирает: видишь, хлеб не родился, а на новый год как еще не родится, то и отцы не рады детям будут...
   - Да, старые люди говорили и моя свекровь говаривала: "Мы не доживем, а вы, детушки, доживете: народится антихрист". Вот и ныне, - продолжала Авдотья, вероятно, в доказательство того, что уже родился антихрист, - вот ныне и с могил голубцы снимают и могилы ровняют. И для чего те могилы ровняют?
   - Бог знает, - отвечала собеседница, - никак ныне остаточные веки, вот уже и младенцев много мрет, никак это уже ныне не государь, а антихрист это ныне народился.
   - Как нам будет мучиться! - и при мысли о муках старушка Авдотья горько заплакала.
   - О чем об этом тужить, - утешала племянница, - хотя и народится антихрист, хотя нас и мучить станут, так что за беда! Здесь помучимся, а на том свету Бог нам даст свет! Кто за веру христианскую будет терпеть, тот будет в раю, ведь за Бога да за царя мучится (т. е. за истинного царя); вот славят, что государь будет, - продолжала солдатка, вспомнив, что в Таврове на днях ждали царя Петра, на обратном пути его из персидского похода, - славят, что государь будет; никак, тетушка, знать, это не царь, а антихрист народился. Я (ведь) государя знаю, дай Бог дождаться государя мне, хотя из ста выберу я его, батюшку, лет с 20 не видала (т. е. с 1703 года, когда Петр был в Таврове), буде он, государь, то ведь он, государь, езживал и преж сего мимо могил, да не срывали, а ныне будто станет он на могилы смотреть...
   В избе никого не было. Старуха плакала, и между теткой и племянницей долго не умолкала беседа о страшном пришествии антихриста, о том, действительно ли тот, кто разъезжает теперь по России, воюет на Кавказе и проч., действительно ли он государь, или это тот... тот... О пришествии которого давно уж им, простым людям, пророчествовали их народные проповедники.
   Не нужно забывать, что пред нами матроска и солдатка, та и другая жили постоянно среди матросов и солдат - и трудно думать, чтобы их мысли не находили себе пищи и поддержки в толках остальных обитателей и обитательниц матросских и солдатских слобод города Таврова.
   Правда, сочувствие к мнениям о воплощении антихриста было не у всех одинаково; к числу маловерующих принадлежала и рудометка Алена Андреева.
   В первых числах декабря 1722 года, дня за три до приезда государя, в Тавров прибыли передовые посланные, служители и разные придворные чины. Алена нашла нужным "для взятия квашни" забежать к старушке Авдотье. "Слава Богу, - заговорила пришедшая, - приехали от государя передовые..."
   При слове государь тоскующая старуха не выдержала: "Их, Бог знает, не велено (только) говорить: кажут, что государь ездит, а то не государь, антихрист ездит..."
   - Э, эх, проклятая враговка! - изругала приятельницу Алена и, плюнув, вышла из избы.
   "По трех днях" после этого разговора государь прибыл в Воронеж и посетил Тавров; пробыл здесь сутки, попировал в выстроенном для него дворце и в то же время успел осмотреть разные работы, как по корабельной части, так и на обширной суконной фабрике, им же основанной; указал вице-адмиралу Змаевичу построить несколько судов, сделал несколько других распоряжений и отправился в Москву.
   Все это время, с наездом царя и его свиты, Тавров был крайне оживлен; толки о посетителе и посетителях долго не прекращались и по отъезде Петра.
   В самый разгар этих россказней, 26 декабря 1722 года, из Воронежа приехал в Тавров, ради метания от болезни руды из ног, инквизитор воронежской епархии, синодальной команды монах Гурий Годовиков. Он остановился у знакомого попа Никиты, который поспешил истопить для гостя баню и послал попадью за рудометкой, женкой Аленой, вероятно, известной своей опытностью и искусством в деле пускания крови. В бане, таким образом, сошлись три лица: отче Гурий, прислужник его - архиерейский служка Логин Кузьмин и женка Алена; рудометка принялась за свое дело, пустила кровь рожками, между тем монах-инквизитор, нежась и парясь, втянул лекарку в беседу.
   - Благочестивый батюшка у вас погулял в Таврове?
   - Слава Богу, три часа гулял.
   - Заезжал ли он в свои хоромы?
   - Он изволил кушать у поручика нашего Андрея Андреевича, а как по прозванию, того не знаю; и к тому поручику людей много нахлынуло; стали было их отгонять, и их отгонять не велели: пускай-де глядят! А опосля государь, покушавши, пошел на суконный двор (на фабрику), а с суконного двора по кораблям, и с кораблей пошел к Москве... И как его императорское величество был в Таврове, и в то время с детьми изволил его величество призывать перед себя, и милость я от его получила, имел он со мной разговор... И как его императорское величество, - продолжала Алена, умолчав о чем был царский разговор, - в Тавров во дворце кушал хлеб и мясные яди, и я сама видела - он, император (а за ним и все господа), мясо кушали.
   - Что ты, баба, врешь! Что тебе дело про его императорское величество говорить? - воспрещал инквизитор Гурий, - при нем, императоре, и иноземцы есть, может быть, что они (только) мясо ели.
   - Я достоверно сама видела, что сам император (а за ним) и господа мясо ели; а после кушанья его императорскому величеству из головы руду я метала тремя рожками...
   - А я сему веры не иму, - возразил отче Гурий, распариваясь на полке, - тебе ль руду метать! Аль у нашего государя будто не стало докторов? У императора нашего есть доктора свидетельствованные, кроме тебя; и для чего ты такие слова говоришь про его императорское величество?
   - Люди говорят, - путала баба, не отвечая на вопрос монаха, - люди говорят, как к белому царю все преклонятся, и тогда народится антихрист... И какой-то антихрист, я не знаю...
   - Какое тебе дело спрашивать, коли ты не знаешь!
   - Да вот иные люди, - продолжала Алена, - в то же число (т. е. в бытность императора Петра в Таврове) говорили про его императорское величество: какой-де он царь или император, он-де антихрист! И я за те слова хотела было и завязаться, и донести его императорскому величеству, да и тужу, что умолчала, а не донесла...
   - Ну, снимай, баба, рожки! - приказал инквизитор, сообразив важность преступления рудометки и выгоды доноса на нее. Отче Гурий поспешно обмылся, обвязал ноги, оделся и поскакал в Воронеж - к губернатору с письменным доносом - "слово и дело!"
   Бригадир Измайлов, тогдашний воронежский губернатор, арестовал доносчика и в ту же ночь "наскоро" отправился с ним вместе в Тавров. Преступница рудометка схвачена, поставлена на двор к какому-то майору и в тот же час, обезумевшая от страха, приведена на личный допрос к губернатору. Первое дело, разумеется, запереться - обычный ответ русского человека пред начальством, допросчиком: "знать не знаю, ведать не ведаю", был в ходу и в петровское время.
   "Непристойных слов, - показала Алена, - я не говаривала, говорила ж ему, инквизитору, только такие слова: мы императорскому величеству о пришествии его в Тавров только порадовались; а про мясные яди я сказала: знать-де и все господа мясо кушали, а кроме того ничего я не говорила". Но свидетель был налицо, то был служка Кузьмин, который и не замедлил поддержать инквизитора. Показания его, впрочем, не вызвали рудометку на откровенность; на очной ставке со служкой и монахом Алена твердила одно, что "непристойных слов, которыя на нее инквизитор разспросом показал, - не говорила", и затем передала начало своей беседы о приезде государя в Тавров.
   Впрочем, Измайлов не имел в виду, да и не имел права допытываться до непристойных слов - это право всецело и исключительно принадлежало Тайной канцелярии; губернатор должен был только дознаться, нет ли кого прикосновенных к делу, чтобы и их, "не упустя время", взять и, по обычаю, "оковав", отправить на розыск в столицу. Но и этого не дознался Измайлов - Алена твердила одно: других-де в непристойных словах никого не знаю; а с инквизитором в бане говорила только, что его императорское величество приехал в Тавров хорошо и сподобилися (все) его видеть; да еще ж говорила я, что на поварни приспевали кушанье - мясное, знатно, что кушали (его) все.
   7 января 1723 года застало отца Гурия, служку Кузьмина и преступницу Алену в Тайной канцелярии, в Москве. Доношение губернатора о посылке этих лиц "для разспроса, розыска и изследования" прочтено, монах-инквизитор и его служка опрошены, расспрос дошел до Алены: "Как я у инквизитора кровь пускала, и притом свидетель Кузьмин был, а я вышеписанных непристойных слов, - запиралась рудометка, - которыя на меня оный инквизитор показал, - не говоривала", и вслед затем мнимо невинная баба "в забвении от страха" сознавалась только в допросе, что-де, когда "к белому царю все преклонятся, и тогда народится ли антихрист?"
   Но вот состоялось определение: женкою Аленою разыскивать и пытать: непристойные слова инквизитору говорила ли и буде говорила, для чего и от кого она те слова слышала и где и для чего о том нигде не доносила? Определение это, не умаляя страха Алены, оживляет ее память, и с 8 по 20 февраля оставленная на обсуждение своей участи, она спешит наконец предстать пред секретаря Казаринова и в его лице, как "пред его императорским величеством, вину свою приносит".
   "Принося вину", Алена выдала Тайной канцелярии старуху Авдотью; весь разговор с ней был передан и записан; "и инквизитору-то говорила я, Алена, с тех ея, Авдотьиных, слов, что его государя называют антихристом; а оприч ея, Авдотьи, от иных ни от кого таких слов я не слыхала".
   Донос отца Гурия оправдался; на другой же день ему, освобожденному, пожаловали именем его величества 10 рублев из канцелярии Рекрутского счета, из взятых денег по тайным делам. Что до служебника Кузьмина, то его также освободили и отпустили с паспортом по-прежнему в дом архиерейский; с того и другого взяты были обычные записи о молчании.
   8 то время, когда доносчика и свидетеля награждали и освобождали, в Тавров уже скакал нарочный лейб-гвардии солдат сыскать и взять матросскую женку Авдотью Тимофееву.
   Около месяца ездил и искал Авдотью нарочный солдат; 25 марта старуха была доставлена, с первых же слов созналась в преступлении и тут же указала на свою племянницу как на виновницу распространения учения об антихристе. Не выдавая своих пред губернатором, трусливые бабы оговаривали и мешали других в дело, стоя пред застеночными мастерами.
   Новый курьер скачет за Акулиной. 17 апреля 1723 года она сыскана и сдана в Тайную; будучи моложе первых двух преступниц, солдатка явила на допросе более твердости и упорства: "Когда была у меня тетка Авдотья и какие разговоры имела - того я не упомню; молвила ль я что об антихристе - не упомню; только суще помню, что никаких непристойных слов про его императорское величество ни с Авдотьею и ни с кем не говаривала и ни от кого не слыхала".
   Тетку с племянницей свели на очную ставку. Первая показывала прежнее, вторая "закрывалась безпамятством".
   Дело об объявлении антихриста в лице Петра, естественно, должно было казаться Казаринову необыкновенной важности: задача исследования состояла именно в том, чтобы добраться до корня этого учения, до главнейших его распространителей. Но такое исследование, по мнению московского разыскателя, могла только предпринять петербургская Тайная канцелярия, и вот он известил ее, что вскоре шлет в Петербург всех трех баб на дальнейшее исследование. Это не понравилось Ушакову; обремененный кучей розысков, он послал строгое внушение Казаринову.
   "Господин секретарь! - писал Андрей Иванович 27 мая 1723 года, - видим мы из писем ваших, что вы некоторых колодников по Тайной канцелярии сюда и с делами отправляете, а поведения о том письменнаго и словеснаго вам от Петра Андреевича (Толстого) и от меня не было; и иное вы, не отписався с нами, не хорошо учинили, точию убыток деньгам и турбацию людям сделали. А можно бы решение чрез ордеры наши в Москве учинить; и по получении сего ордера, ежели оные (колодники) не отправлены, которых посылать не надлежит, удержи посылкою, а буде и посланы, да недавно, возврати, и что сделаешь, рапортуй. От тебя же получены выписки... о рудометке Тавровой (т. е. из города Таврова), на которыя указ прислан будет впредь".
   Тавровская рудометка, или, по-нынешнему, фельдшерица, с подругами удержаны в Москве, где и получен был указ, решивший их участь.
   "Тавровским жителям, бабам, - определили Толстой с Ушаковым, - по указу его императорскаго величества, за важныя, непристойныя слова, нигде ими не объявленныя, учинить жестокое наказание: Алену да Авдотью в Москве бить кнутом и сослать на прядильный двор при Москве же в вечную работу, а Акулину пытать дважды: от кого она такия непристойныя слова слушала, и где и сколь давно, и для чего о том не доносила".
   Акулину вздернули на виску... пытка первая.
   "Превосходительный господин, господин генерал-майор и лейб-гвардии майор, - писал к Ушакову о результате розыска Казаринов, - премилостивый государь мой! По присланному определению, Алене и Авдотье наказание учинено, а на прядильный двор Авдотья не послана, для того, что Акулина с розыску в тех словах запирается".
   Акулина поднята на дыбы... пытка в "другоряд"...
   "Непристойных слов, - кричит баба под кнутом, - ни с кем я суще... никогда не говаривала... и ни от кого таких слов не слыхала".
   "...И хотя оная Акулина и говорит, - рапортовал Казаринов, - что тех непристойных слов суще она ни с Авдотьей и ни с кем никогда не говаривала и ни от кого не слыхала, однако же, государь, ею, Акулиною, буду разыскивать и в третьи: и что с розыску покажет, о том вашему превосходительству донесу впредь, не умедля. И буде, государь, оная Акулина с тех розысков в означенных своих словах устоит, то помянутою Авдотьею разыскивать ли? О том требую от вашего превосходительства повелительного ордера. Вашего превосходительства, премилостиваго моего государя, всепокорный и верный раб Василий Казаринов, 16-го июля 1723 года".
   Пробегая эти образчики учтивостей между петровскими палачами, невольно жалеешь, что едва ли когда-нибудь будет возможно собрать полную коллекцию этой переписки, разбросанной по сотням вершенных дел Тайной канцелярии. А каждый согласится, что подобный сборник ярко осветил бы пред нами пружины, по которым действовали Ушаков с товарищами, их взаимные отношения, взгляд на преступления и преступников, закулисную сторону следствий и розысков и много других интересных сторон в истории Тайной канцелярии петровского времени.
   "Господин секретарь Казаринов! - отвечал Ушаков на вышеприведенный запрос московского инквизитора, - письма твои, отпущенныя из Москвы... получены здесь исправно, на что тебе объявляю: по трех розысках Акулины, буде в одном станет утверждаться, розыскивать и Авдотьею, и что с розысков покажут, о том нас рапортуй. 25-го июля 1723 г.".
   "И августа 10-го, - гласит протокол московской Тайной канцелярии, - означенныя женки Акулина да Авдотья вожены в застенок и в непристойных словах спрашиваны с пристрастием, и дана им очная ставка, а на очной ставке..." Но что именно бабы сказали на очной ставке, стоя у дыбы, об этом узнаем из нового рапорта секретаря:
   "Превосходительному господину, господину генерал-майору и лейб-гвардии майору, премилостивому государю моему, Андрею Ивановичу, всепокорно доношу: бабою Акулиною розыскивано трижды; а бабою Авдотьею, государь, не розыскивал, для того, что оная Акулина при третьем розыску в тех непристойных словах повинилась, и как ее стали пытать, говорила тоже, а потом в том же розыску сказала, что она тех слов суще не говорила. И о том требую от вашего превосходительства повелительного ордера. Августа 20-го".
   Несчастная женщина повинилась в чаяньи избежать третьей пытки, но при этом упустила из виду то обстоятельство, что перемененное показание, хотя бы то было полное сознание, должно было закрепиться новым розыском, а в случаях более важных даже и тремя. Вот почему, поднятая на дыбу "в третьи", Акулина вытерпела 13 ударов, а затем, увидав, что сознание не спасает ее, вновь стала утверждать: "Непристойных слов никак-де тетушка, знать-де это не государь, антихрист-де народился, я с нею, с Авдотьею, суще не говорила... А кроме тех другия речи (они приведены в своем месте) говорила; а прежде сего розыску и в сем розыску... непристойныя слова говорила я, поверя в улике себя Авдотьиным словам..."
   Пытка, как и всегда в переменных словах, была жестокая, так что на другой же день, по просьбе пытанной, прислан был к ней врач духовный.
   "Священник, - говоря языком подьячего Тайной канцелярии, - по должности своей, бабу Акулину на исповеди увещевал, дабы она по делу, по которому содержится, принесла сущую свою правду, как явиться ей пред Богом. И она, Акулина, между прочими духовными словами попу сказала: "Я по своему делу, которое имеется в Тайной канцелярии, терплю напрасно и безвинно и в том умереть готова..."
   Исповедным словам верили в Тайной только тогда, когда они означали сознание, в противном случае веры им не давалось.
   На девятом месяце по началу дела, что, впрочем, еще довольно скоро по тогдашнему течению дел, приговор состоялся: в силу его Авдотью, еще в июне высеченную кнутом, определено сослать на прядильный двор в Москве; затем солдатке Акулине Петровой за непристойные важные слова про его императорское величество учинить наказание: бить кнутом и сослать на прядильный двор при Москве же в вечную работу.
   Секуции были совершены. Все, что выиграла Акулина своим запирательством и переменными речами, так это то, что в ее приговоре опустили словечко: "жестокое наказание".
   Как бы то ни было, только и с не жестоким наказанием дело тавровских баб не кончилось; в продолжение девятнадцати месяцев не могла состояться их ссылка, а почему, это видно из завязавшейся по этому поводу переписки. Переписка эта имеет свой интерес: она показывает, как еще много было спутанного, не установившегося в отношениях разных учреждений и управлений в тогдашней администрации.
   Управление казенных фабрик не приняло ни одной из трех баб, присланных в их распоряжение. Толстой с Ушаковым, по некотором времени, приказали вновь разослать в надлежащие места промемории об отсылке в работы осужденных женщин. "Если же вновь их не станут принимать, то (распоряжение весьма своеобразное) баб Алену да Авдотью свободить с запискою на волю"; что до Акулины, то ее приказано было послать в Александрову слободу, в Девичий монастырь, в работницы, за присмотром до ее смерти неисходно.
   Как ни страшна была Тайная канцелярия, как ни слепо выполнялись ее указы не только отдельными лицами, но и разными правительственными учреждениями, все-таки была иной раз и оппозиция: так в настоящем случае, в деле рассылки штрафованных баб, Синод решительно не согласился дать даже одной из них место в монастыре. "Святейший Синод, по согласному своему приговору, - отписывался в Тайную обер-секретарь Синода, - велел оную бабу Акулину не токмо в тот Успенской, но и в прочие девичьи монастыри не принимать, понеже она свет-скаго чину, а не монахиня. И между монахинями, благочинно житие препровождающими, таковым непотребным за вины их осужденным бабам быть весьма неприлично, а особливо оный Успенский девичий монастырь содержится под собственным призрением ея величества, императрицы Екатерины Алексеевны, и без указу ея величества, хотя бы и из монахинь, никого туда определять вновь невозможно. Также и в других монастырях, которые по духовному регламенту затворены, принимать ее не надлежит, ибо не токмо таким бабам, в излишестве присылаемым, но и монахиням, издавно безпорочно пребывающим, зело нуждное во многих местех пропитание находится. А таких баб, за вины в работу определяемыя, надлежит отсылать куды пристойно кроме монастырей, чтобы монашескому чину напрасной от того тщеты не происходило..."
   Прочитав многоглаголивое объяснение иерархов церкви, объяснение, впрочем, опершееся на указ государя, Тайная канцелярия опять попыталась предложить в казенные работы всех трех баб, если же их опять "примать не будут, то всех трех баб свободить с запискою на волю", сказав им обычный указ о молчании.
   Но отчего ж не принять даровых, хотя и сеченных работниц?
   На предложение это Мануфактур-коллегия отвечала: "Бабы эти стары, а у нас мануфактурные все фабрики отданы на откуп кумпанейщикам, посадским людям, и те кумпанейщики оных баб за старостию не принимают для того, что работать эти бабы не могут, а кормить их кумпанейщикам от себя без работы неможно".
   "А у нас, - отозвалась на промеморию Адмиралтейс-коллегия, - прядильных дворов нет, а есть только парусная фабрика, но на те фабрики не токмо тех старых и притом пытанных баб, но и моложе их принимать не велено".
   Этот приказ о неприеме штрафованных женщин не распространялся на фабрики кумпанейщиков, но действительно они принимали только способных к работе... Вот, например, зайдем вслед за наблюдательным Берхгольцом в одну из обширнейших и богатейших в то время фабрик в Москве - купца-кумпаней-щика Тамсена.
   "Пред нами женское отделение, - рассказывает камер-юнкер, - здесь работают девушки, отданные на прядильню в наказание, лет на десять и более, а некоторые и навсегда; между ними было несколько с вырванными ноздрями. В первой комнате, где их сидело до тридцати из самых молодых и хорошеньких, было необыкновенно чисто. Все женщины, находившиеся там и ткавшие одна подле другой вдоль стен, были одеты одинаково и даже очень красиво, именно все они имели белые юбки и белые камзолы, обшитые зелеными лентами. Замужние женщины были в шапках (сделанных у некоторых из золотой и серебряной парчи и обшитых галуном), а девушки простоволосые, как обыкновенно ходят здешние простолюдинки, т. е. с заплетенными косами и с повязкою из ленты или тесьмы. Между ними сидела одна девушка, которая служила семь лет в драгунах, и за то была отдана сюда. Она играла на балалайке... После этой музыки две девушки из самых младших, по приказанию Тамсена, должны были танцевать, прыгать и делать разные фигуры. Между прочим, он заставил их проплясать одну употребительную у здешних крестьян свадебную пляску, которая очень замысловата, но не отличается грацией, по причине непристойности движений. Сперва пляшут обе, следуя одна за другою и делая друг другу разные знаки лицом, головою, всем корпусом и руками; потом девушка жестами делает объяснение в любви парню, который однако ж не трогается этим, напротив, старается всячески избегать ее до тех пор, пока она наконец утомляется и перестает; тогда парень, с своей стороны, начинает ухаживать за девушкою и с большим трудом заставляет ее принять от него, в знак любви, носовой платок; после чего она во всю длину ложится на спину и закрывает себе лицо платком. Парень пляшет еще несколько времени вокруг лежащей, с разными смешными ужимками, прикидываясь очень влюбленным; то он как будто хочет поцеловать ее, то, казалось, даже приподнять ей юбку, - и все это среди пляски, не говоря ни слова. Но так как девушка, представлявшая парня, из стыда, не хотела докончить пляски, то Тамсен (из желания угодить его высочеству герцогу Голштинскому, бывшему с посетителями) велел доплясать ее одному из своих мальчиков, лет девяти или десяти, который тотчас же очень охотно согласился на это. Проплясав, как и девушка, раза два вокруг лежавшей на полу, он вдруг вспрыгнул на нее и несколькими движениями, каких вовсе нельзя было ожидать от такого ребенка, довершил пляску..."
   Таким образом, обойдя и осмотря подобное кумпанейское заведение, легко было убедиться, что битым, пытанным и притом ветхим женщинам здесь решительно быть было неудобно; они здесь были бы только в тягость хозяину. Но, с другой стороны, опасно было и освободить, хотя бы и с записью о молчании, таких важных преступниц, каковы были Алена, Авдотья и Акулина, гражданки города Таврова. До этого опасения додумался Ушаков и додумался довольно скоро: две недели спустя после ордера об освобождении женщин послано уже было за его подписью новое определение Тайной канцелярии.
   "Тавровских баб, - писал он к Казаринову, - по некоторому делу не освобождай, а ежели хотя и освободил, а сыскать в Москве можно, то их сыщи и держи под караулом, и о том репортуй; а впредь, ежели по делам государственным весьма важным будут являться женскаго пола, в тяжких винах, то о таковых, куда их отсылать предписывалось, отнестись в Сенат с доношением; в монастыри по многим отсылкам таковых баб примать Синод не велит, в фабрики не примают, а освобождать, - рассуждал в своем ордере Андрей Иванович, - нельзя, ибо впредь от того в народе зловредие будет".
   Таким образом, бабы задержаны были в Тайной канцелярии, а для корму пускали их, по обычаю, в мир, за караулом "на связке"; так продолжалось почти полтора года. В эти полтора года свершилось многое; главнейшее же событие состояло в том, что Петра I не стало. Новое правительство, готовясь сечь и ссылать, в то же время делало вид, что желает освободить или, по крайней мере, облегчить судьбу многих штрафованных в прошедшее царствование... Этот обычай сменять наказанных да ссыльных кончившегося царствования новыми страдальцами и страдалицами, обычай, служивший одной из ярких особенностей русской истории XVIII века, вступает в свои права именно со смерти Петра.
   Облегчение распространено было и на тавровских преступниц: 26 февраля 1725 года, т. е. на третий год по начале дела, вспомнили о них и сделали распоряжение: "Из дела, какая до них важность касается и что им за вины их учинено, и чего ради оне под арестом долговременно содержатся, и куда их ныне послать, внесть в Правительствующий Сенат".
   Высшее правительственное место указало отправить их в монастырь на постриг и подвижничество. Тайная канцелярия поспешила отнестись в Синод с требованием послушного указа о приеме в какой-либо монастырь всех трех баб тавровских, но если Синод имел смелость воспротивиться этому определению еще при Петре, тем смелее он действовал (впрочем, мы говорим только об одном этом деле) при Екатерине I: Синод положительно ответил, что таковых подозрительных баб принимать в монастыри не велено...
   Все три отказа привели к тому, что 29 апреля 1725 года всех трех подвижниц учения об антихристе на четырех подводах под конвоем гвардейского и двух гарнизонных солдат, с прогонами по рублю на человека от Москвы до места назначения, повезли в Пустоозеро...
  

II. Самуил Выморков, проповедник явления антихриста в 1722-1725 годах

1

   В начале прошлого столетия, в городе Тамбове, у церкви Успения Пресвятой Богородицы, служил дьячком Осип Выморков. Были у того дьячка дети, между ними рано стал выделяться своею охотою к книжному ученью сын Степан; взрастил его отец, обучил грамоте и всему церковному обиходу и определил, едва ли не на свое же место, дьячком Успенской церкви.
   Пред молодым человеком лежала дорога торная, мирно пройденная отцом его: занимать свое место на клиросе приходской церкви, участвовать в совершении различных церковных треб, рано, как водилось и водится в духовном звании, жениться, обзавестись домком, и многие-многие годы отчитав да отпев несчетное число обедень, всенощных бдений, молебнов и панихид - мирно опочить в ограде места своего служения. Молодого дьячка женили действительно рано; введя хозяйку в собственный домик свой, Степан скоро сделался отцом... Но обзаведясь и домком, и семьей, молодой дьячок вовсе не был увлечен в суету мирскую и заботы житейские - нет, он весь погрузился в чтение книг, преимущественно религиозного характера, к которому с юных лет чувствовал необыкновенное влечение... Молодой человек одарен был натурою необыкновенно впечатлительною, страстною; ум его постоянно работал в разрешении тех или других сомнений, которые вызываемы в нем были явлениями современной, столь полной всевозможных тревог жизни. Пытливо доискивался он ответов на свои вопросы у лиц, окружавших его, и мучился новыми сомнениями, зарождавшимися в его пылкой голове... Читал он много и читал то, что только могло ему, скромному дьячку одной из церквей незначительного тогда "провинциального" города Тамбова, попадаться под руку: то были разные, без сомнения, рукописные летописные сборники; кроме того, книга Барония, переведенная с польского на славянский, из каковой книги, между прочим, как известно, делал свои выписки, в осуждение отца своего, злополучный царевич Алексей Петрович, - читал и на память знал Выморков множество житий святых из Читеи-Миней, сочинения отцов церкви и многие творения духовных писателей. У священников и монахов, родственных ему или просто знакомых, молодой дьячок пытливо выспрашивал, нет ли у них чего почитать, рылся у них в кельях, в чуланах и шкафах и, добывая оттуда какую-нибудь книгу, прочитывал ее с особенным вниманием. Так, зачитывался он разными "повестями об антихристе" и о прочем, что попадалось в рукописных сборниках; не пропускал без внимания и книги гражданской печати; но особенно любезно было молодому дьячку чтение старопечатных книг: сборников, требников, между прочим, наизусть знал и часто ссылался он на книгу Ефрема Сирина, на поучения Кирилла, и что вычитывал Выморков из них, то вполне соответствовало настроению его духа, возбужденному всем виденным и слышанным им о деяниях Петра... Дьячок Степан был одарен натурою далеко недюжинною;
   это был человек прежде всего мысли и увлечения. Его голова постоянно работала, постоянно вдумывалась в смысл того, что он видел и слышал, и при возбужденном состоянии своего духа молодой человек не в силах был оставаться без дела: он жаждал осуществить свою мысль на деле и идти против того, что, по его мнению, было зло... При других обстоятельствах, в другой сфере, в нем, быть может, вырос бы пылкий, способный, страстно преданный делу Петра I деятель; но из той среды, в которой возрос герой нашего рассказа, ему суждено было выдти ярым противником Преобразователя и увеличить собою число лиц, от всей души ненавидевших петровскую реформу.
   Для нас, однако, весьма интересно, ввиду ознакомления с состоянием умов в эпоху Преобразователя, проследить, под влиянием каких внушений сложилось враждебное настроение Степана Выморкова; вследствие сего мы и постараемся во всей подробности проследить образование Выморкова, как одного из врагов преобразований императора Петра. Ближайшее знакомство с жизнью безвестного дьячка Успенской церкви города Тамбова дает нам возможность довольно живо воспроизвести тот образ мысли о делах Петра I, какой особенно отличал в то время население юго-восточной части нашего отечества. В самом деле, в первой четверти XVIII века на всем обширном пространстве между Тамбовом, Воронежем, затем по всему Дону и влево от него до Каспия мы встречаем монахов, лиц белого духовенства, казаков, наконец, людей торговых и простолюдинов, как мужчин, так и женщин, почти поголовно с ужасом и негодованием взиравших на деяния Петра. Крутые меры его против монастырей и черного духовенства, кровавые преследования старообрядцев, заточение первой жены, царицы Авдотьи, осуждение сына, пристрастие к иноземцам - вот те главнейшие стороны петровского царствования, которые вызывали особенно упорное и злое осуждение со стороны тогдашнего населения России вообще и юго-восточного угла ее в особенности. Этот угол, как известно, издавна питал в себе элементы, враждебные правительству: здесь не раз подымалось кровавое знамя вооруженного восстания, здесь почти на глазах Выморкова по синим волнам Дона плыли плоты с виселицами, на которых болтались трупы более двухсот повешенных сподвижников смелого Булавина; сюда, в этот привольный край, несмотря на все меры правительства, стекались со всех сторон России "беглецы" от "всех новых порядков"; в придонских станицах издавна гнездился раскол, наконец, в монастырях этого края питался, несмотря на весь бдительный надзор новопоставленных над обителями честных отцов-инквизиторов, дух особенного недовольства всеми распоряжениями Петра I. Этот дух был общий всем обитателям святых пустынь, начиная с их игуменов и кончая послушниками и монастырскими служками... Мог ли не увлечься тою же ненавистью к Преобразователю и наш книжник при его увлекающейся впечатлительной натуре, при его "чуткости к высшим вопросам жизни и способности не удовлетворяться одним разглагольствием об них".
   1722 год застал Степана за его мирными занятиями по должности дьячка. Попы Андрей Федоров и Дмитрий, священники Успенской церкви в Тамбове, были расположены к своему дьячку и не раз, как видно, пускались с ним в рассуждения по поводу разных вопросов, занимавших время от времени молодого человека, но он еще жил "без сумнительств" как по поводу религии, так и относительно деяний и личности Петра I. Ревность же к православию со стороны Выморкова и к обрядам церкви была в нем в то время очень сильна; так, он усердно "заставливал леностных" людей к хождению в церковь, и однажды ревность к православию увлекла его даже к доносу на одного из попов своей церкви, будто бы снисходительно отнесшегося к одной женщине, позволившей себе "блевать в народе на святую церковь, на тайны, на святыя иконы и на священный чин".
   То же блюдение чистоты религии и всего священного стало скоро вызывать со стороны Выморкова разные "сумнительства": не посягают ли на чистоту религии на этот раз уже не какая-нибудь полоумная девка, а самые власти предержащие? А на те "сумнительства" навел его некий старец, монах Савва. Старец тот служил в Тамбове сначала при часовне, а потом, как часовни лишние были, по указу Петра, закрыты, Савва поселился в том же городе в Казанском монастыре. Вероятно, строго подвижническая жизнь Саввы привлекла к нему Выморкова, и молодой дьячок любил беседовать с отшельником.
   - Прочел я в книге Ефремовой повесть об антихристе, - сообщил как-то Степан своему приятелю старцу.
   - А где он, антихрист, будет? - спросил старец.
   - Знатно, что в Иерусалиме, - отвечал Степан.
   - Нет, тот антихрист, что ныне в Москве, что царем прозывается; для того, что в Москве было благочестие, а ныне отпало, как Ирим (как и Рим?), да и потому он - антихрист, что владеет сам один и патриарха нет, а то его печать, что бороды бреют и у драгунов роскаты.
   - Они и погибнут так! - воскликнул Степан.
   - Иные за простоту свою, - был ответ старца, - и не погибнут...
   Этот разговор поверг молодого человека в ужас. Он поверил от всей души, что над отечеством его властвует антихрист, что слуги царские - слуги антихристовы, что встречаемые им всюду лица с выбритыми бородами все носят на себе печать антихристову. И всюду-то эти люди ходят, и в церкви они бывают, и тем церковь, как слуги антихристовы, сквернят. И тяжко задумался дьячок: куда бежать от тех слуг антихристовых? Наступил, между тем, рождественский пост в том же 1722 году. Выморков, весь погруженный в думу о слышанном им от Саввы, перечитывает Апокалипсис, перечитывает другие старопечатные книги, впадает в разные сомнения, повторяет их старцу Савве, тот по-своему их разъясняет, говорит ему, между прочим, об уничтожении Петром патриаршества, и все то в "противном" государю духе. Сердце молодого человека от всех тех речей все более и более ожесточается; читает он старопечатный требник и, к ужасу своему, находит, что в нем "о брадобритии пишут в отрицание приходящим в православную веру". Сочинение Ефрема Сирина, между прочим, было особенно любимою книгою Степана; вдруг обнародывается распоряжение Синода о том, чтобы вместо прежнего чтения по церквам в великий пост книг Ефрема Сирина, Соборника и прочих книг читать новопечатные буквари с толкованием заповедей Божиих. Изгнание, таким образом, издревле установленного чтения и замена его чтением букваря должно было весьма поразить многих, дать пищу неприязненным правительству толкам и повергнуть в немалое "сумнительство" и нашего подвижника церкви. Более и более стал он погружаться в думу, что такие действа не могут идти ни от кого, как от слуг антихристовых; брадобрейцов он уже видеть равнодушно не мог и, избегая их встречи, упорно не ходил в церковь. Последнее обстоятельство не могло не поразить его жену.
   - Что ты делаешь? - спрашивала она своего мужа. - Почему не ходишь в церковь? Я с раскольником жить не хочу!
   Мнимому раскольнику, казалось, легче было оставить жену, впрочем, им, как видно из последующих его действий, нежно любимую, нежели отступить от своего решения: не ходить в церковь, где он встречал слуг антихристовых. И он не задумался написать жене "распускное, противное письмо в такой стиле": "Я, Степан, Осипов сын, Выморков, отпущаю жену свою на волю, как похощет, хотя и замуж пойдет, я не искатель, а я хочу так жить, а свидетель тому всевидящее око".
   Жена взяла то письмо, сказала мужу, что отнесла его к отцу духовному, и не стала разделять со Степаном брачного ложа.
   Выморков спешил найти утешение в книгах; стал он зачитываться известной книгой Кирилла об антихристе и знаках его[*] и, введенный ею в новое сомнение, вновь перестал ходить в церковь.
  
   [*] - См: "О так называемой Кирилловой книге", рассуждение А. Лилова. Казань, 1858. (Прим. автора.)
  
   А нашел он в той книге такое выражение: "Во имя Симона Петра имеет быти гордый князь мира сего антихрист". Такое предсказание для него, уже "смятеннаго духом и устрашеннаго в своей совести", казалось прямым указанием, что царствие антихриста, в лице государя Петра I, уже осуществилось, и вот Выморков свое убеждение сообщает дьячку другой тамбовской церкви, Елисею Петрову. Тот не только, как видно, согласился со Степаном, но еще сообщил ему новый повод к его "совестному устрашению", передав слух о том, будто "скоро начнут служить на опресноках".
   Степан объявляет свое учение казаку Старкову. И тот, согласясь со Степаном, в свою очередь сообщает ему слух о том, что "немного жить свету, в пол-пол-осьмой тысяче конец будет".
   Степан передает этот толк высокочтимому им старцу Савве, и отвечал тот Савва: "Нет, и того не достанет!" (Т. е. преставленье света еще скорей того наступит, нежели как предполагает то полковой казак Старков.)
   Ввиду столь скорого конца света, чтоб не пострадать напрасно, Степан не захотел ходить в церковь молиться с прочими слугами антихристовыми. И мать, и жена, дивясь тому нехожденью, неоднократно его спрашивали:
   - Для чего ж ты в церковь не ходишь? Других людей заставливал, а ныне сам не ходишь?
   - Не хочу ходить, - отвечал дьячок, - не хочу Бога молить за антихриста, что ныне императором прозывается, и за слуг его.
   Жена, имея "распускное письмо" от мужа, только дивилась его поведению, но бедная мать не могла смотреть на своего Степу спокойно и спешила обратиться с сетованиями на его поведение к разным людям. Так, ходила она к тамбовскому протопопу Тихону, жаловалась на нехождение Степана в церковь, но протопоп сказал только: "Безделует сын твой!" И никакой затем нагонки "безделующему" не учинил. Мать стала советоваться с монахиней Киликеей...
   - Напрасно не ходит твой сын в церк

Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
Просмотров: 386 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа