Чарторыйский Адам Юрий - Мемуары

ляя по саду, вошел в один из павильонов, занимаемых Новосильцевым, мы все отправились туда же вслед за ним. Завязался разговор. Оратором для этого случая избран был граф Семен, который скорее других мог своими речами произвести впечатление на императора. Вследствие того, что он жил в Англии и не желал оставаться в России, он являлся лицом, незаинтересованным в том, что происходило в Петербурге; следовательно, он мог быть беспристрастным и имел поэтому больше прав быть выслушанным, а также и откровенно высказать свой образ мыслей. Но он оказался не так красноречив, как мы предполагали. Император, умевший очень искусно ставить собеседника своими возражениями в затруднительное положение, часто приводил в смущение графа Семена и его брата. Императору хотели доказать, что он должен был что-нибудь предпринять, что новое царствование возбудило известные надежды, и Европа не менее России ждала от императора их осуществления. Но все это были лишь общие фразы, и когда император задавал вопрос, на что же, собственно, в России должны быть направлены преобразования, и при помощи каких мер надо было приступить к их выполнению, - граф Семен и его брат, не считаясь ни с какими препятствиями и затруднениями, полагали, что все достигнется через сенат, при помощи его восстановленного авторитета.

   По их мнению, учреждение это, будучи облечено должной властью и авторитетом, может вполне обеспечить выполнение проектируемых реформ. Каждая фраза графа Семена начиналась и кончалась сенатом, и, когда он не знал больше, что говорить и что отвечать императору, то неизменно возвращался к одному и тому же, к сенату. Сенат был в эту минуту его кумиром, он повторял его название как припев, за каждым словом. Мы думали, что император даже во сне должен был слышать голоса, кричавшие ему на ухо: "Сенат, сенат". В этой аффектации графа Семена было нечто смешное и неловкое, что не ускользнуло от нашего внимания и что могло скорее охладить императора, чем воодушевить его.

   Положение сената, действительно, очень изменилось со времени его учреждения Петром I, и ему уже нельзя было приписывать той роли, которую он играл в непосредственно следовавшие затем царствования. Хотя во всех затруднительных случаях и прибегают к сенату, но в настоящее время сенат утратил свое значение настолько, что стал пустым именем, эхом, повторяемым еще обществом, тщетно ищущим в нем точки опоры. Состоящий большею частью из инвалидов, людей бездеятельных, попадающих туда лишь за непригодностью и неспособностью ни к какому труду, сенат не был в силах отвечать на требования той или иной партии, взять на себя роль посредника между ними и вообще иметь над ними какую бы то ни было власть.

   Наконец, удалось облечь в более или менее выполнимую форму смутные и расплывчатые желания императора. Он отказался от своих крайних взглядов, которые можно было бы сравнить с холостым выстрелом в воздух, и в силу необходимости, сузил свои желания и планы, приспособив их к действительности и условиям данного момента. Но в минуты досуга, которым он теперь пользовался все реже и реже, он увлекался и тешился надеждами на будущий успех, что давало ему возможность не отрекаться окончательно от грез юности, все еще не покидавших его.

   Александр, с волновавшими его в юности столь далекими от мира сего мечтами и планами, заменявшими ему холодный и здравый рассудок, представлялся мне растением, с тянущимся ввысь стволом, которое посадили в сухую, бесплодную почву, обрезав его молодые и обильные побеги, вследствие чего оно стало давать лишь слабые веточки и в конце концов должно совершенно погибнуть, в силу неблагоприятных для его роста условий.

   Первым результатом этих трудов явилось опубликование императорского указа, имевшего целью восстановление и расширение прав и преимуществ главного государственного учреждения - сената. Такое начало было разумным средством для привлечения общественных симпатий на сторону дальнейших преобразований, которые должны были следовать за этим. Говоря о сенате, говорили языком, понятным гражданам русского государства и ласкавшим слух дворянства.

   Сенат уже и раньше был в России высшей судебной инстанцией, высшим органом государственного управления. Хотя каждое повеление государя, какого бы рода оно ни было и в какой бы форме ни выражалось, как, равно, и каждое его слово, имело силу закона и должно было быть исполняемо без всякого обсуждения, тем не менее высочайшие указы и решения, главным образом те, которые касались общих постановлений, гражданских или уголовных законов, проходили через сенат, на обязанности которого лежало обнародование их и надзор за их исполнением. Сенат должен был в разных своих департаментах не только представлять из себя высшую судебную инстанцию для всех гражданских и уголовных дел, но на его обязанности лежало также определение наказаний за нарушение правительственных распоряжений. Сенат пользовался правом, в случае надобности, издавать свои собственные указы на основании императорских указов для разъяснений и подробного истолкования этих последних. Свои постановления сенат представлял на высочайшее утверждение докладами. Губернаторы и начальники казенных палат находились в непосредственном ведении сената и должны были представлять ему регулярно и по установленной форме отчеты. Все же сенатские решения и заключения по этим отчетам подлежали санкции императора. Ввиду несомых сенатом обязанностей он назывался "Правительствующим сенатом". Не вполне ясно определенные обязанности сената, соединявшие и судебную, и исполнительную власть, и порядок ведения им дел, задерживавший и даже тормозивший ход внутреннего управления страны, - все это не согласовалось с преобразовательными идеями императора Александра. Но все было до того заедено рутиной, и подобное ведение дел до того вошло в привычки русского правительства, что не было возможности дотронуться до старой организации внутреннего государственного управления, не рискуя внести в нее еще большего беспорядка. Ввиду этого, преобразования не коснулись административных обязанностей сената; они остались пока неприкосновенными; предполагалось впоследствии изъять их из его ведения постепенно. По мысли графа Воронцова, императорский указ, в весьма торжественных выражениях, подтверждал прежние права и преимущества сената. Кроме этих прав сенату давались еще новые: предоставлялось право всеподданнейших представлений; в то же время постановлялось, что все министерства будут представлять подробные отчеты о своей деятельности в сенат, получавший право делать о них свои заключения и представлять эти заключения докладами на высочайшее усмотрение. Это было, - так, по крайней мере, надеялись в то время, - первым шагом к установлению в России народного представительства, так как целью реформы было освободить сенат от обязанностей исполнительной власти, оставить ему лишь власть верховного суда и, расширяя постепенно его полномочия, преобразовать в нечто подобное верхней палате; для этого со временем хотели включить в него депутатов, которые бы избирались дворянством. Депутаты должны были бы совместно с сенатом, или в особых заседаниях, устраивать совещания и составлять доклады государю о деятельности министров и о том, поскольку уже действующие или же еще находящиеся только в проекте законы и уставы соответствуют потребностям государства. Все эти реформы ни к чему не повели. Как мы увидим, дела вскоре приняли совсем иное направление.

   Если за границей думают, что русский сенат имеет голос или может играть какую бы то ни было роль в судьбах России, то это мнение совершенно ошибочно; оно только доказывает, что России там не знают и не имеют никакого понятия о том, что в ней происходит. Из всех политических учреждений всего света русский сенат, в своем настоящем виде, наименее способен внушить к себе уважение или действовать самостоятельно, ибо он не только не в состоянии проявить почина в государственных делах, но даже не может и воспринять чьей-либо чужой инициативы. Это манекен, который можно и должно двигать по-своему, так как, в противном случае, он совсем перестанет действовать.

   Все, уставшие от деловой жизни и желающие удалиться от нее на покой, добиваются сенаторских мест. Сенат стал пристанищем людей, неспособных и негодных ни на какую службу, всех инвалидов и лентяев империи. Когда видят, что человек не может больше работать, и не знают, что с ним делать, его назначают сенатором. Сенат слепо повинуется государственным чиновникам (наз. прокурорами), облеченным в сенате полной властью. Прокуроры и секретари подготовляют сенаторам работу, вертят делами и составляют решения по своему усмотрению. Труд сенаторов заключается лишь в подписывании на бумагах своих имен, что они делают, часто даже не перечитывая того, что подписали.

   Благодаря установленной форме и русскому приказному языку, указы и резолюции сената составляются чрезвычайно подробно и очень скучно, - более подробно и скучно, чем в какой бы то ни было стране; каждое дело представляет из себя том необъятной величины. Какую надо иметь решимость, чтобы одолеть его? С восхищением называют имена нескольких сенаторов, - как исключение и героический пример, которому никто не следует, - перечитывающих с начала до конца то, что они должны подписать. В общем же, большинство отступает перед такой огромной работой и думает, что достаточно выполнило свой долг, подписав бумаги не читая. Пусть судят поэтому, способно ли учреждение такого рода быть инициатором каких-нибудь реформ в государстве и настаивать на их осуществлении? Но так как в России нет другого учреждения с политическою властью, и только один сенат носит имя, с которым соединяется понятие о политическом корпусе, то поэтому сенат и упоминается беспрерывно при всяких случаях, и его неизбежно припутывают ко всякому делу.

   Наконец, указ о сенате был опубликован; правительство вступило на новый путь; император начал свое дело. Главные государственные учреждения были поставлены в новые условия. Этим было бы сделано уже очень многое, если бы состав сената был иным. Заложив первый камень здания правильной законодательной власти и создав зачаток ограничения самодержавия, благодаря чему получалась возможность в некоторых случаях сдержать и урегулировать эту всемогущую и часто необузданную силу, - император должен был заняться организацией своего правительства для того, чтобы сделать его работу более просвещенной, более правильной и систематической. Русскому правительству в одинаковой степени недоставало всех этих свойств. Ни в чем не было порядка, дела шли без всякой последовательности. Администрация представляла полный хаос, в котором не было ничего урегулированного и ясно определенного. Собственно говоря, в России из правительственных учреждений существовали только правительствующий сенат и следовавшие за сенатом, в порядке правительственной иерархии, коллегии: военная, морская и иностранных дел.

   На первый взгляд, можно было подумать, что государство управлялось коллегиальными учреждениями. На самом же деле было не так. Один из членов каждой коллегии, обыкновенно президент, работал непосредственно вместе с государем, представлял ему доклады и передавал коллегии готовые высочайшие указы.

   В сенате была сосредоточена вся административная власть, и генерал-прокурор, стоявший во главе сената, совмещал в своем лице должности министров внутренних дел, полиции, финансов и юстиции.

   Наряду с этими учреждениями, монархи заводили иногда отдельные департаменты, как напр., департамент коммерции, и приказывали, чтобы доклады по делам этих департаментов делались им лично их председателями.

   Точно так же императрица Екатерина часто выделяла из ведения сената покоренные провинции и временно поручала их управление какому-нибудь избранному лицу, такому как напр. Потемкин, Зубов, которые представляли государыне свои доклады непосредственно.

   Кроме того, самодержавным монархам докладывалось еще бесконечное количество дел через их статс-секретарей. Высочайшие указы по этим делам направлялись в сенат для приведения их в исполнение. Но монархи, приняв доклады сената или коллегии, от министров или других уполномоченных чиновников, часто вместо того, чтобы санкционировать их тотчас же, откладывали их в сторону, а затем, по представлению кого-нибудь из секретарей, которому поручали рассмотрение данного доклада, или изменяли, или совсем отменяли представленный доклад, или же делали постановление, совершенно противоположное тому, которое предлагалось в докладе. Из этого ясно, как великолепно была приспособлена такая организация для процветания самого полного произвола и как она поощряла своенравие и причуды, от которых так трудно избавиться тому, кто пользуется неограниченной властью.

   Император Павел, считавший себя великим знатоком военных дел и в особенности ревниво охранявший прерогативы своего единовластия в армии, передал все дела, которыми должны были заведывать чиновники военного министерства, в ведение одного из своих адъютантов, того, к которому он имел наибольшее доверие. Адъютант этот сообщал военному министру волю императора. Повышения в чинах, назначения, доклады военной коллегии, дела военного совета представлялись на высочайшее усмотрение через этого же адъютанта. Для морского ведомства император имел другого адъютанта.

   Дела по ведомству иностранных дел велись весьма странно. Формально считалось, что ведение их находилось в руках коллегии иностранных дел, состоящей обычно из трех членов, но каждый из членов работал с государем самостоятельно, и на его обязанности лежала какая-нибудь особая корреспонденция или особое дело, хранившиеся в тайне от других членов коллегии. Естественно, что каждый делал все возможное, чтобы занять такое место и добиться такого знака доверия. Фавориты Екатерины любили вмешиваться в подобные дела правительства, доставлявшие им богатые подарки иностранных держав. Для ведения с державами переговоров, которые поручала им императрица, они пользовались одним из членов коллегии иностранных дел, обыкновенно таким, кто умел устраивать свою карьеру, благодаря способности угождать. Так поступали в последние годы царствования Екатерины князь Зубов и граф Морков, главные виновники двух последних разделов Польши. (Граф Остерман и граф Безбородко в совете, собранном по этому поводу, высказались против раздела и уничтожения Польши.)

   При Павле внешней политикой часто руководили его любимцы-адъютанты. Вице-канцлер или старший член коллегии, имел в своем ведении лишь части административную, финансовую и текущую корреспонденцию. Понятно, что такая дельная и способная государыня, как Екатерина, не терялась среди подобной организации и могла, несмотря на многие неудобства и полный во всем беспорядок, в конечном результате придавать равномерный ход делам государства. Император Павел также, при всей своей ужасной непоследовательности и постоянных неожиданных переменах, в некоторые моменты проявлял самую решительную и жестокую волю, которой должны были моментально повиноваться все колеса правительственной машины. Но монарх со слабым и неустойчивым характером, каких встречается немало в подобного рода условиях и при таком способе управления делами, может создать только самые серьезные затруднения и постоянно рискует наделать массу ошибок. Не будучи в состоянии схватить общее положение дел и всесторонне рассмотреть какой-нибудь вопрос, он должен будет действовать слепо, наудачу, теряясь в хаосе взглядов и мнений отдельных лиц, часто заинтересованных в том, чтобы скрыть от него правду. Он никогда не может идти вперед, к определенной цели.

   Итак, Россия должна быть благодарна императору Александру и тем, чьи советы он принимал, за желание ввести больше порядка и системы в правительственный механизм государства.

   Реформа имела целью учредить, по примеру большей части европейских государств, отдельные министерства, точно определять область работы каждого из министров, сосредоточить в каждом министерстве все подлежащие ему дела, сконцентрировать, таким образом, их деятельность и этим увеличить ответственность главных государственных чиновников.

   Кроме того, помимо разных других последствий, которых ждали от этой реформы, надеялись, что она послужит также и действительным средством против злоупотреблений, взяточничества и бесчисленных хищений, составлявших страшную язву России, и против которых все принимавшиеся до сих пор меры были бессильны.

   Итак, император Александр учредил впервые в России министерства - внутренних дел, финансов и юстиции, - до этого времени объединенные в лице генерал-прокурора сената, министерство народного просвещения - ведомство, которому в России не уделяли никакого внимания, вследствие чего оно было в полном забросе, министерства коммерции, иностранных дел, морское и военное. По отношению к этому последнему Александр, проникнутый принципами своего отца, не хотел отклоняться от его системы и оставил при себе адъютанта для ведения дел военного министерства. Все, что касалось армии, вплоть до какого-нибудь малейшего производства, должно было исходить непосредственно от императора, от его личной воли, и армии это должно было быть известно. Армия была кумиром; никто не должен был ее касаться, никто не должен был вмешиваться в ее дела; разве только по инициативе и при прямом участии самого императора.

   Должность этого адъютанта впоследствии, из подражания Наполеону, преобразована в должность генерал-майора, что служит доказательством, что Россия считала себя всегда на военном положении и желала во всякую минуту быть готовой к войне.

   Наконец, появился манифест, возвещавший о преобразованиях в государственном управлении. Помимо извещения об учреждении министерств, в нем объявлялось, что отныне подпись императора на всех указах будет контрассигнована подлежащим министром. Это была еще одна новая попытка ввести в России ответственность власти.

   Для совместного обсуждения министрами важнейших государственных дел, имеющих отношение к различным министерствам, был учрежден комитет министров.

   Созданный этою реформою правительственный механизм как бы увенчивал собою государственное устройство, став поверх механизма, ранее существовавшего и оставленного в прежнем виде, хотя, конечно, и подчиненного теперь всем последствиям, вытекавшим из введения новых учреждений. Сенат сохранял свои прежние права и обязанности, к ним были даже прибавлены еще новые, весьма важные. Но права его, относившиеся, собственно, к области административной, должны были постепенно суживаться и перейти в простую формальность. Настоящая административная власть правительства, не имевшая до того времени конкретного и легального выражения, за исключением особы самого самодержца, сосредоточивалась теперь в деятельности новых министерств. Совет оставался без перемен; в нем заседали разные важные лица, из которых большая часть не попала в члены новых государственных учреждений. Император продолжал еще, время от времени, отсылать некоторые неприятные или запутанные дела на обсуждение этого, так называемого, "совета", чтобы давать ему некоторое время какую-нибудь работу и не прекратить слишком быстро его существование. Но вскоре совет утратил окончательно всякое значение и оставался в таком положении до тех пор, пока Александр не нашел целесообразным пересоздать его по совершенно иному и гораздо более широкому плану.

   Преобразования эти, могущие показаться политической азбукой в других странах, для России были нововведением громаднейшей важности. Манифест об учреждении министерств вызвал много шума во всей стране, а в особенности в гостиных Петербурга и Москвы. Всякий судил о новом учреждении по-своему. Большинство рассматривало эту реформу не с точки зрения ее действительных достоинств и пользы, которую она могла принести государству, а по тому, как она должна была отозваться на личной карьере каждого. Получившие места в новых учреждениях одобряли реформу; те же, которые остались за штатом, порицали ее, как слепое увлечение молодости, направленное на изменение древних и уважаемых учреждений, под действием которых возвеличилась Россия. Важные сановники, с которыми не советовались и которые не ожидали таких значительных преобразований, чувствовали себя застигнутыми врасплох. Их теперь заслонили те, кто при Павле и в начале царствования Александра держался в стороне. Обойденные старики старались излить свою желчь, с сожалением подсмеиваясь над молодыми людьми, намеревавшимися преобразовать государство, и над глупостью некоторых старцев, согласившихся играть роль орудия рабского и неискусного подражания Европе. Снисходительность и доброта императора давала простор этим критическим нападкам, поскольку такая критика вообще допускается в России. Впрочем, эти нападки находили кроме того некоторую поддержку в императрице-матери, которая в душе была недовольна тем, что ее сын не обнаруживал особой склонности прибегать к ее советам и что она не могла влиять на его решения. Она усматривала во всех этих новшествах пугавший ее зародыш либерализма, и ее салон сделался средоточием противников реформ, которые шли туда изливать свое недовольство.

   Одновременно с манифестом, возвещавшим преобразование государственного управления, были обнародованы и назначения на вновь учрежденные должности. Замещение этих должностей было самой трудной стороной реформы. Салоны и общественное мнение, - если только можно признать его существование в России, - уделяли этой стороне дела гораздо больше интереса, нежели самим преобразованиям, которые имели значение лишь для будущего.

   Во главе управления стал граф Александр Воронцов, назначенный министром иностранных дел со званием канцлера. Он давно уже пламенно желал получить это звание, которое в течение долгого времени никто не носил. Граф Кочубей без сожаления и даже с радостью оставил министерство иностранных дел, где, по его мнению, нечего было делать, ввиду необходимости придерживаться пассивной политической системы, которую он считал наиболее пригодной для России и наиболее соответствовавшей характеру, намерениям и желаниям императора. С горячим одушевлением вступил он на новое поприще, открывавшееся перед ним с учреждением министерства внутренних дел, во главе которого он был поставлен.

   Важные отделы полиции и администрации, составившие ведомство этого министерства, перед тем совершенно затеривались среди массы обязанностей, возложенных на сенат, генерал-прокурора и случайно распределявшихся между несколькими секретарями государя. Графу Кочубею предстояло множество работы по упорядочению издавна запущенной администрации. В отдаленных провинциях правительственная власть действовала без всякого надзора, никому не подчинялась, никем не направлялась и была предоставлена всем злоупотреблениям, какие только может создавать невежество и алчность мелких чиновников. Перед Кочубеем лежала благородная и трудная задача, которую ему предстояло выполнить или, по крайней мере, положить начало ее выполнению.

   Если графу Кочубею не удалось достигнуть желаемых успехов, то, конечно, не потому, что ему не хватило доброй воли и усердия. Он начал с устройства канцелярии; разделил ее на несколько отделений и каждому поручил определенную часть дел обширного министерства. Он призвал к себе на службу всех сведущих и опытных в разных отраслях управления людей, каких только мог отыскать. Он старался поднять значение должности губернаторов и назначал на эти места людей, личные свойства и положение которых могли служить ручательством их честности, и которые, хотя бы и при недостаточном знакомстве с делами, обещали быстро освоиться с ними, благодаря служебной опытности и добросовестному желанию принести пользу службе. Казалось, порядок начинал понемногу устанавливаться среди того мрачного хаоса, который дотоле заволакивал горизонт русской жизни. Народ немедленно ощутил кое-какие благие результаты этого порядка. Припоминаю, что снабжение населения солью, имеющее столь важное значение в обширной стране, получило более правильную организацию. В то время в России существовала свободная торговля солью, но лишь одно правительство имело возможность снабжать солью все части государства, эксплуатируя разбросанные в различных местностях соляные озера или выпаривая соль из морской воды. Граф Кочубей принял меры к тому, чтобы добывание соли в отдаленных местах и ее перевозка обходились как можно дешевле, с таким расчетом, чтобы население могло покупать соль по более сходной цене, а правительство имело бы возможность покрывать свои расходы по соляной добыче. Я не могу припомнить сейчас всех нововведений, предпринятых Кочубеем; не думаю, чтобы многие из них удержались долгое время.

   До тех пор в России не было министерства финансов. Теперь оно было учреждено, и во главе его стал граф Васильев, бюрократ, способный и честный человек, бывший в финансовых делах правой рукой князя Вяземского, единственного генерал-прокурора времен императрицы Екатерины, о котором отзывались с похвалой. При всех переменах, происшедших со времени смерти князя Вяземского, последовавшей, если не ошибаюсь, в 1794 году, государственный казначей Васильев оставался необходимым человеком и его не смещали, т. к. без него не могли обойтись. Это был опытный, деловой работник, честный, неподкупный, понимавший, как мне кажется, новые идеи и принимавший их в тех случаях, когда они ему представлялись своевременными.

   Все отрасли государственных доходов, водочные заводы, банки и проч. поступили в ведение нового министерства финансов, так же как и широко организованный горный департамент. Должность государственного казначея была временно поручена Г., родственнику графа Васильева, занявшему после его смерти место министра финансов.

   До реформы обязанности министра юстиции были выполняемы генерал-прокурором сената. Генерал Беклешов не хотел оставить за собой это министерство, так как большая часть его дел отошла теперь к министерствам внутренних дел и финансов. По учреждении министерства юстиции, министром был назначен сенатор Державин. То был личный выбор императора, сделанный без нашего содействия; тот, кто составлял ядро новой администрации, не принимали в этом назначении никакого участия. Державин был человек честный. Вместе с тем он был талантливый поэт, написавший несколько лирических произведений, весьма ценившихся и действительно исполненных поэтического одушевления. Но он был малообразован и не знал иностранных языков. Императора прельстили пылкие чувства и поэтические мечты Державина, о которых тот умел с ним говорить. Александр не мог никогда устоять перед тем, что называют "прекрасными фразами"; чем туманнее они были, тем легче он их воспринимал, так как чувствовал в них нечто сродное своим мечтам, отличавшимся тем же важным недостатком - неопределенностью. Императору нравились пылкое изъявление либерализма, особенно же он был чувствителен к преклонению перед его личностью за его преданность идеям гуманности.

   Император поддерживал с некоторыми лицами непосредственные сношения и иногда вводил таких людей в наши собрания. Он любил покровительствовать им и защищать их от нашей критики, на которую нас вызывало иногда более близкое знакомство с ними. Ему нравилось завязывать такие особые отношения помимо друзей, у которых он уже тогда подозревал существование особого согласия. Поэтому он заботился о том, чтобы с самого возникновения министерства провести туда лиц, стоявших обособленно от его прочих друзей и связанных только с ним одним. Между тем надлежало подумать и о том, какие должности предоставить в новых правительственных учреждениях молодым друзьям императора; ведь именно на них Александр возлагал свои надежды, им предстояло ревностно продолжать начатое им дело и заботиться о выполнении реформ, столь дорогих его сердцу. Граф Кочубей уже был пристроен, но что было делать с другими? Назначить их министрами - это было бы слишком много. Наконец, решено было создать должности товарищей министров. Назначенные на эти места молодые люди имели возможность направлять действия своих начальников сообразно со взглядами императора, а императора держать непосредственно в курсе дел. Граф Павел Строганов попросил назначить его товарищем министра внутренних дел, чтобы работать вместе с графом Кочубеем. Новосильцев сделался товарищем министра юстиции, оставаясь в то же время и секретарем императора. Его прежняя должность, как равно и новая, которую он получил, были одними из самых важных. Именно при его посредстве, император должен был начать реформу законодательства и суда. Новосильцев был сведущ в юриспруденции и в политической экономии. Пребывание в Англии не прошло для него бесплодно, он там много читал по этим вопросам и приобрел известные познания. В России в то время никто не превосходил его познаниями по части государственного управления, какие только можно было почерпнуть из современной французской и английской литературы. Его практический ум не поддавался обольщениям пустых теорий и умел всегда останавливаться в границах возможного. Он обладал искусством и умением обходиться не только с отдельными личностями, но и со всем русским обществом, которое прекрасно изучил. Это были его хорошие качества, дурных же он тогда еще не проявлял. К его заслугам надо также отнести и то содействие, которое он оказывал стремлениям Александра улучшить положение крестьян; именно он редактировал первый указ о крестьянах. К этому мы еще вернемся впоследствии.

   Новосильцов преобразовал комиссию составления законов. Еще Екатерина занималась этим важным вопросом, за что ее и прославляли Вольтер и Дидро, но работы эти не имели других результатов, кроме опубликования философско-филантропического наказа, который был написан Екатериной для комиссии по сочинению проекта государственного уложения. Комиссия эта вскоре была упразднена, и работы ее никогда не увидели света. Новосильцов, по желанию Александра, вернул к жизни это умершее и погребенное более двадцати лет назад учреждение. При помощи немецкого юриста, барона Розенкампфа, он учредил комиссию для составления законов по обширному и хорошо составленному плану, и ему удалось придать ее работам систематический характер. Имелось в виду собрать все регламенты, указы и проч., все существующие русские законы, распределив их по содержанию на отделы, главы, статьи и проч. и составить, таким образом, свод законов гражданских, уголовных, административных, законов о торговле и т. д.

   Итак, предстояло вести параллельно две работы: 1) пересмотр и классификацию всех русских законов и указов, начиная с самых старых; 2) редактированы? систематической росписи, на основании которой нужно было распределить материал, с указанием определенного места каждому указу, количество которых было громадно. Таким путем надеялись выяснить и удалить из свода все столь частые в русских законах повторения и противоречия, исправить многие ошибки, восполнить пробелы, изгладить позорные черты, свойственные старому законодательству. Вся эта работа по изменению и улучшению законов должна была быть произведена без нарушения национальных начал. Эти начала должны были озариться светом новой юриспруденции, но было заранее твердо решено относиться с уважением ко всему, издавна выработанному здравым народным разумением. Император Александр желал, чтобы именно в этом духе производились работы по составлению нового свода законов. Это напоминало систему, по которой был составлен кодекс Юстиниана, с той только разницей, что собрание римских законов представляло собой сокровищницу мудрости и законодательной науки, и единственным недостатком его являлось, быть может, чрезмерное богатство несколько запутанного материала, тогда как в России основной материал, над которым предстояло работать, обильный по количеству, но находившийся в большом беспорядке, был скуден и беден истинно ценным содержанием. Потому для этой работы требовались люди равные или даже превосходящие тех, которые работали для Юстиниана, способные самостоятельно исправлять крупные несовершенства материала и заполнять его пробелы, одним словом, истинные законодатели.

   Кроме свода законов для России, подобную же работу предстояло выполнить отдельно и для иноземных или привилегированных ее провинций, как напр. Лифляндии, Эстляндии, Курляндии, польских провинций Малороссии, из которых каждая имела свой язык, свои обычаи и свои особые законы.

   Эта большая работа, начатая по известной системе, некоторое время велась весьма энергично. Министр юстиции возложил ее на своего товарища Новосильцева, и тот занялся исключительно ею. Систематические росписи были составлены Розенкампфом. Пока Новосильцов и Розенкампф оставались на своих местах, работа подвигалась. Однако, насколько я знаю, ожидаемых плодов она не принесла. Так всегда бывает в России, когда до завершения предпринятых работ происходит смена лиц, к ним приставленных.

   Из молодых людей, окружавших императора, один я остался без назначения. Александр предложил мне пост товарища министра иностренных дел. Граф Воронцов соглашался взять меня в товарищи. Все мои тогдашние друзья, и в особенности император, побуждали меня принять это предложение. Я долго отказывался, выставляя на вид, что мое назначение возбудит удивление и недовольство среди русских. Но император утверждал, что во время исполнения моей миссии при сардинском короле я хорошо зарекомендовал себя донесениями и образом своих действий, и что поэтому мое назначение никого не удивит; что к тому же граф Воронцов, единственный человек, имевший в этом деле право голоса, выразил согласие. На это я возразил императору, что ему лучше, чем кому-либо другому, известны мои чувства к родине, что они никогда не могут измениться и что у меня есть некоторые основания опасаться, что чувства эти, при первом же случае, могут оказаться в противоречии с обязанностями той службы, которую он желал доверить мне, ввиду чего было бы гораздо правильнее и удобнее для меня отказаться от нее. Император ответил, что в данную минуту он не видел ни одного из тех затруднений, которых я опасался, а если бы они и появились, то у меня всегда будет время удалиться, что он, наоборот, предвидел возможность иных обстоятельств, более отвечающих моим чувствам.

   Ко всему этому император прибавил еще и весьма лестные для меня слова: "Надо, - говорил он, - платить свой долг человечеству; если обладаешь талантами, не следует отказываться применять их там, где они могут быть наиболее полезны". Я долго сопротивлялся, но император не сдавался на мои доводы. Он решил назначить меня на этот пост. Эта мысль стала одной из тех его непреодолимых фантазий, которые им овладевали и от которых он излечивался только после их осуществления. Он настаивал с такой добротой и любезностью, что я, в конце концов, согласился под строгим уговором, что буду тотчас освобожден от моих обязанностей, лишь только они окажутся несовместимы с моими чувствами поляка, которые всегда останутся неизменными. Я намеревался, впрочем, прослужив несколько лет, своим отношением к делу доказать императору свою искреннюю привязанность и благодарность за дружеское доверие, которое он оказывал мне. Но с грустью принимал предложение, так как это значило начинать новый путь, полный опасностей; к тому же этот пост удерживал меня в Петербурге, где я всегда чувствовал себя, как птица на ветке, или как чужеземное растение, не могущее пустить там корней. Я же стремился только к тому, чтобы возвратиться к своим, ибо вдали от них жизнь меня не радовала.

   Я не стану рисовать себя более предусмотрительным, более глубокомысленным, чем я был на самом деле. Принимая место, я решил не делать ничего, что могло бы неблагоприятно повлиять на будущие судьбы моего отечества. Но у меня не было определенного представления, определенного плана относительно тех услуг, которые я смогу оказать Польше в моем новом положении.

   Мне было сделано другое, действительно, заманчивое в этом отношении предложение, как бы в награду за то, что я, наконец, уступил желаниям императора. Император поручил мне заведывание учебными заведениями в восьми польских губерниях, т. е. во всей той части Польши, которая находилась под его скипетром.

   Учреждение министерства народного просвещения было для России замечательным нововведением, богатым по своим важным и полезным последствиям, истинное значение которых я не возьмусь определить теперь, находясь вдали от этих дел. Как бы там ни было, потомство должно быть благодарно императору Александру и тем молодым друзьям его, которые поддерживали его достохвальные намерения и находили способы приводить их в исполнение, хотя и были осыпаемы за это столькими упреками.

   До царствования Александра народное образование в России находилось в самом неудовлетворительном, жалком положении. Петербургская академия наук, если и пользовалась известностью, то только благодаря некоторым иностранным ученым, которых правительству удалось привлечь в Россию. Эйлер приглашен был в академию уже стариком, почти перед самой смертью. Академия эта, мемуары которой, большей частью писались на французском или немецком языках, не имела никаких связей с страной и совершенно не влияла на успехи русского просвещения.

   Московский университет также стоял обособленно и посещался лишь сотней учеников, содержавшихся на казенный счет. Студенты, учившиеся на свой счет, появлялись там весьма редко.

   Кроме этих двух учреждений, стоявших наверху ученой и литературной лестницы, в России не было никаких других учебных заведений, кроме школ, называемых народными. В них довольно плохо преподавались первоначальные сведения по весьма немногим предметам. Эти школы находились в руках жалких учителей, от праздности и скуки впадавших в пьянство. Никто не посылал своих детей в эти школы; никто не интересовался ими и не говорил о них. После учреждения министерства народного просвещения Россия изменила свой облик. Существовавшие уже университеты московский, виленский и дерптский были наделены большими средствами. Основаны были еще три новых университета: петербургский, харьковский и казанский. Каждый из этих университетов был поставлен во главе определенной части России, составившей его округ, и университет должен был руководить делом народного образования во всем своем округе. Виленский университет был вполне польским. Об этих провинциях я поговорю позже. Тем не менее, мне кажется, будет полезным заметить здесь, что в последующие годы вся территория Польши покрылась школами, где национальное чувство могло развиваться вполне свободно. Университет, в который я пригласил известнейших местных ученых и нескольких знаменитых иностранцев, руководил этим движением усердно и умно, как нельзя лучше. Никто не удивлялся этому, так как это являлось прямым следствием благородных намерений императора, хотя впоследствии русские много кричали и восставали против этих нововведений. В Казани должно было сосредоточиться заведывание просвещением татар и Сибири. Каждый университет имел своего попечителя. Собрание попечителей составляло совет по народному образованию, в котором председательствовал министр. Император назначил попечителями лиц, подававших надежду, что дело образования не останется лишь на бумаге, но что оно усердно и с успехом будет двинуто вперед.

   Дерптским попечителем назначен был генерал Клингер, начальник одного из кадетских корпусов. Это был порядочный человек, известный немецкий писатель, немного болтливый, либерал до утопичности, - что не мешало ему состоять на службе у больших деспотов, - впрочем, человек благонамеренный, преисполненный стремления служить процветанию и распространению наук. Эксцентричные и химерические взгляды, высказываемые им в очень резкой форме, чисто по-немецки, создали ему репутацию человека откровенного и энергичного. Все эти качества расположили в его пользу Александра.

   Граф Северин Потоцкий был назначен попечителем харьковского университета. Харьковская губерния находилась в соседстве с Польшей, и ее население проявляло большую склонность к образованию. Граф Северин в качестве поляка был отмечен великим князем Александром. Он наравне с нами был близок Александру, восторгался его качествами и долго считал его своим кумиром. Будучи харьковским попечителем, граф, кроме того, состоял сенатором третьего департамента сената, в котором решались по апелляции дела польских провинций. Как сенатор, граф Северин приобрел в России известность, о чем мы поговорим позже.

   В качестве попечителя, он с усердием и настойчивостью занимался своим университетом, пригласил в него известных ученых и часто объезжал вверенные ему провинции.

   Наибольших успехов достигли университеты виленский и дерптский, после них - харьковской. Дворянство Лифляндии, Эстляндии и Курляндии высказалось против дерптского университета, объявившего себя защитником крестьян и третьего сословия. Один из профессоров этого университета, Паррот, был до крайности прямодушный человек, питавший безграничную привязанность к Александру. Он необычайно заботился о здоровье императора и часто проявлял эти заботы. Я помню, между прочим, что г-жа Паррот послала Александру связанный ею жилет, который, по ее словам, обладал свойством сохранять жизнь императора. Паррот умолял Александра носить этот жилет. Благодаря такой восторженной любви он сумел приобрести дружбу Александра. Во время частых поездок Паррота в Петербург император приглашал его к себе и много беседовал с ним.

   Попечителем московского округа назначили Муравьева, бывшего воспитателя и секретаря великого князя, человека достойного, но чрезвычайно боязливого и без всякой энергии. Император назначил его товарищем министра народного просвещения для того, чтобы не говорили, что должности товарищей министров розданы были исключительно его молодым друзьям и чтобы не казалось, что эти должности созданы для них. Новосильцев был назначен попечителем петербургского округа. Но так как в Петербурге медицинская школа уже находилась в ведении министерства внутренних дел, а юридический факультет не мог быть открыт, пока комиссия составления законов не окончит свою работу, Новосильцев ограничился учреждением нормальной школы или философского факультета, с специальной целью приготовлять юношество к преподавательской деятельности по наукам точным, административным и литературе.

   Первые шаги этой школы были блестящи. Она дала, казалось, выдающихся по знаниям учеников. Но это продолжалось недолго; впоследствии ученики эти не оправдали возлагавшихся на них надежд.

   Школа эта закрылась, не дав сколько-нибудь солидных результатов. Настоящий университет, наделенный привилегиями и имуществом, вероятно, удержался бы лучше, что доказывается примером университетов московского и харьковского, которые, хотя и пришли в упадок, однако не прекратили своего существования, как ни небрежно к ним относились.

   Граф Завадовский был назначен министром народного просвещения. Он был секретарем графа Румянцева одновременно с князем Безбородко, и дружеские отношения их с тех пор не прерывались. Граф Румянцев посоветовал Екатерине взять их обоих к себе в секретари, чему они и обязаны своей блестящей карьерой. Безбородко быстро выдвинулся своей смышленостью и способностью к работе. Он пользовался доверием монархини и достиг высшего сана. Уверенный в самом себе, он был единственным человеком, не ухаживавшим за фаворитами и державшимся собственными заслугами. Завадовский сумел добиться успеха в другом роде. Он стал фаворитом императрицы, привязался к ней и чувствовал себя очень несчастным, когда через шесть месяцев она удалила его от себя. Два его друга, Безбородко и Воронцов, старались уговорить его отнестись ко всему по-философски. Как бы в утешение, он получил от императрицы подарки, даже более значительные, чем те, которые она всегда делала своим отставляемым фаворитам, так как Екатерина видела в нем не только обыкновенного фаворита, но признавала за ним еще и другие достоинства. Впоследствии он женился, и при дворе к нему продолжали относиться хорошо. Благодаря своему другу Воронцову, а также и своей репутации человека, хорошо знавшего русский язык, им были написаны некоторые манифесты времен императрицы Екатерины, он получил пост министра. Он жил на счет этой приобретенной им репутации и слыл за ученого.

   Это был сговорчивый человек, с добрым и справедливым сердцем, но немного топорный. Его ум, так же как и его фигура, могли поворачиваться только целиком. Он трудно соображал и не схватывал оттенков мысли; вместе с тем у него было желание и претензия разбираться в реформах и новых веяниях и, кроме того, самолюбие, благодаря которому он вовсе не хотел быть в числе стариков, не умеющих ничему учиться и ничего не забывающих. Все же это не мешало ему обладать самыми характерными чертами русского администратора: полной подчиненностью и глубокой покорностью всему, что шло свыше. Он охотно и с восторгом говорил о классиках и цитировал отрывки, оставшиеся у него в памяти. Родная литература его очень интересовала. По какому-то странному случаю, он учился в польской иезуитской школе и знал латынь. Он не забыл польского языка и хвалился этим, с восторгом отзываясь о нашем старом поэте Иване Кохановском, некоторые стихотворения которого знал наизусть. Благодаря этому, в нем осталось нечто вроде симпатии к Польше и полякам, что отражалось даже на меню его обедов, на которых постоянно подавались польские кушанья.

   В то время как другие попечители часто встречали препятствие со стороны министра, не всегда расположенного следовать преобразовательным и прогрессивным идеям, я, с своей стороны, никогда не мог на него пожаловаться. Мне он выражал полное доверие. Достаточно было мне внести какое-нибудь предложение, и он необычайно охотно поддерживал его. Я очень ему благодарен за ту снисходительность, откровенность и дружбу, с которыми он всегда относился ко мне.

  

   Как видно из предыдущего, мне очень посчастливилось с русскими стариками, но больше всего с канцлером, сделавшимся моим начальником, когда я поступил в министерство иностранных дел. Он с самого же начала стал выказывать мне дружбу и полное доверие, посвятив меня во все без исключения дела министерства.

   С момента учреждения министерства я стал принимать участие во всех совещаниях графа Воронцова с иностранными представителями, и граф поручал мне составление протоколов, представляемых им на высочайшее усмотрение. Работу эту я исполнял с большой тщательностью, и он оставался ею доволен. Известно, что в хорошо составленном протоколе излагается в более точном и ясном виде то, что говорилось без особого порядка на заседаниях. Канцлер был доволен моим изложением его взглядов, так как я точно передавал его мысли, выражая их лишь более полно. Я понимал то, что он хотел сказать, и это очень ему нравилось. Работа эта давала мне возможность упражняться в редактировании бумаг, и потому была мне чрезвычайно полезна.

   Кроме того, заседания, на которых я присутствовал, знакомили меня с отношениями России к иностранным державам. Мне было еще поручено и составление депеш, являвшихся результатом этих заседаний, и рескриптов им