Чернышевский Николай Гаврилович - Из переписки 1876-1878 гг.

амашками силою одолеть оптиматов? Где была его сила? Где могла она быть? - Это было ослепление, едва ли извинительное даже глупцу. А он был гениальный человек. Но человек. И элемент умственной слабости был в нем. И погубил его. И его падением расчищена была дорога для Мариев и Сулл.

   Берем тот другой пример, погибель Китая, Западной Азии, России от полчищ Джингиз-Хана.- Китайцы ссорились между собою. Обыкновенная человеческая слабость. Но без нее разве проник бы Дж[ингиз]-Хан в Китай? - Китайцы задавили бы его на границе, как много раз прогоняли его предместников.- Еще яснее ход дела на Западе.- Жители Маверранегра⁷ увлеклись обыкновенною человеческою слабостью покорить соседов. И покорили. Но обессилили тем и покоренных соседей и самих себя. Пышности стало много в Маверранегре, а прежней серьезной силы стало гораздо поменьше прежнего. И легко стало Дж[ингиз]-Хану прихлопнуть всех их вместе, и победителей, и побежденных.

   Итак: в сущности, все гадкие эффектные дела сводятся в разряд мелочей, разыгрывающихся с эффектом только вследствие обыкновенной деятельности обыкновенных слабостей массы недурных людей. Эта основная сила зла, действительно, громадна. Но что ж из того для нашего мировоззрения? - Выбивался же, понемножку, разум людей из-под ига их слабостей и пороков, и силою разума улучшались же понемножку люди; даже в те времена, когда были еще наполовину обезьянами. Тем меньше мы имеем права мрачно смотреть на людей теперь, когда они все-таки уж гораздо разумнее и добрее, чем горилла и оранг-утанг. Понемножку мы учимся. И научаемся понемножку быть добрыми и жить рассудительно. Тихо идет это дело? - Да. Но мы существа очень слабые. Честь нашим предкам и за то, что они дошли и довели нас хоть до тех результатов труда, которыми пользуемся мы. И наши потомки отдадут нам ту же справедливость, скажут о нас: "они были существа слабые, но все-таки не вовсе без успеха трудились на свою и нашу пользу".

   Однако пора отправлять письма на почту.

   Порознь Вам, друзья мои, не успел я написать.

   Ты, Саша, если еще сохраняешь ученическое уважение к своим бывшим профессорам,- как я сужу по твоим письмам,- будь обрадован тем, что у меня недоставало времени писать собственно к тебе. Огорчил бы я тебя изложением своих мнений о твоих бывших профессорах. Факты, которые приводишь ты в письме твоем, очень плохо рекомендуют твоих профессоров. Ты не догадывался, какой смысл имеют эти факты. Они показывают: твои бывшие профессора - тупоумные тунеядцы, или, по-ученому, паразиты. Я, помнится, написал когда-то из любезности к тебе, что слышал хорошие отзывы о Чебышеве, который тогда был и, вероятно, останется, солнцем вашего факультета и твоим любимцем. Это правда, я слышал о нем много хорошего, как об ученом. И в угождение тебе высказал лишь эту сторону моих сведений о нем. А другая сторона - мои собственные соображения о его ученых заслугах, менее выгодна для него.

   Я опасаюсь: если ты хочешь быть дельным ученым, тебе прийдется выкинуть из головы все твои университетские курсы, в которых, по всей вероятности, не было ничего, кроме педантства.

   Прости, если огорчаю тебя резким отзывом о людях, любимых и уважаемых тобою.

   И, порадуйся, что у меня нет времени развивать эту неприятную для тебя тему.

   Прошу твоего извинения. Но, воля твоя, не люблю педантов и тунеядцев, заставляющих юношество терять время над пустяками, во вкусе той геометрии, которую прислал ты мне. Раз я вздумал посмотреть, правильно ли я вспоминаю ход доказательства, что поверхность шара равна четырем большим кругам. Насилу доискался этой теоремы в груде мусора о каких-то эллипсах, вписанных в какие-то круги, и о тому подобном педантическом вздоре, ровно ни к чему не нужном в первоначальной геометрии и лишь притупляющем мысль. И самая теорема о поверхности шара оказалась изложенной сбивчиво, из рук вон плохо.

   Не подумай, что я восстаю против твоих занятий теориею чисел или против выбора темы для твоей диссертации. В этом я ничего не понимаю и об этом я не сужу. Но вся история твоих хлопот над диссертациею показывает, что твои бывшие профессора - коллекция уродов, от избытка учености утративших смысл, а по недостатку смысла - оставшихся людьми очень миньятюрной учености.

   Не сердись на этих уродов. Уроды они, и не я в том виноват.

   Жму твою руку. Твой Н. Ч.

   Жму руку Мише. Благодарю его за портрет. Напишу ему в другой раз.

  

  

   Милые мои друзья Саша и Миша,

   Вы говорите, что вам приятно было читать прежние мои беседы с вами о всеобщей истории. Очень рад, мои милые дети, продолжать их.

   Чтобы ход моих мыслей и характер моих споров с некоторыми теоретиками был совершенно ясен для вас, мои милые друзья, при чтении того, что буду писать теперь, необходимо нам, разумеется, припомнить, в чем же именно состояло существенное содержание наших прежних бесед.

   Я брал частный вопрос. Расширял его в общий. Это давало ему прочную постановку. Как я это делал? - Я прилагал к разбору мелочей от важного в нем общие научные понятия. В Греках или Китайцах я находил требованием науки: видеть людей. И когда я успевал рассмотреть, какие общие всем людям мысли и желания управляли их поступками, частный исторический вопрос о них разрешался легко и верно.

   Итак, вся сущность дела была в разъяснении вам, друзья мои, какие общие понятия, по-моему, научны. Частные вопросы служили только средством разъяснять, как, по-моему, надо ставить и решать всякие вообще вопросы истории человечества.

   Она - рассказ о житейских делах людей. Поэтому чаще, больше всех других отделов системы общих научных понятий надобны для ее понимания те общие научные понятия, которые принадлежат, собственно, к отделу понятий о человеке и его житейских делах. Но по связи человека и его дел с другими отделами фактов надобно было мне прилагать к историческим вопросам и понятия из другого отдела системы общих научных понятий,- из того отдела, который относится прямым образом к содержанию так называемых, в тесном смысле слова, естественных наук.

   По моей ли особенной склонности часто и много беседовал я с вами о естествознании? Вы знаете: нет. Я никогда не занимался ни одной отраслью естественных наук. Почему? - Что мне мешало? Ровно ничто. У меня не было охоты к тому. Вот все.

   Но - как быть? - Надобно было мне беседовать с вами о том, о чем я не охотник ни читать, ни говорить, ни думать. И я старался разъяснить вам, каков характер, тех общих понятий, которые, по-моему, единственные научные по предметам естествознания.

   Вы предвидите, я хочу сказать:

   Общие научные понятия будут постоянно надобны нам. Нам необходимо будет припоминать их, какие из них когда понадобятся.

   Да, конечно.

   И, по ходу моих мыслей, вы предвидите, что я скажу: "теперь нам понадобятся те из общих научных понятий, которые относятся к предметам естествознания".

   Разумеется, я скажу так.

   И припомним их, милые мои дети.

  

  

   1. То, что существует,- вещество.

   2. Рассматривая какой-нибудь предмет, мы распределяем наше знание о нем на два класса. В некоторых из наших знаний об этом предмете находится элемент знания, что предмет изменяется, или может когда-нибудь измениться, или мог когда-нибудь изменяться; это мы называем знаниями о формах, состояниях, отношениях вещества. Так, наши знания о воде в капельно-жидком состоянии не будут верны об этом веществе, когда это вещество, вода, замерзнет, или обратится в пар, или если она разложится на другие вещества. Но вес этой массы воды не изменится, как бы ни видоизменялись формы, состояния, отношения этой массы вещества, находящейся теперь в состоянии воды. Это все-таки останется неизменное весом вещество.- Простое ли тело золото? - Мы не знаем. Но если мы успеем разложить его на какие-нибудь другие тела, масса вещества останется неизменна. Это мы знаем.

   Такие наши сведения о веществе, как неизменном веществе, мы распределяем на различные подразделения по различным разрядам наших соображений, и мы называем эти различные разряды наших знаний о неизменном веществе "нашими знаниями о различных качествах вещества". Итак:

   Разные качества вещества, это: - все одно и то же неизменное вещество, рассматриваемое с разных точек зрения. Качество вещества, это: само же вещество. Каждое особенное качество вещества, это: все вещество, рассматриваемое с одной определенной точки зрения.

   Одно из качеств вещества - иметь, говоря попросту, какой-нибудь вес, или, выражаясь научным термином: иметь какую-нибудь массу.

   Другое качество вещества - иметь какую-нибудь величину по каждому из трех геометрических измерений.

   Каждое из этих качеств - само же вещество, все вещество.

   Одно ли и то же качество эти два качества, вопрос лишь о том, умеем ли мы, или сумеем ли подвести два разряда наших знаний о веществе под одну точку зрения. Это вопрос о развитии науки, а не о веществе.

   3. Всякая фактическая часть какой-нибудь фактической величины по какому-нибудь из трех измерений есть какая-нибудь фактическая величина того же измерения. Потому:

   Мельчайшие частицы вещества имеют какую-нибудь величину по каждому из трех измерений.

   Диференциирование функций и все тому подобные способы наших соображений лишь наши искусственные приемы для облегчения наших соображений. Они имеют смысл лишь пока мы помним, что они лишь искусственные приемы наших соображений. Фактический смысл имеют лишь фактические величины, лежащие в наших мыслях под формулами, а не сами формулы. Цель наших соображений при диференциировании - получение интеграла. Если мы, диференциировав функцию, не умеем дойти до интеграла, мы знаем, что это значит; это значит: какая-нибудь теория высшего анализа находится еще в неудовлетворительном состоянии. И мы заботимся усовершенствовать ее.

   4. Взаимодействие качества разных частиц вещества или разных масс частиц вещества мы называем "взаимодействием сил природы". Итак:

   Сила - это: качество веществ, рассматриваемое со стороны своего действования. То есть:

   Сила - это: опять-таки само же вещество, рассматриваемое со стороны своего действования, с одной определенной точки зрения.

   5. Когда мы успеваем понять способ действия какой-нибудь силы, то есть способ какого-нибудь действования вещества, рассматриваемого со стороны своего действия, мы называем это наше знание "знанием" этого "закона природы". Итак:

   Законы природы - это: само же вещество, рассматриваемое со стороны способов взаимодействия его частиц или масс его частиц.

   Этого пока довольно.

   Друзья мои, вы знаете: это не изложение, даже не очерк, это лишь характеристика одной стороны системы общих научных понятий.

   Но как характеристика этой системы со стороны ее отношений к предметам естествознания то, что теперь припомнили мы, достаточно для совершенной ясности того, о чем я буду говорить.

  

  

   В эту характеристику введены две черты, относительно которых пришлось мне самому решать, должны ли они быть введены в нее. Это,

   во-первых: признание так называемой Ньютоновой "гипотезы" о силе всеобщего взаимного притяжения, то есть на житейском языке - веса, на научном - массы, за фактически и логически неопровержимую истину. Решил ли так Лаплас? - Не знаю. Сколько могу сообразить, нет. Другого компетентного в подобных делах человека не было еще между натуралистами со времен Ньютона до наших. Спиноза еще не знал ни этого, ни других трудов Ньютона. Никто из мыслителей, живших после Спинозы, не был компетентен в подобных вещах, кроме Людвига Фейербаха. Фейербах нисколько не занимался выработкою того отдела научных общих понятий, который относится к специальному отделу естественных наук.- Итак, по необходимости, я должен был поступить тут лишь по моему личному решению;

   во-вторых, то же самое по вопросу о делимости вещества. Лаплас, не знаю, высказывался ли об этом. А факты сильно разъяснились после Спинозы и Ньютона Дальтоновым законом об эквивалентах. Ньютон жил столетием раньше развития химии до серьезной научной важности. Потому хоть он натуралист, какого другого не было еще после него, так что и Лаплас далеко не равен ему, но я не решаюсь не признавать за натуралистами и мыслителями научного права отвергать его решения, что атомы - факт. Лично я непоколебимо держался всегда этого решения Ньютона, как строго доказанной истины. И если б она нуждалась до Дальтона в подтверждении,- чего я не нахожу; я нахожу: со времен Левкиппа она уже не нуждалась в новых подтверждениях; но говорю я, если б нужны были подтверждения решению Ньютона, то Дальтонов закон, по-моему, был бы сильным фактом в пользу Ньютона. И все последующее, узнанное нами в химии ли, в физике ли, говорит, по-моему, за решение Ньютона. Но это лишь мое личное мнение.

   Об этих обоих моих личных мнениях я поговорю, когда дойдет до них дело.

   Но вот что, ты видишь из этого Саша:

   В обоих случаях я лично всегда непоколебимо держался мыслей Ньютона. Все последующее развитие наук говорит, по-моему, в пользу моего мнения, что Ньютон совершенно прав. Почти все натуралисты думают точно так же.

   Но я выражаюсь: "Это лишь мои личные мнения". Никого я не назову человеком ненаучных мнений за то, что он держится в этих двух случаях мнения, противоречащего моему, лично во мне непоколебимому, сколько я могу сам судить о прочности моих мыслей для меня самого, в моих собственных понятиях.

   Ты согласишься: я не похож на доктринера.

   Но у всякого, сколько-нибудь рассудительного человека, есть граница готовности быть уступчивым. Кто знает что не за свое мнение об истине, а за саму научную истину, тот не имеет права признавать за научную гипотезу никакую гипотезу, противоречащую этой истине.

   Такой характер научной истины имеют для меня все, кроме тех двух, черты сделанной мною характеристики системы общих научных понятий, относящихся к содержанию естествознания.

   Никакого ученого мнения, противоречащего чем бы то ни было чему бы то ни было в этих остальных, характеризованных мною, моих понятиях, я не могу признавать научным.

  

  

   Поговорим теперь о достоинстве той характеристики, за исключением тех двух понятий, которые мои личные мнения.

   Во всем остальном ровно ничего моего личного нет. Я только усвоил себе мысли других, мысли очень простые. Сотни тысяч людей в моем или вашем поколениях усвоили себе эти научные истины точно так же, как я.

   Итак, моя личность тут ни при чем, И потому я имею право судить о достоинстве той всей остальной характеристики безо всяких церемоний.

   И я спрашиваю:

   Может ли хоть один из нынешних натуралистов не признать эти истины бесспорными, если он находится в здравом уме? И я отвечаю: не может не признать.

   И я спрашиваю:

   И кто из них не согласился бы подписаться под тою характеристикою, как ее автор? - И я отвечаю: с гордостью подписался бы под нею, как ее автор, сам Лаплас.

   И из нынешних натуралистов всякий сказал бы о себе: ничего лучшего я никогда не писал и не напишу.

   Кажется, так,- И мы припомнили теперь все, что было нам необходимо припомнить.

   Хорошо же. И начинаем нашу беседу, милые мои дети.

  

  

   О предисловии к истории человечества.

   Я буду говорить о "большинстве ученых".

   Под этим "большинством ученых" я понимаю:

   Большинство натуралистов, включая в это название и ученых, занимающихся математикою; потому что все они в то же время деятели но подведению теорий или фактов, то есть или гипотез, или фактических знаний и фактических выводов, под формулы высшего анализа; а это дело самое важное из всех специальностей того отдела специальных наук, который привыкли мы все называть естествознанием, в тесном смысле слова;

   и, кроме большинства натуралистов, большинство историков; и большинство специалистов по всем остальным специальностям учености.

   Итак, я употребляю выражение "большинство ученых" в точном и справедливом смысле слова.

   Иной вопрос, справедливы ли мои мнения об этом "большинстве ученых". Это мои личные мнения. Я не имею права сам знать, справедлив ли я в чем бы то ни было. Это обо всяком человеке могут знать лишь другие люди, а не сам он. Где замешана собственная личность, там суждение о справедливости суждение не компетентное.

   Я могу лишь знать, как я сужу о большинстве ученых. И я буду говорить это; и также, могу знать, считаю ли я свои суждения о них справедливыми. Это я знаю. Да, по моему некомпетентному мнению о справедливости моих суждений, я сужу о большинстве ученых справедливо.

   И, кроме того, я знаю: всякий обязан помнить о себе, часто ли он ошибался в своих суждениях. Я помню: я очень часто ошибался; ошибался в очень многом, очень важном, очень часто.

   Но пока человек не увидит, что он ошибался в чем-нибудь, он думает об этом так, как он думает. Это обо всяком. И обо мне.

   Пока я не вижу, что я ошибаюсь, я держусь своего суждения.

   Это обо всяком моем суждении.

   И обо всех моих суждениях о большинстве ученых.

  

  

   Большинство ученых стало с недавнего времени находить, что предисловием к истории человечества надобно ставить:

   Астрономическую историю возникновения нашей планеты;

   Геологическую историю земного шара; и

   Историю развития того генеалогического ряда живых существ, в конце которого мы находим людей.

   Как я смотрю на это мнение, бесспорно новое для ученых, недавно принявших его?

   Для меня оно не ново. И для меня такой взгляд на вещи не "мнение", а взгляд, с научной точки зрения, единственный возможный. О специальном содержании предисловия с таким характером я буду говорить после, по порядку специальных частей. Теперь я говорю лишь о сущности дела.

   Все существенные черты того предисловия к истории человечества - принадлежность той, единственной научной системы общих понятий, которую я усвоил себе в ранние годы моей молодости,- вот уж лет тридцать теперь тому; которой я с того времени всегда твердо держался; и которой, надеюсь, буду твердо держаться, пока буду сохранять силу мыслить.

   И, разумеется, я чувствую глубокое душевное удовольствие, видя, что большинство ученых приняло по некоторым,- хоть лишь специальным только, а не общим, но очень важным вопросам издавна известные специальные решения, совершенно научные и совершенно достоверные, и сделалось через то более способным и расположенным понемножку усвоить себе мировоззрение великих мыслителей, любивших истину, от которых научился я любить ее и, насколько достало у меня способности понимать их, понимать ее.

   Так я смотрю на все это дело в его существенных чертах.

   Но большинство ученых полагает о себе, конечно, не то, что говорю я об этом большинстве.

   Оно полагает, что оно вполне усвоило себе научное мировоззрение.

   Это, по-моему, иллюзия людей, которые плохо знают то, о чем они стали охотники толковать.

  

  

   Перейдем теперь, мои милые друзья, к специальному содержанию того предисловия.

   Я сказал, что специальные решения важнейших специальных вопросов этого предисловия даны давно и издавна были известны людям, державшимся научной системы общих понятий; что почти все, державшиеся этой системы, издавна считали те специальные решения за совершенно достоверные.

   Я говорю о решениях, данных:

   по отделу астрономической истории, Лапласом;

   по отделу геологической истории, Лайеллем;

   по вопросу о происхождении человека, Ламарком.

   Книга Лайелля "Основания Геологии" была издана лет сорок пять тому назад¹. Я был тогда еще ребенок.

   По другим двум отделам научные решения были даны раньше, в начале нашего века, вы знаете.

   Когда именно ознакомился я с этими решениями, я не умею припомнить определительным образом. Но, сколько могу сообразить,- быть может, целым годом,- быть может, лишь несколькими, немногими неделями после того, как усвоил себе научную систему общих понятий. Только этим, конечно, и можно объяснить тот факт, который ясен в моих воспоминаниях.

   При чтении выводов Лапласа я с первых же строк видел, что все существенные черты этого специального решения - неизвестные еще мне,- покажутся мне, по всей вероятности, совершенно правильными. И это, в самом деле, шло так: я читал вывод за выводом, вполне соглашаясь с каждым, строка за строкою, как бывает при чтении мыслей, давно известных читающему и давно признанных им за правильные. А между тем все тут было ново для меня. И, однакож, ничего похожего на обыкновенные впечатления от новых, очень важных знаний не производило это на меня. Я только дивился гениальности Лапласа, сумевшего так просто разъяснить такой трудный вопрос.

   О Лайелле и Ламарке я буду говорить после, где будут соответствующие места, по порядку отделов. Сходство с тем, что я говорил о моем первом знакомстве, с выводами Лапласа было в том, что ровно никакой перемены в моих понятиях о вещах ни Лайелль, ни Ламарк не произвели: и от них я приобрел то же, лишь новые знания по специальным вопросам. Разница та, что геология и - Лайелль, это: не математика и - Лаплас: я постоянно видел: "вот эта частность сомнительна; а эта, вероятно, ошибочна". И общее впечатление было: "так; но полного разъяснения еще подожду".- То же и о Ламарке.- Я говорю, конечно, лишь о специальном содержании решений Лайелля и Ла-марка. Мировоззрение Ламарка не вполне научное. О Лайелле и толковать нечего: он отвергал и Лапласа, и Ламарка в тех первых изданиях своего великого труда.

   Мировоззрение Лапласа, насколько оно известно мне, вполне научное. И я полагаю, что он, большой чудак в своих житейских рассуждениях, никогда не высказывал, как ученый, никакой не научной мысли.

   И займемся теперь астрономическим отделом того предисловия, мои милые друзья.

  

  

   [...]Я говорил, что не помню, когда именно прочел в первый раз порядочное изложение выводов Лапласа о возникновении и дальнейшей истории нашей солнечной системы. Знаю лишь, что когда мне было лет двадцать пять, мои знания о том, что не относилось прямо к моим занятиям, уж перестали расширяться. Мне уж было некогда читать лишь для удовлетворения любознательности. И, знаю, что, когда вошел в круг ученых, я спорил с ними по всем вопросам того предисловия к истории человечества совершенно так же, как спорил бы теперь с людьми таких мнений, как тогдашние ученые. И помню, что при первых из этих споров мысли, которые разъяснял я этим ученым невеждам, были уж привычны мне, а не новизна в моей голове.

   Мне было тогда двадцать пять лет. В таких летах вновь узнанное скоро делается привычным. Но все ж не в год. И притом: я помню, какими науками из чуждых мне отделов занимался я в двадцать два, три, четыре года. Это были занятия,- хоть лишь для отдыха от серьезных занятий, но все-таки: ученые занятия, а не просто чтение. И знаю: с двадцати двух лет я уж не читал почти ничего по естествознанию.

   Итак, мое ознакомление с Лапласом,- как и с Лайеллем, и с Ламарком, относится, по всей вероятности, к годам, бывшим за двадцать восемь, девять лет до нынешнего.

  

  

   Велико теперь богатство моих математических знаний. Такое же оно было и тогда. Что я знал - два, три месяца - года за четыре перед тем,- то есть: что я знал перед экзаменом для поступления в университет, давным-давно было уж забыто. Я уж оставался лишь с тем, что еще ребенком узнал по любознательности, для самого себя, а не для исполнения формальности.

   Итак, я читал изложение выводов Лапласа, зная лишь арифметику.

   Да. Но вот это оказалось важнее всяких интегралов: - у меня не было желания отрицать истину; по какому бы специальному вопросу ни являлась передо мною какая-нибудь специальная истина,- она, в чем бы ни состояла она, не могла не быть принимаема мною с любовью. Я уж имел привычку смотреть на всякий ученый вопрос с научной точки зрения. Никаких иллюзий никакая специальная истина не могла отнять у меня. Что ж была бы за охота смотреть на нее враждебно?

   Это постоянно было очень полезным для меня элементом моей ученой жизни.

   Так и при первом чтении выводов Лапласа. Нужды нет, что я знал лишь арифметику. Я смотрел на мысли Лапласа с научной точки зрения, и мне легко было видеть: все это чистая правда.

   В самом деле, к чему сводится все по вопросу о достоверности выводов Лапласа? - Вы знаете, вот к чему:

   Верна ли формула, под которую Ньютон подвел Кеплеровы законы? - Я знал: да.

   Действительно ли, при сгущении вещества развивается теплота? - Я знал: да.

   А как даны эти два ответа, ни в чем важном у Лапласа; не остается ничего гипотетического: все получает характер математически достоверной истины.

  

  

   Годы шли за годами. Я почти ничего не читал по естествознанию. И, вообще, у меня не было досуга читать. Редко встречались мне случаи хоть вспомнить имя Лапласа. А из того, что знал когда-то о его истории нашей солнечной системы, я давным-давно почти все забыл.

   И вот я читаю: "Найден способ видеть химический состав тел по их спектрам. Он приложен к спектрам небесных тел. Найдены: на таком-то небесном теле вот такие и такие-то вещества и т. д. и т. д."

   Я читаю и радуюсь великому открытию. Кое-какие из веществ, найденных на каком-нибудь небесном теле,- те самые, какие правдоподобно было прежде предполагать существующими на нем; то, что нашлись там некоторые другие, показывает, что Левкипп и Демокрит были люди умнее очень многих из нас, в том числе и меня: это, впрочем, для меня не новость. Вот хоть бы я, например: я хотел думать, что азот разлагается сравнительно при низких температурах; положим, при каких-нибудь пяти или десяти тысячах градусов. А теперь это, по-видимому, оказалось вздором. Что ж за охота была мне думать вздор? Левкипп и Демокрит, хоть не знали химии, не любили рассуждать, кто прав: Талес или Анаксимандр. И меня за подобные соображения не похвалили бы.- И читаю я таким образом,- не предвидя удара. Читаю, читаю и - протираю глаза: что за нелепость? Не может быть! - Смотрю опять: так! -"Из этого следует заключать, что Лаплас прав".

   Лаплас прав!

   Не прав ли и Коперник?

   И - чего нельзя ожидать, когда дело приняло такой оборот? - Пожалуй, нас пригласят убедиться, что таблица умножения не "гипотеза".

   И этот шум и гул: "Лаплас прав",- сколько уж лет идет?

   О, милые друзья мои, всему есть мера. И невежеству специалистов по широким вопросам их специальности должна ж быть мера.

   Пусть историк удивится, узнавши, что "Коперник прав". Не похвально. Но, пожалуй, извинительно. Пусть астроном удивится, узнавши, что существовал на свете Александр Македонский: - не похвалю, но - готов извинить.

   Но астрономы возопили: "Лаплас прав!"

   А вот мы не верили Гоголю, что "выплыла из моря рыба и сказала два слова".

   Проглаголали же астрономы: "Лаплас прав". И тоже два слова. И надобно предвидеть:

   Придет в лавку корова и спросит себе фунт чаю².

  

  

   Горько, мои милые друзья,- горько думать о таких приключениях, какие разыгрались над астрономами.

   Шестьдесят лет или молчали, или выражались о Лапласовой "гипотезе" в таком вкусе:

   "Мысль, более остроумная, чем основательная".

   Я хотел думать: это лишь плохих астрономов читал я. Хорошие не могут так говорить.- Какое, плохих я читал! Читал плохих, читал и хороших. Но в моих воспоминаниях сваливал все на плохих, выгораживая хороших.

   Ну, вот и отличились,- чуть ли не все.

   Кто из них сказал товарищам: "Приятели, говорили бы об этом вы прежде. А теперь молчите: знают все и без вас. Стыдитесь. Спрячьтесь в свои обсерватории и записывайте цифры ваших наблюдений над прохождением звезд восьмой величины через меридиан. На это вы хороши. Но о Лапласе вы уж помалчивайте, господа, пока забудется ваш позор".

   Быть может, кто-нибудь из астрономов и говорил так. Я не читал ничего такого. Но быть может. Если кто из астрономов говорил так, этого астронома я уважаю.

  

  

   Что, собственно, доказывают результаты наблюдений над спектрами небесных тел?

   Собственно, только то, что очень многие из тел, считаемых нами пока за простые, это: - очень широко распространенные разные сорты вещества,- если они действительно простые тела; или такие комбинации одного и того же вещества, которые формируются очень легко и очень устойчивы.

   Никто из серьезных людей научного образа мыслей со времен Левкиппа не сомневался в том.

   Но от этой мысли до Ньютоновой формулы очень далеко. А до выводов Лапласа еще дальше.

   Спектральный анализ дал материалы для наполнения выводов Лапласа множеством очень важных подробностей. Краткий очерк развивается в подробный рассказ.

   "Сириус возник так же, как Солнце",- это мы знали от Лапласа. Но -

   "Сириус находится еще в таком фазисе своего существования, который для нашего Солнца уж миновал",-

   Это чрезвычайно важно. Но это лишь подробность.

   Мы понимаем правильным образом результаты спектрального анализа лишь благодаря выводам Лапласа.

   А выводы Лапласа достоверны не по спектральному анализу, а по Ньютоновой формуле.

   Спектральный анализ - аргумент наглядный. Такие аргументы хороши для профанов. Но специалисты должны знать: в сущности, этот факт объясняется формулою, а формула не выводится из него.

   "Куб, имеющий внутри по 10 метров по всем трем измерениям, вмещает 1000 тонн воды".

   - А подождем, пока посмотрим: точно ли это правда?

   Кому извинительно так рассуждать? - Профанам в арифметике.- Ну, что ж: пусть и льют в тот куб воду, если это для них легче, нежели потрудиться две минуты подумать.

   Но знающий арифметику,- не будет ли улыбаться? - И не обязан ли рекомендовать им: "Потрудитесь хоть две минуты подумать. И поймете".

   Но - о, неожиданный восторг! В куб действительно влилось ровно 1000 тонн воды!

   И астрономы уверовали: правила возвышения числа 10 в третью степень - не "гипотеза"!

   Остается попробовать, сколько воды вольется в куб, имеющий ребра внутри по 11 метров.

   "Это еще неизвестно",- должны сказать те астрономы и ждать: что выйдет? Сколько тонн воды вольется? - "Это еще неизвестно. Есть гипотеза: вольется 1331 тонна. Но эта мысль более остроумная, нежели основательная".

   Но вот другая мысль,- не остроумная,- и желал бы я сказать: с тем вместе неосновательная:

   Действительно ли большинство астрономов не могло понять до спектрального анализа, что Лаплас прав? - Быть может, и понимали, но не нравилось им думать, что Лаплас прав. И они старались думать: "Это дело сомнительное". Старались - и успевали.

  

  

   Но прошу вас, мои милые друзья, помнить: таковы мои воспоминания о читанном мною и о впечатлениях от этого читанного; так таковы, но -

   Очень возможно, что я виню астрономов лишь по недостатку знакомства с тем, как они писали до спектрального анализа. Быть может, те примеры, какие помнятся мне, лишь действительно плохие образцы мыслей большинства астрономов. Быть может, все хорошие астрономы всегда признавали существенные черты выводов Лапласа за достоверную истину.

  

  

   Достоверность выводов Лапласа основана на формуле, под которую Ньютон подвел Кеплеровы законы.

   Достоверность этой формулы бесспорна. И совершенно независимо от вопроса о том, как мы судим о достоверности "гипотезы", которою Ньютон объяснял свою формулу.

   Пусть "сила всеобщего взаимного притяжения" - пустая фантазия Ньютона. Пусть сила, действие которой подведено под ту формулу,- сила электричества, или месмеризм, или выстрелы из той пушки, которую находил у Гоголя Кифа Мокиевич нужною для того, чтобы пробить скорлупу яйца, из которого родился бы слон, если бы слон родился из яйца³; - для Ньютоновой формулы все равно: Ньютон ли прав, или Месмер, или Кифа Мокиевич.

   Но для человеческого здравого смысла это не все равно.

   Оставим без рассмотрения месмеризм. Он, по-видимому, никому из астрономов не кажется мыслью новой: они все, по-видимому, знают: "это старая штука; славы она не доставит".

   Но гипотезу Кифы Мокиевича нельзя оставить без внимания. Он был глубокомыслен. И - против ожидания, мы видим себя принужденными согласиться: его догадка справедлива. Слон действительно родится из яйца. Как же теперь думать о его пушке? Может ли она заменить Ньютонову "гипотезу"?

   Будем осторожны. Скажем: "Неизвестно".- Итак? Быть может? Нам приходится сказать: - "Да. Быть может".- Но при всей нашей в данном случае столь умной и похвальной скромности, мы обязаны прибавить: "по Ньютоновой формуле сила действует непрерывно. Пушка стреляет с интервалами. Это порывы, а не ровное, непрерывное действие. Итак, для замены Ньютоновой гипотезы пушка Кифы Мокиевича требует некоторых улучшений".- И если бы у нас спросили: каких? - Мы сказали бы: "эту пушку надобно приделать к паровой машине; тогда дуть из нее будет сила ровная, непрерывная".- Такая переделка необходима. Но возможна ли? - Это уж не наша забота.

   Мне кажется, что нечто подобное старой, непригодной для замены гипотезы Ньютона пушки Кифы Мокиевича вытащено некоторыми астрономами из старого ненаучного хлама.

  

  

   Я говорил, что не считаю силу всеобщего взаимного притяжения "гипотезою". По-моему, это просто-напросто: фактический вывод.

   Ньютон был человек необыкновенно скромный. Вы помните, как он говорил о своих открытиях:

   "В них не видно особенного ума. Это напрасно говорят, что я особенно умен. Этого нет во мне. Я трудолюбив - только и всего. Если чего не понимаю, то и думаю, все думаю: как бы понять? - Думаю, думаю,- иное, случится, наконец и пойму. Это со всяким так бывает".

   И мы можем говорить: - "у него не было сильного ума. Он сам признавался",- можем?

   Он говорил: - "Сила всеобщего взаимного притяжения - лишь гипотеза. Очень может быть, что она и ошибочна".

   И нам следует говорить: "Это лишь гипотеза. Она, быть может, ошибочна. Он сам признавал это",- следует нам так говорить?

   Я полагаю: никогда, никто, кроме самого Ньютона, не имел права говорить: "Это гипотеза". Я полагаю, что когда Ньютон обнародовал ее, он уж разработал ее так, что она давно перестала быть гипотезою.

   Но это лишь исторический вопрос теперь. И, как бы ни решать его, мне кажется, надобно признать: со времени опытов Кэвэндиша утрачена возможность отрицать Ньютонову гипотезу.

   Вы знаете эти опыты лучше меня, мои милые друзья.

   Вопрос ставится так: сила, которая притягивает брошенный камень к земле, и называется тяжестью камня, а на самом деле принадлежит взаимодействию массы земного шара и камня, принадлежит ли вообще всякому взаимодействию всяких земных веществ?

   Кэвэндиш ставил себе не этот вопрос. Он хотел определить удельный вес всей массы земли. Но когда ставится вопрос о Ньютоновой гипотезе, опыты Кэвэндиша дают ответ и на него в той формуле, какую я дал ему.

   Массу земного шара мы оставляем без внимания в этом случае. Для начала соображений, конечно. После мы введем в наши соображения и эту сторону опытов. А для начала обратим внимание лишь на самые шары Кэвэндиша.

   Масса свинца весом в - положим - 100 фунтов, притягивает массу - положим - свинца же - весом в 5 фунтов,- на данном расстоянии центров,- с силою - положим - равною 1. А маленький шар тянет к себе большой шар с силою? - оказывается: с силою = 0,05.

   Это что ж такое выходит? Два свинцовые шара относятся между собою по силе притяжения точно так же, как относятся между собою по весу.

   Подстановляем всякие другие вещества на место маленького свинцового шара.- Выходит то же самое: сила свинцового шара но отношению ко всяким другим веществам остается прежняя; сила всякого другого вещества притягивать свинец та же самая, как вес массы этого другого вещества.

   Подстановляем вместо большого свинцового шара какое-нибудь другое вещество. Продолжаем опыты. Получаем: сила притяжения всякого вещества равна весу этого вещества по отношению ко всякому другому веществу.

   Только это и оставалось доказать: "вес" - это взаимодействие масс притягивающих друг друга тел; вес на наших весах - притягивающая сила земли во взаимодействии с притягивающею силою взвешиваемого вещества.

   На эту сторону опытов Кэвэндиша не обращал, помнится, внимания Кэвэндиш. Но почему? Он полагал: "да стоит ли это доказывать?" - И все другие так думают. И правы. Этого не стоит доказывать. Почему не стоит? - Да потому, что это и без того знают все, и никто в том не сомневается.

   Так. Но,- при случае, надобно ж нам сообразить: "мы не думали об этом, потому что для нас, как для всех рассудительных людей, вовсе не стоит размышлять об этом. Но - этот факт, о котором мы не думаем, он - факт; и если бы кто захотел спорить против него, мы должны сказать чудаку: "приятель, справься об опытах Кэвэндиша; а пока справишься, то знай вперед: ты говоришь глупость".

   Итак: в Ньютоновой "гипотезе" две стороны:

   Первая. То, что мы называем "вес", это: взаимодействие силы всеобщего притяжения между массою земли и всеми веществами на поверхности земли. Вот лишь это и "гипотеза".- Гипотеза ли это? - По-моему, это факт. И все, в сущности, думают: это факт. А кому охота требовать доказательства, имеет их в опытах Кэвэндиша,

   Об этой стороне дела никому нет охоты думать. Но вот другая сторона важная для всех:

   "Та самая сила, которая притягивает к земле камень, притягивает к ней луну" и т. д. Тут уж не было ровно ничего гипотетического со времени обнародования мысли Ньютона.

   Притягивание земли идет по всем радиусам. Это факт. На том расстоянии, где луна, эта сила имеет вот какую величину. Когда вычтем эту величину из величины силы, с которою луна падает к земле, остается нуль. Итак, все действие производится лишь силою, которая на земле называется силою тяжести.

   Что тут гипотетического? - Это расчет по правилам арифметики. Только.

   Дано: паровая машина везет 1000 пудов по дороге со скоростью 50 верст в час.

   Дано: вес поезда, прицепленного к этой машине, 1000 пудов; и поезд едет по дороге со скоростью 50 верст в час.

   Спрашивается: сила ли той машины везет тот поезд?

   Отвечаю: да.

   Мой ответ гипотеза?

   Данные не оставляют