Чернышевский Николай Гаврилович - Из переписки 1876-1878 гг.

.

   Употребить ли сравнение из математики? Пожалуй, для ясности:

   Я подобен человеку, который хочет и имеет надобность держаться лишь первых четырех действий арифметики. Та истина, которой держится он, очень элементарна. Но она самая фундаментальная часть математической истины. И она независима ни от геометрии, ни от алгебры, ни от высшего анализа. Наоборот: все эти отделы математики основаны на той простенькой, вовсе простенькой истине. И все, что несообразно с нею, не математика, и вообще не наука, и еще более вообще: не правда.

   Ясно ли?

   И, отбрасывая сравнение, взятое лишь для ясности, я говорю:

   Все, что несогласно с простенькою, вовсе простенькою истиною, первым из наиболее известных истолкователей которой был Левкипп,- то все не правда.

   И я проверяю этою простенькою истиною всякую теорию в естествознании ли, в другом ли каком отделе наук; - "теорию" - то есть догадку; не "истину", а лишь "догадку".

   А будет ли согласна с тою простенькою истиною всякая специальная научная истина по естествознанию ли, по другому ли какому отделу наук? - О, об этом у меня нет ни опасений, ни забот, ни "желаний": я знаю, что это всегда, во всем, везде было и будет так. Таблица умножения была верна во все прошлое вечности, будет верна во все будущее вечности, повсюду: и на Сириусе, и на Альционе, и повсюду, как на Земле: она - верное формулирование самой "природы вещей", она - "закон бытия"; она - вечно и повсюду непреложна. Научная истина о таблице умножения и о всякой другой истине такова: всякая истина всегда согласна со всякою другою истиною. И хлопотать о примирении нечего.

   Однако "невыносимо длинна эта скука",- быть может, думаете вы, мои друзья. Да. И кончим ее; резюмируем дело, характер которого я разъяснял этою скукою:

   Верны ли мои воспоминания о том, каковы были рассуждения по вопросу о Лапласовой гипотезе в книгах астрономов, какие читывал я раньше открытия спектрального анализа?

   Это дело индиферентное для меня. Мои воспоминания о нем,- насколько они ясны и широки, характеризуют его верно,- я полагаю.

   Но достаточно ли ясны и широки мои воспоминания? - Это иной вопрос. Моя начитанность но астрономии не была велика. Да и в тех книгах, какие читал я, что за охота была мне замечать, в каком тоне говорит автор о Лапласовой гипотезе? И если случалось заметить, что за охота была припоминать?

   И, читавший мало, замечавший еще меньше того, я давным-давно позабыл почти все то немногое, что знал когда-то об истории Лапласовой гипотезы в мыслях большинства астрономов.

   Мои воспоминания правильны, но не ясны и очень малочисленны.

   Итак, быть может, я ошибаюсь, делая по ним вывод о большинстве астрономов?

   Едва ли.- Почему так? - Я попрошу вас припомнить то, что говорил я о великом, истинно уважаемом мною, пересоздателе геологии, Лайелле; я говорил: он отвергал Лапласову гипотезу. Стоит вдуматься в этот факт, отчетливо помнящийся мне,- и отношение огромного большинства астрономов двух поколений к Лапласовой гипотезе оказывается достаточно характеризованным.

   Лайелль знал из математики гораздо меньше, нежели я. Он обращался к астрономам с просьбами решать для чего такие простенькие геометрические задачи, какие легки даже для меня; и писал в примечаниях горячие выражения своей признательности астрономам за эти их труды, совершенные ими для него. Это наивно до смешного. Но еще забавнее, когда он сам пускается в арифметические упражнения: перемножить два целые числа из трех цифр каждое для него уж многотрудная премудрость.- Это, мимоходом замечу, нимало не вредит ему. Какая ж математика удобоприменима к геологии при нынешнем состоянии геологии! Не пригодна еще, вовсе не пригодна для математического разбора эта груда совершенно неопределенных данных. Даже и самые-то простенькие арифметические выкладки тут такая же напрасная работа, как считание, сколько мошек или комаров родится в данной области в данную весну, в данное лето.- "Много" -вот все, что можем мы, при данном материале, знать об этом, без арифметики ли, с арифметикою, все равно.

   Человек, плохо знавший даже арифметику, Лайелль был человек чрезвычайно скромный и необыкновенно добросовестный. Пример тому: его отречение от теории неизменности видов, которую он обширно излагал тридцать лет в каждом новом издании своей "геологии". Это самоотречение семидесятилетнего старика, учителя всех геологов, от любимой своей мысли - факт, делающий великую честь ему. Мы поговорим о том после.

   Человек, не знающий почти ничего из математики; человек, обо всем, относящемся к астрономии, советовавшийся с астрономами; человек чрезвычайно скромный,- тридцать лет твердил он в своей "геологии", что Лапласова гипотеза - вздор. Тридцать лет,- сказал я. Так ли? Не знаю. Знаю лишь вот что: я читал Лайелля в 1865 году. Я читал его в издании, новее которого не было тогда, когда оно вами было куплено для меня. Когда оно было куплено? Не знаю. Но полагаю: в том же году. И какого года было это издание? - Не знаю. И чем могу пособить этому моему забвению года того издания? - Лишь справкою у Брокгауза. Делаю справку. Нахожу: первый том первого издания "Оснований геологии" Лайелля вышел в 1830 году. (О Гипотезе Лапласа говорится в первом томе, это мне очевидно: я помню, это в первых главах трактата.) В 1853 году вышло девятое издание. Дальше этого года данные о Лайелле не идут у Брокгауза в издании, которое у меня. Тот том этого издания словаря напечатан в 1853 году,- Итак, возможно предположить: издание "Геологии" 1853 года было последним до 1865 года; и было у меня именно это, девятое, издание Лайелля. И если так, то мне можно ручаться лишь за двадцать три года борьбы Лайелля против Лапласа.

   Но правдоподобно ли, что книга, имевшая девять изданий в двадцать три года, оставалась без нового издания целые двенадцать лет после того? Лайелль был жив, был еще крепок силами, усердно работал; все это я твердо знаю; его книга была настольною книгою всех геологов всего цивилизованного света; как же могло пройти двенадцать лет без нового издания ее?

   И я полагаю: издание, которое читал я в 1865 году,- издание, новее которого не было тогда, было не девятое, а уж одиннадцатое или двенадцатое; напечатанное не в 1853 году, а около 1860 года или, вероятнее, даже после этого, около 1863 года.- Это лишь моя догадка. Она, быть может, ошибочна. Но, друзья мои: вы видите, не вовсе уж без резона сказал я: "борьба длилась тридцать лет".- И пусть я ошибся. Изменится ли сущность дела? - Не тридцать лет, но никак не меньше чем двадцать три года Лайелль твердил, что Лапласова гипотеза - вздор.

   Ну, и двадцать три года этого ошибочного спора Лайелля против Лапласа дают уж достаточно полный аттестат господам астрономам,- не "большинству" их, нет: почти всем им,- почти всем, так что выходит: меньшинство, говорившее о Лапласе правильно, было вовсе ничтожно по числу, не видно и не слышно было этого здравомыслящего меньшинства.

   Иначе не умею понять факта:

   Человек, очень скромный, всегда готовый отказаться от всякого своего мнения, ошибочность которого будет замечена кем-нибудь и объяснена ему; человек, не знающий астрономии, не имеющий ни малейшей претензии знать ее; советующийся обо всем астрономическом с астрономами; - он - твердит - наверное, больше двадцати лет, а судя по всему, лет тридцать или больше, что Лапласова гипотеза - вздор; а его книга, в которой напечатана и постоянно перепечатывается эта вещица,- одна из важнейших ученых книг для всего цивилизованного света; книга, хорошо известная всем натуралистам, в том числе и всем астрономам всего цивилизованного света; и никто, стало быть, из господ астрономов не потрудился объяснить автору этой книги, что спорить против Ланласовой гипотезы нельзя, что она - не гипотеза, а достоверная истина; или никто из астрономов не потрудился сказать ему это, или - хуже того: голос астронома, сказавшего правду, был заглушён шумом массы астрономов: "о, нет! Это лишь гипотеза; спорить против нее очень можно".

   Я полагаю, что было именно второе.

   Ошибаюсь ли я? Быть может.

   Но я полагаю: ошибочность тут очень неправдоподобна.

   Само собою: никогда догадка не может вполне совпадать с фактами.

   Я пишу почти лишь по памяти о предметах, никогда не бывших интересными лично для меня. Мои знания о них,- обо всем в естествознании,- всегда были скудны; и почти все из того, что знал когда-то о них, я забыл. Чем пополнять мне пробелы этих чрезмерно скудных моих знаний? - Словарем Брокгауза. Разве эта книга для ученых? Много ли в ней могу найти я из того, что нужно мне для этих моих бесед с вами, друзья мои? - PI невозможно ж мне не говорить иной раз лишь по соображению.

   Память обманчива. Соображения - это лишь догадки.

   И каждое мое слово, о котором не знаете вы твердо и ясно, что оно верно, требует проверки с вашей стороны. Но никакие мои ошибки не относятся, не могут относиться к сущности дела. Это как же? - Вот как, например:

   Как бы там ни было, хорошо ли, не хорошо держало себя большинство астрономов в те шестьдесят лет от издания "Небесной механики" до спектрального анализа, по делу о Лапласовой гипотезе,-

   но, вообще,- вообще,-

   отношение массы астрономов к научной истине,- отношение, недостойное людей от природы не глупых и не бесчестных. Добровольно разыгрывать роль глупцов и лжецов дело нехорошее. Они делают это. С какой стати? - Да ни с какой, кроме того, что это им нравится.

   Это факт такой крупный, что, к сожалению, ошибка относительно характера его невозможна.- Из десяти книг об астрономии, заключающих в себе хоть что-нибудь кроме формул и цифр, разве в одной нет противонаучной примеси.

   Только в этом и сущность дела, которую стараюсь я выставить на первый план в моих беседах с вами, друзья мои.

   Успеваю ли? - Не знаю. И полагаю: плохо успеваю; не умею.

   Но стараюсь.

   И довольно на этот раз утомлял я ваше внимание невыносимо скучными разъяснениями, составляющими все лишь постоянно возобновляющийся и бесконечно растягивающийся приступ к делу. Попробуем побыстрее пройти в нашем припоминании все остальное содержание наших прежних бесед.

  

  

   Теперь всеми признано, что "Лаплас прав".

   Верность его выводов об истории нашей - и всякой другой - солнечной системы зависит лишь от того, верна ли так называемая "Ньютонова формула",- та формула, под которую Ньютон подвел Кеплеровы законы движения планет и спутников по их орбитам. Несомненная достоверность Ньютоновой формулы признана всеми.

   Но эта формула - лишь алгебраическое изображение так называемой "Ньютоновой гипотезы", то есть мысли Ньютона, что движение небесных тел, алгебраически характеризуемое его формулою, производится силою всеобщего взаимного притяжения вещества.

   Алгебраический смысл его формула имеет и без его гипотезы. Но алгебраический смысл - нечто пригодное лишь для технической работы, а не для реального мышления о фактах. Для реального мышления о фактах удовлетворительны лишь мысли, имеющие реальный смысл, а не такие, которые имеют одно только техническое значение символов,- неизвестно, какой смысл представляющих собою и употребляемых лишь для облегчения технической стороны специальных работ.

   Для здравого человеческого смысла Ньютонова формула требует себе реального истолкования. Ньютон дал его своею гипотезою.

   Верна ли Ньютонова гипотеза, это все равно для достоверности выводов Лапласа, рассматриваемых с точки зрения технической, математической проверки. Но здравый человеческий смысл требует, чтобы решено было: верна ли Ньютонова гипотеза.

   Я разбирал дело об этом.

   Не хочу напоминать вам подробностей. Вы помните их.

   Разбором дела о Ньютоновой гипотезе я приведен был к необходимости поставить вопрос: каково же, однако, состояние научной истины в головах тех господ специалистов по математике, которые не хотят ни говорить, ни понимать, что Ньютонова гипотеза - безусловно достоверное знание.

   И я увидел нечто такое, подобного чему нет в "Сказках тысячи и одной ночи"; я увидел, что в математике совершается вот что:

   "Пространства" разных сортов, имеющие лишь но два измерения; "разумные существа двух измерений" - и так далее в этом вкусе,- совершенно идиотские глупости, изобретаются некоторыми, одобряются и принимаются в математику другими господами знаменитыми специалистами по математике.

   Воздав должную дань хвалы уму этих господ, я хотел разъяснить, как произошли в их головах сотрясения мозга, проявившиеся такими нелепыми подвигами на славу им и на посрамление математики. Для этого надобно было изложить систему Канта, которая сбила их с толку.

   Но изложение системы Канта заняло бы много листов. Л дело не стоит того. Система Канта - галиматья, давным-давно разбитая в прах. А невежественные переделки этой галиматьи, сочиняемые математиками и, вообще, натуралистами, не имеющими подготовки к пониманию какой бы то ни было философской системы идеалистического направления и тем менее способными понимать гениально напутанную Кантом софистику очень замысловатой идеалистической хитросплетенности,- невежественные продукты философствования этих господ, разумеется, и вовсе не заслуживают траты бумаги и чернил на разбор их.

   И я сказал: буду без длинных рассуждений говорить об этих глупостях, что они глупы. Я полагаю, что имею полное право поступать с ними так бесцеремонно. Люди, изобретающие или одобряющие "новые системы геометрии" и компаньоны этих господ математиков и астрономов, господа большинство натуралистов, благоизволят болтать непонятную для них философскую чепуху; болтая этот вздор, они уж не математики или астрономы, они уж не натуралисты, а просто невежды, болтающие философскую чепуху. Я когда-то изучал историю философских систем. Они забрели в область, в которой я специалист, а они ровно ничего не смыслят. О том, что я много занимался философиею, вы, мои милые друзья, знаете. Следовательно, имеете право полагать, что мои отзывы о философствовании тех невежд в философии не вовсе ж лишены основания, хоть и не сопровождаются аргументациею. А когда так, то я имею право уволить себя от труда писать, а вас от скуки читать сухие рассуждения о философской белиберде тех господ. И уволю себя и вас от этого труда, от этой скуки.

   В этом моем решении я, по всей вероятности, прав. Но я изложил мотивы его, по моей склонности к шуткам, шутливо. А по моему неуменью шутить шутки мои вышли неуклюжи. Это еще не важность бы. Но вот что уж серьезно огорчает меня: мои шутки вышли обидны для вас, мои милые друзья. [Это] разобрал я, припоминая содержание и тон моих шуток, но разобрал уж после того, как письмо было увезено почтою. Не догадался разобрать вовремя. И жалею, что не догадался вовремя.

   Ну, как быть, когда так. Простите мне, мои милые друзья, эту мою вину перед вами.

   И моя рекапитуляция содержания прежних наших бесед кончена, и я начинаю продолжение их.

  

  

   Масса натуралистов говорит: "мы знаем не предметы, каковы они сами по себе, каковы они в действительности, а лишь наши ощущения от предметов, лишь наши отношения к предметам". Это чепуха. Это чепуха, не имеющая в естествознании ровно никаких поводов к своему существованию. Это чепуха, залетевшая в головы простофиль-натуралистов из идеалистических систем философии. По преимуществу из системы Платона и из системы Канта. У Платона она не бессмысленная чепуха; о, нет! - Она очень умный софизм. Цель этого очень ловкого софизма - ниспровержение всего истинного, что приходилось не по вкусу Платону и,- не знаю теперь, уж не помню ясно, но полагаю: - приходилось не по вкусу и превозносимому наставнику Платона Сократу. Сократ был человек, доказавший многими своими поступками благородство своего характера. Но он был враг научной истины. И, по вражде к ней, учил многому нелепому. И, друзья мои, припомните: он был учитель и друг Алкибиада, бессовестного интригана, врага своей родины. И был учитель и друг Крития, перед которым сам Алкибиад - честный сын своей родины. А Платон хотел вести дружбу с Дионисием Сиракузским.- Понятно: людям с такими тенденциями не всякая научная истина могла быть приятна. Это о системе Платона⁴.

   А Кант так-таки прямо и комментировал сам свою систему провозглашением: все, что нужно для незыблемости фантазий, казавшихся ему хорошими, надобно признавать действительно существующим⁵.- То есть: наука - пустяки; эти пустяки надобно сочинять по нашим личным соображениям о том, что нравится мечтать тем людям, какие нравятся нам.

   Это научная мысль? Это любовь к истине?

   И у Канта та чепуха, без смысла болтаемая простофилями-натуралистами, имеет очень умный смысл; такой же умный, как у Платона; тот же самый, очень умный и совершенно противунаучный смысл: отрицание всякой научной истины, какая не по вкусу Канту или людям, нравящимся Канту.

   Платон и Кант отрицают все то в естествознании, чем стесняются их фантазии или фантазии людей, нравящихся им.

   А натуралисты разве хотят отрицать естествознание? Разве хотят, что [бы] наука была сборником комплиментов их приятелям?

   Нет. С какой же стати болтают они ту чепуху? - По простофильству; они хотят щеголять в качестве философов - вот и все; мотив невинный; лишь глупый. И, не понимая сами, что и о чем болтают, оказываются, чванные невежды, отрицателями - дорогой для них - научной истины. Жалкие педанты, невежественные бедняки-щеголи.

   Я сказал: обойдусь и без аргументаций. Но вот, для примера, маленькая аргументация:

   Мы знаем предметы. Мы знаем их точно такими, каковы они на самом деле.

   Берем для примера то чувство, о котором любят болтать натуралисты, что знания, получаемые через него, недостоверны или не вполне сообразны с действительными качествами предметов, берем чувство зрения.

   Мы видим что-нибудь,- положим, дерево. Другой человек смотрит на этот же предмет. Взглянем в глаза ему. В глазах у него то дерево изображается совершенно таким, каким мы видим его. Итак? - Две картины совершенно одинаковые: одну мы видим прямо, другую - в зеркальцах глаз того человека. Эта другая картинка - верная копия первой картинки.

   Итак? - глаз ровно ничего не прибавляет и не убавляет. Мы видим это: разницы между двумя картинками нет.

   Но "внутреннее чувство", или "клеточки центров органа зрения", или "душа", или "деятельность нашей сознательной жизни", не переделывает ли чего-нибудь в той картинке? - Опять мы знаем: нет. Спросим у того человека, что такое он видит? - Пусть он описывает, что такое он видит, когда та картинка нарисовалась в его глазах. Оказывается: он видит именно эту картинку. О чем же тут толковать?

  

  

   Стало быть, А=С.

   Подлинник и копия одинаковы; наше ощущение одинаково с копиею.

   Наше знание о нашем ощущении - это одно и то же с нашим знанием о предмете. (Это популярное изложение; строго философское будет говорить о "картинке в одной паре" и в "двух парах зеркалец"; но смысл тот же, и вывод все тот же.)

   Мы видим предметы такими, какими они действительно существуют.

   "Но ночью мы плохо видим". Ну, да.

   "Но в микроскоп мы видим такие подробности, которых не видим простыми глазами". Ну, да.

   И надобно прибавить: "А вот слепые, то и вовсе не видят". И это правда.

   И прибавим: "Пустые болтуны болтают пустяки". И это будет правда.

   Но все эти совершенно справедливые мысли не имеют ни малейшего отношения к делу о том, верно ли мы видим то, что мы видим, когда у нас глаза здоровы.

   Видим лишь то, что видим. Например, не видим атомов углерода, а видим лишь большие груды этих атомов. Или: ночью не видим разноцветности предметов.

   Чего мы не видим, того мы не видим. Это так. Но вовсе не о том речь в той чепухе. В той чепухе говорится, будто мы видим не то, что мы видим, или будто нам кажется, что мы видим то, чего мы не видим. Это чистейший вздор, когда мы в добром умственном здоровье и когда глаза у нас здоровы. Здоровый умственно человек видит здоровыми глазами те самые предметы, какие видит; - так ли это? - Тем простым анализом доказывается, как 2Х2=4, что это так. Л простофили натуралисты болтают: "нет".

   И пусть будет довольно этого, о глупости бессмысленной философской болтовни господ большинства натуралистов.

   Воля ваша, милые друзья мои: обидно за естествознание, что вот я, которому нет ровно никакого дела ни до чего в естествознании, принужден защищать естествознание против огромного большинства людей, посвятивших свою жизнь усердному труду на пользу естествознания. Умны работнички! - Усердны, это так; но - умны.

   Помните сказку об умном мужике, усердно рубившем сук, на котором уселся. Этот мужик, уму которого дивились проезжие и прохожие,- несомненно, "общий предок" всех тех философствующих по Платону и Канту натуралистов. Нетрудно найти прототип еще более первобытный: это - попугай, наученный смеющимися над ним шалунами кричать, что он дурак. Увы! - такова судьба всех попугаев, попадающихся в руки дурным шутникам: все, бедняжки, выучиваются кричать с восторгом, что они - дураки.

   Невинные птички, сколь злосчастна их участь! - подумает иной.

   Нет, нимало. Они счастливы: они так умны. Они совершенно довольны собой.

   Но бросим же, бросим, наконец, их попугайскую философию.

   И вернемся к Ньютоновой гипотезе. Мы можем теперь по достоинству оценить важность сомнения массы натуралистов, прав ли Ньютон.

   Люди, сбитые Кантом с толку до того, что уж не знают, действительно ли существует Солнце, или только "кажется" им, будто бы оно существует,- такие люди, конечно, вполне способны не знать, прав ли Ньютон.

  

  

   Следовало б изложить историю Ньютоновой гипотезы. Разумеется, не с нынешних астрономов началась эта постыдная для астрономии, для математики, для всего естествознания болтовня: "прав ли Ньютон, неизвестно".

   Но так и быть. Обойдемся и без истории этой умной болтовни.

   Это была, разумеется, и в старые времена до постыдности глупая болтовня. Но лишь пустая, глупая болтовня, не имевшая никакого реального значения, по крайней мере, с той поры, как измерен был градус меридиана под полярным кругом,- раньше половины прошлого века, она стала вовсе пустою. Педанты болтали: "Ньютонова гипотеза - лишь гипотеза",- были счастливы, что выказали этою премудрою фразою свое непостижимое простым смертным глубокомыслие,- и этим невинноглупым самовосхищением кончалось у них все дело. Реальных замыслов воспользоваться своею болтовнёю для переделок астрономии по своему вкусу, во славу себе, в погибель Ньютону, они не имели, добряки-простофили старого времени.

   И если бы оставалось так, то, разумеется, не стал бы я ровно ничего говорить о Ньютоновой гипотезе. Что мне за надобность была бы защищать ее? - Никто не нападал на нее. Никто и не имел в мыслях ни малейшего сомнения о ее достоверности, неопровержимости. Лишь говорили пустой вздор и сами чувствовали, что говорят пустой вздор.

   Но "в недавнее время" господа большинство натуралистов благоволило наделать столько великих - истинно изумительных - открытий, что не на шутку подверглось одурению.

   Еще бы нет! - оно открыло, что "Лаплас прав"; оно открыло "единство сил"; оно открыло "молекулярное движение"; оно открыло "механическую теорию природы".

   Все это было известно давным-давно всякому, желавшему знать.

   И, например, даже в русских журналах, уж больше тридцати лет тому назад, были подробные трактаты о "единстве сил" и обо всем остальном, перечисленном мною.

   Но масса публики лишь недавно вздумала вынудить массу господ натуралистов высказаться без ужимок и оговорок, высказаться прямо, ясно, решительно, что эти истины - действительно бесспорные истины. И у массы натуралистов закружились головы.

  

  

   На том, что вы прочли, я остановился, услышавши: "завтра отправляется почта"; стал писать вашей маменьке, мои друзья.

   Отделались вы, я полагаю, от моих вступительных рассуждений; хочу удовольствоваться теми бесконечностями скук, которые уж навел на вас; а сам я рад, что успел окончить мой отзыв о Канте и философии господ Кантовых попугаев - от Джона Гершеля (Да! - милые друзья: и Джон Гершель попугайствовал по Канту или философам худшим, нежели Кант) и Тиндаля (Да! и Тиндаля) до Дюбуа-Ремона (да! и Дюбуа-Ремона) и Либиха (да! Либиха,- великого, истинно великого Либиха),- рад, что успел написать мой отзыв обо всем этом и обо всех них не на множестве листков, а на двух страницах.

   Мало этого; чрезмерно мало. Но была бы скука вам, скука читать длинное изложение давно сданной в архив галиматьи Канта и еще худшей белиберды его попугаев.

   И пусть будет довольно того чрезмерно сжатого, что написано мною об этом.

   Если удержусь от возобновления вступительных рассуждений и от изложения философии господ попугаев, то, разумеется, мы быстро пройдем через все предисловие к истории: разумеется, быстро: очень. Мне важно разбирать то, что действительно принадлежит естествознанию! Не знаю я и не хочу знать естественных наук,- я принимаю все содержание естествознания, как принимаю "теорию функций",- не зная, не разбирая, принимаю все, все,- но "естествознание", а не глупость, примешиваемую к нему попугаями; от этих попугаев, которыми изволят бывать по временам,- изволят, к позору для естествознания, на срам себе перед потомством,- изволят бывать - к прискорбию моему за науку и за них - многие великие специалисты по естествознанию, глубоко уважаемые мною за их скромные специальные работы,- от этих попугаев-философов противунаучного направления должен был я защищать естествознание.

   И боязнь изнурить скукою вас помешала мне защитить его, как следовало бы.

   Ну, пусть будет довольно того, что написал в защиту его.

   А само, по своему специальному содержанию, естествознание очень мало мне известно и еще гораздо меньше того занимательно.

   Я уважаю его больше, чем кто-нибудь из натуралистов, считающихся ныне лучшими его представителями. Но у каждого из ученых должно ж быть "самоограничение" в выборе предметов для своих ученых трудов. И я всегда считал себя не имеющим права тратить время на занятия естествознанием: я и без того не успел узнать десятой доли фактов и соображений, которые нравственно обязан был изучить по избранным мною предметам моих ученых занятий.

   Потому, конечно, мы быстро пройдем все предисловие к истории человечества, если - если я не возобновлю моих вступительных рассуждений и не возвращусь к защищению естествознания от глупостей философствующей компании натуралистов.

   Полагаю, воздержусь от обеих этих скук вам, мои милые друзья. Будьте здоровы. Жму ваши руки. Ваш Н. Ч.

  

  

   Впервые полностью опубликованы в кн.: Чернышевский в Сибири. Переписка с родными. СПб., 1913. Т. III. В настоящем издании представлены 9 писем (с некоторыми сокращениями).

   В 1876 г. сосланный на поселение в Вилюйск Чернышевский задумал ознакомить своих сыновей с той "системой общих научных понятий", которую он выработал еще в начале 50-х годов и которой остался верен до конца. Основанием этой системы служит материалистическая онтология, дополненная сенсуалистической гносеологией, трактующей познание как отражение объективного мира чувственностью человека. Считая себя специалистом по "нравственным и общественным наукам", Чернышевский особый интерес проявлял к всеобщей истории. Однако, прежде чем познакомить сыновей со своими воззрениями на историю, он решил прокомментировать им "предисловие" к человеческой истории: астрономическое учение П. С. Лапласа, геологическую концепцию Ч. Лайелла и трансформистскую теорию Ж. Б. А. П. Ламарка. Полностью этот замысел Чернышевскому реализовать не удалось. В своих письмах он сосредоточился в основном на учении Лапласа, безоговорочно признав окончательность и абсолютную истинность ньютонианской классической физики. Резкость отзывов Чернышевского о многих крупнейших ученых обусловлена тем, что они, по его мнению, отошли от "здравого смысла" под влиянием кантовского агностицизма и юмовского скептицизма, т. е. глубоко враждебных, на его взгляд, естествознанию философских учений. Несмотря на свой дидактический характер, письма Чернышевского к сыновьям представляют собой важнейший документ его собственно философского творчества. Вместе с тем они представляют собой один из наиболее ярких образцов материалистической философии в России.

  

  

   ¹ Имеется в виду основной труд О. Конта "Cours de philosophie positive" (Paris, 1830-1842. Vol 1-6).

   ² О "трех великих эпохах" в развитии человечества, послуживших прообразом контовской периодизации, см.: Сен-Симон Л. де. Собр. соч. М.; Пг., 1923. С. 520.

   ³ Чернышевский проводит аналогию между критической философией Канта и контовским позитивизмом на том основании, что оба учения строятся на фундаментальной посылке (по-разному обосновываемой) о непознаваемости сущности ("вещей в себе", по Канту) явлений.

   ⁴ Эта трактовка отношения критицизма Канта к юмовскому скептицизму ошибочна. Уже начальный пункт кантовской "критики" - учение о субъективности форм чувственного созерцания, т. е. пространства и времени ("трансцендентальная эстетика"), никак нельзя называть "перифразой" Юма.

   ⁵ Для Чернышевского эта социально-политическая версия возникновения кантовского агностицизма достаточно типична. Ср. с. 147 наст. тома.

   ⁶ Истинность закона Т. Р. Мальтуса, согласно которому население увеличивается в геометрической прогрессии, в то время как прирост продуктов питания - в арифметической, Чернышевский подчеркнул в статье "Происхождение теории благотворности борьбы за жизнь" (1888). Он отметил там "верную мысль" Мальтуса о том, что, "когда люди не сдерживают силой разума силу размножения, они размножаются до такой степени, что количество пищи, какое могут добывать они, становится недостаточным для удовлетворительного пропитания всех их" (с. 508 наст. тома). Конкретную форму этого "закона" Чернышевский попытался опровергнуть с помощью статистических данных и математических расчетов еще в комментариях к переводу 1-й книги "Оснований политической экономии" Милля (1860). Однако, как это признавал сам Чернышевский в письме сыновьям от 21 апреля 1877 г., его расчет оказался ошибочным (15, 35).

   ⁷ Чернышевский имеет в виду следующую книгу: Hellwald F. von. Culturgeschichte in ihrer natürlichen Entwicklung bis zur Gegenwart. Augsburg, 1876-1877, Bd 1-2. (История культуры в ее естественном развитии вплоть до настоящего времени).

  

  

   ¹ Ср. с. 255 наст. тома.

   ² Smith Л. An Inquiry in to the nature and causes of the Wealth of Nations. London, 1776 (Исследование о природе и причинах богатства народов).

  

  

   Преемственная связь Спинозы и Фейербаха, идущая от Аристотеля (см. с. 228 наст. тома), образует, согласно Чернышевскому, линию прогрессивного развития мировой философии.

   ² "Лекции о сущности религии" (нем.). Об индивидуальной воле как основном "мотиве" человеческой деятельности см.: Фейербах Л. Избр. филос. произв.: В 2 т. М., 1955. Т. II. С. 880-894.

   ³ Войны Рима с эпирским царем Пирром длились с 280 по 275 г. до н. э.; Карфаген и Коринф были разрушены в 146 г. до н. э.

   ⁴ Так в тексте.

   ⁵ См.: Тацит Корнелий. Соч.: В 2 т. Л., 1969. Т. 1. С. 220.

   ⁶ В 137 г. до н. э. римская армия осаждала город Нуманцию в провинции Лузитания (на территории современной Испании). Несмотря на численное превосходство, римляне были окружены нумантинцами и вынуждены были капитулировать. Квестор Тиберий Семпроний Гракх сумел заключить с победителями договор, по которому римлянам было гарантировано свободное отступление, но они должны были оставить все лагерное имущество.

   ⁷ Маверранегру точнее, Мавераннахр. Название территорий на правом берегу Амударьи, возникшее в VII-VIII вв., в эпоху арабского завоевания, и буквально означающее "то, что за рекой". В дальнейшем так назывались области между Амударьей и Сырдарьей с городами Самарканд, Бухара, Ходжент.

  

  

   ¹ Principes of Geology. London, 1830-1833.

   ² См.: Гоголь Н. В. Записки сумасшедшего.

   ³ См.: Гоголь Н. В. Мертвые души. Т. I. Гл. 11.

  

  

   Отождествление доброго, разумного и полезного, намеченное Чернышевским еще в дневнике (ср. запись от К) декабря 1848 г.: "...истина и добро решительно одно и то же, два выражения одного и того же, которые никогда не отрываются и не могут быть одно без другого..." - 7, 192), последовательно проведено в "Антропологическом принципе в философии".

   ² См. статью "Характер человеческого знания" в наст. томе, с. 484-502.

   ³ Фихте действительно исходил в своих построениях из философии Канта и даже полагал, что его система есть лишь завершение кантовской. Однако сам Кант отрицал это (Кант И. Трактаты и письма. М., 1980. С. 625).

  

  

   ¹ Ср. с. 176 наст. тома.

   ² Laplace P. S. Traité de mécanique céleste... Paris, 1798-1825. V. 1-5.

   ³ Laplace P. S. de. Exposition du systиme du monde. Paris, 1796. T. 1-2 (Изложение системы мира).- 421.

   ⁴ Хотя в "Очерках гоголевского периода..." и экономических работах 50-х гг., а также в предисловии к 3-му изданию "Эстетических отношений искусства к действительности" встречается упоминание гегелевской "диалектики", есть основания полагать, что во всех этих случаях, как и в письмах из Сибири, Чернышевский подразумевает под "диалектикой" аналитику смысла и искусство доказательства с помощью правильного построения силлогизмов.

   ⁵ Эта характеристика, верная в отношении Беркли и отчасти Юма, принципиально не верна в отношении Канта. Последний "естествознание" - математику и физику - чтил достаточно высоко, полагая, что именно они первыми встали "на столбовую дорогу науки" (Кант И. Соч. Т. 3. С. 84-85). Произведений самого Канта Чернышевский в молодости, по-видимому, не читал, ограничившись изложением кантовской философии К. Л. Мишле. Какую именно книгу Мишле читал Чернышевский, не совсем ясно. В дневнике от 13 октября 1848 г. есть запись: "Взял Michelet Geschichte der n. Systeme der Philosopie..." Однако книги с таким названием у Мишле нет, и Чернышевский, очевидно, подразумевает книгу "Geschichte der letzten Systeme der Philosophie in Deutschland von Kant bis Hegel" (Berlin, 1837-1838) (История новейших систем философии в Германии от Канта до Гегеля).

   На восприятии Канта Чернышевским сказалось то, что понимание кантовского критицизма давалось ему с большим трудом. 15 октября он начинает читать "подробный разбор Канта" и записывает: "У Мишле многого не понимаю". На следующий день аналогичная запись: "У Мишле многое кажется непонятным". 20 октября: "...Мишле - все еще о Канте". И лишь 22-го: "дочитал Канта" - без всяких комментариев. Это последнее обстоятельство весьма характерно. Обычно Чернышевский записывал свои впечатления о прочитанном (1, 147; 149; 150; 152).

  

  

   ¹ Имеется в виду работа Н. И. Лобачевского "О началах геометрии" (Казанский вестник. 1829. Ч. 25, 27; 1830. Ч. 28).

   ² Неточная цитата из стихотворения А. А. Фета "Шепот" робкое дыханье...".

   ³ Источник не установлен.

   ⁴ "Общие изыскания о кривых поверхностях" (1827) см. в кн.: Гаусс К. Ф. Об основаниях геометрии. Казань, 1895.

   ⁵ Из Афин в Коринф многоколонный

   Юный гость приходит, незнаком.

   (Пер. А. К. Толстого).

  

  

   ¹ В 1888 г. у Чернышевского возник замысел русского издания "Словаря" Брокгауза, который он оставил, узнав об аналогичном намерении А. С. Суворина.

   ² В 1861 г. Г. Р. Кирхгоф установил с помощью спектрального анализа присутствие в хромосфере Солнца ряда элементов, положив тем самым начало астрофизике..

   ³ Ср.: "Просвещение - это выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие есть неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого... имей мужество пользоваться собственным умом! - таков, следовательно, девиз Просвещения" (Кант И. Соч. М., 1966. Т. 6. С. 27).

   Гносеологию Платона Чернышевский излагает некорректно. Именно Платон в полемике с софистами отстаивал тезис об объективности человеческого познания, которое он трактовал как акт воспоминания, осуществляемый человеческой душой, некогда пребывавшей в мире вечных и неподвижных эйдосов - прообразов всех вещей (Менон 81-86; Федон 72 е - 76 с). Характеристика Сократа как врага афинской демократии и "врага научной истины" совершенно произвольна. Чернышевский просто не узнал в нем своего единомышленника, ибо именно Сократ одним из первых отождествил "благо" и "истину".

   ⁵ Ср.: "Я не могу, следовательно, даже допустить существование бога, свободы и бессмертия для целей необходимого практического применения разума, если не отниму у спекулятивного разума также его притязаний на трансцендентные знания... Поэтому мне пришлось ограничить (aufheben) знание, чтобы освободить место вере..." (Кант И. Соч. Т. 3. С. 95).