Денисов Адриан Карпович - Записки

релил и ранил меня выше локтя, больно, в левую руку. Я уронил повода; лошадь моя подскакала к нему. Я ранил его саблею, отчего он, согнувшись, понесся в сторону, а моя - продолжала скакать прямо. Тут я, осмотревшись, заметил, что кость руки не повреждена и имеет свою силу; взял повода, но никак не мог удержать и поворотить лошадь. Прискакал я к трем или четырем неприятельским эскадронам. Я сильно испужался, так что видимые предметы едва мог различать; слышал какой-то шум, ружейные выстрелы, и даже послышался свист пуль. Очнувшись, я увидел себя среди неприятельского каре, решился сдаться и уже вынимал правую ногу из стремени, дабы соскочить с лошади, полагая, что пешего не будут рубить; но в этот самый момент весьма знакомый шляхтич Шымановский, с которым я в мирное время довольно часто водился в компаниях, бывал с ним на охоте, и который прежде иногда у меня ночевывал, выскакивает из рядов и начинает бранить меня самыми грубыми словами".

   "Сим столько я ободрился, что с бодростию закричал, чтобы он с подобными словами выехал ко мне и разделался. В сей же момент слышу многих голоса, беспрестанно повторяемые:

   - Батюшка! Не бойся! Мы здесь!"

   "Я оглянулся в ту сторону, откуда слышались эти крики, и увидав, что неприятель сделал в фасе каре большой интервал, круто поворотил мою лошадь, дал ей шпоры, полетел и тут же был встречен полку моего до двадцати человек казаками, с которыми поскакал во все ноги и прямо на нашу бывшую в атаке батарею. Но она встретила нас картечью, сочтя нас за поляков; к счастью, картечь пронеслась высоко и никого не убила, и не ранила. Я, скинув шапку, стал махать и кричать: "свои! свои!" и тем спасся от другого выстрела, который хотели уже по нас пустить".

   "В тот момент, когда я выскочил из каре, поляки также осыпали нас пулями, но видно Всевышнему было так угодно, что никто из казаков и ни одна даже лошадь не были ранены ".

   "Избавившись от бедствия, я увидал, что вся передовая цепь наша прогнана; оставшись впереди, (я) приказал оную ставить и послал за лекарем перевязать и осмотреть мою рану, из которой текла кровь".

   "При перевязке раны пожаловал ко мне наследник прусского престола, что ныне (1822 г.?) королем, с братом своим, и оба изъявили мне милостивое приветствие".

   "При сем за долг и обязанность поставляю сказать о виновнике моего избавления: храбрый полка моего майор Грузинов, прискакав с полком на место сражения и не найдя меня, берет человек до двадцати казаков, скачет к неприятелю, видит, что в отдельной части польских войск какое-то непонятное ему движение, полагает, что я там терплю бедствие, летит, несмотря на малое число с ним находящихся казаков, прямо на неприятеля. Поляки, как думать надо, сделали интервал в одном из фасов каре, презирая горсть несшихся на них с Грузиновым казаков. Грузинов, угадав, что я в средине каре, закричал: "Батюшка! не бойся! мы здесь!". Казаки подхватили этот крик и, повторяя его, летели во все ноги ко мне".

   "За спасение меня, при всяком воспоминании о сем, благодарить Грузинова по гроб не престану".

  

   "Августа 6-го и 7-го происходили стычки с неприятельскими передовыми постами. В это же время поляки напали на стоявшего с войсками отдельно графа Денисова, но были отбиты с уроном. Узнав об этой стычке, я поскакал узнать о его (графа Денисова) здоровье. Проскакивая место сражения, нарочито, дабы видеть: не нужна ли моя помощь знакомым, - вижу тела многих и одного в очень тонкой рубахе. Слезаю с коня, рассматриваю и нахожу сходство с одним (знакомым), Петровским. В то же время заметил я, что он веком одного глаза шевельнул; ощупываю все тело, нахожу другой признак жизни и отправляю раненого к знакомому лекарю, по фамилии Вальфинг. Пробыв у графа Денисова часа четыре, возвращаюсь к своему месту и нахожу моего покойника, хотя без памяти и зрения, но сидящего, которого в то время Вальфинг (или Фальфинг) натирал спиртом и потом отпустил его совершенно здоровым".

   "Затем нечаянно Прусский король с войсками принужден был оставить Варшаву и поспешно пошел внутрь Пруссии. Наш корпус, как уже не мог один оставаться, потянулся вверх по реке Висле, на местечко Гуры и далее".

   "Я с казачьими полками, сентября 6-го числа, пройдя местечко Гуры, послал майора Василия Темирова и майора Петра Грекова с командою из 150-ти казаков для разведок... Подходя к Гурам, они увидели небольшой отряд конных, (поэтому) спрятали небольшую часть своих в лесу и как бы неосторожно с остальными шли вперед. Неприятель, видя казаков в малом числе, кинулся на них опрометью, а казаки и побежали, но когда достигли до засады, остановились, ударили храбро; казаки, бывшие в лесу, тоже и в тот же момент произвели; поляки испугались, побежали и почти все были побиты".

   "Казаки, в то же время посланные осмотреть близ лежащий лес, увидали пехоту, известили (о том) своих начальников, которые, отделя несколько малых команд, приказали тот лес обскакать и потребовать сдачи той пехоты, на что оная и согласилась, в числе до 200 человек, которые и были ко мне доставлены".

   "Ферзен решился при одном большом лесе переправиться на другую сторону Вислы, на которой находились неприятельские войска и батареи; приказано - строить плоты и батареи. После канонад с обеих сторон два казачьи полка храброго майора Ивана Карпова и Серебрякова получили повеление переправиться через Вислу, прямо на неприятельские батареи. Казаки сняли с себя мундиры, седла с лошадей и с одними дротиками в руках, с военными кликами, вылетели из лесу и ринулись в Вислу. Поляки так оробели от сего, что оставили все пункты и бежали".

   "Весь наш корпус переправился без малейшего препятствия. 28-го сентября я был послан осмотреть неприятельский лагерь и дороги, к нему лежащие. Отобрав из двух полков человек до 200 казаков, пришел к главному пикету; нашел на оном полкового командира Попова, больного лихорадкою и в сильной пароксизме озноба. Рассказал (я) ему, что мне велено сделать, и приказал, чтоб он остался, но дал бы мне 50 казаков с лучшими офицерами и в особенности знающими дороги к неприятельскому лагерю".

   "Попов решительно отвечал, что он, несмотря на болезнь, сам идет и никак не хотел остаться. Я принужден был согласиться. Условясь что делать, ежели один из нас встретится с неприятелем и сразится, и что, в таком случае, должно предпринимать другому, - пошли мы по двум дорогам через большой лес. Скоро после сего слышу я в той стороне, где должен быть майор Попов, выстрелы из ружей и военные клики; приказываю своим кричать: "ура!" и скачу с резервом; Выбегаем на большую поляну и видим, что майор Попов гонит и бьет втрое сильнейшего, против его команды, неприятеля, и это в глазах большого корпуса поляков".

   "Я приказал Попову с поспешением отступить; осмотрел, сколько мог, местоположение лагеря и немедля возвратился. Пленных было взято Поповым до 70-ти человек".

   "Я счел необходимым подробно рассказать об этом деле, дабы показать, что может сделать такой храбрый и решительный человек, каким был майор Попов. Страдая сильнейшею лихорадкою, он отправился по знакомой (не знакомой?) ему дороге, и был столь неосторожен, что не имел фланкеров. Неприятель, заметя движение казаков, поставил значительную команду в засаду. Попов уже ровнялся с нею; поляки лишь выжидали, когда он пройдет мимо них, как вдруг один казак, случайно своротив в сторону, заметил засаду и полетел с известием о том к своему начальнику".

   "Попов, не останавливаясь и не рассматривая, как силен неприятель, указывает лишь место его нахождения и с криком: "вперед!" летит на неприятеля. Казаки с военным криком стремятся за ним. Поляки в недоумении: ошибкою ли зашли казаки или с намерением? но и команда, которая шла недалеко в боку, производит также клики. Неприятель почел, что его окружают, испугался и побежал".

   "Я возвратился в корпус, донес обо всем и представил пленных".

   "29-го сентября, т.е. на другой день, весь наш корпус двинулся, на утренней заре, по двум дорогам: г. Ферзен налево от Вислы - с одними регулярными войсками, а граф Денисов - с регулярными же и со всеми Донскими полками, бывшими под моею командою, а именно полки: Орлова (которым тогда командовал майор Серебряков); полк майора Лащилина; состоящий в команде Попова полк Янова; полк майора Денисова и мой полк. Войска шли по дороге, мною накануне осмотренной. Мне с полками казачьими велено идти вперед".

   "Пройдя лес и еще раз осмотри местоположение, я поставил два или три полка, какие именно - не помню, скрытно в лесу, а с остальными вышел на поляну, откуда был виден весь неприятельский лагерь.

   "Тут я получил приказание достать пленных, дабы узнать не случилось ли у неприятеля ночью какой-либо перемены; посему послал я двух или трех полка моего (офицеров) с командою казаков ударить на польские ближайшие пикеты; они схватились, в глазах моих, но поляки подоспели с других пикетов и упорно стояли; дрались, не уступая места. Я подскакал к своим; вижу одного казака в опасности: под ним убита лошадь. Приказав его спасать, я воротился и, проскакав несколько, поехал тихо, шагом; глядел на главного неприятеля и, составляя разные планы (предположения), замыслился; а разослав своих ординарцев с разными повелениями, остался один и незаметно приблизился к малому лесу".

   "Вдруг, совершенно неожиданно, наскакал на меня спереди польский всадник и, взмахнув на меня саблю, готов был меня срубить. К моему счастию, в руке у меня была обнаженная сабля - я отбил удар, но не успел врага ранить; он вновь взмахнул на меня саблю, и снова удалось мне отбить удар. В эту минуту наскакивает на меня другой польский кавалерист, также спереди, но с другой стороны моей лошади, и оба силятся убить меня палашами. Я отбиваю их удары и вижу, что Василий Варламов, юноша лет 19-ти, - Качалинской станицы, полка моего казак, - подскакал к одному из моих героев (врагов?) сзади, нацелился в него дротиком, но не бьет. Я закричал ему: "бей!", и тогда только Варламов сильно ударил поляка; другой готов был в эту минуту меня рубнуть, но, увидав товарища сильно раненным, смешался и тем дал мне случай ранить его саблею в лицо, отчего, скривя голову, он поскакал к своим, а другой также бросился назад, но саженях в десяти упал с лошади; а я с Варламовым поскакали к своим полкам. При этом объясню, почему Варламов медлил бить врага: 16-ти лет отдан он был мне на службу, дабы заранее приобвык к перенесению военных трудов, и состоял он при мне для посылок. Несколько раз Варламов оказывал свою отважность, но редко отпускал я его в бой; теперь же, увидав меня в опасности, он оторопел, смешался до того, что не нашелся что делать, пока я его не ободрил".

   "Прискакав к полкам, я увидал, что казаков, которые пытались было схватить хотя бы одного в плен, гонят во все ноги и вся польская кавалерия рысью идет на нас".

   "Полки казачьи стояли лавою, а другие с двух сторон во флангах - в засаде. Неприятель не подъехал в должную дистанцию и довольно далеко пустился в атаку; при мне бывшие полки отвечали тем же, закричали: "ги! ги!", - как у Донских сие в употреблении, - и пустились во все ноги. Тут выскакивают в засаде бывшие с такими же кликами. Поляки так от сего оробели, что в минуту обратились в бегство, и только те были убиты и взяты в плен, которых догнали. Пленных оказалось не более 50-ти, да и убитых было мало; а раненых, которые успели, по близкому расстоянию, в свою армию ускакать, полагать надо, было много".

   "Скоро за сим граф Денисов приехал со многими чиновниками ко мне, а вслед за ним спешно пришли регулярные наши полки и установились в ордер-баталию. Артиллерии велено было зажечь деревню, к которой левый неприятельский фланг примыкал. Канонада с обеих сторон была сильная. Я приказал казакам с противной стороны заскакать и зажигать дома, которые и запылали в разных местах. Мне приказано - посланных в лес, с правого неприятельского фланга находящийся, егерей наших прикрыть сзади одним казачьим полком и наблюдать действия наших и неприятеля. Егеря наши храбро шли, врассыпную, вперед; но поляки были сильнее, почему наши егеря скоро до половины побиты, о чем я донес и просил подкрепления. Прислали две или три роты мушкатеров, под командою одного майора, которому показал я место, и велел спешить. Майор был на лошади и ехал впереди. Вдруг падает перед ним бомба: пехота легла, но майор не успел сего сделать; бомба взрывается - и майор, и лошадь отброшены в разные стороны, порознь, но остались невредимы. Тут прискакал ко мне граф Денисов, остановил всех при нем бывших, велел мне быть при нем, поехал прямо к неприятелю и стал весьма в близкой дистанции, рассматривая весь строй его. Вдруг выпалили по нас из пушки картечью, которая с визгом пролетела выше наших голов. Я отъехал от графа несколько в сторону, полагая, что по одному не будут тратить зарядов, но скоро повторили то же, и картечь пролетела ближе к графу. Тогда я его убедительно просил, чтоб (он) отъехал, и что целят в него с намерением".

   - Ежели трусишь, поезжай прочь! - отвечал граф".

   "Я подался вперед, но в сторону. Тут выстрелили еще картечью и у лошади под графом Денисовым перебили заднюю ногу; лошадь упала всем задом, но на передних ногах еще держалась. Граф спокойно сошел с нее, пошел прочь хромая, а я, испугавшись, соскочил со своей лошади, подбежал к нему и убедительно просил, дабы он сел на моего коня, но он на сие не согласился. Адъютанты и другие чиновники прискакали к нему и привели заводскую его лошадь, на которой он и поскакал к центру войск своих".

   "В это время, и как припамятываю, несколько прежде, генерал Ферзен также сражался в прямой линии сзади тех польских войск, с которыми мы сражались, и штурмовал укрепленные места, что нам было слышно по звукам выстрелов, но не было видно. Граф Денисов, близ того места, где убита у него лошадь, поставил пехоту и двинул всю линию несколько вперед. Польская конница не смела показаться: она стояла за сгоревшею деревнею, в левом своих войск фланге. Скоро наша пехота еще несколько подвинулась вперед. В сию минуту польской пехоты большая часть, и гораздо в превосходном числе против нашей, двинулась бодро, скорым маршем, фронтом на нашу. Гром пушек, пальба ружей, военные клики заглушали всех; наша пехота стояла твердо, но оную могли неприятельские фланги обойти. Усматривая сие, двинул я мой и майора Денисова, близкого мне родственника, полки вперед и атаковал неприятельскую пехоту в правый фланг. Конный егерский полк, - которого, помнится, полковой командир был по фамилии Вульф, старо-поседевший герой, - в это время летел с полком на левый неприятельский фланг; егеря и казаки, как бы соревнуя друг другу, с быстротою и мужеством врезались в неприятельские ряды и всех убивали. Поляки до последнего держались на месте и почти все пали мертвыми. При этом должен сказать я в честь их канониров, которые, быв в середине наших казаков и конных егерей, без прикрытия, еще оборачивали в разные стороны пушки свои и действовали".

   "По истреблении сей неприятельской пехоты правый их фланг продолжал стоять стройно и мужественно; артиллерия действовала, а конница, за сказанною сгоревшею, но еще дымящеюся деревнею, в смешанном и расстроенном положении находилась. Генерал Ферзен, в лучшем устройстве, шел с тылу сих остатков и уже был на ружейный выстрел".

   "В сие самое время указали мне казаки - как один всадник, видно из знатных особ, в полном национальном одеянии, на прекрасной бурой лошади, между конных егерей и казаков рысью проезжал к остальной своей пехоте; подъехав, что-то показал палашом и, поворотя лошадь назад, во все ноги поскакал. Его прежде многие уже заметили и пустились в отрез и догонку, но он ранил несколько ему встретившихся и, доскакав до конницы своей, остался жив".

   "В правый фланг оставшейся неприятельской пехоты, через болото, покрытое большим лесом, выходят Смоленского драгунского полку несколько построенных в колонну эскадронов и, в минуту пустились в атаку на пехоту, сломили и всех без остатка изрубили. Тогда все неприятельские остатки побежали без оглядки".

   "Я приказал храброму майору Карпову и другим чиновникам - сколь можно скорей и более собрать рассеянных казаков, оставляя взятые ими пушки, из которых мне было представлено три, да две в стороне завязли в болоте. По собрании сот до четырех казаков, поскакали мы искать начальника поляков Костюшку".

   "Проехав верст семь или до десяти, догнали мы многие толпы беглецов, обезоруживая их и приставляя к ним по два, по четыре казака для их охраны, возвращали эти толпы, а сами, не останавливаясь, скакали вперед".

   "Проехав одно селение, я увидел, что поляки бегут врозь, по трем направлениям; поэтому счел я за лучшее разделить казаков также на три части. Остановясь, приказал я таким образом: Карпову гнать прямою дорогою, по которой он сам просил его послать, причем велел ему и казаков взять побольше; майору Нечаеву (моего полка) с остальными принять вправо, подтвердив ему, чтобы он, пока не увидит самой крайней опасности, гнал бы до темной ночи или до взятия Костюшки, а без того, чтобы он, Нечаев, не возвращался; наконец, чтобы меня, через партии, искали ночью в левой стороне от Вислы. Они пустились в погоню, а я остался в ожидании прибытия казаков, так как у меня их было уже весьма немного".

   "Вскоре несколько офицеров с казаками подоспели ко мне, и я поскакал с ними влево".

   "Проехали версты три, или около того; вдруг сказывают мне, что со стороны один казак скачет ко мне, что-то кричит и машет шапкой. Я увидел его, остановил команду и подскакал к нему; казак донес, что они поймали начальника, Костюшку".

   "Будучи обрадован сим, приказал я моей команде спешить ко мне, пустился во все ноги к месту, где его казак показывал. Прискакав, вижу несколько убитых поляков; казак указывает на одного, что должен быть он. Я сошел с лошади и зачал рассматривать его, но не мог узнать, хотя несколько и знал Костюшку. Он был жив, но столь бледен, что более на мертвеца походил: голова была вся в крови, ноги без сапог, одет в кафтан, со многими вязаными пуговками, в атласном жилете и панталонах. Я вспомнил, что при мне был гравированный его портрет для подобных случаев; вынимаю, сличаю и нахожу большое сходство. Во все то время он ни слова не сказал. Я заметил, что так как он лежал на голой земле, то очень озяб, а потому приказал постлать несколько казачьих плащей, положить его на оные и прикрыть таким же числом. Когда все сие было сделано, то зачал он метаться, как бы умирал; но его вырвало, отчего сделался цвет лица тотчас лучше, и он проглянул".

   "Я его спросил: "не хочет ли он чего?" на что отвечал спокойно, что "ничего"".

   "Тогда я ему сказал, что (я) его знаю и что великому человеку готов сделать всякую помощь".

   "Он отвечал, что он также меня знает, что я - полковник Денисов, и сказал еще несколько слов".

   "Хотя я его и спросил, полагая, что он скоро умрет, о некоторых важных предметах, но он не отвечал".

   "Перевязав ему галстуками и платками раны, которых он имел еще две или три в спине дротиками, послал я за казаками (поскакавшими вперед), чтоб воротились; затем приказал прибывшему с остальными казаками, майору Денисову, сделать на дротиках носилки и отнести раненого Костюшку, с приличным конвоем; а сам занялся собранием казаков и расположением их по полкам. В это же время получил я донесение, что не весьма далеко от места моего нахождения большой польский отряд с артиллерией впереди, но торопливо бежит по дороге к Варшаве. Между тем носилки были готовы, на которые положили Костюшку; несколько казаков пеших понесли его под прикрытием майора Денисова".

   "Собрав сколь было возможно больше казаков, пошел я искать помянутый польский отряд; между тем разные команды подходили ко мне. Передовые, в особенности же Карпов и Нечаев, донесли мне, что отыскиваемый мною отряд точно был близко, но, не быв в сражении, давно и в порядке ушел, и что они во время погони видели его недалеко. Вследствие этого я воротился и уже ночью присоединился к корпусу. Созвал командиров Донских полков, указал, как должно поставить передовую стражу и, отпустив их, лег отдохнуть ".

   "Явясь на другой день с донесением обо всем к графу Денисову и к генералу Ферзену, я был весьма огорчен, что первый, - как было приметно, - занимаясь чем-то важным, мало что у меня спросил и отошел, не сделав мне и малейшего привета; а другой, т.е. Ферзен, хотя и был свободен, но обошелся со мной приметно холодно и, вообще, совершенно ко мне переменился".

   "Я был всегда совершенно удален от интриги; политики не придерживался и не любил ее; должность мою с искренним усердием выполнял. Дела мои шли хорошо, а самое лучшее то, что неприятели столько меня уважали, что ежели я атакую их казаками и они о сем узнают, то за лучшее считали, из почтения, бежать".

   "По сим-то соображениям, пренебрегая несправедливое графа Денисова и генерала Ферзена ко мне отношение, я не занялся вопросом: отчего сие произошло, а за лучшее счел ехать к своему посту отдохнуть, в чем имел большую нужду".

   "Расскажу благосклонному читателю, по сущей справедливости, по строгому розысканию, мною произведенному, и по точным доказательствам от бывших при том казаков собранным, о том - как взят польский начальник Костюшко".

   "Многим верно ведомо, что в Польше все почти дороги от полей огорожены весьма слабою загорожею. Дорога, по которой Костюшко с малым числом к нему приверженных бежал, также была отгорожена. Дорога при выезде из селения, где я расположил послать казаков в три отделения, пересекалась поперешнюю дорогою же, где городьба имела угол на изрядную дистанцию, давно пред тем, верно по слабости огорожи и небрежением изломанная. Несколько казаков, без офицеров, видя их и угадывая по изрядству лошадей, что это господа и что с ними есть деньги и богатые вещи, погнались и уже были близко. Костюшко, засмотрелся ли, или с намерением сшибся с дороги, взял влево и скакал за пряслами близ дороги, сам - четверть только, ибо другие скакали по дороге. Казаки, не зная что тут польский начальник, разделясь по своей воле и случайно по-одному, - одни догоняли неприятеля по дороге, а другие погнались за теми, где был Костюшко, и нагнали его на болотистом месте, где тотчас бывшего при нем майора и одного рядового убили. Третий, в замешательстве, успел, бросившись с лошади, притвориться мертвым; но, по приверженности к начальнику, иногда поглядывал на него. Костюшко бросился в болото, под ним лошадь увязла и билась, что он, видя, соскакивает с оной. Тот казак достал его дротиком, два раза ранил и приказал возвратиться к нему. Лошадь без седока, сделав несколько усилий, вырвав повода из болота, выскочила и ушла. Тогда Костюшко отдался в волю казаков. Они его вывели из болота и зачали обирать; а он и сам им подал кошелек с небольшим числом червонных и часы, не сказывая, кто он. В самое это время прискакал к ним вахмистр конного нашего (егерского?) полка и при виде, что между казаками стоит польский офицер, ударил его в голову палашом, отчего в ту же минуту Костюшко замертво упал. Тот же поляк, о котором я выше сказал, что притворился убитым, лежал и надзирал за ним. Видя сие и забывая свою опасность, вскакивает, кричит, чтоб не убивали, что это начальник. Все от сего испужались, и вахмистр поскакал первый назад; казаки сделали то же; но один старый и опытный казак видел, куда я поскакал с командою, и поспешил меня догнать".

   "Вот точная история, как Костюшко взят, которую я без малейшей посторонней материи описываю; и ежели бы не случился тут один из живых поляков, то Костюшко может (быть) и умер бы, не быв познан. Вынутый из кармана у него пистолет и доныне (1822 г.?) у меня находится".

   "Все чиновники нашего корпуса за сие дело были награждены; но не знаю почему я и благодарности не получил от моих начальников. Уже впоследствии узнал я, что причиной тому было то, что дядя мой, граф Денисов, сильно поссорился с генералом Ферзеном".

   "О Ферзене я был наслышан как о само-справедливейшей особе, и в начале поступления моего в его команду видел над собой сии знаки, а посему и не смею сделать точное заключение, почему это случилось. А я и нечаянной не сделал ошибки, как только однажды с покорностью просил генерала Ферзена, чтоб он, когда молодые, при нем находящиеся офицеры бывают в передовой цепи и затем доносят ему об ошибках и упущеньях, то он не верил бы; при этом я поставлял генералу то в резон, что молодые офицеры худо знают Донских казаков обороты и лучшие (из них), и даже необходимые, считают за упущенья".

   "Как бы то ни было, обойден я и обижен пред всеми, да и до того примечал я, что Ферзен сделался ко мне холоднее*.

   ______________________

   * Об участии Денисова, автора этих Воспоминаний, в войнах против Польши в 1792 и 1794 гг., в послужном его списке изложено так: "Участвовал в 1792 г. в Польше, с противною факциею в сражениях: мая 15-го - при Мурафе; 31-го - при Шпичинцах, июня 3-го - при Валовке, 4-го - при Люборе, 7-го - при Зеленцах и Городнице, где, при поражении противников, удержал покушение их на правый наш фланг, за что награжден орденом Владимира 4-й степени; 13-го июня при Острогах, 16-го при Верховой, 21-го при Дуйнах, 26-го июня при Владомирже, июля 7-го при Дубенке и 15-го июля при Маркушеве. В 1794 г. в Польше, противу польских мятежников: 20-го марта при местечке Скальмирже, 24-го - при Сломнине, где ранен саблею в двух местах, в шею и руку; 16-го апреля при реке Недице; 29-го апреля и 1-го, 6-го, 7-го, 13-го, 16-го, 19-го, 20-го мая в сражениях при разных местах (в формуляре они поименованы); а 24-го, 25-го и 26-го мая при Щикочине, при разбитии неприятельского корпуса, бывшего под командою Костюшко; 9-го июня при деревне Суханеве и Огневке: 15-го июня на Липовом-поле при разбитии польского отряда полковника Добика, который казаками, под командою Денисова, разбит и взят в плен с 700 рядовыми, за что Денисов награжден от короля Прусского орденом военного достоинства; затем участвовал в сражениях июня 22-го, 23-го, 27-го, 28-"о, 29-го; июля 2-го и 10-го при разных местах. 20-го июля в сражении близ Варшавы, при поражении польской кавалерии, Денисов ранен пулею в левую руку; августа 6-го и 7-го в делах также при Варшаве; 6-го сентября в Гурах, а 29-го сентября 1794 года участвовал при разбитии корпуса польского начальника Костюшки и при взятии его в плен при Мациовицах. В этом сражении Денисов, командуя казачьими полками, совершенно разбил польскую кавалерию, врезался в пехоту и преследовал бегущего неприятеля, доколе взят в плен Костюшко.

   ______________________

  

   По уничтожении корпуса Костюшки русские войска тронулись к Праге. Хотя подполковник Денисов был начальником шести казачьих полков, но ему велено идти с одним из них по берегу Вислы. Денисов отрядил вперед себя сотника Плетнева, который, не доходя местечка Карчево, наткнулся на два польских эскадрона, опрокинул их и более 70-ти человек взял в плен, имея у себя только 50 казаков. Денисов, подкрепив его 20-ю казаками, приказал продолжать преследование. В Карчево храбрый Плетнев атаковал опять неприятеля, выгнал его из местечка, но герой был сам убит пулею в грудь*. Ночью вступил в Карчево и Денисов. Отсюда ему нужно было идти на Колыбель, но никто из жителей не решался показать дорогу, и все отзывались незнанием такого места, боясь поляков. Ни просьбы, ни даже плети не действовали; тогда Денисов собрал всех женщин и объявил им, что если жители не укажут места нахождения Колыбель и не снабдят проводниками, то тотчас же вспыхнет все местечко Карчево. Он приказал уже казакам запастись горящими головнями, тогда только упали жители на колени, объяснили, что Колыбель не далее 15-ти верст и дали проводников, с которыми казаки, по хорошей через большой лес дороге, благополучно прошли.

   ______________________

   * 12 октября 1794 г. А.Ч.

   ______________________

   Между тем граф Суворов, гоня поляков от Вильны и Гродно к Варшаве и присоединив к себе войска Ферзена и гр. Денисова, подступил к Праге. Войска неприятельские вошли в Прагу, укрепив ее кругом рвом, валом и ямами! Казаки закрывали левый фланг армии. 17-го и 18-го октября 1794 г. они дрались с неприятелем при селении Збытки. Рано, на заре, 24-го октября, Суворов двинул войска на штурм. Казачьи полки стояли за регулярными войсками, вне картечных и ружейных выстрелов. Подполковник Денисов с полком находился в колонне Тормасова, которая именовалась шестою. Под градом ядер, картечи и пуль прошли колонны наши, не останавливаясь и везде поражая или пленяя неприятелей. Граф Денисов штурмовал несколько удаленное от Праги укрепление, защищаемое, с одной стороны, непроходимым болотом, а с другой рекою Вислой. Когда колонна Тормасова прошла за вал, ворвалась в укрепление и обезоружила защищавших ее поляков, подполковник Денисов, с согласия Тормасова, поспешил на помощь дяде в тыл неприятеля.

   "Мне надо было по маленькому мосту, на котором с большою нуждою могли стать рядом три лошади, переехать через очень болотистый ручей, что хотя я давно уже знал, но сие меня не остановило. Проехав мост, увидели мы в лесу, который закрывал от нас неприятеля и положение его, столбом подымающуюся пыль, посему я остановил полк, поставил в лаву и пошел малою рысью. Пыль увеличивалась и сближалась. Наконец выезжает к нам, вчетверо сильнее, польская конница и в минуту стала фронтом. Видя такое неравенство, я не смел атаковать, но решился, и то потому, что смешался и, по необходимости, требовал, чтобы поляки сдались, но произвел сие гордо и даже обидно, почему и отвечали мне выстрелами. Тогда приступил к последней крайности и приказал решительным голосом полку - атаковать поляков. Не успел выговорить я приказ, как все казаки с громким криком "ги!" пустились на удар. Казак Быкодоров - об отличной храбрости которого и прежде уже в сей моей истории описано, - в это время было ему вверено полковое, с изображением Божией матери, знамя, которое преклоня, полетел вперед и от всех казаков отдалился саженей на 15, несся в середину неприятеля, так что изумил и остановил меня. Польская кавалерия произвела сильную пальбу; пыль и дым закрыли от глаз моих все действия. Я скачу к неприятельскому флангу и слышу того же Быкодорова голос, уже сзади неприятелей: "Коли, ребятушки, коли!", обскакиваю с фланга, соединяюсь с полком, и сим ободрив казаков, атакуем неприятеля с тылу, опрокидываем и близ самой Праги, против Варшавы, вгоняем в реку Вислу. Передние пустились вплавь через реку и все тонули, задних убивали казаки. Я кричал, чтобы первые сдавались, а последние перестали убивать, но страх и замешательство препятствовали слышать меня. Я въехал в реку, схватил за перевязь одного польского офицера и приказал кричать своим, чтобы сдавались, который, хотя от страха трясся, но уразумел и исполнил. Ближайшие к нему в минуту соскочили с лошадей; другие, увидя сие, то же сделали; стоя некоторые по шею в воде, просили пардону, и казаки перестали убивать, гнали их из воды, отбирали лошадей и деньги".

   "Лошадей взято столько, что на каждого казака досталось почти по три лошади, хотя подоспевший подполковник Краснов с полком Орловым, когда гнали поляков из воды, многих успели схватить лошадей. В плен взято также несколько сот поляков, но они большею частью ранены были. Тут я узнал, что гр. Денисов ниспроверг все препятствия, завладел всеми укреплениями, и, что осталось живое, взял военнопленными. Почему, отправя своих пленных по команде, а лошадей в лагерь, я вышел назад из Праги и, получа позволение, воротился в лагерь. За сии действия был я награжден золотою саблею с надписью: "За храбрость". При сем нужным считаю изъяснить, что полка моего казаки, хотя много получили лошадей, но не имели оттого должного воздаяния, потому что лошади были очень изнурены, поддержать их было нечем, да и смотреть некому, время было холодное и мокрое, то их и продали жидам по два руб. сер. за каждую".

   По занятии Праги граф Денисов послан был вверх по реке Висле, по правую ее сторону; с ним были и казачьи полки под начальством Краснова, а подполковник Денисов со своим полком был подчинен Краснову - младшему его. Оскорбленный Денисов хотел отказаться от экспедиции, но дядя "уговорил не делать сего"; за м. Карчево Краснов переправил казаков на другой берег Вислы, против Гуры; по глубине реки лошади плыли на пространстве 7-10 саженей. Граф Денисов переправился выше Карчево. В Гурах находился с отрядом из пехоты, кавалерии и артиллерии генерал Вавржецкий, заменивший Костюшку и потребовавший возвращения казаков за Вислу. "Краснов смешался, не знал, что начать. Полковые начальники, видя сие, просили его, чтобы отъехал в сторону и предоставил решение мне, на что он согласился, взял несколько казаков и поехал вниз по Висле, а им предоставил уговорить меня, дабы извлечь полки от стыда бежать от одного приказания такого неприятеля, который почти уже не существовал, но которого никак не могли мы атаковать. Приняв за долг и точную обязанность, отложа все посторонние неудовольствия, решился я исполнить честь, веру и любовь к престолу и отечеству: послал к польскому генералу сказать, что я имею нечто ему предложить, а посему, чтобы он выехал пред свои войска вперед, и я к нему приеду, а гр. Денисову послал, чтобы спешил нас подкрепить и что без того мы со стыдом будем прогнаны". Вавржецкий не согласился на свидание и послал подчиненного офицера, "которому я сказал, что имею повеление здесь ожидать особого приказа, далее нейти, и сражение, ежели с польскими войсками встренусь, не начинать, а объявлять им, что начались мирные переговоры". Так говорил Денисов потому, что не имел достаточно сил для нападения на Вавржецкого. Он рассчитывал на помощь гр. Денисова, который был еще позади. Вавржецкий прислал вторично офицера с тем же требованием; "на что я отвечал, что сие не могу сделать, и кто захочет принуждать к тому, то буду обороняться, - с чем он опять поехал. Но между тем я выиграл столько времени, что увидел скакавшую во все ноги нашу кавалерию к нам. Польский генерал, увидев сие, прислал спросить меня - что это значит; на что я велел ему сказать, что это приказ мне, который я хорошо разумею, и что его милости надо с войсками отдаться военнопленным". Поляки, сделав несколько пушечных выстрелов, побежали в лес. По соединении дяди с племянником, Вавржецкого догнали с 6-го под 7-е ноября 1794 г. в Родишицах и пресекли ему все пути отступления. "Граф Денисов рано послал 3-х чиновников, в числе которых и я находился, сказать Вавржецкому, что он атакован со всех сторон, и чтобы со всем войском сдался военнопленным, и что на размышление оставляет ему один час времени. Мы нашли его со многими польскими генералами в небольшом господском доме и объявили, от чего он и другие весьма смутились и просили отсрочить на большее время; но мы отвечали, что не от нас сие зависит. Они уединились в особую горницу, медлили. Прошло более часу; мы доложили, что должно нас решить, но не получили ответа. Многие из польских офицеров и рядовых пришли во двор того дома, и приметно было довольно в веселом виде, и шумели. Я нарочито смотрел в окно, дабы приметить их намерение. Вижу несколько человек на лошадях, скачущих по улице, прямо во двор; угадываю, что это граф Денисов, выхожу с поспешностию к нему и обо всем докладываю. Он, не останавливаясь, пошел в дом, а я приказал офицеру, с ним приехавшему, чтобы поспешил привести сильный конвой, дабы поставить удалых весельчаков в субординацию, а сам явился к графу, который учтиво, но решительно всем польским генералам объявил, что они пленные и что тот же час должны отправиться в назначенные места, что они беспрекословно и выполнили Польских войск многие офицеры были тут же отпущены в дома, а другие сами удалились, да и нижние чины многие разбежались. Российские войска возвратились к Варшаве".

  

   Полк Денисова расположился по квартирам, а сам он жил в Варшаве, "где получил в декабре месяце известие, что ближайшие мои родственники оговорены ненавистниками Денисовой фамилии и, по простоте своей, хотя были совершенно невинны, обвиняются и могут быть несчастливыми по строгости законов". Андриян Карпович просил защиты у фельдмаршала Суворова и позволения ехать в Петербург; получил отпуск и рекомендательные письма; такими же письмами снабдили его графы Валериан и Николай Александровичи Зубовы к брату своему, князю Платону Александровичу, прося - милостиво принять Денисова в свое покровительство. В Вильне Денисов был с почтением у Николая Васильевича Репнина.

   Князь Платон Зубов обласкал казака; не менее любезно приняли его граф Николай Иванович Салтыков и другие вельможи. При помощи их Денисов получил "некоторые уважительные милости моим родственникам и совершенно избавил от дальнейших несчастий". В Петербурге Денисов прожил несколько месяцев и истратился. "И как отец мой был небогат, а я совершенно ничего не имел и не приобрел; к тому же видел, что со всем моим усердием и отважностию, по военной службе не выиграл пред своими товарищами, и еще от некоторых отстал, посему видя свое несчастие, решился искать отставки, в чем и открылся моим милостивцам". Один случай заставил Денисова переменить намерение.

   "В одно большое при дворе собрание я также был в многолюдной зале; стоял очень задумавшись и не видел, как подошли ко мне несколько чужестранных министров, стали рядом и спрашивали на французском языке друг у друга: кто я такой молодой человек, а много имеет знаков отличия. Меня никто из них не знал; но один сказал, что по одеянию должен я быть донского войска; другие же заключили, что хотя я и донской, но из другого рода происхожу, потому что донские похожи все на Орлова, а я имею сходство со всеми европейцами. При сем слове не мог я, хотя желал, удержаться и несколько улыбнулся; они сие приметили и отошли. А вошедши во внутренние залы, спрашивали у наших российских, которые там были, - кто я и знаю ли французский язык? о чем и составили общий разговор. В самое это время вошла в тот же зал ее величество, государыня Екатерина Великая, и спросила, о чем они говорят. Светлейший князь Зубов ей доложил. Тогда она изволила так сказать:

   - Это, верно, вы видели Денисова, племянника генерала Денисова; я знаю его по рекомендациям и весьма довольна, что он следует по стопам дяди своего".

   "После чего Императрица приказала князю Зубову о том объявить мне. Сие так ободрило меня, что я совершенно решился не искать отставки, а продолжать военную службу; да и те из благодетелей моих, которым я открылся прежде, что буду проситься в отставку, советовали не делать того".

   В 1795 г. Андриян Карпович испросил отпуск и поехал на Дон. Те из родных, которых Денисов избавил от несчастия, благодарили за его содействие. "И я бы, - говорит Денисов, - счел себя счастливым, ежели бы хотя некоторое нашел утешение в жене моей, которая, огорчась за долгую разлуку, совершенно огрубела ко мне и бросила себя. Но более всего оскорблялся я моею дочерью, к которой более и более чувствовал привязанность: я нашел ее по девятому году, учащеюся в доме моем от одного дьячка и от матери - часовнику и псалтырю. Меня уверяли, что она худое имеет понятие и очень ленива. Я решился сам сие испытать и проверить. Поехал к замужней моей сестре и дочь взял с собою. Начал испытывать девочку, сам обучая ее по букварю и не отходил от нее, как только для того, чтобы отдохнуть; принудил себя играть с нею в куклы и в мячик; нашел в ней откровенную дружбу и доверенность; с этим вместе увидал я, что она имеет превосходные таланты понятия и ума, но немного испорченного свойства, почему и решился увезти ее из дому и отдать ее в пансион, в Киеве или в Харькове" - но старики Денисовы были против такого плана. По их понятиям, нельзя было отдать девицу на воспитание к чужим людям.

   Об этом узнал полковой командир одного из конных регулярных полков, стоявших на Дону, бригадир Федор Христианович Циммерман, у которого была дочь одних лет с дочерью Денисова. Он ручался, что жена его, живущая в Тамбове, возьмет к себе маленькую Денисову, если отец будет платить половину жалованья учителям и одевать. Г-жа Циммерман согласилась и известила мужа письмом, и старики Денисовы, под влиянием Циммермана, изъявили наконец свое согласие. Андриян Карпович повез дочь в Тамбов, а потом через Воронеж и Киев прибыл к полку, в Варшаву.

   В исходе 1795 г. Денисов повел полк на Дон; но в Киеве пробыл довольно времени по случаю ледохода. "Господин губернатор, Василий Иванович Красномилошевич, делал несколько вечеринок с богатыми столами и танцами, в большом доме, который назывался дворцом; часто также большие были собрания и у некоторых особ, где я всегда был приглашен, познакомился со всеми тогда там бывшими господами и провел время очень весело".

   По прибытии на Дон полк Денисова был распущен, но сам он прожил дома недолго. 24-го июля 1796 г. он отправился в армию гр. Валериана Александровича Зубова, на Кавказ, волонтером. При помощи астраханского губернатора, Александра Васильевича Алябьева, он нашел купеческое судно, на котором и отправился в Персию. За шпицом Барнатом, а потом за Шаховою косою судно застигла такая буря, что Денисов, "дабы не откачнуться от мачты, всегда при нужном случае привязывал себя веревкою, нарочно для сего к мачте прикрепленною. Весь экипаж (простые мужики), видя таковую опасность, испужался и полагал смерть неминуемую; так смешались, что в слезах, с горьким рыданием, друг с другом прощались и не внимали моей просьбе, чтобы молча молили Бога о помиловании себя, и ожидали смерти или спасения от сей бури. К свету дня ветер совершенно утих, и мы, быв в толь бедственном положении и часто как бы на дне моря, под водою, в совершенной темноте, около 10-ти часов, остались все до рубах мокры и дрожали от холода, но невредимы. Скоро подул самый легкий и попутный ветер и достигли к самой Баке (Баку), остановились на якоре и в тот же час спустили в море шлюпку. Я переехал в город, где, принеся за спасение от сих бурь Всевышнему благодарение, навсегда отказался без крайней нужды быть в море".

   Комендант Баку, граф Апраксин, принял Денисова дружески. Из Баку Денисов ехал верхом в сопровождении своего человека, выкреста - из турок, знавшего по-персидски; Денисов ночевал в одной персидской деревне, в скотском "катухе". Зубов и Платов приняли его тоже дружески. Платов просил, чтобы Денисов оставался при нем, и снабдил его очень хорошею калмыцкою кибиткою, в которой тот и жил. Одного из казаков Денисов научил ловить рыбу и снабжал ею знакомых.

   "А через то что всегда имел лучшую свежую икру и рыбу, понес я убытки, потому что, узнав о сем, многие очень знакомые, особо волонтеры, часто назывались на водку, под видом что у меня хорошая икра, а иногда и такие особы, которых расположения к себе я искал; а под сим видом приходили и наши донские волонтеры, которых много туда наехало, и офицеры из полков, а водка там была очень дорога".

   По занятии Дербента армия расположилась при реке Куре, у Шамахи; никаких действий не происходило. Денисов развлекался охотою на кабанов, лисиц, чекалок и птиц; убил даже одного барса. "Распорядили сию охоту так, что подчинили себя все одному младшему офицеру, только бывалому на подобных охотах; придали себе чины для успешного распоряжения в случае нужном. Мне досталось быть пятидесятником, то есть нарядчиком и блюстителем очереди. В два дня мы застрелили кабанов до 20-ти, множество затравили лисиц, чекалок и диких котов, не занимаясь стреляньем птиц, хотя всюду видели большие стаи лебедей и разных других птиц".

   "Когда многие гонялись за кабанами и стреляли в них, я приметил, что один казак шибко скакал с боку ко мне. Подавшись к нему, я спросил, зачем он скачет без надобности? Казак ответил, что в камышах видел большого барса. Владея довольно хорошо ружьем и имея в руках двустволку, я решился тотчас схватить столь лестный приз - как убить барса! Поскакал с казаком к камышу; казак показал мне где надо искать зверя; я осмотрел ружье и, не сходя с лошади, подался вперед; наконец вижу лежащего барса. Прицелился ему в бок, под переднюю лопатку, и выстрелил. В тот же момент выстрелил по нему и другой подскакавший к нам казак. Барс вскочил и побежал. Я, имея в готовности другой заряд, погнался за ним, но казак, обогнав меня, ударил барса дротиком. Барс сделал прыжок и, схватив казачью лошадь за шею, так пригнал ее к земле, что та упала на передние колена. Я прицелился, но, не мог выстрелить, так как ружье было заряжено картечью, а ноги казака были близки к зверю. Казак бодро держался на лошади; в эту минуту подскакал другой казак и ударил зверя дротиком. Барс, оставя лошадь, бросился к ударившему его всаднику, но тут я выстрелил, и на этот раз столь удачно, что перебил ему обе задние ноги. Барс держался на передних ногах, смотрел на нас злобно и сильно рычал. Мгновенно соскочил я с лошади и, схватив у казака дротик, ткнул его в пасть зверя; с большим усилием удалось мне свалить его и убить. Все общество охотников произвело меня в чин есаула".

  

   По