Джунковский Владимир Фёдорович - Воспоминания

у что это правда", - крикнул Пуришкевич. На правых скамьях поднялся шум.

   "Обвинение монарху, - продолжал Милюков, - что он состоит членом союза убийц и погромщиков".

   При этих словах правые, вскочив с места, стали потрясать кулаками, слова: "сволочь", "мерзавец", "морду побью", "жидовский наемник", "скотина", "последний зуб выбьем" и другие ругательства раздавались в воздухе.

   Милюков, выждав данный ему срок для речи, сошел с кафедры, правые кричали ему вслед "мерзавец" и "подлец".

   Когда наступила тишина, на кафедру вошел П. А. Столыпин и произнес речь в защиту изданных Правил по применению статьи 96 и в конце своей речи подчеркнул, что до сих пор Дума всегда относилась с уважением к прерогативам верховной власти - вождя армии, а правительство, со своей стороны, никогда не покушалось на права Думы. Речью Столыпина все было исчерпано, и понемногу страсти улеглись. Запрос был отвергнут.

   8 апреля в Москву к великой княгине Елизавете Федоровне приехала из-за границы ее сестра принцесса Ирина Прусская, чтобы присутствовать на другой день при посвящении великой княгини в настоятельницы устроенной ею обители милосердия. После встречи на вокзале принцесса проехала в Николаевский дворец, где ей отведено было помещение.

   9 апреля во вновь оборудованной Марфо-Мариинской обители сестер милосердия, устроенной на средства великой княгини Елизаветы Федоровны, состоялось посвящение "на служение Богу и ближнему" великой княгини и 18 сестер обители.

   В храме обители было отслужено торжественное всенощное бдение епископом Трифоном в сослужении настоятеля храма отца Митрофана Сребрянского и других священников. Перед великим славословием великая княгиня и 18 сестер обители дали торжественный обет посвятить себя служению ближнему. А на другой день, 10 апреля, великая княгиня дала обет управлять основанной ею обителью.

   В этот день в 9 с половиной часов утра прибыл митрополит Владимир. После встречи началась обедня. Великая княгиня и все сестры были в светлых одеждах. На голове апостольник - белый полотняный платок, покрывавший голову; на груди кипарисовый восьмиконечный крест с изображением - на лицевой стороне Спаса Нерукотворного и Богоматери, с омофором, простершей руки; на оборотной - изображение святых Марфы и Марии и слова Господней заповеди о любви к Богу и ближним. Поверх апостольника длинное покрывало, спускавшееся с головы до пояса. Такие покрывала носили женщины в древние времена. Покрывало и платья были шерстяной серой материи.

   На малом входе с Евангелием протодиакон храма Христа Спасителя подвел великую княгиню к алтарю. Положив три земных поклона, великая княгиня подошла к митрополиту Владимиру и на его вопрос дала обет управлять обителью милосердия в духе православной Церкви до конца дней своей жизни.

   Митрополит, сняв с великой княгини крест и покрывало сестры, прочитал особую молитву и, возложив на нее настоятельский крест и покрывало, провозгласил "Аксиос" (достойная). Этим обряд окончился.

   Было трогательно, умилительно, у многих на глазах были слезы. Принцесса Ирина, видимо, была очень взволнована. Волнение от чего-то совершившегося крупного, хорошего, чувствовалось всеми. Присутствовали только лица свиты покойного великого князя и самые близкие.

   В конце обедни все принявшие обет сестры во главе со своей новой настоятельницей приобщались Святых Тайн.

   После обедни все были приглашены к чаю. В два часа дня великая княгиня и сестры ездили в Чудов монастырь и усыпальницу великого князя.

   Совершенный чин принятия обета служения Богу и ближним, делам милосердия не был, как многие тогда думали, посвящением в сан диаконисе. Посвящение в сан диаконис церковной иерархии, чин, совершавшийся над женщиной, вел свое начало от апостольских времен. В диаконисы вступали женщины, избиравшиеся на служение Церкви. Над ними совершался особый чин посвящения - они вводились в алтарь чрез Царские врата и причащались в алтаре вместе с диаконами. Но этот чин совершенно оставлен нашей Церковью, Русская Церковь никогда его не знала.

   Великая же княгиня принесла тогда только обет посвятить себя делу служения Богу и ближнему, чин этого посвящения был составлен епископом Трифоном и утвержден митрополитом Владимиром.

   В Марфо-Мариинской обители насчитывалось к тому времени 45 сестер, из коих обет приняли 18. Остальные остались на воспитании, с тем чтобы приготовиться к принятию на себя обета 1 октября, в день храмового праздника обители.

   С этого дня великая княгиня совсем поселилась на Ордынке, покинув Николаевский дворец, и вся ушла в заботы о своем новом детище - обители настоящего милосердия в полном смысле этого слова.

  

   Во второй половине апреля в техническом училище в Москве открылась выставка по воздухоплаванию. Это была первая выставка, собрано было много интересного, все это было еще так ново, воздухоплавание делало только свои первые шаги.

   Россия, конечно, сильно отстала от Запада, но интерес к воздухоплаванию был такой огромный, что все надеялись, что Россия догонит Запад. Одновременно с выставкой на скаковом поле происходили пробные полеты бипланов. Публика наводняла Ходынское поле в течение нескольких дней, когда Уточкин летал на своем биплане. Мне хотелось испробовать впечатление от полета и, сговорившись с Уточкиным, я приехал на Ходынское поле к вечеру. Биплан Уточкина был системы "Фарман", весил он 30 пудов, площадь поверхности 40 кв. м, наибольшая скорость около 100 км (92 версты). Пилот сидел впереди, пассажир сзади, несколько выше и на крошечном велосипедном сиденье, упора почти никакого, ноги можно было упереть в тоненькую жердочку, а руками держаться за такие же тоненькие поперечные жердочки. Казалось, что эти жердочки сейчас сломаются. Вокруг была пустота, только одни проволоки, скреплявшие разные части аэроплана между собой. Когда я с большим трудом пролез чрез все эти проволоки и уселся на этом крошечном сиденье, то почувствовал такую неловкость и неустойчивость, что чуть было не смалодушничал и не слез. Стыд перед Уточкиным и публикой, которой все же собралось порядочно, взял верх, и я остался. Мотор был сзади. Уточкин попросил меня снять шапку, боясь, что ее у меня сорвет ветром и она попадет в мотор. Так без шапки я и полетел. Сначала было очень неприятно, пока биплан катился по земле, такое чувство, что вот сейчас от толчка я вылечу. Но вдруг как-то неожиданно толчки прекратились, стало сразу как-то удобно сидеть, я посмотрел вниз - земля быстро уходила от нас. Адский шум мотора и страшный ветер мешали сосредоточиться, но чувство было удивительно приятное, уже не казалось, что я кувыркнусь, явилась устойчивость, уверенность. Чем дальше летели, тем больше было уверенности, я даже отнимал иногда руку от жерди, за которую держался. Мы описали круг и спустились. Спуск был неприятен, особенно когда коснулись земли. Стало даже досадно, что вернулся так скоро на землю.

   После меня Уточкин взял помощника градоначальника Модля и Е. Л. Гришинскую, молодую, красивую женщину, чудно игравшую на арфе. Она тоже решилась испробовать впечатление от полета. С ней Уточкин летал смелее, он поднялся вдвое выше, чем со мной, и сделал несколько кругов.

   К этому же времени относится и учреждение в Москве Общества воздухоплавания, председателем коего был избран командующий войсками П. А. Плеве.

   6 мая молодое, только что возникшее Общество воздухоплавания, среди членов которого был и я, чествовало Уточкина в ресторане "Яр". Он произвел очень хорошее впечатление своей скромностью и непосредственностью. Сам он был человек совершенно необразованный, теория воздухоплавания и детали машины ему мало были знакомы, он и не углублялся в это, находясь всецело в руках своего механика иностранца, который его, без сомнения, эксплуатировал. Уточкин производил впечатление очень доброго, доверчивого человека. Он был просто очень смелый, отчаянный по характеру спортсмен.

   9 мая он участвовал в полетах в Москве в последний раз. Публика наполняла в этот день аэродром; площадь перед трибунами тоже кишела народом, которого было даже больше, чем бывало на "Дерби". Ходынское поле было также полно бесплатной публикой. Уточкин должен был, согласно программе, продержаться в воздухе целый час, проделывая разные эволюции. Он сразу поднялся довольно высоко и как-то моментально вылетел из круга, скрывшись с глаз платной публики и доставив этим большое удовольствие бесплатной, наполнявшей Ходынское поле. Более получаса публика ждала Уточкина, который совсем скрылся из глаз. Явилось даже опасение, не случилось ли чего с ним. Полковник Модль на автомобиле поехал его разыскивать, конные городовые поскакали тоже в разные стороны. Беспокойство оказалось напрасным. Уточкин просто совершил полет над городом; он полетел на Пресню, оттуда над Ваганьковым кладбищем сделал круг и, направившись к Всехсвятскому, вернулся обратно. Его возвращение вызвало общий крик восторга, его биплан, освещенный лучами заходившего солнца, эффектно выделялся на небосклоне. Над публикой он совершил несколько фигурных эволюции, потом сразу спустился вниз и пролетел низко, всего в нескольких метрах над головами зрителей, вызвав страшный переполох, потом опять поднялся на площадку аэродрома. На другой день он уехал в Харьков.

   В начале мая состоялся пробег автомобилей Москва - Тула - Орел. Участвовало много машин, все обошлось благополучно. На шоссе близ г. Тулы стоял граф Л. Н. Толстой, приехавший из Ясной Поляны, чтоб посмотреть пробег. Это доставило гонщикам большую радость. Один из автомобилистов, проезжая мимо Толстого, замедлил ход и приветствовал великого писателя от имени всех участников гонки. "Благодарю вас, господа, - сказал им Толстой, - но зачем вы так тихо едете, ведь вы отстанете". По прибытии в Орел все участники гонки послали графу Толстому депешу. [...]

   7 мая, в день погребения в Лондоне скончавшегося английского короля Эдуарда VII, в англиканской церкви св. Андрея в Москве была отслужена торжественная заупокойная служба. Весь храм был задрапирован траурными материями, убран живыми цветами, преимущественно белыми. Ближе к амвону, вместо катафалка был возложен большой крест из белых лилий, роз и ландышей. В вестибюле храма, среди зелени, на щитах английских национальных флагов - портрет короля Эдуарда VII. Храм был переполнен: великая княгиня Елизавета Федоровна, в своем одеянии сестры Марфо-Мариинской обители, со своей помощницей по обители В. С. Гордеевой, все московские власти и представители сословий, вся английская колония и много молящихся.

   При входе всем были розданы книжки, украшенные траурной виньеткой и содержавшие в себе весь чин заупокойной службы. Богослужение было совершено пастором англиканской церкви Уайбером, по тому же чину, по которому оно совершалось в этот же день в Лондоне, у тела почившего короля. Богослужение прошло очень торжественно при чудной игре на органе и пении церковного хора, между песнопениями пастор произнес слово, посвященное памяти короля.

   6 мая в Клинском уезде, при деревне Лачикиной, в имении Скворцова, в моем присутствии, состоялось открытие первой колонии для лиц, отбывших наказание в тюрьмах, которым некуда было деваться. Эта колония была организована Обществом ремесленных и земледельческих колоний. Призреваемых, ко времени моего посещения, было уже 17 человек, из коих 2 женщины. Колония не задавалась широкими целями, развивалась в скромных размерах, ограничившись на первое время огородом и небольшим молочным хозяйством.

   По открытии колонии, я проехал к предводителю дворянства барону В. Д. Шеппингу, а вечером возвратился в Москву. Когда я приехал на станцию Подсолнечное и сел в свой вагон, то до прихода поезда оставалось еще с получаса. Для прицепки к поезду мой вагон повезли на другой путь, и когда вагон остановился у платформы, а я стоял у окна, любуясь заходившим солнцем, то услыхал вдруг разговор двух каких-то крестьян на платформе: "Чаво этот вахон катают?" - "Как чаво? В ем губернатор сидит". - "Так чавожь его катают?" - "А очень просто, нажрался у Шеппинга, теперь спит, а его и катают".

   Исправник Берс (брат С. А.Толстой), стоявший возле меня, был крайне шокирован и не знал, что предпринять. Я его успокоил, рассмеялся и сказал, что меня это только забавляет и доставляет большое удовольствие слышать такой непосредственный разговор. Приехав в Москву, я всех потешал этим рассказом.

   13 мая в Петербурге состоялось торжественное освящение памятника императору Петру I, сооруженного чинами Лейб-гвардии Преображенского полка в воспоминание 200-летия со дня Полтавской битвы. Памятник был сооружен в саду перед казармами полка на Кирочной улице.

   В 11 часов утра все 4 батальона полка со всеми историческими знаменами, начиная с петровских, построились на 3 фаса, покоем. На правом фланге оркестр музыки и все начальство - временно командовавший войсками генерал Газенкампф, командир корпуса генерал-адъютант Данилов, начальник дивизии генерал Мрозовский и командир бригады Зайончковский; на левом фланге - прежде служившие в полку офицеры, пажи, будущие офицеры полка и инвалиды Николаевской Чесменской богадельни - преображенцы. У самого входа в сад, с улицы, была устроена палатка для приглашенных дам. Правее палатки, в ожидании Государя, находилось дежурство, составленное из преображенцев - генерал-адъютанта графа Татищева, меня - дежурного Свиты генерала и флигель-адъютанта Нарышкина.

   Памятник Петру I был закрыт пеленой, которую поддерживали два рослых преображенца в морских рубахах с красными воротами - гребцы с Преображенского катера, готовые сдернуть покрывало по первому сигналу.

   Издали послышалось "ура" заполнявшего все смежные улицы народа - ехал Государь. Раздалась команда "На караул", забили, барабаны, музыка заиграла встречу, сменившуюся гимном, склонились старые знамена. Государь, приняв рапорт командира полка генерала Гулевича, пошел по фронту полка, здороваясь с каждый батальоном отдельно.

   После обхода опять раздалась команда "На караул", музыка заиграла "Коль славен" - двигался крестный ход. Началось молебствие с коленопреклонением. При пении "вечная память" Петру I спала завеса, покрывавшая памятник, и взорам присутствовавших представился Петр I, во весь рост, в Преображенском мундире своей эпохи, опиравшийся на трость, на гранитном пьедестале.

   Послышалась вновь команда "На караул", забили барабаны, раздались звуки Петровского Преображенского марша - это полк отдавал честь своему державному основателю, и лишь смолкла музыка, грянули стройные залпы всех 4 батальонов. Затем вновь обнажили головы - провозглашено было "Многая лета Российскому воинству", после чего под пение "Спаси, Господи" окропили памятник святой водой.

   Картина была удивительно красива - в саду, среди зелени, при ярком солнце, три линии преображенцев в мундирах с красной грудью и новых киверах, блестящие разнообразные парадные мундиры, группы великих князей и военных, белые платья дам, все это вместе окружало небольшой, но внушительный памятник Петру I, а за решеткой сада стояла густая толпа народа.

   Начался церемониальный марш, все 32 знамени прошли во главе полка. После парада в офицерском собрании состоялся завтрак в высочайшем присутствии.

   На лицевой стороне памятника была надпись: "Державному основателю - преображенцы", на обратной: "Сооружен в благополучное царствование Николая II, в 200-летнюю годовщину Полтавской битвы"; с обеих сторон слова Петра Великого, справа: "А при Полтавской баталии сражался я с полком моим, лично был в великом огне", а слева: "Потом трудов моих создал я вас".

  

   12 мая, после долгого розыска, арестован был убийца пристава Белянчикова (см. воспоминания за 1909 г.) Иван Журавлев при обстоятельствах, изложенных в нижеследующем моем приказе по полиции: "12 минувшего мая, благодаря бесстрашному самоотвержению надзирателя Московской сыскной полиции Муратова, поразившего всех геройским исполнением долга службы и совести, был задержан и передан в руки правосудия известный целым рядом злодейств Иван Журавлев. С радостным чувством осведомились, конечно, все чины полиции вверенной мне губернии о задержании человека, рукой которого еще так недавно был убит их товарищ по службе, становой пристав Московского уезда Белянчиков. Но это чувство удовлетворения, испытываемое всеми чинами уездной полиции, положившей столько труда на поиски Журавлева, омрачено будет вестью о преступных действиях урядника Михаила Клопичева, содержавшегося на средства Гефсиманского скита и обслуживавшего район местности монастырей Черниговского, Вифанского и Киновии. Дознание, произведенное по моему поручению, коллежским асессором Даксергофом, установило, что в минувшем 1909 г. Журавлев провел много времени в указанной местности, открыто посещая монастырские странноприимные дома, и вообще, не стесняясь, по-видимому, постоянным присутствием в ней полиции, в виде урядника Клопичева. Судебное следствие выяснит степень и характер виновности последнего, но и ныне я усматриваю трусливое, с его стороны, бездействие власти, имевшее крайне важные последствия, ибо, не будучи задержан своевременно, Журавлев мог совершить ряд новых злодеяний, которые и заключил 12 мая убийством надзирателя Муратова. Не считая возможным оставлять в рядах вверенной мне полиции человека, столь существенно нарушившего ее традиции - верности долгу и бесстрашного служения общественному благу, - я приказал полицмейстеру Сергиевского Посада уволить Клопичева от должности урядника, возбудив уголовное против него преследование.

   В это же время, я не могу оставить без внимания и образ действия ближайшего начальника Клопичева - пристава Сергиевского Посада Базилева, которого считаю виновным в серьезном нерадении к службе и в слабом надзоре за подчиненными. За указанный проступок я смещаю Базилева с должности пристава Сергиевского Посада на должность полицейского надзирателя при фабрике Товарищества Воскресенской мануфактуры при Нарофоминском отделении Верейского уезда".

   20 июня я присутствовал на открытии первого крестьянского приюта, основанного на средства крестьян трех волостей Бронницкого уезда, близ станции Быково. Этот добрый почин крестьян следует отнести заботам земского начальника того участка Зволинского, который все интересы крестьян и их нужды принимал всегда очень близко к сердцу. В приюте ко времени его открытия было около 10 детей-сирот, не имевших родных. Дело надзора и уход за ними, установленные в приюте, не оставляли желать лучшего. Попечителем приюта крестьяне избрали Зволинского, который проявлял к этим детям прямо отеческие заботы.

   В средних числах июня Императорским автомобильным обществом в С.-Петербурге был устроен пробег автомобилей С.-Петербург - Киев - Москва - С.-Петербург. В Москву гонщики ожидались 24 июня.

   В 3 часа дня Московский клуб автомобилистов получил извещение, что гонщики следуют благополучно и выехали из Рославля. Об этом мне было доложено, и я выехал к месту финиша, который был назначен под Москвой на перекрестке дорог за Серпуховской заставой. Тут была арка с надписью "Добро пожаловать".

   К месту финиша, кроме меня, приехали командовавший тогда войсками генерал Плеве, градоначальник Адрианов, представители города, земства и члены автомобильного клуба.

   В 4 часа 45 минут взвился флаг - это был сигнал, что приближается первая машина, и чрез несколько минут у места финиша остановился командорский автомобиль, в котором сидели Н. К. фон Мекк, командир гонки, Стевенс и Шульгин. Главный командор всего пробега и инициатор его флигель-адъютант Свечин, отдававший весь свой досуг делу автомобильного спорта, к сожалению, должен был отстать вследствие несчастия, случившегося с ним по дороге в Киев, в 15 верстах от Чернигова. Свечин, управлявший сам машиной, как полагали, задремал от усталости, и автомобиль его, следуя по прекрасному шоссе, вдруг свалился под откос. Машина разбилась, ранены были Свечин, шофер и контролер. У бедного Свечина оказался перелом двух ребер, кровоизлияние в плевре и кровоподтек в глазу, у шофера повреждена была почка, а у контролера переломлена ключица.

   Они все были помещены в дом губернатора в Чернигове и окружены тщательными заботами. Свечин, благодаря Бога, скоро оправился, но это падение сильно отозвалось на его и без того слабом здоровье.

   Первой машиной после командорской пришла "Опель" с владельцем Рунцем, затем прибыл Валенский на "Гагенау" и Ниточкин на "Блерио", затем уже остальные, всего прибыло 18 машин. Всех встречали очень горячо, музыка приветствовала каждый автомобиль тушем. В 6 часов 45 минут все машины направились в Москву, по всему пути густые толпы народа их приветствовали. В 8 часов машины были уже в Манеже, а гонщики разместились в отведенной им гостинице.

   На следующий день Московский автомобильный клуб чествовал всех прибывших обедом в большом зале "Эрмитажа". Центральное место занимала княгиня Долгорукова, единственная женщина, участвовавшая в пробеге и все время сама управлявшая машиной. Обед был очень оживленный. Гонщики и шоферы-иностранцы разместились за отдельными столиками, по национальностям.

   Была масса тостов, очень оживленно сменявшихся один за другим, в конце концов пили и за русского мужика, всюду радушно встречавшего гонщиков. Мое настроение было немного омрачено хулиганской выходкой какого-то субъекта в пределах Московской губернии. Не доезжая 50 верст до Москвы, в автомобиль No 24 кем-то брошен был букет с камнем внутри, который попал управлявшему машиной Церени прямо в глаз. Автомобиль, шедший со скоростью 65 верст в час, лишился руля, так как Церени, будучи ошеломлен, выпустил его из рук и чуть было не полетел в канаву; по счастию, Церени успел схватить руль, и несчастие было избегнуто.

   28 июня назначена была гонка на скорость на 2 версты, такая же гонка была и в Киеве, но там всего на одну версту. К 10 часам утра, моменту выезда машин, у Манежа собрались густые толпы народа, такие же толпы стояли по всему пути следования машин по направлению к Тверской заставе.

   В 11 часов все 37 машин двинулись в путь, имея во главе командорский автомобиль с Н. К. фон Мекком, и направились к селу Никольскому, где был финиш пробега. За этими машинами следовало еще столько же, если не больше, автомобилей с частными лицами и членами клуба.

   Около места финиша поставлен был огромный шатер - ресторан, затем два ряда лож и отгороженное место для платной публики. Участвовавшие в гонках направились по направлению к Химкам.

   Когда все было готово и Н. К. фон Мекк собирался дать сигнал к началу гонки, случился неожиданный казус. Я обратил внимание, что не вижу кареты "скорой помощи"; оказалось, распорядители гонки совсем о ней забыли. Как ни упрашивали меня, говоря, что у них есть врач, фельдшер, все медикаменты, я не поддался их мольбам и заявил, что, пока кареты "скорой помощи" не будет, начать гонку я не разрешаю. Стали тогда звонить по телефону и вызвали из Сущевской части карету "скорой помощи". Так как в то время еще не было автомобилей "скорой помощи", то, пока карета приехала, прошло больше часа времени. Распорядители были недовольны, публика косилась на них, осуждая их в недостаточной предусмотрительности, бранили, конечно, и меня за мой формализм. Зато хозяин ресторана был в восторге, так как не будь такой задержки, никогда бы он не получил столько прибыли. Наконец показалась карета "скорой помощи", гонка началась.

   Первая машина Шишкина сделала 2 версты за 1 мин. 54 сек.; затем Рингса- в 1мин. 7 и 4/5 сек.; Валенский на машине типа "Принц Генрих" - в 1 мин. 2 и 2/5 сек.; Пеге - в 1 мин. 4 и 1/5 сек. Последний получил первый приз Московского автомобильного клуба, так как у него машина имела всего 16 сил, а у Валенского 22 силы.

   После этого состязания пустили москвичей - автомобиль Фейделя прошел расстояние в 54 сек., Рябушинского- в 55 и 4/5 сек., маленький автомобиль Жемлички, в 6 сил, - в 1 мин. 54 сек. Вся гонка, к счастию, обошлась без аварий, ничто не омрачило праздника.

   На следующий день после гонки все 37 машин, пришедшие в Москву, двинулись в путь. Я командировал чиновника особых моих поручений в г. Клин, где автомобили имели 15-минутную остановку, чтоб приветствовать гонщиков на границе губернии и пожелать им дальнейшего благополучного следования, а княгине Долгоруковой передать от меня букет с пожеланием счастливого пути.

   28 июня исполнилось столетие со дня основания Странноприимного дома графа Шереметева⁵, этого памятника благотворительности рода Шереметевых, находившегося на Сухаревской площади и соединявшего в себе большой храм, больницу и богадельню.

   После торжественного богослужения - литургии и молебствия, отслуженных митрополитом Владимиром в сослужении епископов Анастасия и Трифона, в присутствии великой княгини Елизаветы Федоровны, представителей администрации, общественных и сословных учреждений, массы приглашенных и потомков основателя Странноприимного дома графа Шереметева, состоялось торжественное заседание, открытое попечителем графом С. Д. Шереметевым.

   По открытии заседания я огласил высочайший рескрипт, данный на имя графа Сергея Дмитриевича Шереметева. "Граф Сергей Дмитриевич. В царствование блаженные памяти прадеда нашего императора Александра I состоялось открытие благотворительной деятельности Странноприимного дома графа Шереметева, устроенного и вполне обеспеченного к дальнейшему существованию иждивением действительного тайного советника и обер-камергера графа Шереметева, неустанными заботами и трудами коего положено было прочное основание учреждению, оказавшему за время своего 100-летнего существования сотням тысяч страждущих и больных людей врачебную помощь, престарелым беднякам - приют и убежище, неимущим невестам нуждавшихся семейств и обедневшим ремесленникам - денежное вспомоществование. Вспоминая с отрадным чувством постоянные заботы о Странноприимном, в Москве, доме графа Шереметева почивших учредителей и попечителей его, считаю долгом выразить Вам, исполняющему в настоящее время обязанности попечителя сего учреждения, мою сердечную признательность за труды Ваши на пользу названного дома. Призывая Господнее благословение на дальнейшее преуспеяние учреждения, празднующего ныне свою 100-летнюю годовщину, пребываю к Вам неизменно благосклонным. Николай".

   По окончании чтения рескрипта к графу Шереметеву обратился митрополит Владимир и, сказав краткое слово, благословил его иконой Иерусалимской Божьей Матери, после чего секретарь торжественного заседания Виноградов прочел краткий отчет о деятельности Странноприимного дома за истекшие 100 лет. В результате выяснилось, что все расходы за 100 лет выразились в сумме более 6 миллионов руб., причем благодеяниями дома воспользовались более двух миллионов человек.

   По выслушании отчета начались приветствия. Первым приветствовал Странноприимный дом и попечителя оного я, от имени Председателя Совета Министров Столыпина и от себя лично. Затем главный смотритель дома, почтенный А. И. Гучков, прочел графу Шереметеву адрес от служащих и призреваемых, А. Д. Самарин - адрес от московского дворянства, в котором подчеркивалась связь между дворянством и Странноприимным домом, так как согласно положению о доме, главный смотритель избирался Московским губернским дворянским собранием из числа дворян Московской губернии. После адреса дворянства шли приветствия от многочисленных депутаций: городского управления, почти всех больниц г. Москвы, Московского университета и т. д. Большую речь произнес профессор Шервинский, 25 лет назад получивший возможность преподавать в Шереметевской больнице медицину студентам-медикам Московского университета.

   По окончании приветствий и чтения полученных письменных поздравлений и депеш, обхода больницы и богадельни все, не исключая и призреваемых, были приглашены к завтраку, который был накрыт в огромном зале Странноприимного дома.

   Невольно вспоминалась на этом празднике светлая личность покойного Бориса Сергеевича Шереметева, бывшего в течение четверти века главным смотрителем Странноприимного дома и скончавшегося в этом же доме в глубокой старости, 28 декабря 1906 г., не дожив 3,5 лет до настоящего праздника.

   Я познакомился с Борисом Сергеевичем, как только приехал в Москву, назначенный адъютантом великого князя Сергея Александровича в конце 1891 г., и сразу почувствовал к нему необыкновенное влечение, так как от него веяло всегда таким задушевным благородством и отеческой добротой. Хотя между нами была огромная разница лет, - он родился на 40 лет раньше меня, - но то обстоятельство, что мы оба были пажами и оба по выходе из корпуса служили в Преображенском полку, нас сблизило настолько, что за одним из обедов, когда я был у него, он предложил мне выпить на брудершафт и потребовал, чтобы и я непременно говорил ему "ты".

   Когда ему было уже под восемьдесят, то иногда память ему изменяла, он очень любил вспоминать свою службу в Преображенском полку и, забывая разницу наших лет, обращался ко мне: "А помнишь ты капитана Лужина, он не твоей ли ротой командовал?" - спрашивал он меня, на что я пресерьезно ему отвечал: "Нет, не помню, я его немного не застал в полку". Этот капитан Лужин умер за 20 лет до моего рождения.

   Борис Сергеевич был очень радушным, гостеприимным и хлебосольным хозяином, жил он скромно, так как средства у него были крайне ограничены. Тем не менее он очень любил, когда к нему приезжали обедать, это доставляло ему удовольствие. Обед был всегда простой, но сытный, подавали, как я помню, такие блюда, как полба в горшке или зеленая каша из ржи. На закуску, в посту, бывали очень вкусные биточки из мелко рубленных грибов. Старая семейная водка "Шереметевский набор" неизменно стояла на столе - это была настойка на восьми каких-то травах. Борис Сергеевич любил потчевать кахетинским, а после обеда обязательно надо было выпить наливочки. В доме веяло патриархальной стариной, чтились семейные традиции, чувствовался уголок старой Москвы.

   Он очень любил играть в винт или в пикет, за картами засиживались у него иногда далеко за полночь. У него были и оригинальные черты, например, он так и не собрался ни разу к московскому генерал-губернатору, покойному великому князю Сергею Александровичу, и сетовал, что великий князь не посещает Странноприимного дома. Наконец, уже несколько лет спустя, по своем приезде в Москву, великий князь приехал-таки первый, а Борис Сергеевич так и не собрался к нему.

   Главным смотрителем Странноприимного дома он был избран Московским дворянским собранием в 1881 г. и на этой должности оставался до конца своей жизни, снискав общее расположение среди всех служивших, а также и призреваемых. Его отношение к Странноприимному дому, к служащим один из врачей больницы, покойный доктор Зерцев, охарактеризовал в своей застольной речи, которую он произнес в день именин Бориса Сергеевича, когда к нему собирались все служащие. В этой речи {Я ее взял из прекрасного издания графа С. П. Шереметева "Борис Сергеевич Шереметев". (Примеч. В. Ф. Джунковского.)} он, между прочим, говорил: "Вы принимаете нас не с официальной только любезностью, как начальник принимает подчиненных, но принимаете всех дружески, можно сказать, по-приятельски, как внимательный и гостеприимный хозяин принимает приятных и дорогих ему гостей... как высокогуманный, внимательный человек вообще и, наконец, как гостеприимный и всегда радушный хозяин. Вы своим теплым участием, простотой и сердечностью привлекаете, привязываете нас к себе, сближаете нас вокруг себя в одно дружное и согласное сообщество, в одну, можно сказать, близкую вам семью. Это дружеское, простое, не связанное официальностью соединение всех служащих в Странноприимном доме, это, начатое вами, сближение нас, и начальствующих, и подчиненных, это сплочение всех деятелей нашего учреждения в один согласный кружок, в одну семью, должно благотворно повлиять и на нас самих, на нашу общую деятельность, должно благодетельно отразиться и на нашем учреждении... Врожденная вам благородная деликатность относительно ваших сослуживцев, ваша утонченная внимательность к подчиненным, ваше радушие, простота и сердечность ко всем нам искренно привязывает нас к вам... ваши великодушные, глубокоразумные и истинно гуманные усилия не останутся бесплодными. Они достигнут предназначенной вами цели и принесут плоды для любимого всеми нами Странноприимного дома".

   Я очень любил бывать у него, его приветливость и ласка так всегда тянули к нему, он любил рассказывать про прошлое, рассказывал как-то образно, совсем другим языком, чем говорили в то время другие. У него был большой музыкальный талант, много романсов переложены были им на музыку, все его музыкальные произведения проникнуты большим чувством. Женат он был на Ольге Николаевне Шиповой, родной сестре земского деятеля Дмитрия Николаевича Шипова, единственная его дочь Дарья Борисовна была замужем за вице-губернатором А. С. Федоровым, а один из трех сыновей его, Василий Борисович, был моим ближайшим и дорогим мне помощником по Попечительству о народной трезвости.

   Осенью 1906 г. Борис Сергеевич стал заметно слабеть, он уже не выходил из своей комнаты, ясно сознавая, что жить ему осталось недолго, но продолжал внимательно следить за всем, что происходило. 23 декабря ему исполнилось 84 года, с этого дня он уже не покидал постели, по временам терял сознание. 28 декабря, в 11 часов утра, он позвал своих сыновей, но ни одного из них не было, он благословил свою жену и, тихо вздохнув, скончался. Так кончил жизнь этот чудный, кристальной души человек. И как его недоставало на этом празднике 100-летия Странноприимного дома.

  

   28 июня был оригинальный юбилей в России, юбилей русского аршина. Ровно 100 лет назад, в 1810 г., в этот день аршин наш в 16 вершков внесен был в Государственный Совет, и, по рассмотрении его в заседании, постановлено было ввести единообразную аршинную меру. Новые аршины должны были вводиться по губерниям сразу, чтобы в целой губернии одновременно изъяты были бы старые аршины и заменены новыми. Цена заклейменного аршина была 1 руб. серебряной монетой. До этого поговорка "Каждый человек на свой аршин мерит" была совершеннейшей правдой. По Уложению царя Алексея Михайловича в 1649 г. решено было "в версте учинить по 1000 саженей, а сажень, чем мерить землю или иное что, делать в 3 аршина". Такие железные аршины выдаваемы были тогда из таможни всем приезжавшим иногородним торговым людям на время их торговли в Гостином дворе. При отъезде же аршины должны были быть возвращаемы обратно в таможню. Их было, конечно, мало, и потому у многих торговцев были незаконные свои аршины или же, большей частию, они отпускали товар на "локти", но ведь и локоть локтю рознь.

   Во всеобщее употребление новые аршины вошли только к концу царствования Александра I, а во времена Николая I уже во всех магазинах были клейменые аршины. Строжайшее наказание постигало тех торговцев, у которых клейменого аршина не было.

   29 июня 3-й гренадерский Перновский, короля Фридриха Вильгельма IV, полк праздновал 200-летний юбилей со дня своего основания. В 1710 г. императором Петром I из 8 отборных гренадерских рот разных полков был сформирован гренадерский полк. При Петре Великом рослые, отважные, сильные люди, которые во время сражения, подойдя близко к неприятелю, бросали в ряды его ручные бомбы или гранаты, назывались "гренадеры", полки же, составленные из таких людей, - "гренадерскими". Впоследствии, когда появились дальнобойные ружья, звание "гренадерские" оставлено было как почетное. В 1772 г., когда полк с берегов Балтийского моря был переброшен к Каспийскому для Персидского похода, он получил название Кексгольмского. С 1756 по 1762 г. полк участвовал в Семилетней войне⁶ с немцами, предводимыми великим полководцем Фридрихом Великим, причем полк принял участие во взятии Берлина. В 1806 г. полк разделен был пополам - одна часть названа "Перновским мушкетерским полком", переименованная в 1861 г. в "Перновский пехотный полк", а в 1813 г. за боевые отличия назван "Перновским гренадерским полком".

   Когда в 1818 г. наследный прусский принц Фридрих Вильгельм (родной брат императрицы Александры Федоровны, супруги Николая I) был назначен шефом полка, то полк стал называться "Гренадерским наследного принца Прусского", а по вступлении наследного принца на престол, в 1840 г., полк получил прежнее название "Перновского". В 1811 г. Фридрих Вильгельм скончался, но в память дружбы с покойным Государем Николаем I полку было оставлено на вечные времена имя короля. С 1864 г. полк стал называться "3-м гренадерским Перновским, короля Фридриха Вильгельма IV, полком".

   С утра площадь Ходынского поля, перед полком, была красиво разукрашена, так же как и все расположение полка. После торжественного молебствия, отслуженного перед выстроенным полком, и освящения нового, высочайше пожалованного Георгиевского знамени, состоялась передача этого знамени полку, по особому церемониалу, и присяга всем полком этой новой полковой святыне.

   По провозглашении здравиц Государю и шефу полка императору Вильгельму II, представитель германского императора фон Гинце сказал небольшую речь, вручив полку от имени шефа золотой кубок. После этого товарищ городского головы Брянский благословил полк от города иконой святого великомученика Георгия - покровителя Москвы и поднес серебряную братину. Старший брат Перновского полка - Кексгольмский гренадерский полк, праздновавший в Варшаве 200-летие со дня своего основания в этот же день и приславший депутацию, поднес перновцам серебряную маску Петра Великого. Бывшие командиры полка поднесли бронзовую статую Петра I, а бывшие офицеры - дорогой ларец для хранения высочайших грамот. Командир полка полковник Рерберг на все приветствия отвечал с поразительным умением и талантом.

   В 1 час дня в офицерском собрании состоялся торжественный завтрак, на котором было произнесено очень много речей и приветов. Перновцы, во главе со своим командиром полка, проявили широкое радушное гостеприимство. Вечером были спектакли для нижних чинов, а в офицерском собрании состоялся бал; я вернулся домой тотчас после завтрака.

   3 июля, в день 100-летия со дня рождения князя Владимира Андреевича Долгорукова, более 40 сословных, общественных благотворительных обществ приняли участие в чествовании памяти своего бывшего генерал-губернатора, пользовавшегося большой популярностью в Москве за время своего служения первопрестольной в течение четверти века.

   В домовой церкви генерал-губернаторского дома была отслужена торжественная заупокойная обедня, а после нее панихида, в присутствии чинов администрации, бывших сослуживцев покойного, многочисленных представителей разных учреждений и общества. Бывший духовник князя, протоиерей Зверев, сказал прочувственное слово по адресу покойного. В вестибюле был выставлен портрет князя, увенчанный его гербом и с датами: 1810-1910 гг., а также и фотографический снимок с его кабинета. Все это утопало в зелени и цветах.

   С 13 по 21 июля я уезжал из Москвы отдохнуть в Курскую губернию. Вскоре, как я вернулся, 25 июля, в Москве скончался знаменитый артист Малого театра комик М. П. Садовский от кровоизлияния в мозгу, на 63-м году своей жизни. Москва лишилась выдающегося таланта, это была невознаградимая потеря для Малого театра. Друзья его отца - Островский, Писемский и др. - развили в нем любовь к литературе и литературному труду, сценическую же свою карьеру он начал с 20-летнего возраста, выступив в первый раз на сцене артистического кружка на Тверском бульваре в роли Андрея "В чужом пиру похмелье". На императорской сцене первый его дебют был в Малом театре в роли Подхалюзина в "Свои люди - сочтемся". Большова играл тогда его отец, сам Пров Михайлович Садовский. Зачислен в труппу Малого театра Садовский был только в 1870 г.

   Я хорошо знал Садовского, часто встречался с ним в Английском клубе, он был очень интересный, остроумный и забавный собеседник и удивительно милый и симпатичный человек. А на сцене это было наслаждение его смотреть, особенно в пьесах Островского. В последний раз он выступал в 1909 г. на своем юбилейном спектакле. После этого спектакля он сразу как-то потух, и видно было, как он угасал, как слабел. Он стал все реже бывать в "Эрмитаже", где его всегда можно было застать между 12 и 2 часами дня за его столиком за "шпруделем", а потом он вскорости слег, и столик его, за которым все москвичи привыкли видеть Садовского, окончательно опустел. 24 июля ему стало значительно хуже, а 25 числа Садовского уже не стало.

   28 июля его отпевали в церкви Благовещения на Тверской. Не только храм, но и весь сквер возле, все окружавшие улицы и переулки были запружены народом, вся Москва пришла отдать последний долг любимому артисту. У Малого театра была отслужена лития, после чего процессия, сопровождаемая десятками тысяч народа, двинулась на Пятницкое кладбище, где и предали его тело погребению, близ могилы отца. Когда опустили гроб, то седой как лунь старик Т. И. Лесин, горячий поклонник Михаила Провича и его отца, сказал последнее "браво" гордости и славе Малого театра.

   Очень хорошо охарактеризовал Садовского в своем письме на имя вдовы, незабвенной, тоже теперь умершей, Ольги Осиповны, председатель Общества любителей российской словесности Грузинский: "Незабвенный Михаил Прович был дорог Обществу любителей словесности не только как его член, но и как артист редкого таланта, и как даровитый литератор. Тонкое художественное его чтение, с которым он выступал в наших заседаниях, живо сохранилось в памяти всех нас, и тяжело при мысли, что не раздастся этот чудный голос, умевший одними словами, звуками нарисовать полный характер и ярко воплотить полускрытую мысль писателя или поэта. Еще сильнее чувствует эту потерю и скорбь всякий, кто видал Михаила Провича на сцене. А кто не видел, не восхищался им там, в его излюбленном царстве театра, который был его призванием, его душой, его жизнью?"

   Да, это было верно, я лично всегда буду говорить до конца своей жизни: я счастлив, что видел Садовского.

   29 июля в Москву приезжал Н. Д. Чаплин, управлявший в то время Межевой частью, для ревизии губернской чертежной и межевых работ. Я очень был рад этому приезду, так как, во-первых, очень уважал и любил Н. Д. Чаплина не только как начальство, но и как человека, во-вторых, я рад был показать ему нашу работу по межеваниям и в губернской чертежной.

   Чаплин был человеком в высшей степени доброжелательным, высоко порядочным, ко мне относился всегда с большой предупредительностью и всегда шел навстречу всем моим ходатайствам по служебным вопросам. Я чувствую к нему до сих пор бесконечную благодарность.

   Его сопровождали два ревизора: А. А. Кофод {После Октябрьской революции он в течение ряда лет был советником в датском посольстве в Москве (Примеч. В. Ф. Джунковского.)} - знаток хуторского хозяйства, и Н. П. Рудин, бывший у меня губернским землемером, о котором я упоминал в воспоминаниях за 1909 г.

   Для обревизования землемерных и землеустроительных работ мы объехали с Чаплиным на автомобиле большой район. В Московском уезде Чаплин осмотрел работы сначала в селе Спас-Котове, где крестьяне перешли на отруба, затем в Кучках, где осмотрел участки в натуре, обревизовав склад земледельческих орудий, устроенный землеустроительной комиссией, и посетил еще фабрику Крестовниковых. Из Московского уезда мы проехали в Бронницкий в деревню Колонец, перешедшую на хуторское хозяйство. Чаплин очень остался доволен всем виденным, и мне его отзыв о наших работах доставил большое удовлетворение. Затем Чаплин обревизовал губернскую чертежную, проверил до 150 межевых дел и также не мог сделать никаких замечаний. Это было большой радостью и поощрением для меня и моих сотрудников, действительно работавших не за страх, а за совесть.

   Ко дню Преображенского полкового праздника я выехал в Петербург и 6 августа присутствовал на церковном параде родного мне полка. В этот день состоялось также и производство в офицеры пажей и юнкеров, окончивших курс и выдержавших экзамен для производства в первый офицерский чин.

   По окончании церковного парада Государь обратился к выстроенным пажам и юнкерам со следующей речью: "В предстоящей вам службе служите честно и верно, исполняйте долг ваш изо всех сил, с полным разумом и усердием, веруйте в Бога и в величие нашей могучей Родины, относитесь с уважением к вашим начальникам и с товарищеским чувством друг к другу, во всех родах оружия, будьте отечески строги и справедливы к подчиненным вам нижним чинам. Прежде всего имейте примером ваших доблестных предков, которые умели служить России и своим царям. Желаю вам от души полного успеха, поздравляю вас с производством в офицеры". Громкое "ура" было в ответ на это царское приветствие. Русская армия получила в свои ряды более 1000 молодых офицеров.

   Вечером б августа в офицерском собрании Преображенского полка состоялся товарищеский обед, затянувшийся далеко за полночь. Было очень оживленно, я встретился со многими старыми друзьями. На другой день я получил приглашение к высочайшему обеденному столу в Петровском зале Большого Петергофского дворца, данному в честь чрезвычайного великобританского посольства, приехавшего в Петербург с извещением о вступлении на престол короля Георга. На время парадного обеда я был назначен дежурным Свиты генералом и посему участвовал в высочайшем выходе к столу. Государь был в мундире своего шефского Скотс-Грея полка с английс