Гончаров Иван Александрович - Переписка с великим князем Константином Константиновичем

нуждаюсь. Вот бы "вашими устами да мед пить"! Вы повторяете мне слова Гете: Greift nur hinein. Легко сказать hinein greifen - труднее выполнить. Но надежду терять не следует. Благодарю же вас за поощрение и прошу верить моей неизменной привязанности.

   Душевно вас любящий и искренно почитающий

  

  

   Удостойте, Ваше Императорское Высочество, принять выражения сердечной признательности старика за драгоценный подарок, сделанный ему Вашим посещением.

   Сохраню дорогое воспоминание об этом до конца моих дней и постараюсь перенести его за пределы оных, так как дней моих остается, вероятно, уже немного.

   При этом беру смелость представить альбом Пушкина⁴⁰. На Вашем письменном столе он будет на достойном его месте. Может быть, сделанные Пушкиным наброски, рисунки, также собранные здесь о нем предания - не дадут заглохнуть мысли Вашего Высочества написать - не биографию его (это проза), а творческой фантазией вызвать тень поэта и дать нам его светлый поэтический образ в лучах его славы!

   Это может сделать только поэт же - художник, и притом в цвете лет и сил, как Вы. Теперь уже пора: для него настало потомство; образ его ясен, определителен, остается только осветить его творческой фантазией.

   Кроме этих светлых упований, возлагаемых друзьями поэзии на Вашу музу, я смею надеяться лично, что альбом этот будет по временам напоминать

  

  

   Милейший Иван Александрович,

   еще раз от души благодарю вас за приветливый, ласковый прием и за подарок Альбома Пушкинской выставки. Мне весьма отрадно, что я мог доставить вам хотя маленькое удовольствие, побывав у вас, в вашем теплом, уютном уголку.

   Искренне признателен за ваши добрые строки и за упование, которое вы возлагаете на мою музу; но это упование, бесконечно льстя моему самолюбию, повергает меня в ужас и трепет перед задачей, которую мне пламенно хочется выполнить добросовестно и с честью. Я понимаю, как высок, труден и свят подвиг истинного художника, именем которого вы так сочувственно и снисходительно счастливите меня. Мною невольно овладевает робость, и руки опускаются при сознании своего бессилия перед таким страшным долгом. Остается терпеть, не возноситься и смиренно работать, даст Бог, я и оправдаю ваши ожидания. Вы мне подаете прекрасную мысль вызвать творческою фантазией тень Пушкина и дать ей светлый поэтический образ в лучах его славы. Но сладить ли мне с такой задачей? Я еще значительно не дозрел и мало верю в свои силы. Быть может, со временем, окрепнув и оперившись, я буду в состоянии последовать вашему совету. - Велю переписать для вас четким почерком те из моих последних стихотворений, не вошедших в сборник, которые не слишком стыдно подвергнуть вашему дорогому мне суждению. А пока прошу вас по-прежнему верить моей неизменной привязанности, глубокому уважению и благодарному почитанию.

  

  

   Многоуважаемый Иван Александрович,

   когда я имел удовольствие навестить вас, вы изъявили согласие познакомиться со стихотворениями, написанными мною по издании сборника и, следовательно, не вошедшими в его состав.

   Пользуясь вашей благосклонностью и даже, может быть, злоупотребляя ею, прилагаю целых тринадцать стихотворений; простите мне такую назойливость. Но зная, как я дорожу вашим мнением, вы, вероятно, не откажете мне выразить его со всею откровенностью, словесно или письменно. Нам - начинающим - необходимы строгие, справедливые пестуны и потому-то я и решаюсь тревожить вас. Старушка Александра Ивановна⁴¹, напоившая меня у вас таким вкусным чаем, наверно, осудит меня за то, что я утруждаю ваше слабое зрение и будет совершенно права; но в свое извинение скажу, что желание знать ваше мнение слишком сильно и заглушает во мне все остальные соображения.

   В надежде скоро с вами свидеться крепко жму вам руку.

  

  

   Прежде всего позвольте благодарить Ваше Императорское Высочество за доверие к моему вкусу и мнению. Я прочитал 13 стихотворений - это целый букет свежих цветов - и про себя сделал несколько замечаний, которые предпочитаю изложить письменно⁴², потому что лично кое-что забудешь, иное не решишься сказать, притом мне нездоровится, я от слабости насилу ноги таскаю, кашляю, почти не ем.

   И новые стихи отличаются типическими свойствами Вашей искренней, нежной, любящей натуры. Какою теплотою и сердечностью проникнуто, например, Ваша напутствие Велик<ому> Князю Александру М<ихайловичу>⁴³. Эта душевность разлита и в других стихотворениях: молодость эгоистична и экспансивна, она любит делиться со всяким своим избытком чувств. Вступая в зрелую пору, она уже сдерживает себя, не расплывается, делается трезва и скупа на сентименты.

   Таких стихотворений есть несколько, между прочим - Помнишь ли ты, как бродили мы по полю, или молитва Научи меня, Боже, любить, потом Благослови меня. Пронеслось мимолетной грезой - слишком лично субъективное стихотворение и бессодержательное. Автор говорит, что он "отдохнул уставшим умом" (от чего отдохнул - читателю неизвестно), что он "благодарен судьбе за лучезарный <нрзб.> сон и светлые минуты": опять не видно, какой это сон и какие минуты?

   Вообще в этом букете есть несколько хорошеньких, местами трогательных стихотворений, но мало образов, идей. Впрочем, в стихотв<орении> Le bon vieux temps {Доброе старое время (фр.)} есть несколько деталей в описании природы, напоминающих Фета⁴⁴, хотя опять не видно, почему автору дорого это старое время.

   Кажется, если не ошибаюсь, для Вашей музы наступает пора самообладания, зрелости мысли, сознательного взгляда на жизнь и ее значение. Когда эта сила, т. е. сознание окрепнет, тогда из-под нее явится для выражения ее и кованый стих. И здесь стих довольно отчетлив, сильнее прежнего, хотя встречаются вялые, прозаичные выражения, наприм<ер> в стихотвор<ении> Помнишь ли ты, как мы бродили по полю - сказано: "Я отвечал тебе нравоучениями, что этим полем бродить и т. д." Это мало похоже на стих, скорее проза. В стихотвор<ении> Весна есть тоже строка: "И незамеченный, которою она и т. д." Это прозаично, и все стихотворение несколько длинно.

   Два стихотворения обращают на меня особенное внимание: 1) Не ждал я, признаюсь, такого одобрения - и 2) Колыбельная песенка.

   Первое - очень оригинально и, простите, нескромно. Вы здесь собрали в один букет все hommages {выражения восхищения (фр.)}, которыми со всех сторон приветствовали Ваш сборник (Я поздравления слышу ото всех... Боятся, чтобы я не возгордился.) Стихи эти прозаичны и потом кто боится - читателю неизвестно.

   Но это неважно: а вот где - противоречие - указав на друзей Вашей музы (между прочим, сделали и мне честь), Вы потом переходите к генералам, министрам, статс-секретарям (это все прозаично и проникнуто некоторой иронией), которые хотят читать Вашу книгу (даже упомянули, сколько экз<емпляров> роздано).

   Вы затем восклицаете: Мне слава кажется ничтожной Перед сознаньем, что свою задачу выполнил я честно. Что? мне хвала толпы людской. Потом: что дар чудесный своею дивною ценой - и утешенье и отрада И несравненная награда Мне за священный подвиг мой.

   На это все - (не я, и не генералы и статс-секретари, конечно), а критика может упрекнуть Вас за то, что Вы друзей Вашей музы смешали в одну безличную толпу, к которой относитесь как будто несколько высокомерно.

   О стихах "свою задачу выполнил я честно" - она, т. е. критика, заметит, что эта задача только что начинается и оценять выполнение ее будет та же толпа, к которой Вы относитесь свысока, а толпа c'est tout le monde {весь свет (фр.); здесь: все ваши читатели.}. И эта же толпа назовет (а не Вы сами) и Ваш подвиг священным, когда Вы его... выполните.

   Зато другое стихотворение Колыбельная песенка чудесно, грациозно, нежно. Печальный взгляд Божией Матери, обращенный к ребенку с предвидением жизненного горя - прелесть. Это сравнение подсказало Вам Ваше родительское сердце. Здесь только, кажется, один эпитет неверен слепое (чувство веры): младенческое - так, но не слепое: это большая разница в деле веры.

   Я не стану менять ничего из написанного здесь, да и не мог бы, если б хотел, так мне нездоровится, еле держу перо.

   "Строго, придирчиво!" скажете, может быть, Ваше Высочество: из глубокой симпатии к Вам, мне, как старшему, старому, выжившему из лет педагогу и литературному инвалиду, вместе с горячими рукоплесканиями Вашей музе, хотелось бы предостеречь Вас от шатких, или неверных шагов - и я был бы счастлив, если б немногие из моих замечаний помогли Вам стать твердой ногой на настоящий путь поэзии.

   Писание стихов увлекает многих, потому что самое писание их есть уже искусство само по себе, и покорить его нужно много сильной работы, даже таланта. Но и на этом пути есть много званых, но мало избранных. Нередко те, кому дана лира (или кто сам взял ее), остаются при одних стихах, без поэзии. Как в музыке играющих на фортепиано множество, но не все доигрываются до настоящей музыки. Впрочем - к утешению поэтов должно заметить, что часто в одной уже форме стиха, независимо от глубины содержания, есть такая прелесть поэзии, которая нередко важнее самой идеи. Какая масса таких сочинений, чисто лирических, субъективных, у Пушкина, Лермонтова, Фета, Майкова, Полонского и - еще очень у немногих. Они умеют находить поэзию, часто - в листке, бабочке, птичке, ручье, ниве, etc., etc., т. е. уловлять ее искры и указывать их - не видящим без их указаний.

   Что такое поэзия - это безбрежный, неисчерпаемый океан: у кого есть поэтическое око и чувство, тот видит ее в себе и во всех явлениях около. Другие например, Лермонтов, добывают ее из глубоких недр жизни и своей собств<енной> натуры. Но на эту тему никогда не кончишь писать.

   Если изволите припомнить, я указал при первых шагах Вашей музы - где в ней признаки поэзии: именно в нежных чувствах, в страстном влечении к искусству, т. е. ко всему, что есть прекрасного, изящного, великого в природе и жизни. Вы так чутко относитесь к этому изящному (во всем) и - притом так искренно, что сама природа создала Вас прямо поэтом по латинской пословице: poetae nascuntur {поэтами рождаются (лат.)}. Вы действительно рождены с огнем поэзии. Остается чутко всматриваться, вслушиваться, с замирающим сердцем, где - она, в ее звуке точнее приметы, заключать в стих, или прозу (это все равно: стоит вспомнить тургеневские стихотворения в прозе) и - творить - и может быть - или пленять прелестью формы, или, "глаголом жечь сердца людей" - со временем... Искренних поэтов, кажется, и много, но у большей части из них эта искренность - не искренняя; они художественно, иногда очень сильно (напр. Пушкин, Лермонтов и некотор<ые> другие) подделываются под искренность, но под нею иногда таится равнодушие. Например, Тургенев был самый равнодушный ко всем и ко всему в душе человек, но тонко наблюдательный художник, умевший находить искры поэзии во всем, особенно в природе. Выше всего он ставил свой талант и самолюбие. У других тоже много напускной искренности и таланта. Только Пушкину, Лермонтову давалось будить в себе чувство и то не всегда, а из новых искреннее всех я нахожу Фета, Полонского, графа Кутузова и еще немногих. У Вашего Высочества - это драгоценный, природный дар.

   Надеюсь, Ваше Высочество простите за это письмо. Меня следует простить: я, во-первых, болен, даже нет сил переписать написанное, а - во-2^х - я готовлюсь к исповеди и Св. Причастию - не знаю только достанет ли сил. К сожалению - я не могу присутствовать на всех церковных службах и не знаю, буду ли также счастлив, чтобы придти на праздник до Ваших дверей и повергнуть перед Вами и Е. И. В. Великой Княгиней мои почтительные поздравления.

   P. S. Я замедлил своим ответом, потому что ожидал из Редакции Вестника Европы нескольких оттисков своей статьи из Университетских воспоминаний, которая должна выйти только завтра, 1 апреля, а сегодня она пока еще - контрабанда и потому помечена завтрашним числом. Статейка эта так пуста и бессодержательна, что я едва решился представить ее Вашему Высочеству, но однако решился и имею честь приложить ее при этом, вместе с возвращением Ваших 13 стихотворений. Не извольте искать в ней ничего прежнего, моего, кроме имени. Не знаю, решусь ли я представить ее Вел. Кн. Сергию, Павлу Александровичам и Дмитрию Константиновичу - я думаю - нет, слишком плохо, и Вашему Высочеству подношу - не как Велик<ому> Князю, а как литератору. Отдать ее в печать я решился, уступив только настояниям редакции.

  

  

   Многоуважаемый и милый Иван Александрович, остается немного часов до наступления Светлого праздника, еще нельзя произносить приветствия: Христос воскресе, - но можно пожелать вам встретить этот великий день радостно, беззаботно и в добром здоровье.

   Ваше письмо доставило мне великое удовольствие; вы не поверите, как мне отрадно знать, что я всегда найду в вас внимательного, строгого и беспристрастного пестуна. От всей души благодарю вас за это новое доказательство вашей снисходительности к моей скромной музе. Чем далее, тем более ценю я ваше мнение, и отзывы ваши слагаю в моем сердце.

   Сердечно признателен вам за присылку статьи; я не прочитал ее еще, потому что тоже говел на этой неделе и старался избегать всяких развлечений, а читать вас не только развлечение, но и наслаждение, в котором не мешает отказывать себе во время говения.

   Жена и я просим вас принять прилагаемые портреты, надеясь, что, попадаясь вам на глаза, они будут напоминать вам о том, что искренно любящие вас супруги всегда рады, когда вам вздумается заглянуть в их гнездышко.

   Крепко жму вам руку и желаю не хворать.

  

  

   Боже мой! Какое неожиданное красное яичко!

   Слов нет у меня выразить Вашему и Ее Императорским Высочествам чувства глубочайшей, почтительнейшей симпатии и живейшей признательности за новый, драгоценный знак Вашей и Ее Высочества ко мне благосклонности!

   Вы не только простили меня за мое придирчиво-критическое мнение, но еще великодушно одарили меня великолепными изображениями Ваших прекрасных Лиц!

   Какая прелесть! Какой подарок!

   И я, несчастный, жалкий, больной, не смею ласкать себя скорою надеждою предстать на праздниках перед Ваши Светлые Очи - дорогой мне супружеской четы, потому что недуг не позволяет выходить со двора. Я неистово кашляю, ничего не ем - и осужден сидеть, особенно по вечерам, дома. Сегодня едва нашел время причаститься Св. Таин, а завтра, вместо разговения, опять за пилюли и воду Виши!

   Боюсь задержать Вашего посланного и поспешаю отправить эти беспорядочные благодарные строки, повергая себя и мои поздравления и горячие пожелания счастья, которого так заслуживает прекрасная высокая, светлая Чета, благосклонности

  

  

   Позвольте, Ваше Императорское Высочество, напомнить о себе по поводу дня рождения и тезоименитства Вашего Августейшего Первенца, и принести Вам и Ее Высочеству Вел. Княгине мои сердечные поздравления, с горячими пожеланиями светлой, блестящей, счастливой жизни Новорожденному!

   День тезоименитства малютки-князя, к великому моему удовольствию, совпадает с моими именинами - и я, в кругу своих друзей и знакомых, поднял бы бокал за здоровье Именинника и его Родителей, если б были здесь друзья, знакомые - и вино.

   Но этого ничего нет: пива, квасу, уксусу и т. п. сколько угодно, водки тоже, но вина нет. Я не тужу об этом, а также и об отсутствии знакомых: они нарушали бы глубокий мир и тишину здешней приморской деревни. Она вся прячется в сосновом лесу. Дома и домики, как хутора в Малороссии (которых я никогда не видал) окружены садами и садиками. Тишина невозмутимая!

   Все это хорошо, но не достает одного, главного: русской церкви. А Русских людей здесь немало, и дачников, и простых людей, рабочих, извощиков. Русская речь превозмогает немецкую и говор природных жителей, Чуди белоглазой. Петербург по соседству, почти совсем поглотит Нарву. Впрочем отсюда до Нарвы только три четверти часа езды на пароходе по р. Нарве, так что желающим помолиться по-русски стоит сесть и прокатиться.

   Название Гунгербург (Hungerburg) {Голодный город (нем.).} звучит немного грозно: население, за отсутствием рынка, питается провизией, разносимой и развозимой по дачам разносчиками. Если бы они почему-нибудь вздумали не явиться, то, пожалуй, можно претерпеть Hunger {Голод (нем.).}. Но здешняя история подобных примеров не представляет. "Глада", также "труса", "потопа" никто не помнит, зато "огонь" бывает: в прошлом году пожар истребил половину местечка, но оно не пришло в уныние, а храбро отстроилось и отдает в наем неокрашенные и неоклеенные обоями, досчатые домики.

   Теперь позвольте предложить Вашему Высочеству нескромный вопрос: что делает Ваша Муза? Творит ли, или покоится на лоне природы и семейного благодушества? Если и так, если она беззаботно почивает в семейном лоне, то это тоже есть "благая часть"⁴⁵ - и ах, какая благая! Она не только не мешает Музе, но даже побуждает ее к творчеству!

   Вот - у меня хотя никакого лона нет, но я похвастаюсь, что тоже сотворил кое-что: и именно написал несколько рассказов или очерков, начав их еще в Петербурге⁴⁶. Я читал их некоторым "сведущим людям", потому что у меня нет самообольщения, а напротив, есть недоверие к себе - до трусости. "Сведущие люди" нашли очерки "очень живыми", напоминающими, будто бы, "мое перо прежних лет". Это не мои, а их слова, оттого и вставлены мною в скобках. - Рассказы эти назначены для иллюстр. журнала Нива, к январю. Они должны окупить мне дачу и все мое летнее житье.

   Относительно этих рассказов - у меня есть следующая мечта. Когда осенью Ваше Высочество и др. Великие Князья воротятся на зимнее житье в Петербург, я - страх как - желал бы прочесть очерка два из вновь написанных Вашему Высочеству и Их Высоч. Сергею, Павлу Александровичам и Дмитрию Константиновичу: причем желательно бы было для меня присутствие, например, Д. С. Арсеньева⁴⁷ и И. А. Зеленого. - Говорят, мое чтение этих очерков таково, что они выигрывают на сто и более процентов.

   Может быть, Вы и Их Высочества изволите найти возможным уделить мне час-другой для прослушания, чем много утешите старика.

   Для Ее Высоч. Великой Княгини, и вообще для дам, это чтение не представляет интереса - по причине мелких, малоизвестных им действующих в рассказах лиц.

   Простите меня, Ваше Высочество, великодушно за болтовню - и благоволите принять мои почтительные и сердечные поклоны Вам и Ее Высочеству вместе с выражениями глубочайшей, неизменной преданности

   Вашего Высочества всепокорнейшего слуги

   Дача баронессы Притвиц

  

  

   Милый и многоуважаемый Иван Александрович,

   ваше доброе письмо, полученное вчера в Павловске, обрадовало и жену и меня несказанно. Не говоря уже про то, как нас тронула ваша память о маленьком тезке-имениннике, мы оба с большим удовольствием заметили, что вам живется приятно и спокойно. Ваше письмо так светло и радостно, и мы невольно заключаем из этого, что и на душе у вас ясно и тихо. Я недавно случайно узнал, что вы поселились в Усть-Нарове и сам собирался писать вам, как вдруг, совершенно неожиданно приходят ваши милые строки.

   Сегодня день вашего Ангела: примите же мои самые искренние поздравления с задушевными пожеланиями здоровья и бодрости духа.

   Пишу вам из лагеря при селе Красном, полк перебрался сюда в половине мая, а свою маленькую семью я в то же время перевез в Павловск. Туда я ездил по воскресным и праздничным дням, а остальное время обучал роту строю, всяким тактическим хитростям и стрельбе. Эти занятия, как я не раз говорил вам, преисполнены поэзии, несмотря на их кажущуюся сухость. Но на беду, нынешний год мне не везло: разболелась надкостница челюсти и я две недели промучился. Вы легко поймете, что при этой несносной боли ни ученья в широком поле, ни атаки рощ, ни оборона селений, ни белые ночи, ни полевые ландыши, ни вечерние напевы соловья не могли радовать меня, как обыкновенно радуют вешнею порою. Зубной врач не решался рвать коренных зубов, говоря, что мне следовало бы выдержать хирургическую операцию. Вот я и подвергнулся ей в клинике Ройера, где в продолжение полутора часа под хлороформом мне вытащили целых семь кусков двух зубов. После этого надо было просидеть взаперти в Павловске в течение двух недель.

   Отгадайте, чем я занимался все это время? - изучал Пушкина. И этим я обязан вам. Из подаренной вами книги вычитывал его биографию и в связи с обстоятельствами его жизни прилежно просматривал его творения все по порядку, а также и его письма. И вот мне теперь кажется, что я лично знакомлюсь с Пушкиным, он как живой встает перед глазами, со всеми своими слабостями и недостатками, во всем величии своего творчества. Мне кажется, такое изучение последовательного роста и духовного развития гения должно быть очень назидательно нашему брату - начинающему писаке.

   Теперь я здоров и снова вернулся к лагерной жизни, к товарищам, к любезной своей роте. Опять пошли беседы с фельдфебелем о цене на сено для артельной лошадки, о больных, о провинившихся, об обличившихся на стрельбе, о капусте и грибах. Опять суеминутно является ко мне ротный писарь, с рапортом, бумагами, списками и сведениями. Опять является артельщик с вечным нерешительным требованием: "денег позвольте". Но эти мелкие подробности имеют большую прелесть: тут в лагере отдыхаешь душой, даже пройдя верст 20 на ученье; тут спится спокойно и даже самая жесткая говядина грызется легко и со вкусом. Тут фельдфебель не задумывается о кознях Бисмарка, писарь не заботится о судьбах вероломной Болгарии и артельщик не разбирает друг ли или враг нашему отечеству издатель "Московских ведомостей". Тут я не слышу о заблуждениях правительства и никто не надоедает рассуждениями о неправильности нашей финансовой системы. Здесь, в лагере, каждый делает свое дело, хотя маленькое и, может быть, незначащее, но все-таки дело и старается потверже идти в ногу заодно с другими. Может быть, мне на это скажут, что нельзя жить такою ничтожною жизнью и не парить в более возвышенные сферы, но я нахожу свое положение весьма приятным и ничего другого не желаю.

   Вы спрашиваете про мою Музу? Мне весьма и весьма лестно, что вы о ней вспомнили. Я продолжаю писать; моя поэма "Севастиан-мученик" приходит к концу. Это мое первое длинное произведение; говорят, что первый блин непременно должен лечь комом, вот я и боюсь, что моя поэма оправдает эту поговорку. Врочем, попытка никому повредить не может и мне меньше, чем кому-либо⁴⁸.

   Вы написали новые рассказы и желали бы прочесть их нам - братьям и близким знакомым. Нечего и говорить, что у меня слюнки потекли от вашего обещания; но позвольте попросить вас, чтобы это чтение состоялось ни у кого другого, как у меня. Я очень надеюсь, что вы не отнимете у меня этого дорогого права.

   Но я непозволительно разболтался и вижу, что давно пора прекратить это бесконечное писание.

   Еще раз от всей души благодарю вас за милую добрую память и прошу верить моей искренней привязанности.

  

  

   Я боюсь отвлекать Ваше Императорское Высочество от Ваших занятий - от поэзии лагерной, военной и от статской (мученика-Себастиана) и постараюсь ограничиться кратким, душевным выражением глубокой благодарности за добрую, тронувшую меня телеграмму в день моих именин и за милое, прелестное письмо, которым Вы почтили меня в дополнение к ней. Не напомнить этого не могу.

   Вся Ваша прекрасная, поэтическая натура отражается, как солнечный луч в капле воды, в этих умных, живых, полных игры и жизни строках. Ваша проза соперничает счастливо с Вашими стихотворными эскизами лагерных сцен. Я не охотник до военных сцен, или впрочем, не знаю их, но - по Вашим очеркам - чувствую, что в них есть своя поэзия: не даром же Шиллер создал свой Лагерь Валленштейна⁴⁹: стройные ряды войск, барабанный бой и солдатский быт будили и его творческую фантазию. Он даже, кажется, и не служил в военной службе, а очерк этого Лагеря вышел у него реальнее, живее и правдивее всего в большой, несколько натянутой и растянутой трагедии. Нет сомнения, что военные упражнения и житье между фельдфебелями, писарями и артельщиками в полку послужит Вам большим придатком и пособием к реальному изображению разных сторон жизни.

   Меня очень радует, что Вы изучили Пушкина, не только с его лицевой, но и с изнаночной стороны. Узнав детали частной, интимной жизни, можно разгадывать яснее мотивы многих его произведений.

   Я очень счастлив, что принесенная мною Вам книга о нем послужила Вам маленькой дорожкой к этому капитальному и плодотворному изучению Вашим Высочеством нашего вечного образца и наставника поэзии. Это изучение, я уверен, служит краеугольным камнем Вашего последующего творчества. Позвольте напомнить, что почти все писатели новой школы: Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Майков, Фет, Полонский, между прочим и я - все мы шли и идем по проложенному Пушкиным пути, следуя за ним и не сворачивая в сторону, ибо это есть единственный торный, законный классический путь искусства и художественного творчества.

   Вы стали уже на этот путь, и мы все усердно, горячо увлекаем Вас туда же, в светлую и заманчивую даль.

   Мученик Себастиан, изображение которого в натуральную величину я видел в Ваших покоях⁵⁰, - мне показался не довольно правдив, хотя и очень красив. Это - мученик-франт, как будто позирующий в tableau vivant {живая картина (фр.).}. Прекрасное, колоритное тело, белое, свежее, упругое, как у красавицы - и ни следа мучений, страданий, судорог! По крайней мере мне так показалось.

   Ваша поэма, от которой жду многого, доскажет все, чего не говорит картина. Я не помню хорошенько биографии этого святого; вероятно, Вы почерпнете в его жизни достаточный и достойный материал для Вашего нового произведения, которое, смею надеяться, Вы благосклонно сообщите мне до появления в печати.

   Благодарю всепокорнейше Ваше Высочество за обещание прослушать мои новые очерки, которые, как сказывали мне слышавшие их, не лишены веселости: если Вы и другие Августейшие слушатели пожалуете меня благосклонною улыбкою, а если таковым же "хохотом" (по Грибоедову), то я буду крайне польщен. Я искренне полагал читать их у Вашего Высочества в Мраморном Дворце. Теперь я что-то просматриваю и отделываю.

   Не знаю, как просить Вас повергнуть перед Ее Высочеством Вел. Княгиней выражения моей живейшей и почтительнейшей признательности за грациозное внимание и память обо мне. Меня глубоко трогает ее ласковая доброта, конечно, не ради малого значения моего, а ради моих старых лет. Зато как же я и доволен, когда мне выпадает на долю бывать в гостях в Вашем светлом семейном гнездышке.

   С молитвой к Богу, горячо желаю Вашим Высочествам дождаться благополучно второй семейной радости!

   Вы угадали: мне пока живется здорово и покойно. Все зелено кругом - и я сижу, как заяц в капусте. А главное - тихо, точно в деревне. Море, правда, шумит - по своей должности, но я отделен от него сосновым лесом и защищен от ветров и морского песка.

   Прошу прощения за длинноту письма, еще раз прошу благосклонно принять выражение глубокой признательности вместе с выражениями неизменной преданности.

   Вашего Высочества всепокорнейший слуга

  

  

   Счастливую весть о Вашей новой семейной радости, благосклонно сообщенную мне в телеграмме Вашего Императорского Высочества, я приветствовал - как ласковый солнечный луч. - Прежде всего я перекрестился, что событие совершилось благополучно, что Ее Высочество и Новорожденный "здоровы"⁵¹.

   Переношусь мысленно к Вам и радуюсь про себя, любуюсь опять, как много раз уже любовался, завидною картинкою Вашего мирного семейного быта.

   Поспешаю выразить Вам мою живейшую радость и принести смиренные, но горячие поздравления Вам и Ее Высочеству Великой Княгине - с этим новым знамением Божьей благодати!

   Да не оскудеет Божия милость к Вашим Высочествам и к Вашим юным отраслям и да благословит Господь Новорожденного Князя Гавриила, и весь Ваш Дом, такими блестящими, прекрасными, праздничными днями жизни, какими в настоящее время радует нас здесь природа!

   Надеюсь, что солнце также радостно играет и над колыбелью маленького принца, как здесь: Нарва - так близко от П<етербур>га и Павловска. Одно небо покрывает и то и другое место, одни лучи согревают их, и бури - тоже общие, как, например, гроза 24 июня, с градом разразилась и здесь и там.

   Позвольте присовокупить ко всем моим теплым, добрым пожеланиям по поводу рождения Князя Гавриила, одно пожелание литературного свойства.

   Когда маленький Князь станет на ноги, будет молиться, учиться, между прочим и читать стихи - да будет первым прочитанным и выученным им наизусть стихотворением - приветствие Архангела Гавриила Деве Марии - переложенное в стихи даровитым поэтом - его Родителем!

   Ваши библейские, и другие молитвенные переложения и стихи отличаются возвышенностью, и вместе простотой, очевидно внушаемой "верой и любовью!"

   Я говорю об этом будущем переложении в стихи Ave Maria в том предположении, что Новорожденному дано имя в честь Архангела Гавриила и что тезоименитство будет праздноваться, по церковным уставам, 26 марта, на другой день празднования Благовещения.

   "Какое оригинальное желание!" - может быть, подумает Ваше Высочество, но мне почему-то кажется, что Вы его приведете в исполнение: оно представляет прекрасный материал для сильного, звучного стихотворения. Настроить лиру, настроиться самому поэту на этот тон - и выйдет стройный христианский гимн.

   Простите за эти, может быть, по причине торопливой радости нескладно выраженные, но искренние чувства и поздравления - и не лишите меня, вместе с Ее Высочеством Великой Княгинею, и впредь навсегда Вашего благосклонного и дорогого для меня расположения.

   С чувством глубокой и неизменной преданности, имею честь быть

   Гунгербург

   Усть-Нарва

  

  

   Милый Иван Александрович,

   нынешнее лето мне как-то особенно везет: никогда еще я не получал от вас писем так часто, а эти письма доставляют мне столько радости и удовольствия.

   И жена и я глубоко и искренно благодарны вам за участие, с которым вы отнеслись к нашей новой семейной радости. Конечно, она не могла сравниться с испытанною первою впервые, при рождении первенца: с тем счастием ничто сравниться не может, но этот второй ребенок был нами встречен с бесконечной благодарностию Господу Богу и слезами радостного умиления.

   Прежде я с невыразимо сладостным чувством гордости и любви говорил: мой сын. А теперь мне так бесконечно отрадно говорить: мои дети, и в этих словах, кажется мне, сливается вся привязанность и нежность, на какую только способен человек.

   Вы не ошиблись: мы назвали новорожденного в честь Архангела Гавриила, но день ангела его будет праздноваться не 26 марта, как вы думали, а 13 июля - ближайшее ко дню рождения число, в которое церковь наша тоже чествует святого Провозвестника нашего искупления.

   Вы подаете мне мысль переложить на стихи слова архангела Пресвятой Деве, приведенные в Евангелии от Луки. Представьте, что эта мысль и мне приходила уже давно, и я надеюсь, что когда-нибудь мне и удастся написать этот Ave Maria.

   Вы так подкупаете меня снисходительным отзывом о моих стихотворных переложениях из Святого Писания, что я решаюсь представить на ваше обсуждение стихи, написанные мною нынче весною на Страстной неделе. Я старался передать в них впечатления, производимые на нас умилительными молитвами служб святых Страстей; как увидите - у меня перечислены главнейшие из этих молитв. Я пытался - в кратких словах изложить сущность их содержания, но боюсь, что далеко не достиг трудной цели.

   Крепко сжимаю вам руку и прошу по-прежнему любить и жаловать. Сердечно к вам привязанный

  

   НА СТРАСТНОЙ НЕДЕЛЕ

  

   Жених в полуночи грядет...

   Но где же раб Его блаженный,

   Кого Он бдящего найдет?

   И кто с лампадою возженной

   На брачный пир войдет за Ним?

   В ком света тьма не поглотила?

   О да исправится как дым

   Благоуханного кадила

   Моя молитва пред Тобой!

   Я с безутешною тоскою

   В слезах взираю издалека

   И своего не смею ока

   Поднять к чертогу Твоему;

   Где одеяние возьму?

   О Боже, просвети одежду

   Души истерзанной моей,

   Дай на спасенье мне надежду

   Во дни святых Твоих страстей.

   Услышь, Господь, мое моленье

   И тайной вечери Твоей

   И всечестного омовенья

   Прими причастника меня.

   Врагам не выдам тайны я,

   Воспомянуть не дам Иуду

   Тебе в лобзании моем;

   Но за разбойником я буду

   Перед святым Твоим крестом

   Взывать коленопреклоненно:

   О помяни, Творец вселенной,

   Меня во царствии Твоем!

   К. Р.

   Петербург. 1 апреля 1887.

  

  

   Ваше Императорское Высочество!

   Вы благосклонно принимаете мои простые, сердечные (оттого и простые) и вовсе не литературные писания к Вам, и притом еще "частые" (не упрек ли это - чего Боже упаси!), а я боюсь, уместно ли мне напоминать Вам о себе, когда около Вас, около Её Высоч. Вел. Княгини и Новорожденного Князя собирается блестящий круг Августейших родных посетителей и посетительниц!

   Между прочим, по этой причине я нарочно замедлил ответом на Ваше последнее письмо и не решался поздравить 13^го июля, ни телеграммою, ни письмом со днем Ангела новорожденного Именинника. А тут подошли другие торжественные дни: Св. Ольги, Св. Владимира; в такие дни Вашему Высочеству конечно было не до моих писем и телеграмм!

   Я перечитываю оба Ваши, исполненные душевной теплоты, ума, изящества и дорогой мне личной ласки ко мне, письма, глубоко и искренно сочувствую - кротко и нежно волнующим Ваше сердце семейным радостям, потом пробегаю в газетах бюллетени о состоянии здоровья Ее Высочества и Новорожденного, - и твержу про себя: "Слава Богу! Слава Богу! Бог ведает, что и кому даровать! Он видит, как свято принимаете Вы неоцененный дар - семейное счастье - и благословит Вас, супругов - и тех, кого Вы "с бесконечною отрадою" называете "мои дети!"

   Прошу вновь Ваше Высочество и Ее Вво Великую Княгиню - с добротой принять мои душевные поздравления и пожелания.

   Обращаюсь к стихотворению: На Страстной неделе. Я прочел его с таким же умилением, с каким оно, очевидно, написалось, или вернее, излилось из души поэта, как изливались и самые оригиналы этих молитв из вдохновенных верою душ их авторов. Такие молитвы есть - поэзия верующей души, поэзия возносящегося к Богу духа. Всякий - глубоко ли, или младенчески верующий и пламенно молящийся - в момент молитвы - есть и лирический поэт. Молясь восторженно, с умилением, он играет на своей лире, не подозревая, не сознавая того, как известное Мольеровское лицо⁵² "fait de la prose sans le savoir" {"говорит прозой, не зная об этом" (фр.)}, он, наоборот, "fait de la poésie sans le savoir" {"говорит стихами, не зная об этом" (фр.)}. Я говорю о верующих младенческих, простых душах и умах. И на них горит луч поэзии в молитвенном настроении. Стоит только взглянуть на молящиеся фигуры в картинах Беато Анжелико⁵³, Перуджини и т. п. Все эти молящиеся девы, ангелы - кажутся на одно лицо: вовсе нет. На них светится только один и тот же луч: луч веры и молитвы. Это можно поверить в церкви, глядя на лица молящихся, в момент молитвенного настроения, когда, например, при чтении Отче наш, толпа (особенно женщины) опускаются на колени. У всех лица - конечно разные, т. е. черты лиц, но на всех ляжет одно общее выражение, всех озаряет один луч света - это благоговения, молитвы - и все вдруг, на мгновение уподобятся друг другу.

   Это я говорю про простые души и младенчески верующие умы. Другое дело - сознательно и глубоко верующие умы и души: эти, при таланте, воплощали поэзию духа, поэзию молитвы - в искусство, начиная с Царя Давида, пророков - и до поэтов и художников нашего времени. Неверующий или "маловерный" никогда не создал бы Сикстинской Мадонны⁵⁴: Рафаэль был, конечно гений, но тут одного гения недостаточно: нужно было еще другое, чего у других, очевидно, не было, или было не столько, как у Рафаэля. Ни Тициан, ни Гвидо Рени, ни Мурильо, ни Рубенс с Рембрантом не достигали (хотя и гении) той высоты творчества, какой достиг Рафаэль в Сикстинской Мадонне (больше всего) и потом в других своих Мадоннах - матерях и в младенцах. Ни у кого (по моему мнению, или вернее, по эстетическому личному впечатлению) нет такого совершенства в изображении красоты Матери и прелести младенчества, начиная с младенца Иисуса и прочих детей, между прочим, ангелов у ног Сикстинской Мадонны.

   Мне кажется, это потому, что Рафаэль писал с видения, с образа, созданного ему