Муравьев Михаил Никитич - Письма отцу и сестре 1777—1778 годов

расковыми. Также, милостивый государь батюшка, просил меня Николай Иванович Новиков переслать к вам несколько объявлений об издании "Утреннего света", ежемесячного издания, для подписки. Нижайше прошу взять на себя сие попечение, раздать кое-кому и, кто изволит подписаться, собрать. Я думаю, что будут иные охотники.

   Особливо намерение издателей для заведения школ для бедных, кажется, может побудить многих. А для вас уже подписался я за три рубли, и дядюшка подписался. После уж надобно и подписки переслать и деньги. В прочем, желая всякого благополучия и здравия, навсегда остаюсь, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

  

   Матушка сестрица Федосья Никитишна!

   Чем могу я отплатить тебе за то, что ты мне подарила свою работу? Я тебе сто раз кланяюсь в землю. Столько ж одолжен я тебе за прекрасное письмо, которым провождала свой подарок. Оно так справедливо мышлено, что cela fait plaisir.* Ты, право, <прекрасна> как книга ... О твоем физическом вопросе получишь ли ты довольное изъяснение, не знаю. Вам известно, что воздух есть некое вместилище звука, что слух наш ударяется воздухом. Орган уха нашего так сделан, что малейшее сотрясение воздуха приводит молоточек в движение, ибо он должен наперед пройти через витые дороги. Когда вы ладонью заслоните отверстие стакана и ударите рукою по дну, то запертый воздух под стаканом не может иначе сообщить постороннему воздуху свое сотрясение, как через вашу руку. Вот уж и препятствие, чем плотнее оно, тем глуше и не явственнее слух. В другой раз об этом. - Можно ли, что де ла Тур,⁴ эдакий скот, присвояет мои книги. Я не могу вздумать, не осердясь. Я говорил с ним про Буало? Когда это? Так бесстыдно лгать на живых? Так ли мне indifйrent** Буало, как де ла Тур? Он отнимает порядочно. Нижайше тебя прошу у этого сукина сына как-нибудь достать его. Прости, матушка, что я так рассердился и себя позабыл.

   Мих<айло> Фед<орович> Соймон<ов> недели две как приехал.

  

   Перевод:

   * доставляет удовольствие.

   ** безразличен.

  

  

   Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!

   Все обстоятельства моей жизни взывают мне на память благодеяния и любовь нежнейшего родителя. Она есть для меня и Училище благодарности. Намнясь заставил меня дядюшка читать письмо ваше к нему, и половину его должен я был краснеться и читать про себя. Милостивые обо мне попечения, достойные вашего сердца, ничем не могут быть заплачены. Я, слава Богу, здоров, весел и всем обязан вам. В Тверь готов, когда приказать изволите. Но теперь погода немножко дурная, и, кажется, путь не так скоро станет. На прошедшей почте послал я к вам объявления для подписки на нынешний журнал. Если вам не трудно, нижайше прошу потрудиться разослать между тверских охотников. Это просьба Николая Ивановича, которым я очень доволен. Он еще более честный и постоянный человек, нежели хороший писатель. И вы отдадите ему справедливость, когда изволите разобрать намерение трудов его. Он ко мне ласков и ежели долго не побываю, неотменно пришлет к себе звать. Молодой человек, который сурьезно старается знать самого себя и основанием сего почитает христианство, которого он ревностный защитник... Не могу удержаться, чтоб не сообщить вам стишков, которые вчерась читал я Михаиле Матвеевичу на смерть Сумарокова.¹ Он было адресовал меня к Николаю Ивановичу, чтоб их напечатать в Кадетском корпусе. Ему Тейльс друг.² Он было и взялся; да читаючи их, припали нам некоторые рассуждения, которые нас поостановили. В самом деле, дано у меня много вольности воображению. Так Новиков хотел, чтоб я ослабил инде выражения свои. Все утро нынче толковали мы: рифмача не скоро приведешь в толк. И я уж их бросил. Причины Новикова приносят честь его образу мыслей. Он друг точности. Но, может быть, ее требовать строго в стихотворстве и невозможно. Например, он не хотел бы сказывать, что Сумароков мудрец, которого мнения были развратны и жизнь полна соблазнов. Мих<айло> Матв<еевич> хотел было, чтоб я приехал к нему с первой корректурой... Дядюшка, у которого я нынче ночевал, хотел было ехать вчера по утру со мной благодарить Сиверса; да как время худо, и он перемены его чувствует, так мы отложили до другого времени. Он очень рад, что наконец мы хоть это получили. Сергей Александрович вам кланяется: он взял у меня сентябрь "Утреннего света" и теперь не очень здоров. Я нынче написал более, нежели думал. Прося усерднейше Бога о вашем драгоценном здравии и вас о продолжении родительского благословения, остаюсь навсегда, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

   Матушка сестрица Федосья Никитишна!

   Я тебе на сей бумажке пересылаю поцелуй. Твоя рука, прикоснувшися к ней, верно его получит. Не вздумай, что я с ума сошел: по эдакому воображению не трудно это заключить. Умишко мой здоров: ни град, ни наводнение его не испортили. Коль-ми паче сердце, за которое я охотно жертвую ум. Оно, сударыня, всегда вас помнит, и как ему не помнить той, которая так меня любит, как вы?

  

  

   Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!

   Сие после обеда получил я ваше милостивое письмо, пущенное от 27 прошедшего месяца. Я почитаю себя счастливым, что я оставил в Твери людей, которые удостаивают меня своими воспоминаниями, хотя, настоящим образом, вам я обязан за оное. И чем обязан я не вам? Из сего самого письма вижу я, сколько вы изволите заниматься моим счастьем. Я не осмеливаюсь отметать ваших намерений в рассуждении письма к Зоричу.¹ Но чистосердечно могу вас уверить, что мое спокойствие отнюдь не терпит через то, что я не офицер. Мне бы хотелось самому сколько-нибудь подать причину меня вспомнить. Что будут говорить по городу для того, что письмо сие тайно прибыть не может? Правда, что теперь не спрашивают резонов: я хочу себе счастья, зачем? Ежели я взял, так и прав. По крайней мере, нам ответствовать нечего, когда спросят, что за причина? Теперь у Зорича секретарем Матвей Иванович Афонин, человек вам знакомый и мне и который от этого не отпирается. Зорич ныне президентом в Вольном экономическом обществе, и для того, что это ему ново, всякую среду и субботу собрание, и которые преж сего года три не ездили, теперь не смеют пропустить ни разу и несут чепуху, как говорит Михайло Матвеевич. Нынче был я у Анны Андреевны, которая приносит величайшие благодарения за ваше старание по ее делу и поздравляет с пожалованием в виц-губернаторы. Ей было уж это известно прежде, нежели вышло, затем, что Сиверс сказывал, и жалеет, что как я давно у ней не был, не могла она первая вас уведомить. Дала мне комиссию подписаться под "Утренний свет". Нижайше осмеливаюсь вам припомнить о посланных к вам объявлениях для подписки к сему журналу. Сам Николай Иванович будет вас благодарить о том. Здесь в городе все подписываются, и Тверь, я думаю, захочет подражать Петербургу. Благо что дано средство. Хорошо добро делать из какой бы причины ни было. Хоть и для того, что так водится. Некто неизвестный, думают, что Иван Ив<анович> Шувалов, подписал в октябре за один эксемпляр 100 руб<лей>. Многие по 25-ть. Одному вельможе сказали про подписку этого журнала: все подписываются-де. - "Ну! так и я, да сколько надобно?" - "Цена три рубли, но иные подписали из благотворительности пять и десять". - "Ну! так я двадцать пять". - Это Брюс.² Сентябрь и октябрь перешлю я к вам по ямской в день почты. Вы полюбите намерение и Творца его. Вчерась рано ездили мы с меньшим Иваном Матвеевичем¹ к Сиверсу благодарить: да он не сказался, для того, что тот же День ехал в Новгород. В прочем, прося Бога о вашем драгоценном здравии и родительской милости, остаюсь навсегда, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

  

   Матушка сестрица Федосья Никитишна, голубушка!

   Вчерась, то есть прошлого года вчерась, был я нескромен. Так теперь поскромничаю. У меня Ханыков нынче обедал и только теперь от меня. Я купил себе Уца,³ славного лирика немецкого. Это propos rompus.* Ты меня подарила письмецом, которое я читал plus d'une fois** и читал Ханыкову. C'est pour faire parade et...*** Ho, je vous epargne. On a de la modestie, si l'on respecte celle des autres.**** Отпиши, маминъка, к своему другу Бастидонше.⁴ L'autre jour йtant avec elle je la regardais, et croyant vous voir en elle.*****

  

   Перевод:

   * бессвязные речи.

   ** не раз.

   *** Это для того, чтобы похвастаться и...

   **** я пощажу вас. Скромный уважает скромность других.

   ***** На днях, будучи с нею, я смотрел на нее, надеясь увидеть в ней вас.

  

  

   Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!

   Завтре ожидаю вашего письма, и сам завтре писать к вам буду, с чем и перешлю месяц октябрь "Утреннего света". Я, слава Богу, здоров и кое-как поживаю; счастлив, ежели вы, милостивый государь батюшка, и с сестрицею в добром здоровье и веселы. Я нынче ночевал у дядюшки и уж другую ночь: он без нас, как без рук, по крайней мере, как он говорит. Иван Матвеевич, мой товарищ, и теперь у него; а я уж ушел поутру затем, что мне надобно было зайти в академическую книжную лавку для подписки под "Утр<енний> свет" для Анны Андреевны. Сегодня был прекрасный день, и я, идучи тихонько, не один раз останавливался, особливо по набережной, чтоб насладиться видом Невы и ее окрестностей: это еще первый мороз, но такой, что с жарким солнечным сиянием его почти и не слышно. Вместо того, что накануне грязь было по колено, нынче не замараешь ноги. Тонкий туман, теряющий почти синеву свою в солнечных лучах, стоял вокруг берегов. Мне было мило, что я петербургский гражданин: вить все делает воображение. Чувства наши таковы, что представления столько нас прельщают, сколько мы хотим предаться прельщению и сладостным чувствованиям или и их противным. Вот для чего стоики, может быть, и не совсем неправы, утверждая, что истинный мудрец неразнствен к боли и удовольствию. Природа сама собою ненавидит печальных представлений; но мягкость нравов и воспитание придают нам новые чувства, которых владычество наконец становится отяготительно. Сарданапал лучше хотел сжечься, нежели вообразить лишение роскоши... Вот называется умствовать ни к стати, ни к числу. Но я затем и прошу извинения. Мои письма были бы чересчур одинаковы, хотя я и знаю, что они вам не по достоинству какому-нибудь угодны... В извинении имею я еще менее удачи, нежели в умствовании. Так осталось мне прибегнуть к дарованию рассказчика новостей, в котором я до этого довольно успевал. Да полно, что рассказывать? В три дни, которые протекли между прошедшим и нынешним письмом, какие дела я наделал? Да: вчерась был я, разумеется, с дядюшкой, у Семена Саввича, там и обедали. И обедали на серебре. Сколько должен еще засвидетельствовать я поклонов от Семена Саввича, Аграфены Петровны,¹ детей и пр.? Они живут у Аничкова. Орлов, играючи на биллиарде, посклизнулся и убил себе бровь, так что вся почернела. Наш Красильников приказал в середу выходить и с векселем на гостиный двор. Сегодня я посылал к нему, и он приходил; да меня еще не было дома. Сегодня получил я письмо от Захара Матвеевича, о переводе которого мы только говорим, а о деле и не думаем. В именины мои хотелось бы мне быть у именинника, которого я особенно почитаю, да не удастся... Когда я воображу нежность милостивейшего родителя, я познаю сердечно мое уничижение и сомневаюсь быть когда-нибудь ее достойным. Всевышний собла<говол>ит услышать мои молитвы, молитвы от <сокру>шенного сердца о вашем здравии и благополучии. Я униженно прошу родительского благословения и остаюсь навсегда, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

  

  

   Матушка сестрица Федосья Никитишна!

   Дай Бог! чтоб ты, увидевши постиллиона в передней, встала со стула и закричала: - "А! Это братцово письмо". - Дай Бог! чтоб ты, прочетши его, была веселее, сколько бы ни была весела прежде. Jo chiedo,* может быть, non possibile cosa?** Чему радоваться, получа эдакий rogaton?*** Я никогда не открываю письма вашего, не поцеловавши его и не подумавши минуты... Я, у дядюшки будучи, читал "Персидские письма" г. Монтескиё. Прекрасные, но философа осьмого на десять века. А то тогда ж читал я дядюшке первый разговор Сократов о бессмертии души, в день его смерти, что в "Утреннем свете". Нет ничего божественнее. Я нынче читаю философов. По двадцать первому году вить... Ну! перестань же возноситься. Мы и в сорок лет дети. Прощай, маминька.

  

   Перевод:

   * Я спрашиваю (итал.).

   ** невозможную вещь (итал.).

   *** пустяк.

  

  

   Милостивый государь батюшка! Никита Артемонович!

   Сей час только получил я любезнейшее письмо ваше и при нем одно к Сиверсу и одно к Зоричу. Сколько виню я себя, что пропустил почту. Пришел тогда только от дядюшки в ужасную грязь и хотел писать, да темень была такая, что Ванька, вправду сказать, отсоветовал. Я чувствовал и тогда вину свою и никогда ей не позабуду. Я просил еще, отъезжая, и вы обещать изволили не беспокоиться, ежели по случаю раз пропущу. Могу ли я утонуть, ходя через тот твердый и безопасный мост, каков Невский? Да нынче уж и прошло то время, что ходя вскакивал. Никто не размеривает более шагов своих в Питере, как я. Чем могу я довольно заплатить сию родительскую столь нежную и с беспрестанною боязливостью смешанную горячность... К завтрему назвался дядюшка ко мне обедать, так у меня приготовляются. Я посылаю к вам сентябрь месяц и в скорости за сим октябрь, который теперь читает Хотяинцев. Я прошу нижайше Бога, чтобы благоволил он даровать мне удовольствие вас видеть и слышать здоровым; я остаюсь навсегда, милостивый государь батюшка, ваш нижайший слуга и сын

  

   Матушка сестрица Федосья Никитишна!

   Будь ты к радостям моим велика! Весела для себя и для батюшки, и... веселость есть нечто прельщающее, порука чистоты душевной. Облако не дает нам видеть солнечного всхода, туман холодный ложится по земле, и птицы опасаются зачать свое согласие. Конечно, за горизонтом далеко хранится грозная буря... Правда, что иногда и до половины дня ясный день, а после погодя... Вот вздор после половины дня... Прощай.

   Милостивому государю моему Ивану Петровичу нижайшее мое почтение и благодарность.

  

  

   Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!

   Нынче поутру, собравшись к дядюшке итти, получил я ваше милостивое письмо от 3 ноября. Мы только что теперь отобедали у Храповицкого: это один капитан, который дядюшке считается в своих. И они еще теперь остались, а я пришел вам ответствовать. Я весьма на себя сержусь, что пропущением почты навел вам столько беспокойства. Я виноват, так как я уже писал о сем и прежде, письма тогда не писал... Письма к Зоричу и времени еще подать не было. Вчерась обедал у меня дядюшка с обеими Иванами Матвеевичами, Ханыков и Довилье, прежний дядюшкин учитель. Играли в виск; я нет, для того что не умею. А нынче также надобно было быть у дядюшки, и все были чужие, так говорить о письме было некогда. Мы с большим Ив<аном> Матв<еевичем> советовались, и он думает, чтоб наперед попросить Ганнибала, которого-де Зорич особливо почитает, чтобы он взялся подать. Как бы то ни было, подать постараюсь. Причины на требование нет никакой, а только хочется... Нижайше прошу обо мне не беспокоиться. Пропущение письма произошло только от того, что поздно пришел от дядюшки в превеличайшую грязь, и темень была ужасная. Я не могу довольно возблагодарить вас за сию родительскую горячность, которая составляет благополучие моей жизни, и, прося вашего родительского благословения, остаюсь навсегда, милостивый государь мой батюшка, ваш нижайший сын и слуга

  

   Милостивая государыня матушка сестрица Федосья Никитишна!

   Что ты здорова, что ты весела - спасибо. Поздравления, наприклад, не совсем скучны, mais cela fatigue а la longue, comme les vers tout uniment.* Чистосердечие обитает в добродетельных; а в городе не все смеют быть добродетельными, и иногда очень пристало быть порочну... Ибо как он умеет оборотить в смех самые важные рассуждения, какой его bon ton,** когда он выводит на позорище добродушных мещан. Как он живет со вкусом!.. Не часто ли почти это самое мы слышим. Voilа un echantillon en morale, courage; cela sera bientot quelque chose.*** Киприану Ивановичу и его сожительнице прошу засвидетельствовать мое почтение; я ему особливо должен и особливо благодарю за то, что познакомил меня с Поповым. А более, ежели он позволит сказать, что он любит батюшку и нас искренне. Новобрачных прошу от меня поздравить, особливо Лукьяна: он достоин всего того, что может быть награждением честного и доброго человека. <J>e ne saurais pas dire cete nouvelle а mon pauvre, <нрзб.> cela lui dechirerait le coeur...**** Со мной, сударыня, привыкла ты ездить: вот хорошая фигура, я вас сердечно поздравляю, что вы лишились актера, который немою игрою портил представление. Еще когда Дмитревский с тем униженным актером, от которого получают migraine. Ah! Ah!***** Я вить еще и нынче не перестал действовать. Чем более коверкаешь, тем труднее... Правда, сударыня, что в Петербурге жить можно весело и с людьми, но ежели прежде можешь жить с собою. Человеку, собой недовольному в имеющему к тому причину, не веселы лучшие беседы. Этот вкус жить получается только в обществе разумных и добронравных. Прощай.

  

   Перевод:

   * но это утомляет в конце концов, как очень гладкие стихи.

   ** хороший тон

   *** Вот образчик нравственности, мужества; из этого вскоре что-нибудь получится.

   **** Я не осмелился бы сообщить эту новость моему бедняге, <нрзб> это растерзало бы ему сердце...

   ***** мигрень. Ах! Ах!

  

  

   Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!

   Вчерась по утру приехал к нам Захар Матвеевич и привез мне радостное известие, что вы уж вступили в казенную палату, с чем я ныне и имею честь вас, милостивый государь батюшка, поздравить. Мы все трое только теперь от дядюшки: вчерась было его рождение. Четвертого дни обедал я у Анны Андреевны, где нас всех с двадцатеро было. Тот вечер в комедии виделся с многими моими приятелями. На другой день обедал у Ханыкова, где также обедали Веревкин и Рубан. От Барсова было ко мне письмо, но Рубан, через кого оно писано, переслал Семену Саввичу, а он - Ознобишину,¹ а между ими Бог знает где потерялось, что меня немножко и печалит. Я знаю, что в нем содержалось что-нибудь и от Собрания. А теперь я ничего не знаю. В Собрание наше принят членом Зорич и обещался стараться у государыни. Нынче довольно хороший мороз, и с третьего дни пронесло несколько льду, но теперь его нет. Красильников заплатил по своему векселю, и я его уже выдал. Сиверс еще не уехал, и буду я у него завтре. В прочем, прося усерднейше Бога о вашем здравии и вас о родительском благословении, навсегда пребываю, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

  

   Матушка сестрица Федосья Никитична!

   Ты желаешь быть в Питере: разве он есть жилище добродетели, одно достойное зависти? Разве забавы в нем утвердили свое убежище? Не натурально ли зачать эдак письмо свое? Прости, сударыня, и только рассмейся, а не бранись. Это делает пасмурная погода. Моралисты точно тогда родятся, как умирают мухи... В прошедший раз представляли "Le Huron" и "Annete et Lubin".*² В последнюю свечу я все болтал с Хемницером et ne m'en suis trouvй que mieux.** Как скоро в своих архитектурных книгах найду план ниши, так скоро к вам перешлю.

  

   Милостивый государь дядюшка Никита Артемонович!

   Я приехал в Петербург и, слава Богу, здоров и теперь стараюся об переводе и просил Ивана Ивановича и Воейкова. Так обещали при перемене, а теперь я буду проситься еще в отпуск, чтоб мне не ехать в Москву. В прочем препоручаю себя в вашу милость и остаюсь навсегда ваш

  

   Матушка сестрица Федосья Никитишна.

   Здравствуй, я обещаюся вам вскоре прислать арию с русскими словами - и увертюры "Oublions jusqu'а la trace..." и "Lison dormait dans un bocage".***

  

   Перевод:

   * "Гурона" и "Аннету и Любена".

   ** и только выиграл от этого.

   *** "Забудем и самый след..." и "Лизон спала в роще".

  

  

   Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!

   На нынешней неделе получил я от вас два письма, из которых в первом изволили переслать ко мне три объявления и два бланкета для написания писем, а в последнем письмо к Федору Михайловичу и еще бланкет. За все сие приношу мою нижайшую и искреннюю благодарность. Я ее не могу довольно изобразить и довольствуюсь одним ее чувствованием. Во вторник ездил я к Сиверсу, по несчастию, не дошел для того, что отказали, приводя будто бы он тотчас едет в Новгород. Я уж не смею уверять об его отъезде. С месяц едет он всякий день и никогда не уезжает. Принужден был идти без успеху вон, счастлив, что еще близко было оттуду заехать к Новикову. В тот раз обновил я зиму с моим возницею Гараской, который опять вступил в чин свой. Бедный Рыжак уж чувствует свою старость так, как Фаворитка мой. Кажется, кормят; однако не очень казист, особливо шерсть стоит дыбом. Стоит разъездится, а уж куда ездить, недостатку не будет. Оттуда вздумалось ехать к Рубану, у которого взял читать Пиндара. И тот день обедал у Колокольцева. Был в театре, представляли "Федру"; наконец, чтобы сделать день сей совершенно прекрасным, ничего не доставало мне другого, как разделять сии удовольствия с вами. Сколько бы прибавилось к нему, если бы в представлении "Федры" был я с сестрицею. В ложе Анны Андреевны виделся я с Ал<ександром> Андр<еевичем> Ушаковым,¹ который в пятницу едет в Тверь. Мне быть у него не удалось, хотя бы и хотелось.

   Эти дни был хороший мороз, так как и сегодня довольно резкий. Вчерась стала Нева; по Фонтанке уж ездят, по Неве положили доски. Сегодня дядюшка именинник и звал нас. Однако мы не пошли, а обедали с Иван<ом> Матв<еевичем> у Федора Михайловича, которому и вручил я письмо ваше... К Зоричу письмо стоит мне только переписать. Я с Афониным думаю видеться завтре. Может быть, не имею я довольно дарований и, во-первых, сих самых, чтоб сделать свое счастье. Что касается до жизни моей, она спокойна, тиха, иногда и не без увеселений, которые все протекают из вашей ко мне милости. Если вы здоровы и ко мне будете всегда продолжать сию драгоценную милость, то я счастлив. Я не вспомню никаких здешних новостей и думаю, что вы об них немного имеете попечения. В прочем, прося вашего родительского благословения, остаюсь навсегда, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

  

   Матушка сестрица, голубушка, Федосья Никитишна!

   Я не знаю, как вы хотите разбирать мой grifonage. J'encours le blame justement.* Но я знаю, что вы на меня не прогневитесь... Сколько вы меня обрадовали, когда пишете, что в мои именины у вас кто-нибудь были. Воображая это, покажусь я сам себе велик, велик... и так велик, что наконец становлюсь мал. Нет ничего обыкновеннее человеку, как противоречия... Нынче читал я Пиндара, которого не понимаю, и Уца, немецкого Горация и нашего современника. Вчерась, читаючи его, впало мне намарать сии четыре строки, которые вам сообщаю:

  

   Хоть Темпу вобрази, где неба синий свод

   Не знает никогда насилия погод,

   Пенеев ясный ток, ключей паденье звучно,

   Да глупость тут поставь, и в Темпе будет скучно.

  

   И я сим, милостивый государь дядюшка, приношу мое всенижайшее почтение, с которым пребуду навсегда ваш покорнейший слуга и племянник

  

   Перевод:

   * каракули. Я подвергаю себя порицаниям по справедливости.

  

  

   Милостивый государь батюшка! Никита Артемонович!

   Нынешний день тот, в который я получаю обыкновенно ваши милостивые письма; нынче я еще не получил. Ни на прошедшей неделе другого: дай Боже! чтобы все то произошло от одного недосугу вашего, ибо я знаю, что теперь вам трудов прибыло. Если вы и сестрица здоровы и вы мне всегда той же милости исполненный родитель, в чем сомневаться не осмелюсь, так я спокоен. Теперь, к несчастью, нет мне времени писать, и это пишу украдкой, затем что гости. Завтре буду писать по ямской. Мы все трое только теперь от Семена Саввича. Вчерась обедал я у Ададурова, в пятницу - у Анны Андреевны, которая ко мне очень ласкова. Красильников считает какие-то четыре рубли на нас, данные Лукьяну. Сказывает также, что Буренина денег собрано тысяч сорок, да за запрещением коммерц-коллегии не приступают к расплате. Государыня изволит ехать скоро в Сарское село. Я желаю и ревностно прошу Бога о вашем драгоценном здравии и остаюсь навсегда, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

  

   Матушка сестрица Федосья Никитишна, я тебе желаю тысячи благополучий и себе твоей любви. <В рождественский> пост в отпуск.

  

  

   Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!

   После прошедшего письма моего, которое, потому что у нас были гости, кое-как успел написать, получил я ваши два милостивые письма. В первом вмещены были два объявления, за присылку которых приношу нижайшую благодарность. На вторник ночевал у нас Николай Федорович, а нынче обедал Ипполит Тимофеевич Пучков...¹ Здесь рассказывают происшедшую между наших гусарских некоторых полков и татар несчастную с нашей стороны ошибку. Полковники Любимов и Дунин убиты.² Государыня в понедельник изволила кушать у нашего подполковника. Погода здесь стоит гнилая; через реку хотя инде где и ездят, но если не подоспеют морозы, так чуть ли ей не разойтиться. Вот сколько ничего не значащих новостей. Что касается до моего отпуску, мне его не желать невозможно, когда вы меня видеть желаете. Но мне стыдно явиться, ничего не сделавши. Сочинение, о котором упоминать изволите, к смущению моему не сделано; однако ж не так, чтоб я от него отрекся. Целую "Механику" выдавать показалось мне с моими знаниями чуть ли не бесполезно. Я не говорю о трудности, без ней нет никакого дела на свете. Но чтоб на нее отважиться, надобно ее измерить. Так я было зачал маленькое слово о движении вообще, в виде письма к одному адъюнкту Академии, я разумею Головина, которого бы мог назвать и нет. Также хочется окончить первую книгу "Тускуланских вопросов".³ На сие беру я себе времени четыре недели. В прочем, нижайше прошу вас подвергнуть все сие собственной воле вашей, которой повиноваться мне столь приятно, сколь и должно. Я пишу также для московского Собрания слово о происхождении и свойствах оды, чем я и удовольствую на нынешний год мое звание члена. Захар Матвеевич переведен в здешний Канонерский полк. Я препоручаю себя с нижайшей преданностью родительской милости и по гроб мой буду, милостивый государь мой батюшка, ваш нижайший сын и слуга

  

   Матушка сестрица Федосья Никитична!

   Твое нынешнее письмо не требует надписи, чтоб быть верно адресовано. Посудим вместе: ах! зачем могу я только судить в трагедии, а не быть сужден. Хемницер мне это упрекает. А ты еще упоминаешь "Болеслава"! Это значит раздирать mes entrailles paternelles;* это значит попрекать невоспитанного сына, - que dis-je, un fls etoufe dans sa naissance... Je donne dans le Phйbus.** Прочти-ка, сударыня, "Семиру". "Синав", я не знаю для чего, мне еще не столько нравится, как "Хорев". Сии три трагедии суть его chefs-d'oeuvre.*** По-моему, Захар Матвеевич вчера подцепил себе дуэты и их разыгрывает; Иван Матвеевич в военном восторге читает в другой раз Фоларда⁴ и чертит атаки, переправы, броды... Я читаю Пиндара, Уца, Раммлера⁵ для моего слова об оде. Завтре все рассеемся, и я буду в мундире. Поверь, матушка, что я нередко тебя вспоминаю и виню себя, что так давно хочу покупать струны и пересылать к вам и все медлю.

  

   Перевод:

   * мою родительскую утробу.

   ** что я говорю, - удавленного при рождении... Я впадаю в преувеличение.

   *** шедевры.

  

  

   Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!

   В сердце моем содержу я сии меня опечаливающие строки, в которых нежнейший родитель дает мне знать небрежение моей должности. Я прошу нижайше прощения.

   Петр Андреевич¹ был у меня вчерась, а я третьегодня, хотя и ходил, но не застал. В Преображенском полку, сказывают, мал будет доклад, так что и Демидовым,² которые были прежде в нашем полку и старее меня ровно двумя годами в сержантах, едва ли достанется. Нынешнюю неделю я наряжен на дежурство в школу и спешу туда теперь в два часа пополудни.

   Я не прежде получу маленькое успокоение, как когда удостоюсь быть разрешену в гневе милости преисполненного родителя, и которого благодеяния тем больше чувствую, чем более уверяюсь, что я их не заслуживаю. Нет ни одной моей молитвы к Богу, разлученной с желанием вашего драгоценного здравия.

   Нетерпеливо жду завтрешнего письма, ежели оно есть. Наполнен почтительнейшей преданности, препоручаю себя в вашу родительскую волю, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

  

   Матушка сестрица Федосья Никитична, я не могу оставить без изъявления благодарности за ваши, помнится, два последние письма. Желание мне подать удовольствие уж одно достойно тысячи благодарностей. Я не заслуживаю той горячности, которую вы мне оказываете, но которая приносит честь душе, ее чувствующей...

   Не очень давно был я у Соймонова³ с письмом от батюшки. Какой это добрый человек! Я не хочу вам более описывать... Я, сударыня, нынче на дежурстве с прапорщиком Кошелевым. Нынче, или, лучше, теперь был у меня племянник Тимофея Ивановича.

  

  

   Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!

   Сколько обрадован я, получив ваше драгоценное письмо! Я смущен, что мое нетерпение вырвало у меня признание моей печали. Но сколь трудно чувствовать свою винность и быть в оной доказану особой, от коей привык получать одни только милости. Кажется, что уже тогда все тебя оставляет и нет извинения. Мало я знал сердце ваше, которое всегда выше слабостей других. Чувствие вины моей было весьма искренно, чтобы отвергнуть справедливое обвинение.

   ...Но неприметно говорю я более, нежели намерился. Итак, чтоб обратиться к делу: из прежнего письма вам уже известно, что нынешнюю неделю я в школе на дежурстве с офицером Кошелевым, препятствие неожидаемое, но которое с одной стороны, тем мне приятно, что это будет хоть вид службы. Скучно чувствовать себя бесполезным. Вчерась, пришед из школы в полдень, нашел я у себя дядюшку Льва Ан-дреевича,¹ который приехал по делам своим в банке на несколько дней. У нас слышно, что доклад будет велик и выдет около сорока человек сержантов. Капитаны-поручики все, кроме входящих в капитаны, идут вон. Так что Ник<олаю> Александр<овичу> Соймонову из поручиков достается в капитаны. Напротив того, в Преображенском две или три ваканции... Новиков дожидается выходу третьего месяца ноября, который нонче на сих днях чтоб послать по подпискам в Тверь; для того-де, что если бы посылать по месяцу, так бы не стоили книги пересылки. Дядюшка Матвей Артемон<ович> выдает Марью² за гарнизонного майора Рябова. Завтре маскерад, где разве по распущении школы я буду ли иль нет. Захар Матв<еевич> наряжен на завтре в трехсутошный караул. В прочем, прося вашей родительской к себе милости, остаюсь по жизнь мою ваш

  

   Милостивая государыня моя сестрица Федосья Никитишна!

   Может быть, недолго продолжится наша переписка, и роман окончится приездом героя в Тверь затем, что описания станций, ямов и ямщиков не столь блистающи, как переезд из Карфагена в Сицилию, и что промеж Тверью и Новгорода не разъезжают корсары, чтоб утащить в Алжир, для наполнения повестию второго на десять тома.

   При сем и я вам, милостивый государь мой Никита Артамонович, свидетельствую мое нижайшее почтение и при том за дозволение любезного вашего сына Михаила Никитича покорно благодарствую, что пустить пожаловал меня пристать несколько время в дом ваш, а более видя его к себе приятельство и ласковость, и за то повторяю моею благодарностию и остаюсь вам, милостивый государь мой, покорным слугою

  

   Голубушке моей любезной - Федосье Никитишне поклоны ее дяди.

  

  

   Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!

   Наконец, сменился я с своего дежурства. Должность нетрудная, но прескучная, если хотеть сколько-нибудь ее исполнять. Теперь с тем большим рачением обращусь к небольшим трудам своим, что целую неделю от них почти вовсе отвращен был. Дядюшка Лев Андреевич завтре ехать намерен в Новгород, хотя, кажется, смотря на погоду и не вероятно. В прошедшую пятницу был при дворе маскерад, в котором и я был. Дядюшка Матвей Артемонович кланяется; у него почти всякий день люди по причине свадьбы Марьи, которую он выдает за майора Рябова. Я нижайше прошу потерпеть еще на мне медление в рассуждении исполнения вашего приказания, которое без сомнения исполню. К рожеству, если приказать изволите, в Тверь стараться буду приехать. Разрешение великой княгини от бремени назначивают на 10 или 11 число. Мих<айло> Матв<еевич> Херасков только ожидает дороги, чтоб отправиться в Москву. Я желаю от всего сердца моего, чтоб он и сестрица были всегда здоровы и веселы и, препоручая себя в вашу родительскую милость, остаюсь навсегда, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

  

   Милостивая государыня матушка сестрица! я пишу к вам с условием, чтоб прочесть Захару Матвеевичу, который этого хочет неотменно. Он только теперь отчер-кал свою грамоту и раза четыре невступно ее мне прочитал. Мы сидим в кабинете, а за стеной nous entendons les discours de quelques gentilshommes campagnards qui sont venus voir mon oncle.* Я, сударыня, был в маскераде и застал несколько оперы: играли "Лучинду". последнюю пьесу нашего Колтелини.¹ Он уж покойник. Там виделся с некоторыми из моих знакомых, особливо с Хемницером, которого принужден был отгадать. Пробыл до второго и не дождался той чести, которой дождались многие. Гофмаршал, которому должно дождаться конца, приказал сперва перестать музыке: этого недовольно, стали гасить свечи. Наконец, двинулись вон. Я танцевал - и что? один только польск... Вчерась для меня был день очень веселый. Это было год, как я принят в Собрание. Я бесился по наряду. Был у Хераскова, но только что посидел, затем что он не обедал дома. Оттуда заезжал в караульню к Захару Матв<еевичу>, который только ныне с караулу. Ив<ан> Матв<еевич> за рекой.

  

   Милостивый государь батюшка Никита Артемонович!

   И я вам свидетельствую мое почтение; а Ивана Матвеича дома нет. Он все у дядюшки Матвея Артемоновича в сговорах Марьи Гавриловны. А я с моим достодолжным почитанием пребуду навсегда ваш, милостивого государя дядюшки, всепокорнейший слуга

  

   Перевод:

   * слышим речи нескольких дворян, которые приехали из деревень своих, чтобы повидать дядюшку.

  

   Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!

   Нынешнее после обеда получил ваше, милостивый государь батюшка, любезнейшее писание, за кое не могу довольно возблагодарить. Признаюсь, что я долго не смел его распечатывать, приготавливаясь ко справедливым обвинениям, которые все я очень заслуживаю. Но снисхождение, с которым вы изволите пред глаза предлагать мою пользу, мою должность или, справедливее сказать, дух кротости, дышащий во всякой строке письма сего, наполнил меня утешающею радостью. Чувствие, которое водило пером вашим, преселяется в душу читающего. Я ласкаю себя, что моя, может быть, чувствует его еще живее, будучи с вашею сродна. Что ваше это удовольствие, чтоб знать, что я вас люблю; на сие не могу я ответствовать так и столько, как хотел бы. Сочинение, которого вы от меня требовать изволите, будет под заглавием: "Письмо о теории движения, одного члена Вольного российского собрания, к Г... адъюнкту Санктп. Академии наук". Вступление в оное давно уже написано, и я им доволен. Продолжается мною ныне действительно. Я не предложил себе из оного сделать сочинение основательное, затем что сие не моих сил требует. Не такое, чтоб математик читал с пользою, но человек, имеющий просвещения, чтоб жить в свете, просмотрел бы с удовольствием. Я не имею еще установившегося слога в языке, но который имею не довольно сообразен с важностью философа. И это будет приметно; но с моей стороны тем выгодно, что наполнит то, чего не будет доставать в глубокости дела. Зачинается выпискою понятий, которое имели о движении Аристотель, Картезий и Вольф, затем что оно было понятие метафизическое. Таким образом, буду я иметь случай почерпать и в метафизике и в математике, и округ материи расширится... Что губернатор получил приглашение в Экономическое общество, сие сделано в исполнение их устава, где предписывается всех членов выбирать баллотированием, а губернаторов, пожелающих быть в оном, без баллотировки. Дядюшка Лев Андреевич был остановлен здесь погодою, затем что зиму было совсем согнало. Но, несмотря на все, намерен он завтре выехать. В прочем, прося вашего родительского благословения, остаюсь навек, милостивый государь батюшка! ваш нижайший сын и слуга

  

   Матушка сестрица Федосья Никитишна!

   Твои любезные письма суть свидетельства твоей ко мне любви, ежели б я их требовал. Сколько я тебя люблю, матушка, и это стараться буду доказать, трудясь над тем, чего от меня батюшка желает и что вы мне советуете. Татьяна Петр<овна> прислала письмо с Исаком и просит переслать. Она живет у дядюшки М<атвея> Арт<емоновича>.

  

   Милостивый государь дядюшка Никита Артемонович!

   Что вы изволите писать об моем долге, то это правда, что я должен Воронову 48 р., но мои вещи не в закладе, но оставлены по нужде, что <с> собой не мог взять, а Воронов писал ко мне, чтоб я скорее взял лошадь, потому что она содержанием своим дорого стоит, в рассуждении чего я и послал Матиса в Москву, а чтоб вещи мои не стоили этих денег, то одна лошадь стоит оных; но там еще моя плисова шуба, инструмент, шарф и еще много вещей, а я в генваре, взяв жалования, пошло 25 р<ублей>. В прочем препоручаю себя в вашу милость и пребуду навсегда ваш, милостивого государя дядюшки, всепокорнейший слуга