Муравьев Михаил Никитич - Письма отцу и сестре 1777—1778 годов

ать к сему городничему, чтоб он не нападал более. Теперь мой отпуск зависит от Леонтьева, для того, что по нашей роте докладывает он прямо Репнину. Человек нерешимый и которого стихи скучны. От майора, кажется мне, нельзя ему сказать для того, что он под ордером у него. А "изрядно" еще не довольно. Полученные мною от братьев 50 руб. как изволите приказать перевесть к вам? Притом нижайше прошу о деньгах Петра Антоновича¹ отписать к Федору Михайловичу. Он с полгода назад хотел к вам писать о них: что человек, у которого они теперь, просит их у него оставить, и все еще не писал. Мое время ограничено, и я писать более не могу затем, что должен бежать в школу. Я пребываю с глубочайшим почтением, прося родительского благословения, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

  

   Матушка сестрица Федосья Никитишна!

   От сердца благодарю за твои желания меня видеть, за твои молитвы к Богу, он их не отметает и, может быть, ими я живу в удовольствии. Неделя моя скучна: я дежурю с подпоручиком Кошелевым. Но нынешний вечер был я приглашен к Бакунину на представление "Игрока". Не знаю, буду ли, затем что иные говорят, будто нынче маскерад. А я слышал так завтре. Нынче за обедом декламировал я пятое действие "Цинны" и на разные голоса: "Prends un siege, Ginna". - Mes pensees sont dispersйes, je vous en fais grвce. Je cours а mon triste emploi, ou j'absorbe tout mon temps а faire les autres pages. Aimez-moi а votre ordinaire, маминька. Je vous assure, que votre amitie, vos bontes me sont toujours presentes. Ecrivez-moi vos petites pensees, а quoi s'occupe votre pauvre coeur, ou bien qu'il dorme d'un profond somme?*

  

   1778 года янв. 29.

   Письмо, которое определял я на четверговую почту, по несчастью и к величайшему оскорблению моему опоздало затем, что тот вечер приехал к нам нечаянно дядюшка Матвей Артемонович. Так я уж пишу теперь цыдулку, которую и влагаю в то ж письмо, принужден будучи его распечатать. С дежурства своего я сменился и просил еще раз своего полковника о моем отпуске вчерась, который и сказал мне, что он это помнит. Дай Бог! чтоб меня отпустили поскорее. Это время, думал я, что уж буду в Твери; обманулся и, может быть, обманул тех, которые меня более всех прочих в свете любят. Я теперь от Анны Андреевны, где я обедал, и слышу, что заезжал ко мне Иван Семенович Караулов. По утру был я на Выборгской стороне у Хемницера, своего старого приятеля и которого вы также любите. Он просил вам засвидетельствовать свое почтение. Надеяся на ваши родительские милости, осмеливаюсь ласкать себя, что и вы тех любите, которые меня считают в своих приятелях. Третьегодня была итальянская опера "Ахиллес",² на которой я не был, будучи на дежурстве. Брат Иван Матв<евич> пожалован капитаном.

   Простите мне, милостивый государь батюшка, что я внимание ваше останавливаю над вещами, которые его не заслуживают. Я очень знаю вину мою. Я чувствую желание вас увидеть, мою сестрицу, которой я лишаюсь обхождения, и кажется, будто неблагодарен я всякое мгновение, которое я теряю далеко от родства моего. Я прошу вас нижайше милостиво меня в разговорах ваших вспомнить. Сколько молодых людей, которые служат удовольствием их родителям; я отчаиваюсь быть считаем между ими. От всего моего сердца целую ручки ваши и пребываю навек, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

  

   Матушка сестрица, Федосья Никитишна! я пишу в потемках. И не знаю, прочтешь ли ты. Я прохожу в голове своей приятные воображения, что ты меня желаешь в Тверь, сидя уединенно. Я тебя прошу: соблюди ко мне эту склонность. Я право тебя люблю. Боже мой! Сделай меня достойным желаний моей сестры.

  

   Перевод:

   * "Садись, Цинна". - Мысли мои рассеяны, я вас от них избавляю. Спешу в унылую мою должность, где употребляю все время на иное писание. Любите меня, <маминька>, по вашему обыкновению. Я уверяю вас, что ваша дружба, доброта всегда со мной. Поведайте мне мысли, терзающие бедное ваше сердце, или же пусть оно спит глубоким сном.

  

  

   Санктпетербург. 1778 года февр. 1 д.

   Милостивый государь батюшка! Никита Артемонович!

   Вчерась имел я счастье получить от вас письмо, сегодня другое. Виноват, ужасно виноват, но в части, вины моей и господин мой полковник, человек, замешанный на медленности. Вчерась поутру пришел я к нему и ничего не говорю; сам, как будто бы и присутствие мое ему досаждало, говорит мне таким скучным голосом: - "Помню, помню, дайте мне доложить". - Оттуда зашел я майору, тот приказывает: - "Пожалыста, не уезжай, не побывавши у меня..." - Да куда ж я поеду, ежели и не отпущен еще? Тут выпросил я пашпорт Ив<ану> Матв<еевичу> маленькому, а себе нет! Вчерась был фейерверк, на котором я не был, а Иван Матв<еевич> прикомандирован был к нему с ротою. Стук слышал я, не выходя из горницы. Нынче по утру дядюшка Матвей Артемонович меньшой приехал по требованию Сената. Воевода суздальский князь Вяземский делает эти беспокойства, будто бы дядюшка не сдал порядочно канцелярии. Но как я сегодня дома не обедал, так дядюшка с другим дядюшкой, который, без меня же, к нему приезжал, уехали на Васильевский остров. У Анны Львовны получено известие из деревни, что дочь умерла оспой. Она в печали. А на меня от дядюшки Льва Андреевича наложена комиссия выбрать учителя. Простите мне, милостивый государь батюшка, что я моею леностью, моею оплошностью так долго продлил свое в Петербурге житье. Поверьте, батюшка, что я очень стараюсь отсюда вырваться, чтоб только вас более ожиданием не беспокоить. Я чувствую нужду оправдания; пора окончить мое отшествие в чужую сторону. Не нашел я из молодых людей беспечнее меня. Имея погрешности возраста, буду ли я иметь счастие пользоваться и выгодами оного? Буду ль я иметь право к сему снисхождению, которое их извиняет? По крайней мере, я льщусь его найти в сердце нежнейшего отца, который более меня любит, нежели я себя. Я у вас прошу прощения, что, может, без пользы останавливаю ваше внимание над сим мараньем. Дай Боже, чтоб ваше здравие с причинами удовольствия не разлучено было; чтоб скорый мой приезд был также в их числе. Я целую ваши руки с почтением и чувствием сына, ожидающего от вас своего утешения, милостивый государь батюшка! ваш нижайший сын и слуга

  

   Матушка сестрица Федосья Никитична!

   Так я более не люблю тебя? Но от кого ж надеюсь я в чреду свою так же любимым быть? Имею ль я сим свойства, любви достойные, которые невольно похищают наше дружество и заставляют любить себя, где бы они ни были? Чужестранен в обществе, не только, чтоб презирать взоры отличения, чьи бы они ни были, я чувствую, сколько я их мало достоин, между тем как самолюбие хотело бы всех их привлечь к себе. Но ужель и без того сердце мое столь хладно, столь мало чувствующее цену склонности других, чтоб я был не чувствителен к призыванию сестры, которой уединение мне известно? Дай Бог, чтоб я скоро мог отъять у тебя сие заблуждение, маминька!.. Прощай.

  

  

   Милостивый государь батюшка! Никита Артемонович!

   Я еще не отпущен и слышу сегодня от Завороткова, который заходил ко мне по утру, что Леонтьев и капитан наш Лобанов-Ростовский условились между собою никого не отпускать, в рассуждении малого числа наличных в Кадетской роте. Странное условие! Уж не лучше ли бы, чтоб вы отписать изволили к подполковнику о моем отпуске. Я уж стыжусь распложать мои письма, ничего не заключающие. От Киприана Ивановича и жены его, которых я вчерась в маскераде нечаянно увидел, к сожалению моему слышу, сколько вы, милостивый государь батюшка, беспокоитеся моим замедлением в Петербурге. Нижайше прошу во знак вашей родительской милости соблюсти сие желание меня видеть и умерить онаго беспокойство. Я пребываю навсегда с глубочайшей преданностью, прося вашего родительского благословения, милостивый государь батюшка! ваш нижайший сын и слуга

  

   Матушка сестрица Федосья Никитишна!

   Хотел бы писать к тебе, особливо когда я так замедлился,¹ но, право, мешает Вас<илий> Вас<ильевич> Ханыков, которого я принужден слушать монолог.

  

  

   Санктпетербург. 1778 фев. 6 д.

   Милостивый государь батюшка! Никита Артемонович!

   Случай писать сие письмецо подан мне отправлением Петра Ивановича Черевина,¹ которого вы очень изволите знать и который сам назвался вручить мои письма вам. Я посылаю при сем книжку сестрице, которая, мне кажется, может попасть на вкус ее. Уединение меньше чувствуется, когда есть что-нибудь прочесть приятное. Я получил сегодня по утру милостивое письмо от вас чрез почту, другое в то же почти время от г. Григорьева. Сколько я чувствую снисхождение и нежность родителя! Если я хочу делать свое счастие в свете и меж людьми, мне только должно вспомнить ваши наставления. Беспечность молодости, леность помрачили их перед моими глазами. Я виноват во всем и тем больше, что со знанием вины. Но я еще довольно буду себе почтителен, ежели чувствую все ваши милости и все мои заблуждения. Отпуск мой я и сам не знаю, как выдет. Сегодня по утру взял у Василья Ив<ановича> Майкова письмецо к своему полковнику; но его не застал дома. Я позабыл вас уведомить прежде сего о приезде Вас<илия> Ивановича. Он уж здесь недели с две и сожалеет, что Тверь проехал ночью, к вам не заехавши. Я думаю, что вы известили его о перемене состояния. Он представлен в герольдмейстеры: дают чин, две тысячи жалованья. Сама государыня изволила приказать ему быть сюда, без его искания. Он так же добр, как и всегда, и весел. Дядюшка здесь еще и старается о своем деле. Я сам ничего столько не желаю, как отправиться в Тверь. К Федору Михайловичу хорошо бы было, если бы вы отписать изволили о деньгах Петра Антоновича. Он часто вспоминает, что бы ему надобно было к вам писать. Простите мне, милостивый государь батюшка, что я раза два опоздал писать на почту. Никакой причины, кроме того, что иногда пропустишь время, иногда недосуг. Так я нижайше прошу, если паче чаяния вперед случится то же, так скоро не беспокоиться. Я ничем не могу заплатить сии минуты беспокойства, причиненные неосторожностью. Здешние новости, знаю, что не привлекают вашего любопытства, так я их и оставляю. А рассказывать мои ежедневные приключения столь мало, что я их и не упоминаю. С сыновним почтением прошу вашего родительского благословения и остаюсь навсегда, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

  

   Матушка сестрица Федосья Никитишна!

   Hier en ecrivant ma letre de poste, je vous ai traite si cavalierement que je vous en dois un desaveu formel. Puisse ce petit present vous gagner en ma faveur. Tout ce que je m'en promets, c'est que vous ne dedaignerez pas mon choix, que vous donnerez quelques heures а sa lecture... Dans votre derniere letre, quelle sensibilite, quel fonds de tendresse pour moi!.. Demain, je me fate d'etre а la representation de "Didon" de mr Kniachnin chez mr Bakounin... Ecrivez, ma chere, si md. Roudakof est relevee de couches.*

  

   Перевод:

   * Во вчерашнем письме, которое я отправил почтой, отнесся я к вам столь небрежно, что обязан оправдаться как следует. Пусть этот подарочек расположит вас в мою пользу. Все, на что я могу надеяться, - это то, что вы не пренебрежете моим выбором и не пожалеете нескольких часов на прочтение его... Сколько в вашем последнем письме чувствительности, какая бездна нежности ко мне!.. Завтра надеюсь быть на представлении "Дидоны" г. Княжнина у г. Бакунина... Напишите, любезная моя, оправилась ли после родов г-жа Рудакова.

  

  

   Милостивый государь батюшка! Никита Артемонович!

   На сих днях писал я к вам через Петра Ивановича Черевина, который в Москву отправлялся, и послал было к сестрице маленькую книжку; но как он в тот самый день не успел уехать и письмо мое послано было в дом Александра Андреевича Волкова, то я и не знаю прямо, дошло ли оно до него. Все сии дни ездил я к своему полковнику¹ с записочкой от Василья Ивановича Майкова, но его не заставал дома. Нынче застал, и он долго говорил со мною. "Напрасно трудитесь, - говорит он, - не думайте, чтоб я не старался о вашем отпуске. Еще на прошедшей неделе, между прочими моими надобностями, докладывал я и о вас подполковнику; он все принял благоприятно и приказал отдать записочку Федору Яковлевичу. Но я не знаю, каким образом опоздал он ему напомнить, так что как зачал он докладывать по записке, то подполковник, видно позабывшись, что он сам позволил, сказал: - "Этого уж много будет". - Но я, - продолжает он, - не удовольствовался этим и искал времени с ним объясниться. Ездил третьегодня и вчерась и не застал дома. Сегодня он угощает государыню, строит горы и распоряжает все этакое, так ему теперь не до отпусков. Подождите до субботы". - Вот был его ответ. В самом деле, дядюшка Матвей Артемонович большой, который к нам заезжал поутру и взял с собой нас вместе, сказывал, что он ездил к князю Николаю Васильевичу, и ему отказали за тем же самым. Матвей Артемонович меньшой, который с нами живет, завтре подает письмо генерал-прокурору и челобитную в Сенат, чтоб его уволить от напрасной высылки в Суздаль; в самом деле не что иное, как сущие привязки, не делающие чести тому, кто их делает. Будто бы непорядочна была сдана канцелярия, что в росписных списках есть описки и недописки. Василий Иванович Майков назначен в герольдмейстеры и собственным благоволением государыни... Вся сия неделя при дворе в празднествах, и разложены дни по знатным, которые поочередно угощают государыню. Я позабыл отписать, что дядюшка Матв<ей> Арт<емонович> меньшой подарил вам печатку с нашим гербом, которую я теперь печатаю. Иван Матв<еевич> большой нанял себе квартеру в роте с тех пор, как он капитан. Что касается до отпусков, не известно, как об них думает подполковник; по крайней мере, приключение тех, которые в нынешний доклад выпущены в армию в капитаны, людей с особливыми достоинствами, должно что-нибудь значить. И как я вчерась от одного из них слышал, конечно не майору, а ему приписать должно. Все они почти не служили. Дай Бог, чтоб желания не были тщетны, которые заключаю я в сердце моем о драгоценном здравии и благополучии вашем. С сыновней преданностью пребываю вечно, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

  

   Матушка сестрица Федосья Никитишна!

   Я был вчерась на представлении "Дидоны" Якова Борисовича Княжнина, сего столь тихого и любви достойного человека, который заставляет ждать в себе трагика, может быть, превосходнейшего, нежели его тесть. Дмитревский играл Иарба. Какой это актер! Дьяков, который играл его наперсника, говорит, что он трепетал, с ним играя. Как обманешься, если хочешь рассудить о Дмитревском в шлеме по Дмитревскому в колпаке! Это не простой человек: какой голос, как он гибок в его гортани.² После плесков актерам все оборотились в угол, где стоял автор, и плескали ему. Какие чувствия должен он иметь. В восемь лет, как он сочинил "Дидону", видел он первое ее представление. Но и какое ж? Марья Алексеевна много жару и страсти полагает в своей игре... Волосы, или лучше сказать букли, куплены и лежат у меня. Заплачено 2.50 к. Люби меня и отпиши, что ты делаешь. А я, право, люблю тебя, маминька. Помнишь ли ты моего Фаворитку, и здоров ли он?

  

  

   Санктпетербург. 1778 года февр. 18 дня.

   Милостивый государь батюшка! Никита Артемонович!

   Вот и великий пост, а я еще все не в Твери. Вчерась имел я удовольствие видеть двух человек, которые мне могли дать известия о вас, хотя правда, что и давнишние: Николай Федорович и Неручев. Мы все обедали на острову у дядюшки, как водится в последний день масляницы. Он скоро намерен ехать в деревню: между прочим, купил себе дом в Пятой линии у Дан<ила> Афан<асьевича> Мерлина за тысячу с чем-то рублей. У меня теперь денег на лицо около 140 рублей. Так не прикажете ли каким-нибудь образом перевести из них к вам какую-нибудь сумму? Я чувствую, чего я вам стою, сам, по несчастию, ничего не присовокупляя моими трудами. Но прошу, хотя знаю, что и права просить не имею, чтобы для того вы на меня не прогневались... С некоторого времени ваши милостивые письма не наполнены теми драгоценными наставлениями, которых я столько недостоин сделался. И я жаловаться не смею... Дядюшка Матв<ей> Арт<емонович> меньшой говорил мне, чтоб лошадь я ему оставил, а он бы свел в деревню свою после моего отъезду. А он будет на второй неделе. Как приказать изволите? Она многого здесь стоит. Я теперь один живу; может быть, что сие уединение мне будет полезно. Я прошу у Бога, чтоб вы были здоровы и благополучны. Вы сами изволите себе представить, сносна ли мне и мысль та, чтоб я не был более тем же в глазах ваших, каков я был в младенчестве. Я препоручаю себя в ваши родительские милости навсегда, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

  

   Матушка сестрица Федосья Никитишна!

   Что я здесь делаю? О, сколько упреков сам я должен чувствовать, ежели не хочу себя обманывать своевольно! Прости меня: тот благороднее, который прощает. Нет, я тебя не позабыл. Я тогда собой доволен, когда прямо чувствую нужду тебя любить. Матушка, если б ты была здесь. Наши обстоятельства... Они препятствуют. Но, может быть, я обманываюсь. Ты довольно счастлива, ежели счастлива в себе. В Петербурге есть недовольные. Разум и сердце везде делают счастливых. Ты теперь, конечно, упражняешься лучшими мыслями, и я не должен тебя отвлекать от них. Вспомни и меня... Вот каков я нынче ветрен! Со всеми этими прекрасными намерениями нельзя удержаться не рассказать тебе бездельное препровождение моего времени. В пятницу был я в маскераде до четвертого часу. Мы последние с Хемницером вышли. Нет, бишь, он еще остался. Субботу я был у себя, но вечером утащил меня проклятый Ханыков к себе; они играли в макао, а я зевал. Вчерась сколько я был пасмурен по утру, столько весел вечером. Я видел Николушку¹ в первый раз. Его проводил я до реки. Возвратясь оттуда опять к дяде, поехали к Алексею Афанасьевичу. Там Ник<олай> Александрович, Петр Николаев<ич>.² Еще множество знакомых, тебе не знакомых. Ma chere, si vous etiez а Petersbourg, peut-etre y serais-je plus souvent...* Можно ли больше врать? Если бы я был в Твери, так бы приказ общественного призрения взял меня в свое попечение, яко с ума...

  

   Перевод:

   * Любезная моя, если бы вы были в Петербурге, быть может, я бывал бы там чаще...

  

  

   1778. С. Петерб. февр. 22 дня.

   Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!

   Это будет, как я надеюсь, конечно предпоследнее мое письмо, затем что отправление мое теперь зависит только от меня. Третьегодня ввечеру я отпущен, и только мне стоит взять пашпорт. Самое время гонит меня отсюда. Весь день ужасная капель. Так надобно ускорять. Срок мой первое июня, хотя я и просился по май. Да просился-то целый месяц. Майор велел сказаться, когда поеду: видно, хочет что-нибудь наказывать... Полковник, когда я пришел к нему благодарить, говорил мне: "Много беспокойств навел мне ваш отпуск". - Я не понимаю, для чего бы? Что тут такое мудреное. Эти сомневающиеся люди и себе и другим несносны... - "Да приезжайте, - продолжает, - подолее послужить здесь. А то только что приедете, да и уедете. Это обидно..." - Тут позамялся наш разговор другими, после просил меня сесть и был довольно ласков. Но у меня, я не знаю для чего, не лежит к нему сердце. Он имеет таинство сделать холодными людей. Это не Сергей Александрович... На сих днях был я у Анисима Титовича Князева, который не может дождаться вашего ответа на его два письма. Он писал к вам, помнится, о ржевском воеводе г. Шишкине. Теперь я разделен между намерениями, по почте ли ехать или на наемных. Но, кажется, последнее сходнее. Что делать, что и долее? Проедешь дней восемь, но сколько-нибудь и сбережешь. Дай Бог! только вам здоровья; я уж почитаю себя одной ногой в Твери. Дядюшка, я думаю, что поедет в воскресенье в деревню. С глубочайшею преданностью пребываю навсегда, прося вашего благословения, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

  

   Матушка сестрица Федосья Никитишна!

   Скоро я буду верить в твои пророчества. Чуть ли письмо-то ваше не последнее ли будет ко мне. Ну... n'y faut plus penser.*

   Знаешь ли, что ta remarque, ce petit glossaire... dirais-je de ta malice ou de ton humanite?.. fut un beaume delicieux pour mon... Mais bon! C'est grand carкme aujourd'hui. Grand merci! А mr le premier-major ou qui sera tel bientot dans ce mi-careme, а ce que j'ai entendu dire de maоtre-fripon doucereux mr Schitic de** маминька Любовь Федоровна... le beau sire, s'il etait ici, flerait tout doux, il cesserait bientфt son langage de rodomont... Mon compliment, s'il vous plaоt, а son*** высокоблагородию... Герунда, траполит, о, ио, ио... Сделай милость, матушка, отошли верно мое письмо: оно будет бесполезно, ежели я приеду.

  

   Перевод:

   * не надо об этом больше думать.

   ** твое замечание, этот словарик... то ли твоего лукавства, то ли человеколюбия?.. явился для меня сладостным бальзамом... Но так уж и быть! Сегодня великий пост. Большое спасибо! господину премьер-майору или тому, кто станет им вскоре в четверг на третьей неделе великого поста, как я слышал от слащавого бездельника господина Шитика от...

   *** этот господин, будь он здесь, улепетнул бы потихоньку и прекратил бы вскоре свою хвастливую болтовню. Сделайте милость, передайте мой поклон его...

  

  

   Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!

   Маленькие кое-какие должности меня поостановили еще здесь: ко мне был прислан человек от дядюшки Льва Андреевича для сыскания ему учителя, мне самому должно было разнести книги_г которых я довольно понабрал, распрощаться. - Притом же тысячи других мелкостей, которых и не предвидишь, особливо когда отправляешься в дорогу, встретятся. Слава Богу, почти все уже я исполнил: иное как-нибудь. Наконец, думаю, что это уж последнее от меня письмо получить изволите; затем, что я на сих днях отправляюсь. Сказывают, что благополучной ездою поспевают в шесть дней. А как теперь дорога немножко поиспортилась, то думаю, что не прежде восьми дней буду в Твери. Для того что я еду на наемных, а не по почте. Это род епитимьи, которую я наложил на себя, что<б>, проживши здесь столько, как я, по крайней мере, переезд мой не столько убыточным сделать. Мы было наняли за 6 руб. с полтиною, да наш извозчик занекался и меньше семи рублей не едет. Хотя у нас и будет, что везти, однако тройке, кажется, не тяжело. Я бы мог и по почте ехать и теперь уж быть в Твери. Марк Федорович очень приставал ко мне, да мне, не знаю, что-то взошло за упрямство в голову; а он поехал прошедшую пятницу. Вас<илий> Ив<анович> Майков также хотел ехать около середы отсюда. Анисим Титович нетерпеливо ждет вашего ответа на его два письма; он пробудет здесь долго и чуть ли не до лета... Теперь писать уж бесполезно, затем что я скоро и сам вас увидеть надеюсь. В прочем, с глубочайшим почтением прошу вашего родительского благословения и остаюсь навсегда, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

  

   Матушка сестрица Федосья Никитишна!

   Сколько ты меня бранишь, я думаю, - да чуть ли и не по делом? Знай же, сударыня, что скоро будешь ты иметь а qui parler.* Я сам, en personne,** еду defendre ma cause*** и... Прощай, батинька... Да! вчерась слушал я целую мессу в католицкой церкви, и Порри пел.¹

  

   Перевод:

   * с кем разговаривать.

   ** лично.

   *** защищать мое дело

  

  

   Москва. 1778 года марта 15 дня.

   Милостивый государь батюшка! Никита Артемонович!

   Я пишу к вам из дому Арины Афанасьевны, у которой мы сегодня обедали. Все мы,¹ слава Богу, здоровы и, конечно, сами не опоздаем возвратиться в Тверь; порукой в том погода, которая ежечасно портит дорогу. Приехали мы сюда во вторник часу в седьмом после обеда. Приняты очень хорошо от тетушки Федосьи Алексеевны, которая всегда вспоминает вас за столом. Не знаю, не обеспокоиваем ли мы ее; а она нас столько покоит, что нельзя более... Антон Алексеевич показывал мне листы четвертой части трудов нашего Собрания, и мои стихотворения делают ее заключение: они теперь в печати. Прозаические же мои сочинения оставлены до пятой части. В субботу будет заседание, в которое я особливо приглашен. Я хочу еще поместить в сию часть трудов мою "Рощу", которая, по крайней мере, будет иметь достоинство новости. Мне также хочется прочесть то, что я зачал об оде, и еще кое-какие мелочи. Думаю, что одно заседание не истощит. Петр Семенович приносит вам свое почтение. Настасью Федоровну отвезли вчерась в монастырь. Прочих дел мы еще почти и не зачинали. Новостей не знаю никаких... В прочем с непременною преданностию и почтением пребываю навсегда, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

  

   Милостивый государь батюшко Никита Артамонович!

   Я не стану повторять то, что уже брат написал; а что касается меня, то я, слава Богу, здорова, покупок еще никаких не покупала, потому что время нет: все по гостям; вчера была я с братцем у Чаадаевых, которые были очень обрадованы, меня увидевши, я их нашла в хорошем состоянии и окруженных всею их роднёю, они меня звали завтре к себе обедать. Сегодня мы у Арины Афанасьевны, которая чрезвычайно ко мне ласкова, все меня сажает в большое место. Сестра Анна Федоровна и Любовь Федоровна приносят вам свое почтение. Меня теперь только беспокоит то, что я неизвестна об вашем здоровье, и думаю, что вы без нас скучаете. Пожалуйте, батюшко, будьте спокойны и не беспокойтесь об нас, мы сами себя бережем для того, чтоб вас не огорчить. Я целую ваши ручки и остаюсь

  

   И я вам, милостивый государь дядюшка, свидетельствую мое и от жены моей всегдашнее почтение, с которым навсегда пребываю есмь по век мой ваш всепокорнейший слуга

  

  

   Москва 1778 года марта 19 дня.

   Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!

   Мы не получили от вас письма, и особливо сестрица об этом беспокоится. Мы, слава Богу, здоровы и дни свои кое-как проводим. Тетушка изволит столько об нас стараться, что нам ни о чем думать не осталось. Я себе купил сукна на кафтан и все, что к нему надобно. Отдавать еще не отдавал и не знаю еще, отдавать ли и по краткости времени, которое мы здесь проживем, и по дорогой цене, которую за шитье возьмут. Здесь так грязно по улицам, что пешком ходить никак <не> возможно; на дрожках ездить я и не при<вык>, да и так перебрызгаешься, что показать<ся> нельзя; карету же нанимать дорого. Это <меня> заставляет самовольно лишаться удовольст<вий>, которыми бы я здесь мог пользоваться. В субботу был в Собрании и читал из своих сочинений. Моя "Роща" будет включена в нынешнюю часть трудов. Старые мои милостивцы приняли меня по-прежнему очень хорошо. Мое счастие совершепно, если оно будет подтверждено продолжением ваших родительских милостей. Я прошу Бога о вашем здравии и благополучии и пребываю с глубочайшим почтением, милостивый государь ба<тюшка> <остальное оторвано>.

  

   Милостивый государь батюшко Никита Артамонович!

   Я не знаю, что мне думать о вашем молчании; вот уже почта прошла, а мы не имели от вас писем; дай Бог, чтоб вы были здоровы, все наше счастие состоит в том. Я купила себе тафты белой на платье, также и всякой всячины на накладку, которую буду делать дома. Я чаю, что мы отсюда поедем в четверг, мне этого очень хочется; теперь мы едем еще в ряды кое-что покупать. В прочем мне нечего писать более, прошу вас, батюшко, нас жаловать. Я остаюсь

  

   И мы вам, милостивый государь дядюшка Никита Артамонович, свидетельствуем наше нижайшее почтение.

  

   Сейчас хотел было я запечатать письмо. С<естрица> с сестрами Анной Федоровной и Любовью Федоровной и с ними Иван Петрович только теперь что съехали в ряды, а я <нет> затем, что мне места недостало в карете, и для того, что мне надобно было переписывать для Собрания. Пришел постиллион с письмом, которое сестрицу обрадует особливо. Мы за долг свой почитаем быть на гробе у матушки и прежде уж положили быть в середу.

  

  

   Архив М. H. Муравьева (1757-1807), поэта, прозаика, воспитателя К. Н. Батюшкова, наставника Александра I, отца двух декабристов, является одним из наиболее сохранившихся личных архивов деятелей XVIII в. Бумаги M. H. Муравьева хранятся в различных собраниях: в ГПБ,¹ ЦГАДА, Музее революции, ИРЛИ, Гос. литературном музее. По сообщению "Revue des йtudes slaves" (1938, No 1-2), в 30-х гг. в Париже был найден дневник Муравьева, носящий любопытное название "Московский журнал, продолжение последнее или заключение". Вполне возможны и дальнейшие находки, так как и сам Муравьев, и его потомки бережно сохраняли переписку и иные семейные документы.

   Наиболее обширны материалы фонда М. H. Муравьева в ГПБ, состоящие из сорока одного тома дневников, рукописей стихотворных и прозаических произведений, писем, черновиков официальных бумаг, разнообразных заметок, и собрания Черткова, хранящегося в ГИМ. Здесь, в частности, находится переписка Муравьева с отцом, Никитой Артамоновичем Муравьевым, и сестрой, Федосьей Никитичной, 1776-1781 гг., а также письма к сестре и ее мужу Сергею Михайловичу Лунину 1787-1792 гг. (между ними есть одно письмо 1785 г.). О существовании этих материалов известно давно. Частично они использованы Л. Н. Майковым в статье "О жизни и сочинениях В. И. Майкова",² Н. П. Кашиным в статье "К биографии декабриста Лунина",³ H. M. Дружининым в его книге "Декабрист Н. М. Муравьев" (М., 1933). Мы также обращались к этой переписке.⁴ Но материал ее настолько велик, что оставляет возможность дальнейшей работы.

   Письма М. H. Муравьева представляют несомненную ценность для каждого интересующегося XVIII столетием, его историей, бытом, литературой, театром. Конечно, это не законченные и обработанные мемуары, в письмах есть загромождающие переписку длинноты, мелочи, имеющие значение только для корреспондентов, но есть и значительные преимущества: мемуаристы часто ошибаются, рассказывая о прошедших днях, здесь же методически, из недели в неделю, дается хроника современных автору событий.

   Письма небезынтересны и для исследователей XIX в. Сыновья автора - Никита и Александр Муравьевы, сын Федосьи Никитичны - Михаил Сергеевич Лунин, сын часто упоминаемого Захара Матвеевича Муравьева - Артамон Муравьев, сыновья Ивана Матвеевича Муравьева младшего - Сергей, Ипполит и Матвей Муравьевы-Апостолы - занимают значительное место в истории декабристского движения. И для того, кто занимается изучением деятельности декабристов, небесполезно познакомиться с атмосферой, в которой протекала молодость их отцов.

   Ввиду того что в настоящее время не представляется возможным опубликовать письма Муравьева целиком, необходимо ввести в научный оборот хотя бы их часть. Одним из самых ярких, обильных литературными знакомствами периодов в жизни Муравьева был период с июля 1777 г. по март 1778 г. Написанные за это время письма, расположенные в порядке дат, объединены в тетрадь. Переплет, сделанный позднее, в XIX в., картонный, оклеенный мраморной коричневой бумагой, корешок зеленый, на нем вытиснено: "писмы" (ГИМ, ф. 445, No 50).

   Отправлялись письма без конвертов. На стороне адреса сохранились следы сургучной печати, местами сургуч закрывает отдельные слова текста. Адрес писем: "Его превосходительству действительному статскому советнику и Тверского наместничества Палаты гражданского суда председателю Никите Артемоновичу Муравьеву во Твери". После 30 октября 1777 г.: "Его превосходительству действительному статскому советнику и Тверского наместничества вице-губернатору Никите Артемоновичу Муравьеву".

   В другой тетради (ф. 445, No 51), где объединены письма с 5 июня по 25 декабря 1778 г., есть два письма 1777 г., написанные в мае, когда Муравьев ездил из Твери в Москву. Чтобы не нарушать хронологической последовательности, мы публикуем и их, тем более что они заключают в себе сведения о деятельности Вольного российского собрания при Московском университете, членом которого Муравьев являлся с 3 декабря 1776 г., и прямо перекликаются с мартовскими письмами 1778 г.

   Основной цикл публикуемых писем начинается 26 июля 1777 г. В это время Муравьев, сержант Измайловского полка, возвращается из годичного отпуска, проведенного в Твери, где его отец занимал должность председателя Казенной палаты. Представитель старинного дворянского рода, Н. А. Муравьев (1721-1799) принадлежал к служилому дворянству. Основным источником его доходов была служба, ибо значительным состоянием он не обладал. В письмах часто идет речь о деньгах: Муравьев искренне взволнован кражею плаща, потерей трех рублей семидесяти пяти копеек, благодарит за присланный ему империал, а в письме от 4 апреля 1776 г. прямо говорит о разорении семьи.

   На протяжении 20 лет Н. А. Муравьев служил во многих городах: Смоленске, где родился М. H. Муравьев, Вологде, Архангельске, Оренбурге, Москве, вновь в Вологде, Петербурге и, наконец, Твери. Полученная в Твери должность председателя Казенной палаты не удовлетворяла Н. А. Муравьева, и он поручил сыну хлопоты о своем дальнейшем продвижении по службе. М. Н. Муравьев ездит с письмами отца к Я. Е. Сиверсу, M. H. Кречетникову, кн. А. А. Вяземскому, кн. М. М. Щербатову; через близкого дому Муравьевых И. А. Ганнибала он добирается до фаворита императрицы С. Г. Зорича, заручается поддержкой знакомых, в том числе В. И. Майкова, видимо, близкого в это время к кн. Н. В. Репнину. Однако просьбы наталкиваются на уклончивые ответы и долго не приносят осязательных результатов. Сочувственно относится к Муравьевым M. M. Щербатов, но он сам обижен невниманием императрицы (см. No 22 настоящей публикации). "У братца есть люди, которые не любят его при дворе", - передает Муравьев слова своего дяди. Кто эти люди, он не говорит, а может быть, не знает, но назначение на пост тверского вице-губернатора стоило Н. А. Муравьеву значительных усилий.⁵

   Замедлена и карьера сына. Длительные хлопоты о переводе из Измайловского полка в Преображенский не увенчались успехом, хотя в них был вовлечен ряд знакомых, вплоть до поэта В. П. Петрова, связь которого с Потемкиным ярко рисуется в письмах. Долгое время М. H. Муравьев остается сержантом. Отец журит его, Муравьев предпринимает некоторые шаги к получению следующего чина, но крайне неохотно и в конце концов отказывается "доискиваться": "Позвольте мне сказать, что я не вижу причины уничижения в том, что Полторацкие будут офицеры. Достойнее меня носят платье мое. И пожалование в офицеры не есть знак отличения. Я сам буду в свое время, не имея другого достоинства, окроме череды. И что такое достоинство? Ушаков за него пожалован. Так оно должно быть что-нибудь весьма презрительное. По аттестатам у нас не жалуют. Думается, что мне достанется через доклад... Самому же того доискиваться - не имею довольно надеяния на себя" (письмо от 2 октября 1778 г.). В других письмах он говорит о том, что заставить искать чинов его может только материальная нужда, необходимость в будущем содержать семью. Пока же предпочитает быть "ленивцем", читать книги, "упражняться в письменах", посещать театр и друзей.

   Круг литературных знакомств Муравьева этой поры очень широк. Он вращается среди наиболее известных писателей своего времени. Сам наиболее деятельный поэт львовского кружка, друг Львова, Хемницера, Капниста, Муравьев постоянно указывает на свою близость к М. М. Хераскову, считает себя учеником его и В. И. Майкова. Вместе с тем он часто посещает В. П. Петрова, советуется с ним по вопросам поэтического творчества, читает ему новые стихи и ставит рядом имена представителей различных направлений - Хераскова и Петрова.

   Более четко вырисовывается в письмах облик М. М. Хераскова и круг близких ему людей. Муравьев наносит визит Хераскову в первые же дни по возвращении в Петербург, с удовлетворением замечает, что тот к нему "по-прежнему ласков", прислушивается к советам: "Быть им поправлену - все равно, что быть похвалену", - пишет он 7 марта 1779 г., а слова: "Вы любите чисто вырабатывать мысли, всегда en relief", - звучат для него похвалой (ГПБ, No XXIII, л. 45).

   Письма Муравьева помогают восстановить действительную историю издания и распространения журнала "Утренний свет", причем выясняется значительная организационная роль Хераскова, подбиравшего сотрудников, намечавшего материал для переводов и т. д. В связи с изданием "Утреннего света" часто встречаются упоминания о Н. И. Новикове. Встретив несколько недоуменно приглашение Новикова зайти к нему (см. No 6), Муравьев через два с половиной месяца отзывается о нем с большим уважением. За короткий срок Новиков сумел внушить такое уважение, что Муравьев советуется с ним по поводу своих произведений. Так, стихи на смерть Сумарокова, уже одобренные Херасковым, он читает новому наставнику и, не найдя полного одобрения, не решается печатать их (см. No 32). В дальнейшем посещения учащаются, Муравьева тянет к Новикову, и он признается: "Не знаю, что побуждает меня к нему зайти" (письмо от 8 ноября 1778 г.). В 1779 г. Новиков для Муравьева уже не просто "хороший писатель", а "один из лучших наших писателей и страстный любитель письмен" (письмо к Д. И. Хвостову от 19 ноября 1779 г.). В дневнике его имя ставится рядом с именами самых близких, дорогих людей.⁶

   Один из наиболее близких друзей Муравьева - Н. А. Львов (1751-1803). Сблизились они еще в год поступления Муравьева в Измайловский полк (1773), где служил также и Львов. В 1776 г. они изучают одновременно итальянский язык, и Муравьев читает Тассо, Ариосто, прибегая к разъяснениям друга в затруднительных случаях. О Львове Муравьев много сообщает в письмах 1776 г., а в публикуемом цикле - 7 августа 1777 г. и затем начиная с середины декабря, когда возобновляются регулярные встречи друзей. Муравьев посвящает Львову послание, они читают друг другу свои произведения. Слушая комическую оперу Львова, Муравьев приходит в восторг, ибо видит в ней "тысячу маленьких черт", делающих "эту прелесть, которой нет в "Анюте"" (No 57).

   И. И. Хемницер, В. В. Капнист, Я. Б. Княжнин, Д. И. Фонвизин, Е. С. Урусова, Д. И. Хвостов, М. И. Веревкин, А. С. Хвостов, Н. П. Николев, А. В. Храповицкий дополняют список литературных знакомств Муравьева 70-х гг. Исчерпывающих характеристик этих писателей в переписке нет, но порой встречаются любопытные для историка литературы черточки.

   Редко отзывающийся плохо о людях Муравьев лишь однажды высказал резко отрицательное мнение о поэте. Прочитав стихи Рубана, адресованные новому фавориту императрицы Зоричу, Муравьев заметил: "Не можно вообразить подлее лести и глупее стихов его... Со всякого стиха надобно разорваться от смеху и негодования" (No 6). По-видимому, находясь под тем же впечатлением, он записал в дневнике: "Зачем начинающие писатели стихов медлят заблаговременно питать свои дарования прочими трудами? Зачем Муравьев не переводит "Андромаху"? Ханыков от омерзения Рубана перешел к омерзению стихотворства: какой parallelisme" (ГПБ, No XXII, л. 46). Муравьев не порывает знакомства с Рубаном, но вскоре пишет сказку "Живописец", в которой формулирует мысль о необходимости нравственной чистоты, достигаемой только в удалении от "сильных мира сего", от тлетворного влияния придворной среды. Едва только художник, "питомец Рюбенсов", приблизился к богатству, роскоши, почестям и славе, как талант его стал угасать. После долгих колебаний он уходит от приблизившего его к себе владыки - и "в хижине нашел художник дарованье".

   Муравьев готов презирать не только Рубана, меньше всего напоминающего идеального живописца. Чувство человеческого достоинства оскорбляется в нем общим раболепием. В условиях системы фаворитизма он хочет строить свою жизнь так, чтобы сохранить независимость. В письме к отцу 17 июля 1778 г. он говорит: "Вы изволите писать, что была великая перемена, но, сколько я знаю, она была только при дворе. А там все управляется по некоторым ветрам, вдруг восстающим и утихающим так же. Любимец становится вельможей; за ним толпа подчиненных вельмож ползает: его родня, его приятели, его заимодавцы. Все мы теперь находим в них достоинства и разум, которых никогда не видали. Честный человек, который не может быть льстецом или хвастуном, проживет в неизвестности". Далекий от мысли о протесте против зла, благодушный и доброжелательно настроенный, Муравьев пишет, узнав о несостоявшемся назначении нового премьер-майора: "Не знаю для чего, но я ненавижу всех, которых сулят мне в командиры. Может быть, это отвращение природы быть унижену и ужас кланяться" (письмо от 27 ноября 1778 г.).

   В приписках к сестре Муравьев часто говорит о прочитанных книгах, сообщает о новинках как русской, так и иностранной литературы. Он редко задерживается на произведении, но даже беглые указания представляют немалый историко-культурный и литературный интерес. Они лишний раз подтверждают мысль, что русские писатели XVIII в. вовсе не стремились перепевать мотивы французского классицизма XVII столетия, а пристально следили за текущей жизнью европейской литературы, относясь к ней достаточно критически.

   Советы сестре читать Буало, Корнеля, Монтескье, раннего Вольтера имеют цель ознакомить ее с тем, что мы назвали бы теперь культурным наследством. Но Муравьев сообщает и о только что вышедших комедиях Дора, цитирует стихотворение