Палеолог Морис - Царская Россия накануне революции

едании Думы.

   Лишь только в дверях зала показались министры и среди них Протопопов, подымается шум.

   Трепов поднимается на трибуну, чтоб прочитать декларацию правительства. Крики становятся сильнее: "Долой министров! Долой Протопопова!"

   Очень спокойный, с прямым и надменным взглядом, Трепов начинает свое чтение. Три раза крики крайней левой вынуждают его покидать трибуну.

   Наконец, ему дают говорить.

   Декларация именно такова, как он излагал мне ее позавчера.

   Место, в котором правительство подтверждает свое решение продолжать войну, встречается горячими аплодисментами.

   Но фраза, относящаяся к Константинополю, падает в пустоту, образованную индифферентностью и удивлением.

   После того, как Трепов кончил чтение, заседание было прервано. Депутаты рассеиваются по кулуарам. Я возвращаюсь в посольство.

   Мне сообщают, что вечернее продолжение заседания было отмечено двумя речами, столь же неожиданными, сколь и резкими, двух лидеров правой, графа Владимира Бобринского и Пуришкевича. К изумлению своих политических единомышленников, они произвели стремительную вылазку против "позорящих и губящих Россию темных сил". Пуришкевич воскликнул даже:

   "Надо, чтоб впредь недостаточно было рекомендации Распутина для назначения гнуснейших лиц на самые высокие посты. Распутин в настоящее время опаснее, чем был некогда Лже-Димитрий... Господа министры! Если вы истинные патриоты, поезжайте в Ставку, бросьтесь к ногам царя, имейте мужество заявить ему, что так не может дольше длиться, что слышен гул народного гнева, что грозит революция, и темный мужик не должен дольше управлять Россией"

  

   Положение Трепова весьма деликатное. С одной стороны, он понимает невозможность управлять или, вернее, проводить лояльную политику Аллианса, пока управление общественным мнением и силами полиции остается в руках Протопопова. С другой стороны, усердно отстаивая легальный статут империи, он отрицает за Думой право вмешиваться в прерогативы верховной власти, из которых одной из важнейших является, несомненно, выбор министров.

   Таким образом, конфликт правительства и Думы чреват еще одним прискорбным инцидентом.

  

   Слова министерской декларации, относящиеся к Константинополю, вызвали и в публике не больше отклика, чем в Думе. Такой же эффект индифферентности и удивления, как если бы Трепов откопал старую утопию, некогда дорогую и с тех пор давно забытую!..

   Вот уже несколько месяцев я наблюдаю в народной душе это прогрессивное выцветание византийской мечты. Очарование прошло.

   Охладеть к своим мечтам; бросить то, к чему стремился, чего жаждал с величайшим пылом; чувствовать даже известного рода горькую и едкую радость, констатируя свое заблуждение и разочарование - как это по-русски!

   Г-жа П. говорит мне сегодня вечером:

   - Декларация правительства нелепа. Никто больше не думает о Константинополе. Это было прекрасное безумие, но безумие. А вылечившись от какого-нибудь безумия, его больше не повторяют; делают новое безумие... Трепов и все те, кто пытается оживить в русском народе мечту о Константинополе, напоминает мне тех мужчин, которые думают разбудить любовь женщины, предлагая ей вновь пережить воспоминания прошлого. Сколько бы они ни напоминали, как это было восхитительно в Венеции, ночью, при свете луны, в гондоле - их даже не слушают...

  

   Австро-германцы и болгары вступили вчера в Бухарест.

   Румыны дорого платятся за свои ошибки вначале. Между тем, не надо было быть ни великим стратегом, ни великим пророком, чтоб предвидеть, что настоящая катастрофа заключена была в непризнания конвенции Рудеану.

   Стратегическая виртуозность Гинденбурга реализовала свой шедевр.

   Если всегда главной целью немецкого империализма была гегемония на Востоке, у него теперь в руках все козыри...

  

   Тревожный призыв, раздавшийся в Думе из уст графа Бобринского и Пуришкевича, этих двух паладинов неограниченного самодержавия, огласил даже архаическую цитадель абсолютного монархизма, Государственный Совет {Государственный Совет состоит из 192 членов, из которых половина назначается непосредственно царем, а другая половина избирается духовенством, земствами, дворянством, крупными собственниками, торговыми палатами и университетами. Примечание М. Палеолога.}.

   Высокое собрание осмелилось сегодня выразить пожелание, в котором предостерегает царя против гибельного действия закулисных влияний. Это (столь робкое) заявление протеста вызывает оживленные комментарий.

   История представляет лишь длинный ряд повторений. В марте 1830 г. Парижская Палата Депутатов тоже довела до сведения Карла X почтительный совет благоразумия. Но воспользовался ли кто-либо когда-либо уроками истории?..

  

   Что политику России делает камарилья императрицы, факт несомненный. Но кто руководит самой этой камарильей? От кого получает она программу и направление?

   Конечно, не от императрицы. Публика любит простые идеи и общие олицетворения и не имеет точного представления о роли царицы; поэтому она расширяет эту роль и в значительной степени ее искажает. Александра Федоровна слишком импульсивна, слишком заблуждается, слишком неуравновешенна, чтобы создать политическую систему и следить за ее проведением. Она является главным и всемогущим орудием заговора, который я постоянно чувствую вокруг нее: однако, она не более, как орудие.

   Точно также лица, группирующиеся вокруг нее: Распутин, Вырубова, генерал Воейков, Танеев, Штюрмер, князь Андронников и пр., - лишь подручные, статисты, подобострастные интриганы или марионетки. Министр внутренних дел Протопопов, производящий более внушительное впечатление, обязан этой обманчивой внешностью раздражению мозговых оболочек. За его экспансивным фанфаронством и суетливой активностью нет ничего, кроме раздражения спинного мозга. Это мономан, которого скоро отправят в дом для умалишенных.

   Кто же, в таком случае, руководит царскосельской камарильей?

   Я тщетно расспрашиваю тех, кто, казалось, наиболее способны были бы удовлетворить мое любопытство, и получаю лишь неопределенные или противоречивые ответы, гипотезы, предположения.

   Если б я, тем не менее, принужден был сделать выводы, я сказал бы, что пагубная политика, за которую императрица и ее партия будут нести ответственность перед историей, внушается им четырьмя лицами: это - лидер крайней правой в государственном совете Щегловитов; петроградский митрополит, преосвященный Питирим; бывший директор департамента полиции Белецкий, и, наконец, банкир Манус.

   Вне этих четырех лиц я вижу лишь игру сил анонимных, коллективных, разбросанных, подчас бессознательных, которые выражают, может быть, исключительно вековое действие царизма, его инстинкт самосохранения, всю органическую жизненность, которая еще остается в нем.

   В этом квартете я приписываю особую роль банкиру Манусу: он обеспечивает сношения с Берлином. Это через него Германия заводит и поддерживает свои интриги в русском обществе; он является распределителем германских субсидий.

  

   Вчера Германия вручила Северо-Американским Соединенным Штатам ноту, в которой она от имени своего и своих союзников заявляет о своей готовности начать немедленно переговоры о мире. В подтверждение этого торжественного заявления не указано никакого условия.

   С первого же взгляда эта нота представляется стратегической уловкой, западней, предназначенной вызвать в лагере врагов пацифистское движение и ослабить нашу коалицию. Пусть Германия сначала сообщит нам, каковы ее планы, на какие репарации она готова согласиться, какие она предлагает нам гарантии, и мы отнесемся серьезно к ее предложению.

   Сильно страдая от приступа ревматизма, удерживающего меня в постели, я принимаю визит Бьюкенена и Карлотти. Мы все трое одного мнения.

  

   Император вверил портфель министра иностранных дел государственному контролеру, Николаю Николаевичу Покровскому.

   Выбор неожиданный. Покровскому шестьдесят лет; он всю жизнь занят был вопросами, касающимися финансов и государственного контроля; у него нет никакого представления о делах внешних и дипломатии; но, с этой оговоркой, очень важной в настоящий момент, я ничего не имею против его назначения. Во-первых, это - человек осторожный, умный и трудолюбивый, вполне преданный Аллиансу. Затем в личных отношениях это - человек редких качеств, душевный и скромный, с небольшой долей насмешливого лукавства. Без состояния, обремененный семьей, он ведет жизнь самую простую, самую приличную. За тридцать пять лет, с тех пор, как он служит в государственном контроле, его никогда не коснулась даже тень подозрения.

  

   Вступая в отправление своих обязанностей, Покровский произнес сегодня в Думе в самом непоколебимом тоне речь, в которой доказывал иллюзорный и предательский характер немецкого предложения: "Державы Антанты, сказал он, заявляют о своей непоколебимой воле продолжать войну до окончательной победы. Наши бесчисленные жертвы оказались бы напрасными, если бы мы заключили преждевременный мир с противником, истощенным, но еще не побежденным".

   Эти слова, представляющие такой счастливый контраст с двусмысленным и лукавым языком Штюрмера, произвели сильное впечатление на Думу; важно было произнести их, чтобы уничтожить эффект немецкой инициативы.

   Я все еще вынужден не покидать постели и у меня не было недостатка в визитах. Со всех сторон до меня доходит одна и та же нота: "Очень важный результат составляет уже один тот факт, что вопрос о мире поставлен перед общественным мнением. Умы, таким образом, постепенно подготовляются к благоразумным решениям".

  

   Покровский был у меня сегодня днем.

   Я поздравляю его с твердым и откровенным заявлением, которое он сделал вчера в Думе.

   - Я точно сообразовался,- ответил он, - с приказаниями его величества императора, с которым я имею честь быть вполне согласным во взглядах. Его величество решил не позволять больше сомневаться в его воле, которая вам известна; император дал мне на этот счет самые категорические инструкции; он даже поручил мне представить ему без замедления проект манифеста, оповещающего армию о том, что Германия просит мира.

   Затем мы заговорили об ответе, который надо будет дать на ноту германской коалиции. Не установив еще своего мнения на этот счет, Покровский полагает, что военное положение, или как говорят немцы, "карта войны" не позволяет нам еще точно выразить наши требования и что мы поступим благоразумно, если будем держаться общих терминов, как "материальные и моральные возмещения..., политические и экономические гарантии" и пр.

  

   Б., наблюдающий довольно близко рабочее движение, обращает мое внимание на возрастающую тенденцию вождей социалистических групп освободиться от контроля Думы и организовать свою программу действия вне легальных рамок. Чхеидзе и Керенский повторяют: "Кадеты не имеют никакого представления о пролетариате. Из ничего ничего не сделаешь".

   В настоящее время эти вожди главные усилия своей пропаганды направляют на армию, доказывая ей, что в ее интересах вступить в союз с рабочими, чтоб обеспечить крестьянству, представительницей которого она является, торжество его аграрных требований. В казармах в изобилии распространяются брошюры на классическую тему: "Земля принадлежит трудящимся. Она возвращается им по праву и, следовательно, без выкупа; не выкупается собственность, которая была отнята. Только революция может совершить эту великую социальную реформу".

   Я спрашиваю Б., имеет ли тенденция распространиться в армии "пораженческая" теория знаменитого Ленина, нашедшего убежище в Женеве.

   - Нет, - говорит он мне, - эта теория поддерживается здесь лишь несколькими неистовыми, которых считают подкупленными Германией... или "охранкой". Пораженцы, как их называют, составляют лишь самое незначительное меньшинство в социал-демократической партии.

   Между Маасом и Вевр французы перешли 14 декабря в сильное наступление. Германский фронт был отодвинут на расстоянии 10 километров на 3 километра вглубь. Число пленных около 12.000.

  

   Ежедневно два-три раза Протопопов просит аудиенции у царицы под тем предлогом, будто должен сделать ей доклад и просить ее советов.

   На днях, едва войдя к ней, он бросился перед ней на колена, воскликнув:

   - О, ваше величество, я вижу за вами Христа.

  

   Президент Соединенных Штатов предложил вчера всем правительствам воюющих держав сообщить "свои взгляды на условия, на которых войне мог бы быть положен конец". Президент Вильсон подчеркивает, что он "не предлагает мира", что он не предлагает "даже посредничества", что он всего только зондирует почву, чтоб выяснить, далеко ли еще до столь желанной "гавани мира".

  

   Сегодня утром я получил из Парижа проект ответа на американскую ноту.

   Отдав должное чувствам, одушевляющим Вильсона, Бриан протестует против "уподобления", которое как будто проводит нота между двумя группами воюющих, между тем как вся ответственность за нападение падает лишь на одну из этих групп. Затем он определяет "высшие цели", которые поставили себе союзники. Цели эти включают: полную независимость Польши, Сербии и Черногории, со всеми возмещениями, на какие они имеют право; эвакуацию занятых территорий во Франции, в России и в Румынии, со справедливыми репарациями; реорганизацию Европы по принципу национальностей и права народов на свободное экономическое развитие; возвращение территорий, отнятых некогда у союзников силой или против воли населения; освобождение итальянцев, славян, румын, чехословаков; освобождение народов, страдающих под оттоманской тиранией; изгнание турок из Европы; восстановление Польши в ее национальных границах.

   Час спустя я в кабинете Покровского, где я назначил свидание Бьюкенену.

   Я им читаю проект Бриана. Они слушают меня с величайшим вниманием. И чем дальше я читаю, тем более оживляются их лица. Когда я кончил, оба одновременно восклицают:

   - Браво, прекрасно!.. Вот каким языком надо говорить... Вот что надо заявить перед всем миром!

   В это время приходит мой итальянский коллега. Покровский, которому я передал копию проекта, перечитывает его вслух, смакуя каждую фразу. Карлотти горячо одобряет.

   Прежде чем формулировать свое официальное и окончательное мнение, Покровский просит у меня времени на размышление. Я настаиваю, чтоб он дал мне, по крайней мере, принципиальное согласие, которым Бриан мог бы воспользоваться перед президентом Вильсоном. В самом деле, мы очень заинтересованы в том, чтоб не оттягивать ответа для того, чтоб помешать германофильским интригам, которые лихорадочно обрабатывают американское общественное мнение.

   - Ну, что же, хорошо! - говорит он мне. - Благоволите телеграфировать г. Бриану, что я, в общем, одобряю его проект и даже в восхищении от него. Но я оставляю за собой право предложить ему несколько чисто формальных изменений в параграфах, касающихся особенно близко России, например, в тех, где идет речь о Польше и Армении.

   Уезжая, я беру в свой экипаж Бьюкенена. Мы озабочены и молчим. Одна и та же идея пришла нам в голову одновременно: как мы еще далеки от того, чтоб увидеть осуществление этой великолепной программы мира! Потому что, в конце концов, здесь все идет чем дальше, тем хуже.

   Мы сообщаем друг другу последние известия: они прискорбны.

   Земский и Городской Союзы, эти крупные частные организации, которые с начала войны так замечательно содействовали продовольствованию армии и населения, должны объединиться на съезде в Москве на будущей неделе. Полиция запретила этот съезд. Между тем, оба союза представляют все, что есть самого здорового, самого серьезного, самого активного в русском обществе. Зато влияние Протопопова дошло до апогея. Он сам возложил на себя командировку в провинцию, чтоб избежать всякого контакта с Думой и одновременно преподать губернаторам несколько благих поучений.

   Один, из моих друзей, который был у меня вчера и который прибыл из Москвы, рассказал мне, что там крайне раздражены против императрицы. В салонах, в магазинах, в кафе открыто заявляют, что "немка" губит Россию и что ее надо запереть на замок, как сумасшедшую. Об императоре не стесняются говорить, что он хорошо бы сделал, если б подумал об участи Павла I.

  

   Как мне сообщил Покровский еще 16-го текущего месяца, император обращается сегодня с манифестом к своим сухопутным и морским войскам, чтоб возвестить им, что Германия предлагает мир, и чтоб еще раз подтвердить свое решение продолжать войну до полной победы.

   "Час мира еще не наступил, - говорит он в манифесте. - Неприятель еще не изгнан из занятых им областей. Россия еще не осуществила задач, поставленных этой войной, т.е. овладения Константинополем и проливами, а также восстановления свободной Польши в составе ее трех частей".

   Заключение отличается характером патетическим и индивидуальным, очень резко выделяющимся из бесцветной банальности этого рода документов:

   "Мы остаемся непоколебимы в нашей уверенности в победе. Бог благословит оружие наше: он покроет его вечной славой и даст нам мир, достойный ваших славных подвигов, мои славные войска, такой мир, что будущие поколения благословят вашу святую память".

   Этот благородный и мужественный язык не преминет найти отклик в народном сознании. Он оставляет во мне, однако, тревожное впечатление. Император слишком рассудителен, чтоб не отдавать себе отчета в том, что румынская катастрофа лишила его всяких шансов на приобретение Константинополя и что его народ давно отказался от мечты о Византии. В таком случае, зачем это торжественное упоминание о проекте, неосуществимость которого он знает лучше кого бы то ни было. Хотел ли он, говоря таким образом, реагировать против распространения нерасположения, усиливающегося по отношению к нему среди преданнейших слуг династии? Или же, чувствуя себя погибшим, "покинутым богом", он хотел в последнем акте резюмировать своего рода политическое завещание, мотивы национального величия и национального достоинства, подвергшие русский народ испытанию этой войны. Я очень склонен к этой последней гипотезе.

   Румыны до сих пор не в состоянии были задержать австро-германского натиска; наступление на Серет продолжается.

  

   Конференция союзников должна собраться в Петрограде к концу января. Представителями французского правительства будут Думер, сенатор, бывший председатель совета, бывший министр иностранных дел, и генерал Кастельно.

   Имея в виду инструкции, которые будут даны делегатам, я сообщаю Бриану несколько моих личных соображений. Подтвердив ему, что император по-прежнему полон решимости продолжать войну, я заявляю, что постоянство его намерений не составляет, однако, для нас достаточной гарантии.

   "На практике" император беспрерывно делает ошибки. То ли он из слабости уступает настояниям императрицы; то ли у него нет ума и воли, достаточно сильных для того, чтоб справиться со своей бюрократией,- он поминутно совершает или позволяет совершать акты, противоречащие его политике.

   В области внутренних дел он предоставляет управление общественным мнением министрам, заведомо скомпрометировавшим себя расположением к Германии, как г. Штюрмер и г. Протопопов, не считая очага германских интриг, которые он терпит в собственном дворце. В области экономической и промышленной он подписывает все, что ему подсовывают. А если иностранное правительство получит от него обещание, которое неприятно его администрации, последней ничего не стоит добиться утверждения решения, косвенно игнорирующего это обещание.

   В военной области румынский случай типичен. Вот уже больше шести месяцев председатель Республики, король Георг, послы Франции и Англии ему повторяют, что положение на Дунае имеет решающее значение, что Россия первая заинтересована в том, чтоб пробиться к Софии, так как от этого зависит завоевание Константинополя, и пр. Он обещает все, чего просят. И на этом кончается его личное действие.

   Это бессилие, или эта беззаботность по части воплощения своих идей в положительные факты, причиняет нам огромный вред. В то время, как Франция из всех сил налегает на хомут союза, Россия делает лишь половину или треть усилий, на которые она способна. Это положение тем серьезнее, что заключительная фаза войны, может быть, началась и, в таком случае, важно знать, будет ли у России время наверстать все, что она потеряла раньше, чем решится участь Востока.

   Итак, я желаю, чтобы на совещаниях предстоящей конференции делегаты правительства республики постарались заставить императорское правительство принять программу очень точную и очень подробную, которая, в некотором роде, вооружила бы императора против слабости его характера и против предательского влияния его бюрократии.

   Относительно дипломатических гарантий, которыми мы, по моему, должны были бы запастись по отношению к России, вы знаете мое мнение; я не буду к нему возвращаться.

   Что касается области стратегической, то нахождение генерала Гурко во главе Штаба Верховного Главнокомандующего позволяет нам надеяться, что можно будет составить план очень точный и очень обстоятельный.

   Точно так же председатель совета министров, г. Трепов, облегчит нам заключение подробного соглашения по вопросам военного производства, транспорта и снабжения".

  

   Вот уже несколько раз меня расспрашивают о сношениях Бьюкенена с либеральными партиями и даже, серьезнейшим тоном, спрашивают меня, не работает ли он тайно в пользу революции.

   Я каждый раз всеми силами протестую. Во-первых, в моих ежедневных беседах с ним, таких сердечных и полных доверия, я никогда не замечал ни малейшего слова, ни малейшего намека, который позволил бы мне думать, что он завел сношения с революционными вожаками. Затем, все, что мне известно о его характере, достаточно было бы, чтобы отвергнуть приписываемую ему роль. Мы завязали знакомство в 1907 г.; мы были коллегами в Софии в течение четырех лет и мы вместе пережили опасный кризис болгарской независимости; мы продолжаем здесь уже три года тесное сотрудничество: мы, значит, взаимно испытали друг друга. И я не знаю более милого человека, более совершенного джентльмена, чем Джордж Бьюкенен. Он - воплощение прямоты и лояльности; он считал бы позором для себя интриговать против монарха, при котором он аккредитован.

   Старый князь В., которому я только что говорил это, возражает мне с видом угрюмым:

   - Но если его правительство приказало ему поощрять анархистов, он, ведь, должен это сделать.

   Я отвечаю:

   - Если бы его правительство приказало ему украсть вилку, когда он обедает у императора, вы думаете, он повиновался бы?

   Обвинение, которое реакционеры направляют теперь против Бьюкенена, имеет прецедент в истории. После убийства Павла I уверяли, что заговор был составлен и организован британским правительством. Легенда скоро распространилась; несколько лет спустя это была почти официальная истина. Прибавляли даже точные подробности: посол, лорд Уитворт, лично организовал покушение и субсидировал его участников при посредстве своей возлюбленной, прекрасной Ольги Жеребцовой, сестры одного из заговорщиков, Платона Зубова. Забывали, что лорд Уитворт покинул Россию в апреле 1800 г., т.е. за одиннадцать месяцев до драмы...

  

   Земский и Городской Союзы, коих съезд недавно был запрещен приняли, тем не менее, втайне декларацию, которая распространяется в публике и главный пункт коей гласит:

   "Наше спасение - в глубоком сознании нашей ответственности перед родиной. Когда власть становится препятствием на пути к победе, ответственность за судьбу России падает на всю страну в целом. Правительство, превратившись в орудие темных сил, ведет Россию к гибели и колеблет императорский трон. Необходимо создать правительство, достойное великого народа в один из самых серьезных моментов его истории. Пусть же Дума в решительной борьбе, начатой ею, оправдает ожидания страны. Нельзя терять ни одного дня".

   Графиня Р., проведшая три дня в Москве, где она заказывала себе платья у известной портнихи Ломановой, подтверждает то, что мне недавно сообщали о раздражении москвичей против царской фамилии:

   - Я ежедневно обедала, - говорит она, - в различных кругах. Повсюду сплошной крик возмущения. Если бы царь показался в настоящее время на Красной площади, его встретили бы свистками. А царицу разорвали бы на куски. Великая княгиня такая добрая, сострадательная, чистая не решается больше выходить из своего монастыря. Рабочие обвиняют ее в том, что она морит народ голодом... Во всех классах общества чувствуется дыхание революции...

  

   Около семи часов вечера превосходный осведомитель, состоящий у меня на службе сообщает мне, что сегодня ночью во время ужина во дворце Юсупова убили Распутина. Говорят, что убийцами являются: молодой князь Феликс Юсупов женившийся в 1914 г. на племяннице царя, вел. князь Димитрий Павлович и Пуришкевич, лидер крайней правой в Думе. В ужине принимали будто участие две или три женщины из общества. Новость пока еще хранится в строгой тайне.

   Прежде, чем телеграфировать в Париж, я стараюсь проверить только что полученное сообщение.

   Я тотчас отправляюсь к г-же Д. Она телефонирует своей тетке, г-же Головиной, великой приятельнице и покровительнице Распутина.

   Заплаканный голос отвечает ей:

   - Да, отец исчез сегодня ночью. Неизвестно, что с ним сталось... Это ужасное несчастье.

   Вечером новость распространяется в Яхт-Клубе. Великий князь Николай Михайлович отказывается ей поверить:

   - Десять раз уже, - говорит он, - нам объявляли о смерти Распутина. И каждый раз он воскресал могущественнее, чем когда-либо.

   Он все же телефонирует председателю совета министров Трепову, который ему отвечает:

   - Я знаю только, что Распутин исчез; я предполагаю, что его убили. Я не могу узнать ничего больше: дело взял в свои руки начальник "охранки".

  

   Тело Распутина все еще не найдено.

   Императрица вне себя от горя: она молила императора, находящегося в Могилеве, немедленно вернуться к ней.

   Мне подтверждают, что убийцы - князь Феликс Юсупов, великий князь Димитрий и Пуришкевич. Ни одной дамы за ужином не было. Как же в таком случае заманили Распутина во дворец Юсупова?..

   Судя по тому немногому, что мне известно, именно присутствие Пуришкевича сообщает драме ее настоящее значение, ее политический интерес. Великий князь Димитрий - изящный молодой человек, двадцати пяти лет, энергичный пламенный патриот, способный проявить храбрость в бою, но легкомысленный, импульсивный и впутавшийся в эту историю, как мне кажется, сгоряча. Князь Феликс Юсупов, двадцати восьми лет, одарен живым умом и эстетическими наклонностями; но его диллетантизм слишком увлекается нездоровыми фантазиями, литературными образами Порока и Смерти; боюсь, что он в убийстве Распутина видел прежде всего сценарий, достойный его любимого автора, Оскара Уайльда. Во всяком случае, своими инстинктами, лицом, манерами он походит скорее на героя "Дориана Грея", чем на Брута или Лорензаччио.

   Пуришкевич, которому перевалило за пятьдесят, напротив, человек идеи и действия. Он поборник православия и самодержавия. Он с силой и талантом поддерживает тезисы: "царь - самодержец, посланный богом". В 1905 г. он был председателем знаменитой реакционной лиги "Союза Русского Народа" и это он вдохновлял и направлял страшные еврейские погромы. Его участие в убийстве Распутина освещает все поведение крайней правой в последнее время; оно показывает, что сторонники самодержавия, чувствуя, чем им грозят безумства императрицы, решили защищать императора, если понадобится, против его воли.

   Вечером я пошел в Мариинском театр, где шел живописный балет Чайковского "Спящая Красавица", с участием Смирновой.

   Естественно, только и разговор, что о вчерашней драме, и так как ничего определенного не знают, русское воображение разыгрывается во всю. Прыжки, пируэты и "арабески" Смирновой не так фантастичны, как рассказы, которые циркулируют в зале.

   В первом антракте советник итальянского посольства, граф Нани Мочениго, говорит мне:

   - Ну, что же, господин посол, мы, значит, вернулись к временам Парджиа?.. Не напоминает ли вам вчерашний ужин знаменитый пир в Имола?

   - Аналогия отдаленная. Тут не только разница в эпохе; тут, главным образом, разница цивилизаций и характеров. По коварству и вероломству вчерашнее покушение, бесспорно, достойно сатанинского Цезаря. Но это не bellissimo ingano, как говорил Валенспец. Не всякому дано величие в сладострастии и преступлении...

  

   Если судить лишь по созвездиям русского неба, год начинается при дурных предзнаменованиях. Я констатирую везде беспокойство и уныние; войной больше не интересуются; в победу больше не верят; с покорностью ждут самых ужасных событий.

   Сегодня утром я обсуждал с Покровским проект ответа на американскую ноту о наших целях войны. Мы ищем формулу по вопросу о Польше; я указываю на то, что полное восстановление польского государства, а, следовательно, отторжение Познани от Пруссии имеет капитальное значение; мы должны, значит, громко заявить о своих намерениях. Покровский согласен в принципе, но боится обязаться из боязни дать союзникам право вмешаться в дела Польши. Я со смехом возражаю ему:

   - Вы как будто заимствуете ваши аргументы у графа Нессельроде или князя Горчакова?

   Он, тоже смеясь, отвечает мне:

   - Дайте мне еще несколько дней, чтоб я мог освободиться от этих архаических влияний.

   Затем снова сделавшись серьезным, он перечитывает вполголоса проект, который мы только что обсуждали, и серьезно добавляет:

   - Все это прекрасно. Но как мы далеки от этого! Посмотрите настоящую действительность!..

   Я утешаю его, как могу, указывая ему на то, что наша окончательная, полная победа зависит исключительно от нашей выдержки и нашей энергии.

   Глубоко вздохнув, он продолжает:

   - Но посмотрите же, что здесь происходит!

   По распоряжению императрицы, адъютант императора, генерал Максимович, арестовал вчера великого князя Дмитрия, который оставлен под надзор полиции в своем дворце на Невском проспекте.

  

   Тело Распутина найдено вчера в льдах Малой Невки у Крестовского острова, возле дворца Белосельского.

   Императрица до последнего момента надеялась, что "бог сохранит ей ее утешителя и единственного друга".

   Полиция не разрешает печатать никаких подробностей драмы. Впрочем, "охранка" продолжает вести следствие в такой тайне, что еще сегодня утром председатель совета министров Трепов отвечал на нетерпеливые вопросы великого князя Николая Михайловича:

   - Клянусь вам ваше высочество, что все делается без меня и я ничего из следствия не знаю.

   Народ, узнав третьего дня о смерти Распутина, торжествовал. Люди обнимались на улице, шли ставить свечи в Казанский собор.

   Когда стало известно, что великий князь Дмитрий был в числе убийц, толпой бросились ставить свечи перед иконой св. Дмитрия.

   Убийство Григория - единственный предмет разговора в бесконечных хвостах женщин, в дождь и ветер ожидающих у дверей мясных и бакалейных лавок распределения мяса, чая, сахара и пр.

   Они друг дружке рассказывают, что Распутин был брошен в Неву живым и одобряют это пословицей: "собаке собачья смерть".

   Другая народная версия: "Распутин еще дышал, когда его бросили под лед в Неву. Это очень важно, потому что он, таким образом, никогда не будет святым"...

   В русском народе держится поверье, что утопленники не могут быть причислены к лику святых.

  

   Лишь только тело Распутина вытащили из Невы оно было таинственно увезено в Убежище ветеранов Чесмы, расположенное в пяти километрах от Петрограда по дороге в Царское Село.

   Осмотрев труп и констатировав следы ран, профессор Косоротов ввел в залу, где производилось вскрытие, сестру Акулину, молодую послушницу, с которой Распутин познакомился когда-то в Октайском монастыре, где он изгнал из нее беса. По письменному повелению императрицы, она, с одним только больничным служителем, приступила к последнему одеванию трупа. Кроме нее, никого к покойному не допустили: его жена, дочери, самые горячие его поклонницы тщетно умоляли разрешить им видеть его в последний раз.

   Бывшая одержимая, благочестивая Акулина, провела половину ночи за омовением тела, наполнила его раны благовониями, одела в новые одежды и положила в гроб. В заключение она положила ему на грудь крест, а в руки вложила письмо императрицы. Вот текст этого письма, как мне его сообщила г-жа Т., приятельница "старца", очень дружившая с сестрой Акулиной:

   "Мой дорогой мученик, дай мне твое благословение, чтоб оно постоянно было со мной на скорбном пути, который остается мне пройти здесь на земле. И помяни нас на небесах в твоих святых молитвах.

   Утром на следующий день, т.е. вчера, императрица и г-жа Вырубова пришли помолиться над прахом друга, который они засыпали цветами, иконами и причитаниями.

   Сколько раз во время моих поездок в Царское Село проезжал я мимо Чесменского приюта (бывшей летней резиденции Екатерины II), который с дороги виден сквозь деревья. В это время года в своем зимнем уборе, на беспредельной туманной и холодной равнине, - место зловещее и унылое. Это как раз подходящая декорация для вчерашней сцены. Императрица и ее зловещая подруга, в слезах перед распухшим трупом развратного мужика, которого они так безумно любили и которого Россия будет проклинать вечно,- много ли создал великий драматург - история более патетических эпизодов?

   Около полуночи гроб перенесли в Царское Село, под руководством г-жи Головиной и полковника Ломана, затем его поставили в часовне в императорском парке.

  

   Сделал визит Коковцеву в его корректном и методическом апартаменте на Моховой.

   Никогда еще бывший председатель совета министров, пессимизм которого столько раз оправдывался, не формулировал при мне таких мрачных предсказаний. Он предвидит в близком будущем либо дворцовый переворот, либо революцию.

   - Я уже очень давно не видел его величество. Но у меня есть очень близкий друг, который часто видит императора и императрицу и который работал с императором последние дни. Впечатления, сообщенные мне этим другом, грустные. Императрица с виду спокойна, но молчалива и холодна. У императора глухой голос, впалые щеки, недобрый взгляд; он с горечью говорит о членах государственного совета, которые, твердя о своей верности самодержавию, позволили себе обратиться к нему с заявлением; он решил, поэтому, сменить председателя и товарища председателя этого высокого собрания, полномочия коих истекают 1 (14-го) января, но которые обычно остаются на своих постах... Раздражение императора против государственного совета усердно раздувается императрицей, которую уверили, что некоторые члены крайней правой государственного совета говорили о расторжении ее брака с царем и о заключении ее в монастырь. Теперь я вам по секрету скажу: был у меня сегодня утром Трепов и заявил мне, что он больше не хочет нести ответственность за власть и что он просил императора освободить его от обязанностей председателя совета министров. Вы понимаете, что у меня есть основание беспокоиться.

   - В конечном счете, - сказал я, - настоящий конфликт принимает все больше характер конфликта между самодержцем и естественными, присяжными защитниками самодержавия. Неужели вы полагаете, что, если император не уступит, мы снова будем свидетелями трагедии Павла I?

   - Боюсь, что так.

   - А левые партии, как они будут на это реагировать?

   - Левые партии (я имею в виду думские фракции) останутся, вероятно, в стороне; они знают, что дальнейшие события могут принять лишь благоприятный для них оборот, и они будут ждать. А что касается народных масс, это другой вопрос.

   - Неужели вы уже предвидите их выступление?

   - Не думаю, чтобы было довольно проявлений текущей политики или даже дворцового переворота для того, чтоб поднять народ. Но восстание вспыхнет немедленно в случае военного поражения или голодного кризиса.

   Я сообщаю Коковцеву, что я намерен просить у императора аудиенции:

   - Официально я буду иметь возможность говорить только о делах дипломатических. Но, если я увижу, что он доверчиво настроен, я попытаюсь перевести разговор на почву внутренней политики.

   - Ради бога, скажите ему все, без колебаний.

   - Я буду говорить по существу, если он согласится меня выслушать. Если он станет уклоняться, я ограничусь тем, что дам ему понять, как меня беспокоит все, что происходит и о чем я не имею права ему сказать.

   - Может быть, вы правы. В том настроении, в каком находится император, к нему надо подходить осторожно; но я знаю, что он расположен к вам, и поэтому меня не удивило бы, если бы он говорил с вами с известной откровенностью.

   С тех пор, как великий князь Димитрий находится под арестом в своем дворце на Невском проспекте, его друзья боятся за его личную безопасность. На основании сведений, коих источник мне неизвестен, они боятся, что министр внутренних дел Протопопов решил убить его с помощью караулящих его полицейских. Махинация, подготовленная "охранкой", состоит будто бы в том, что будет симулирована попытка к побегу; полицейский сделает вид, будто подвергся угрозам со стороны великого князя и вынужден был употребить оружие для самозащиты.

   На всякий случай председатель совета министров послал генералу Хабалову приказ поставить во дворце великого князя караул из солдат пехоты. Впредь на каждого полицейского будет приходиться, таким образом, по часовому, который будет за ним наблюдать.

  

   Чтобы сбить со следа гипотезы и поиски всеобщего любопытства, "охранка" распускает слух, что гроб Распутина был перевезен в село Покровское возле Тобольска, не то в какой-то монастырь на Урале.

   В действительности погребение происходило очень секретно прошлой ночью в Царском Селе.

   Гроб был погребен под иконостасом строющейся часовни на опушке императорского парка, возле Александровска - часовни св. Серафима.

   Присутствовали только император, императрица, четыре молодые великие княгини, Протопопов, г-жа Вырубова, полковник Ломан и Мальцев, наконец, совершавший отпевание придворный протоиерей отец Васильев.

   Императрица потребовала себе окровавленную рубашку "мученика Григория" и благовейно хранит ее, как реликвию, как палладиум, от которого зависит участь династии.

   В тот же день вечером крупный промышленник Богданов давал у себя обед, на котором присутствовали: члены императорской фамилии, князь Гавриил Константинович, несколько офицеров, в том числе граф Капнист, адъютант военного министра, член государственного совета Озеров и несколько представителей крупного финансового капитала, в том числе Путилов.

   За обедом, который был очень оживлен, только и было разговоров, что о внутреннем положении. Под влиянием шампанского его изображали в самых мрачных красках с любезным русскому воображению чрезмерным пессимизмом.

   Обращаясь к князю Гавриилу, Озеров и Путилов говорили, что, по их мнению, единственное средство спасти царствующую династию и монархический режим это - собрать всех членов императорской фамилии, лидеров партий Государственного Совета и Думы, а также представителей дво