Палеолог Морис - Царская Россия накануне революции

рянства и армии, и торжественно объявить императора ослабевшим, не справляющимся со своей задачей, неспособным дольше царствовать и возвестить воцарение наследника под регентством одного из великих князей.

   Нисколько не протестуя, князь Гавриил ограничился тем, что формулировал несколько возражений практического характера; тем не менее, он обещал передать своим дядюшкам и двоюродным братьям то, что ему сказали.

   Вечер закончился тостом "за царя, умного, сознающего свой долг и достойного своего народа".

   Император отказался принять отставку Трепова, без единого слова объяснения.

   Вечером я узнал, что в семье Романовых великие тревоги и волнение.

   Несколько великих князей, в числе которых мне называют трех сыновей великой княгини Марии Павловны: Кирилла, Бориса и Андрея, говорят ни больше, ни меньше, как о том, чтобы спасти царизм путем дворцового переворота. С помощью четырех гвардейских полков, которых преданность уже поколеблена, двинутся ночью на Царское Село; захватят царя и царицу; императору докажут необходимость отречься от престола; императрицу заточат в монастырь; затем объявят царем наследника Алексея, под регентством великого князя Николая Николаевича.

   Инициаторы этого плана полагают, что великого князя Димитрия его участие в убийстве Распутина делает самым подходящим исполнителем, способным увлечь войска. Его двоюродные братья, Кирилл и Андрей Владимировичи, пришли к нему в его дворец на Невском проспекте и изо всех сил убеждали его "довести до конца дело народного спасения". После долгой борьбы со своей совестью, Димитрий Павлович в конце концов отказался "поднять руку на императора"; его последним словом было: "я не нарушу своей присяги в верности".

   Гвардейские части, в которых организаторы успели завязать сношения: Павловский полк, расквартированный в казармах на Марсовом поле, Преображенский полк, в казармах у Зимнего дворца, Измайловский полк, в казармах у Обводного канала; гвардейские казаки, в казармах за Александро-Невской Лаврой, и, наконец, один эскадрон императорского гусарского полка, входящего в состав гарнизона Царского Села.

   Все происходившее в казармах почти тотчас стало известно "охранке", и Белецкому поручено было начать расследование в связи с следствием, которое он производит по делу Распутина; главным его сотрудником в его розысках является жандармский полковник Невданов, начальник собственной его величества охраны, недавно заменивший генерала Спиридовича.

  

   Об убийстве Распутина продолжают циркулировать самые противоречивые, самые фантастические версии. Тайна тем глубже, что с первой же минуты императрица поручила вести следствие лично знаменитому Белецкому, бывшему директору департамента полиции, теперь сенатору; он тотчас принялся за дело с начальником "охранки", жандармским генералом Глобачевым, и его расторопным помощником, полковником Кирпичниковым. Требуя, чтобы все полномочия для ведения следствия были сосредоточены в руках Белецкого, императрица усиленно повторяла: "я только ему доверяю; я поверю лишь тому, что мне скажет он, один он..."

   Из двух различных источников, из коих один очень интимный, я получил в общем итоге сведения, дающие мне возможность восстановить главные фазы убийства. Меня уверяют, что эти подробности совпадают с фактами, установленными в настоящее время полицейским следствием.

   Драма произошла в ночь с 29 на 30 декабря во дворце князя Юсупова, на Мойке, дом No 94.

   До того у Феликса Юсупова были с Распутиным лишь весьма неопределенные отношения. Чтоб заманить его к себе в дом, князь прибег к довольно неэлегантному стратегическому приему. 28 декабря он отправился к "старцу" и сказал ему:

   - Моя жена, прибывшая из Крыма, безумно хочет с тобой познакомиться. И она хотела бы видеть тебя совершенно интимно, чтобы спокойно поговорить с тобой. Не хочешь ли ты завтра придти ко мне домой выпить чашку чаю? Приходи попозже, так в половине двенадцатого, потому что у нас будет обедать моя теща, но в этому времени она уже, наверное, уйдет.

   Надежда завязать знакомство с очень красивой княгиней Иреной, дочерью великого князя Александра Михайловича и племянницей императора, тотчас соблазнила Распутина, и он обещал придти. Княгиня Ирена, впрочем, вопреки утверждению Юсупова, находилась еще в Крыму.

   На следующий день 29 декабря, около 11 часов вечера, все заговорщики собрались во дворце Юсупова, в одном из салонов верхнего этажа, где был сервирован ужин. Князя Феликса окружали: великий князь Димитрий, депутат Государственной Думы Пуришкевич, капитан Сухотин и польский врач, доктор Станислав Лазоверт, прикомандированный к одной из крупных военно-санитарных организаций. Что бы ни рассказывали, никакой оргии в этот вечер во дворце Юсупова не было; в обществе не было ни одной женщины: ни княгини Р., ни г-жи Д., ни графини Н., ни танцовщицы Корелли.

   В четверть двенадцатого князь Феликс отправился в автомобиле к Распутину, который живет на Гороховой, No 68, приблизительно в двух километрах от Мойки.

   Юсупов ощупью поднялся по лестнице, ведущей в квартиру Распутина, так как свет в доме был уже погашен, а ночь была очень темная. В этом мраке он плохо ориентируется. В тот момент, когда он звонит, он боится, что ошибся дверью, может быть, этажом. Тогда он мысленно произносит; "если я ошибусь, значит, судьба против меня - и Распутин должен жить".

   Он звонит, сам Распутин открывает ему дверь; за ним следует его верная служанка Дуня.

   - Я за тобой, отец, как было условлено. Моя машина ждет внизу.

   И в порыве сердечности, по русскому обычаю, звонко целует старца в губы.

   Тот, охваченный инстинктивным недоверием, насмешливо восклицает:

   - Ну, и целуешь же ты меня, малый... Надеюсь, это не иудино лобзанье... Ну, пойдем. Ступай вперед... Прощай, Дуня!

   Через десять минут, т. е. около полуночи, они вышли из автомобиля у дворца на Мойке.

   Юсупов вводит своего гостя в небольшой апартамент нижнего этажа, выходящий в сад. Великий князь; Димитрий, Пуришкевич, капитан Сухотин и доктор Лазоверт ожидают в верхнем этаже, откуда доносятся время от времени звуки граммофона, исполняющего мотивы танцев.

   Юсупов говорит Распутину:

   - Моя теща и несколько наших знакомых молодых людей еще наверху, но все они собираются уходить. Моя жена сойдет к нам тотчас после их ухода... Сядем.

   Они усаживаются в широкие кресла и беседуют об оккультизме, некромантии.

   "Старец" никогда не нуждается в стимуле, чтоб разглагольствовать без конца о подобных вещах. К тому же он в этот вечер в ударе; глаза его блестят, и он кажется очень довольным самим собой. Чтоб предстать пред молодой княгиней Иреной во всеоружии всех своих средств обольщения, он надел свой лучший костюм, костюм знаменательных дней: на нем широкие черные бархатные шаровары, запущенные в высокие сапоги; белая шелковая рубаха, украшенная голубой вышивкой; наконец, пояс из черного сатина, расшитый золотом, подарок царицы.

   Между креслами, в которых развалились Юсупов и его гость, заранее поставлен был круглый стол, на котором размещены на двух тарелках пирожные с кремом, бутылка марсалы и поднос с шестью стаканами.

   Пирожные, поставленные возле Распутина, были отравлены цианистым калием, доставленным врачом Обуховской больницы, знакомым князю Феликсу.

   Каждый из трех стаканов, стоящих возле этих пирожных, содержит по три центиграмма цианистого калия, растворенного в нескольких каплях воды; как ни слабой кажется эта доза, она, однако, огромна, потому что уже доза в четыре цептиграмма смертельна. Едва началась беседа, Юсупов небрежно наполняет по стакану из каждой серии и берет пирожное с ближайшей к нему тарелки.

   - Ты не пьешь, отец, Григорий? - спрашивает он "старца".

   - Нет, мне пить не хочется.

   Они продолжают довольно оживленно беседовать о чудесах спиритизма, колдовства и ворожбы.

   Юсупов еще раз предлагает Распутину выпить вина, съесть пирожное. Новый отказ.

   Но, когда часы пробили час утра, Гришка внезапно приходит в раздражение и грубо кричит:

   - Да что же это? Жена твоя не придет... Я, знаешь, ждать не привык. Никто не позволяет себе заставлять меня ждать, никто... даже императрица.

   Зная, как вспыльчив Распутин, князь Феликс примирительно лепечет:

   - Если Ирены не будет здесь через несколько минут, я пойду за ней.

   - Ты хорошо сделаешь, потому что мне становится здесь скучно.

   С непринужденным видом, но сдавленной глоткой, Юсупов пытается возобновить беседу. "Старец" неожиданно выпивает свой стакан. И, щелкнув языком, говорит:

   - Марсала у тебя знатная. Я бы еще выпил.

   Машинально Юсупов наполняет не тот стакан, который протягивает ему Гришка, а два других, содержащих цианистый калий.

   Распутин хватает стакан и выпивает его единым духом. Юсупов ждет, что жертва свалится в обмороке.

   Но яд все не оказывает действия.

   Третий стакан. Все никакого эффекта.

   Обнаруживавший до этого момента замечательное хладнокровие и непринужденность убийца начинает волноваться. Под предлогом, будто он идет за Иреной, он выходит из салона и подымается на верхний этаж, чтобы посоветоваться со своими сообщниками.

   Совещание было непродолжительно. Пуришкевич энергично высказывается за ускорение развязки.

   - Не то, - заявляет он, - негодяй уйдет от нас. И так как он, по крайней мере, наполовину отравлен, мы подвергнемся всем последствиям убийства, не получив от него никакой выгоды.

   - Но у меня нет револьвера, - возражает Юсупов.

   - Вот мой револьвер, - отвечает великий князь Димитрий.

   Юсупов, держа за спиной в левой руке револьвер, возвращается вниз.

   - Моя жена в отчаянии, что заставляет тебя ждать, - говорит он: - ее гости только что ушли, она сейчас будет здесь.

   Но Распутин едва слушает его; отдуваясь и рыгая, он мечется взад и вперед. Цианистый калий подействовал.

   Юсупов не решается, однако, воспользоваться своим револьвером. А если он промахнется!.. Хрупкий и изнеженный, он боится открыто напасть на коренастого мужика, который мог бы раздавить его одним ударом кулака. Однако, нельзя терять больше ни одной минуты. С секунды на секунду Распутин может заметить, что попал в ловушку, схватить своего противника за горло и спастись, переступив через его труп.

   Совершенно овладев собой, Юсупов говорит:

   - Так как ты на ногах, пройдем в соседнюю комнату. Я хочу показать тебе очень красивое итальянское распятие эпохи Ренессанса, которое я давно купил.

   - Да, покажи его мне; никогда нелишне посмотреть изображение нашего распятого Спасителя.

   Они заходят в соседнюю комнату.

   - Вот посмотри, вот здесь, на этом столе, - сказал Юсупов: - не правда ли красиво?

   И в то время, как Распутин склоняется над святым изображением, Юсупов становится слева и, почти в упор, два раза стреляет ему в бок.

   Распутин издает:

   - Ах!

   И всей своей массой падает на пол.

   Юсупов наклоняется над телом, щупает пульс, осматривает глаз, подняв веко, и не констатирует никаких признаков жизни. На выстрел быстро сходят оставшиеся наверху сообщники. Великий князь Димитрий заявляет:

   - Теперь надо поскорее бросить его в воду... Я пойду за своим автомобилем.

   Его спутники снова поднимаются на верхний этаж, чтоб сговориться, как увезти труп.

   Минут через десять Юсупов заходит в салон нижнего этажа посмотреть на свою жертву и отступает в ужасе.

   Распутин, опираясь на руки, наполовину поднялся. В последнем усилии он выпрямляется, опускает свою тяжелую руку на плечо Юсупова и срывает с него эполету, выдохнув замирающим голосом:

   - Негодяй!.. Завтра ты будешь повешен! Потому что я все расскажу императрице!

   Юсупов с трудом вырывается, выбегает из салона, возвращается на верхний этаж. И бледный, залитый кровью, кричит прерывающимся голосом своим сообщникам:

   - Он еще жив... Он со мной говорил...

   Затем он в обмороке падает на диван, Пуришкевич хватает его своими сильными руками, встряхивает, поднимает, берет у него его револьвер и вместе с ним и остальными заговорщиками сходит в апартамент нижнего этажа.

   Распутина нет уже больше в салоне. У него хватило энергии открыть дверь в сад и он ползет по снегу.

   Пуришкевич выпускает одну пулю ему в затылок и другую в спину, а в это время Юсупов, взбешенный, рыча, бежит за бронзовым канделябром и наносит им жертве несколько страшных ударов по черепу.

   Четверть третьего утра.

   В этот момент к садовой калитке подъезжает автомобиль великого князя Димитрия. С помощью надежного слуги заговорщики одевают Распутина в шубу, надевают ему даже галоши, чтобы во дворце не осталось никаких вещественных доказательств, и кладут тело в автомобиль, в который торопливо садятся: великий князь Димитрий, доктор Лазоверт и капитан Сухотин.

   Затем, автомобиль, под управлением Лазоверта, полным ходом несется к Крестовскому.

   Накануне капитан Сухотин обследовал берега. По его указанию, автомобиль останавливается у небольшого моста, ниже которого скоростью течения нагромождены были льдины, разделенные полыньями. Там не без труда трое сообщников подносят тяжеловесную жертву к краю проруби и сталкивают труп в воду. Но физическая трудность операции, густой ночной мрак, пронзительное завывание ветра, страх быть захваченными врасплох, нетерпенье покончить со всем, - до крайности напрягают их нервы, и они не замечают, как, сталкивая труп за ноги, они уронили одну галошу, которая затем осталась на льду; три дня спустя нахождение этой галоши открыло полиции место погружения трупа в воду.

   В то время, как на Крестовском острове совершалась эта погребальная работа, происходил инцидент во дворце на Мойке, где князь Феликс и Пуришкевич, оставшиеся там одни, заняты были поспешным уничтожением следов убийства.

   Когда Распутин покинул свою квартиру на Гороховой, агент "охранки" Тихомиров, которому обычно поручалась охрана "старца", тотчас перенес свое дежурство к дворцу Юсупова. Начало драмы, конечно, ускользнуло от его внимания.

   Но, если он не мог слышать первых револьверных выстрелов, ранивших Распутина, он явственно слышал выстрелы в саду. Встревоженный, он поспеши предупредить полицейского пристава соседнего участка. Вернувшись, он видел, как из ворот дворца Юсупова выехал автомобиль и с бешеной скоростью помчался к Синему мосту.

   Пристав хочет войти во дворец, но дворецкий князя, принимая его на пороге, говорит ему:

   - То, что произошло, вас не касается. Его императорское высочество великий князь Димитрий доложит завтра кому следует. Уходите.

   Энергичный пристав проникает в дом. В вестибюле он натыкается на Пуришкевича, который заявляет ему:

   - Мы только что убили человека, позорившего Россию.

   - Где труп?

   - Этого вы не узнаете. Мы поклялись сохранить абсолютную тайну обо всем, что произошло.

   Пристав поспешно возвращается в участок на Морской и телефонирует полицеймейстеру 2-й части, полковнику Григорьеву. Не прошло получаса, как градоначальник генерал Балк, командующий отдельным корпусом жандармов генерал граф Татищев, начальник "охранки", генерал Глобачев, наконец, директор департамента полиции Васильев прибыли в Юсуповский дворец.

  

   Покровский объявил мне вчера, что император примет меня сегодня в шесть часов, и добавил:

   - Умоляю вас говорить с ним откровенно, без недомолвок... Вы можете оказать нам большую услугу.

   - Если император сколько-нибудь расположен будет выслушать меня, я скажу ему все, что накипело у меня на сердце. Но в том настроении, в котором он, как мне известно, находится, моя задача будет нелегка.

   - Да вдохновит вас бог!

   - Надо еще, чтобы богу представили случай вдохновить меня.

   Немного раньше шести часов церемониймейстер Теплов, сопровождавшей меня от Петрограда в императорском поезде, вводит меня в царскосельский дворец. Гофмаршал князь Долгоруков и дежурный адъютант принимают меня на пороге первого салона.

   Придя в библиотеку, за которой находится кабинет императора и где дежурный эфиоп застыл на часах, мы разговариваем минут десять. Мы говорим о войне и о том, что она еще долго будет продолжаться; мы выражаем уверенность в конечной победе; мы признаем необходимость заявить себя более, чем когда-либо решившимися уничтожить германское могущество и пр. Но твердые заявления моих собеседников опровергаются мрачным и беспокойным выражением их лиц, немым советом, который я читаю в их глазах: "ради бога, говорите откровенно с его величеством".

   Эфиоп открывает дверь.

   Лишь только я вошел, меня поражает утомленный вид императора, напряженное и озабоченное выражение его лица.

   - Я просил, ваше величество, принять меня, - говорю я, - потому что я всегда находил у вас много утешения, а я очень нуждаюсь в этом сегодня.

   Голосом без тембра, голосом, какого я не знал у него, он отвечает мне:

   - Я по-прежнему полон упорной решимости продолжать войну до победы, до решительной и полной победы. Вы читали мой последний приказ армии?

   - Да, конечно, и я был восхищен уверенностью и непоколебимой энергией, которыми дышит этот документ. Но какая пропасть между этим блестящим заявлением вашей самодержавной воли и реальными фактами.

   Император недоверчиво смотрит на меня. Я продолжаю:

   - В этом приказе вы заявляете о вашей непреклонной решимости завоевать Константинополь. Но как доберутся до него ваши войска? Не пугает ли вас то, что происходит в Румынии?... Если отступление румынских войск не будет немедленно остановлено, они скоро должны будут очистить всю Молдавию и отступить за Прут и даже за Днестр. И не боитесь ли вы, что при этом случае Германия образует в Бухаресте временное правительство, возведет на трон другого Гогенцоллерна и заключит мир с восстановленной таким образом Румынией?

   - Это, действительно, перспектива очень тревожная. И я делаю все возможное, чтобы увеличить армию генерала Сахарова; но затруднения переброски и снабжения огромны. Тем не менее, я надеюсь, что дней через десять мы в состоянии будем возобновить наступление в Молдавии.

   - Ах... дней через десять! А 31 пехотная дивизия и 12 кавалерийских дивизий, которые требовал генерал Сахаров, уже на фронте?

   Он отвечает мне уклончиво:

   - Не могу вам сказать, я не помню. Но у него уже много войск, много... И я пошлю еще много других, много...

   - В скором времени?

   - Да, надеюсь,

   Разговор тянется вяло. Мне не удается больше остановить ни взгляда императора, ни его внимания. Мне кажется, мы за тысячу лье друг от друга.

   Тогда я пускаю в ход великий аргумент, который всегда оказывался такой силой и открывал передо мной двери его мысли: я взываю к памяти его отца Александра III, перед портретом которого мы ведем беседу.

   - Государь Вы мне часто говорили, что в тяжелые моменты вы апеллировали к вашему любезному отцу и что просьба ваша никогда не оставалась тщетной. Пусть же теперь вдохновит вас его благородная душа. Обстоятельства так серьезны.

   - Да, воспоминание о моем отце для меня большая помощь.

   И на этой неопределенной фразе он снова прекращает разговор.

   Я продолжаю, сделав жест уныния:

   - Государь, я вижу, что я выйду из этого кабинета гораздо более встревоженным, чем я вошел сюда. Впервые я не чувствую себя в контакте с вашим величеством.

   Он дружески протестует:

   - Но вы пользуетесь моим полным доверием. Нас связывают такие воспоминания. И я знаю, что я могу рассчитывать на вашу дружбу.

   - Именно в силу этой дружбы вы и видите меня полным печали и тоски; ибо я сообщил вам лишь меньшую часть моих опасений. Есть сюжет, о котором посол Франции не имеет права говорить с вами; вы догадываетесь, какой. Но я был бы недостоин доверия, которое вы всегда мне оказывали, если бы я скрыл от вас, что все симптомы, поражающие меня вот уж несколько недель, растерянность,, которую я наблюдаю в лучших умах, беспокойство, которое я констатирую у самых верных ваших подданных, внушают мне страх за будущее России.

   - Я знаю, что в петроградских салонах сильно волнуются.

   И, не дав мне времени подхватить эти слова, он спрашивает меня с равнодушным видом:

   - Как поживает наш друг, царь болгарский?

   Холоднейшим официальным тоном я отвечаю:

   - Государь, уже иного месяцев я не имею о ней никаких известий.

   И я умолкаю.

   С своей обычной застенчивостью и неловкостью император не находит, что сказать. Тяжелое молчания тяготит нас обоих. Однако, он не отпускает меня, не желая, без сомнения, чтобы я расстался с ним под неприятным впечатлением. Мало-помалу его лицо смягчается и озаряется меланхолической улыбкой. Мне жаль его, и я спешу помочь его бессловесности. На столе, возле которого мы сидим, я увидел около дюжины роскошно переплетенных томов с шифром Наполеона I:

   - Ваше величество оказали послу Франции деликатное внимание, окружив себя сегодня этими книгами. Наполеон - великий учитель, с которым следует советоваться в критических обстоятельствах; это - человек, более всех одолевший судьбу.

   - И у меня культ к нему.

   Я удерживаю готовую сорваться с моих губ реплику: "О! очень платонический культ". Но императору встает и проводит меня до дверей, долго удерживая с дружелюбным видом, мою руку. Пока императорский поезд отвозит меня обратно в Петроград, сквозь снежную метель, я резюмирую в уме воспоминания об этой аудиенции. Слова императора, его молчание, его недомолвки, серьезное и сосредоточенное выражение его лица, его неуловимый и далекий взгляд, замкнутости его мысли, все смутное и загадочное в его личности, утверждают меня в мысли, которая уже несколько месяцев не оставляет меня, а именно: что императора чувствует себя подавленным и побежденным событиями, что он больше не верит ни в свою миссию, ни в свое дело; что он, так сказать, отрекся внутренне; что он уже примирился с мыслью о катастрофе и готов на жертву. Его последний приказ войскам, его гордое требование Польши и Константинополя были лишь, как я сначала и предчувствовал, своего рода политическим завещанием, последним заявлением славной мечты, которую он лелеял для России и гибель которой он констатирует в настоящее время.

  

   Великий князь Димитрий, по высочайшему повелению, отправлен в Персию, в Казвин, где он будет состоять при главном штабе одной из действующих армий. Князь Феликс Юсупов выслан в свое имение в Курскую губ. Что касается Пуришкевича, то престиж, которым он пользуется среди крестьян, влияние его в реакционной партии, как одного из вождей "черных сотен", привели императора к мысли, что его опасно было бы трогать; он оставлен на свободе, но на следующий день после убийства уехал на фронт, где за ним следит военная полиция.

   Мысль убить Распутина возникла в уме Феликса Юсупова, по-видимому, в середине ноября. Около этого времени он говорил об этом с одним из лидеров кадетской партии, блестящим адвокатом Василием Маклаковым; но тогда он рассчитывал убить "старца" при помощи наемных убийц, а не действовать лично. Адвокат благоразумно отговорил его от этого способа: "негодяи, которые согласятся убить Распутина за плату, едва получив от вас задаток, пойдут продать вас "охранке"...

   Пораженный Юсупов спросил: "Неужели нельзя найти надежных людей?" - на что Маклаков остроумно ответил: "Не знаю, у меня никогда не было бюро убийц".

   2 декабря Феликс Юсупов окончательно решился действовать лично.

   В этот день он был на открытом заседании Думы и сидел в ложе против трибуны. На трибуну только что поднялся Пуришкевич и громил в страшном обвинительном акте "темные силы, позорящие Россию". Когда оратор воскликнул перед взволнованной аудиторией: "Встаньте, господа министры, поезжайте в Ставку, бросьтесь к ногам царя, имейте мужество сказать ему, что растет народный гнев и что не должен темный мужик дальше править Россией"... Юсупов затрепетал от сильного волнения. Г-жа П., сидевшая возле него, видела, как он побледнел и задрожал.

   На следующий день, 3 декабря, он отправился к Пуришкевичу. Взяв с него слово сохранить все в абсолютной тайне, он рассказал ему, что ведет с некоторого времени знакомство с Распутиным с целью проникнуть в интриги, которые затеваются при Дворе, и что он не останавливался ни перед какой лестью, чтоб снискать доверие Распутина. Ему это чудесно удалось, так как он только что узнал от самого "старца", что сторонники царицы готовятся свергнуть Николая II, что императором будет объявлен царевич Алексей под регентством матери и что первым актом нового царствования будет предложение мира германским империям. Затем видя, что его собеседник ошеломлен этим разоблачением, он открыл ему свой проект убить Распутина и заключил: "Я хотел бы иметь возможность рассчитывать на вас, Владимир Митрофанович, чтобы освободить Россию от страшного кошмара, в котором она мечется". Пуришкевич, у которого пылкое сердце и скорая воля, с восторгом согласился, В один момент составили они программу засады и установили для выполнения ее дату: 29 декабря.

   Делегаты Франции, Англии и Италии на конференции союзников должны на этих днях выехать в Петроград. Бьюкенен, Карлотти и я советуем своим правительствам отложить их отъезд. Бесполезно подвергать их утомлению и риску путешествия по арктическим морям, если они найдут здесь потерявшее почву правительство.

  

  

   Сэр Джордж Бьюкенен, который не меньше моего встревожен положением, полагает, что император окажется, может быть, чувствительным в совету своего кузена, короля Англии; и он подсказал Бальфуру мысль добиться, чтобы король послал личную телеграмму царю; передавая эту телеграмму, Бьюкенен устно сделал необходимые комментарии. Бальфур одобрил этот план, и мой коллега только что испросил аудиенцию у императора.

  

   Около месяца тому назад великая княгиня Виктория Федоровна, супруга великого князя Кирилла, была принята императрицей и, чувствуя ее менее обыкновенного замкнутой, рискнула заговорить с ней о больных вопросах:

   - С болью и ужасом, - сказала она, - я констатирую всюду распространенное неприязненное отношение к вашему величеству.

   Императрица прервала ее:

   - Вы ошибаетесь, моя милая. Впрочем, я и сама ошибаюсь. Еще совсем недавно я думала, что Россия меня ненавидит. Теперь я осведомлена. Я знаю, что меня ненавидит только петроградское общество, это развратное, нечестивое общество, думающее только о танцах и ужинах, занятое только удовольствиями и адюльтером, в то время как со всех сторон кровь течет ручьями... кровь... кровь...

   Она как будто задыхалась от гнева, произнося эти слова; она вынуждена была на мгновение остановиться. Затем она продолжала:

   - Теперь, напротив, я имею великое счастье знать, что вся Россия, настоящая Россия, Россия простых людей и крестьян - со мной. Если бы я показала вам телеграммы и письма, которые я получаю ежедневно со всех концов империи, вы тогда увидели бы. Тем не менее, я благодарю вас за то, что вы откровенно поговорили со мной.

   Бедная царица не знает, что Штюрмеру пришла в голову гениальная мысль, подхваченная и развитая Протопоповым, заставлять через "охранку" отправлять ей ежедневно десятки писем и телеграмм в таком стиле:

   - "О, любезная государыня наша, мать и воспитательница нашего обожаемого царевича!... Хранительница наших традиций!... О, наша великая и благочестивая государыня!... Защити нас от злых!... Сохрани нас от врагов... Спаси Россию"...

   На этих днях ее сестра, вдова великого князя Сергея, игуменья Марфо-Мариинской обители, нарочно приехала из Москвы, чтоб рассказать ей о растущем в московском обществе раздражении и обо всем, что затевается под сенью Кремля.

   Она встретила со стороны императора и императрицы ледяной прием: она была так поражена этим, что спросила:

   - Так я лучше бы сделала, если бы не приезжала?

   - Да, - сухо ответила императрица.

   - Мне лучше уехать?

   - Да, с первым поездом, - резко заметил император.

   Трепов, неоднократно настаивавший на своем увольнении, получил вчера "отставку". Его преемник - князь Николай Дмитриевич Галицын принадлежит к крайним правым государственного совета. До сих пор его карьера была исключительно административной... и незаметной. Говорят, он человек серьезный и честный, но слабый и беззаботный.

   Дело союзников теряет в Трепове свою самую сильную гарантию. И я боюсь, что и царская монархия тоже теряет в этом лояльном и суровом слуге свою последнюю поддержку, свою последнюю защиту...

  

   Вчера великая княгиня Мария Павловна передала мне приглашение позавтракать у нее вместе с моим первым секретарем Шарлем де-Шанбрен.

   В час без нескольких минут я прибыл во дворец великого князя Владимира.

   Я начинаю подниматься по лестнице, когда генерал Кнорринг, состоящий при особе великой княгини, поспешно сходит ко мне навстречу и передает какое-то письмо какому-то полковнику, который быстро удаляется.

   - Извините, что я не встретил вас в вестибюле. Мы переживаем такие важные моменты.

   Я замечаю его землистый цвет лица, его вытянувшееся лицо.

   Мы не поднялись вместе и на четыре ступеньки, как у входной двери появляется другой полковник; Кнорринг сейчас же спускается снова вниз.

   Добравшись до верхней площадки, я вижу через широко открытую дверь салона великолепную декорацию Невы, Петропавловский собор, бастионы крепости, государственную тюрьму. В амбразуре окна прелестная m-elle Олив, фрейлина великой княгини, сидит, глубоко задумавшись, лицом к крепости; она не слышит моего прихода.

   Я прерываю ее задумчивость:

   - Mademoiselle, я только что узнал, если не ваши мысли, то, по крайней мере, направление ваших мыслей. Мне кажется, вы очень внимательно смотрите на тюрьму.

   - Да, я смотрю на тюрьму. И в такое время нельзя удержаться, чтоб не смотреть на нее.

   Она прибавляет со своей милой улыбкой, обращаясь к моему секретарю.

   - Г-н Шанбрен, когда я буду там, напротив, на тюремной соломе, вы придете меня навестить?

   В час десять минут великая княгиня, обычно такая точная, входит, наконец, со своим третьим сыном великим князем Андреем. Она бледна, похудела.

   - Я опоздала, - говорит она, - но это не моя вина. Вы знаете, вы догадываетесь, какие я переживаю волнения... Мы поговорим спокойно после завтрака. А пока говорите со мной о войне. Что вы о ней думаете?

   Я ей отвечаю, что, несмотря на неизвестность и затруднения настоящего момента, я сохраняю непоколебимую веру в нашу конечную победу.

   - Ах, какое удовольствие доставляют мне ваши слова!

   Докладывают о том, что завтрак подан. За столом нас шесть человек: великая княгиня, я, великий князь Андрей, m-elle Олив, Шанбрен и генерал Кнорринг.

   Разговор сначала не вяжется. Затем мало-помалу обиняком мы касаемся сюжета, который занимает всех нас: внутреннего кризиса, великой грозы, циклона, который начинается на горизонте.

   После завтрака, великая княгиня предлагает мне кресло возле своего и говорит мне:

   - Теперь поговорим.

   Но подходит слуга и докладывает, что прибыл великий князь Николай Михайлович, что его пригласили в соседний салон. Великая княгиня извиняется передо мной, оставляет меня с великим князем Андреем и выходит в соседнюю комнату.

   В открытую дверь я узнаю великого князя Николая Михайловича: лицо его красно, глаза серьезны и пылают, корпус выпрямлен, грудь выпячивается вперед, поза воинственная.

   Пять минут спустя великая княгиня вызывает сына.

   Мы остаемся одни: m-lle Олив, генерал Кнорринг, Шанбрен и я.

   - У нас тут настоящая драма, - говорит нам m-lle Олив. - Вы заметили, какой потрясенный вид был у великой княгини? О чем пришел говорить с ней великий князь Николай?

   В два часа без десяти минут входит великая княгиня, дыхание у нее прерывается. Делая усилия, чтобы казаться спокойной, она засыпает меня расспросами о моей последней аудиенции у императора.

   - Так вы не могли,- спрашивает она меня, - говорить с ним о внутреннем положении?

   - Нет, он хранил упорное молчание по этому вопросу. Один момент после многих околичностей, мне казалось, что мне удастся заставить его выслушать меня. Но он перебил меня вопросом, не получил ли я в последнее время известий о царе Фердинанде.

   - Это ужасно!-сказала она, опуская руки с жестом безнадежности.

   Помолчав, она продолжает:

   - Что делать?.. Кроме той, от которой все зло, никто не имеет влияния на императора. Вот уже пятнадцать дней мы все силы тратили на то, чтобы попытаться доказать ему, что он губит династию, губит Россию, что его царствование, которое могло бы быть таким славным, скоро закончится катастрофой. Он ничего слушать не хочет. Это трагедия... Мы, однако, сделаем попытку коллективного обращения, - выступления императорской фамилии. Именно об этом приходил говорить со мной великий князь Николай.

   - Ограничится ли дело платоническим обращением?

   Мы молча смотрим друг на друга. Она догадывается, что я имею в виду драму Павла I, потому что она отвечает с жестом ужаса:

   - Боже мой! Что будет?..

   И она остается мгновенье безмолвной, с растерянным видом. Потом она продолжает робким голосом:

   - Не правда ли, я могу в случае надобности рассчитывать на вас?

   - Да.

   Она отвечает торжественным тоном:

   - Благодарю вас.

   Нас прерывает слуга. Великая княгиня объясняет мне, что вся императорская фамилия собралась в соседнем салоне и ждет только ее, чтоб приступить к совещанию. В заключение она произносит следующие слова:

   - Теперь просите бога, чтоб он защитил нас.

   Рука, которую она мне протягивает, вся дрожит.

  

   Меня уверяют с разных сторон, что позавчера было совершено покушение на императрицу во время обхода госпиталя в Царском Селе и что виновник покушения - офицер - был вчера утром повешен. О мотивах и обстоятельствах этого акта - абсолютная тайна.

   Все члены императорской фамилии, в том числе и вдовствующая королева греческая, собравшиеся вчера у великой княгини Марии Павловны, обратились к императору с коллективным письмом.

   Это письмо, составленное в самых почтительных выражениях, указывает царю на опасность, которой подвергает Россию и династию его внутренняя политика; оно кончается мольбой о помиловании великого князя Димитрия, дабы избежать великих опасностей.

   Сазонов, которому я днем сделал визит, говорят мне:

   - Путь, на который вступил император, не имеет выхода. Если судить по нашим историческим прецедентам, открывается эра покушений. С точки зрения войны нам придется туго; потрясение будет сильное; но затем все пойдет хорошо... Я сохраняю непоколебимую веру в нашу конечную победу.

  

   Сэр Джордж Бьюкенен был принят вчера императором.

   Сообщив ему о серьезных опасениях, которые внутреннее положение России внушает королю Георгу и британскому правительству, он просил у него позволения говорить с полной откровенностью.

   Этими первыми фразами они обменялись стоя. Не приглашая Бьюкенена сесть, император сухо ответил ему:

   - Я вас слушаю.

   Тогда голосом очень твердым и проникновенным Бьюкенен изобразил ему огромный вред, причиняемый России, а, следовательно, и ее союзникам смутой и тревогой, которые распространяются во всех классах русского общества. Он не побоялся разоблачить интриги, которые немецкие агенты поддерживают вокруг императрицы и которые лишили его расположения ее подданных; он напомнил злосчастную роль Протопопова и пр. Наконец, заявляя о своей личной преданности царю и царице, он заклинал императора не колебаться между двумя дорогами, которые открываются перед ним, из которых одна ведет к победе, а другая к самой ужасной катастрофе.

   Император, чопорный и холодный, прервал молчание лишь для того, чтоб формулировать два возражения. Вот первое:

   - Вы мне говорите, господин посол, что я должен заслужить доверие моего народа. Не следует ли скорее народу заслужить мое доверие?..

   Вот второе:

   - Вы, по-видимому, думаете, что я пользуюсь чьими-то советами при выборе моих министров. Вы ошибаетесь; я один их выбираю...

   После этого он положил конец аудиенции следующими простыми словами:

   - Благодарю вас, господин посол!

   В сущности император выражал лишь чистую теорию самодержавия, в силу которой он занимает престол. Весь вопрос в том, сколько времени он еще останется на троне в силу этой теории.

   Вот буквально ответ императора на письмо, с который императорская фамилия обратилась к нему третьего дня:

   - _Я_ _н_е_ _д_о_п_у_с_к_а_ю, _ч_т_о_б_ _м_н_е_ _д_а_в_а_л_и_ _с_о_в_е_т_ы. _У_б_и_й_с_т_в_о_ _в_с_е_г_д_а_ _у_б_и_й_с_т_в_о. _Я_ _з_н_а_ю, _в_п_р_о_ч_е_м, _ч_т_о_ _у_ _м_н_о_г_и_х, _п_о_д_п_и_с_а_в_ш_и_х_ _э_т_о_ _п_и_с_ь_м_о, _с_о_в_е_с_т_ь_ _н_е_ _ч_и_с_т_а.

  

   Сегодня первый день нового года по православному календарю. Император принимает в Царском Селе поздравления от дипломатического корпуса.

   Жестокий холод: -38.

   Лошади, впряженные в придворные экипажи, ожидающие нас перед императорским вокзалом, обледенели. В до самого Большого дворца я не различаю ничего из пейзажа, - такими непроницаемыми стали стекла от толстого слоя снега.

   В тот момент, когда мы вступаем в большую залу, в которой должно было происходить торжество, церемониймейстер Е., горячий патриот, пылкий националист, который часто приходил ко мне изливать свое отвращение в Распутину и свою ненависть к германофильской партии, дрожащим голосом шепчет мне на ухо:

   - Ну, что же, господин посол, не прав ли я был, повторяя месяцами, что нашу великую, святую Русь ведут к пропасти?... Неужели вы не чувствуете, что мы теперь совсем близки к катастрофе?...

   Едва мы заняли наши места, как появляется император, окруженный своими генерал-адъютантами и высшими сановниками. Он проходит по очереди перед персоналом каждого посольства, каждой миссии. Банальный обмен пожеланий и поздравлений, улыбок и рукопожатий. Николай II держит себя, как всегда, приветливо и просто, принимая даже вид непринужденный; но бледность и худоба его лица обнаруживают истинный характер его затаенных мыслей.