Толстовство - Ясная Поляна. Выпуск 11

мрачнее. Колотили в дверь, грозились объявить голодовку. Я ещё раз имел возможность убедиться, как всё же хорошо не курить! От стольких страдании я был освобождён таким образом! Это понимали и остальные, говорили: "Тебе хорошо", и тоже выражали желание когда-нибудь бросить, "но что в камере ещё делать?" в конце концов разрешили отовариться, и курение продолжилось. И тот парень, который несколько дней уже не курил, снова не мог удержаться. Когда все разом курили, очертания камеры из-за дыма становились едва различимыми, но всё же, к счастью, вентиляция здесь была несколько лучше, чем в Старой Руссе.

   Мне же всё больше хотелось в одиночную камеру. После того, как я постепенно перестал негодовать по поводу моего ареста, восстановился ровный ход мыслей. А времени для размышлений было достаточно. О чём я только тогда не передумал! Главное, я вдруг особенно ярко осознал, как много мне люди сделали добра. Эти мысли были как бы продолжением разговора в симферопольской больнице, только теперь гораздо шире и глубже. Мне вспоминались один за другим случаи, когда совершенно незнакомые люди оказывали мне самую разнообразную помощь. Так в пути - сколько водителей бескорыстно везли меня в машинах, сколько людей давали мне кров, как часто мне хотели помочь деньгами, хотя я и не просил, и, наконец, сколько просто добрых слов поддерживали во мне силы во время странствий! Конечно, бывало и другое, бывало - и, вероятно, даже значительно чаще - что в пути меня злословили и провожали ненавистными взглядами, и сколько водителей проезжали мимо, когда я, изнемогая от усталости и жажды, шел по дорогам и поднимал руку перед приближающейся машиной! Но всё это как-то забывалось, а в памяти оставалась благодарность, и это было хорошо, однако чаще всего я не мог именно этим людям отплатить тем же образом. И вот тогда-то - на тюремных нарах - я еще раз ощутил единство жизни. Жизнь как бы открылась мне во всех своих разнообразных проявлениях из Единого Источника, кто видит себя в единстве с этим Источником, кто чувствует свою жизнь как проявление той же Великой Жизни, которая проявляется во всем, тот Живёт с Богом и для Бога. Как же тут не увидеть во всех своих братьев?! Как тут не радоваться и не благодарить за всё?! Как жаль, что многие не желают этого ощутить, что кто-то, например, замкнулся между своим имуществом и карьерой соседа, которой он завидует, и всё это причиняет ему страдание и не позволяет видеть дальше. Поистине, это мучительно. Когда человек ощущает себя как совершенно отдельное существо, то что ему до других? Услуга за услугу, и ничего больше. Те же, кто хотя бы неосознанно ощущает единство с другими в чём-то, что они никак не называют, - просто чувствуют благо в том, чтобы помочь другому. Хотя всё бывает в человеке очень перемешено: и зависть, и корысть, и страх, и в то же время иногда желание просто так послужить кому-то - просто потому, что в эту минуту хорошее настроение. Это подвинулась слегка завеса его сердца. Чем* больше она отодвигается, тем светлее и радост-

  

   58

   нее человеку на душе. Тогда неважно, знакомый человек или нет, всё кажется едино. Это жизнь в Боге и служение Ему в каждом. Поистине, это Путь Жизни! Я же ощущал в себе ещё достаточно эгоистического и ещё достаточно нелюбви. Как сильно я был привязан к своему желанию не попасть в приёмник! И как я при этом относился к людям в милицейской форме? Но что я могу - это стремиться к тому, в чём вижу благо.

   К сожалению, не могу припомнить всего, о чём тогда передумал. Но уже тогда мне хотелось записать некоторые мысли. Писать, правда, было почти не на чем - лишь маленькие отрывки бумаги, как, например, поля газет. Да и карандаша в нашей камере не было. И, конечно, не все мои мысли были столь возвышенны; в последнее время было постоянное чувство голода, и часто вполне прозаически думалось о том, когда же привезут обед? К счастью, это не могло заглушить всё остальное.

   А потом карандаш всё же появился.

   В женской камере была одна заключённая откуда-то с Кавказа. Однажды, когда нас вели через коридор, а в женской камере была открыта кормушка, она выглянула и позвала:

   - Эй! - обратилась она к надзирателю, - посади к нам знаешь кого? Вон того, с бородкой.

   Но разумеется, надзиратель этого не сделал. Пошутил лишь:

   - Он с голодовки и на ногах-то еле держится.

   Когда перед обедом снова открыли кормушки, мой сокамерники смотрели в коридор и перекидывались шутками с обитательницами соседней камеры. Я сидел на нарах, но меня позвали, сказав, что со мной хотят поговорить. Я подошёл к двери. Женщина с Кавказа о чём-то меня спрашивала, но я совсем не помню, о чём. Однако я спросил, между прочим, нет ли у них лишнего кусочка карандаша. Она обещала мне передать, и, спасибо, передала. Хотя это был совсем маленький, что называется, огрызок, я теперь имел возможность делать кое-какие записи.

   Как-то в камеру посадили одного пария в новом костюме. Это было очень необычно - в отутюженной одежде сидеть в приёмнике. Парень оказался из Астрахани. Несмотря различия, у нас всё же находилось о чём поговорить, тем более, что он оказался довольно начитанным. Часто наши разговоры касались смысла жизни и других религиозных вопросов. Другие обитатели камеры тоже иногда что-нибудь спрашивали, но, в основном, о второстепенном. Были там и несколько татар. Они считали себя мусульманами, говорили, что их родители что-то соблюдали, сами же они об исламе ничего не знали. А я говорил о том, что основа везде одна. И один только раз эта тема стала общей беседой.

   А между тем, в салаватском приёмнике мне пришлось испытать еще одну неприятность. Ещё во время голодовки я стал иногда чувствовать, что по голове у меня кто-то бегает. Потом я обнаружил, что это и есть те самые вши, которых я никогда раньше не видел. Поскольку не было расчёски, они размножались очень быстро, я вспомнил, что у одного человека, который был в камере всего один день, кто-то

  

  

   бегал по лбу. Как бы то ни было, теперь я знал, что это такое. И скоро все в камере обнаружили вшей у себя. Надзиратели вывели нас лишний раз в душ, сказали постирать одежду, но до стрижки не доходило.

   Однажды из другого крыла приёмника стали слышны крики. Кто-то, посаженный в одиночную камеру, постоянно колотил в дверь. Скоро стало известно, что это "химик". Среди надзирателей ходили разговоры, что он симулирует. Потом его перевели к нам. У него был опухший глаз, который он тер ещё сильнее. Он хотел в госпиталь. Кажется, в конце концов он всё же попал туда.

   Одновременно началось какое-то оживление кого-то отпускали кого-то привозили новых. Я чувствовал, что скоро, наверное, и мой черёд придёт. И не ошибся. Как-то утром надзиратель сказал одному из находившихся в камере собираться и добавил, что сегодня так же и меня отпустят. Хотя я уже более или менее смирился со своей участью, это слышать было очень радостно. Сразу представилась улица, по которой я иду без конвоя и дышу полной грудью. Кто-то дал мне записку, чтобы, когда я выйду, отправил бы её в письме его семье.

   И вот - это было на двадцать первый день - дверь открылась, и мне предложили собираться. Я попрощался и пошёл. Ещё предстояли формальности. И тут я заметил ехидную улыбку дежурного.

   - Так ты говоришь, что работаешь? - спросил он. - Ну-Ну!

   Как позже выяснилось, ко мне на работу пришли из милиции, директор испугался и уволил меня задним числом. /Между прочим, ему сказали, что я бродяжничаю без паспорта/. Так что я попал в неловкое положение: получалось, что насчёт работы я обмакивал. Но тогда я ещё ничего не знал. Попробовал было возразить, но - бесполезно.

   И наконец, отдав мне вещи и заполнив очередную бумагу, мне дали её для подписи, и, конечно, формулировка - о бродяжничестве и попрошайничестве была прежняя. Я теперь не помню, как же я поступил в том случае: или вычеркнул эти слова, или написал внизу, что "ознакомлен", но не подтвердил согласия с тем, что написано.

   Потом меня отвезли на машине в отделение милиции к начальнику уголовного розыска за паспортом. А дежурный был тот же, что и в тот день, когда меня задержали. Он очень удивился, что я так долго сидел в приёмнике. Может быть, он даже пожалел тогда, что не отпустил меня сразу.

   Ну, вот и всё. Наконец я шёл по улице, слегка пошатываясь от непривычки и слабости. Купил конверт и исполнил просьбу бывшего сокамерника.

   Произошла ещё радостная встреча с моими салаватскими знакомыми. Они привели меня домой, побрызгали аэрозолью и я хорошенько помылся. Это действительно была очень радостная встреча. Но и это познаётся в сравнении.

  

   Вернувшись в Ригу, я прежде всего поголодал ещё двое суток, и потом уже стал восстанавливаться заново.

   И у меня не было больше сожаления, что снова прошел

  

   60

  

   через приёмник. Я ещё раз осознал, что все было во благо. Ведь многое довелось мне таким образом понять, многое прочувствовать, оценить. И это был ещё один урок того, что не надо привязываться к своим планам и деланиям, но быть готовым идти прямым путём через все испытания.

   И еще я на практике убедился, что действительно можно обходиться без ненависти и не отвечать злом за зло. В эти два лета я получил достаточно возможностей, чтобы испытать это на себе, хотя слышать приходилось и об историях гораздо ужасней. Того, кто представляется врагом, нужно и можно любить, как об этом говорится в Нагорной проповеди. Если же тот своей ненавистью заставляет возненавидеть в ответ - это поражение. И не надо никого отождествлять с абсолютным злом. Я верю, что в каждом человеке есть доброе, что все - братья, все - дети Божьи. А если многие и полны злобы, то лишь из-за непонимания или из-за того, что кто-то вызвал в них жестокость своей жестокостью: в любом случае - по несчастию, ведь этим самым они несчастны. Всегда нужно лишь постараться понять человека - отчего он такой, почему он скрывает от себя свет, почему его жизнь такая мрачная. И как же после этого не пожалеть его? Когда же мы становимся способны к сожалению, состраданию и желанию человеку блага - мы уже любим. Это не догмат, но древний совет, как идти светлой дорогой и побеждать то, что называется адом. Разумеется, чтобы это понять, вовсе не обязательно каждому попадать в тюрьму; на каждом шагу мы сталкиваемся с людьми - с людьми разными, которые вдруг да скажут что-нибудь обидное или как-то иначе причинят неприятность. Вот тут и забота, чтобы не ответить тем же, чтобы постараться понять и простить. Но я всё же благодарен, что мне довелось испытать это в таких не совсем обычных ситуациях, которые я здесь в записях и попытался вспомнить.

  

   1986 г.

  

  

   62

  

  

  

   Эти заметки начали появляться у меня приблизительно с 1970 года /вместо дневника/. Это отголоски общения и разговоров с разными людьми, чтения книг, мои краткие из них выводы-заключения, а также собственные "открытия" того, что уже было мне знакомо, но ещё не стало родственным, и отрицание противоположного. Так что моими ориентирами являются не сами по себе эти заметки, а то, чем они вызваны, то, чем окрашены эти отклики на важные и, казалось бы, мелкие явления жизни. А заметки это, скорее, выражение реакции на ориентиры и попытки определить самочувствие, когда направление пути стало осознанным.

  

  

   Кто считает, что обрёл истину и живёт праведно, - уже изжил себя, уже пришёл. Ему некуда идти, ибо от истины не уходят. Ему незачем совершенствоваться, ибо праведность - верх совершенства. Это конец, духовный плен и духовная смерть. Эгоизм может быть ужасающе ленивым и слепым, если ему позволить замкнуться в себе и принизить духовные потребности к своему примитивному уровню.

  

  

   Иные видят в жизни только карнавал, в котором их привлекает всё внешнее нарядное и приятное. При таком взгляде можно не заметить, даже оттолкнуть от себя разум и любовь, чьи лица, лишенные привлекательных масок могут быть

  

   --------------------

   Продолжение. Начало см. "ЯП" NN 9-10.

  

  

   искажены гримасой боли. Нет в жизни горше неудачи - пройти мимо жизни.

  

  

   Нужно за всё быть благодарным жизни, даже за боль. Боль для благодарна целебна, ибо удаляет злокачественность и восстанавливает силы. Только благодарные способны осмыслить жизнь. Удел неблагодарных - страх за себя или за близких, то есть опять-таки за себя. А что для человека пагубнее страха, обессмысливающего жизнь?

  

  

   Быть счастливым и учиться чему-нибудь хорошему и нужному - понятия весьма близкие и взаимозависимые. Важно то, что каждый день быть счастливым оказывается в моей власти, потому что ежедневно могу чему-то доброму учиться.

  

  

   Почти всегда желание выглядеть хорошим является серьёзной помехой стремлению стать хорошим. Начавшись с детского послушания, когда мы еще лишены возможности защищать себя, это несоответствие между видимостью и действительностью с возрастом приводит к тому, что мы привыкаем пренебрегать собой ради мнения окружающих о себе.

  

  

   Внутренняя несвобода и внешнюю свободу норовит превратить в рабство. И наоборот: внутренняя свобода и внешнее рабство превращает в свободу, если человек готов всё отдать за неё. Мы получаем обратно то, что даем. К нам извне приходит то, что мы можем услышать внутренним слухом и на что способны откликнуться внутренним голосом.

  

  

   Страшен бывает тот, кто враждует, ещё страшнее предатель и клеветник. Трудно обезопасить себя от вражды, предательства или клеветы, но можно как бы обезвредить и не бояться их, если больше себя любить жизнь в себе и ту же жизнь в мире и бескорыстно служить ей. Бескорыстие награждает неуязвимой силой.

  

  

   Сочетание благочестия с презрением к людям, кем бы

  

   64

  

   и какими бы они ни были, - опаснейшее качество для его носителя. Такое сочетание обрекает человека на неискоренимую самовлюблённость и отдает его сознание под беспредельную власть эгоизма. Презрение к "плохим" людям способно преградить путь всякой действительной добродетели.

   /Отрицай не людей, а грехи/.

  

  

   Не следует спешить наклеивать на себя эпитет, определяющий общественную прописку или идеологическую позицию. Чем дольше обходиться без такого эпитета-ярлыка, тем больше надежды, что эпитет будет достойным. Как правило, навязанный эпитет служит казённым клеймом.

  

  

   Осуждать кого-то всегда совестно, так как право осуждать других даётся преувеличением собственных достоинств. Чужая вина должна побуждать освободиться от своих недостатков и стать поводом, если возможно, для помощи оступившемуся, хотя это особенно нелегко по отношению к обидчику. Но если слабость перетянет силу, то какова же сила?

  

  

   Старость душевная - невосприятие истины только потому, что она новая. Это внешне скрытая болезнь пренебрежений разумом, остановка внутреннего, духовного развития. Её признаками являются самодостаточность, довольство собой, отсутствие сомнений в том, в чём видится истина, а значит - прекращение движения по пути, который представляется единственно необходимым, и бездоказательное отрицание новых мыслей из-за привычки к удобным старым представлениям.

  

  

   Жалок и, бывает, страшен человек, видящий в своём страдании лишь злую несправедливость. Борясь или, как говорят, защищаясь злом против зла-страдания, такой человек сам превращается в источник зла для себя и окружающих.

  

  

   Надо бы всегда помнить о смерти, которая отнимает у человека то, что стало ненужным, как скульптор, говорят, из глыбы камня удаляет лишнее. Кто не понял значения смерти, тот ещё не осмыслил жизни.

  

  

  

   Есть в этом мире вместилище горькой печали - со злом и смертью, вместилище это - человек. Есть в этом мире и средоточие неизбывной радости - вне зла и смерти. Средоточие это - тот же человек, нужно только определить себя.

  

  

   Человек не бывает только плохим или только хорошим. Поэтому противиться можно ошибкам, а не ошибающемуся человеку. Враждуя с человеком, противишься и тому хорошему, что в нём есть, и хорошему в себе.

  

  

   В человеческом мире, в отличии от мира животных, кулаки, копыта, клыки являются принадлежностью боязливых натур, испытывающих страх и поэтому, выработавших в себе агрессивную или так называемую оборонительную установку. Моральная установка добра - всегдашнее бесстрашное радушие.

  

  

   - Мир не станет лучше, если я в ущерб себе буду хорошо поступать с другими - расхожее мнение. Но ведь если не весь мир, то сам станешь лучше, и это не ущерб, а польза. И миру тоже, ведь частица его станет лучше.

  

  

   В намерениях или в оценке своего поведения оглядываться следует не столько на людей, сколько на совесть. Люди могут чего-то не видеть, пока не понимать, а совесть всё видит и понимает, поэтому не ошибается.

  

  

   Когда в мире грязнуль /предположим на минуту такой вымышленный мир/ находится хоть один человек, проникнутый идеей чистоты и ежедневно умывающийся, - санитарию можно считать жизненным явлением. Если в мире насильников /и такой мрачный мир можно представить/ найдётся хоть кто-нибудь, кто разделяет учение любви и осуществляет его в своей жизни, - учение это является свершившимся фактом. Для жизни идеи мало только ее словесного признания пусть большинством людей, но достаточно воплощения хотя бы одним человеком.

  

  

   66

  

   Если кто-нибудь говорит, что согласен бы поступиться собой, не осуждать других, не противиться злу насилием, но не поступает так только потому, что это, мол, ни к чему не приведёт и ничего не изменит, ибо все остальные всё равно не прекратят насильничать, - то это явный и несомненный признак, что человек этот вообще пока не готов, ещё не считает для себя нужным не участвовать в зле и любить - чушь какая! - врагов, даже если бы все вокруг и стали бы поступать так. Кто почувствовал, что воровать, лгать, бандитствовать плохо, тот не смутится окружающими лгунами и бандитами. Вопрос лишь в том, считает ли человек своё решение несомненно присущим всему человечеству. Если считает, то временное одиночество не только не остановит его, но будет радовать как признак, что он свободно осуществляет в своей жизни правильный выбор, а не вынужденно следует стадному инстинкту.

  

  

   Чтобы чувствовать себя полномочным представителем всеохватной Жизни, требуется внутренняя отстранённость от себя, называемая корыстными людьми глупостью, а христианами - самоотверженностью.

  

  

   При сознании едино-душия всех людей человек не знает духовного одиночества. При этом условии он чувствует себя каплей в океане всеобщей жизни и видит себя в каждом и каждого в себе.

  

  

   Подобное причастно подобному. Моя жизнь-ручеёк стремит себя во всеобщую - в Океан. Жить истинно значит всеохватно, сочувственно радоваться даже жизни растений.

  

  

   Чтобы ориентироваться в этом пёстрой мире, встарь обращали внимание на положение внутренностей животного, на направление дыма, на слова оракула. Даже сейчас еще многие обращаются к снам, картам, хиромантии, гороскопам и т. п. А ведь верная подсказка у каждого - совесть. Она никогда не соврет, только не суетись, умей расслышать. Зачем костыли, когда здоровы ноги?

  

  

  

   Легче верится в то, что нравится, чем в то, что больно обличает. К сожалению, правда мало популярна именно из-за несовпадения истинного и привлекательного. Недаром мы с готовностью желаемое называем истинным, не замечая обычной ошибки.

  

  

   Люди и целые народы, участвующие в насильственной борьбе друг с другом, оправдывают свою деятельность отстаиванием и утверждением так называемой справедливости. Почему же в результате несправедливость в мире не исчезает, а лишь видоизменяется? Потому, должно быть, что человеческая справедливость в корне своём глубоко эгоистична, являясь одеждой себялюбия. А всякая победа в борьбе себялюбий устанавливает несправедливость. Скорее всего, высшая справедливость заключается в отказе от справедливости по отношению к себе. Только такой отказ утверждает вместо ненависти любовь.

  

  

   Столкновение в борьбе двух зол является для каждого из них оправданием своего существования, ибо каждое считает себя праведным, а противное - вредным. В случае победы зла над алом победившее не уничтожает побеждённое, а вбирает его в себя набухая и растворяясь. Не хочется, неприятно в серьёзных делах выбирать из двух зол меньшее, как советует расхожая мудрость: при выборе любого зла кажется, что делаешь добро.

  

  

   В отличие от принадлежности к родине, к своей стране, патриотизм - любовь к "своему" государству - обрекает человека на эгоистическую слепоту. Казенная - позиция, определяемая патриотизмом, порочна отсутствием нравственного выбора и поэтому попахивает безнравственностью. Любовь к родине не нуждается в пропаганде, любовь к государству без усиленной пропаганда заглохла бы. И чем менее государство заслуживает уважения, тем оно громче и настойчивее культивирует это массовое себялюбие, лживо называя себя отечеством. Стыдно говорить "я лучше всех", но похвальным считается крик "мы лучше всех". Так личный эгоизм находит для себя удобную почву в государственном эгоизме.

  

  

   68

   Когда думаешь, что сам лучше других, что вон те люди хуже, что они лишены каких-то хороших качеств, что им свойственны дурные поступки, и потому сердишься на них всего, - то, чаще всего, думаешь и, что печальнее всего, говоришь так потому, что менее искренен и более труслив, чем те, кого осуждаешь. Зло на других часто возникает из зависти, что не обладаешь такими же возможностями проявлять те же качества подобными же поступками. Хороший человек не сердится на других за плохие поступки, а испытывает жалость и готовность помочь им увидеть себя.

  

  

   Быть праведником только потому, что не имел возможности согрешить, - невелика заслуга. А именно таким праведникам свойственно порицать других за ошибки. Вообще же праведность не склонна осуждать.

  

  

   Когда нас учит кто-то, это утомляет и вызывает сопротивление. Когда учимся у кого-то, это доставляет удовольствие. То и другие - учёба, разница только в результате.

  

  

   Чувство такта и меры должно подсказывать, что естественная потребность учиться, то есть распространять других на себя, еще не даёт права учить, то есть распространять себя на других.

  

  

   Из замечания Кьеркегора об отношении Евангелия к человеку и толпе можно заключить, что это качественно разные явления. Человек может захлебнуться и утонуть в потерявшей рассудок толпе, но способен и выплыть из неё к берегу разума. Если так, то стать человеком ценнее, чем остаться элементом толпы. Толпа всегда более или менее временна, а перед человеком - в каком-то смысле - открыта вечность.

  

  

   Недалёкие себялюбивые люди обычно считают, что тот, кто смог интеллектом подняться выше их уровня, тем самым унизил их. Куда уместнее другое. Кто возвысился, тот возвышает и тебя, ибо всё хорошее в мире общее, а не личное. Иди за ним, если можешь. Кто опустился, вот тот унижает и тебя, ибо всё плохое в мире тоже общее. Помоги ему, если можешь.

  

  

   Не оставайся навсегда в какой-нибудь придорожной харчевне. Жизнь - не гостиница, а бесконечная дорога. И хлеб твой насущный; которого жаждешь, не в каком-то одном месте, а всюду - в дороге, в попутчиках, в тебе.

  

  

   Стр.

   Д.Иванютенко. Письмо к другу 2

   Из почты "ЯП" 6

   Овидий. "Полно вам, люди..." 8

   В.Тхоржевская. "Цепь зла" 10

   Лев Толстой и общины 11

   Малоизвестные воспоминания: Н. Ли Холт. С Махатмой Ганди 14

   З.Грабнер. "Час искушения" 19

   Концепции ненасилия 21

   Шаги демилитаризации 28

   Ислам. Диалог возможен 32

   М.Павлова. Бахаизм: преемственность идеалов мира

   и справедливости 37

   Г.Мейтин. Два лета /окончание/ 39

   Ю.Владев. Ориентиры /продолжение/ 62

  

  

  

  

   Адрес редакции:

   Телефон:

   Редактор

  

  Георгий Мейтин