Туган-Барановский Михаил Иванович - Утопический и критический социализм

представляют собой изумительнейшую смесь самых трезвых, реалистических построений с порывами самой необузданной фантазии. Что может быть утопичнее его приглашения открыть подписку над могилой Ньютона и таким путем преобразовать мир? Или его позднейшие мечты о передаче духовной власти ученым, а светской - промышленникам? Правда, он не создал таких детальных планов будущего общественного устройства, какие мы находим у других утопистов, например, у Оуэна или Фурье. Не кто иной, как Сен-Симон, признал глубокую истину, что конституция государства должна быть не изобретена, а открыта. Но всякий, знакомый с сочинениями великого мыслителя, согласится, что сам автор не был верен своему тезису. Фантазия постоянно влекла его к мечте и утопии. Экстаз был привычным состоянием души Сен-Симона, а в состоянии экстаза легче создавать воздушные замки, чем готовить кирпичи для жилых построек.

   Отвращение Сен-Симона к организованной политической борьбе и вообще к политике также сближает его с другими утопистами. Как Оуэн обращался со своими проектами к государям Европы, так и Сен-Симон упорно пытался убедить Людовика XVIII, что собственный интерес французской монархии требует отождествить ее дело с делом всего народа. Наш утопист не понимал, что политика королевской власти диктуется только реальным соотношением общественных сил, тесно связавшим во Франции дело Бурбонов с феодальной аристократией. Подобно Оуэну, Сен-Симон признавал только один путь социального преобразованная - путь мирной пропаганды новых идей. "Новое христианство" достигнет господства так же, как и старое, - силой внутренней правды и высшей красоты своего учения. "Новые христиане могут стать мучениками, но они никогда не будут палачами". Богатые классы сами придут к убеждению, что их интересы не пострадают от преобразования общества на началах новой заповеди - "улучшения участи беднейшего класса", так как при новом общественном устройстве, благодаря общему росту богатства и нравственному улучшению человечества, выиграют все классы населения.

   Но, однако, в чем же заключается этот новый общественный строй, эта промышленная система, апостолом которой выступил Сен-Симон? Сам он не дал на это ясного ответа.

   И если бы он не оставил после себя школы, продолжившей дело учителя, то сен-симонизм следовало бы считать скорее замечательной историко-философской теорией, чем определенной социалистической доктриной.

   Умирая, Сен-Симон сказал ученикам, что вся его жизнь резюмируется одной мыслью: обеспечить всем людям возможно большее развитие их способностей, и указал способ, которым можно достигнуть этого, а именно - организацией особой партии рабочих. Завещание это было воспринято небольшой кучкой учеников, обладавших тем даром, который Сен-Симон ценил выше всего - даром энтузиазма. Во главе сен-симонистов стояло двое людей - Базар и Анфантен.

   Первый был долгое время политическим заговорщиком и одним из вождей так называемых карбонариев. Сделавшись сен-симонистом, он не утратил своего революционного темперамента и политических интересов. Это была чрезвычайно замечательная личность и по уму и по характеру. Второй был чужд политической жизни и видел в сенсимонизме преимущественно новое нравственное учение и новую религию. Анфантен был во всех отношениях ниже Базара.

   До революции 1830 г. сен-симонисты почти не обращали на себя общественного внимания. Но вот трон Бурбонов опрокинут, и Франция должна выбрать себе новый государственный строй. Через несколько дней после революции парижане увидели на стенах домов манифест никому неизвестной школы или секты, подписанный именами "Базар - Анфантен, провозвестники учения Сен-Симона". В манифесте требовалось уничтожение всех привилегий рождения, в том числе и наследственной собственности, провозглашался новый принцип распределения: "от каждого по его способности и каждому до его делам" и возвещалось в пророческом тоне много другого, столь же странного и непонятного. Манифест вызвал удивление и смех, но о сен-симонистах заговорили даже в палате депутатов, где некоторые представители народа сочли весь этот эпизод достаточно серьезным, чтобы обратить внимание правительства на опасность для общественного порядка от пропаганды новой секты.

   Первые годы июльской монархии были коротким временем быстрого расцвета и столь же быстрого падения сен-симонистской школы. Восторженная речь, смелые и новые мысли, высказываемые в блестящей и образной форме, указывавшей на душевный подъем и глубокую веру, - все это не могло не заинтересовать публику. Некоторая театральность и искусственность сен-симонистского культа привлекла праздных любопытных. Не только в Париже, но и в провинциальных городах возникло несколько центров сен-симонистской пропаганды. В Тулузе, Монпелье, Дижоне, Лионе, Меце образовались церкви сен-симонистов, тесно связанные с главной церковью в Париже. Проповеди Базара и Анфантена собирали тысячи народа. Много талантливых и достаточных людей вошло в общину Сен-Симона. "Оставляя свои занятия, свои стремления к богатству, свои привязанности детства,- говорит Луи Блан в своей известной "L'histoire de dix ans",- инженеры, артисты, медики, адвокаты, поэты приходили сюда, чтобы соединить свои благороднейшие надежды... Это был опыт религии братства!.. Отсюда отправлялись миссионеры, чтобы сеять слово Сен-Симона по всей Франции, и эти миссионеры везде оставляли свои следы: в салонах, замках, отелях, хижинах. Одними они были встречаемы с энтузиазмом, другими с насмешкой или враждой. Но миссионеры были неутомимы в своей деятельности".

   Инженеры, медики, адвокаты, поэты... а рабочие? Отчего о них не упоминает Луи Блан? Исполнилось ли предсказание великого учителя?

   Нет. В противоположность оувэнизму, сен-симонизм остался до конца чуждым рабочему классу. Это было чисто интеллигентское движение, объединившее в себе на некоторое время многих талантливых людей из достаточных классов. Из среды сен-симонистов вышли блестящие ученые, философы, публицисты, но никакого прямого влияния на рабочее движение сен-симонизм не оказал. Сенсимонизм был слишком аристократичен - отрицая родовую аристократию, Сен-Симон провозгласил аристократию духа - ума и таланта. Гениальный автор "Нового христианства" был чужд практической жизни, и потому из его дела не могло получиться практических результатов.

   "Семейство" Сен-Симона получило характер правильно организованной религиозной общины. Анфантен и Базар получили титулы "верховных отцов". Анфантен венчал сен-симонистов, совершал религиозные обряды при погребении. В мастерских общины работало временами до 4000 человек, а ежегодный бюджет ее превышал 200.000 франков. Но все эти успехи были мимолетны. Уже в конце 1831 г. в "семействе" произошел раскол: верховные отцы, Базар и Анфантен, решительно разошлись по вопросу о положении женщины в новой церкви. Анфантен утверждал, что мужчина и женщина составляют один нераздельный социальный индивид, почему во главе церкви должна стоять пара, из мужчины и женщины. Вместе с тем он провозгласил новое нравственное учение - reabilitation de la chair (восстановление прав плоти). И тело, и дух равно прекрасны, - чувственность так же законна и нравственна, как и стремления нашего духа. Базар, отказавшийся принять это учение, должен был выйти из "семейства " и скоро умер.

   Анфантен остался главой церкви. Пустое кресло, стоявшее рядом с ним в собраниях общины, красноречиво говорило, что церкви не хватает подруги верховного главы - женщины первосвященника. Наступает последний и самый грустный период истории сен-симонизма. Возвышенное учение вырождается в смешной фарс. Община повсюду ищет женщины, согласной и достойной занять высокое место матери сен-симонистов. Делается все возможное, чтобы привлечь эту недосягаемую и недоступную женщину. К ней обращаются с горячими мольбами в религиозных собраниях, ее ищут на балах, устраиваемых "семейством" специально с этой целью, для ее отыскания устраиваются поездки в разные города Франции. Не мешает заметить, что тот, подругу которого так пламенно искали - Анфантен - был молодым и очень красивым мужчиной с черными глазами и выразительными чертами лица. В этих поисках расходуются значительные суммы, собранные путем пожертвований разных богатых людей, сочувствовавших сенсимонизму.

   Затем следует финансовый крах, и "семейство" оказывается несостоятельным. Но история последних, жалких дней сен-симонизма еще не кончена. Несколько десятков оставшихся до конца верными адептов Анфантена удаляются со своим учителем во главе в его наследственное имение Менильмонтан вблизи Парижа и устраивают последнюю сен-симонистскую общину. Не видно, чем занимались члены этой общины; как кажется, главное внимание было обращено на внешность, которой Анфантен стремился поразить воображение соседей и этим снова привлечь к себе охладевший общественный интерес. Был выдуман для членов "семейства " особый живописный костюм, было обращено особое внимание на куафюру: мужчины носили бороды, что было в то время большой редкостью, и волосы до плеч. Работали мало, но зато тщательно заботились о том, чтобы обставить работу возможно красивее, привлекательнее и эксцентричнее, во время работы пелись особые песни, совершались особые обряды. Живой дух совершенно отлетел от сен-симонизма, и идейное движение угасло среди пошлости и актерства.

   Окончание пьесы вышло эффектным: в дело вмешался суд и доставил Анфантену возможность еще раз покрасоваться перед публикой.

   Менильмонтанское "семейство" подверглось обвинению в безнравственности и пропагандировании вредных учений. Члены "семейства" отправились в суд, пришедшийся им как нельзя более кстати, живописной процессией со своим "отцом" Анфантеном во главе. Судебный диалог был в таком вкусе.

   Председатель (обращаясь к Анфантену): "Не называете ли вы себя отцом человечества?"

   Анфантен: "Да, я называю себя отцом человечества".

   Председатель: "Не утверждаете ли вы, что вы живой закон?"

   Анфантен: "Да, я утверждаю, что я живой закон", и т. д. и т. д."

   Анфантен пробовал силу своего взора, который он имел претензию считать неотразимым, на судьях и присяжных. Судьи сердились - Анфантен видел в этом доказательство действительности своих приемов. "Я вас покорил!" - обратился он к присяжным. Последние ответили ему присуждением главы и адептов менильмонтанского "семейства" к тюремному заключению.

   Этим и закончилась история сен-симонистского "семейства". Но история сен-симонизма, как определенного круга идей, не завершилась и поныне. Мы уже говорили, что так называемое материалистическое понимание истории есть не что иное, как дальнейшее развитие некоторых мыслей Сен-Симона.

   Во главе учеников Сен-Симона стоял, как мыслитель и теоретик, Базар. Он был главным автором коллективного труда школы "Exposition de la doctrine de Saint-Simon". Это в полном смысле замечательное произведение, стоящее на уровне лучших работ учителя.

   В истории человечества, - говорит Базар, - можно подметить смену двух различных состояний общества, двух различных периодов - органического и критического. В период органический человеческое общество, в своей массе, религиозно и управляется единой верховной доктриной, господствующей в умах и руководящей деятельностью каждого отдельного человека. Общество образует собой связуемое общей верой целое. В критический период общая вера, религия утрачивается, и общество превращается в собрание отдельных личностей, преследующих разные цели и потому неминуемо приходящих к столкновению между собой. История показывает, что и органический и критический периоды уже дважды сменяли друг друга. Первый органический период продолжался в древней Греции до возникновения первых философских систем. Политеизм был господствующей религией, признаваемой как высшими, так и низшими классами населения. Политический и социальный строй был также прочен и устойчив, как и религиозные верования. Но новые философские учения поколебали наивную веру в олимпийцев. Наступил критический период, выразившийся в упадке древней религии и распадении прежнего общественного строя. Христианство снова вернуло человечество в органический период. Опять единая верховная религия подчинила себе ум и душу человека, и люди объединились в одном общем чувстве, в одной общей вере. Средневековый строй был высшим выражением органического периода христианства. Но вот уже несколько веков, как христианство вступило в критический период, начавшийся с Лютера и реформации. Французская революция была кульминационным пунктом этого критического периода. Прежний социальный строй, основывавшийся на преобладании церкви и феодальной аристократии, окончательно рухнул. Революция превосходно исполнила свою отрицательную задачу - она нанесла смертельный удар старому режиму. Но совершила ли она что-либо положительное?

   Нет и нет. Наше время характеризуется общественным разложением, расстройством и анархией во всех областях жизни. Лозунгом нашего времени является знаменитое изречение - laissez faire, laissez passer. Экономисты вообразили, что личный интерес всегда совпадает с общим интересом. Но это неверно. Разве, например, введение машин не противоречит интересам тех рабочих, которые вытесняются машиной? На это экономисты возражают, что машины приводят к развитию промышленности и в будущем дадут новые источники заработка для населения. Но если бы даже это было верно, - чем будут существовать рабочие в переходное время? Не дождавшись лучшего времени, они умрут от голода. Руководители современного общества провозгласили "sauve qui peut!" (спасайся, кто может!), - и великая человеческая семья распалась на отдельных лиц, взявших себе девизом: "каждый - за себя, Бог - ни за кого".

   Любовь отлетела от людей, и грубый эгоизм воздвигнул свой храм в современном обществе. Религиозное чувство угасло и с ним вместе исчезла преданность общим интересам. Средние века, несмотря на невежество народа, несмотря на свирепствовавшую национальную вражду, могли подвинуть народы Европы к одной общей великой цели, - например, к освобождению гроба Господня. Теперь такой общей цели нет и быть не может, ибо нет общей веры. Французская революция поставила знак минуса перед всеми членами символа веры средних веков, но нового символа веры не дала.

   "Историки, - продолжает Базар, - любят объяснять великие события случайными причинами. Они любят ссылаться на появление гениального человека, случайное научное открытие. Историки не видят в этих фактах следствия общественного состояния, сделавшего данные факты необходимыми, не видят, что каждое развитие есть необходимый результат предшествовавшего развития, каждый новый шаг обусловлен предшествовавшими шагами. Французская революция, с точки зрения таких историков, была вызвана расточительностью двора, легкомыслием Калонна, расстройством финансов, причем только самые глубокие из таких историков доводят свои исследования до эпохи разделения Польши. Это-то понимание истории привело к известной пословице: "Aux grands effets - petites causes" (у великих событий - малые причины). Но история, изучаемая по нашему методу, есть нечто совсем иное, чем волнующий воображение рассказ о драматических фактах прошлого. Для нас история - таблица последовательной смены физиологических состояний человеческого рода, рассматриваемого в своем коллективном существовании. Такая история - точная наука".

   Эта история учит нас, что в основе всех известных нам общественных организаций лежала и лежит эксплуатация одних общественных классов другими. На почве этой эксплуатации вырастает классовый антагонизм, проникавший во все времена общественную жизнь. Задача будущего заключается в замене эксплуатации человека эксплуатацией человеком природы, причем начало ассоциации должно заменить начало антагонизма. И эта задача предписывается самой историей, ибо если мы обратимся к истории, то увидим, что область антагонизма постоянно ограничивается, а ассоциация - расширяется. Как ни тягостно современное положение рабочего класса, прежде оно было еще хуже. Современные отношения рабочего к хозяину суть результат долгого развития, первой ступенью которого было рабство. Затем положение раба улучшилось - он превратился в крепостного. Личное освобождение рабочего и переход его к работе по найму были дальнейшим улучшением его участи и уменьшением антагонизма между господствующими и подчиненными классами. История говорит следовательно, что хотя эксплуатация человека человеком и не исчезла, но все же историческое развитие выражается не ростом, а ослаблением эксплуатации. Современному человечеству остается сделать последний шаг - совсем и навсегда покончить с эксплуатацией. Социальные антагонизмы должны исчезнуть и начало ассоциации должно стать единственной основой общественного устройства.

   На чем же покоится эксплуатация в современном обществе? На это Базар дает категорический ответ: "На господствующей организации права собственности". Обыкновенно думают, что право собственности есть нечто незыблемое и не изменяющееся во времени. Это совсем неверно: право собственности, как и все другие общественные институты, подлежит закону развития. Государственная власть во все .времена регулировала право собственности, а также предметы, которые могут быть предметом собственности, а также определяла и самое содержание этого права. Первоначально предметом собственности мог быть человек, теперь человек изъят из области права собственности. Раньше собственность передавалась по завещанию совершенно свободно, затем было учреждено право первородства, и, наконец, французская революция установила равный раздел наследства между детьми. В современном хозяйстве право собственности, в сущности, есть не что иное, как привилегия получения дохода, не основанного на труде, - процента или ренты. Но значение такой привилегии уменьшается по мере прогресса хозяйства благодаря сопутствующему этому прогрессу падению процента на капитал.

   Современному обществу предстоит осуществить последнюю и окончательную реформу права собственности, а именно совсем уничтожить право наследства. Единственным наследником всего национального имущества должно стать государство.

   Современный хозяйственный строй покоится на принципе свободы конкуренции. Но свободная конкуренция есть не что иное, как новая форма беспощадной войны всех со всеми. Неограниченное господство свободной конкуренции приводит к подавлению слабых сильными, перепроизводству товаров и промышленным кризисам, от которых всего больше страдают рабочие. Государство должно положить конец этому порядку вещей и заменить господствующую анархию производства планомерной организацией производительных сил общества в интересах многоочисленнейшего и беднейшего класса общества - рабочих. Задача эта будет осуществлена, когда в руках государства как единственного наследника, сосредоточатся все средства производства страны. Тогда государство получит возможность распределять эти средства производства между отдельными группами производителей соответственно способностям и потребностям каждой группы. Верховным принципом распределения будет правило: "от каждого - по его способностям, каждой способности - по ее делам". Более способные и полезные работники должны и получать больше; им должно принадлежать и руководительство работами. Распределение средств производства между производителями могло бы совершаться при посредстве центрального национального банка, который должен находиться в тесной связи с местными банками, а через посредство их-со всеми группами производителей.

   Социально-политическая программа сен-симонистов была формулирована ими, в сжатой форме, в одной из статей их органа "Le Globe" следующим образом:

   "Мы стремимся к уничтожению всех наследственных привилегий, без исключения; мы стремимся к освобождению рабочих и прекращению праздного существования на счет рабочих; мы стремимся к тому, чтобы почет, уважение, благосостояние доставались в удел лишь тем, кто питает общество, просвещает, возвышает его своим вдохновением - иными словами, производителям, ученым, артистам; мы стремимся к тому, чтобы жатва доставалась тому, кто посеял, чтобы плоды трудов рабочих классов не поглощались праздными классами, ничего не делающими, ничего не знающими, ничего не любящими, кроме самих себя; мы хотим общественного строя, всецело основанного на принципе: от каждого - по его способностям, каждой способности - по ее делам; мы хотим постепенного уничтожения всех налогов, которые труд уплачивает праздности под различными названиями - арендной платы, наемной платы, процента на капитал".

   Таково было учение сен-симонистов. Все наиболее существенное, характеризующее современный социализм и в области критики капиталистического строя и в области положительных требований, было намечено школой Сен-Симона.

  

   Давно замечено, что гениальные люди сплошь и радом кажутся современникам дураками. И это прискорбное недоразумение, от которого страдают обе стороны, объясняется не только тупостью и ограниченностью людей золотой середины, создающих общественное мнение. Гениальные люди нередко обладают крайне неуравновешенными натурами; их мысль не горит ясным и спокойным пламенем, как у простых талантливых людей, не владеющих высшим небесным даром вдохновения, а дрожит и трепещет, то вспыхивает ослепительным светом, то гаснет и обволакивается дымом. Отличительной чертой гения является бесстрашная смелость мысли, дерзновенье, не отступающее ни перед какими трудностями. Это дерзновение открывает гениальному уму великие тайны мира; но оно же может завести и в такие дебри нелепости, в которые никогда не попадут люди здравого смысла, не мудрствующие лукаво и идущие проторенной дорогой. Заметить эти нелепости нетрудно, - и здравый смысл хохочет над глупостью гения.

   Таким гением, давшим пищу остроумцам многих поколений, и был Фурье. Высмеять его нетрудно. Он достигал предела нелепости, за которым уже начинается настоящая болезнь - безумие. Он совершенно серьезно утверждал, что через некоторое время морская вода превратится в приятный напиток вроде лимонада, что на земле появятся новые животные - антильвы и антитигры, - которые заменят людям лошадей и будут в несколько часов перевозить седоков из Парижа в Лион, антикиты, которые будут тащить на буксире корабли по морю, и т. п. Он высчитывал что в будущем социальном строе можно будет погасить весь огромный английский государственный долг половиной куриных лиц, ежегодно производимых в фаланстерах. Все работы по ассенизации и очистке от грязи помещений фаланстера Фурье возлагал на "маленькие орды" (ptites hordes) детей, которые под предводительством "маленьких ханов" будут добровольно, из любви к грязи и пачкотне, исполнять эти обязанности, представляющиеся столь мало привлекательными современному человеку.

   Самым строгим объяснением всего этого было бы признание Фурье сумасшедшим. Но нет никаких оснований предполагать у него психическую болезнь - во всяком случае, она не проявлялась у него ни в чем ином, кроме сочинительства указанного рода. Все заставляет думать, что автор всех этих небылиц был в медицинском смысле человеком вполне здоровым.

   Но если так, то не был ли он просто "идиотом", каким его решительно объявляет известный Евгений Дюринг в своей "Истории национальной экономии и социализма"? Но такой приговор о писателе, могущественно повлиявшем на общественные движения своего времени, создавшем огромную школу, относившуюся к своему учителю с благоговением, писателе, остающемся и поныне, через много десятков лет после смерти, одним из самых славных социальных мыслителей всего мира - не может затронуть Фурье и свидетельствует лишь о легкомыслии или дурном вкусе самого Дюринга. Только сильный ум может подчинять себе умы других людей, - а этот "идиот" владел как никто, умами многих и многих тысяч людей, и не просто людей толпы, а лучших и талантливейших представителей человеческого рода, не только на своей родине, но и всюду, где шевелилась мысль человека, и где жизнь выдвигала те же вопросы, которые волновали и великую душу Фурье.

   Нам остается одно: не смущаться странностями и нелепостями, которые мы можем найти на страницах Фурье, и твердо помнить, что писателя следует судить не потому, что он не дал, а потому, что он дал. Космогония Фурье - его рассуждения о морском лимонаде и антильвах - никуда не годится. Много слабого, а подчас и детски наивного, смешного содержится и в его социальной доктрине. Но все это не мешает последней быть, наряду с учением Сен-Симона, - одним из самых поразительных созданий человеческого гения, - какие мы только знаем. Знаменитый германский ученый Лоренц Штейн никак не может быть заподозрен в особом пристрастии к социальному утопизму. И тем не менее, Штейн дает следующую характеристику исторического значения Фурье: "Ни в одной стране, - говорит Штейн, - не появлялось сразу двух таких замечательных людей в истории общества, как Сен-Симон и Фурье. Оба они не были поняты своим временем, оба стремились с непоколебимой верой к своей цели, оба умерли без всякой другой награды за работу своей жизни, кроме внутреннего удовлетворения. Им обоим принадлежит слава стоять на пороге нового времени, сущность и противоречия которого они одни, среди всего своего народа, поняли вполне ясно и заявили об этом с полной определенностью. Им обоим нет места в обычной истории, но когда будет понята история общества, они займут в ней более почетное место, чем кто-либо иной".

   Жизнь Фурье (1762-1873) также скудна и лишена ярких красок, как богата красками жизнь Сен-Симона. О ней совсем нечего рассказать. Вся биография его исчерпывается несколькими анекдотами, которые всегда пристают к памяти великих людей и, по большей части, ничего не характеризуют. Мы знаем о Фурье, что он происходил из купеческой семьи, был очень беден, долгое время жил скудным заработком приказчика в лавке и не был женат. Быть может, именно вследствие бессодержательности, однообразия и серого тона его собственной скучной и неинтересной жизни, он с такой поразительной яркостью рисовал прелести будущего социального порядка, красоту фаланстера, гармоничную организацию в нем работ, сопровождаемых музыкой, пением, красивыми процессиями, не могущих никогда наскучить и дающих все новую и новую пищу уму и воображению. Читая эти описания, легко понять как мог Фурье выносить в течение многих лет монотонное существование за купеческим прилавком; его дух был далеко от этого прилавка - от ничтожного мира, в который поместила его судьба, - и он жил в созданном им самим и блещущем всей радугой цветов прекрасном мире будущего.

   Первая работа Фурье "Theorie des quatrc mouvements" (1808) была посвящена, главным образом, его космогоническим мечтаниям, образчики которых мы видели. Тем не менее, уже в этой работе были намечены некоторые мысли относительно нового устройства общества на началах ассоциации, более полно развитие во втором и главном труде Фурье "Traite de I'assosiation domestique agricole" (1822). Новая доктрина получила свое завершение в вышедшей через несколько лет его последней, большой книге "Nouveau monde industriel" (1829). В "Трактате о домашней земледельческой ассоциации" Фурье подробно, до мельчайших деталей изложил план организации производительно-потребительной ассоциации, ячейки будущего социального строя. Для первого приступа к устройству фаланстера (так назвал Фурье здание, в котором должна найти помещение эта ассоциация будущего), требовалась сущая безделица - миллион франков. Наивный мечтатель напечатал приглашение богатым людям, располагающим деньгами, доставить ему этот миллион. И в течение целого ряда лет Фурье оставался в определенный час дома и ждал мифического капиталиста, долженствовавшего превратить мечты в действительность и дать деньги для постройки первого социального дворца.

   Этот капиталист, увы, не явился. Но все же такая горячая вера и такой пламенный призыв не остались без отклика. Вокруг Фурье стали группироваться поклонники и ученики. Среди них нашлись люди достаточные, не располагавшие, впрочем, требуемым миллионом. Один из них имел большое имение и предложил его для устройства фаланстера. Началась постройка здания, но по недостатку средств дело не было доведено до конца. Эта неудачная попытка осуществления на опыте идей Фурье была далеко не единственной. В Америке возникло довольно много общин последователей нашего утописта, просуществовавших, впрочем, недолго, и имевших такой же конец, как знаменитая "Новая Гармония" Оуэна.

   Впрочем, если до постройки фаланстера дело и не дошло, то идея устройства огромной производительной ассоциации, живущей в одном здании и сообща организующей свое потребление, не осталась без некоторого практического осуществления. В одном из северных департаментов Франции процветает уже много лет замечательное предприятие такого рода - знаменитый "фамилистер", устроенный горячим поклонником Фурье, богатым фабрикантом Годеном, владевшим крупным металлургическим заводом. Годен построил для рабочих здание, несколько напоминающее по плану фаланстер, и передал на льготных условиях завод и все постройки ассоциации рабочих. Опыт оказался до известной степени, удачным: правда, большая часть рабочих на заводе в настоящее время не принадлежит к ассоциации и работает по найму, но все же несколько сот рабочих входят в состав ассоциации (всего на заводе рабочих около двух тысяч), и завод идет в коммерческом смысле вполне хорошо, постоянно расширяя свои обороты.

   Разумеется, все это бесконечно далеко от проектированных Фурье фаланстеров - еще дальше, чем современные потребительные общества от кооперативных общин Оуэна. Жизнь безжалостно урезывает и искажает утопию. Но даже и в таком искаженном виде утопия не проходит бесследно для жизни, а возвышает и облагораживает ее.

   Но сила фурьеризма, как общественного движения, заключалась не в подобных, в общем, все же неудачных опытах. Фурьеризм стал приобретать значение в политической жизни Франции в конце 30-х годов, после окончательного крушения сен-симонизма. Во главе школы, после смерти учителя, стал талантливый и энергичный Виктор Консидеран. Его книга "Destine Sociale", выдержавшая 3 издания, является бесспорно лучшим изложением социальной доктрины Фурье, освобожденной от мистического бреда и космогонических и иных нелепостей, присущих сочинениям этого последнего. В 30-х и 40-х годах фурьеристы имели несколько довольно распространенных периодических органов. Фурьеризм был самым влиятельным социалистическим направлением во Франции в эпоху февральской революции, когда, хотя и на короткое время, парижские рабочие стали господами положения. Революция доставила кратковременное торжество одному из основных правовых требований, выдвинутых школой Фурье, - так называемому праву на работу. Право на работу и организация труда вот два наиболее популярных лозунга 40-х годов. Что касается права на работу, то эта идея, без сомнения, принадлежит Фурье, причем выдающуюся роль в распространении ее в массах сыграла книга Консидерана "Theorie du droit de propriete et du droit au travail". Вторая 1дея - организации труда - исходила от сен-симонистов и была воспринята в 40-х годах многими писателями, в том числе и Луи Бланом, замечательным ученым, историком и общественным деятелем, любимцем парижских рабочих и одним из членов временного правительства, в руки которого перешла власть после крушения трона Луи-Филиппа.

   Одним из первых актов временного правительства было торжественное провозглашение права на работу. Луи Блан в своей "Истории французской революции 1848 г." рассказывает следующим образом об обстоятельствах, вызвавших издание знаменитого декрета:

   "Во вторник, 25 февраля, мы (члены временного правительства) были заняты обсуждением организации мэрий, как вдруг ратуша наполнилась страшным шумом. С треском распахнулась дверь и перед нами появился человек, с ружьем в руках... Кто его послал? Что ему было нужно? Он заявил, что его послал народ, указал повелительным жестом на переполненную толпой площадь перед ратушей и потребовал, - сильно стукнув прикладом ружья о пол, признания права на работу... Ламартин старался успокоить пришельца. Со сладкой миной подошел он к нему и пустил в ход все обычные ресурсы своего красноречия. Марш - так звали рабочего - посмотрел на него с явно нетерпеливым видом. Он еще раз стукнул ружьем о пол и сердито вскричал: "Довольно слов!". Я поспешил к ним, отвел Марша к окну и написал тут же, перед ним, следующий декрет, к которому Ледрю Роллен прибавил последний пункт:

   "Временное правительство французской республики обязуется обеспечить рабочему существование работой.

   "Оно обязуется обеспечить работу всем гражданам; оно признает, что рабочие должны образовывать ассоциации между собой для того, чтобы пользоваться плодами своих трудов".

   "Временное правительство возвращает рабочим, по праву, миллион, следуемый по цивильному листу короля".

   Через несколько дней этот декрет был опубликован в "Мониторе". Естественным последствием его была, организация временным правительством "национальных мастерских" и разного рода общественных работ в обширных размерах, для исполнения взятого государством на себя обязательства - доставить работу безработным, число которых, под влиянием промышленного кризиса и застоя в делах, было громадно. Мы не будем останавливаться на истории национальных мастерских, которые всего менее могут считаться серьезным опытом государственной организации промышленных работ. Как известно, большинство членов временного правительства относилось к мастерским крайне враждебно и только - под влиянием страха перед парижскими рабочими признало право на работу и организовало национальные мастерские, имея при этом тайную цель доказать неудачей последних неосуществимость подобных предприятий. Около сотни тысяч парижских рабочих находили небольшой заработок в национальных мастерских, в которых не производилось никакой серьезной работы; дело свелось к тому, что парижский пролетариат просто-напросто получал содержание из средств государственного казначейства, как бы состоял на государственной пенсии. Подобное положение вещей не могло долго продолжаться, и как только правительство окрепло, оно поспешило распустить мастерские, что, в свою очередь, повело к страшным июньским дням, безнадежному и тем более отчаянному восстанию парижских рабочих, которое было подавлено со свирепостью, исключительной даже для гражданских войн. Наступила реакция, унесшая все социальные завоевания февральской революции, в том числе и право на работу, - обязательство, принятое на себя в трудную минуту республиканским правительством, не придававшим этой вынужденной словесной уступке серьезного значения, никогда не думавшим о выполнении своего обязательства, да и не имевшим возможности его выполнить, ибо действительное осуществление права на труд потребовало бы глубочайшего преобразования всего капиталистического хозяйства, для чего время - в эпоху революции 1848 г. - еще далеко не созрело.

   В кратковременную, но такую прекрасную, революционную весну 1848 г. идеи Фурье были главным ферментом социального брожения. Луи Блан проектировал даже нечто вроде фаланстеров - устройство в Париже, в рабочих кварталах, - на государственный счет 4 обширных зданий, в которых могло бы поместиться в каждом до 400 рабочих семейств. В этих зданиях, устроенных не только с комфортом, но и даже с роскошью, рабочие должны были пользоваться выгодами потребления в крупных размерах, общественной организации приготовления пищи, отопления, освещения, стирки белья и пр. Проект этот не был осуществлен.

   Точно также влиянию фурьеристских идей следует приписать и энергичное движение того же времени направленное к учреждению разного рода производительных ассоциаций - организаций рабочих, предпринимающих за свой общий счет, без участия хозяина, производство на продажу или для собственного потребления тех или иных продуктов. В 1848 г. среди французских рабочих возникло более сотни подобных ассоциаций, большинство которых распалось, но некоторые сохранились и до настоящего времени и процветают, утратив, правда, свой первоначальный характер и только тем отличаясь от обыкновенных капиталистических товариществ, что большинство пайщиков их принимает личное участите в работе. Вообще, как показывает опыт, производительные ассоциации рабочих только в том случае могут, не превращаясь в капиталистические товарищества, иметь успех, если они связаны с потребительными обществами. В этом последнем случае производительное предприятие принадлежит на правах собственности потребительному обществу. Рабочие работают по найму общества, являющегося их предпринимателем и хозяином. Поэтому мастерские потребительных обществ (например, бельгийские кооперативные булочные и пр.) не могут считаться в строгом смысле слова производительными ассоциациями, характерным признаков которых является отсутствие хозяина и работы по найму. Что же касается до собственно производительных ассоциаций, то в развитых капиталистических странах жизнь приводит к одному из двух: или к крушению предприятия или же к превращению его в замкнутую компанию пайщиков-хозяев, имеющих наемных рабочих и, следовательно, уже не составляющих производительной ассоциации в чистом виде.

   После февральской революции фурьеризм быстро сходит со сцены. Посмотрим же, в чем заключалось это учение, обаяние которого чувствовалось далеко за пределами Франции и отзвуки которого доходили даже до нашей родины.

   Мы ставим в стороне все те части доктрины Фурье, которые не имеют непосредственного отношения к социальному вопросу, например, его космогонию, а также и его хотя и менее фантастичное, но все же не представляющее в настоящее время серьезного научного интереса учение о страстях и движущих силах человеческой души. Сам автор, а также и его ближайшие ученики и последователи, редко бывает справедливым судьей своего дела. Нередко более слабое, но своеобразное и эксцентрическое, заслоняет в глазах школы сильные стороны нового учения, менее бьющие в глаза, но имеющие несравненно большую ценность перед судом исторической критики.

   На надгробном памятнике Фурье его верные ученики поместили два изречения учителя, которые в их глазах резюмировали всю его жизнь и его учение:

  

   Les Attractions sont proportionelles aux Destinees.

   La Serie distribue les Harmonies.

   (Влечения пропорциональны своим назначениям.

   Серия распределяет гармонию).

  

   Это кажется чем-то вроде кабалистики. Неужели, действительно фурьеризм сводится к тому, что "серия распределяет гармонию"? Конечно, нет, - не этими непонятными тезисами, содержание которых, в конце концов, довольно скудно (объяснять его мы не будем, так как это завело бы нас в самые дебри психологического учения Фурье), этот странный человек вызывал в течение многих десятилетий столько энтузиазма, столько благородных чувств, столько негодования против социального зла, и столько веры в лучшее будущее человеческого рода. Нас интересует не историческая оболочка фурьеризма, не странная и крайне неуклюжая форма, в которой это учение появилось на свет - не "серия", "пивотальные и кардинальные движения", "композитные, кабалистические и мотыльковые страсти" и прочие излюбленные, но непонятные без длинных разъяснений, формулы Фурье. Для нас важно социальное ядро этого учения, и мы постараемся освободить это ядро от твердой скорлупы, в которую оно заключено самим автором.

   В социальном учении Фурье одинаково замечательны как критическая, так и положительная часть. Обе части неразрывно связаны между собой и исходят из одного общего положения: человек создан для счастья, и задача общественного устройства сводится к обеспечению ему возможно большей суммы счастья. Несчастье, которое мы видим вокруг себя, зависит не от натуры человека, не от природы, а от недостатков того, что Фурье презрительно называет цивилизацией.

   Мы созданы для счастья, и гармоничное удовлетворение всех наших потребностей - как ума, так и тела - должно доставить нам это счастье. Но удовлетворение потребностей невозможно без внешних средств, - иначе говоря, невозможно без богатства. Богатство дает свободу делать то, что считаешь самым важным и нужным. Оно есть не только источник чувственных наслаждений, но и необходимое условие, материальная основа для осуществления самых высоких стремлений нашего духа. Богатство - это досуг, владычество над природой. Бедность не только причиняет человеку физические страдания, но она унижает его морально - пригибает к земле, приковывает к отупляющим ум и иссушающим сердце повседневным заботам о куске хлеба, уничтожает чрезмерным физическим трудом всякую возможность упражнять наши высшие способности. Бедность - самое ужасное проклятие человечества, и пока люди не победят бедности, до тех пор они не достигнут и счастья. "Богатство есть первый источник счастья, и материальная свобода есть основа всякой иной свободы".

   Как должны мы относиться с этой точки зрения к господствующему социальному строю - цивилизации? Освободила ли цивилизация человечество от бедности? Мы знаем, что нет; огромное большинство человечества страдает ныне от бедности, которая не уменьшается, а увеличивается, по мере успехов цивилизации. Первобытный человек был свободнее и богаче современного рабочего.

   Но не коренится ли причина бедности в условиях внешней природы, в недостаточности предметов потребления, которыми может располагать общество? Действительно, национальное богатство даже самых богатых стран сравнительно очень невелико. Если бы весь национальный доход разделить поровну между всеми жителями страны, на долю каждого пришелся бы доход весьма незначительный. Теперь богато лишь меньшинство, а при равном разделении дохода не будет никого богатого - наступит общее равенство бедности. Это доказывается статистикой даже самых богатых стран. Так, если равномерно распределить национальный доход Франции, то на долю каждого француза придется в день 55 сантимов (20 копеек). Это - настоящая бедность. Не следует ли отсюда, что причины бедности заключаются не в общественном устройстве, а в условиях самой природы?

   Отнюдь нет. Действительно, цивилизация способна обеспечить обществу только весьма скудный национальный доход. Но это зависит лишь от недостатков общественного устройства цивилизации. Этот строй частью не утилизирует имеющихся уже общественных производительных сил, частью прямо разрушает их. Цивилизация не удовлетворяет "первому требованию, которое следует предъявить к хорошей социальной организации - требованию создания возможно большей суммы богатства. Посмотрим же, в чем заключаются "пороки цивилизации" - особенности современного устройства, приводящие к тому, что общественный продукт так ничтожно мал.

   Прежде всего, при господствующей организации общества огромное количество человеческой рабочей силы или пропадает без всякой пользы обществу или же прямо направляется к разрушению богатства. Цивилизованное общество состоит в своей большей части из непроизводительных элементов. Такими паразитами являются:

   1) Домашние непроизводительные элементы - женщины, дети и прислуга. "Три четверти городских женщин и половина деревенских должны считаться непроизводительными, так как рабочая сила их утилизируется крайне недостаточно домашним хозяйством". То же следует сказать "о трех четвертях детей, совершенно бесполезных в городах" и мало полезных в деревне", и "трех четвертях домашней прислуги, работа которой, в сущности, бесполезна".

   2) Социальные непроизводительные элементы: а) военные всякого рода "армию держат без всякого производительного дела, пока ее не употребят на дело разрушения", б) легионы чиновников и служащих по сбору податей, в) "добрая половина промышленных рабочих, признаваемых полезными, но относительно непроизводительных, ввиду плохого качества изготовляемых ими продуктов", г) "9/10 торговцев и служащих у них", д) "2/3 участвующих в транспорте по суше и морю", е) не имеющие занятий или работы по какой бы то ни было причине, ж) "софисты и пустые болтуны", з) люди праздные, "так называемые comme il faut, проводящие жизнь в ничегонеделании, сюда же входят и лакеи таких людей и вся их прислуга", и) заключенные в тюрьмах - представляют собой класс людей вынужденной праздности, к) и, наконец, все отверженцы современного общества, находящиеся в открытой вражде к ним - мошенники, игроки, публичные женщины, нищие, воры, разбойники и другие враги общества, "число которых нисколько не уменьшается и, борьба с которыми требует содержания полиции и администрации, одинаково непроизводительных".

   К числу непроизводительных общественных элементов следует отнести и рабочих "отрицательного производства", служащего не для удовлетворения естественных потребностей человека, а вызываемого несовершенством господствующей социальной организации. Таким отрицательным производством является, например, постройка стены, ограждающей сад от воров, рубка леса, необходимого для страны и уничтожаемого жадным собственником, не думающим об общих интересах, устройство нескольких конкурирующих предприятий, когда одного достаточно для удовлетворения данной общественной потребности, и пр. и пр.

   Итак, большую часть населения современного государства Фурье относит к числу непроизводительных классов, нисколько не содействующих, а иногда и препятствующих созданию общественного богатства. При этом обращает на себя внимание, что Фурье признает непроизводительными почти всех служителей торговли. Отрицательное отношение Фурье к торговле объяснялось тем, что в капиталистическом обществе торговля из подчиненного хозяйственного элемента по отношению к производству и потреблению, каковой она должна была бы быть, становится элементом господствующим. Торговец, наряду с ростовщиком, воплощает в себе самые отрицательные стороны капиталистического строя. Торговец ничего не производит, не создает никакой новой ценности, он только покупает и продает; но тем не менее, господствуя над рынком, он держит в своей власти действительного производителя. Так как торговля дает возможность легкой наживы и не требует тяжелого физического труда, необходимого для производства, то торговля притягивает к себе худшие общественные элементы, избегающие производительного труда и жаждущие денег и богатства. Поэтому, торговая армия повсеместно быстро растет на счет производительной части общества. Торговля, конечно, исполняет полезную общественную функцию, но плата, которую она требует и получает за это от общества, чрезмерно высока. Улицы всякого большого города пестрят вывесками всевозможных лавок и магазинов, центральные кварталы