Туган-Барановский Михаил Иванович - Утопический и критический социализм

почти сплошь застраиваются помещениями для торговли. Но есть ли какая-нибудь выгода для общества от того, что рядом с одним магазином вырастает другой, торгующий теми же товарами и за ту же цену и разоряющий первый?

   Один магазин так же хорошо удовлетворял общественной потребности, как и два, - второй был не нужен. Гипертрофия торговли есть необходимое следствие свободной конкуренции и составляет крупное общественное зло, приводя к торговым и промышленным кризисам.

   Исторически, торговля выросла из грабежа и разбоя. Морской торговец древних греков был вместе с тем и пиратом. И до настоящего времени ни у одного класса населения не существует таких растяжимых понятий о чести, дозволенном и недозволенном, как у торговцев. Обман составляет и поныне почти неизбежную принадлежность торговли, показывающую, что цивилизованный коммерсант нашего времени сохранил многие черты духовного сродства со своим отдаленным предком.

   Что касается до отверженцев современного общества -преступников всякого рода, то существование этого класса, по мнению Фурье, должно быть всецело поставлено в вину господствующему общественному строю - цивилизации. "Кто решится утверждать, что эти несчастные создания вышли бы такими, каковы они теперь, если бы, они были поставлены в благоприятные условия жизни, если бы общество пребывало по отношению к ним с самого их детства нежной и предусмотрительной матерью, если бы они нашли воспитание, достаток и интересную работу? Разве над этими существами тяготеет проклятие? Разве они рождены разбойниками, негодяями, проститутками? Но если так, то в чем же их вина? А если это не так, то следует согласиться, что хорошая социальная организация могла бы сделать этих людей полезными обществу. Нужно не кричать против порока, преступления, зла - уже много тысяч лет мы слышим эти крики, и добродетель могла бы от них охрипнуть. Нужно найти корень зла, открыть общественные причины пороков, преступлений и уничтожить эти причины".

   Таким образом, "первая порочная черта цивилизации - это колоссальная потеря человеческой рабочей силы... создание бесчисленных легионов непроизводительных или разрушительных общественных элементов". Этого, однако, мало: цивилизация не умеет утилизировать и тех немногих рабочих, которые заняты производительным трудом.

   Всем известны выгодны производства в крупных размерах, выгоды, зависящие, главным образом, от разделения труда, более полного утилизирования рабочей силы, капитала и применения машин. Но мелкое производство все еще существует даже в самых передовых странах. Особенно страдает от этого земледелие. Во Франции большая часть территории принадлежит мелким хозяевам - крестьянам. Какую страшную растрату человеческой силы представляет собой современное крестьянское хозяйство!

   Раздробленность хозяйства крайне затрудняет всякие общие предприятия, которые нередко необходимы для земледелия, как, например, ирригация, дренирование почвы, осушение болот и пр.

   Если бы эти сотни мелких участков были соединены в одно крупное поместье, если бы вместо этих сотен жалких хижин было построено одно огромное здание, если бы вся земля обрабатывалась сообща по одному общему плану и за общий счет всеми этими сотнями производителей, то можно ли сомневаться, что количество собираемых продуктов возросло бы в огромной степени, и что та же площадь земли доставила бы несравненно больше богатства своему населению?

   Еще очевиднее выгоды крупного производства в промышленности; а так как и здесь мелкое производство еще далеко не исчезло, то, значит, во всех областях хозяйства мы наблюдаем неспособность цивилизации утилизировать наилучшим образом производительные силы общества.

   Но раздробленность производства далеко не единственный недостаток господствующей организации хозяйства. Не меньшим злом является самый характер хозяйственной работы. Работа эта совершенно лишена привлекательности, человек соглашается исполнять ее только под влиянием необходимости, нужды, голода, и, разумеется, исполняет крайне плохо. Мы так привыкли к этому, что считаем хозяйственный труд по самому существу чем-то тягостным и неприятным. Причина нашего отвращения к труду коренится, однако, не в самом существе этого рода деятельности, а в неудовлетворительной социальной организации труда, в тяжелой обстановке хозяйственного труда при господстве цивилизации. Не видим ли мы, что люди добровольно, ради наслаждения деятельностью, берут на себя труды, далеко превосходящие затратой силы самый упорный хозяйственный труд? Охотник-любитель часто утомляет себя более, чем любой наемный рабочий; однако, он не тяготится этим трудом. Почему же? Потому, что труд соответствует его влечению, начинается и кончается по желанию человека. Всякая работа неприятна, если она исполняется по принуждению; и, наоборот, всякий труд, в том числе и хозяйственный, может доставлять наслаждение, если он не слишком продолжителен, исполняется добровольно и соответствует вкусам и способностям человека.

   Непривлекательность хозяйственного труда при господстве цивилизации зависит, следовательно, от плохой организации хозяйства. Рабочий, работающий из-под палки, произведет, конечно, гораздо меньше, чем человек, наслаждающийся самим процессом труда и работающий с увлечением. Итак, вот еще один "порок цивилизации", приводящий к уменьшению общественного продукта.

   Но перечень "пороков цивилизации" еще далеко не исчерпан. Всем известно, насколько энергичнее труд собственника труда наемного рабочего. Цивилизация стоит перед альтернативой: или труд собственника и мелкое производство, не дающее возможности пользоваться завоеваниями техники, или крупное производство и плохая, небрежная работа по найму. Соединить выгоды крупного производства с преимуществами работы не по найму, а для себя, в свою пользу, цивилизация оказалась не в силах.

   Затем, посмотрим на весь хозяйственный организм цивилизации в его целом. Единственною связью между отдельными . хозяйствами являются товарный обмен, в области которого царит так называемая свободная конкуренция. Никакого общего плана общественного производства не существует; каждый заботится только о себе и не заботится об остальных. В результате получается не гармония интересов, как утверждают экономисты, а ожесточенная война всех против всех, обогащение одних на счет других, разорение неудачных предпринимателей, банкротства, принимающие массовый характер во время торговых и промышленных кризисов, когда фабрики закрываются одна за другой и рабочие терпят неслыханные лишения.

   Все это дает право на заключение, что "господствующая форма общественного устройства противоречит общим интересам как отдельных личностей, так и народов; она истощает и убивает общественный организм... И однако, дело не в недостатке средств для достижения лучшего: земля, капиталы, промышленность, могучая сила машин, искусств и наук, мускулистых рук и мысли человека находятся в распоряжении общества. Весь вопрос сводится к лучшей организации производства. Нужно ее найти, эту организацию, и испробовать на опыте, это великий вопрос судеб человечества, вопрос спасения или гибели, богатства или нищеты, быть может, жизни или смерти современного человечества!"

   Итак, мы нашли причины ничтожности общественного богатства, даже у самых богатых народов нашего времени. Причины эти всецело коренятся в господствующей социальной организации. Она сковывает производительные силы общества, превращает большую часть населения в паразитов, а остальной, производительной части не дает возможности вполне использовать свои силы, создающие, таким образом, только ничтожную долю богатства, которое общество могло бы произвести при лучшей организации.

   Неудивительно, что при таких условиях бедность должна быть, даже при самом справедливом распределении общественного дохода, неизбежным уделом человечества.

   Какой же выход из этого безотрадного положения вещей? Фурье находит выход в создании новой социальной организации, план которой выработан им во всех деталях. Но прежде, чем перейти к положительному решению социального вопроса у Фурье, остановимся на философии истории этого оригинального мыслителя.

   Жизнь общества, говорит Фурье, подобна жизни отдельного человека. Человечество также переживает детство, достигает зрелости, потом клонится к упадку и смерти. До сих пор человечество еще не пережило детства и далеко от зрелости. Даже период детства еще не закончен. Этот первый фазис развития человечества - фазис детства - слагается из 7-ми периодов:

   1 - эденизма;

   2 - дикого состояния;

   3 - патриархата;

   4 - варварства;

   5 - цивилизации;

   6 - гарантизма;

   7 - простой ассоциации, зари счастья.

   О первом периоде, эденизме, у всех народов сохранились воспоминания, как об утраченном золотом веке. В этом периоде земельная собственность еще не существует, природа в изобилии дает человеку свои дары, и потому в человеческом обществе господствует согласие, отсутствуют внутренние раздоры и войны. Образцом такого состояния человечества может служить жизнь таитян и других жителей Полинезии. Человек в этом периоде счастлив, но это состояние не может долго длиться. Увеличение народонаселенья мало-помалу приводит к тому, что первоначальное изобилие сменяется голодом. Гармония интересов исчезает, развиваются противообщественные страсти, и первобытная община распадается. Только то чувство, которое необходимо для продолжения человеческого рода, именно семейные привязанности, переживает общее крушение. Это-то чувство и становится узким и ограниченным основанием общества в последующие периоды.

   Изобретается оружие, и человечество вступает во второй фазис - фазис дикости. Начинается война. Отдельные семьи соединяются, чтобы увеличить силу своего сопротивления и нападения, и таким образом возникает племя. Промышленность в этом периоде ограничивается охотой, рыбной ловлей и изготовлением оружия. Женщина делается рабой; частной собственности на землю в этом периоде все еще нет; Все члены племени свободно добывают себе пропитание и пользуются "естественными правами", обеспечивающими им существование. Эти естественные права суть: право свободной охоты, свободной ловли рыбы, свободного собирания плодов и свободной пастьбы скота. Без них невозможна была бы жизнь человека в этом фазисе истории.

   Права эти могут, поэтому, рассматриваться как естественное достояние человеческого рода. Что же сталось с этими правами теперь, в цивилизованном состоянии общества? Пользуются ли ими все члены общества? Нет! Но если так, "если социальная организация (нашего времени) лишает этих прав часть граждан, то она должна гарантировать им в обмен некоторый эквивалент, каковым является право на работу".

   "Пролетарий цивилизованного общества, лишенный, без всякого вознаграждения, своих естественных прав, раздираемый своими обязанностями, присоединяющий к тягостям сегодняшнего дня заботу о завтрашнем, пожираемый беспокойством относительно своей участи и своего семейства, находится, - конечно, в гораздо худшем положении чем дикарь. Неудивительно, что цивилизация противна дикарю". Известно, что дикари не выносят скуки и монотонности цивилизованной жизни, между тем, как матросы цивилизованных наций, попавшие к островитянам Полинезии, не хотят возвращаться к себе на родину.

   Переход к 3-му и 4-му периодам - патриархату и варварству - вызывается изобретением нового орудия производства - плуга. Охота перестает давать достаточно средств к жизни, возникает земледелие и вместе с тем частная собственность на землю, которой до этого времени человечество не знало. Человек прикрепляется к земле, образуется государство, земледелие и обрабатывающая промышленность делают первые успехи. Но над всем господствуют люди меча, владычество грубой силы достигает своего апогея. Более слабые находятся в рабстве у более сильных. Приобретает большое влияние класс духовенства; жрецы сосредоточивают в своих руках знания и искусства своего времени и начинают исследовать природу. Храмы являются колыбелью науки. Правда, жрецы стремятся скрыть знания от людей, но это им не удается. Развитие науки приводит к новому периоду истории человечества цивилизации.

   В этом периоде мы находимся в настоящее время. Рабство сначала заменяется крепостным правом, а затем рабочий получает личную свободу; женщина выходит из гарема, и ее гражданские права все более приравниваются к правам мужчины.

   "Историческая задача цивилизации - создание наук, искусств и крупной промышленности". Цивилизация преобразовала технику производства, поставив ее на научную почву. Естествознание становится, благодаря цивилизации, базисом промышленности. Но вследствие вышеуказанных коренных пороков, присущих цивилизации, как особой формы социальной организации, успехи наук и промышленности покупаются крайне тяжелой ценой, - ценой счастья большинства населения.

   Цивилизация - не конечный фазис истории человечества, а лишь промежуточный между варварством и ассоциацией. Можно заметить два периода в движении цивилизации - восходящий и нисходящий. Мы находимся в нисходящем периоде, в периоде отживания господствующего социального строя и нарождения нового. Признаки упадка старого и могучего роста нового видны всюду. Отличительной чертой цивилизации является господство частной собственности, единоличного предпринимательства и свободной конкуренции. Но что мы видим теперь? Везде растут ассоциации капитала, под названием акционерных компаний. Везде мелкая собственность, мелкое производство экспроприируются крупным капиталом и создаются новые монополии. Свободная конкуренция становится пустым звуком. Могущество крупных капиталов, умноженное слиянием их в акционерные компании, раздавливает, при помощи машин и приемов крупного производства, средних и мелких промышленников и торговцев. Пролетариат и пауперизм идут вперед гигантскими шагами. И так как капиталисты живут в городах, то в городах раньше всего и достигает господства промышленный феодализм и обнаруживаются раньше всего его гибельные последствия; в городах скопляются массы пролетариев, живущих изо дня в день без всякой связи с хозяином, соединявшей в былые времена сеньора и вассала. Батальоны нищеты угрожают цивилизации".

   В восходящем периоде цивилизации революции имеют политический характер; в нисходящем "революция принимает характер социальный: дело идет не о форме правления, а о форме собственности и самом праве собственности. Дело идет о глубочайшей основе социального устройства".

   Новый социальный строй естественно, сам собой, развивается в недрах старого. Собственность меняет свою форму: "из индивидуальной, простой и исключительной она становится акционерной, сложной и общественной". Производство становится общественным, благодаря поглощению мелкого производства крупным, которое начинается в промышленности, но затем должно распространиться и на сельское хозяйство. Цивилизованные страны идут к тому, чтобы превратиться в огромную территорию, эксплуатируемую и утилизируемую рабочими массами в интересах небольшой кучки всемогущих собственников.

   "Капиталы неудержимо следуют закону взаимного притяжения. Тяготея друг к другу пропорционально своим массам, общественные богатства все более концентрируются в руках крупных собственников. Иначе и быть не может, при общей раздробленности интересов, потому что мелкая мануфактура, мелкая фабрика, не могут бороться с крупной мануфактурой, крупной фабрикой; потому что мелкое земледелие, все более и более раздробляясь, не может бороться с крупным земледелием, с его орудиями производства, капиталами, объединенным производством; потому что все открытия наук и искусств суть, фактически, монополия богатых классов и постоянно увеличивают могущество этих классов; потому что, наконец, капиталы увеличивают силу того, кто обладает ими, и раздавливают того, кто ими не обладает... Современное социальное движение экспроприирует все более и более низшие и беднейшие классы в интересах высших и богатых классов... Пролетариат и пауперизм возрастают вместе с населением и даже быстрее его, вместе с прогрессом промышленности... Конкуренция рабочих связывает пролетария по рукам и ногам и передает его во власть новых владык (капиталистов); народные массы становятся новыми крепостными". И однако, равенство перед законом остается первым параграфом конституции; все различные виды свободы - свобода личности, свобода совести, свобода печати - остаются неприкосновенными..."

   Такова данная Фурье, поистине гениальная (несмотря на свои преувеличения), характеристика социального развития нашего времени. Правда, история не оправдала этих мрачных предсказаний; темные краски наложены в той замечательной картине слишком густо, и общая концепция развития слишком схематична. Жизнь частью опровергла эту схему, частью усложнила ее. Но как мало осталось Марксу прибавить к схеме Фурье, чтобы создать свое знаменитое учение о законах развития капиталистического хозяйства!

   Переходом к новому социальному строю является "гарантизм" - период урегулированного капиталистического хозяйства, как сказали бы мы теперь. В этом периоде, который еще не наступил, крупное капиталистическое производство окончательно разрушит мелкое, и явится возможность планомерной организации общественного производства под руководством крупных капиталистических компаний. Это вызовет огромное увеличение общественного богатства. В то же время, отношения труда и капитала приблизятся к характеру ассоциации благодаря распространению таких форм оплаты труда, как участите рабочих в прибылях. Собственность, благодаря полному господству коллективного предпринимательства, примет социальный характер, и таким образом, мало-помалу, создадутся условия для социального строя будущего - ассоциации.

   Какой же социальный строй придет на смену цивилизации? Ячейкой его будет организованная община, коммуна. Коммуна и в современном обществе является самым важным социальным элементом; но она не организована, и потому общественное хозяйство идет так плохо. Коммуны - это камни, из которых строится общественное здание. Если камни не отесаны, не пригнаны друг к другу, то для их скрепления нужно много цемента; напротив, для хорошо отесанных камней, не требуется большого количества скрепляющего материала,- они держатся собственной тяжестью. При дурном устройстве или полном неустройстве коммуны требуется много чиновников, сильная правительственная власть, сложная администрация, для того, чтобы общественная машина могла работать; при хорошем устройстве коммуны правительству останется мало дела. Коммуна создает богатство - вот почему и главное внимание социальных реформаторов должно быть обращено на коммуну. Отсюда ясна бессодержательность политических революций, направленных на преобразование формы правления и оставлявшие незатронутым самый важный социальный элемент - коммуну.

   Важнейшей задачей всякой общественной организации является создание богатства, материальной основы прогресса. Социальный вопрос сводится к такой организации коммуны, при которой возможно было бы наибольшее производство богатства. Для этого требуется достигнуть гармонического соединения в коммуне трех факторов производства - земли, труда и капитала.

   Если мы обратим внимание на организацию хозяйства в современном обществе, то увидим, что в нем имеются два различных вида хозяйства: крупное - при помощи наемного труда, и мелкое - при помощи труда собственника. И тот, и другой вид хозяйства имеют свои недостатки и достоинства. Крупное хозяйство выше в техническом отношении, но зато в нем рабочий не заинтересован в результатах труда и работает плохо. Мелкое хозяйство стоит на низком техническом уровне, но зато в нем человек трудится сам для себя.

   Задача в том, чтобы воспользоваться преимуществами крупного производства и не утерять выгод мелкого. Образцовая коммуна должна удовлетворять поэтому следующим требованиям: 1) собственность не должна быть в ней раздроблена; 2) все земельные участки коммуны и все отрасли промышленности должны эксплуатироваться под руководством одной власти; 3) система наемного труда, при которой рабочий не заинтересован в продуктах своего труда, должна быть заменена системой общего участия всех в общем продукте пропорционально участию каждого в производстве.

   Нужно создать ассоциацию нескольких сот семей (Фурье берет 400 семейств), которые могли бы совместно вести хозяйство. Для этого не требуется экспроприировать кого бы то ни было. Собственник не лишается своей собственности, отдавая ее такой ассоциации, так как взамен своей собственности он получает акции, доход которых, по расчетам Фурье, будет несравненно выше, чем доход с собственности при индивидуальном владении.

   Такую коммуну, организованную согласно его плану, Фурье называет фалангой, а социальный дворец, который предназначен для жизни членов фаланги - фаланстером. Хозяйство фаланги не должно иметь характера коммунизма. Коммунизм стремится к полному равенству, отрицает права капитала и таланта и признает только права труда. Коммунизм рассчитывает достигнуть общего довольства не путем гармонического развития всех страстей человека, а путем подавления некоторых из них, притом наиболее содействующих материальному и интеллектуальному прогрессу, каковы стремление к превосходству, честолюбие, жажда богатства и пр.

   Основная идея коммунизма есть не более, как половина социальной идеи, - именно, принцип коллективности, ассоциации, и притом в своей грубой, неразвитой форме, точно так же, как основная идея современного строя - принцип индивидуализма - есть другая половина социальной идеи. Гармоничное соединение этих двух несовершенных элементов в высшей и сложной комбинации должно стать основной идеей ассоциации будущего, фаланги.

   Мы уже сказали, что в фаланге частная собственность отнюдь не уничтожается, но только принимает иную форму - форму права участия в общих доходах, а не права исключительного пользования тем или иным орудием производства. Последнее право естественно отпадает, так как производство в фаланге ведется сообща; предметы потребления могут быть, однако, объектом собственности. Вообще индивидуальная свобода в фаланстере не испытывает никакого ограничения. Каждый живет так, как хочет, может обедать в своем собственном углу и не принимать участия в общих обедах, если этого пожелает, хотя собственная выгода и должна побуждать его к участию в коллективной организации потребления, которая представляет такие же огромные преимущества, как и коллективная организация производства. Именно в виду выгодности производства и потребления в крупных размерах, и то, и другое будет организовано в фаланстере на коллективных началах.

   Фурье подробно описывает, какие огромные сбережения получатся, если сотни отдельных маленьких кухонь будут заменены одной огромной кухней в фаланстере, если сотни прачечных, кладовых, подвалов будут соединены в одно огромное целое в будущей коммуне. Политико-экономы относятся обыкновенно с презрением к организации домашнего хозяйства: это кажется им делом мелким, тривиальным. На самом же деле трудно и оценить, какая масса капитала и труда бесполезно растрачивается, благодаря раздроблению потребления.

   Что касается до преимуществ коллективного производства, как оно будет организовано в фаланге, то выгоды его должны быть еще больше. Всем известно, что крупная промышленность вытесняет мелкую именно благодаря большей производительности труда в крупном производстве. Но фаланга будет иметь одно важное преимущество перед современным крупным предприятием: ей будет выгодно вводить такие машины, такие усовершенствованные приемы производства, которые не могут быть усвоены современной промышленностью, потому что этому препятствует низкая заработная плата (делающая ручную работу более дешевым способом производства, чем машинную) и сопротивление рабочих введению новых машин. Машина перестанет быть врагом человека, каким она является при современном несовершенном устройстве общества, и станет его помощником и слугою.

   Точно также будет преобразовано и земледелие. Соединение в фаланстере земледелия с промышленностью даст возможность избежать еще одного огромного недостатка хозяйственного устройства цивилизации, именно вынужденной праздности земледельца в зимнее время.

   Наконец, в области торговли преимущества фаланги не менее очевидны. Покупки в розницу, небольшими партиями, через частые промежутки, при огромной затрате времени будут заменены правильно организованным приобретением продуктов, нужных для фаланги, и таковым же сбытом ее собственных произведений.

   Все эти огромные сбережения дадут возможность достигнуть, при гармоничном устройстве общества, таких степеней богатства, о которых мы теперь и не мечтаем. На месте теперешних хижин будут воздвигнуты роскошные дворцы. Фурье с особенной любовью останавливается над описанием социального дворца будущего, фаланстера.

   Это прекрасное здание, план которого Фурье дает во всех мельчайших деталях. Фаланстер окружен садами; рядом с ним помещаются промышленные мастерские, сельскохозяйственные постройки, распланированные таким образом, чтобы не портить общего вида. Сам фаланстер и все хозяйственные постройки соединены закрытой галереей - каналом, по которому циркулирует жизнь фаланги. Галерея эта широка и просторна, обставлена тропическими цветами, полна света и воздуха; в ней устраиваются общественные собрания, выставки, балы, концерты. В фаланстере помещается храм и театр.

   Каждый выбирает себе в фаланстере квартиру по своему вкусу, причем предоставляется усмотрению каждого меблировать ее собственной мебелью, или получать полную обстановку за известную плату от фаланги.

   Каким же образом должна быть организована работа фаланги? Вопрос этот является основным для всей системы Фурье, и в разрешении его наш автор проявляет наибольшую оригинальность. Не забудьте, что Фурье не признает вредных страстей или влечений. Человек устроен таким образом, что все его страсти естественно образуют гармоничный ряд. Наши страсти суть элемент неизменяемый и постоянный, а общественные формы - преходящий и изменчивый. Поэтому, не страсти людей должны приспособляться к общественному устройству, а социальное устройство должно быть таково, чтобы страсти человека направлялись не во вред обществу, а на пользу ему. Соответственно этому принципу - предоставления полной свободы всем страстям и стремлениям человека, - должен быть организован и труд в фаланге. В ней должна быть для всех членов фаланги полная свобода в выборе занятий. Прирожденные способности, симпатии, привычки, знания определяют, какое занятие изберет себе каждый член фаланги.

   Так как все работы фаланги будут совершаться сообща, то естественно возникнут группы рабочих, занимающихся тем или иным делом. Чтобы объяснить, каким образом возникнут группы, Фурье указывает на детей. Возьмите любую гимназию или пансион. Какое зрелище представляют собой школьники в то время, когда они свободны от занятий? Они не разбредаются порознь, но среди них сами собой возникают группы. Одни заняты одной игрой, другие - другой, одни - одним делом, другие - другим. Каждый присоединяется к той группе, которая кажется ему наиболее привлекательной.

   То же самое должно происходить и среди взрослых людей, если они будут предоставлены собственным влечениям, если над ними не будет висеть внешней силы, противодействующей этим влечениям. Современная организация труда, делающая невозможной такую естественную группировку рабочих, уже по одному этому должна быть признана никуда негодной. Она порождает отвращение к труду, являющееся такой характерной чертой нашей эпохи. Гармоничная община будет в этом отношении противоположностью современному строю. Каждый будет выбирать себе занятие по вкусу, присоединяться к той группе, которая ему всего более нравится.

   Обыкновенно думают, что существуют известные роды труда, которые но самому своему характеру неприятны для человека. Мы уже говорили, что это неверно. Труд данаид не может быть привлекательным, но не потому, что он требует исключительных усилий, а потому, что он безрезультатен. Высшая задача социальной организации - полное и гармоничное развитие сил человека - будет разрешена только тогда, когда будет открыто средство сделать всякий труд привлекательным. А это и будет осуществлено в фаланге. Каждая группа производителей фаланстера работает сряду не более 2-х часов. Как только труд становится утомителен и теряет свою привлекательность, группа прекращает работу, ее члены входят в состав новых групп и с новой энергией принимаются за новую работу.

   То, что теперь называют леностью, в сущности есть не что иное, как отвращение к однообразной, монотонной работе; это отвращение, точно так же как и честолюбие и жажда первенства, будут не ослаблять, а усиливать энергию труда в фаланстере. Те силы, которые в цивилизованном обществе действуют разрушительно, в фаланге будут служить общим интересам.

   Каким же образом будет совершаться распределение продуктов в фаланге? Весь продукт будет делиться на 3 неравные части: 5/12 будет идти труду, 4/12 капиталу и З/ 12 - на вознаграждение таланта. Хотя все работы будут производиться сообща, равенства вознаграждения в фаланстере не будет. Каждый будет получать соразмерно своему участию в производстве. И хотя, сравнительно с современным состоянием, доход от труда возрастет в гораздо большей степени, чем доход от капитала, тем не менее, и капиталисты не потерпят никакого убытка. Доход рабочих увеличится в 6-8 раз, а капиталистов - в 3-4 раза. Сверх того во много раз увеличится вознаграждение таланта.

   Мы не будем останавливаться над описаниями прелести жизни в фаланстере, которые так увлекали самого Фурье и его учеников. Наш утопист рисует эту жизнь, как постоянный, светлый и радостный праздник, которого не будут омрачать никакие тени, никакое страдание, никакой диссонанс. И все это будет достигнуто, благодаря тому, что организация производства и потребления в крупных размерах, вместе с увеличением энергии труда, вследствие его привлекательности, дадут человечеству столько богатства, что люди не будут испытывать ни в чем недостатка.

   Как только возникнет первая фаланга, гармоничность устройства ее подействует так завлекательно на остальное население, что, мало-помалу, без всякого насилия и принуждения, сами собою начнут возникать новые и новые фаланги. Постепенно они покроют весь мир, сделают плодородной Сахару и заселят пустыни Сибири. Настанет земной рай,- и человек благословит свою судьбу; люди убедятся на опыте, что их удел на земле - счастье, полное, глубокое, безграничное, ибо несчастье, горе, зло коренятся не в человеческой природе, а в несовершенствах социальной организации...

   Научное значение всей этой утопии заключается в том, что Фурье в яркой и выпуклой форме показал, в каких огромных размерах возможно увеличение общественного богатства при планомерной организации производительных сил общества. Фурье сделал популярной идею широкой производительной и потребительной ассоциации, охватывающей все стороны человеческой жизни. В своей утопии Фурье выше Сен-Симона и его Школы. Сен-симонисты не могли выработать определенного плана устройства нового социального мира, а план Фурье был так тщательно разработан в деталях, казался таким практичным и осуществимым, обещал так много, что общественное влияние Фурье не могло не быть более глубоким, чем влияние Сен-Симона. Первый был скорее изобретателем, второй - исследователем. Фурье влиял на массы, а Сен-Симон на избранных. Что касается до чисто критической части учения Фурье, то и она заключала в себе много глубокого и замечательного. В ней замечается много общего со взглядами Сен-Симона, хотя не подлежит сомнению, что оба великих социалиста выработали свои системы совершенно независимо друг от друга.

   Несмотря на остроту своего критического взгляда, Фурье остается, в общем, утопистом. В своих социальных построениях он совершенно обходит глубочайший антагонизм нашего времени - антагонизм труда и капитала - и предается утопической надежде гармонически соединить оба эти враждебные общественные элемента в строе будущего. С точки зрения Фурье, указанный антагонизм не имеет значения, так как ассоциация будущего - фаланга - обладает такими колоссальными, производительными силами, что богатства хватит на всех. Но в этом и заключалась утопия.

  

   Великие утописты - Оуэн, Сен-Симон, Фурье - были не только утопистами, рисовавшими в голубой дали облитый солнечным светом новый чудный мир, который должен придти на смену тяжелого и мрачного старого мира, но и глубокими критиками современного социального строя. Однако утопия стояла у них, несомненно, впереди критики. Утописты призывали не к социальной борьбе, а к социальному творчеству; они смотрели так далеко вперед, что окружавшее их взволнованное море политической жизни почти не попадало в их поле зрения. Поэтому неудивительно, что учения утопистов не вызвали никаких крупных классовых общественных движений и не стали лозунгом никакой могущественной политической партии. Характерной чертой утопического мировоззрения была непоколебимая уверенность в возможности гармонического примирения всех общественных интересов. Утописты были глубоко убежденными - не за страх, а за совесть - проповедниками социального мира, служащего темой стольких фальшивых мелодий в буржуазном лагере. Но в отличие от "социальных гармонистов", типа Бастиа, утописты искали мира не в царстве капитала, а в царстве будущей свободной ассоциации.

   Утописты стояли в стороне от политической классовой борьбы, отрицали неизбежность ее и видели в ней продукт человеческого невежества. Борьба, однако, продолжалась, - голоса немногих мечтателей не могли изменить течение исторического потока. Это не значит, чтобы проповедь утопистов не имела практических результатов, - но сфера влияния утопистов лежала не в политике, а в положительном творчестве новых общественных форм. Мы видели, что Оуэну удалось создать великое кооперативное движение, охватывающее в настоящее время миллионы рабочих всего света. Точно также не подлежит сомнению и влияние Фурье на образование производительных ассоциаций. Таким образом, практическое дело утопистов уже и теперь громадно. Еще неизмеримо большее значение оно должно приобрести в будущем. Создание нового социального идеала нужно считать самым крупным завоеванием общественной мысли ХГХ столетия.

   Насколько творчество выше критики, настолько утописты выше своих продолжателей - критиков капиталистического строя - Прудона, Родбертуса, Маркса. И если Маркс заставил на долгое время забыть своих более великих предшественников и учителей, то это лишь потому, что условия исторической жизни выдвинули в наше время на первый план классовую политическую борьбу, значения которой не понимали утописты.

   Правда, подобно тому, как утописты были одновременно и критиками, так и Маркс был не только критиком, но и последователем социального идеала утопистов. Однако, критические, отрицательные элементы, несомненно, берут в учении Маркса перевес над положительными, творческими. В "Капитале" утопия складывает свои крылья и опускается с неба на землю; в этом и сила и слабость Маркса. Утописты стремились угадать цель, к которой движется современное общество; Маркс сосредоточил свое внимание на изучении пути к этой цели. Путь исторического развития казался утопистам простым; мирная пропаганда новых взглядов - дальше этого не пошли утописты. Для продолжателей их дела выдвинулась на первый план иная огромная задача - открытие закона развития современного общества. Исходя из критических идей самих утопистов, в особенности Сен-Симона и Фурье, критическое направление пришло к выводу, что важнейшим содержанием истории является борьба различных общественных групп за свои экономические интересы. Отсюда вытекло и иное отношение к этой борьбе. Утописты обращались со своей проповедью ко всему обществу, без различия классов. Критическое направление попыталось слить в одно целое дело осуществления нового социального идеала с защитой интересов одного общественного класса, составляющего большинство населения - пролетариата. Направление это быстро стало одним из самых могущественных факторов политической жизни Западной Европы, благодаря тому, что оно сумело сделаться выразителем политических и экономических требований рабочего класса.

   Полного развития рассматриваемое направление достигло в трудах Маркса; хотя в настоящее время ортодоксальный марксизм пережил апогей своего успеха и находится в периоде разложения, тем не менее и теперь марксизм остается господствующим социальным мировоззрением среди рабочих масс Германии. Как бы мы ни оценивали положительных заслуг автора "Капитала", не подлежит сомнению, что по своему влиянию на умы современников Маркс далеко оставляет за собой всех социальных мыслителей нового времени. Провозглашенная Марксом политическая борьба, как средство осуществления классовых интересов пролетариата, поглотила лучшие силы рабочего класса континента. Положительное экономическое творчество, к которому призывали утописты, не пользовалось никаким сочувствием политиков школы Маркса. И только в самое последнее время наблюдается в этом отношении реакция,- кооперативное движение признается многими выдающимися немецкими последователями Маркса не менее важным делом, чем политическая организация рабочих. Таким образом, даже в главной твердыне марксизма возникает новое течение и вырабатывается новая тактика, объединяющая в себе сильные и жизнеспособные элементы утопизма и марксизма, - тактика уже давно нашедшая блестящее практическое выражение в деятельности бельгийской рабочей партии.

  

   Бывают исторические фразы, как и исторические события. Одна из таких фраз принадлежит Прудону. Его сочинения теперь почти забыты; но кто не знает, что Прудон решился дерзновенно провозгласить - "la propriete c'est le vol". Эти несколько слов больше содействовали знаменитости автора, чем десятки написанных им толстых томов.

   Но если вообще трудно охарактеризовать парой слов содержание богатой и разнообразной жизни человека, то это в особенности верно по отношению к Прудону. Его всем известная фраза не только не дает нам ключа к пониманию мировоззрения автора, но способна внушить совершенно превратное представление о взглядах этого замечательного человек, Прудон вовсе не был крайним революционером; он не проповедовал грабежа и расхищения имущества богатых, как можно было бы подумать по его дерзкому сопоставлению собственности с кражей. Как общественный деятель Прудон всего менее мог быть обвинен в беспощадном радикализме; его упрекали, и с полным основанием, в обратном - в угодливости правительству, в склонности к компромиссу, в оппортунизме. Правда, его фраза прозвучала в свое время как звон набата. От нее пахнет кровью и дымом пожаров, она способна нарушить сон мирного буржуа и внушить его испуганному воображению картины гражданской войны и всеобщего разрушения. Но самое лучшее средство покончить с этими страхами - это познакомиться с сочинениями самого автора знаменитой фразы.

   Пьер Жозеф Прудон (1809 - 1865) был сыном мелкого городского ремесленника. Он сам называл себя мужиком и когда в 1848 г. ему случилось возражать в национальном собрании одному легитимисту, хваставшему знаменитостью рода, он с гордостью заявил: "У меня 14 предков мужиков - назовите мне хоть одно семейство, имеющее больше благородных предков!" Жизнь Прудона была далеко не из легких. Судьба его не баловала. Главным бичем его жизни была постоянная нужда. В молодости он перепробовал несколько профессий - был наборщиком, затем содержал небольшую типографию, разорившись, поступил секретарем к одному богатому барину. Затем для него стал главным источником заработка литературный труд, который, однако, не мог обеспечить ему достаточного дохода, благодаря тому, что Прудон был во вражде со всеми партиями и не имел опоры в прессе. Поэтому он очень тяготился литературным заработком и неоднократно пытался получить место в каком-нибудь торговом предприятии; так, несколько лет он управлял делами одной торговой фирмы. Ему приходилось много претерпеть от гонений правительства, хотя он был совершенно чужд принципиальной оппозиции власти. Наоборот, он постоянно носился с мыслью привлечь правительство на свою сторону и с его помощью осуществить свои проекты. Незадолго до февральской революции он выразил уверенность, что эра революций миновала навсегда и что трону Луи Филиппа не угрожает никакая опасность. Февральская революция, в которой Прудон не принимал никакого участия, сделала нашего автора депутатом национального собрания. Но благодаря своей обычной тактике - наносить удары с одинаковым ожесточением направо и налево - радикализму и консерватизму - Прудон не преуспел на политической трибуне. Только один раз ему пришлось выступить в собрании со своим собственным проектом коренной реформы налогов. Он произнес горячую речь, и в результате голосования на стороне проекта оказалось... два голоса, включая и голос самого Прудона.

   Политическая деятельность Прудона закончилась присуждением его к трехлетнему тюремному заключению за нападки на президента республики - Луи-Наполеона. С наполеоновским правительством наш автор никак не мог поладить. Он не считал себя непримиримым врагом империи, столь же мало, как и монархии Луи-Филиппа. Но империя считала его своим врагом и не останавливалась перед суровыми карами, чтобы зажать рот беспокойному публицисту. Через несколько лет после своего освобождения он опять навлекает на себя неудовольствие бонапартовской полиции и только бегством в Бельгию спасается от угрожавшего ему нового тюремного заключения.

   В то же время республиканская партия обвиняла Прудона в заискивании перед империей. Действительно, в одной брошюре, вышедшей вскоре после переворота 2-го декабря, Прудон обнаружил довольно благосклонное отношение к виновнику этого позорного акта и признал возможным при известных условиях оправдать переворот. Авансы по адресу империи встречаются и в некоторых последующих сочинениях преследуемого автора. Непримиримые враги бонапартовского режима, ставили также с полным основанием в вину Прудону, что он воспользовался амнистией Наполеона и вернулся во Францию после того, как раньше публично заявлял о своем решении ни в каком случае не принимать амнистии из рук правительства, присудившего его к тюрьме.

   Все это, несомненно, доказывает отсутствие политической стойкости у Прудона. Но помимо недостатка гражданского мужества, поведение его объясняется и другими соображениями, не бросающими столь неблаговидного света на личность автора знаменитого мемуара о собственности. Прудон не был вполне чужд утопического мировоззрения, типическими выразителями которого могут считаться: Оуэн, Сен-Симон и Фурье. Это мировоззрение, отрицавшее значение политической борьбы, дало возможность Оуэну, чистота побуждений которого стоит выше всяких подозрений, обращаться с адресами к реакционным правительствам Священного союза, а благородному и рыцарственному Сен-Симону посвящать свои сочинения Людовику XVIII. Точно также и Прудон был равнодушен к политике и несмотря на свой собственный достаточно, казалось бы, убедительный опыт не покидал несбыточной надежды заставить правительство служить своим идеям.

   В общей же сложности Прудон отнюдь не был героической натурой. Его социальные идеалы также не отличались высотой; на них ярко отразилось миросозерцание того класса, откуда вышел Прудон - мелкой буржуазии. В этом отношении весьма характерно отношение Прудона к женщине и семье. Великие утописты стремились к такой же коренной реформе семьи, как и современного общественного строя. Они требовали не только освобождения труда, но и освобождения женщины. Напротив, мнения Прудона о так называемом женском вопросе нисколько не возвышались над уровнем обычных буржуазных взглядов на брак и семью. Он сам был женат на простой работнице и нашел в ней свой идеал хорошей хозяйки и любящей матери своих дочерей, об образовании которых он совершенно не заботился. Женщина была в его глазах низшим существом; к образованным женщинам он относился с нескрываемым отвращением и заявлял, что предпочитает им куртизанок. Семья представлялась ему прочным и неразрывным, хозяйственным союзом, в котором должен неограниченно царить мужчина; на долю мужчины выпадает высшая духовная деятельность, между тем как женщина должна быть только хозяйкой и матерью. Так называемая эмансипация женщины повела бы, по мнению Прудона, лишь к разврату, ибо только суровый долг и узы брака могут ввести в границы и сдержать стихийную чувственность, заложенную в женщину.

   Перейдем к рассмотрению сочинений Прудона. Из них самым блестящим является его юношеская работа о собственности- "Qu'estcequelapropriete? Lememoire" (1840), написанная на тему, данную академией, подобно знаменитой книге Руссо о влиянии цивилизации на нравы людей.

   Прудон рассматривает в этой работе одну за другой так называемые теории собственности - юридические обоснования этого социального института. Среди юристов наиболее популярна теория первого завладения. Сущность этой теории сводится к следующему. Чтобы работать и добывать пищу, человек должен обладать орудиями труда, а также участками земли, подвергаемыми обработке. Вначале земля не принадлежала никому. Поэтому всякий мог захватить себе столько земли, сколько ему нужно было для обработки, и мало помалу земля перешла в частную собственность без нарушения чьих-либо прав и интересов. Но когда земля была таким образом поделена, положение вещей резко изменилось. Завладевать было нечем, потому что никто не имеет права пользоваться той вещью, которая уже принадлежит другому. Общество распалось на имущих собственников и пролетариев.

   Но завладение, - говорит Прудон, - может давать человеку право лишь на то, что ему действительно необходимо для существования и к чему он лично приложил труд. Как же оправдать с этой точки зрения захват одним лицом огромных земельных пространств, требующих для своей обработки сотен и тысяч рук? Теория завладения, юридически обосновывая мелкую собственность, тем самым отрицает правомерность крупной собственности.