Козлов Петр Кузьмич - Житомирский С. В. Исследователь Монголии и Тибета П. К. Козлов.

было около 100 километров вниз по Ялунцзяну. Около Бана-джун экспедиция простояла две недели, чтобы дать отдых животным перед трудным походом в Цайдам и для отправки разъезда в монастырь. Во время обсуждения с лхасскими послами вопроса о посещении монастыря Хор-гамдзе, стоявшего в непокорной области Хор, те заявили, что из членов экспедиции туда может отправиться один лишь бурят Бадмажапов. Поэтому в разъезд под его началом вошли только лхасские и дэргэский чиновники, сопровождавшие экспедицию, и два цайдамских монгола. Но в городе царила смута, и посланным не удалось даже отправить писем.

   15 апреля экспедиция переправилась через Ялунцзян и двинулась по его долине на северо-запад к верховьям Желтой реки. Вскоре начались затруднения - отряд подошел к стыку границ трех областей - Дэргэ, по которой шла экспедиция, Лингуз, занимавшей правый берег реки, и Дунза, располагавшейся на левом. Друзья отряда дэргэсцы сообщили, что лингузцы собираются напасть на экспедицию и устроили впереди в теснине Ялунцзяна засаду. Козлов решил обойти теснину, двигаясь параллельно реке, через владения дунзасцев. Тогда лингузцы сняли бесполезную засаду и заняли перевал, по которому экспедиция должна была выходить из области дунзасцев к Ялунцзяну. 24 апреля экспедиция вышла к крутому луговому перевалу, занятому лингузцами. Двое разбойников втихомолку пришли к дунзасцам и пытались через них запугать путешественников. Но члены отряда, не выдавая волнения, чистили оружие.

   Наутро караван начал медленный подъем к перевалу. Вскоре увидели два отряда лингузцев, занявших плоские возвышенности над перевалом. Козлов, Бадмажапов и Казнаков вышли вперед, чтобы осмотреть лежавшие на пути скальные уступы, которые могли служить укрытием для стрелков. К счастью, лингузцы не воспользовались этой позицией, но их пули, посланные с высот, здесь уже долетали до путешественников. Трое начали обстреливать врагов - Козлов стрелял по правой вершине, Казнаков по левой, Бадмажапов держал под огнем гребень. Вскоре подошли стрелки из каравана, и через час тибетцы очистили перевал. Козлов понимал, что они перешли на другую позицию, и послал по флангам разъезды, которые вовремя заметили лингузцев, засевших в скалах, чтобы спускать на караван камни, и другую их группу, готовившуюся ударить спустившемуся отряду в тыл. Обстрелянные сверху тибетцы бежали и увлекли за собой главный отряд, который поджидал путешественников на дороге.

   Тут же к каравану выехали двое лам - посредников, чтобы договориться о мире. Впоследствии выяснилось, что инициатором нападения был главный лама монастыря Мэнчжи-гомба, который предсказал участникам засады легкую победу. Козлов потребовал в качестве непременного условия мира, чтобы во время следования отряда по области Лингуз на глаза экспедиции не попадался ни один вооруженный человек, что и было выполнено. Посредники распорядились о доставке в лагерь фуража и топлива и о помощи в перевозке багажа. Прощаясь с помогавшими экспедиции лингузцами, Козлов вознаградил их деньгами и подарками.

   Вскоре экспедиционный отряд оставил долину Ялунцзяна и начал постепенно подниматься на плоскогорье Водораздельного хребта по области Дза-чу-кава. Там путешественники встретились с бежавшими от Папкалы чамдоскими чиновниками, которые жили среди кочевников и вели борьбу против правителя Чамдо, жалуясь на него в Лхасу. Как потом стало известно, они победили, и Папкала был устранен.

  

  

   Дальше экспедиция двигалась по плоскому, высоко поднятому гребню Водораздельного хребта мимо озера Русского, через хребты Амнэн-кор и Бурхан-Будда. Через два месяца в начале июля спустились в Цайдам к стоянке пастушеского отряда экспедиции. Оттуда Козлов съездил в хырму Барун-цзасака навестить на метеостанции Муравьева и сделать повторные астрономические определения расположения крепости. Встреча с остававшимися в Цайдаме членами экспедиции была тем более радостной, что там уже давно ходили упорные слухи о гибели отряда.

   30 июля экспедиция остановилась на прощальную дневку в соседстве с метеостанцией. "Монголы, приходившие прощаться, - пишет Козлов, - положительно осаждали наш лагерь; как и прежде они угощали нас неизменным кумысом. Прибыли также Барун-засак и Хомбо-лама - тибетец, оба подарившие мне на память по лошади. Наши подарки приходили к концу. Кроме монголов барунского хошуна ко мне приехали с прощальным приветом представители хошуна Цзун-засака и Курлык-бэйсэ. Для меня не могло быть большего удовольствия, как то, которое я теперь переживал, убеждаясь в искренности лучших к нам отношений монгольского народа". Дальнейший путь шел через Южно-Кукунорский хребет, в обход Кукунора, к Чейбсену. Отправив туда караван, Козлов с Ладыгиным съездили на несколько дней в Синин, где встретились с губернатором и другими важными чиновниками. На родину отряд возвращался знакомым путем через Динъюаньин и Гоби.

   7 ноября 1891 года экспедиция пришла в Ургу. "Не берусь описывать тех радостных чувств, - вспоминает Козлов, - которыми мы были переполнены, достигнув конца нашей трудной задачи, увидев родные лица, услышав родную речь... Чем-то сказочным повеяло на нас при виде теплых уютных комнат, сервированных столов. Наша внешность так сильно не подходила ко всему этому комфорту, что консул Л. П. Шишмарев не мог не подвести меня к зеркалу и не показать мне меня же самого. "Таким, как вы теперь, - говорил Л. П. Шишмарев,- некогда вступил в Ургу и ваш незабвенный учитель, отдыхавший вот в этой большой комнате, которую я приготовил для вас!"

  

  

   В конце жизни Козлов написал: "Дикие ущелья Кама и Восточного Тибета останутся в моей памяти навсегда одним из лучших воспоминаний моей страннической жизни. Ни в одну мою экспедицию, пожалуй, не удалось привезти такой большой и разнообразной естественно-исторической коллекции, таких интересных этнографических сведений о диких племенах Тибета, как именно в это Камское путешествие... Тибетская экспедиция была особенно плодотворной исследованием богатой, оригинальной природы и малоизвестных или вовсе не известных восточно-тибетских племен".

   Это путешествие, особенно сопряженное с немалыми опасностями проникновения в Кам, принесло Козлову широкую известность. Конечно, исследование новых районов дает ученому больше удовлетворения и приносит большую славу, но Козлов с огромной серьезностью относился ко всем этапам экспедиции. Его исследования Монгольского Алтая, Гоби, Алашаня, Кукунорской области, проведенные на пути к Каму и во время возвращения, отличались основательностью и дали много нового.

   Научные результаты экспедиции были огромны. Во время путешествия удалось собрать ценнейшие данные по зоогеографии совершенно неизученных областей, открыть ряд новых видов млекопитающих, птиц, насекомых, растений. Были открыты и нанесены на карту грандиозные хребты и неведомые прежде участки верхнего течения великих рек, привязанных к сети астрономически определенных точек. Много нового стало известно о жизни и обычаях загадочных до того тибетских племен. Не менее важным было и подробное исследование уже посещавшихся путешественниками областей - Монгольского Алтая, пустынь Гоби и Алашань. Особое значение имели проводившиеся впервые в Центральной Азии лимнологические исследования и пятнадцатимесячная работа метеостанции в Цайдаме. Ее наблюдатель Муравьев кроме обычных наблюдений в течение четырех месяцев - июля, октября, января и апреля (средних для каждого времени года) - вел часовые наблюдения с 7 часов утра до 9 вечера.

   Труды Тибетской экспедиции 1889-1901 годов были опубликованы в 1905-1908 годах. Первый том содержал отчетную книгу Козлова, второй - отчеты Казнакова и Ладыгина. Остальные были написаны специалистами, обрабатывавшими собранные во время путешествия материалы. В томе III помещены работы Н. А. Тачалова "Астрономические наблюдения П. К. Козлова" и А. А. Каминского "Метеорологические наблюдения и гипсометрические определения экспедиции П. К. Козлова". В томе V работа В. Л. Бианки "Материалы для авиафауны Монголии и Восточного Тибета", в VII - труд энтомологов Т. Бекера и других "Двукрылые и перепончатокрылые", последний, VIII, том, касавшийся лимнологических исследований - "Диатомовые водоросли Тибета", был написан К. С. Мережковским. Надо заметить, что научные учреждения не смогли полностью обработать привезенные коллекции, тома IV и VI, которые намечалось посвятить млекопитающим и пресмыкающимся, не были изданы.

   За монголо-сычуаньскую экспедицию путешественник получил высшую награду Русского географического общества - золотую константиновскую медаль.

  

  

   Вернувшись из путешествия, Козлов занялся оформлением материалов экспедиции и работой над книгой "Монголия и Кам" - наиболее значительным из своих сочинений. Одновременно он разрабатывал планы следующей экспедиции. Путешественник мечтал о продолжении исследования Кама. Но на пути организации новой экспедиции возникло неожиданное препятствие.

   В 1903 году, несмотря на протесты России, вице-король Индии лорд Керзон послал в Лхасу военную экспедицию. Вооруженные фитильными ружьями тибетцы не могли помешать продвижению трехтысячного английского отряда, имевшего даже горную артиллерию. Вскоре началась русско-японская война. В создавшейся обстановке Министерство иностранных дел не давало разрешения на задуманное Козловым путешествие.

   Тем временем английские войска продвигались к Лхасе, в которой с 1845 года не побывал ни один европеец. Правители Тибета много десятилетий, может быть не без давления цинской администрации, стремились сделать его закрытой страной. Но эта замкнутость была только внешней - Тибет непрерывно посещали паломники-буддисты из соседних стран, в том числе индийцы из областей, находившихся под английским контролем, и подданные России - буряты и калмыки. Среди тех и других были образованные люди, подробно рассказывавшие о святынях, обычаях, административном устройстве и политической жизни Тибета. Содержательной была книга индийца Сарат Чандра Даса, которая долго не печаталась и увидела свет только после выхода в России книги Г. Ц. Цибикова "Просвещенный паломник в Тибете". Конечно, с точки зрения географической науки ценность записок паломников была невелика, но через них и Великобритания, и Россия имели достаточно ясное представление о Тибете. С другой стороны, и тибетцы через паломников хорошо знали о политике той и другой страны.

   Тринадцатый далай-лама Тубдань Чжамцо за время своего сравнительно недолгого правления проявил себя как умный государственный деятель, стремившийся вывести Тибет из состояния отсталости и застоя. Он начал осторожно проводить в стране прогрессивные преобразования - отменил смертную казнь, принял меры к обузданию произвола собственных чиновников и китайских властей, к улучшению системы образования. Он видел экспансионистскую политику Великобритании в Индии и знал о практиковавшихся англичанами захватах местных правителей, которых потом вынуждали подписывать договоры, закреплявшие власть Британии. Когда в конце июня 1904 года английские войска вошли в долину Брах-мапутры, далай-лама с небольшой свитой, нарушив вековые традиции, покинул Лхасу и направился на север.

   Вскоре английский отряд, возглавлявшийся известным путешественником, знатоком Центральной Азии полковником Иенхенсбендом, подошел к столице Тибета. Козлова, как и многих других людей в России, глубоко тревожило вторжение англичан в Тибет. Путешественник с волнением следил за поступавшими оттуда сообщениями. В изданной в 1920 году книге "Тибет и далай-лама" Козлов пишет: "После длительного горного похода, после тяжелых невзгод и лишений, ожидание увидеть столицу Тибета дошло у англичан до высшей степени напряжения. Они спешили идти и ускоряли подъем с одной вершины на другую в надежде поскорей увидеть давно желанный и таинственный земной алтарь живого божества. Наконец, 2-го августа, обогнув последний мыс, английская военная экспедиция увидела золотые крыши Поталы-Лхасы, блестевшие с далекого расстояния, а на следующий день уже расположилась лагерем в виду самого дворца тибетского первосвященника".

   Но незваных гостей ждало разочарование. Глава экспедиции Иенхенсбенд впоследствии написал: "Здесь в приятной долине, в долине прекрасно обработанной и богато орошенной, под укрытием снеговых цепей гор, находится таинственный, запрещенный город, которого ни один, еще находящийся в живых, европеец не видел до сих пор. Для многих, предполагавших вследствие этой изолированности Лхасы, что она должна была быть чем-то вроде города сновидений, было, смею сказать, большое разочарование: в конце концов Лхаса была построена все же людьми, а не феями; ее улицы не были вымощены золотом, а двери отделаны жемчугом. Улицы Лхасы были страшно грязны, и жители менее всех мною виденных походили на волшебников. Но Потала - дворец Великого ламы - был действительно внушительным, массивным и очень основательно построенным. Господствующее положение далай-ламского дворца на горе особенно живописно выделяло его над общим городом, расположенным у его подножия. Дворец на возвышении и удивительный город у его подножия были бы поразительны всюду, но расположенные в этой прекрасной долине, в самой глубине гор, они производили еще большее впечатление".

   Англичане, видимо, собирались вынудить далай-ламу признать над Тибетом английский протекторат. Но законный правитель Тибета находился на пути в Ургу и был недоступен, больше того, он по сравнению со всеми остальными правителями находился в совершенно особом положении. В глазах верующих тибетцев он был земным воплощением милосердного начала божества - бодхи-сатвы Авалокитешвары, таким же, каким когда-то являлся и легендарный основатель буддизма Шакьямуни. Его нельзя было сместить, переизбрать или лишить полномочий. Оставшиеся в Лхасе сановники, не облеченные никакими полномочиями, были согласны на любые условия, лишь бы избавиться от присутствия англичан. В сентябре 1904 года они подписали не имевший юридической силы Лхасский договор, по которому англичане получали солидную контрибуцию, преимущества в торговле и право контроля над посещением Тибета иностранцами (имелись в виду, в частности, буддисты-паломники - подданные России).

   Далай-лама до времени, пока сохранялась опасность английского вторжения в Тибет, решил остаться в Урге. Так появилась возможность встречи с ним и установления культурных связей России с Тибетом. Выполнение этой почетной миссии, требовавшей значительных знаний и большого такта, было поручено Козлову.

   В начале апреля 1905 года Козлов получил четырехмесячную командировку для встречи с тибетским святителем и передачи ему подарков Географического общества и через две недели вместе с переводчиком Афутиным выехал в Ургу. Вскоре маленькая экспедиция из трех человек - к "отряду" присоединился старый спутник Козлова Телешов - отправилась в Ургу. В 20-х числах мая путешественники прибыли туда и поселились в доме недалеко от монастыря Гиндан, где в двухэтажном флигеле жил правитель Тибета. Еще из Кяхты Козлов списался с далай-ламой и договорился о встрече. Она состоялась 1 июня 1905 года.

   В своей автобиографии Козлов вспоминает: "Я отправился в тележке, запряженной одиночкой, в сопровождении моих двух спутников Телешова и Афутина, ехавших верхами. У монастыря, перед главным входом толпилось множество паломников. Здесь меня встретили... Войдя в монастырский двор и миновав несколько юрт и дверей, я очутился у далай-ламского флигеля, а минуту спустя и у самого далай-ламы, торжественно восседавшего на троне против легкой сетчатой дверки. Лицо великого перерожденца было задумчиво спокойно, чего, вероятно, нельзя было сказать относительно меня, находившегося в несколько возбужденном состоянии: ведь я стоял лицом к лицу с самим далай-ламой!.. Я невольно впился глазами в лицо великого перерожденца и с жадностью следил за всеми его движениями. Подойдя к нему, я возложил на его руки светлый шелковый хадак, на что получил от далай-ламы его хадак, голубой и тоже шелковый. Произнеся приветствие от имени Русского географического общества, я, вслед за этим, подал знак моим спутникам приблизиться с подарками и передать их в присутствии далай-ламы его свите - министрам и секретарям. Далай-лама приветливо улыбнулся и сделал указание поставить подарки вблизи его обычного места, затем, пригласив меня сесть на заранее приготовленный обычный русский стул, стал держать ответную речь. Голос его был приятный и ровный, говорил далай-лама спокойно, плавно, последовательно.

   "Я уже имею удовольствие знать Русское географическое общество, - говорил далай-лама, - оно вторично выражает мне знак своего внимания; вы же лично для меня интересны, как человек, много путешествовавший по моей стране".

   В промежутках между речью далай-лама часто смотрел мне прямо в лицо и каждый раз, когда наши взгляды встречались, он слегка, соблюдая достоинство, улыбался".

   Через две недели после этой встречи Козлов писал ученому секретарю Географического общества А. А. Достоевскому о своих впечатлениях.

   "Замечательный человек далай-лама, он стоит по уму выше всех своих министров и секретарей; ему не достает лишь европейского лоска, хотя по части своих дел он лучше патентованного дипломата. Сближаясь с Россией и видя в будущем еще большую дружбу с большой державою, он уже мечтает провести телеграф от Лхасы к русской границе...

   По внешности это небольшой изящный человек с лицом испорченным оспой и выразительными темными глазами. В движениях, в разговоре видна печать нервного раздражения, все еще не прошедшая после англовоенной экспедиции в его столицу.

   "Теперь, - говорит далай-лама, обращаясь ко мне,- Лхаса открыта для Вас", - в особенности он подчеркнул эти слова после того, как я показал свой последний печатный труд и карту (книгу "Монголия и Кам").

   Далай-лама, с которым я вижусь довольно часто, ко мне относится любезно, дружески, и я положительно счастлив - ведь одна моя заветная мечта - видеть владыку Лхасы и Тибета - исполнилась, и как горько, обидно, тяжело, что исполнению второй - посещению Лхасы - противятся собственные дипломаты".

   Два месяца Козлов провел в Урге и почти ежедневно встречался с далай-ламой. Тот расспрашивал его о путешествиях, и Козлов, который был прекрасным рассказчиком, с увлечением говорил о своих приключениях. Козлов попросил разрешения сфотографировать далай-ламу, но тот согласился только позировать портретисту. Козлов пригласил из Кяхты местного художника Н. Я. Кожевникова, который сделал несколько удачных портретов правителя Тибета. Членов свиты далай-лама разрешил фотографировать, и Козлов привез в Географическое общество много фотографий, имеющих большую историческую и этнографическую ценность. На прощание святитель подарил Козлову свой портрет в профиль с собственноручной подписью золочеными буквами и статую "алмазнопрестольного" Будды {Этот портрет в настоящее время хранится в фондах Государственного Эрмитажа, статуя Будды - в Музее антропологии и этнографии АН СССР.}.

   Возложенная на Козлова миссия была блестяще выполнена. Правитель Тибета проникся интересом к путешествиям, понял мирный исследовательский характер русских экспедиций, достаточно близко сошелся с одним из выдающихся представителей русского народа.

   Возможно, миссия Козлова сыграла и дипломатическую роль, во всяком случае Великобритания в конце концов вынуждена была признать влияние России на тибетские дела. В 1907 году в Петербурге было подписано русско-английское соглашение, которое отменяло основные пункты Лхасского договора.

  

  

  

   Еще в письме в Географическое общество в июне 1905 года из Урги Козлов досадовал на позицию Министерства иностранных дел по отношению к планируемой экспедиции. Он не мог смириться с мыслью об отсрочке на неопределенный срок путешествия в Центральную Азию. Тибетский кризис затягивался; в апреле 1906 года между Великобританией и Китаем была подписана конвенция, в которой цинское правительство признало Лхасский договор.

   Дипломатические трудности были устранены только в августе 1907 года подписанием русско-английского соглашения. После этого экспедицию наконец разрешили. В течение путешествия, рассчитанного на два года, планировались лимнологические работы на озере Кукунор, изучение района Алашаньского хребта и, конечно, исследование восточных районов Кама. Важной для Козлове задачей была вторичная встреча с далай-ламой. Козлов должен был передать правителю Тибета новые подарки Географического общества и напомнить о приглашении в Лхасу. Было известно, что недавно далай-лама переселился из Урги в монастырь У-тай в 300 километрах от Пекина. Оттуда он выезжал в столицу Китая, встречался с императором и, заручившись eго поддержкой, собирался возвращаться в Лхасу. Его путь, естественно, должен был пройти недалеко от мест работы экспедиции.

   Козлов имел в виду и еще одну цель, которую не афишировал,- поиски развалин древнего города в низовьях Эдзин-Гола. О том, что они существуют, упомянул в свое время Потанин. В 1886 году, возвращаясь из путешествия, после трудного перехода через Наньшань перед еще более трудной дорогой на родину по пустыне Гоби он остановился на несколько дней в низовьях Эдзин-Гола. Недалеко располагалось стойбище монголов-торгоутов, от которых ученый узнал о какой-то покинутой людьми крепости. В упоминавшейся книге "Тангуто-Тибетская окраина Китая и Центральная Монголия" путешественник пишет, что торгоуты "из памятников древности упоминают развалины города Эре-Хара-Бурдюк, которые находятся в одном дне езды от самого восточного рукава Едзина; тут, говорят, виден небольшой кэрим, т. е. стены небольшого города, но вокруг много следов домов, которые засыпаны песком. Разрывая песок, находят серебряные вещи. В окрестностях кэрима большие сыпучие пески, и воды близко нет". У Потанина не было ни сил, ни времени искать развалины, но его сообщение не прошло мимо Козлова.

   "Откровенно говоря, - сознается путешественник, рассказывая об открытии мертвого города,- я не переставал интересоваться Хара-Хото, едва лишь узнал об этих развалинах из лучшей книги нашего путешественника Г. Н. Потанина". Во время предыдущей экспедиции, в 1900 году Козлов направил своего помощника Казнакова самостоятельным маршрутом через низовья Эдзин-Гола. Тот по просьбе Козлова расспрашивал торгоутов о руинах древнего поселения, но монголы упорно отрицали существование в этих местах каких-либо развалин. Наконец, незадолго до отъезда в путешествие Козлов беседовал о заметке Потанина с В. А. Обручевым, который посетил низовья Эдзин-Гола в 1893 году. Но, как оказалось, и от Обручева местные жители скрыли существование мертвого города.

   Несмотря на это, Козлов все же верил в обоснованность сообщения Потанина. Теряющийся в песках Эдзин-Гол во многом напоминал Кончедарью и низовья Яркенда, хорошо знакомые путешественнику. Там изменение своенравных речных русел не раз превращало в пустыню цветущие оазисы; такая же картина была вполне вероятна и для низовьев Эдзин-Гола.

   Помощниками Козлова на этот раз стали геолог Московского университета Александр Александрович Чернов, топограф Петр Яковлевич Напалков и собиратель растений и насекомых Сергей Сильвестрович Четыркин. Конвой состоял из 10 человек и возглавлялся Гавриилом Ивановым, старым спутником Козлова, ходившим еще с Пржевальским. Приняли участие в экспедиции прежние спутники Козлова - охотники-препараторы Пантелей Телешов и Арья Мадаев, членами отряда стали и молодые родственники ветеранов Буянта Мадаев и Гамбожап Бадмажапов - младший брат Цокто Бадмажапова, переводчика прошлой экспедиции. Сам Цокто служил представителем русской торговой фирмы во Внутренней Монголии и жил в Динъюаньине. Переводчиком с китайского языка в экспедиции был забайкальский казак Ефим Полютов; гренадеру Власу Давыденкову, бывшему сельскому учителю, предстояло стать наблюдателем метеостанции в Динъюаньине.

   18 октября 1907 года Козлов с Четыркиным выехали из Петербурга в Москву. Их провожали ученые из Географического общества и Академии наук. Среди провожавших был видный востоковед, непременный секретарь Академии наук академик Сергей Федорович Ольденбург.

   Три недели пришлось провести в Москве для приобретения дополнительного оборудования. Наконец 10 ноября основная группа экспедиции по железной дороге направилась на восток. В Иркутске сделали остановку на несколько дней, там к отряду присоединился топограф Напалков. Из Верхнеудинска Козлов с Черновым, обогнав подводы с тяжелым багажом, на почтовых тройках поехали в Кяхту, куда добрались 2 декабря. Начались работы по формированию экспедиции; с большим трудом Козлову удалось выступить, как он хотел, еще в 1907 году - 28 декабря.

   "День выступления в путешествие мне особенно памятен,- пишет Козлов,- утро холодное, ветреное. Мы все на ногах еще задолго до рассвета: все прибирается, все укладывается. После утреннего чаепития это все выносится наружу, в просторный двор. Вскоре приводятся верблюды, начинается вьючка. Толпа зевак кольцом обступает двор, любители-фотографы с разных сторон направляют свои камеры. Голоса людей и крик верблюдов смешивались в неприятное целое, нисколько не похожее на обычную картину путешествия, где все делается быстро, заученно, красиво..."

   Члены экспедиции ехали в Ургу верхом на сменяемых лошадях монгольского почтового тракта, багаж везли наемные верблюды.

   Погода стояла холодная. На заре первого дня нового года термометр показал - 47,3®. К счастью, было безветренно. Зато в начале января, уже недалеко от Урги путешественников измучил пронзительный ветер с морозом под 30®. В Урге экспедиция провела больше двух недель, из них несколько лишних дней из-за того, что монголы, взявшиеся везти багаж экспедиции, просили не выступать до окончания праздника "Цаган-сар" (белый месяц). Это время не было потрачено зря - Козлов сделал точное астрономическое определение координат монгольской столицы. Кстати, телескопы экспедиции послужили и просветительским целям. "Несмотря на крайнюю стужу,- пишет Козлов, - я долго, бывало, не мог оторваться от чудного зрелища, которое представляет звездное небо. Здесь оно особенно ярко, и наблюдаемые в экспедиционные трубы небесные светила приводят человека в большое восхищение, в особенности Юпитер и его спутники. По окончании специальных наблюдений наша походная обсерватория несколько вечеров не убиралась, привлекая внимание местных обитателей и служа для наблюдения дивной красоты вселенной..."

  

  

   Наконец 25 января основной караван экспедиции двинулся на юго-запад. Ненужные на первом этапе путешествия вещи еще раньше в сопровождении Четыркина и Мадаева-младшего были отправлены с торговым караваном в Динъюаньин. Морозы не прекращались. Вокруг простиралось бесснежное всхолмленное плоскогорье, засыпанное песком и щебнем, с выходами скал, глянцево-черных от пустынного загара.

   "День за днем,- пишет Козлов,- экспедиция продвигалась к югу, день за днем монгольское солнце прибавляло тепловой энергии, чаще и звонче становилось пение жаворонков. Воздух опять прозрачен: по сторонам убегают синие дали. На утренней заре, пятого февраля, удалось наблюдать интересное явление: с одной стороны всходило солнце, с другой - скрывалась луна; был момент, когда на востоке и западе, на зубцах гор красовались оба светила... Впечатления от гармонического сочетания торжественной тишины и величия картины пустыни я никогда не забуду..."

   В середине февраля экспедиционный отряд достиг принадлежащего Монгольскому Алтаю "трехгорбого" хребта Гурбун-сайхан (по-монгольски - "Три прекрасных"). За хребтом лежало урочище, где находилась ставка Балдын-цзасака и где предполагалось остановиться на отдых. Козлов заочно уже был знаком с Балдын-цзасаком - во время прошлой экспедиции он посылал к князю Цокто Бадмажапова просить проводников для пересечения Алашаньской пустыни. Когда караван экспедиции перевалил хребет, Козлов послал к князю Бадмажапова-младшего. Вскоре навстречу утомленному отряду выехали двое всадников - посланный казак и чиновник князя, который сообщил, что экспедицию ждут и для ее участников поставлены юрты недалеко от ставки князя.

   Экспедиция простояла в урочище десять дней. Козлов ежедневно навещал Балдын-цзасака, который оказался добродушным, общительным стариком. Сперва князь отговаривал Козлова идти к Эдзин-Голу во владения Торгоут-бэйлэ, поскольку дорога туда была трудной. Но в конце концов князь согласился дать проводников и вьючных животных.

   "Когда вопрос о нашем дальнейшем пути был таким образом решен,- рассказывает Козлов,- Балдын-цзасак не преминул спросить меня: "Почему вам во что бы то ни стало желательно идти именно на Эдзин-Гол, а не прямо в Алаша-ямынь? {Ямынь - управление, здесь - Алаша-ямынь - столица Алашаня (Динъюаньин).} На Эдзин-Голе у вас предвидится какой-нибудь большой интерес?!" - "Да,- ответил я Балдын-цзасаку,- вы правы: там имеются очень любопытные развалины старинного города!" - "А вы откуда это знаете?" - вопрошает мой собеседник. "Из книг наших путешественников и из писем моих друзей", - отвечаю я. "Вот оно что,- глубокомысленно протянул князь...- Я слышал о Хара-Хото от моих людей; они бывали там; ведь действительно существует город, обнесенный стенами, но он постепенно засыпается песком... Говорили мне, что там, на развалинах бывают торгоуты и копают и ищут скрытых богатств... Вот пойдете, увидите, а может быть, что-либо замечательное и сами найдете... Вы, русские, все знаете, и только вам под силу такие работы. Мне кажется, торгоуты не станут препятствовать вашей дороге на развалины и самим раскопкам; хотя, должен заметить, что до сих пор никто, подобно вам, не был там, и торгоуты до последнего времени тщательно скрывают Хара-Хото и старинный путь через этот город в Алаша-ямынь..." "Пожалуйста,- в заключение сказал Балдын-цзасак,- не говорите, что я вам сообщил о развалинах, а просто заявите, что "сам знаю"... Наши улыбающиеся взгляды встретились, я привстал и крепко пожал обе руки приятеля".

   Итак, путешественник узнал, что развалины действительно существуют и даже название, которое они в то время имели у местных жителей.

   Проведя астрономическое определение координат урочища и соорудив на этом месте большое обо, 1 марта экспедиция двинулась в путь. Старый князь, провожавший отряд, расставаясь с Козловым, шепнул ему на ухо: "Прощай, я уверен, что ты попадешь в Хара-Хото и найдешь в нем немало интересного".

   Путь к озеру Сого-Нор, в которое впадает восточный рукав Эдзин-Гола, шел по унылой, пустынной местности. Колодцы встречались редко, порой между ними лежали двойные переходы. По дороге Козлов не переставал расспрашивать встречных монголов о мертвом городе и, как правило, получал ответы, согласующиеся между собой. Вообще же местные жители не проявляли интереса к развалинам и даже как будто побаивались их. Наконец почти трехсоткилометровое расстояние было преодолено.

   "Под вечер одиннадцатого марта,- пишет Козлов,- когда караван экспедиции особенно успешно шагал по слегка наклоненной к Сого-Нору центрально-монгольской равнине, покрытой сплошной галькой, мы с удовольствием вперяли свой взор в серебристую полосу ближайшей к нам береговой части озера... При догоравших солнечных лучах, ярко скользивших по лону вод, в бинокль отлично виднелись стаи птиц, темной сеткой пролетавших над открытой частью бассейна. Забывались усталость, голод и та пустыня, в которой мы все еще находились. Какое-то особенное, высокое чувство охватывало всю вашу душу, вас самих и неудержимо влекло к месту, где жизнь весенней природы била ключом..."

   Вскоре отряд устроился на стоянку рядом с двумя пресными озерками в километре от Сого-Нора. Хотя озера только частично освободились от льда, на них держались массы перелетных птиц, стремившихся на север. "Юго-восточная часть Сого-Нора,- пишет Козлов,- его голубые полыньи, высокий камыш, скрытые в нем более мелкие озерки, обилие пернатых странников, пролетавших вереницами над серым запыленным горизонтом и положительно заглушавших своим всевозможным криком ближайшую окрестность,- все это вместе живо напоминало мне весну, проведенную с экспедицией H. M. Пржевальского на берегах Лобнора".

   Путешественники простояли на озере Сого-Нор четыре дня, наблюдая весенний пролет птиц. За это время посланный Козловым Бадмажапов посетил князя эдзин-гольских монголов-торгоутов. Здешние торгоуты были родственны торгоутам, с которыми Козлов в свое время встречался на озере Баграшкёль и в долине Большой Юлдус на Тянь-Шане. В низовья Эдзин-Гола предки здешних торгоутов переселились из Джунгарии около 350 лет назад и, кстати, с тех пор не прекращали сношений со своими западными родичами. Торгоут-бэйлэ согласился помочь экспедиции посетить Хара-Хото и пройти от него в Динъюаньин. Видимо, здесь сыграла роль осведомленность путешественников - одно дело, когда тебя спрашивают, нет ли в окрестностях каких-нибудь развалин, совсем другое, когда просят дать проводника до Хара-Хото. Впрочем, можно думать, что и в случае отказа князя Козлов сумел бы отыскать развалины с помощью разъездов.

   Получив проводника, отряд перебазировался к югу на берег Мунунгин-Гола - восточного рукава Эдзин-Гола, откуда до мертвого города было около 20 километров. Недалеко, между рукавами реки находилась и ставка Торгоут-бэйлэ. 19 марта Козлов с двумя помощниками - Черновым и Напалковым, а также с Гавриилом Ивановым и Арьей Мадаевым, взяв запас пищи и воды на неделю, впервые отправились в Хара-Хото. Небольшой караван из вьючных и верховых верблюдов вел проводник Бата, много раз посещавший развалины.

   "Вскоре за растительной полосой Мунунгин-Гола,- пишет Козлов,- потянулась пустыня, частью равнинная, частью пересеченная более или менее высокими холмами, поросшими тамариском и саксаулом. С половины пути уже начали попадаться следы земледельческой или оседлой культуры - жернова, признаки оросительных каналов... Но нас больше всего занимали субурганы, расположенные по одному, по пять вдоль дороги, исстари подходящей к Хара-Хото". Субурганы - буддийские памятные знаки, надгробные или отмечающие место каких-либо событий, сооружались в виде опрокинутого колокола, увенчанного шпилем и установленного на ступенчатом основании.

   Наконец с одного из увалов путешественники увидели впереди город. Но это был не "маленький кэрим" - стена высотой восемь метров и длиной 450 возвышалась над низкой песчаниковой террасой. Над северо-западным углом крепости поднимался на высоту 12 метров субурган с острым шпилем. Но даже издали было видно наступление пустыни - кое-где барханы примыкали к стенам и поднимались до самого их верха.

   "Мы вошли вовнутрь мертвого города, - рассказывает Козлов,- в западные его ворота. Здесь мы встретили квадратный пустырь, пересеченный высокими и низкими, широкими и узкими развалинами построек, поднимающихся над массой всевозможного мусора. Там и сям стояли субурганы, не менее резко выделялись основания храмов, сложенные из тяжелого, прочно обожженного кирпича... Наш лагерь расположился в середине крепости, подле развалин большого, двухэтажного глинобитного здания, к которому с южной стороны примыкал храм, разрушенный до основания. Не прошло и часа времени с прихода экспедиции, как внутренность мертвой крепости ожила: в одной стороне копали, в другой измеряли и чертили... На бивак прибежала пустынная птичка - сойка и, усевшись на ветку саксаула, громко затрещала; ей нежно откликнулся хороший певец пустыни - чекан-отшельник; где-то прозвучал голос песчанки... И здесь, на этих мертвых развалинах, несмотря на безводье, нет абсолютного отсутствия жизни".

   Город-крепость представлял собой прямоугольник 380х450 метров, ориентированный, как многие китайские крепости, длинной стороной в направлении "запад-восток". Стены были мощными - толщиной 4-6 метров в основании и 2-3 у вершины. Пространство внутри крепости разбивалось остатками улиц на правильные кварталы. От ворот, устроенных в западной и восточной стенах и несколько смещенных друг относительно друга, к центру шли две большие улицы, из которых западную Козлов назвал Главной, а восточную - Торговой. Постройки, сделанные из кирпича-сырца, давно обрушились и превратились в глиняные бугры, стоило копнуть их, сразу попадались деревянные части перекрытий. Но то самое безводье, которое затрудняло работу исследователей, сделало развалины Хара-Хото уникальным археологическим памятником. Случающиеся в Гоби ливни размыли стены домов, но никогда всерьез не увлажняли почву. Хара-Хото находился в условиях, близких к условиям окруженной пустынями долины Нила. Как и там, здесь, пролежав в земле сотни лет, сохранились дерево, ткани, бумага. Внутри нескольких небольших субурганов исследователи нашли бурханы - статуэтки буддийских божеств или иконы, написанные на ткани, и книги со странным иероглифическим письмом. То, что нигде в иконописи не попадались изображения Цзонкабы, жившего в XV веке реформатора буддизма, говорило о древности развалин.

   Когда Козлов спрашивал местных монголов, кто обитал в Хара-Хото, они отвечали, что китайцы. И действительно, крепость в основном была построена по китайскому образцу. Когда же путешественник показывал им многочисленные следы буддийской культуры, торгоуты только разводили руками и заявляли, что их предки, пришедшие в эти места, застали развалины в таком же виде, как сейчас. Впрочем, рассказывалась легенда о последнем правителе города, богатыре Хара-цзянь-цзюне, который будто бы хотел отнять корону у китайского императора и был осажден императорскими войсками в Хара-Хото. Не имевшие возможности взять крепость штурмом, китайцы загородили русло рукава Эдзин-Гола, орошавшего оазис, и оставили город без воды. Попытки осажденных добыть воду с помощью глубокого колодца ни к чему не привели, тогда, пробив в северной стене брешь (она существует поныне), защитники устроили вылазку, но потерпели поражение.

   Находок было довольно много, особенно ценными казались книги, рисунки на тканях, скульптуры. Но попадался и "обычный" археологический материал - орудия труда, черепки посуды, монеты.

   "...За интересным делом,- пишет Козлов,- время бежало очень быстро. Наконец настал и день предполагаемого отъезда; нам было жаль расставаться с "нашим" Хара-Хото, как мы его теперь называли; мы успели познакомиться, свыкнуться с ним, сжиться с его скрытыми тайнами, понемногу открывавшимися нам; странно - между древним мертвым городом и нами как бы установилась необъяснимая внутренняя духовная связь".

   Козлов с Напалковым должны были возвратиться в лагерь, чтобы подготовить выступление экспедиции и встретиться с Торгоут-бэйлэ. Чернов с Мадаевым остались в Хара-Хото еще на двое суток, пока хватало воды. Несколько дней было потрачено на сборы, писание писем и укладку посылок. Князь обещал переслать корреспонденцию монгольской почтой с Эдзин-Гола в Ургу. В письме академику Ольденбургу из "бивуака экспедиции на правом берегу восточного рукава Эдзин-Гола", как написано сверху, Козлов сообщал: "Глубокоуважаемый и дорогой Сергей Федорович! Одновременно с этим письмом к Вам я отправляю в Географическое об-во три пакета, заключающие в себе мои краткие сведения о посещении Хара-Хото, и рукописи, хорошей сохранности, найденные экспедицией при раскопках развалин, где некогда проживали люди с более высокой культурой, чем та, которую мы видели у ближайших современных обитателей...

   Вместе с многочисленными рукописями мы добыли чудной сохранности большой (красно-золоченый) бурхан (на холсте). Все это, может быть, дойдет до Вас за год до моего возвращения.

   Завтра экспедиция выступает по новому пути, в Алаша-ямынь. Первый ночлег будем иметь в Хара-Хото... Целые сутки (несмотря на безводье) экспедиция пробудет в Хара-Хото всем отрядом, и все будем искать, искать и искать..."

   Эти письма и посылки, отправленные 29 марта 1908 года, произвели в научном мире подлинную сенсацию.

   Экспедиционный караван оставил стоянку и двинулся на юг к Хара-Хото. Под древними стенами устроили бивуак, как и было намечено, целые сутки члены экспедиции осматривали огромное поле развалин и искали, искали, искали...

   "Ночь быстро спустилась на вечно сонный, отживший город,- вспоминает Козлов.- Бивак скоро затих - все уснули. Мне как-то не спалось; я долго бродил по развалинам и думал, какая тайна скрыта в добытых рукописях, что откроют нам неведомые письмена? Скоро ли удастся разгадать, кто были древние обитатели покинутого города... Сколько радостных восторженных минут я пережил здесь! Сколько новых прекрасных мыслей открыл мне мой молчаливый друг..."

   На следующий день раскопки продлились. В то время когда Козлов укладывал последние находки, незадолго до выхода в путь участвовавшие в раскопках монголы принесли ему пачку китайских бумажных денег, найденных вне построек под небольшим слоем песка в районе Торговой улицы. Это оказались ассигнации монгольской династии Юань, относившиеся к середине XIII века, наиболее древние из известных образцы бумажных денег, о которых до этих пор было известно только из записок Марко Поло.

   Путешественнику довелось еще дважды посетить открытый им мертвый город.

  

  

   От развалин Хара-Хото мимо древних глинобитных башен, служивших придорожными знаками, караван двинулся к Динъюаньину по старинной дороге, следы которой были еще кое-где заметны. "Перед нами,- пишет Козлов,- встала во всей своей трудной и малопривлекательной форме Алашаньская пустыня, простирающаяся на пятьсот шестьдесят верст к востоку, - это своего рода сухой песчано-каменистый океан, изборожденный волнами гряд и холмов, напоминающих морские волны..."

   Путь через пустыню занял 25 дней. Через три дня после выхода путешественники спустились в увлажненную долину Гойцзо, напоминающую Цайдам в миниатюре, с ключами, озерками, зарослями камыша и кустарников. Весна уже давала себя знать, днем температура поднималась выше 20®, но ночами держались морозы. Скоро долина Гойцзо осталась позади и начался путь через пески или каменные гряды от колодца до колодца или источника. В середине пути отряд встретили посланцы Алаша-вана, которые привезли почту, сообщили, что транспорт из Урги благополучно прибыл в Динъюаньин, что князь ожидает экспедицию и готов оказать ей всяческое содействие.

   Уже почти три месяца, если считать с момента выхода из Урги, отряд находился в пустыне. "Время,- пишет Козлов,- тянулось бесконечно медленно; несмотря на большие переходы, казалось, экспедиция никогда не достигнет Динъюаньина. Монотонная унылость окружающего не давала достаточной пищи уму, а поэтому физические лишения сказывались ощутительнее..."

   Когда до цели оставалось всего пять переходов, в ночь на 17 апреля разразилась жестокая снежная буря. Днем было по-летнему тепло, теплым был и вечер, внезапно с северо-запада налетел штормовой ветер. Температура резко упала, в воздухе несся снег, смешанный с мелкими камнями, одна из палаток была сорвана, и ее с большим трудом удалось поставить под защитой юрты. К полудню снегопад прекратился, но метель продолжалась; поднятые с земли мельчайшие снежинки проникали во все щели и набивались даже в плотно закрытую юрту. Буря задержала экспедицию на целые сутки.

   Наконец, с перевала через очередную гряду путешественники увидели впереди силуэт Алашаньского хребта. Внизу, в долине речки Шара-бурду экспедицию встретил выехавший из Динъюаньина навстречу отряду Цокто Бадмажапов. Он привез почту и сообщил, что жилье для членов экспедиции подготовлено. На следующий день экспедиционный караван достиг желанного оазиса.

   "Оазис,- рассказывает Козлов,- раскинулся на серых, с виду безжизненных высотах, разрывающих его на три части, среди сети небольших речек, ручейков и логов, орошенных ключевыми источниками. С западной стороны к оазису примыкает необъятная каменистая или песчаная пустыня, с высокими барханами, с восточной - высится хребет Алашань, гордо поднимающийся к небу скалистой стеной. После пустыни Динъюаньин с своими великанами-ильмами, тополями, пышными парками князей и хлебными полями показался нам чуть ли не райским уголком, хотя его нежному весеннему убранству был нанесен жестокий удар пролетевшим снежным штормом".

   В Динъюаньине экспедиция провела два с половиной месяца. За это время был выполнен большой объем исследований природы оазиса и Алашаньского хребта. Чернов и Напалков - геолог и топограф - прошли вдоль хребта и к его совершенно неизученным продолжениям, лежащим за Хуанхэ в пределах Ордоса,- горам Канта-гери и Арбисо. Вместе с Четыркиным Козлов много занимался сбором насекомых. (Несколько из неизвестных прежде видов обрабатывавший коллекцию энтомолог А. П. Семенов-Тян-Шанский - сын знаменитого географа- назвал именем Козлова.) Во дворе дома Цокто Бадмажапова построили метеорологическую будку, и Влас Давыденков начал осваивать работу наблюдателя-метеоролога. Козлов разобрал и упаковал археологические находки, которые были отправлены караваном русской торговой фирмы в Кяхту и дальше почтой в Петербург. Кроме того, он совершил несколько экскурсий на Алашаньский хребет и, по наблюдениям ряда покрытий звезд неосвещенным диском Луны, с высокой точностью определил положение Динъюаньина. Несколько раз члены отряда встречались с князем, который хорошо помнил Пржевальского и проя