Лейкин Николай Александрович - Сцены

  

  

   Спутники Чехова. Под ред. В. Б. Катаева. М., Изд-во Моск. ун-та, 1982.

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   В сквере

   На именинах

   Новый год

   На похоронах

   По обещанию

   Домовладелец

   17 сентября

   Общество для покровительства детям

   После заграничных земель

   Большие миллионы

   Два храбреца

   Во время танцев

   Торпеда

   В аптеке

   Налим

   Затравкин

   В рыбной лавке

  

  

   Петербургская ранняя весна. Восемь часов вечера, а на дворе еще свет белый. Косое солнце золотит верхушки домов. Смолкает мало-помалу городской шум. Бегут домой гостинодворцы, покончившие торговлю, бегут мастерички, двенадцать часов кряду гнувшие спину за шитьем, по дороге заходят отдохнуть в скверы. Михайловский сквер более других переполнен публикой. По дорожкам шныряют уличные фланеры с папиросами во рту и заглядывают под женские шляпки. Скамейки почти все заняты. Дорожки перед скамейками исчерчены зонтиками и палками. Вот какой-то юноша вперил взор вдаль и с нетерпением посматривает на часы. Тут же приютилась и дамочка под вуалью и с книгой. Она делает вид, как будто читает, но на самом деле даже и книгу-то держит кверху ногами. На голых прутьях кустарников чирикают воробьи. По дорожке около калитки бродит военный писарь в фуражке набекрень и насвистывает арию "Все мы жаждем любви, это наша святыня".

   - Дай Христа ради рубль серебра до завтра. Глафира Ивановна просит угостить ее шоколадом, а у меня ни копейки,- шепчет серая поярковая шляпа своему товарищу.- Не угостить - вся интрига полетит к черту.

   - Притворись холодным и разочарованным. Это иногда лучше бывает. Вместо шоколада заведи разговор о смерти. Сразу на сердце подействуешь.

   - Да неужто ты мне не можешь поверить рубля серебром!

   - Чудак! Ну как я тебе поверю, когда у меня его нет? Я сам занял у хозяйки восемь копеек на апельсин Марье Ивановне...

   - Ах ты господи! Вот история-то! - восклицает франт.- Тут любовь разыгрывается, а в кармане ни копейки! Она и записку любовную приняла, вздыхает, начертила зонтиком мой вензель на песке...

   - Говорю, заведи разговор о смерти, и она сейчас о шоколаде забудет.

   - Ну тебя к черту!

   Губастый старичок подсел на скамейку к молоденькой мастеричке с зеленой коробкой в руках, оперся подбородком на палку, скосил на девушку глаза и начинает с ней разговаривать.

   - Погода, душечка, какая прекрасная... Так и веет эфиром любви...

   - Это даже можно сказать совсем напротив! - отчеканивает девушка.

   - Все благоухает: как природа, так равно и вы...

   - Это до нас не касается.

   - А что, ангелочек, есть у вас папенька или маменька?

   - Не в ту центру попали.

   - Коли нет родственников, и чужой старичок приголубить может. Старенькие-то лучше, хе, xe, хе!

   - Ах, оставьте пожалуйста...

   - А братец... например, эдак, двоюродный?..

   - Пожалуйста, без интриги...

   - Верно, приказчика из Гостиного ждете или чиновничка махонького. У меня их, барышня, целый десяток под началом, этих чиновников-то.

   - Подводите ваше коварство под самого себя.

   - Хотите, купидончик, я вам виноградцу куплю, яблочков? Или, может, пряничного гусарика?

   - Совсем в нас не та политика, ошибаетесь...

   Девушка встает с места, идет по дорожке и садится на другую скамейку. К ней подходит молодой человек в серо-голубом галстуке и с маленькими бакенбардами, напоминающими клочья пакли.

   - Петя!.. Петя! Ну что ты так долго? Как тебе не стыдно! - восклицает девушка.- Сейчас ко мне какой-то старичишка приставал и разные интересы насчет любви заводил!

   - Ах он мерзавец! И ты не могла его сразу отчалить? Где он? Покажи мне его.

   - Да вон на той скамейке... Вон палка и шляпа виднеется... Глаза по ложке и зубы, как у верблюда дикого. Такой противный!

   - Ах он скот! Да я его в три дуги! Три ребра высажу! Переносье вывихну!..

   - Оставь, Петя! Теперь уж кончено. Он не пристанет!

   - Не могу я, мой ангел! Должен же я тебе любовь мою доказать! Ах он леший анафемский! Что ни на есть сквернецки выругаю! Да что тут! Просто два зуба вон и делу конец!

   Молодой человек засучивает рукава пальто и бежит к указанному месту. Девушка бросается за ним.

   - Петя! Петенька! Брось! Ну что за радость в часть попасть? - кричит она.

   - Оскорбление женщины! Нет, это я так не оставлю!..

   Он останавливается за спиной старика, скрещивает на груди руки и, подняв кверху голову, говорит:

   - А позвольте вас спросить, господин дерзкий нахал, по какому праву?..

   В это время старичок оборачивается, взглядывает на молодого человека, и тот мгновенно превращается как бы в соляной столп. Руки опустились как плети, огненный взгляд превратился в какой-то телячий...

   - Ваше... ваше... ваше... превосходительство! Виноват, ваше...

   Картина.

  

  

   Купец Иван Панкратьевич Настегин - именинник, вследствие чего, по выражению жены, с утра уже ходит в каком-то хмельном обалдении. Вечер, Собираются гости. В прихожей раздаются звонки за звонками. Сам именинник суетится в прихожей. Слышен кашель, плевки и возглас "с ангелом". Лавочные мальчишки протаскивают через залу гостинные приношения в виде сладких пирогов и кренделей и складывают все это в спальной. В зале в углу уже накрыта закуска. Гости входят, крестятся на висящий в углу образ и тотчас же привлекаются хозяином к закуске. Мужчины глотают, не отказываясь, что попало; дамы жеманятся и пьют только сладенькое; девицы, здороваясь друг с другом, целуются так звонко, что будь тут извозчичья лошадь, она наверное приняла бы эти поцелуи за понукание и тронулась бы с места. Ломберный стол давно уже раскрыт. Хозяин усаживает мужчин сразиться в стуколку, дамы отправляются с хозяйкой в спальню, девицы, взявшись под руки, мотаются из угла в угол по зале.

   У играющих за ломберным столом начинаются разговоры.

   - Вы, купец из лоскутного ряда, что скажете?

   - В кусты.

   - А вы, мусорное очищение?

   - Мы стукнем, потому у нас все, кроме осетра и стерляди!

   - Эй, господин подрядчик, не радуйся первому кону! Как бы дышлом в затылок не заехали! Ну, где наше не пропадало. Попробуем вразрез купить.

   - Не посрамитесь насчет посрамления-то! У нас тоже карты супротив ледохода выдержат! Ходу!

   - А вот марьяжной карточкой пройдем. Ну-ка, вались, комар и муха!

   - Купцом Овсянниковым прикроем.

   - Не выгорит. Пиши письмо к родителям, потому у нас только и живота, что туз. Хлоп его! Не ходи один, а ходи с провожатой.

   - А здесь мать Митрофания с девяткой в петличке. Умыли купца! Ставь, ставь, Петенька, ремиз-то, не стыдись!

   Девиц занимает совсем другое.

   - У вас, Анинька, в Ямской нынче постоя не было? - спрашивает хозяйскую дочь розовенькая гостья в розовеньком платье.

   - Нет, душечка, нет. Такая досада! Разве перед майским парадом что бог пошлет, а то из военной нации только одних городовых и видим. Вчера, впрочем, мимо окон казак с книгой проехал. В Марии Египетския у Ивановых были на именинах, так там были два телеграфиста, да разве это настоящие военные? Они и деликатного обращения-то не понимают.

   - Берейтора насчет деликатности хороши. Совсем за офицера отвечать могут.

   - Ах, нет, нет, Машенька, не говорите! Совсем уж не то! Разве берейтор напишет вам такое письмо, какое мне один офицер написал?

   - Ах, Аня, Аня, покажи скорей! Где оно?

   - Ни за что на свете. Я его храню как бы на дне моря. Во-первых, оно у меня от маменьки в старом чулке спрятано, чулок в альбоме, альбом в коробке, а коробка в нижнем ящике комода. Да я его и наизусть помню. Начинается так: "Земной купидон, окрыленный ореолом безумной любви, Анета!", а в конце стихи:

  

   Лишь только солнце закатится,

   Как я пойду в реку топиться,

   А что с тобой может случиться,

   Мне там, коварная, приснится!

  

   - Аничка, Аничка! Расскажи, что же в середине-то письма было? - пристают к девушке подруги.

   - Ах, нет, нет! Ни за что на свете! Там были самые ужасные любовные слова!

   - Голубушка, хоть на ушко шепни, ведь ты меня своим другом считаешь!

   Девушку окружают и целуют.

   Теперь дамы... Дамы в спальной больше молчат, пьют киевскую наливку, дремлют, но по временам щупают друг на друге платья и спрашивают: "Почем покупали?"

   - А что, бывает ли град с гусиное яйцо? - задает кто-то вопрос.- В древности это случалось в виде наслания за грехи...

   - Не думаю. С куриное бывает, а про гусиное не слыхать. Да ведь сейчас бы и в ведомостях написали.

   Молчание. Кто-то икает и крестит рот.

   - Тоже уж это и ведомости нониче,- начинает полная дама с десятком колец на пальцах.- Так хлещут, так хлещут народ, что беда! Слышали вы, как Герасима-то Степаныча отщелкали в этих ведомостях?

   - Нет, не слыхали. А что?

   - Вдруг пишут, что у него волчий зуб во рту, что будто он своей жене ухо оторвал и что у него вместо бороды перья.

   - Ах, боже мой! Вот срам-то! Неужто так и сказано: у Герасима Степаныча перья?.. И фамилия выставлена?

   - Нет, фамилия-то, говорят, не выставлена, только он сейчас догадался; потому пропечатано, что это тот самый купец которого в рынке Скипидаром дразнят. Тоже и про Марьи Дмитриевны свекровь...

   - Ну, ту-то стоит. Та сама ягода. Покойник Николай Тихоныч из-за нее семь лет без просыпу пил, да так в пьяном виде и богу душу отдал.

   - Что же, голубушка, про нее сказано-то, расскажите...

   - Ведьмой названа.

   - Чудесно! Чудесно! Вот за эту штуку, кажется, расцеловала бы этого писаку! Ведь вы не знаете, что это за дрянь такая! Наклонитесь-ка, что я вам про нее и про их кучера расскажу...

   Начинается шепот. Дама передает другой даме. Все качают головами.

   - Неужели? - раздаются сдержанные возгласы.

   - С места не сойти, родная! - подтверждает рассказчица.

   Вдруг в столовой раздается крик; "Батюшки! Что это я хватил! Ах ты, господи! Жжет! Жжет!" Все бросаются на крик. Мужчины тоже встают из-за карт.

   - Что такое? В чем дело? - слышны со всех сторон вопросы.

   - Ничего, ничего! Это так,- успокаивает хозяйка.- Наш молодец Иван прокрался в столовую, схватил с окна бутылку да и ну пить из горла. Думал водка, а в бутылке-то был керосин.

   - Так что же, дайте ему скорей молока.

   - Не беспокойтесь, пройдет! Это с ним уже не первый раз.

   Делается легкая суматоха.

  

  

   Первый день Нового года. Купеческий дом. Пахнет жареным, лампадками, выхухолью. Полы вымыты и начищены воском так, что в них хоть смотрись. В прихожей раздаются звонки за звонками. В залу являются гости с поздравительными визитами. Визиты принимает "сам", "сама" и их дочь-невеста. Сам в медалях, с расчесанной бородой и с головой до того жирно уснащенной помадой, что с нее даже капает, гордо сидит около стола с закуской и поглаживает объемистое чрево, поверх которого покоится золотая массивная цепь от часов. Лицо его сияет: он слегка выпивши и то и дело спрашивает свою супругу:

   - А что, Аграфена Спиридоновна, кто теперь может заметить, что мы из мужиков, лаптем щи хлебающих?

   - Ну, вот! Стоит об своем мужицком звании вспоминать, коли ежели вы себя давно уж отполировали и к вам военные офицеры с поздравлением ездят,- отвечает супруга.

   - То-то! Вот и Глашу за полковника выдадим замуж. Меньше чином, хоть разорвись ты, так за того не отдам. Теперь вот медалями изукрашен, а на будущий год, бог даст, и Станислава првесят, а там и мундир приютский благоприобрету. Глаша, сколько у нас сегодня перебывало народу с новогодним челобитьем? - обращается отец к дочери.

   - Сорок две души, папенька,- отвечает дочка.- Я на подоконнике карандашом отмечаю.

   - А разные, которые облагодетельствованные мною, в каком численном курсе у нас перебывали?

   - Две вдовы по рублю получили, шесть ундеров - по полтине, да окромя того четыре сироты - по два целковых.

   - Молодец дочка! Вся в меня. Крестники и все мною призираемые кумовья являлись на поклон?

   - Были давеча утром, но так как вы сами были с визитами у генералов, то они обещались после зайти.

   - А парильщики из бани, трубочисты, сторожа и прочая сволочь являлись за получением следуемого им за поздравление вознаграждения?

   Его перебивает супруга.

   - Да полно тебе, Артамон Иваныч, куражиться-то! Ну, что ты к девушке пристаешь? - говорит она.

   - Соблюдение порядка для меня первое дело. Коли ежели нет у меня секретаря, то пусть дщерь наша единоутробная докладывает. Впрочем, к пасхе будет у нас и секретарь. Найму какого-нибудь пропойного подешевле.

   В прихожей звонок. Входит гость в порыжелом сюртуке и тащит за собой за руки семи-восьмилетнего мальчика в розовой ситцевой рубашке. Гость отыскивает в углу образ, крестится на него и, обращаясь к хозяевам, говорит:

   - С новым годом, Артамон Иваныч! С новым годом, Аграфена Спиридоновна! С новым годом, Глафира Артамоновна! Желаю вам счастия и всех благ, больших и маленьких!

   - А! Купоросов! Живая душа на костылях! И с сыном! Вот, братец, не обанкроться ты три года назад, вышла бы у тебя новая фирма: Купоросов и сын. А теперь уже нельзя для несостоятельного, потому за эту музыку сейчас за хвост да палкой. Будет у тебя конура твоей собственности с тремя банками ваксы продажной, так и ту кредиторы отымут. Ну, желаю тебе всех блох больших и маленьких! Благ тебе желать нечего.

   - Шутить изволите, Артамон Иваныч! Шутники вы, право! - говорит гость и щелкает сынишку в загривок.- Ну, ну! Начинай же!

   На глазах ребенка слезы. Нижняя губа у него трясется. Отец отходит в сторону и показывает ему кулак. Тот, дрожа всем телом, начинает читать заученные стихи:

  

   С новым годом поздравляю,

   Счастья-радости желаю,

   Крестный папа дорогой.

   И чтоб ваш счастливый век,

   Как прекрасная комета,

   Лучезарно бы истек.

   Многи лета! Многи лета!

  

   - Довольно, довольно! Я и так дам целковый. Просекаешь ребенка-то? - обращается он к отцу.

   - Зачем его сечь-с? Он и так у нас умный. Поцелуй, Ванюшка, ручку у папеньки крестного.

   Ребенок тянется к руке. Купец дает ему рубль и со вздохом прибавляет:

   - Рука дающего да не оскудеет! О господи! Так не просекаешь? А следовало бы. Младенцам эта самая наука никогда не вредит. Только нужно правило просекания знать. Первое дело поймай его за ухо, потом ущеми между колен и дери по мягким местам неустанно. Купоросов, водку пьешь?

   - Употребляем-с, коли ежели во благовремении.

   - А пополам с горчицей выпьешь?

   - Зачем же такая издевка над нашим бедствием?

   - Чудак ты! Ведь я тебе благодетель. Ну разве можешь ты мне в моих блезирах препятствовать? Выпей с горчицей - три рубля дам. Ведь тебе на бедность годится.

   - Делать нечего, извольте наливать.

   Хозяин чокается с ним и говорит:

   - Видишь, каши тебе почет. Именитый купец, изукрашенный медалями, обласканный двумя генералами, и вдруг с тобой, прогорелым, за панибрата пьет и даже чокается! Вот тебе три целковых. Ну, желаешь ты теперь получить старый сюртук с моего плеча? Коли желаешь, то потешь нас с женой и изобрази нам аспида и василиска! Проползи по горнице на брюхе из одного угла в другой, только с рычанием, иже льву подобно.

   - Артамон Иваныч, при младенце-то неловко будет! Каков пример, коли ежели вдруг отец его законный и в змеином образе...

   - Жаль. А сюртук, брат, почти новенький. Ну, убери сына в другую комнату, а сам ползи. Видишь, какой я сговорчивый.

   - В таком разе, пожалуй! Ванечка, уйди в ту комнату!

   - Ну, полно Артамон Иваныч! Полно! Что тебе за охота издеваться над Купоросовым! - заступается за гостя хозяйка.- Не надо, Купоросов не надо, мы тебе и так сюртук отдадим, да там у нас есть еще и стеариновые огарки для тебя.

   В дверях появляется мальчик.

   - Парильщики из Туляковых бань пришли и сторожа от Владимирской...

   - Зови! Ну, Аграфена Спиридоновна, уж ты там как хочешь, а этих виночерпиев я накачаю во все свое удовольствие и бороться их заставлю.

   - Папенька, не водите их сюда. Они тулупами всю залу провоняют, - говорит дочь.

   - Вишь, неженка! Отец себе тулупами да полушубками состояние составил, а она их боится. Ну, ладно, ладно. Пусть они в столовой подождут. Купоросов, следуй за мной по пятам, яко паж, и будь хранителем полуведерной бутыли.

   Хозяин и гость уходят в столовую. Оттуда слышатся восклицания: "С новым годом! С новым счастьем!"

  

  

   Похороны. Из подъезда выносят гроб. Стоя в глубоком снегу и подобрав полы траурных кафтанов, поют певчие. Искривив нижнюю челюсть и уйдя подбородком в воротник, хрипят басы; заигрывая друг с другом, визжат дисканты и альты и фальшивят. Регент, сохраняя строй, ловит левой рукой одного из мальчишек за вихор, а правой старается долбануть в темя камертоном другого. Толпа народа.

   - Позвольте узнать, это купца хоронят? - спрашивают две салопницы.

   - Нет, не купца,- мрачно отвечает шуба.

   - Стало быть чиновника, но ведь тогда треуголка и шпага на гробе полагается... Кто же он по своему званию?

   - Актер. Можете продолжать свой путь. Здесь вам денежной милости не очистится.

   - Актер! Ах, боже мой! Поди ведь и чертей играл? Раскаялся перед смертью в своем актерстве-то? Ведь ежели духовное, например, Юдифь, главу отсекающая, Соломон, пасть львиную раздирающий, а то нынче больше насчет передразнивания... Вымажут лицо зеленой краской...

   - Пороки карал-с, пороки... С богом! Не проедайтесь!

   - Деточки остались?.. Ах, господин, какие вы неразговорчивые! Супруга есть? Может, ветошь какую после покойника раздавать будут? Нам бы что-нибудь старенькое на помин души... Вы не пожертвуете ли, господин, хоть малость во спасение безвременной кончины? В таком звании нужно сугубое поминовение. Порок пороком, но прежде всего не осуждай, не осужден и будеши... Аще же...

   - Где тут городовой?

   Шуба начинает смотреть по сторонам. Салопницы скрываются. Стоят двое в скунсовых шубах. Из разговора можно понять, что один писатель, а другой - актер.

   - Однако пора и в редакцию,- говорит писатель. - Вот, подумаешь, судьба-то! - язвительно замечает он.- Хорошие актеры умирают, а дрянь остается.

   Актера передергивает.

   - Да ведь у писателей то же самое,- отвечает он.

   Процессия тронулась. Тронулись и провожающие. Вспоминают покойника.

   - Солянку рыбную любил. И знаете, что ему нравилось в солянке? Завиток у тешки... Ах, господи! Такой могучий человек, жизненный, и вдруг... Скоренько, скоренько!

   - Все там будем, иде же несть разовых и бенефиса!

   - В котором году у нас было наводнение-то? Еще лабаз у купца Кумина залило...

   - А что?

   - Нет, я так, к слову... А большой у него репертуар был. Кому-то перейдут его роли?

   - Половину Нильский за себя возьмет, а другую половину на меньшую братию...

   Сзади пробирается отрепанная личность. Лицо опухши. Запах винного перегара. Брюки с бахромой, "пальтичко ветреного характера" и фуражка с надломленным козырьком.

   - Дозвольте на помин души отставной козы барабанщику...- сипит он.-Келькшоз... даже ниже гривенника. Когда-то купеческим сыном и сам на лихачах разъезжал... Стерлядь а ля рюс, кнутом прохожего по роже, холодная шипучка гран медаль и в ресторане посудный бой по купеческому чину... Когда-то, сидя в первом ряду кресел, казнился на Любима Торцова, а теперь сам Любим Торцов. "Пей под ножом Прокопа Ляпунова!" Дозвольте, благородные лорды, пятачок! Не на хлеб прошу, но на выпивку, и в том каюсь.

   - Да он презабавный! Это преоригинально! - говорит кто-то. Оборванцу суют в руки пятачки.

   - Покровителем талантов состоял. Артисту на бильярде даже и сотенную проиграть не жалел,- продолжает он.- Бюве, манже - первое дело. Сам хотел идти в актеры, а попал послушником в Валаам, но по несправедливости судеб вновь изругнут с острова на материк к подножию красавицы Невы. Купца Апельсинова знаете? Свершил у него заем в тысячу рублей, а в две вексель выдал, и с этого пошло. Кругом запутал. И диво бы деньги дал, а то вместо денег товаром всучил: "Вот, говорит, тебе десять контрабасов, можешь продать и деньги выручить". Продал на Апраксиной их за две с половиной радужных и сих средств хватило только на пикник для Сюзеты. Лошадям головы шампанским мыл. Се тре жоли, а на утро опять яко благ, яко наг, яко нет ничего. Снова к Апельсинову. "Денег, говорит, нет, а вот сто тысяч часовых стекол - те же деньги, любой часовой мастер возьмет". Беру. На следующий месяц вместо денег полторы тысячи коробок сардинок!

   Оборванец становится в позу и восклицает: "О, кровопийца Апельсинов! Смерть нечестивцу!"

   - Однако, любезный, вы уж надоели,- замечают ему.

   - Надоел-с? Пардон! Сейчас мы отогреем бренное тело. Мерси, мерси,- расшаркивается он и скрывается в трактирную дверь с изображением расписных чайников.

  

  

   Мелочная лавочка, как она быть должна, с ее обычной, всем известной обстановкой. За стойкой рыжебородый приказчик в серебряной часовой цепочке через шею и несколько подручных мальчишек в тулупах. Идет "отпущение" товаров. На деревянном ларе около выручки сидит лакей с папироской в зубах. В одном углу сморщенная старушонка в капоре и полинялом салопе тыкает пальцем в кадушку с маслом и лижет его, пробуя масло; в другом - мастеровой в тиковом халате и с ремешком на голове покупает вареную треску. Входит кухарка, озирается по сторонам и грызет подсолнухи.

   - Отпустите полсальной свечки,- говорит она.

   - Хорошо, извольте-с,- отвечает приказчик.- Куда вам такая большая партия этого самого товара потребовалась? - спрашивает он.- Петли у дверей смазывать, что ли?

   - Нет, нос у хозяйки. Такое повреждение получила, что ужасти подобно! Даже хрящ с места сдвинул; ну а она сегодня вечером на именины сбирается, так думает, нельзя ли салом смазать, чтобы уж не очень были царапины-то заметны.

   - От "самого"?

   - Конечно, от мужа. Нешто посторонний человек станет женщину бить?

   - Видно, вчера опять Карс брал? - допытывается приказчик.

   - Не вчера, а сегодня. Вчера он в Киев на богомолье отправился, а сегодня по утру и избил ее.

   - То есть как это: вчера на богомолье, а сегодня избил? Нешто с дороги можно? Ведь она дома.

   - И она дома, и он дома. У нас нешто на богомолье ходят как у людей? У нас иначе, у нас дома ходят в Киев по комнатам.

   Приказчик выражает полнейшее недоумение. К разговору начинают прислушиваться лакей и остальные покупатели.

   - Была это у него, значит, в лавке неугасимая обещальная лампадка,- продолжает кухарка,- ну, он и совершил великий грех забыл ее затеплить, а теперь и кается. "На мне, говорит, родительская анафема сидит, так надо ее снять добродетелью" Вот теперь и снимает: узнал, сколько верст отсюда до Киева, да и отмеривает их, по горнице ходя. Дойдет до тысячи шагов и отметит их по костяшкам на счетах. Тут уж у него в гостиной на столе и счеты лавочные лежат. "Петербург, говорит, мне оставить нельзя, потому приказчики без меня лавку разворуют, а здесь я по десяти верст в день киевского богомолья отмериваю, значит сподвижничаю, да к тому же и лавку свою соблюдаю и людей в воровской грех не ввожу".

   - Мудрено что-то! - разводит руками приказчик.

   - Да уж так мудрено, что мы с диву- дивуемся, да поди ж ты говори с ним,- отвечает кухарка. - И в это время как только ему что поперек скажешь, сейчас он четки в сторону и за полено хватается. Вчера десять верст отмерил, а сегодня на пятой версте жена ему поперечила, он и давай ее таскать.

   - Истинно премудрость! И слыхом не слыхали про такое хождение. Так как же он ее избил-то? Ведь странным есть предписано в кротости себя соблюдать? - снова задает вопрос приказчик.

   - Известно, пьяный. А пьянству что?..

   - Как, и пьет?

   - Не то чтоб в лежку пил, а крепко зашибает, хотя и на ногах тверд. "В дороге, говорит, и монашествующим есть разрешение вина для подкрепления сил".

   - Ай да сподвижник! - восклицает кто-то.

   - Теперича ходит, ходит по комнатам, устанет и сделает привал. А привал в спальне, и тут у него водка поставлена. Да уж очень зачастил что-то сегодня приваливать-то - ну и вышла карусель: потому с утра, и главное он постится, не токма что рыбы, а даже с маслом и горячей пищи не вкушает. Известно, от этого он отощавши, ну на него и действует.

   - Горячей пищи не вкушает, а водку трескает. Ай да странник! - дивится приказчик.

   - Водка,- говорит,- постная, хлебная, она из ржаных зерен гонится.

   - Чудно! Когда же он таким порядком дойдет до Киева?

   - К рождеству дойдет. Пудовую свечку поставит,- поясняет кухарка. - Да еще что: по дороге хочет в Новгород свернуть. В Новгороде-то, по нашему расчету, он в будущую среду будет. Давай, Митрич, скорей сальную-то свечку, - обращается к приказчику кухарка.- Мы без него и помажемся. Он теперь в лавку уехал, там воюет.

   - Сейчас, сейчас, только уж ты попроси у него, чтоб он мне из Киева ладонку привез.

   - Привезет, как же... Держи карман! Нет он теперь алчнее Кащея бессмертного. Стала я вчера ему постель в столовой из сена стлать. Ну, у нас своего сена нет, я и купила у полковницкого кучера, так зачем на пятиалтынный купила, а не на пятачок. Ругательски изругал.

   - Значит он у вас уж и спит по-походному?

   - Совсем по-походному, как, значит, странники в пути. Даже и камни под сено подкладывает, ну, а под голову котомку. Ведь он с котомкой за плечами у нас по горницам-то шагает... И палка у него в руках дорожная.

   - Ну, на камнях-то ему после двухспального пуховика небольно мягко спать... Поди ворочается, ворочается, - замечает сидящий около выручки лакей.

   - Куда! Как в воду опущенный спал. Ведь пьяному-то все равно: он так и на каменной мостовой выспится, а тут все-таки сено. Так вчера всю ночь насвистывал и храпел, что на меня даже ужас напал. Думала, уж не домовые ли на чердаке возятся.

   - Пожалуйте полсальной свечечки. Желаю вашей хозяйке от повреждений исправиться,- говорит приказчик, подавая кухарке сверток.- Вот, брат, Алексей Филатыч, дела-то какие бывают,- обращается он к лакею.

  

  

   Купец Ельников купил старый запущенный дом и решился ремонтировать его, для чего нужно было осмотреть квартиры. Также хотелось ему ознакомиться с жильцами. Как для того, так и для другого он начал делать визиты по квартирам. Ему сопутствовал старший дворник.

   В один прекрасный день они позвонились у дверей квартиры четвертого этажа. Отворила горничная.

   - Умница, доложите барыне, что, мол, новый хозяин дома желает осмотреть квартиру,- отнесся к горничной дворник, но купец перебил его.

   - Какой тут доклад! В свой дом, да еще с докладом! Мы не господа, - сказал он и влез в квартиру.- Почем помещение-то ходит и кто его снимает? - послышались вопросы.

   - Криникина, трое детей у ней. Пятьсот сорок платит,- отвечал дворник.

   - Ну, шестьсот смело можно взять. Что за счет пятьсот сорок! Ни куль, ни рогожа.

   Купец вошел в гостиную и стал озираться.

   - Вишь ты! Диваны турецкие развели, а божие милосердие без серебряного оклада в углу висит,- кивнул он в угол и полез в другую комнату, дверь в которую была притворена,

   - Куда вы! Куда вы! - замахала на него руками нянька.- Здесь ребенок спит, разбудить можете.

   - Так что ж из этого? Не укусим твоего ребенка. А ежели проснется, то невелика важность.

   - Софья Павловна, пожалуйте сюда! - позвала нянька,- Что это за безобразие! Они лезут насильно.

   Показалась хозяйка. Это была молодая женщина лет двадцати пяти с длинными, но остриженными волосами.

   - Послушайте, как вам не стыдно? Здесь у меня сестра, девушка, одевается.

   - Хозяину дома, да еще стыдиться! Вот напасть-то! Я в своем володении.

   - Неправда. Вы хозяин дома, но когда я нанимаю квартиру и плачу деньги, то я здесь хозяйка! - крикнула женщина.

   - Не ершись, не ершись! Что за щетина! Я познакомиться пришел и квартиру осмотреть. Так вы хозяйка? Ну очень приятно,- протянул он, попятившись, и сел в кресло.- Замужняя, вдова или девица?

   - Что за расспросы! Вдова,- отвечала она, в недоумении смотря на хозяина.

   - Важное кушанье! Уж будто и спросить нельзя. Должон же я понимать, с кем я имею дело и кто мои жильцы. Капиталы имеете или так, сбоку благодать?

   - Да вам-то что за дело? Я плачу за квартиру исправно. Я повивальная бабка.

   - И повивальные бабки тоже разные есть. Одни при родительницах, а другие при старичках. На повитушестве тоже не много попляшешь.

   - Послушайте! Да как вы смеете! Я семейная женщина, у меня дети.

   - Как смел, так и сел. Мы обязаны тоже знать, какого сорта у нас жильцы, потому домохозяева. Иван, что настоящая они вдова? - отнесся купец с вопросом к дворнику.- Как по паспорту-то?

   - По паспорту настоящая,- отвечал тот.

   - И слухов никаких насчет чего-либо? Благосклонного жития к мужчинам нет? Не наезжают к ним по вечерам кумовья да Дяденьки разные?

   - О, это уж слишком! Подите вон! - крикнула хозяйка.

   - Подите вон! Эво что выдумала! Я пришел квартире обозрение делать, а она подите вон! Так я сейчас и послушался! Что ж ты, Иван, стоишь и не отвечаешь на мою команду! Статуй!

   - Жизнь ведут постоянную и мы ничего не замечаем,- застенчиво произнес дворник.

   - Ну, то-то. Вот нам и довольно. А ты уж сейчас и вон. Домохозяина-то вон. На моей земле живешь, в моих стенах существуешь, да меня же и вон... Это вот я, так точно, что во всякое время и с мебелишкой твоей могу тебя из квартиры вышвырнуть. А мы давай лучше в мире жить. С домохозяином ссориться не след. Он покарать жильца может и помиловать. Поняла?

   - Вы пьяны, должно быть.

   - На свои выпил, а не на твои. А ежели на свои, то неужто мне у тебя спрашиваться? Выпил. Ну, что ж из этого? А ты гордость-то брось. Нечего нос-то задирать. Через это барыша не будет.

   - Извольте идти вон! Еще раз вам повторяю.

   - Ну полно! Она и в самом деле. Давай поговорим толком. Я человек покладистый, коли кто со мной ласковый. Вы это зачем волосы-то остригли? Болезнь какая была, что вылезать начали?

   - Да что вы в самом деле? Разве я обязана вам давать отчет? Захотела и остригла.

   Купец кивнул головой.

   - А, значит, шустроперая. Из стриженных по своей собственной вере, по новомодности к учению. Понимаем. А ты ересь-то эту брось, коли ты вдова настоящая, богоспасаемая вдова. Право, нехорошо. Купи шиньон, что ли. Бога забывать не след. Ведь это по-вашему ангелизм, а по нашему вольнодумство называется, и вы ангела-то напрасно к своему названию припустили. Скорей же вы черту поклоняетесь в своем окаянстве, потому что попу, что бабе волос стричь не показано.

   - Ежели вы не уйдете вон, я сейчас пошлю за полицией! - стояла на своем хозяйка.

   - Что ж, посылай. Я пришел как домовладелец квартиру осмотреть. Обязан же я ремонт сделать, коли жильцы от дымовых труб или от зловония терпят стеснения. Нас, брат, тоже за санитарные-то беспорядки по шерсти не гладят, а ох как жучат! Князья да графы в тюрьму за несоблюдение-то полетели, а нам, купцам, и бог велел. Ну, садись и давай говорить спокойно, а то словно бельмо на глазу передо мной маешься.

   - И не стыдно вам над женщиной издеваться? Уйдите, прошу вас.

   - Ага, теперь запросила, а давеча гнать! То-то скоры вы на язык то. Уйду, уйду, вот только по квартире смотр сделаю. Печи и трубы в порядке?

   - В порядке, в порядке. Пожалуйста, поскорей осматривайте, что вам нужно.

   - Поскорей! А может ты водопроводы у меня засорила, дверные ключи растеряла, вьюшки утратила, подоконники разрубила и насчет полов безобразие. Должен я все это прочувствовать или нет? Кто муж-то был и какой чин тебе оставил?

   - Это не ваше дело, да, наконец, вы и в паспорте можете об этом справиться.

   - Не щетинься, не щетинься! - остановил ее купец.- Опять начинаешь? Вишь, какая блажная! Капиталы уж на тебе очень велики, что ли, что такое о себе воображение держишь?

   - Идите и осматривайте квартиру. Нечего здесь сидеть. Пойдемте.

   - Те-те-те! Не кудахтай, не испугаешь. Иван, вот как домохозяев-то подданные жильцы у себя принимают! - снова обратился купец к дворнику. - Вот ты и смотри! Ну, что с тобой делать, пойдем.

   Начался осмотр квартиры. Войдя в кухню и увидав, что на плите жарилась говядина, купец не утерпел и заметил:

   - А вы зачем по средам скором едите? А еще православные считаетесь. Вот ересь-то вашу и видно.

   Хозяйка промолчала, но он не унимался и продолжал:

   - И образа не во всех комнатах, а это тоже нехорошо. Пожарное наслание за такой грех может быть. Оно, конечно, может быть у тебя твоя требуха вдвое застрахована, так ты хоть домовладельца-то пожалей. У меня страховка в аккурате. Ну, прощай! Да впредь веди себя хорошенько. Такая поведения по-нынешнему нейдет. Я вот хотел на тебя только шестьдесят рублей в год за квартиру-то набавить, а теперь за твое непочтение накину сто двадцать. Иван, чувствуешь? - отнесся купец к дворнику.

   - Очень чудесно чувствуем, Трифон Мироныч.

   - Ну, и штраф с нового срока.

   Дворник и домовладелец вышли вон из квартиры через черную лестницу.

  

  

   - С ангелом, Софья Дмитриевна, честь имею вас поздравить. Позвольте в сей день Веры, Надежды, Любви и Софии вам пожелать, чтобы ваша вера в любовь вашего супруга была так же крепка, как незыблемый гранит, а надежда на крупный выигрыш по пятипроцентному билету оправдалась в следующий же тираж. Что же касается до Софии, то есть премудрости, то вы ее сами собой олицетворяете не по наименованию только, но и на деле. Все сие мы видим в образцовом порядке вашего дома.

   - Очень вам благодарна. Только вы уж насчет дома-то оставьте... Представьте вы себе, что мы как приехали с дачи, до сих пор не можем устроиться: даже занавески на окнах не повешены.

   - Занавески, наплевать-с. И при занавесках может быть беспорядок, а я касательно того, что дом ваш всегда яко чаша переполненная, так и пенится избытком содержимого. Позвольте вам вручить пирожную сладость в виде хлеба-соли.

   - Ах, что вы это! Напрасно беспокоитесь. А мы, должна вам сказать, при нашем неустройстве и гостей к себе сегодня не звали. Даже от стыда за наш беспорядок хотела всем отказывать, что, дескать, дома нет, в Новгород на богомолье уехала. Впрочем, милости просим. Покорнейше прошу садиться.

   - Пирог, доложу, отменный. У Вебера взял. Немка продавщица сказала, что там что-то особенное внутри. Извольте только кушать на здоровье. У обедни изволили быть?

   - Была. Да что, только срам один. Все поздравляют, а я к себе позвать не могу. Видите занавески-то... Вот и шторы не везде повешены. Начали у мужа в кабинете перебивать диван, материю содрали, а обойщик до сих пор еще не идет.

   - А зачем зов, сударыня? Зов великое дело. К хорошим же и добрым людям и без зова придут. Ободранный диван тоже не при чем. Ежели в стуколку сразиться, то и сидя