Главная » Книги

Новиков Михаил Петрович - Письма к разным лицам, Страница 3

Новиков Михаил Петрович - Письма к разным лицам


1 2 3 4

p;    нию всех единоличников. О, я очень, очень желал бы этого. Занимаете, к примеру, вы огромное здание на 2-3 тысячи человек, общая кухня, столовая, прачечная, хлебопекарня, швейная мастерская, а если можно, и курятник и скотный двор со свиньями и коровами. Вводите дежурства и строгую очередь (в месяц один-два дня даже вы и Калинин могли бы уделять для этого время). Все ваши жены, сестры и дочери по очереди моют полы, стирают, шьют и чинят белье, пекут хлебы, стряпают на кухне, обслуживают столовую, следят за чистотой в коридорах, уборных и т. п., личные комнаты в счет не идут, они остаются собственностью. Мужчины топят печи, колют и носят дрова, ходят за скотом, привозят корм, дрова, муку и всю провизию на кухню и т. п. Во всем строгий учет (как, к примеру, в казармах), ежедневно на доске расписывается дежурство, количество продуктов, меню. То же и по другим отраслям народного хозяйства. И, главное, во всем мир и согласие, и ни споров, ни брани, даже у женщин. Конечно, в мильенах иллюстраций жизнь такой коммуны наглядно показывалась бы во всем мире. Калинин, Сталин, верхи Советского правительства в личной жизни ведут образцовую коммунальную жизнь со всей ее простотой и материальной дешевизною. Да ведь наша беглая буржуазия полопалась бы с досады и зависти, а крестьянству ничего бы не оставалось другого, как учиться у вас и делать опыты. Все теперешние возражения потеряли бы под собой почву и смысл. Кажется, 14-й съезд Компартии успокоился на примирительной фразе относительно нашей промышленности "последовательно социалистического типа", но вот пока не проводится "последовательно коммунальная жизнь социалистического типа", на одной стропиле промышленности социализм не укрепить и не удержать в массах, пока его нет в личной жизни коммунистов наверху, он так и останется гласом вопиющего в пустыне.
   8) Худо, совсем худо в городах от того изобилия денег, которыми располагают рабочие и служащие. Нарождается новый тип господ, а в особенности барышень. На бедную женщину свалилось это несчастье, и она под его давлением развращается до неузнаваемости, делаясь из хозяйки и матери просто содержанкой. Духи, пудра, краски и т. п. гадость находят себе так много потребительниц, что куда там старым барыням. И что унизительнее всего, даже деревенские девки все больше и больше занимаются этой гадостью, даже жены простых рабочих, не говоря уже о советских служащих, получающих по 100-200 рублей, мечтают и заводят себе прислугу и такие модные птичьи
   475
   костюмы и платья, в которых с трудом можно шагнуть на трамвай, а уж на извозчика без посадки и совсем нельзя. Отъелись, раздобрели до тошноты и хотят быть не помощницами мужьям, а только содержанками, с прислугой и обстановкой. Летом, едучи по городу в трамвае, я не знал куда девать глаз от полуголого женского тела со складками на толстых шеях. Куда там, наши крестьянки против них спички! Я не знаю: когда мы приедем к социалистическому устройству жизни личной и общественной, но чтобы не разводился омерзительный господский дух в Советском Союзе, это легко сделать теперь же, стоит только всех людей, живущих на получках, поставить в свои рамки и окорнать так, чтобы не на что было наводить туалеты и наращивать на своем теле лишний жир и мясо. Этот гнилой господский дух не приближает, а удаляет нас от социализма, и партия это понимает.
   Решивши написать вам это письмо, я руководился самым искренним и серьезным желанием указать вам на ненормальности, которые более всего волнуют и тревожат крестьянство, надеясь, что хоть часть их вы измените в политике партии в будущем.
   Крестьянин Мих. Новиков

1927 г.

Январь

  
  

14. Князю П. П. Волконскому

Гр-ну П. П. Волк.

Январь 28 г.

   Недавно, в конце января 1928 г., в наших русских газетах было напечатано ваше письмо к крестьянам деревень Малинки и Лужки Рязанской губернии, где были ваши прежние помещичьи имения до 1917 года, и их ответ вам на это письмо. Считая ответ этот не вполне удачным и не разрешающим вашего вопроса с его внутренней стороны, я счел своим долгом дополнить его в более исчерпывающем виде и в более спокойном тоне. Будем же говорить вполне откровенно. О чем вы заявляете в вашем письме, чего хотите? О старых юридических правах ваших на бывшие имения и желании пользоваться ими и впредь, несмотря на 10-летнюю давность! Если бы об этом заявил нам какой-нибудь старый крепостник, по злобе и темноте своего ума надеющийся на восстановление крепостного права, я бы не удивился и не стал бы его убеждать опомниться. Но вы-то ведь не такой зубр, вы воспитаны в духе либерализ-
   476
   ма конца XIX и начала XX века и не можете не знать, что людские права тогда признаются законными правами, когда они вырабатываются обществом, городом, а затем и государством с согласия самого населения через его представителей и относятся одинаково ко всем гражданам для обоюдной пользы. Ваши же права такой санкции не имеют и поддерживались только под жестоким насилием заинтересованной стороны, а потому и не могут считаться законными. Это права захватнические, права звериные, права придуманные, не дают равной доли жизненных благ для всех граждан (какими они у нас теперь), а для порабощения и эксплуатации одним другого. В таких правах совершенно отсутствуют элементы для мирного и благожелательного сотрудничества людей, а наоборот, имеется все то, что людей разъединяет и поселяет с одной стороны зависть и злобу, а с другой - страх и самоосуждение. И если такие права еще и есть кое-где на земном шаре, то вовсе не как закон справедливости, и настаивать на них стыдно и позорно. Вы понимаете, что настало время, когда образованным и просвещенным людям во всем мире во имя чести и справедливости необходимо добровольно отказаться от этих прав и перейти на другие, более законные, как, к примеру, у нас. Иначе грош цена их культурности и цивилизации перед лицом многомиллионного русского народа. Это должны сделать и вы. А настаивая на них, что вы делаете? Вы питаете фашизм, вы поддерживаете в скрытом виде тот страшный и губительный огонь, который в любую минуту может вспыхнуть в новой братоубийственной войне и принести еще более бедствий человечеству, чем они были пережиты людьми, начиная с 1914 года. А об этом страшном, уничтожающем кроме жизней и человеческую культурность, могут не думать только хищные звери. Все же сознательное и живое обязано думать.
   Если вам дорога родина, наши законы не мешают вашему возвращению и дают возможность всем ее блудным сынам исправляться и становиться на честную трудовую дорогу. Не унижайте своего человеческого достоинства - перестаньте питать фашизм и распространять злобу и ненависть к русскому народу, он, право же, ни в чем не виноват перед вами и имеет неотъемлемое право на свое собственное развитие и строительство не только без всяких зубров, но и без интеллигентствующей либеральной буржуазии. Присоединиться же к этому народу на началах новых наших прав и законов вы всегда можете. Вы неверно читали мое письмо к вашему брату в Ревель (Григор. Петр.), там я полнее говорю о том, почему русский народ
   477
   не может желать возвращения к старым порядкам и иметь с вами дело как с титулованными, чиновными и дворянскими претендентами, а потому я об этом и не повторяюсь. Но если вы того пожелаете и мне напишете, то я дам вам обстоятельный ответ на эти вопросы с одним условием: распространить его через вашу печать для общего сведения всей эмиграции.
   Старый крестьянин новой России М. Новиков
   Адрес мой знает ваш брат Григорий, через него я и прошу мне ответить.
  
  

15. Князю Г. П. Волконскому

  

Григор. Петр. Волконском

Февраль 1928

  
   Уважаемый Григорий Петрович!
   В наших газетах недавно было напечатано письмо вашего брата Петра, живущего в Париже, к крестьянам деревень Малинки и Лужки Рязанской губернии, где было прежде ваше имение. Это письмо очень нас взволновало, но возникло у многих сомнение, не ложное ли оно, не поддельное ли? Чтобы в этом не было сомнения, я прошу вас мне ответить: действительно ли ваш брат писал это письмо? Если да, то, пожалуйста, пошлите ему мой ответ, при сем прилагаемый. А нет, так сообщите, откуда же взяли это письмо от его имени?
   Уважающий вас Мих. Новиков, брат вашего слуги Адриана.
  
  

16. И. Д. Кабакову

  

11 марта 1928 г.

   Меня очень заинтересовала ваша статья в "Деревенской правде" N 17 от 3 марта "Очередные задачи колхозного строительства", и хотя я и знаю, что вы человек занятый и не можете располагать временем для частных бесед и писем, я все же не мог удержаться, чтобы не поделиться своими мыслями по этому вопросу, надеясь внести в него и свою лепту рассуждений на основании многолетнего опыта, тем более, что я не заражен однобоким и не продуктивным пессимизмом Лаврухина, и не только не считаю Россию ничтожной, но твердо верю, что помимо ее теперешних возможностей хозяйственного и культурного развития, но и в своих ста-
   478
   рых географических границах она восстановится гораздо скорее, чем это думают многие. Дело в том, что мы не тоскуем и не можем затосковать по отделившимся от нас блудным детям в лице Эстонии, Литвы, Латвии, Финляндии и даже Польши - у нас и без того много простора и перспектив. Они же тоскуют уже и теперь по этим просторам, стиснутые со всех сторон как в клещах. И нет ничего удивительного в том, что отдельные граждане этих горе-государств очень часто переходят нелегально нашу границу и стараются пристроиться где-нибудь на старой работе. "Как хорошо было прежде, - говорили они мне в 1924 году в Бутырской тюрьме, - когда было можно от Варшавы до Владивостока, от Одессы до Архангельска, взявши паспорт, свободно передвигаться и подыскивать соответствующую работу, и как плохо от безработицы теперь, когда нельзя шагнуть и шагу чтобы не очутиться на границе. Черт бы побрал наших панов с их отдельной Польшей и Литвой! Делать ставку на сближение с немцами они не могут, так как лучше нас знают немцев. А потому естественным ходом экономической жизни они снова придут к нам и войдут в нашу федерацию. Что русский народ не скрытный, не злобный и не мстительный, что у него душа нараспашку - об этом знают во всем мире, а тем более наши блудные дети, а потому и нет никаких причин нам тяготиться своим одиночеством и изолированностью. Мы можем ни к кому не ходить по соседям. К нам же еще придут с поклоном многие.
   Извиняюсь, что сошел с основного вопроса, уж очень обидно за "ничтожную" Россию! Что "выход из бедности и темноты в обобществленном труде, хозяйстве и орудиях производства", как говорите вы, да кто же этого не знает и кто мало-мальски грамотный арифметически человек станет спорить, что кустарное производство любых предметов, в том числе и хлеба, выгоднее обобществленного в труде фабричного производства? Но мне совсем непонятно, почему и вы, и другие представители партии, ведя пропаганду за коллективизацию, совсем опускаете другую, не менее важную сторону жизни, личного поведения отдельного гражданина и не связываете ее тесно с коллективным возрождением. "Источник нищеты лежит в никудышной производительности труда", - говорите вы, а я к этому добавляю, что и эта никудышная производительность, которая есть прямой результат никудышного поведения отдельной семьи и человека - не идет целиком по прямому назначению на улучшение питания и обстановки жизни, а растрачивается совершенно зря, себе же во вред, только от того, что люди не знают самой первородной истины о том,
   479
   что материальное благополучие может держаться только на науке о безусловной трезвости, безусловного трудолюбия и безусловной бережливости и что вне этого не может быть спасения, как в единоличной, так равно и в коммунальной жизни. Перечисляя недуги некоторых коллективов, вы и сами упоминаете о пьянке, о расхлябанности, о бесхозяйственности, а, стало быть, не можете не согласиться со мной. Да и кто же решится утверждать, что и за отсутствием трезвости, трудолюбия и бережливости все же можно сколотить хорошую материальную базу под любым - как личным, так и общественным предприятием, а тем более достичь высоты ее развития?
   При каких условиях может наладиться материальная жизнь в коллективе и в единоличном хозяйстве? Сам собой, только тогда, когда на ее пути не будет тех болячек, рытвин и ухабов, какие всегда были и, к сожалению, остаются и теперь. Пьяный миллиард (а он вместе с самогоном несомненно уже есть), религиозные суеверия, 64% всех пожаров от курильщиков, злоба и мстительность в частных отношениях, во имя которой сосед не дает жизни другому соседу и также и подличает и вредит ему на миллионы рублей (в общем масштабе), 50% неграмотных - что, это способствует развитию хозяйства и улучшению жизни? Помилуйте, какое тут развитие, когда один курильщик в семье за 60 лет своей жизни прокуривает хорошее среднее хозяйство, а два - два. Когда по минимальному учету пьянство в 20 рублей на семью в год с добавлением таких ужасов и безобразий, как свадьбы в 100-200 рублей, какие бывают по статистике в среднем через 12-13 лет на семью, за 60 лет пропивается и прогуливается от 4 до 5 средних хозяйств, а за 25 лет от курильщиков и поджигателей выгорает и вся Россия, а в то же время крестьянин жалеет потратить 5 копеек на книжку, какое же тут может быть развитие! И ужели вы можете верить серьезно, что и при наличии всего этого убожества и язв можно построить хорошую и прочную жизнь только на началах коллективизации?
   О, а болезни и недуги в каждой семье, инвалиды труда и духа, постоянные склоки от тяжелой работы, чахотки, катары, боли желудка от ненормальной жизни и питании, женские болезни, да ведь это же на каждом шагу и в каждой семье! Кому строить новую жизнь с новой затратой массы труда, на кого опереться? Не на тех же, в самом деле, батраков, которые когда-то и как-то выбились из колеи и теперь, по нужде живя в колхозах, упорно мечтают о собственных хозяйствах, норах и гнездах...
   480
   И когда вы сами сказали дальше, что "колхозы должны воспитать нового человека", разумеется, сильного и душою и телом, а что они еще "не приступили к разрешению этой главнейшей задачи и что и партячейки, и агрономы, и комсомольские организации еще тоже очень мало сделали на этом фронте" - я сразу почувствовал к вам духовную близость, из этого я понял, что вы вместе со мною понимаете все трудности этой задачи и болеете душой за все эти изъяны личного поведения крестьян. Не видеть этого, не понимать, не болеть душой за все это наше убожество, мне кажется, может только глупый или такой грубый себялюбец, которому, кроме своего личного интереса, нет ни до чего прочего дела. Заговорил же я об этих изъянах не потому, чтобы вступать в полемику с вами и доказывать невозможность при таких условиях держать курс на коллективизацию. Поверьте, что никто, кроме крестьян, так не чувствует больно и не несет так много заботы и труда на поддержание своего единоличного гнезда и хозяйства. Только подумать, что вот у нас 50 дворов, а более 200 построек: чего стоит поддерживать их в исправности? И сколько надо пережить страха каждым летом за их целость от огня, за легкую возможность сгореть в них живьем со всем семейством! Или вот с этими болезнями, убожеством и инвалидностью. Какое несчастье теперь вносит преждевременная смерть отца или матери в каждой семье; вдова с малолетними детьми должна пропадать, не имея возможности справиться и с детьми и с хозяйством. Дети без матери у отца так же бывают заброшенными щенками. И как бы просто все это разрешилось в коллективе в 50 семей, где вместо 200 построек был бы один каменный или несгораемый дом, один такой же двор для скота, рига для снопов и амбар для хлеба. Ни вдовы, ни малолетние дети не были бы там в таком забросе и сиротстве, в каком они находятся теперь в одиночной жизни и никакие несчастные случаи и стихийные бедствия не были бы так остро больны в коллективе, как они страшны в одиночестве.
   Но в чем же дело, спросите вы? Да в том же самом, что для нового дела нужны и новые люди, а новыми быть трудно, и никто ими не хочет быть, в том числе и партийные. И вы с этим вполне согласитесь, когда я напомню, что недавно писали, что при проверке колхозов и коллективов в них меньше всего оказалось партийных, а уж им-то, казалось бы, там-то и надлежало и быть. Или вот отдельные
   481
   штрихи: лежал со мною молодой партиец в больнице, и, когда с ним рядом умер рабочий и часа три простоял до уборки ночью рядом с ним, у него наутро резко поднялась температура, а ведь он ни в Бога, ни в черта не верил. Или вот другой, который у нас в доме, на указание моей жены на вред и пагубность пьянства, совершенно развязно ответил, что "мы это понимаем, а потому и разрешаем пить только на ночь, чтобы не тратить на это времени днем". А третий так же самоуверенно уверял меня, что от курева нет вреда и что сами доктора говорят, что табак способствует выделению мокроты и уменьшению камней. И я думаю, вы согласитесь со мной, что такие партийные так же непригодны для строительства новой жизни. Но дело и не в этом. А в том, чтобы опровергнуть мнение Лаврухина о том, что в коллективе никто не станет старательно работать, как работают у себя, будучи хозяевами. Мысль не новая, и если вы припомните, кажется, еще в 1921 году при учреждении в Москве института труда "Известия ВЦИКа" на своих страницах очень остро ставили этот вопрос и высказывали свою надежду, что институт этот, изучивши психологию человека, найдет средство, чтобы прививать трудовую бациллу к организму, после чего "и без хозяйских настроений, - как выражалась газета, - человек стал бы работать так же усердно, как и при этих настроениях". Чем кончились эти изыскания - не знаю. Но пословицу подходящую приведу: "Клин клином вышибай", - говорит она. И эта пословица, пожалуй, нам и пригодится, чтобы устыдить Лаврухина. А когда вы говорите, что "на колхозовской земле, с колхозовскими орудиями следует трудиться по-человечески, не допуская лени и расхлябанности", вы, собственно, не даете противовеса "хозяйским настроениям и интересам" и не подвигаете дела вперед. Что поделаешь, и все так понимают, но не делают. Вот спекулянтам нет нужды прививать трудовую бациллу, они и без того лезут из кожи. Почему? Да потому, что у них много интереса и очень строгий погонщик, именуемый конкуренцией. Это мы и давайте запомним и мало того, но и применим этот же интерес и погонщик и в деле коллективизации крестьянского хозяйства и жизни. Как так? А вот так! Вы говорите, что в коллективах выше товарность земли, выше урожаи с десятины и приводите цифры 60-80 пудов. В общем, это хорошо, но малоубедительно для всех порядочных крестьян, любящих землю и труд. Ну, что это за достижения, когда и в одиночных хозяйствах бывает то же самое: 6%, 7%, 8%. А нередко и больше того. (У меня за все 40 лет рожь всегда бывала от 70 до
   482
   90 пудов, а овес от 60 до 90 пудов). Нет, им нужно поставить другие цифры: скажем, от 80 до 100 пудов на десятину и притом сказать наперед, что все то, что будет сверх 80 пудов, то пойдет в их личное распоряжение сверх всякого жалованья и пайка! Вот это и будет их интересом и погонщиком в противовес хозяйским настроениям. А те, к примеру, коллективы, кои дадут на круг более 100 пудов, должны освобождаться от налога совсем, а вся цифра налога распределяться меж его членами опять же сверх жалованья и пайка. Таким же образом ввести премирование и хорошей личной работы внутри самого коллектива. Само собой разумеется, что таких колхозников не следует стеснять рабочими часами. Само дело лучше всяких правил покажет, когда и сколько часов нужно работать. Вот когда крестьянин увидит более интереса при меньшей заботе и страхах в коллективе, чем в своем разоренном на курьих ножках хозяйстве, тогда все его думы направятся в эту сторону. Но уж если коллективы, так коллективы, по типу фабрик, с одним теплым двором для скота, одною несгораемой ригой и амбаром для хлеба и одним жилым помещением, светлым и чистым. Все другие формы лишь паллиативы, которые, не достигая цели, порождают только массу греха и неприязни.
   Но это, разумеется, дело длительное. А пока что необходимо установить контроль над крестьянской работой в единоличном хозяйстве, как он введен и у рабочих. Нужно добиться того, чтобы не портить землю, не разваливать на края полос из года в год. Нужно заставить исполнять хоть минимум того порядка в обработке для каждой местности, при котором не должно быть урожая ниже 50-60 пудов. И я очень удивляюсь, почему и на эту сторону дела до сих пор не обращают внимания, не сделают исследования работ на месте, чтобы в каждом селении узнать: кто как работает и почему у одного урожаи в 70-90 пудов, а у другого (у большинства) 50-60. Ведут агитацию за чистосортные семена, травосеяние, многополие, корнеплоды, искусственное удобрение, а на способы обработки и не смотрят, а ведь в этом все дело. Пока не будет настоящей хорошей работы, все другие культурные начинания пойдут прахом. А такой хорошей настоящей работы у крестьян после революции стало гораздо меньше, все теперь делается кое-как, наспех, лишь бы была соблюдена видимость. А от этого и меньше стало общей товарности и для вывоза, вместо прежних 900 миллионов, не остается и 100-200. Говорить же о том, что теперь сами крестьяне стали есть больше хлеба, как это говорили на прошлом
   483
   съезде советов и партии, это глубоко не верно. Кроме того, нужно как можно скорее выпустить специальный заем для переселения и расселения, преследуя сразу две цели: и скорейшего разрежения густо населенных мест и насаждения небольших коллективов, в 20-50 домов из таких переселенцев и расселенцев. Это самая неотложная задача для развития сельского хозяйства в настоящее время. На готовые и земельноустроенные участки охотнее всего пойдут малоземельные крестьяне коллективом, тут для всех такая очевидная выгода и расчет, против которых никто не возражает. Дело переселения и расселения не менее важно, чем и развитие нашей промышленности, и потому и должно идти рука об руку. Помилуйте: как не быть безработице, когда из деревни так и бегут в города. А отчего бегут, да оттого, что и земли-то на семью 5-6 десятин, а посеву из них 3-4. Ведь на таком посеве только и можно жить впроголодь, без удовлетворения и самых насущных нужд. Поневоле и бегут на сторону искать лучшего, увеличивая кадры безработных.
   Вот это мне и захотелось сказать вам по прочтении вашей статьи, заранее надеясь, что мои мысли не совсем чужды и вам, и всем общественным работникам, для которых личная жизнь не стоит на первом плане.

Кр. М. Нов.

  
  

17. Князю Г. П. Волконскому

(без начала)

  
   Лучше нам или хуже? Это основной вопрос, о котором стоит говорить долго. А говорить я умею без боязни и без утайки. Что у нас есть плохого? Дерут с крестьян с самых трудовых и старательных в 2, 3, 5 раз больше прежнего оброков, а с более дурных, в большинстве с пьяниц и лентяев, почти ничего. Дерут через рынок в 2-3 раза дороже за все городские товары; дерут за землеустройство по 1 рублю 0 копеек с десятины; дерут разного рода страховку, выдирают через суды и продажи недоимки с пеней. Учитывают для оброка скот и каждую заработанную копейку, сады, огороды (в мизерном масштабе), ульи пчел, беря таким путем налог не со средства производства (не с земли, делимой равно для всех по едокам), а на личный труд и старательность, чем кровно обижают крестьян. Давно у нас нет в продаже для деревни белой муки и черного масла (а коровье крестьянам не по карману), кое-как пробав-
   484
   ляемся с молоком и картошкой. В загоне у нас религия, без которой вся подрастающая молодежь проходит все степени озорства и пьяного хулиганства. Нет еще в деревне настоящей власти, которую бы уважали и боялись и очень много еще дурных мужиков, которые никого не признают и делают свое гадкое дело. Упорно твердят нам о переходе к коллективным формам труда и жизни вместо индивидуально-общественной, хотя сами проповедники так же упорно не живут ею и не дают нам примеров. Но со всеми этими минусами мы миримся и терпеливо ждем, пока все образумится и войдет в свое русло, и о возврате к старому не думаем.
   Вы удивлены, вам кажется, что от всех этих неурядиц и несправедливостей мы только и должны думать о старом царстве: почему мы не думаем, я отвечу. Потому что у нас теперь есть большие ценности. Первое - это выборная основа власти с полным равноправием, при котором каждый гражданин по своим способностям может быть той или иной властью. И хотя, кроме прямой власти, есть и партия, но с партийцев еще больше спросу и от своих и от беспартийных и их подтягивают куда строже прежних дворян. В 1915 году, к примеру, в тульской тюрьме сидел только один дворянин и то всего 6 дней. Даже следователю за него был нагоняй от губернатора: как он смел посадить дворянина? А в 1923 году, при мне, в той же тюрьме сидело не меньше 30-40 партийцев. А в Бутырской в 1924-1925 годах более сотни. А евреев так в 20 раз больше, чем их сидело до революции. Говорить же о большей честности дворян против коммунистов, конечно, не приходится, так как все человеки, и от своих выгод не отказывались и они. Мы теперь совсем не боимся своей власти, а спрашиваем у ней все, что нужно, как бы высока она ни была. И хотя она очень во многом не удовлетворяет наших желаний и с нашей точки зрения прет в дурь, но мы наперед знаем, что опыт жизни и наша критика заставят ее переменить направление и приспособиться ко времени и жизни. Социализма она, конечно, не введет, так как он совершенно чужд психологически народу, но наши советы, наше народоправие - принцип служения власти народу, а не наоборот, как было, все это останется теперь навеки и, конечно, даст большую свободу и возможность к развитию молодого поколения в более лучшем и справедливом. Второе и главное - у нас нет теперь господ и барства, нет никаких титулов и высокомерного чванства, в обычной жизни которого что было? Наше прежнее полунищее крестьянство обслуживало со всех сторон и городскую буржуазию, и
   485
   родовую титулованную знать, и всяких причандалов, имевших с нею связь и свободные деньги. Кухарки, горничные, повара, камеристки, дворники, кучера и лакеи - вся эта наша невзыскательная братия вертелась и ходила на цыпочках вокруг особенной праздной жизни этих особенных по породе людей, доставляя им все семьдесят семь удовольствий и устилая их жизнь рабской лестью и превозношением. "Чего изволите", "что вы изволили сказать", "сию минуту", "слушаю-с", "милая барыня", "милый барин", "ваша светлость", "ваше благородие" и т. п. - вот обычные ходовые термины, на которых имели право вступать в разговор со своими господами эти униженные нуждою, подневольные люди. Всех этих "милых" барынь и баринов надо было умывать, вытирать, обувать, наводить весь туалет, во время которого они не переставая раздражались на свою прислугу и делали ей замечания в неуменье надеть чулки, расчесать волосы, сделать прическу, опрыскать духами и т. п., о выносе за ними ночных горшков и их дурной привычке всех мало-мало приличных горничных и кухарок обращать в своих любовниц, об их идиотском преклонении перед новыми модными фасонами платья и одежды лучше и не вспоминать. Все это было, и все это страшно разделяло людей и принижало их человеческое достоинство как с той, так и с другой стороны. И вот всего этого теперь у нас нет и наше молодое поколение может расти и свободно развиваться, даже не зная этого прошлого, унизительного рабства. Правда, у нас не все равны, есть и бедные и богатые, есть и хозяева и прислуга, но богатство у нас не играет прежней роли. Вместо почета, оно берется под подозрение и никакой силы в общественной жизни не представляет. А наемный труд так сурово обставлен законом, что, пожалуй, от него больше выигрывают нанимающиеся, а не наниматели. Есть у нас в больших городах еще и роскошные магазины с разной дрянью, парфюмерия и галантерея для богатых дураков, духи и пудра, но в будущем все это пойдет на смарку, так как это тоже унижает человеческое достоинство и наше советское лицо.
   Дальше, если сравнить тюремный режим и отношение к заключенным прежние и теперешние, то мне, как лично перебывавшему долгие сроки в разных тюрьмах и раньше и теперь, отлично видно и понятно, что и в этом отношении произошел большой сдвиг в сторону более человеческого отношения к тюремному населению. Что поделаешь, как ни борись и не разводи филантропию, а часть населения всегда будет проводить часть своей жизни в тюрьмах, и клеймить
   486
   их позорным именем арестантов и смотреть как на каких-то злодеев и отщепенцев совсем нельзя, потому что от сумы и от тюрьмы никто не может отрекаться. Прежний острожник на всю жизнь клеймился особым именем и не мог никак выйти в честные люди. А теперь этого совсем нет. И в тюрьме все товарищи и граждане, а по выходе такие же, как и все, люди, и им нет никакой надобности заниматься опять воровством или погибать под забором.
   Вот эти-то новые ценности и заставляют даже простой и темный еще народ держать ухо востро к попыткам реставрации, и, конечно, добровольно, без борьбы никто ее не захочет. Главное то, что мы вышли из стоячего болота и можем делать всевозможные опыты во всех областях знаний и жизни, можем сами делать политику.
   От вас мне бы очень хотелось знать, в каком положении находится земля или земельный вопрос в Эстонии. Какие были или предполагаются реформы? Есть ли еще землевладельцы (это слово для нас теперь кажется чем-то диким. Можно еще мириться с хозяином большого предприятия, который ведет его на фабрике, занимая одну-две десятины земли. Но мириться с землевладением никак нельзя, так как 100-1000 десятин на рыло земли никак не выкроить, а потому с землевладением надо покончить во всем мире и землю давать всем желающим только в трудовое землепользование. Это такой ясный и простой подход к земле, что понимать его иначе могут только недобросовестные люди, не желающие добра своему ближнему и себе. Буду очень рад, если вы так же просто, как я, поделитесь со мною своими мыслями. Мы уже старики, нашему возрасту свойственно серьезное отношение к жизни, а не розовые очки молодости. Мы обязаны искать такие формы жизни, в которых бы выражалась общая Божеская правда и интересы отдельных лиц не страдали бы как прежде, не находя своего выражения в жизни. Уважающий вас Мих. Новиков.

1928 г. Сентября 30.

  
   Извиняюсь, вам может показаться, что я в таком виде перегибаю палку из личной заинтересованности. Не допускайте такой мысли. От революции материально я сильно пострадал - как и многие трезвые трудолюбивые крестьяне, - и теперь живем гораздо хуже. Иногда есть и деньги, но купить на них нечего для улучшения питания, так и приходится довольствоваться только своим хлебом, овощами и молоком, и это было бы терпимо, если бы молоко было весь год, но оно бывает только 7 месяцев и остальные 5 приходится плохо. Но мы с большой верой ждем
   487
   лучшего будущего, и оно не замедлит прийти, если заграница снова не навяжет нам войны и связанного с ней разорения. А потому кто искренне хочет добра русскому народу, тот должен оставить его в покое и не навязывать нам своих уставов, о чем мы убедительно просим. И наши беглые эмигранты навсегда должны оставить мысль о возможности реставрации, ибо народ у них в долгу не остался. А если они хотят уплатить ему свои старые долги, то могут раскаяться и вернуться на родину, чтобы рука об руку работать над новым государственным зданием. Этому наши законы не мешают. Их вавилонскому плену с глубокой тоскою по родине мы сочувствуем, но никаких других разговоров здесь быть не может. М. Н.
  
  

18. М. И. Новиковой

15 февраля 1931 г.

  
   Макриша, пишу тебе четвертое письмо, но не знаю, получила ли ты их. Ответь хоть одной открыткой. Я совсем не могу понять, как ты там управляешься одна и почему бы кому-нибудь не приехать к тебе из Москвы? Не хватит же духу у них и опять обвинять меня в чем-то предосудительном, за что тебе приходится нести снова это мучительство. Мне и так приходится думать глубокими думами о смысле жизни, чтобы иметь возможность находить еще в себе силы день за днем переносить незаслуженное. Потерпи еще некоторое время, и тогда будет видно, что нам делать обоим. А пока что присылай мне всякий раз с Анютой фунтов по 7 хлеба и немного сахару. Больше пока ничего не надо. Если есть лишняя наволочка, пришли тоже. Наверное, теперь ягнята большие! Так что, когда корова соберется телиться, ты ее загони в овешник, а овец выгони на двор! И раз в день продолжай давать и овцам и лошади ржаной соломы, а иначе на весну не останется сена. Найми ребят напилить дров и сложить за воротами. Живет ли с тобой бабушка? Какие разговоры о колхозе? Теперь надо бы сортировать овес. Прощай, терпи безропотно.
   Адрес: Тула, Исправдом. 8 отд. 10 камера. М. П. Новиков.
   488
  

19. С. М. Новикову

22 мая 31 г.

   Сережа, посылаю тебе требуемые документы, насилу добился. Просись с 1-5-го июня, не позже, чтобы мужики не начали навозной возки числа с 20 июня, до навоза-то и удобно заняться плотиной - и время сухое, и дни большие.
   Феклушино письмо получили, никаких нам теперь посылок не нужно, пусть она не заботится об этом. У нас много хороших картошек, вот бы вам туда мешка два. А цена здесь на них 3 рубля мешок. Матери теперь лучше, и она просит Феклушу о ней не думать. Она обтирается на ночь водой, сидит в иструбе на солнце и верит в это больше, чем в капли.
   Вчера Володя приезжал с техником-строителем, смотрели иструб и мельницу. Но им не понравилось ни то, ни другое. Иструб не подходит по размеру, а мельница - мала мощностью. Вчера на сходке с Андрюшей предложили тоз с пахоты пара и т. д. Но бабы нас так разнесли, что и нечего было сказать, а Як. Дм. грозил убить и спарить в Архангельске за то, чтобы я не вел такой агитации за колхозы.
   Ну вот такие дела,

пока прощай.

М. Н.

  
  

20. М. Ф. Шкирятову

28 ноября 31 г.

  
   Глубокоуважаемый Матвей Федорович, просматривая последний том малой энциклопедии, я нашел в ней коротенькую о вас биографию и портрет, по которому не только узнал вас в далеком прошлом по тульским и лаптевским выступлениям, но мне показалось, что я только дня 2-3 как виделся с вами.
   Находясь в затравленном состоянии высланного и глубоко обиженный клеветой и неправдой, я решил тотчас же обратиться к вам за защитой, будучи уверен, что никакими другими жалобами по инстанциям я защиты себе не найду, так как вокруг моего имени на низу много наплетено всякой бессмыслицы, которой Москве не понять и в которой трудно разобраться. Да и мне самому, простите, нельзя в двух-трех словах объяснить вам суть дела и приходится писать длинно, отнимая у вас время. Приблизительно дело такое.
   489
   Во время "головокружения от успехов" (янв. 30 г.), когда для подкрепления угроз в коллективизации, открыто говоренных лаптевским предрика т. Аксеновым (потом за это и смещенным), понадобились соответствующие жертвы для раскулачивания и ссылок, в эти жертвы прежде всего попал я и мой брат Адриан (так и умерший в ссылке), хотя мы типичные середняки и никакому раскулачиванию не подверглись. Намечал эти жертвы по нашему Боровскому сельсовету наш учитель Киреев (с очень темным прошлым, из бывших белых офицеров), и не потому что мы подходили под требуемый ранжир, а по личному недоброжелательству. Он и его жена Гулида учителя были липовые, мелочные, но с большим гонором, никаким авторитетом у населения не пользовались и рвали и метали за то, что их не признают "вождями". Лезли во все щели и сплетничали в РИКе, изображая из себя травимых мучеников. По их клевете наших граждан даже арестовывали. (Наш гражданин Алексей Михайлович Буланников даже застал его в РИКе за этой клеветой и уличил.) Мне же лично он мстил за то, что видел во мне конкурента на влияние в деревне и потому что мы перестали принимать их и угощать в своем доме и не подлизывались к ним, как другие. А главное, он боялся, что я организую колхоз, и старался этого не допустить. И так по его и вышло.
   30 января 1930 года на расширенном пленуме сельсовета по коллективизации, видя, что я с другими активистами склонил уже большую половину граждан на совместную обработку с обобществлением лошадей и инвентаря (что теперь и есть в артели), он в резкой форме потребовал от общества обобществления всего скота до кур включительно. Предсельсовета Козлов, будучи всегда под его пятой, присоединился к нему. К этому люди тогда готовы не были и не согласились, и они сорвали в то время нашу тягу к колхозу. Они были виноваты, а нас с братом передали в руки ГПУ, будто мы были срывщиками колхоза, и нас сослали в Архангельск. Но по жалобе семьи дело мое пересматривалось Коллегией при СНК, было признано перегибом, и по постановлению от 28 мая 30 года я был вернут домой из Архангельска. И хотя после нашей высылки общество под угрозами и шарахнулось в колхоз по киреевскому рецепту, но по разъяснении т. Сталина об их добровольности сразу же и разошлось. Колхоз оказался на бумаге, не жизненным.
   Вернувшись из ссылки в июне 30 года, я раз пять за год снова ставил вопрос о колхозе на сходках, но общество, с одной стороны, базируясь на речи т. Сталина о доброволь-
   490
   ности, а с другой, под влиянием наших граждан, работающих на заводе "Красный плуг" (где, кстати сказать, работают и ваши пещеровские и вишняковские), усиленно доказывавших, что им от завода некогда будет работать в колхозе, а единолично они работают даже ночами, - со мной не согласилось и осталось еще на год вне колхоза. И только в последние дни моего пребывания в деревне перед новой высылкой (конец июня 31 г.) на заранее подготовленной мною почве наконец согласились и перешли в колхоз. Киреева бесило мое возвращение из ссылки, и он сожалел о том, что и я не умер там от пшера, как мой брат Адриан, и он снова клеветал и клеветал. А в РИКе люди сменялись часто и меня совсем не знали. Помните в басне: ягненок стоит в ручье ниже волка, а волк обвиняет его, что он мутит ему воду. Совсем на это была похожа новая клевета Киреевых. С 1924 года у нас работала молочная артель, организованная моим сыном Сергеем (теперь он ударник, кандидат партии, токарь завода имени Вл. Ил. Ленина в Москве). Зиму и весну 1931 г. я вел в ней счетоводство и ежедневно носил туда молоко. Носили и многие другие наши граждане. Иногда приходилось стоять в очереди 10-15 минут до приемки молока или выяснять те или иные сведения для конторы. Из этого Киреев, бравший незаконно и молоко и масло в артели в большом количестве и боявшийся моих разоблачений, все же сплел для ГПУ, что у нас существует "группа" из сливщиков молока, которая ведет агитацию против совхозов и колхозов, которая и собирается в молочной. В чем худом конкретно проявила себя эта "группа", на допросе мне так и не сказали, но назвали "группой" и баста, и под этой маркой я снова был арестован 19 января 31 года. На допросах со мною только беседовали, как с опытным крестьянином о перспективах нашего совхоза и колхоза, но протокола не писали и конкретно ни в чем не обвиняли. Спрашивали, знаю ли я эту "группу". Назвали 7 наших мужиков, которые были самыми лучшими заносчиками молока в артель, но где они собирались и что незаконное говорили - об этом ничего не сказали. Через месяц меня освободили. А через 3 месяца, 22 мая 31 года, снова арестовали и, не допрашивая и не зачитывая обвинения, через месяц, 19 июня, предъявили постановление Московской областной тройки ОГПУ от 10 июня о высылке меня с родины на пять лет (попросту до смерти, так как мне уже 62 года). Я избрал город Воронеж и теперь нахожусь на учете Воронежского ОГПУ, проживая у родственников. Дома же без меня работать некому, старуха ушла в Москву, и мое хозяйство запустело. Уж как же мне
   491
   хотелось поработать в своем колхозе и как счетоводу, и как опытнику, но господа Киреевы не дали этой возможности. Конечно, с внешней стороны вам может показаться, что для меня и нет большого худа от этой высылки. Но ведь мое прошлое не рядового крестьянина, и оно готовило меня после революции не для того, чтобы стать в положение вечного жида и последние годы своей жизни бродяжить на чужбине бродячей собакой. Я этого ничем не заслуживал. Мучительно больно переносить и домашнее разорение и быть игрушкой в руках темных сил, которые на моей гибели строят себе карьеру и вылезают в люди, тогда как и до и после революции я сделал для революции гораздо больше, чем эти господа со своим темным прошлым.
   Да, Матвей Федорович, вся моя жизнь прошла в гонениях за лучшее будущее, за революцию и новую жизнь, и я совсем не думал, что под старость за все эти риски жизнью меня станут травить и сгонят с родины как шелудивую собаку; разорят как кулака и сгонят с родины с ярлыком ошельмованного человека. К вам я обращаюсь как к беспристрастному человеку в полной надежде, что условные различия наших положений не помешают вам понять мою тоску и справедливое негодование.
   А этих рисков жизнью у меня было больше, чем у вас и многих ответственных работников. Они начались с того, что еще в 1894-1895 годах во время рабочего движения на фабриках, будучи старшим писарем Московского окружного штаба, я ночами носил Толстому секретное дело "О вызове войск для содействия гражданским властям" в подавлении забастовок. Толстой брал из них сведения и посылал за границу для печати. Как раз в это время в Ярославле на большой Корзинкинской фабрике была самая упорная забастовка, и две роты 11-го Фанагорийского полка дали по рабочим два залпа боевыми патронами из новых трехлинейных винтовок. Раненых 46 человек забрали в госпиталь, и у нас возникло новое секретное дело "Об исследовании и пригодности новых трехлинейных винтовок на поражение человеческого тела", которое потом "повергалось к стопам его величества", и это величество на нем начертало: "Очень рад, что труды ученых по выработке винтовки не пропали даром". Об этом Толстой тоже писал за границей. (Жаль, что историк Покровский совсем умолчал об этом "исследовании" в своей истории и совсем неправильно осветил события на этой фабрике.) Правда, мне тогда это сошло с рук, начальство не узнало, откуда появлялись эти сведения, но не сошло осуждение коронации в 1896 году. Из дела "Подготовительные работы к
   492
   коронации" я узнал, какие огромные сумму собирались тратить на нее и тоже сообщал об этом Льву Николаевичу. Рассказывал об этом и другим. И когда потом в жандармском управлении мне ставили вопрос: "А что же, по-твоему, царь-батюшка должен в Москву пешком что ли прийти?" - я собственноручно написал, что "на билеты для царской семьи нужно не 40 миллионов, а все остальные на свой счет должны приехать, если хотят на коронации быть. А если эти 40 миллионов лишние, их нужно зачесть в крестьянский оброк, чтобы всем была видна царская забота". За это министр Ванновский приказал меня разжаловать и выслать в Варшаву на распоряжение генерал-губернатора, Бобрикова. Из Штаба меня повезли на вокзал на повозке как Стеньку Разина, с 4 жандармами и 4 конными казаками. В Варшаве до коронации сидел в крепости. После коронационной давки, по распоряжению канцелярии его величества, был спешно отправлен в ссылку в Тургайскую область, где в форту Карабутак и пробыл 1¥ года под усиленным военным надзором. Там пьяное начальство от скуки потешалось надо мною, выводя перед фронтом и тыча в нос кулаком, обзывало дураком, скотиной, заразой, анафемой, причем солдаты после каждого такого бреха кричали ответное: "Так точно, ваше высокоблагородие!" Иногда пьяный комендант входил в азарт и, упрекая в осуждении коронации, махал над моею головой шашкой, сбивая картуз. А два раза выводил в степь и производил инсценировку расстрела. Трудно далась мне эта ссылка.
   После этой ссылки в на 100% православной деревне мы всею семьей отпали от православия и перестали крестить детей и хоронить с попом умиравших. От этого моих детей не принимали в школу, и я учил их сам. Как вы думаете, легко было 30 лет назад повести такую решительную борьбу с церковными суевериями и устанавливать новый быт не словом, а делом?
   Ведь меня мужики сгоняли с кольями с поля, когда я выезжал на Пасху работать. А будучи пьяными в праздники, считали своим долгом подходить к моему дому и целыми часами лаять нас матом и всяким брехом, как безбожников, били окна, ломились в дверь, составляли приговор о ссылке. Уж не говоря о вызовах консисторией, земским начальником, становым, благочинным, миссионерами и т. п., причем каждый из них грозил ссылкой в Сибирь и даже отобранием детей и заточением в монастырь. Пьяные меня даже били. И мы до самой революции жили под постоянным страхом побоев и оскорблений, и только революция освободила нас от этого страха.

Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
Просмотров: 368 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа