Парнок София Яковлевна - Письма

  

   Оригинал здесь - http://brb.silverage.ru/zhslovo/

  

   Первая книга Софии Парнок (1885-1933) "Стихотворения" вышла в 1916 г., последняя - "Вполголоса" - в 1928 г. За свою более чем четвертьвековую жизнь в литературе - ее первое стихотворение напечатано в 1906 г., последние стихи написаны за три недели до смерти, - Парнок выступала как поэт (всего вышло пять ее поэтических сборников), критик (с 1911 по 1924 гг. ею опубликовано более тридцати статей и рецензий), переводчик (до последнего времени переиздавались в ее переводах роман Ж.Ренара "Рыжик", статьи Р.Роллана, рассказы А.Барбюса).

   Книга "Стихотворения" была собрана после десяти лет поэтической работы и вышла в свет в год, когда ее автору исполнилось 30 лет. Это было осознанным поступком, соблазна вступить в литературу поспешным собранием "лирических грехов лирической младости" Парнок избежала.

   "В книге Парнок не много стихов, и книга эта - первая, то есть не все еще с ясностью определилось в молодом авторе даже для него самого. Но уже отчетливо виден в стихах Парнок их трагический характер, в них уже звучит низкий и слегка глуховатый голос поэта, пережившего многое"¹. В этих словах Владислава Ходасевича почти уловлены главные особенности поэзии Парнок: "трагический характер" ее стихов именно не "виден" в книге, а "слышен", и звучит он именно в голосе поэта, потому что в стихах первой книги Парнок нет трагизма содержания - они очень сдержанны и ровны, четки и дистанционны, но внимание Ходасевича насторожил и слух его уловил трагизм тембра - ни от чего, на ровном месте, как врожденное качество. Трагизм как свойство голоса. И вторая особенность - способность этого голоса звучать в печатных строках. Во всей полноте переживать эту особенность могли только современники. Видимо, в случае Парнок имело место редкостное совпадение тембра ее физического голоса со звучанием ее стихов в сознании читающего, совпадение голоса реального и поэтического, органичное до неотличимости одного от другого. "Я очень радуюсь, что Вам нравится Софья Яковлевна, - писал Волошин своей знакомой. - У нее удивительный тембр голоса. А Вы полюбили ее стихи? По-моему, это не менее прекрасно, чем она сама. А это очень много"².

   "Ею было издано несколько книг стихов, неизвестных широкой публике, - тем хуже для публики",- резюмировал Ходасевич после смерти Парнок³. И ее посмертное "Собрание стихотворений", собранное и изданное усилиями С.В.Поляковой⁴, достоянием широкой публики не стало, - тем лучше для стихов. Потому что Парнок, как и Ходасевич, и может быть, в большей степени, чем Ходасевич, - "поэт для немногих". Это определение, по поводу которого она так негодует в публикуемой ниже статье о Ходасевиче, - давно стало почетным званием, а негодует она, вероятно, только потому, что этих "немногих" в ее время было еще очень много, но они так стремительно убывали, что уже через неполных пятнадцать лет, в марте 1936 г., Цветаева писала Пастернаку, соблазненному иллюзией быть понятным "массам": "И, по чести: чем масса - судья? (твоим стихам и тебе). На 40 учеников в классе сколько - любящих стихи? Ты - да я? (Процент - по моему великодушию, а на самом деле - на 400, 4.000, 40.000 - один)"⁵. Иными словами, "поэт для немногих" - это поэт для "любящих стихи", а наше время давно миновало, думается, даже последнюю цифру цветаевского соотношения.

   Позиция Парнок как литературного критика отличалась редкой независимостью от литературной политики эпохи. Эстетическая взыскательность сочеталась а ней с несколько архаическим в ее время этическим императивом; Марина Цветаева, воспринявшая от Парнок эту литературную позицию, впоследствии определила ее как "Искусство при свете Совести" (графика М.Цветаевой. - Е.К.).

   На страницах петербургского журнала "Северные записки" под псевдонимом "Андрей Полянин" Парнок помещала свои отзывы на новые произведения современников на протяжении всего времени издания журнала: 1913-1917 гг. Вернувшись в 1922 г. в Москву, после четырех крымских лет оторванности от литературной жизни, Парнок сразу же возобновила свою деятельность литературного критика. В 1922 г. ею были написаны три статьи и три рецензии⁶.

   В возрожденном "Шиповнике" Парнок поместила статью "Дни русской лирики"⁷. Начиная ее напоминанием о вечном долге человека перед Богом и творчестве как выполнении этого долгового обязательства, автор полагает, что "степенью духовной платежеспособности определяется на весах вечности мировая, национальная и индивидуальная ценность личности". Переживаемое время ставит перед художником новые задачи: "Революцией, этим вихрем, сметающим все отжившее, взрываются новые ключи, возносятся новые высоты, разверзаются новые бездны, и народу, пережившему ее, в частности - каждому из нас, у Бога открывается новый кредит и тем самым определяется новая наша задолженность перед Ним. Перед каждым духовно-живым человеком, перед творческим же особенно, теперь, с большей, чем когда-либо остротой, встает вопрос: чем воздам? как воздам? и воздам ли?"⁸.

   И в своей следующей статье - "Ходасевич" - на примере поэта, современника и сверстника, Парнок детально выясняет меру этого воздаяния, прослеживая, как в стихотворце и литераторе, по мере духовного роста в дни испытаний катастрофического времени, рождается религиозный поэт.

   Летом 1922 г. Ходасевич уехал за границу, как оказалось - навсегда. "Счастливый домик" (2-е изд. М.; Берлин, 1922) он надписал Парнок на память: "Софии Яковлевне Парнок - ей-богу, с любовью. Владислав Ходасевич. 1922, лето, Москва"⁹. В 1922-1923 гг. они переписывались"¹⁰. Нам не известно, послала ли Парнок Ходасевичу рукопись своей статьи о нем, прочел ли он ее когда-нибудь: сходство стилистической фигуры и смысловой резиньяции в финале статьи Парнок и в заметке Ходасевича ее памяти¹¹ - могло быть случайностью; не случайно и важно другое: Парнок первая и при жизни Ходасевича определила его место в истории своего литературного поколения: - в 1922 г. она иными словами сказала то же самое, что в 1939 г., после смерти Ходасевича, так естественно было произнести Набокову: "крупнейший поэт нашего времени, литературный потомок Пушкина по тютчевской линии"¹².

   Статья С.Парнок "Ходасевич" впервые была опубликована в Приложении III к изданию: Ходасевич В. Собрание сочинений / Под ред. Дж. Малмстада и Р.Хьюза. Ann Arbor. 1990. Т.2. С.477-484. Мы рассматриваем эту публикацию как предварительную (и неудовлетворительную), ибо источник текста в ней не указан, а сам текст воспроизведен с существенными смысловыми и стилистическими искажениями.

   Настоящая публикация статьи "Ходасевич" подготовлена по рукописи, представляющей собой машинопись на длинных двойных листах со значительной авторской правкой чернильным карандашом (РГАЛИ. Ф.1276. Оп.1. Ед.хр.6). В передаче текста сохранены особенности авторской орфографии, графики и пунктуации. Подчеркнутые слова передаются курсивом.

  

  

   ¹ Из рецензии на книгу С.Парнок "Стихотворения" (Пг., 1916): Утро России. 1916. 1 октября. N 274; перепеч. в кн.: Ходасевич В. Собрание сочинений. Ann Arbor. 1990. T.2. C.255-256.

   ² Цит. по: Купченко В.П. С.Я.Парнок и М.А.Волошин: К истории взаимоотношений // Лица: Биографический альманах. М.; СПб., 1992. [Вып.] 1. С.425.

   ³ Ходасевич В. С.Я.Парнок // Возрождение. Париж, 1933. 14 сентября. N 3026; перепеч. в кн.: Ходасевич В. Колеблемый треножник: Избранное / Сост. и подгот. текста В.Г.Перельмутера; Коммент. Е.М.Беня; Под общ. ред. Н.А.Богомолова. С. 433-435.

   ⁴ Парнок С. Собрание стихотворений / Подгот. текстов, вступ. ст. и коммент. С.В.Поляковой. Ann Arbor, 1979. Ценность труда составителя, к глубокому сожалению, снижена по вине издателей - небрежность набора и количество опечаток в этой книге беспримерны.

   ⁵ РГАЛИ. Ф.1190. Оп.3. Ед.хр.26. Л.161.

   ⁶ "Дни русской лирики", "Ходасевич" и несохранившаяся статья о поэзии Ахматовой; две рецензии напечатаны в "Шиповнике", см. примеч. 7. Отзыв об "Эротических сонетах" А.Эфроса не сохранился.

   ⁷ Шиповник: Сб. литературы и искусства / Под редакцией Ф.Степуна. М., 1921 N 1. С. 157-163. Статья напечатана под обычным для критики Парнок псевдонимом "Андрей Полянин", это был последний случай его использования: две свои следующие статьи "Ходасевич" и "Б.Пастернак и другие" - Парнок подписала своим именем. В этой же книге "Шиповника" помещены и две рецензии Парнок на "Золотую ладонь" К. Липскерова и на "Сады" Г.Иванова.

   ⁸ Там же. С. 157.

   ⁹ Сейчас книга хранится а библиотеке РГАЛИ.

   ¹⁰ В сентябре 1922 г. Ходасевич писал жене из Берлина об "ужасающем" кризисе в Германии: "В России же думают, что здесь - рай. Соня Парнок просит, напр<имер>, за ее гонорар (1200 марок) (стихи Парнок были опубликованы Ходасевичем в "Беседы". - Е.К.) прислать ей: 2 пары ботинок, 2 пары чулок и шевиоту на платье. Но - одна пара ботинок стоит 4 тысячи, ну - 3. Итого, за ее стихи можно послать немного меньше одного башмака. Впрочем, послать-то нельзя, т.к. вывоз обуви и мануфактуры воспрещен" (РГАЛИ. Ф.537. Оп.1. Ед.хр.49).

   ¹¹ Ср.: "... а если только немногие задумываются над этим, то тем хуже для многих" (Парнок С. Ходасевич) - "... почти неизвестные широкой публике - тем хуже для публики" (Ходасевич Вл. С.Я.Парнок.) Париж, 1939. Кн. 69.

   ¹² Современные записки. Париж, 1939. Кн. 69. С.262.

  

  

   Дорогой мой, прекрасный друг!

   Знаю, что пропустила все сроки. Я не писала тебе катастрофически долго, но, видит Бог, не из небрежности, или от забвения. Каждый день помнила и знала, что поступаю непростительно, почти каждый день бралась за письмо, - и не могла. Вот уже 2 1/2 месяца как и физически и духовно - я вне себя. Физически - все время хвораю, даже уходила со службы (не служила весь Ноябрь и Декабрь, а теперь опять тяну лямку)¹. Душевное же состояние не могу лучше определить, как тютчевской строкой "Пройдет ли обморок духовный"². Мне кажется, что он никогда не пройдет. Я ничего не вижу, не слышу (даже музыка не доходит до меня) - со дня твоего отъезда³ не написала ни одной строчки стихов. Я мертва и зла, - отвратительна. Почти все время хвораю - бронхит и беспрерывная возня с желудком. Мучаюсь бесконечно всей нуждой и безвыходностью, которые вижу в жизни моих близких, стараюсь, - и ничего не могу сделать. Никогда я не чувствовала себя такой бессильной, и от этого в истерическом состоянии. Дорогая моя, в КУБУ я бываю почти каждую неделю. Свободных пайков нет. Наши пайки тоже сокращены, ожидается еще сокращение и пересмотр списков⁴. Поптович⁵ со мною чрезвычайно любезен, но, к сожалению, он ничего не может сделать. Была я и у Домогатского⁶ в Серебряном переулке. Картины не проданы, за них, он говорит, давали так мало, что он не решился продать. Напиши, на какой минимум ты согласна. Почему картины без рам? Где рамы? Ведь с рамами они значительно выиграют. Дорогая моя! Я не поздравила тебя со днем Ангела⁷. Прости меня. Со дня на день откладывала это, - и не могла написать. Повторяю: я - не в себе. Две недели я прожила под Москвой в Малаховке, поехала туда, чтобы отдохнуть, и только больше еще устала, - мне пришлось отрабатывать аванс, взятый у "Шиповника", - писала статью о Ходасевиче, - как я выжимала ее из себя, с какой мукой, - знаю только я. Ну, да это, слава Богу, уже прошло, - и я уже больше не должна писать. "Розы Пиерии"⁸ вышли - я к ним холодна. Пришлю тебе. "Лоза"⁹ выходит в издании "Шиповника". Я уже держала корректуру. Скоро должна выйти эта книжка. А 2-ая книга стихов примерзла в Госиздате - и наверное там не выйдет: слишком много о Боге, а сейчас гонение на Бога все усиливается!¹⁰. Моя статья об Ахматовой¹¹ не пропущена цензурой, заметка об эротических сонетах А.Эфроса¹² - тоже. Думаю, что и статью о Ходасевиче ждет та же участь. Голубка моя, с каждым днем мне Москва все труднее. Meчтаю о том, чтобы уехать, но куда? Знаю, что некуда, а если бы и было куда, нельзя - из-за Милочки¹³. У нее процесс в правом легком. Она страшно худеет, и это меня бесконечно печалит. 31-го или 1-го я получу жалование и пришлю тебе ценным пакетом 50 миллионов. Над<ежда> Вас<ильевна> Холодовская¹⁴ уверяет, что на эти деньги у вас можно многое купить - у нас это не деньги. Мы с Ириной¹⁵ вырабатываем около 1 1/2 миллиардов в месяц и в постоянном безденежьи. Если бы не нужно было помогать здешним моим близким, я бы послала больше. Напиши мне, родная, подробно, как у вас? Что вам в первую очередь нужно? Напиши немедленно. Я приготовила, упаковала, зашила тебе посылочку ко дню Ангела - муки, пшена и шоколаду (всего около 20 фунтов), отнесла на почтамт и не могла отправить потому, что не было 15 миллионов для отправки. Так она и лежит у меня. Отправлю, как только будут деньги. Напиши, по какому адресу послать - в Феодосию (если туда, то кому), или в Судак? Напиши мне, любимая моя, поскорее. Я верю, (и это последняя моя надежда), что если бы ты была здесь, я воскресла бы. А так все безнадежно. Целую тебя нежно, люблю тебя навеки.

  

  

   [На полях:] Сердечный привет всем твоим. Напиши мне. Адины стихи из-за религиозного духа никуда не пристроить¹⁶. Не знаю, как с ними быть. Приехавшие из Берлина говорили, что Николай Алекс<андрович> и Ив<ан> Алекс<андрович>¹⁷ устроились там не хуже, чем в Москве. Открыта Вольная Философская Академия и имеет там огромный успех. Евгении Антоновне¹⁸ нежный привет и благодарность за письмецо. Поздравляю ее с минувшим днем Ангела. Напишу ей как только смогу.

  

  

   Написано на двойном листе почтовой бумаги, карандашом, по старой орфографии.

   ¹ В начале 1920-х гг. Парнок служила в библиографическом отделе "Вестника иностранной литературы", что отмечено ею в соответствующей графе шкеты Секции научных работников РАБПРОСа (РГАЛИ. Ф.1276. Оп.1. Ед.хр.16).

   ² Из стихотворения 1851 г. "Не знаю я, коснется ль благодать...".

   ³ После хлопот Парнок о разрешении семье Герцык бесплатного проезда в Москву, Е.К.Герцык была в Москве летом 1922 г., обратно в Крым она вернулась в начале сентября 1922 г.

   ⁴ В мае 1922 г. Парнок ходатайствовала в ЦЕКУБУ о получении пособия и обращалась к В.В.Вересаеву с просьбой поддержать это ходатайство, ссылаясь на свою крайнюю нужду (РГАЛИ. Ф.1041. Оп.4. Ед.хр.336. Л.2). О том, что угроза пересмотра списков была более чем реальна, свидетельствует, например, факт письма писателей-коммунистов, направленного в 1922 г. в Агитпроп: "Мы заявляем отвод против нижепоименованных писателей, предложенных так называемым Всероссийским Союзом Писателей на получение академпайка по следующим мотивам: <...> Мандельштам - поэт с мистико-религиозным уклоном, республике никак не нужен. <...> Шершеневич - литературное кривляние. <...> Соболь Андрей - резко враждебен советскому строительству, вреден. <...> Парнок - поэтесса, бесполезна, ничего ценного. <...> Лидин - мелкобуржуазное освещение людей и событий, мало даровит. <...> Айхенвальд - вреден во всех отношениях. <...> Кроме коммунистов, академпайком должны быть удовлетворены те писатели-художники, которые приемлют революцию и могут работать в интересах развития литературы под углом новой для них идеологии и не будучи коммунистами. <Подписи:> Серафимович, Фалеева, М.Журавлева, Чижевский" (РЦХИДНИ. Ф.17. Оп.60. Ед.хр.175. Л.31).

   ⁵ Лицо неустановленное.

   ⁶ Домогацкий Владимир Николаевич (1876-1939) - скульптор, московский сосед и знакомый семьи Герцык; картины, о которых идет речь, - остатки интерьера разоренной в годы революции московской квартиры Герцыков.

   ⁷ 24 декабря по старому стилю.

   ⁸ Розы Пиерии: Антологические стихи. М.; Пг.: Творчество, МСМХХII. Напечатано в августе 1922 г. в количестве 3000 экз. По не зависящим от автора обстоятельствам эта тематически обособленная книжечка обогнала второй сборник (см. примеч. 10), что в тогдашних условиях негативно сказалось на репутации автора. "Очень мне досадно, - писала Парнок Волошину 10 ноября 1922 г., - что мой антологический сборник опередил 2 моих других! После шестилетнего промежутка (да еще в такое бурное время!) этот маленький антологический сборник выглядит как-то "эстетно", и мне это очень обидно, но "Шиповник" обещает выпустить 4-ую мою книгу через месяц" (ИРЛИ. Ф.562. Оп.3. N931. Л.24 об.) "Это - даже не акмеизм, - писал Брюсов в 1923 г. в "Печати и революции", - а самый откровенный парнасизм, то есть эпигонство парнасской школы, имевшей смысл и оправдание в 40-х и 50-х годах прошлого века" (Цит. по: Брюсов В. Среди стихов. 1894-1924: Манифесты; Статьи; Рецензии / Сост. Н.А.Богомолова и Н.В.Котрелева; Вступ. ст. и коммент. Н.А.Богомолова. М, 1990. С.636). Волошин, получив от Парнок книжку, писал ей 22 декабря 1922 г.: ""Розы Пиерии" прекрасная и благоуханнейшая книга. Но Вы правы: среди запаха казармы и смазных сапогов - она слишком не ко двору" (Купченко В.П. С.Я.Парнок и М.А.Волошин. C.419).

   ⁹ Лоза: Стихи 1922 года. М.: Шиповник, 1923. Вышла весной 1923 г. в количестве 2000 экз.

   ¹⁰ В издательских анонсах, помещенных в книгах "Розы Пиерии" и "Лоза", указано: ""Мед столетний", 2-я книга стихов, Москва, Госиздат. (Печатается)". По авторскому замыслу вторая книга должна была следовать за первой ("Стихотворения", 1916) и включать в себя стихи 1916-1921 гг. Опасения Парнок оказались справедливыми - книга так и не вышла, и причина, указываемая ею, по-видимому, тоже верна; ср., напр.. название раздела статьи С.Родова "Поэзия Госиздата", посвященного книге М.Цветаевой "Версты": "Грешница на исповеди у Госиздата" (На посту. 1923. NII/III. С.138-160). Та же участь постигла и сборник стихов Волошина "Selva oscura", который Парнок тоже сдала в Госиздат и о судьбе которого писала поэту 4 июня 1923 г.: "2-й корректуры "Sеlva oscura" мне не присылают. Думаю, что Ваша книга так и примерзнет в Госиздате, как и моя, - и по той же причине: теперь Госиздат требует "советской ориентации", а на мистическую пошел в открытую, остервенелую атаку. Таков "сегодняшний день", но, верю, что Ваши книги, если они не для сегодняшнего дня, то для завтрашнего и для послезавтрашнего, - для вечного дня, во имя которого живет истинное искусство и во имя которого я Вас люблю, милый Максимилиан Александрович" (ИРЛИ. Ф.562. Оп.3. N 931. Л.25). Часть стихов второй книги Парнок включила в свой сборник "Музыка", другая часть была впервые опубликована в подготовленном С.В.Поляковой "Собрании стихотворений" С.Парнок.

   ¹¹ Статья об Ахматовой была написана, по-видимому, зимой 1922 г. Известно, что в указанное время Парнок выступала в кружке "Никитинские субботники" и в московском отделении Bcepoссийского союза писателей с докладом о поэзии Ахматовой (о последнем выступлении см.: Павлович Н. Московские впечатления // Литературные записки. 1922. N 2. С.7-8). Публикация этой статьи нам не известна, местонахождение рукописи не обнаружено. В N 1 альманаха "Шиповник" за 1922 г. помещена статья Парнок "Дни русской лирики", в которой, среди других, рассмотрены и послереволюционные книги Ахматовой. Известно также, что обе свои статьи - о Ходасевиче и об Ахматовой - в конце 1923 г. Парнок предлагала для публикации С.А.Полякову (ИМЛИ. Ф.76. Оп.3. Ед.хр.143). В издательских анонсах в книгах "Лоза" и "Розы Пиерии" объявлена книга "Сверстники. Письма о русской поэзии". По-видимому, книга так и осталась на стадии замысла.

   ¹² Заметка, по нашим сведениям, осталась неопубликованной, ее рукопись не обнаружена. В библиотеке Парнок находился экземпляр книги А.Эфроса "Эротические сонеты" (М., 1922) с дарственной надписъю автора. В поэтической среде книжка Эфроса встретила юмористическое отношение, о чем свидетельствует эпиграмма Г.Шенгели:

  

   "Эвоэ, Эвоэ!" - кончился полет...

   И вот - среди сконфуженных поэтов -

   Крылами плещется Абрам Эрот,

   Создатель эфротических сонетов.

   (Привожу по своей записи со слов Л.В.Горнунга. - Е.К.)

  

   ¹³ Милочка, Машенька здесь и далее - домашние имена Людмилы Владимировны Эрарской (ок. 1890-1964), актрисы (до революции - театра К.Незлобина), в 1930-е гг. и до конца жизни - Московского театра кукол), близкого друга Парнок, адресата нескольких ее лирических шедевров (в том числе, стихотворения "Никнет цветик на тонком стебле...", высоко ценимого Волошиным).

   ¹⁴ Холодовская Надежда Васильевна (1878-1969) - московская знакомая семьи Герцык.

   ¹⁵ Ирина Сергеевна, знакомая Парнок, в московской квартире которой на 4-й Тверской-Ямской она жила в 1922-1924 гг.

   ¹⁶ Стихотворения А.К.Герцык, написанные после выхода ее единственной книги ("Стихотворения", 1910), были собраны и сохранены ее старшим сыном, писателем н литературоведом Даниилом Дмитриевичем Жуковским (1909-1939), а изданы только в наше время Т.Н.Жуковской (Герцык А. Стихи и проза. Т.2).

   ¹⁷ Имеются в виду Н.А.Бердяев и И.А.Ильин, с которыми Е.К.Герцык была связана многолетним знакомством; во время своего пребывания в Москве летом 1922 г. она жила у Бердяевых, см.: Герцык Е.К. Воспоминания. Париж, 1973.

   ¹⁸ Герцык Евгения Антоновна. урожд. Вокач (1855-1930) - мачеха сестер Герцык, мать их брата Владимира; была членом Российского Теософского общества, печаталась в "Вестнике теософии".

  

  

   Дорогие друзья мои!

   Получила Ваше ответное письмо и почувствовала, что Вы всей душою с Машенькой¹ и, значит, со мною. Это меня очень поддерживает. Любовь Александровна², должно быть, уже получила письмо, которое Машенька ей написала из лечебницы. Она сама сообщила о своей болезни, т<ак> ч<то> нужно писать ей, отнюдь не делая вида, что она просто в санатории на отдыхе. Вы знаете, что она больна нервно, что душевное равновесие ее нарушено, что она в санатории для нервных больных для того, чтобы полным покоем и изоляцией от прежней обстановки восстановить душевное равновесие. Из двух записочек Любови Алекс<андровны> Машеньке передана та, в которой поздравления с праздниками и ни слова не говорится о ее болезни. А теперь, по получении Машенькиного письма, надо ей написать по существу. Милая Любовь Александровна, напишите ей так же просто, как Вы написали бы здоровому человеку, только с максимальной нежностью. Ведь Машенька совершенно здорова, разумна, абсолютно нормальна в своем мышлении, за исключением определенного круга идей, безусловно болезненных. Она так и говорит сама: "я больна недоверием". Вот уже три недели, как она в санатории, и доктор, и все, кто навещают ее (меня еще ее доктор к ней не пускает, но я надеюсь, что скоро и меня к ней пустит), находят, что ее состояние заметно улучшается. Она еще не избавилась от тех мыслей, которые так терзали ее, но они значительно смягчились и утратили свою мучительность. В разговоре ее упорно проскальзывают фразы: "пусть лучше все будут мне врагами, чем мне быть врагом кому-нибудь", "пусть лучше все надо мной издеваются, чем мне издеваться над кем-нибудь". Настроена она (за исключением тех редких сравнительно дней, когда в ней вспыхивает раздражение и горечь, что ее определили в санаторию, "чтобы избавиться" от нее), очень смиренно. Она спросила свою сестру Веру³: "Как ты думаешь, эта болезнь мне от Бога?" и когда та сказала: "Все от Бога", Машенька сказала: "значит, я должна принять ее". Вообще, судя по всему, она смотрит на свое заболевание и пребывание в лечебнице, как на искус. Она, очевидно, очень сильно работает над собою. Потребовала, чтобы ей принесли материю, и шьет себе рубашку. Вначале, когда ей привезли материю, она сказала: "значит, я себе саван буду шить", и испугалась, а потом начала шить. Жаловалась она Ольге Николаевне⁴ на слабость своей воли: "Только что я примусь за шитье, сейчас же кто-нибудь приходит и говорит: "Люд<мила> Влад<имировна>, бросьте шить, пойдемте лучше погуляем", а я говорю: "Нет, я не пойду, - я должна работать", а через 5 минут я уже чувствую, что не могу работать и мне хочется итти гулять. Каждый может влиять на меня". Несколько раз, упорно, она, почти при каждом свидании с Верой, говорила: "Я поеду в Судак к Любе: там я буду нужна". Всем нам, конечно, хочется побаловать ее; при каждом посещении возят ей то фрукты, то что-нибудь сладкое, и она всегда очень сурово относится к этому. Чувствуется, что она точно воспитывает себя в крайней строгости, готовит себя к новой трудовой жизни. Очевидно, мысль о своей праздности и бесполезности не покидает ее и поэтому в уходе за Любовь<ю> Алекс<андровной>⁵ она видит пока что единственный правильный для себя путь. Она упорно повторяет: "там я буду нужна". Мы отвезли ей новое платье, п<отому> ч<то> ее старое совсем износилось, но она упорно ходит в старом; никакого баловства она сейчас по отношению к себе не допускает. Ведь Вы знаете, что она красила волосы хной; теперь, т<ак> к<ак> она давно уже не красила их, они у корней совсем поседели; Вера предложила ей привезти ей хны, но она ответила: "помешанные не красятся".

   И Ольге Ник<олаевне> и Вере она несколько раз говорила, что не понимает, как ни силится она припомнить, почему она заболела? Она до мельчайших подробностей помнит весь ход своего заболевания, но не может допустить мысли, что это случилось с нею "вдруг, ни с того, ни с сего". Ей все кажется, что был какой-то толчок, вызвавший это заболевание, какое-то событие, и она мучительно силится вспомнить его и не может. "Может быть, я убила кого-нибудь, украла, совершила какое-то преступление? Не могли же все вдруг, ни с того ни с сего, отвернуться от меня!". Она настаивает на том. что оттого-то она и заболела, что почувствовала, что все отвернулись от нее, и не может понять, что это ее чувство было уже результатом ее болезни. В этих мучительных припоминаниях, говорит она, проходят все ее ночи. Она говорит: "когда я вспомню, что такое случилось, почему я заболела, когда я сама это пойму, - я выздоровлю". Бедняжечка, так она сама себя силится вылечить, работает над собой в таком страшном, нечеловеческом одиночестве!

   Условия санаторные, по всей видимости, очень хорошие. Кормят много и хорошо, у нее светлая, хорошая комната. Санатория в Петровском парке - дом в саду, окно выходит в сад, кругом снег и белые деревья. Машенька много гуляет. Ходит одна, никаких надсмотрщиков нет. Вообще такие больные там на полной свободе*. [*Текст, набранный курсивом, написан на полях (примеч. публ.)] И доктор и весь медицинский персонал очень внимательный. Доктор и его жена очень Машеньку полюбили. Все говорят, что она ласковая, исключительно деликатная, и все ее страшно жалеют. Доктор уверен, что она поправится. Попробовали ей сделать теплую ванну, но против ожидания ванна на нее подействовала очень возбуждающе. После этого она ночью вызвала к себе доктора и потребовала объяснения, чем она больна, как называется ее болезнь, если она больна, то в чем же заключается лечение, и очень резко с доктором говорила. "Я больна именно тем, что у меня слишком много "психологии", значит, мне надо избавиться от "психологии", а Вы меня окружаете "психологиями" других больных". (Машенька теперь живет в комнате с одной выздоравливающей, с которой она там сдружилась больше, чем со всеми остальными, но все-таки ей приходится видеть и других больных, хотя тяжело больные совершенно изолированы и таких она не видит). Машенька не может понять, что все лечение заключается в изоляции, в нормальном режиме, в хорошем питании, броме и разговорах с доктором. Доктор говорит, что с нею трудно, п<отому> ч<то> она очень скрытная. Она отлично владеет собою, говорит со всеми о том и ровно столько, сколько находит нужным, проявляет светскость, которая была ей несвойственна, когда она была здорова. Бедняжечка, какую огромную волевую работу она над собою производит! Дорогие мои, не знаю, м<ожет> б<ыть> это очень невежественно, но иногда мне кажется, что лучше было бы, если бы она хоть бы на день потеряла совершенно сознание, мне кажется, что тогда она отдохнула бы. Иногда я думаю: "если бы мне сказали: "сегодня Машенька выбила окно, избила доктора и т.д.", я сказала бы: "Слава Богу! Значит, прорвался нарыв, значит, ее отпустило!"". Не знаю, в темноте и невежестве моем, чего желать! Только всеми оставшимися во мне силами желаю смягчения ее муки и исцеления ee!

   На прошлой неделе у Машеньки появилась такая болезненная мысль,- будто oна меняется характером и судьбой своей с ее сестрой Верой; что по выходе из лечебницы она станет Верой, а Вера - ею.

   3-го Милочка была в очень хорошем и спокойном состоянии. Тогда-то она и говорила, что сама должна все "понять", а когда поймет, вылечится. Она сказала, - "вот я выйду из лечебницы, пойду домой, пойду ко всем моим друзьям, посмотрю своими глазами, как у них все, как они ко мне, а потом, м<ожет> б<ыть>, уйду". Что она под этим разумевала, не знаю. Знаю только, что когда она, Бог даст, выздоровеет, мы должны ее беречь так, как никогда, что жизнь свою надо положить на то, чтобы создать ей новую жизнь и, конечно, трудовую жизнь, чтобы у нее всегда было сознание, что она нужна.

   Дорогие мои! Я не знаю, суждено ли ей вернуться снова на сцену? Если среди истинных друзей, действительно, по-настоящему любящих ее людей, она могла вдруг почувствовать какую-то враждебность к себе, то каково же ей будет в актерской среде, где все, действительно, враждуют друг с другом? Взаимоотношения актеров, действительно, таковы, что и здоровый человек может сойти с ума. Сейчас нельзя загадывать на будущее и строить планы. Я думаю только одно, что Машенькина душа сама ищет выхода и сама найдет его, а наше дело - дело ее друзей - не направлять ее (п<отому> ч<то> одна она правильнее всего может найти свой путь, - не нам навязывать ей свои направления), а всеми силами помогать ей итти по тому пути, который она сама себе наметит.

   Я много думала о Машенькином желании быть около Любови Алекс<андровны>, "потому что я там буду нужна", очень меня страшит Судак, страстно хотелось бы, чтобы она начала дело своей новой жизни (п<отому> ч<то>, очевидно, так она смотрит на свой приезд к Люб<ови> Алекс<андровне>) не в Судаке, а в новом месте. Но я думаю, что если Бог даст Машенька совершенно выздоровеет и останется при тех же мыслях относительно Любови Алекс<андровны>, нам ей отнюдь препятствовать в этом не надо.

   Во всяком случае, покамест, очередной нашей задачей является продержать ее в лечебнице вплоть до полного ее исцеления, как бы долго ни длилась ее болезнь. (Врач говорит: "поправится", но никакого срока не намечает!) Очень болезненно относится Машенька к денежному вопросу. От больных она узнала, что содержание в лечебнице стоит 150 руб. в месяц, и не верит, что ее устроили туда даром. "Кто за меня платит?" - этот вопрос она предлагает всем и очень им мучается.

   4-го у нее была ее сестра Надежда и Машенька встретила ее очень мрачно. У нее опять приступ тоски; весьма возможно, что это в связи с менструациями. В эту безумную ночь, когда она заболела у меня (с 7-го на 8-ое января) у нее тоже начались менструации.

   В воскресенье 8-го февр<аля> к ней поедет Ольга Николаевна. Женечка, тогда она тебе напишет сама подробно об этом свидании⁶.

   Для меня с того дня, как заболела Машенька, кончилась вся жизнь. Я живу, действую, говорю с людьми только постольку, поскольку это касается Машеньки. Состояние у меня крайне напряженное; так все во мне натянуто, что думаю - достаточно какого-нибудь толчка, испуга, чтобы я окончательно свихнулась. Работать совершенно не могу. Глушу себя бромом с кодеином. Были у меня очень страшные мысли и в связи с этим ночные кошмары (об этом при встрече), но Ольга Николаевна объяснила мне их причину и, очевидно, правильно, п<отому> ч<то> я с тех пор в этом отношении успокоилась. Вот если бы Машеньку доктор смог бы так проанализировать, как меня Ольга Николаевна, она, м<ожст> б<ыть>, тоже сразу выздоровела.

   Дорогие мои! Молитесь за нее каждый день. У меня часто не хватает сил и нет нужных, требовательных слов! Не знаю, случайно ли это, но в те дни, когда у меня хватает сил по-настоящему молиться за нее, ей становится лучше. Было несколько таких вымоленных дней. А ведь надо вымолить ей еще целую жизнь. Что будет, если у меня не хватит на это сил? Наверное есть такие сильные и такие прекрасные люди, которые умеют так помолиться, чтобы одной молитвой, раз навсегда вымолить у Бога спасение любимой душе. Молитесь за Машеньку!⁷

  

   [На полях:] P.S. Мех я выкупила. Напишите, что с ним делать? Не прислать ли его Вам? Здесь продавать его не имеет смысла: в ломбарде его оценили в 24 руб.

   Пишите мне по адресу: Смоленский бульв., 1-ый Неопалимовский пер., д.3, кв.8, О.Н. Цубербиллер для Софьи Яковлевны.

  

  

   Написано на двух с половиной двойных листах почтовой бумаги в клетку, карандашом, по старой орфографии.

   ¹ Речь идет о Л.В.Эрарской, см. примеч. 13 к письму 1.

   ² Герцык Любовь Александровна, урожд. Жуковская (1890-1943), невестка сестер Герцык, жена их брате Владимира Казимировича Герцыка (1885-1976).

   ³ Эрарская Вера Владимировна, актриса, до революции работала в оперном театре С.И.Зимина.

   ⁴ Цубербиллер Ольга Николаевна (1885-1975) окончила математическое отделение Высших женских курсов В.И.Герье (см. ее мемуарный очерк "Курсистки": Советское студенчество. 1940. N 3. С.30-31), в описываемое время преподавала во II МГУ; близкий друг С.Я.Парнок до конца ее жизни, хранительница ее рукописей и памяти о ней.

   ⁵ Л.А.Герцых страдала тяжелой формой полиартрита.

   ⁶ Письмо (от 9 февраля 1925 г.) сохранилось в архиве Герцыков; приводим фрагмент его, как взгляд на ту же ситуацию с другой стороны:

   <...> Врач дает полную надежду на выздоровление и считает повторное заболевание маловероятным. Соне разрешено свидание с Люд<милой> Влад<имировной> и оно должно состояться, если все будет благополучно, на этой неделе. Что касается Сони, то ее состояние очень тревожит меня: заболевание Люд<милы> Влад<имировны>, по ее собственным словам, явилось величайшим горем в ее жизни, и никакое улучшение не успокаивает ее, она находится все время в исключительно напряженном и тревожном состоянии. Она ищет для Милочки какого-нибудь исхода, хочет получше устроить ее дальнейшую жизнь и чувствует себя во многих отношениях совершенно бессильной: для ее деятельной любви это страшно тяжело. А главное горе в том, что Соня растрачивает все силы, уже растратила их и нигде не черпает новых сил. Ее личная жизнь складывается исключительно трудно, но она сейчас ничего не хочет делать для себя, не может думать о себе, считается исключительно с другими, а с нею никто не считается, хотя она в этом нуждается не меньше, чем Милочка. К сожалению, дорогая Евгения Казимировна, относительно Сони не могу Вас ничем успокоить. Не покидайте ее в своих мыслях. Буду писать вам по возможности часто.

  

   ⁷ 10 февраля Е.К.Герцык писала Волошину об этом письме Парнок: "Не пересказываю Вам ее письмо, а пересылаю его, чтобы Вы вернее своим внутренним слухом услышали и поняли, что совершается с Людм<илой> Вл<адимировной>. И надеюсь, что Вы, как и я, определенно почувствуете, что это болезнь не к смерти, а к жизни. Но как страшен этот путь, это избранничество! Я, как и С<офия> Я<ковлевна>, верю в силу Вашего воздействия в духе и в то, что мыслью своею Вы поможете Людмиле, а несколькими словами, написанными, поддержите С<офью> Я<ковлевну>, которая очень нуждается в этом" (ИРЛИ. Ф.562. Оп.3. N 411. Л.47).

  

  

   Дорогой друг мой!

   Почему нет ответа на второе мое письмо?

   Посылаю письмо Машеньки к Любови Александровне. Очевидно, она (Машенька) возлагала большие надежды на письмо Любови Алекс<андровны> - может быть даже это была единственная ее надежда. Получив его, она сказала: "И это - не то. И Люба стала не та". Я читала это письмо; оно очень сдержанное. Если можно, напишите ей погорячее, Любовь Александровна. Вы - единственный человек, за которого она сейчас цепляется в своем поистине безысходном состоянии. И ты, Женечка, напиши ей, чтобы она чувствовала, что все Вы любите ее и верите в нее.

   Покамест ничего утешительного сообщить не могу. Она еще более замкнулась; теперь почти уже не говорит о себе. Когда приезжаешь к ней, ведет светский разговор. Только изредка прорываются фразы: "Я никому не нужна". "Я ни к чему в жизни не приспособлена". "Никогда я отсюда не выйду". "Мне отсюда и выйти некуда". В течение первого месяца она часто говорила, что она хочет к Люб<ови> Алекс<андровне>, что там она, действительно, может быть нужна, а теперь и об этом замолчала.

   У меня такое впечатление, что первый месяц - период духовного подъема, а потом начался упадок и страшное уныние. Она по-прежнему считает всех друзей своих врагами. Почти каждый раз говорит: "Вы довольны, что устроили меня сюда: так вам легче". (Это невыносимо слушать!) Настаивает на том, что она находится под гипнозом, что все, что она делает и думает - не зависит от ее воли, что все это посылается кем-то, или даже целой группой лиц. В каждом ее движении, взгляде, слове чувствуется страшное отчуждение. Очень она стремилась увидеть Зинаиду Михайловну¹ (подругу Веры Влад<имировны>²), но и встреча с нею опять была "не то". Очевидно, Зин<аида> Мих<айловна> не может ей импонировать. Часто я думаю, что, м<ожет> б<ыть>, Софья Влад<имировна>³ сумела бы сейчас сказать ей нужное слово, но Софья Влад<имировна> по-прежнему на Кавказе и сюда не собирается. В ее семье все здоровы. Надежда Алекс<андровна>⁴ совсем уже выздоровела. Все находятся в Москве и никуда не уезжают, за исключением, одной сестры и брата, которые, вероятно, отсюда уедут⁵.

   Машенька сейчас почти не читает; она говорит, что ничего не понимает. Она настолько поглощена своим внутренним чтением, что до всего чужого ей нету дела и приневолить своего внимания к внешнему она не может. Вся она в воспоминаниях, причем перебирает главным образом все "стыдное", что было у нее в жизни, а стыдным ей кажется теперь почти все: она мерит сейчас большой и даже несправедливой для себя мерою. Очень себя казнит и надрывает. Очень склонна во всем видеть символы. - Рассматривает, например, коробки от папирос, которые мы ей привозим, и в начертании букв, в рисунке усматривает особое значение. Всякий раз после посещения ее я совсем больна, но для нее свидания эти совсем не являются событиями. Она сказала мне, что снимает с меня отныне всю боль, которую я несла в себе за ее судьбу, и с тех пор, очевидно, думает, что, действительно, я освободилась от нее; поэтому чувствует меня чужой и держит себя со мною, как с чужой.

   Окружение ее на меня производит угнетающее впечатление, но она к больным относится очень спокойно - считает их здоровыми. У нее отдельная комната и она говорит, что лучше всего ей, когда она одна: тогда ей спокойнее и все ей "становится ясно". Но что ей ясно и в каком свете эта ясность, - мы не знаем. М<ожет> б<ыть>, все выясняется в ее болезненном освещении. Уходить от нее после свидания и оставлять ее там одну, среди сумасшедших, невыносимо тяжело. Часто, часто вдруг среди разговора я вижу ее комнату, каждую мелочь в ней, даже рисунок обоев, и Машеньку - как она сидит на диване, ходит из угла в угол, стоит у печки, подходит к окну, - одна, одна, одна. Не физически, а душевно - безысходно одна со всей своей тьмой, с вихрями тьмы и с озарениями не менее невыносимыми, чем эта тьма.

   Родная моя! Знаю только одно - если Машенька не выздоровеет, я этого не вынесу. Доктора обнадеживают нас, но у меня такое чувство, что психиатры ничего не понимают в человеческой душе, меньше, чем мы, простые люди. Доктор и профессор, который теперь консультирует, говорят, что она выздоровеет, но болезнь может продлиться полгода, а лет через 5-6 может повториться. Мне же ясно одно - для того, чтобы она вышла из этого состояния, надо, чтобы был у нее выход. У нее выхода покамест нет, и доктора создать его не могут. Доктора не знают входа в душу, поэтому не им найти выход.

   В личной моей жизни тоже все смешалось. Я ушла из дому (но об этом Машенька не должна знать: нельзя загромождать ее еще и моей судьбой). Живу я повсюду понемножку. И правильнее мне сейчас быть бездомной, когда у Машеньки тоже во всем мире нет дома. Живу я, в первый раз в жизни, без копейки денег: меня кормят, поят, снабжают папиросами. Вот уже 2 месяца, как я "на содержании" у друзей и думаю, что, вероятно, у меня началось вырождение чего-то основного, п<отому> ч<то> меня мое паразитство совершенно не мучает. Я начала работать - (перевод, корректура), но работаю весьма слабоумно.

   Письмо адресуй на адрес Ольги Николаевны. Живу я не у нее, но вижу ее каждый день и она мне письмо привезет. Адрес: Смоленский бульвар, 1 Неопалимовский, д.3, кв.8, О.Н. Цубербиллер, для Софии Яковлевны.

   Напиши мне, друг мой родной, - не откладывай. Молитесь за Машеньку. Помолись и за меня.

   Машенька собирается говеть. Будет ходить в церковь с надзирательницей. Вероятно, она очень надеется на церковь, и я боюсь нового разочарования. Я тоже буду говеть.

   Любимый мой друг! Помоги нам мыслию. Чудное прислала письмо Адя. Все мои письма ей пересылайте⁶: пусть знает каждую мелочь.

   Священник, к которому обращалась Вера Влад<имировна>, сказал, что о Машеньке надо молиться великомуч<енице> Татьяне. Почему именно ей? Знаешь ты ее житие? Я не умею молиться мученикам, а молюсь прямо Богу. То же сказала мне и Машенька.

   Я бы пошла к священнику, но ни одного не знаю, к кому хотелось бы пойти. Если вспомнишь имя и фамилию, и церковь духовника Николая Александровича, сообщи мне⁷.

   Напиши мне о себе, о здоровье Евгении Антоновны, Любы и Вероники⁸. Подробно обо всем. Всех нежно целую и люблю.

   Будь со мною всем светом своим.

---