Елпатьевский Сергей Яковлевич - Очерки Сибири

лиже и стала еще темнѣе, а безобразные силуэты льдинъ выросли и обступили словно привидѣн³я, стерегущ³я рѣку,- на меня глядѣла та дикая и суровая пустыня, отъ которой такъ тяжело, такъ жутко на душѣ.

   А малоросс³йск³я пѣсни, так³я нѣжныя и грустныя, одна за другой дрожатъ въ воздухѣ:

  

   Ты думаешь, моя мати, что я не журюся,

   А якъ выйду за ворота, видъ в³тру валюся.

  

   Струны гитары звенятъ все тише, а мягк³й, задушевный голосъ звучитъ все мягче и задушевнѣе:

  

   Ты думаешь, моя ненько, що я и не плачу,

   За дрибными слизоньками стежечки не бачу...

  

   Зазвенѣла струна и замолчала, дрогнулъ и замеръ голосъ. Все тихо, безмолвно кругомъ, только молящ³е и плачущ³е звуки все еще звенятъ въ воздухѣ и, кажется мнѣ, съ мольбой и плачемъ несутся въ широкую пустыню.

   Жиганы расходятся. Двѣ фигуры идутъ мимо моихъ оконъ къ устью рѣчки, гдѣ стоитъ барка.

   - Гондольеръ, подавай мою гондолу!- слышится мнѣ голосъ одного.

   Опрокинутая вверхъ дномъ гондола лежитъ на берегу, привѣтливо приподнимаетъ край и принимаетъ гостя подъ свой кровъ.

   - "Я замокъ предковъ обрѣтаю вновь!" - декламируетъ другой голосъ, и церковная паперть поглощаетъ его.

   Все тихо и тускло кругомъ, только огонь на баркѣ разгорается все ярче и ярче. Сплавщики варятъ уху. Красныя рубашки, красныя лица ярко выступаютъ въ свѣтѣ костра. Все русск³я лица. Только одинъ сойотъ съ бронзовымъ лицомъ и заплетенными въ мелк³я косички черными, какъ смоль, волосами сидитъ въ кругу, обхвативши руками колѣна и мѣрно раскачиваясь въ тактъ пѣсни. Давно, давно не слышанная "Внизъ по матушкѣ по Волгѣ" такъ чудно и прекрасно носится въ тишинѣ замолчавшей ночи.

   Шесть человѣкъ поднимаются по сходнямъ на барку, - я знаю, это мѣстные жители, любители пѣн³я, пришли попѣть съ "росс³йскими" людьми. Поютъ все русск³я пѣсни. Костеръ горитъ ярко, по рукамъ ходитъ фляга, принесенная гостями. Вотъ, гости одни запѣли свою мѣстную пѣсню:

  

   Я лечу подъ парусами,-

  

   разбираю я отдѣльныя строфы,-

  

   Между горъ и средь лѣсовъ,

   Вслѣдъ за бурями и льдами.

   Богъ - мой щитъ и мой покровъ.

  

   Съ Ангары до устьевъ моря

   Вижу дик³я страны.

   Нѣтъ тамъ радости, нѣтъ горя -

   Образъ вѣчной тишины.

  

   Въ тундрахъ нѣтъ зеленой сѣни,

   Нѣтъ тамъ ночи, нѣтъ зари,

   Лишь мелькаютъ тамъ, какъ тѣни,

   По утесамъ дикари.

  

   Долго, долго тянется оригинальный, унылый, церковнаго характера мотивъ и странно звучатъ одушевленные и сильные, но дик³е и рѣзк³е голоса. Минутами мнѣ, право, кажется, то - ели скрипятъ и кедры гнутся.

   Гости ушли, фляга пуста, костеръ еле мерцаетъ. Безсвязные, охрипш³е голоса поютъ разноголосыя пѣсни. Наконецъ, умолкаютъ и они, только сойотъ все въ той же позѣ, охвативши руками колѣна и мѣрно раскачиваясь, поетъ свою безконечную пѣсню. Дик³е, как³е-то ржавые, скрипуч³е звуки вылетаютъ изъ горла и рѣзкимъ диссонансомъ будятъ воздухъ.

   Я совсѣмъ засвпалъ, когда крики понеслись съ барки. При свѣтѣ снова вспыхнувшаго костра на баркѣ и сходняхъ виднѣлись бѣгавш³я и преслѣдуемыя сплавщиками отрепанныя фигуры. То жиганы работаютъ...

  

  

   Глубокая зима. Уже вторая недѣля - морозъ за 40 градусовъ. Помню, рано утромъ меня разбудилъ шумъ изъ кухни. Я вышелъ. Прижавшись къ косяку двери, стоялъ Ванька. Онъ былъ ужасенъ. Налитое кровью, темно-багровое отъ мороза лицо, казалось, готово было лопнуть. Корки раньше отмороженныхъ мѣстъ и новыя бѣлыя пятна покрывали носъ, щеки и уши. Особенно были ужасны ноги - распухш³я, почти голыя, въ рваныхъ резиновыхъ калошахъ. Онъ весь дрожалъ въ своей изодранной до послѣдней степени какой-то бабьей кацавейкѣ. Кухарка выталкивала его вонъ, а онъ продолжалъ дрожать, тупо озираясь на ея окрики и протягивая свои иззябш³я руки къ пылавшему жерлу печки, что-то безконечно жалкое и несчастное чувствовалось въ этой рваной, распухшей и дрожащей фигурѣ, въ тупомъ, одичаломъ взглядѣ безсмысленныхъ глазъ.

   При моемъ входѣ, онъ торопливо, словно боясь, чтобы его немедленно не выгнали, вынулъ изъ-за пазухи сложенную четвертушку бумаги и протянулъ мнѣ.

   - Что это?- спрашиваю я.

   Ванька молчитъ и только тычетъ пальцемъ въ бумагу.

   "Всемилостивѣйш³й покровитель!- читаю я послан³е.- Какъ будучи холодной судьбой заброшенъ въ этотъ негостепр³имный край и притомъ обремененный въ пути недугами, обращаюсь къ вамъ, милостивый государь, какъ къ дворянину, не будете ли столь благосклонны оказать несчастному человѣку возможную по вашимъ средствамъ и доброму сердцу помощь. Мы писали въ свои мѣста нащетъ денегъ и какъ наши родные при своемъ состоян³и вышлютъ, мы вамъ отвѣтствуемъ съ благодарностью.

   "Потомственный почетный дворянинъ"... Вмѣсто подписи мудреный росчеркъ.

   Я прочелъ письмо и взглядываю на Ваньку. Ванькины глаза безпокойно бѣгаютъ по кухнѣ.

   - Что на сапоги буркалы-то пялишь?- огрызается кухарка.- Жиганье проклятое! Попадись только,- полѣномъ прошибу башку-то! И вы-то, баринъ,- укоризненно обращается она ко мнѣ,- всякую дрянь до себя допущаете!

   Долженъ признаться, что Ванькины глаза особенно привлекаютъ стоящ³е у двери только-что вычищенные сапоги мои.

   - Это Копчикъ писалъ?- спрашиваю я. Я знаю_} что Копчикъ главный писатель той трущобы, въ которой живетъ по зимамъ Ванька.

   Ванькины глаза силятся остановиться на мнѣ и губы хотятъ улыбнуться.

   - Никакъ нѣтъ...- бормочетъ онъ.- Пр³ѣзж³е, изъ дворянъ будутъ... По несчаст³ю...

   Ванька снова лѣзетъ за пазуху, вынимаетъ новую четвертушку бумаги и протягиваетъ мнѣ.

   - Постояльцу,- говоритъ онъ,- господину оператору.

   У меня на квартирѣ жилъ знакомый врачъ-хирургъ, недавно пр³ѣхавш³й изъ Росс³и.

   "Украшенному добродѣтелями купцу ²оанну Антоновичу Голыхъ", читаю я адресъ и возвращаю письмо Ванькѣ.

   - Это не постояльцу.

   Ванькино лицо выражаетъ недоумѣн³е, онъ вынимаетъ изъ-за пазухи пачку писемъ, долго роется и подаетъ новую бумажку. Письмо длинное, передаю его точную коп³ю. Вверху значится:

   "Прошу васъ помочь подателю сей записки, если позволитъ Вамъ Ваша наука и опытность. Ваша популярность ростетъ среди простова народа. Какъ видно ввасъ еще не потухла та искра котора заставила васъ какъ и многихъ другихъ покинуть родной край и уйти въ далекую и гостепр³имную Сибирь. Обращаюсь квамъ спросьбой нетли у васъ газетъ и журналовъ или книгъ которыи вы могли бы послать навремя для прочтен³я сподателемъ сей записки я ихъ по прочтен³и обращу квамъ за что я буду вамъ очень благодаренъ потому что живя вглуши Сибири я ужѣ болѣе четырехъ лѣть неимѣю возможности следить не только затемъ, что дѣлается въ мирѣ и на политическомъ Горизантѣ но даже и развлечи себя подумаю

   "Заря свободы настунаетъ и издали ужѣ виденъ светъ угаетеннымъ Бробуждающаго утра Радостный разсветъ"...

   Далѣе идутъ двѣ строчки многоточ³й съ восклицательнымъ знакомъ въ концѣ, затѣмъ длинная черта и продолжен³е:

   "И еще какъ вы признаете нащетъ д³эты. Тоже и носильнаго белья и платья. Если вы вошце и Софья Александровна нащетъ рубашекъ и штановъ и на пудъ муки сему бѣдному старику.

   "Затемъ остаюсь навсегда доброжелательствующ³й вамъ вопще и Софье Александровне и готовый къ вашимъ услугамъ если будетъ надобность (послѣдн³я три слова подчеркнуты), навсегда скрывш³йся отглазъ шумнаго света поселенецъ студентъ Кыевскаго математическаго университета"...

   Опять вмѣсто подписи хитрый росчеркъ.

   - Ты чѣмъ боленъ?- спрашиваю я Ваньку.

   "Бѣдный старикъ" былъ, очевидно, не приготовленъ къ вопросу и занимался разсматриван³емъ мѣдной полоскательной чашки, очень близко стоявшей отъ его локтя.

   - Лежатъ они...- заговорилъ было онъ и сконфузился. Онъ старается смотрѣть мнѣ въ глаза, но чашка, очевидно, гипнотизируетъ его, и глаза упорно косятся въ ея сторону.

   - Дай ему стаканъ водки, да закусить чего-нибудь, пустъ обогрѣется.- Я предчувствую протестъ кухарки и говорю строгимъ, не терпящимъ возражен³й голосомъ.- Докторъ спитъ,- говорю я Ванькѣ,- зайди въ другой разъ... Да,- вспоминаю я,- ты скажи Ивану Копчику, зачѣмъ онъ у меня коверъ стащилъ?- Я отлично разсмотрѣлъ юркую фигуру Копчика, убѣгавшаго съ ковромъ въ рукахъ отъ моей кухарки.

   Бѣлки Ванькиныхъ глазъ начинаютъ какъ-то странно вертѣться, вся фигура изображаетъ протестъ.

   - Не наши...- бормочетъ онъ.- Чтобы мы да у вашего благород³я...

   Мнѣ скоро пришлось вернуться въ кухню,- тамъ поднялся страшный шумъ. Оказалось, Ванька упорно не хотѣлъ уходить. Иззябш³й и голодный, онъ опьянѣлъ отъ стакана вина,- его лицо с³яло, какъ мѣдный шаръ, и весь онъ имѣлъ побѣдоносный видъ.

   - Господинъ, стаканчикъ бѣдному артисту!- Ванька ласково подмигнулъ мнѣ, но тотчасъ лицо его приняло свирѣпое выражен³е.

   - Варнакъ Копчикъ! Палъ Степанычъ полштофъ ему далъ за коверъ-то, одинъ вылокалъ - песъ! Мы ему еще шею накостыляемъ! Вы у насъ, можно сказать, первый господинъ въ городѣ,- я вотъ какъ понимаю.

   Ванькино лицо снова приняло ласковое выражен³е.

   - Келькъ шозъ аржану, господинъ, а?..- и неожиданно запѣлъ: "На землѣ весь родъ людской..."

   - Што хайло-то растворилъ? Ребятъ перебудишь,- набросилась на него кухарка.- Ну, ну, проваливай!

   - Съѣла?- съ торжествомъ остановился въ дверяхъ Ванька, показывая полученную отъ меня серебряную монету.- Господинъ понимаетъ благородное обхожден³е. А ты - мразь, челдонка желторылая!

   Ванька сдѣлалъ неприличный жестъ и скрылся. Я слышалъ, какъ что-то загремѣло ему вслѣдъ по лѣстницѣ.

  

  

   Кто онъ? Онъ - Ванька Безпечальный. Даже и тогда, когда онъ былъ чѣмъ-то, онъ прежде всего былъ Ванькой Безпечальнымъ. Провинц³альный артистъ опереточной труппы, 15 лѣтъ назадъ онъ сдѣлалъ какое-то уголовное преступлен³е, за которое былъ сосланъ съ лишен³емъ правъ въ Восточную Сибирь. Его судьба опредѣлилась сразу,- съ того момента, какъ онъ попалъ въ острогъ.

   Здѣсь не мѣсто останавливаться настолько подробно, какъ мнѣ хотѣлось-бы, на томъ огромномъ вл³ян³и, которое имѣютъ на человѣка острогъ и арестантская парт³я. Все это вмѣстѣ взятое есть огромная, жестокая машина, острыя зубья которой безпощадно стираютъ въ человѣкѣ всяк³е углы, все индивидуальное, обособленное,- нац³ональность, сослов³е, религ³ю, манеры. привычки, даже различ³е пола. Это - среда, гдѣ первое мѣсто занимеетъ только сила характера или кулака и гдѣ не обладающ³е ни тѣмъ, ни другимъ дѣлаются "шпанкой", стадомъ овецъ, сѣрою толпой безличныхъ арестантскихъ халатовъ. Эта шпанка не имѣетъ воли,- надъ ней чужая, желѣзная воля; не имѣетъ желан³й,- ей нельзя желать; не имѣетъ характера,- арестантская парт³я дисциплинируетъ массу и обезличиваетъ личность; она все оставила за собой и ничего не видитъ впереди. У такого арестанта нѣтъ стыда за свое преступлен³е,- тамъ, гдѣ крупное или чѣмъ нибудь особеннымъ выдающееся преступлен³е окружаетъ человѣка ореоломъ, тамъ стыдятся ничтожности преступлен³я, за которое идутъ въ ссылку, и чтобы показаться хоть немного крупнѣе, лгутъ и наговариваютъ на себя преступлен³я, которыхъ не было. У него гибнетъ всякая самодѣятельность, пропадаетъ привычка, охота къ труду за годъ тюремной жизни, да за годъ (иногда и два) странствован³я по этапамъ; онъ по звонку встаетъ, по звонку ѣстъ, ложится спать ежедневно получаетъ свой паекъ, лѣтомъ - лѣтнюю, зимой - зимнюю казенную одежду, и ничего, рѣшительно ничего не дѣлаетъ. За эти два-три года весь м³ръ заключается для арестанта на пространствѣ тюремнаго двора и всѣ его интересы - въ жизни бродящей тамъ толпы; и какъ крестьянинъ, прослуживш³й въ военной службѣ три года, остается на всю жизнь солдатомъ, такъ и тѣмъ болѣе человѣкъ, протолкавш³йся два-три года по тюрьмамъ и этапамъ, остается на всю жизнь арестантомъ.

   Эта среда, эта суровая машина быстро стерла въ Ванькѣ все некрѣпко державшееся въ немъ, чѣмъ онъ жилъ раньше; она раздѣла его, сняла съ него видъ культурнаго человѣка, лишила его даже имени и дала ему бубновый тузъ и имя Ваньки Безпечальнаго, которое онъ только и знаетъ теперь. Впрочемъ, тюрьма дала ему еще водку. Свободному человѣку трудно представитъ себѣ, что значитъ водка въ тюрьмѣ. Она даже не удовольств³е, она - жизнь. Въ ней все: и забвен³е прошлаго, и прекращен³е думы о томъ неизвѣстномъ и страшномъ, что ждетъ впереди; въ ней - воля, уголокъ счастья, за который можно отдать и отдаютъ все, все. Въ концѣ-концовъ, этапъ выпустилъ Ваньку, въ числѣ прочихъ Ванекъ Безпечальныхъ, уже готовымъ и неизбѣжнымъ членомъ ассоц³ац³и "Берегового" кабака.

   Впрочемъ, на первыхъ порахъ Ванька оказался даже счастливѣе другихъ Ванекъ и сдѣлалъ въ нѣкоторомъ родѣ карьеру. Его голосъ понравился мѣстному прото³ерею, любителю хорошаго пѣн³я и не жалѣвшему церковныхъ денегъ на устройство хора. Ванька пропивалъ въ "Береговомъ" платье, являлся на клиросъ пьянымъ, но хорош³е голоса въ Сибири рѣдки, а умѣющ³е пѣть еще рѣже, и, вѣроятно, Ванька долго-бы пѣлъ въ соборѣ, если бы прото³ерея за какую-то провинность не перевели въ другой, худш³й городъ: хоръ разстроился, и Ванька остался безъ занят³й. Голосъ еще разъ сослужилъ. ему службу. Какъ прикосновеннаго къ церкви и голосистаго человѣка, Ваньку пригласили къ себѣ зыряне чѣмъ-то въ родѣ причетника. Зырянск³й поселокъ, не въ примѣръ сибирскимъ деревнямъ, находился въ глубокой тайгѣ, вдали отъ трактовъ и рѣкъ. Ближайшая церковь отстояла слишкомъ на 100 верстъ, и маленькая часовня удовлетворяла религ³озныя нужды зырянъ. Люди, знавш³е Ваньку въ этотъ пер³одъ, говорили мнѣ, что онъ служилъ тамъ как³я-то службы; надѣвалъ как³я-то облачен³я, и что - прости, Господи, грѣшную Ванькину душу!- нерѣдко бѣдная зырянская часовня оглашалась совсѣмъ не молитвенными гимнами пьянаго Ваньки, не забывшаго "Периколу" и "Корневильск³е колокола"...

   Болота не всегда позволяли имѣть водку, и изъ-за этого Ванька часто ссорился со своими прихожанами; но жизнь у зырянъ была такъ правильна, что Ванька, быть можетъ, долго бы прожилъ у нихъ, если бы заглянувш³й въ поселокъ засѣдатель, послѣ трехдневнаго пьянства съ Ванькой, не увезъ его къ себѣ въ качествѣ писаря, пѣвца и собутыльника. Отъ засѣдателя (скоро спасовавшаго на своей службѣ) онъ перешелъ въ волостное правлен³е, потомъ еще куда-то; но это были уже кратковременныя остановки на пути къ "Береговому", гдѣ Ванька вскорѣ и окончательно устроился.

   Здѣсь завязались его тѣсныя отношен³я съ Копчикомъ, явившимся въ нѣкоторомъ родѣ антрепренеромъ по отношен³ю къ Ванькѣ. Копчикъ отыскивалъ работу и отпускалъ Ваньку въ хоръ за разовыя,- деньги получалъ Копчикъ, водку пилъ и Ванька. Лѣтомъ, когда городъ пустѣлъ,- обыватели отправлялись на пр³иски и на солку рыбы,- Копчикъ и Ванька ходили по деревнямъ. Въ одной они объявлялись печниками, въ другой - "по скотской части", въ третьей - малярами и красили ставни пѣтухами, а, дуги - звѣздами и букетами. Иногда изобрѣтательный Копчикъ придумывалъ особенныя комбинац³и. Мой знакомый встрѣтилъ пьянаго Ваньку въ глухой деревнѣ, стучавшагося подъ окнами и предъявлявшаго всѣмъ свою "бумагу". Въ бумагѣ значилось, что предъявитель - поселенецъ, невинно осужденный и теперь возвращающ³йся на родину въ Одесскую губерн³ю, въ Хвалынск³й уѣздъ. Далѣе выходило, что Ванька (настоящ³й русск³й) - еврей, обративш³йся въ православ³е, гонимый за это своими единовѣрцами и поэтому же нуждающ³йся въ помощи "всѣхъ истинныхъ христ³анъ", къ каковой оные и приглашаются. Внизу значились подпись и печать якутскаго полицейскаго управлен³я (то и другое работы Копчика).

   Эти лѣтн³я прогулки были бы очень пр³ятны, еслибы не приходилось возвращаться тѣми же деревнями, по которымъ шли впередъ (трактъ одинъ и обойти стороной нельзя). Ванька и Копчикъ знали свою работу: Ванькины печи трескались и дымили, "клади", изобрѣтенныя Копчикомъ, не помогали лошадямъ и коровамъ, а краски на дугахъ при первомъ дождѣ начинали расплываться, причемъ звѣзды превращались въ букеты, а букеты - въ звѣзды. Спутникамъ не всегда удавалось хорониться въ тайгѣ и ночью проскальзывать мимо деревень,- нерѣдко ихъ открывали и тогда жестоко били; больше доставалось Ванькѣ, такъ какъ юрк³й Копчикъ въ большинствѣ случаевъ успѣвалъ ускользнуть. Въ концѣ-концовъ, Ванька рѣшилъ, что въ деревнѣ сильнѣе бьютъ, чѣмъ въ городѣ, и отказался отъ дальнѣйшихъ путешеств³й.

   Чѣмъ живетъ Ванька,- никому неизвѣстно, да и самъ онъ затруднился бы отвѣтить на этотъ вопросъ. По професс³и онъ - воръ, но едва-ли кто воруетъ глупѣе и болѣе неумѣло, чѣмъ Ванька. На глазахъ у хозяина онъ схватываетъ съ лотка перваго попавшаго максуна и удаляется. Именно удаляется,- онъ даже не бѣжитъ. Конечно, Ваньку настигаютъ и Ваньку бьютъ. Бьютъ Ваньку всѣ и чѣмъ попало,- и тѣмъ же соленымъ максуномъ по лицу, и первымъ попавшимся подъ руку полѣномъ, и имъ же, Ванькой, украденнымъ кнутомъ. Сколько ударовъ принялъ онъ на голову и на плечи, и по лицу и подъ ребра, ни бьющ³е его, ни самъ Ванька не считаютъ. Это битье до такой степени вошло, какъ необходимый элементъ, въ программу его жизни, что Ванька даже не пробуетъ сопротивляться и, какъ необходимую дозу, покорно и безропотно принимаетъ наносимые ему удары. Случается, что даже Ванькино воровство пройдетъ незамѣченнымъ, найдется сердобольная душа, которая побьетъ его и броситъ ему пятакъ,- тогда Ванька доволенъ и поетъ въ "Береговомъ" свои ар³и.

   Даже барахольщики {Торговцы старымъ платьемъ, вѣрнѣе - всякимъ барахломъ, какъ называютъ сибиряки подержанную рухлядь.} удивляются.

   - Дуракъ ты, Ванька! Хоть бы воровалъ-то путно,- только зря лупку принимаешь...

   Ванькиной выносливости много помогаетъ то обстоятельство, что онъ живетъ въ общественномъ смыслѣ, слѣдовательно, и битъ бываетъ, только четыре мѣсяца, т.-е. отъ снѣга до снѣга, остальное же время онъ лежитъ въ жиганской трущобѣ,- длинномъ, какъ сарай, сколоченномъ изъ барочнаго лѣса здан³и, куда забираются на зиму так³е же несчастные жиганы, какъ Ванька, и пропивш³еся рабоч³е съ пр³исковъ. Я видѣлъ ихъ днемъ. Они лежали на полу почти голые (нѣкоторые - буквально голые), тѣсно прижавшись другъ къ другу и взаимно согрѣваясь. Старое, измызганное песцовое одѣяло и такая же доха, составлявш³я общественную собственность, переходили постепенно отъ стѣны къ стѣнѣ по голымъ плечамъ и возвращались обратно тѣмъ же путемъ. По своей крайней неловкости, Ванька не участвуетъ даже въ тѣхъ экскурс³яхъ, которыя предпринимаетъ по ночамъ трущоба на чердаки и въ кладовыя обывателей, и лишь изрѣдка посылается по обывателямъ съ жалостными письмами.

   Какъ кончитъ Ванька, дѣло извѣстное... Переломаютъ ему ребра обыватели; убьетъ тотъ же Копчикъ въ дружеской свалкѣ, не разсчитавши удара. А скорѣе всего занесутъ, Ваньку пьяныя ноги на широкую пелену Енисея, приляжетъ онъ на пушистую постель, покроетъ Ваньку снѣжкомъ и поплыветъ онъ съ вешнимъ льдомъ по широкой рѣкѣ, приставая къ попутнымъ деревнямъ, словно моля о погребен³и. Всегда помнящ³й о начальствѣ, сибирск³й крестьянинъ оттолкнетъ багромъ отъ своего берега ненавистное тѣло, и поплыветъ оно далѣе, пока не найдетъ тихаго мѣста на желтомъ пескѣ широкой отмели, у опушки зеленой тайги, гдѣ нѣтъ ни крестьянъ, ни начальства. То будетъ "неизвѣстнаго зван³я мертвое тѣло",- одно изъ тѣхъ, которыхъ такъ много плыветъ весной по Енисею и открывается изъ-подъ снѣга на таёжныхъ тропинкахъ. При немъ не окажется даже того котелка, по которому опредѣляютъ, что мертвый былъ бродяга. "По гнилости трупа причину смерти опредѣлить нельзя",- вотъ все, что напишетъ о немъ докторъ въ своемъ протоколѣ.

   Да и кто будетъ добиваться узнать, какой это Ванька и отчего онъ умеръ... Кому онъ нуженъ? Кто вспомнитъ о немъ?...

  

   У Иннокент³я Ѳедоровича балъ. Онъ намылъ лишнихъ два пуда золота противъ смѣты и пируетъ. Три номера дрянненькой гостиницы, гдѣ остановился Иннокент³й Ѳедоровичъ по выѣздѣ изъ тайги, биткомъ набиты народомъ. Все золотопромышленники, какъ я потомъ узналъ: тутъ была и тунгузская кровь, и татарская, и остяцкая, и бурятская; были поляки, малороссы, одинъ нѣмецъ. Одинъ управляющ³й пр³исками - чистокровный киргизъ, другой - цыганъ. Было и двѣ-три русскихъ физ³оном³и. Преобладаютъ приземистыя, съ короткими ногами, крѣпко сколоченныя фигуры, съ бритыми лицами, широкими скулами, узкими глазами, съ рѣзкимъ голосомъ, громкимъ смѣхомъ и размашистыми движен³ями. Пиръ въ полномъ разгарѣ. Хоръ пѣвчихъ помѣстился въ корридорѣ и поетъ, залихватск³я пѣсни; въ другихъ дверяхъ оркестръ играетъ въ перемежку съ хоромъ. Цыганъ-управляющ³й пр³исками и какой-то сѣдой золотопромышленникъ пляшутъ камаринскаго. Давно уже перешли къ шампанскому.

   Я высматривалъ шапку и выжидалъ случая незамѣтно уйти. Въ это время въ открытыхъ дверяхъ номера показалась высокая и стройная фигура господина въ черномъ сюртукѣ. Вошедш³й поразилъ меня. У него было удивительное лицо, какого мнѣ не приходилось встрѣчать въ жизни,- классически-прекрасное, тонкое и строгое. Высок³й бѣлый лобъ, обрамленный короткими, курчавыми, черными волосами, прямой, съ легкою горбинкой носъ, красивый бритый подбородокъ и тонк³я нервныя губы, опушенныя темными вьющимися усами.

   Что-то изящное чувствовалось въ этой прямой и тонкой аристократической фигурѣ. Онъ вошелъ особенною, не гнущеюся походкой, высоко неся свою красивую голову, отыскалъ глазами хозяина и протянулъ ему руку.

   - Давно имѣлъ желан³е...

   Мнѣ не понравился голосъ - сиплый, дрожащ³й.

   - Живемъ подъ одной кровлей!... Холостые люди могутъ обойтись безъ визитовъ, не правда ли? Слышу снизу - такое веселье у васъ, не утерпѣлъ...

   Онъ жалъ руку хозяину и говорилъ съ тою напускною развязностью прибитой и ластящейся собаки, за которую такъ жалко становится человѣка. Подгулявш³й Иннокент³й Ѳедоровичъ долго и недоумѣло смотрѣлъ въ лицо гостю, потомъ нехотя пожалъ руку, пробурчалъ что-то себѣ подъ носъ и отвернулся къ гостямъ.

   По тому, какъ новый гость обводилъ глазами присутствующихъ, было видно, что онъ зналъ многихъ изъ нихъ, и тѣмъ не менѣе я не замѣтилъ ни у кого желан³я протянуть ему руку. Онъ постоялъ нерѣшительно посреди комнаты и выбралъ стулъ, стоявш³й въ сторонѣ отъ другихъ. Положен³е гостя было видимо неловкое, разговоры стихли, веселье разстроилось. Должно-быть, не мнѣ одному было жалко его. Только-что плясавш³й сѣдой золотопромышленникъ подсѣлъ къ нему и что-то заговорилъ. Я видѣлъ потомъ, какъ они вмѣстѣ пошли къ столу съ винами и закусками.

   - Кто это?- спросилъ я у своего сосѣда. Онъ назвалъ мнѣ фамил³ю.

   - Знаете?

   Фамил³ю я слышалъ еще въ Росс³и. Родовитый дворянинъ, кандидатъ правъ ...скаго университета, онъ былъ однимъ изъ главарей и юрисконсультомъ обширной шайки, занимавшейся мошенничествомъ, былъ судимъ и присужденъ къ ссылкѣ въ отдаленныя мѣста Сибири съ лишен³емъ правъ.

   Я началъ пристальнѣе разсматривать Мещеринова,- такъ будемъ называть его.

   При свѣтѣ лампы онъ выглядѣлъ хуже, чѣмъ показался мнѣ въ полутемныхъ дверяхъ номера. Какая-то особенная, тяжелая, землистая блѣдность лежала на лицѣ, а рѣзко-выпуклые глаза смотрѣли стекляннымъ наглымъ взглядомъ. Во всей его фигурѣ: въ не особенно чистомъ бѣльѣ, въ измятомъ платьѣ, въ морщинахъ блѣднаго лица - виднѣлось что-то истасканное, опустившееся, какая-то смѣсь наглости съ приниженностью. И все-таки это было замѣчательное, рѣзко выступавшее изъ общаго фона лицо. Когда я оглянулся кругомъ на эти далеко не аристократическ³я и не классическ³я лица въ жалкомъ номерѣ дрянной сибирской гостиницы, мнѣ невольно представилась другая картина: залитая яркимъ свѣтомъ бальная зала, кружева и бархатъ, черные фраки и блестящ³е мундиры. Входитъ онъ, этотъ Печоринъ-Кречинск³й, съ холоднымъ блескомъ надменныхъ глазъ, входитъ тою же, только болѣе молодою походкой, гордо неся,- именно неся,- свою великолѣпную курчавую голову. Мнѣ сразу представился этотъ не во-время родивш³йся, запоздалый цвѣтокъ русскаго барства, вступивш³й въ жизнь съ огромными аппетитами и огромными имѣн³ями, заложенными еще его отцомъ и перезаложенными имъ самимъ,- этотъ блестящ³й левъ, умный и наглый, гордый и подлый. Я невольно оглянулся и почувствовалъ себя неловко,- на мнѣ лежалъ тяжелый, упорный взглядъ наглыхъ, стеклянныхъ глазъ.

   Я скоро ушелъ съ вечера. На лѣстницѣ догналъ. меня знакомый мелк³й золотопромышленникъ, исконный сибирякъ.

   - Нѣтъ, какъ вамъ это нравится?- кричалъ онъ мнѣ еще сверху.- Вѣдь лѣзетъ нахалъ!... "Давно имѣлъ желан³е..." - передразнилъ онъ.- Да мы-то не имѣемъ никакого желан³я. Вѣдь знаетъ, мерзавецъ, а лѣзетъ.

   - Да-вы подумайте,- попробовалъ я заступиться за Мещеринова,- каково ему было внизу-то сидѣть въ пустомъ номерѣ, когда вы надъ головой его бѣситесь. Вы лучше разскажите про Мещеринова

   - А вотъ заѣдемте ко мнѣ, если у васъ есть время.

   Я согласился. Маленьк³й иноходецъ быстро домчалъ насъ.

   - Дѣло-то его вы знаете,- заговорилъ мой знакомый, когда мы усѣлись въ его чистенькомъ свѣтломъ домикѣ,- Пр³ѣхалъ онъ молодой, изъ себя красавецъ,- не такой облѣзлый,- просто картина! Одежа питерская, лощоная. По-французски, по-нѣмецки, по-всякому... Сейчасъ къ чиновникамъ, которые изъ росс³йскихъ. Письма привезъ. А тѣ и рады. "Тетка-то у него, говорятъ, вонъ какая! А двоюродный братъ-то вонъ кто!..." А одинъ чиновникъ еще при дядѣ его въ Питерѣ маленькимъ человѣчкомъ, въ родѣ старшаго помощника младшаго кучера, состоялъ. У насъ-то онъ ужъ и не маленьк³й человѣкъ былъ. Такъ тотъ, какъ про фамил³ю услыхалъ, мундиръ надѣлъ, да съ визитомъ. "Не родственникъ-ли будете?"... Какъ же не родственникъ?- въ перепискѣ... А дядя-то отъ него давно и отказался ужъ,- прибавилъ разскащикъ.- Про дамъ ихнихъ и говорить нечего,- помилуйте, ловкачъ такой! "Молодой человѣкъ, говорятъ, хорошей фамил³и"... У васъ вѣдь на это льстятся. Да узнали еще, что дуэль онъ имѣлъ въ молодости,- ну, ужъ тутъ и говорить нечего. У васъ, вѣдь, въ Росс³и, ежели человѣка по-парадному, да съ хорошо обдуманнымъ намѣрен³емъ убить, такъ въ родѣ какъ доблесть оказать. Это вѣдь не то, что два варнака поругаются, да другъ дружку ножомъ пырнутъ, а?

   Мой знакомый былъ ярый сибирск³й патр³отъ и любилъ подпускать шпильки по адресу Росс³и.

   - "Господинъ Мещериновъ, пожалуйте на чашку чаю!" - передразнивалъ онъ.- "Евген³й Александровичъ, повинтить!" "Мосье Мещериновъ, мы спектакль устраиваемъ,- помогите!" А онъ ходокъ былъ, на всѣ руки. И деньжонки сначала-то имѣлъ,- пошвыривалъ: то пикникъ на тройкахъ съ дамами и шампанскимъ, то холостой картежный вечеръ у себя устроитъ, охолоститъ дураковъ-то, да на ихъ же деньги ужинъ закатитъ, и опять съ шампанскимъ. Къ намъ сунулся - къ тому, другому. "Сойтись,- говоритъ,- желаю съ мѣстнымъ обществомъ". Помалкиваютъ,- къ себѣ не зовутъ и визитовъ не отдаютъ; хорошей-то фамил³ей насъ не удивишь: въ тайгѣ и теперь вонъ польск³й графъ - отъ королей родъ-то ведетъ - въ конюхахъ служитъ. Тоже мошенникъ всеестественный, только въ лошадяхъ толкъ понимаетъ. До дуэлей мы, по нашему необразован³ю, еще не дошли, языковъ не знаемъ, а вотъ росс³йскихъ мошенниковъ такъ очень хорошо понимаемъ и съ какими хочешь фамил³ями!... Повертѣлся, повертѣлся около насъ - и отсталъ.

   Мой знакомый вдругъ громко разсмѣялся.

   - У васъ вѣдь, въ Росс³и, думаютъ: залетитъ этак³й орелъ въ Сибирь,- сейчасъ сибирскихъ воронъ оплететъ! Не житье имъ, молъ, въ Сибири, а масляница. Такъ вѣдь?

   Я долженъ былъ сознаться, что самъ думалъ приблизительно такъ.

   - Ну, а я вамъ вотъ что скажу,- уже серьезно заговорилъ онъ:- въ прошломъ году въ клубѣ,- не въ нашемъ, впрочемъ, городѣ,- вотъ какой случай вышелъ. Знаете этого... Онъ назвалъ фамил³ю извѣстнаго богача, уголовнаго ссыльнаго.- Такъ вотъ тоже чиновники привели его въ клубъ на членск³й вечеръ играть въ карты {По уставу сибирскихъ клубовъ, лишенные правъ не могутъ быть членами клуба и гостями, а слѣдовательно, и посѣщать членск³е танцовальвые и простые карточные вечера.}. Увидѣли его старшины и предложили тѣмъ, кто привелъ, увести его. Скандалъ огромный вышелъ! Чиновники распѣтушились: "это, говорятъ, не поселюга какая, а Терент³й Егорычъ..." А ужъ сколько этотъ Терент³й Егорычъ насъ обихаживалъ,- жертвовать на что-то собирался. У васъ вотъ мужика считается неприличнымъ въ гостиную пустить, а у насъ - уголовнаго ссыльнаго. Такой поселенецъ, какъ Мещериновъ, долженъ долго - ой, какъ долго! - прожить, чтобы къ нему присмотрѣлись и убѣдились, что путный. Ну, тогда, конечно, другой разговоръ. Так³е и женятся, и хорошими людьми выходятъ, только рѣдко.

   - Ну, а дальше?

   - Это вы про Мещеринова-то?... Да что же дальше? Чиновники кто поразъѣхался,- не заживаются они у насъ долго-то,- кто на своихъ бокахъ Мещеринова узналъ,- отстали отъ него. Да и деньжонки вышли. Теперь онъ у Степана Лукьяныча всѣ судебныя дѣла ведетъ, получаетъ отъ него номеръ въ гостиницѣ и столъ, а деньгами - смотря по усерд³ю..

   Онъ замолчалъ. Предо мной встало когда-то прекрасное, теперь испитое, преждевременно состарившееся лицо Мещеринова, и я невольно выговорилъ:

   - А мнѣ все-таки жаль его.

   - Жаль!- раздраженно и сердито заговорилъ мой знакомый.- Вамъ легко жалѣть,- поживете здѣсь и уѣдете къ себѣ въ Росс³ю, а они у насъ вотъ гдѣ сидятъ!...

   Онъ показалъ себѣ на шею.

   - ...Вѣдь онъ как³я штуки выдѣлываетъ! Со мной вотъ было,- спокойнѣе заговорилъ онъ:- судились мы съ Зимныхъ,- видѣли, старичокъ въ углу сидѣлъ?- долго судились изъ-за пр³иска. Вотъ Мещериновъ и пр³ѣзжаетъ разъ ко мнѣ. "Я вамъ, говоритъ, документы привезъ, давайте пять сотенныхъ, пр³искъ вашъ". Показываетъ... Зимныхъ - простодушный человѣкъ, Мещериновъ и научилъ его документъ такой сдѣлать. Долго разсказывать, въ чемъ тутъ дѣло,- въ родѣ подлога, прямо уголовщина... Я инда испугался. Къ Зимныхъ... "Ну, говорю, Кирилычъ, дѣло кончать надо,- вотъ, говорю, какой между нами человѣкъ всталъ!..." Въ два слова кончили. А Зимныхъ все-таки сто рублей за документъ-то заплатилъ.

   - ...Жалко, жалко!...- снова раздраженно заговорилъ хозяинъ.- Тоже всякаго подлеца жалѣть... Вы вотъ послушайте, что онъ на дняхъ устроилъ,- весь городъ возмутился... Надо вамъ сказать, что у насъ, не какъ въ Росс³и, евреевъ любятъ. Народъ по-нашему хорош³й, живемъ мы съ ними въ мирѣ, не ссоримся. Посылаетъ Мещериновъ за Перцевымъ - знаете?- и показываетъ статью: "Вотъ, говоритъ, посылаю въ редакц³ю, не знаю, ладно-ли написана,- послушайте-ка". А статья-то про евреевъ, что вотъ, молъ, они то и другое, винныя заведен³я и прочее; а извѣстно, евреи всегда подъ закономъ ходятъ и всегда объ нихъ написать можно. "Ну какъ, говоритъ, нравится-ли?" Тотъ прослушалъ.

   - Сколько?- говоритъ.

   - Триста цѣлковыхъ".

   ...Задумался Перцевъ,- деньги больш³я,- да и соображаетъ, неужели такую пакость въ газетахъ печатать будутъ? А тотъ словно знаетъ о чемъ онъ думаетъ,- смѣется. "У меня, говоритъ, въ газетѣ-то все пр³ятели,- напиши я, что вы христ³анскаго мальчика зарѣзали и на Пасху подъ соусомъ съѣли, и то напечатаютъ". На двухъ стахъ сошлись.

   - Ахъ, варнаки, варнаки!- Мой собесѣдникъ сердито зашагалъ по комнатѣ.- Вѣдь если вамъ разсказать, сколько они въ Сибири зла дѣлаютъ... Вы посмотрите въ деревню: волостной писарь - поселенецъ, письмоводитель у засѣдателя - поселенецъ... Загляните въ полиц³ю: все поселенцы и поселенцы,- обманываютъ, пакостятъ, подбиваютъ на кляузы... И скоро-ли вы перестанете свои помои-то на нашу улицу выливать?

   На томъ и закончился нашъ разговоръ.

  

  

   Мещериновъ угощаетъ своихъ интимныхъ знакомыхъ. Къ нему пр³ѣхалъ гость - полковникъ, также уголовный ссыльный. Высок³й, костистый, съ крупнымъ бритымъ подбородкомъ и сѣдоватыми нависшими бровями, молчаливая и суровая фигура, полковникъ былъ бы очень представителенъ, еслибы не портило волчье выражен³е, которое принимало его лицо всяк³й разъ, когда онъ открывалъ ротъ и рѣдк³е больш³е зубы съ гнилыми клыками выставлялъ изъ-подъ коротко подстриженныхъ, прямыхъ и жесткихъ усовъ. Это ссыльный особаго типа. Человѣкъ съ большими средствами, онъ, не смотря на недавнее пребыван³е въ Сибири, успѣлъ завязать дѣловыя связи и теперь пр³ѣхалъ въ Тайгинскъ, въ качествѣ агента крупной торговой фирмы, устраивать компан³ю для аренды большой казенной дачи, гдѣ оказались желѣзная руда и каменный уголь.

   Мещериновъ только-что выигралъ большое дѣло, получилъ съ своего патрона порядочныя деньги и даетъ обѣдъ въ честь гостя въ интимномъ кружкѣ. Кромѣ нихъ, въ комнатѣ еще двое.

   "Панъ", какъ его называютъ всѣ въ городѣ,- толстый, неподвижный господинъ, лѣтъ подъ шестьдесятъ, съ совершенно голымъ, блестящимъ черепомъ и огромными сѣдыми усами, пожелтѣвшими отъ табачнаго дыма на углахъ рта и спускавшимися далеко внизъ по отвислымъ щекамъ до засаленныхъ лацкановъ толстаго пиджака. У пана особенные глаза. Казалось, владѣлецъ ихъ разъ навсегда наѣлся до того, что глаза не могутъ ворочаться и потеряли возможность выражать как³я-либо ощущен³я, кромѣ чувства трудно совершающагося пищеварен³я. Эти круглые, неподвижные и мутные глаза нѣсколько оживлялись только тогда, когда онъ ѣлъ, говорилъ или думалъ про ѣду. Въ общемъ это было необыкновенно гордое и столь же глупое лицо стараго пана. Онъ изъѣздилъ всю Европу и могъ подробнѣйшимъ образомъ разсказать, что подается самаго лучшаго за табльд'отами Вѣны и Берлина, Парижа и Лондона, Ниццы и Неаполя,- единственныя, впрочемъ, свѣдѣн³я, вывезенныя имъ изъ своихъ неоднократныхъ поѣздокъ. Могъ долго и даже съ нѣкоторымъ оживлен³емъ разсказывать, какъ лаццарони ѣдятъ макароны, какъ продается ростбифъ въ Англ³и; но кончалась съѣстная тема - и лицо снова принимало свое обычное глупое и равнодушное выражен³е. Онъ проѣлъ, буквально проѣлъ, такъ какъ никогда не былъ любителемъ вина, нѣсколько имѣн³й на огромную сумму, а когда своихъ не хватило, проѣлъ имѣн³е своихъ племянниковъ, опекуномъ которыхъ онъ состоялъ, за что и былъ сосланъ съ лишен³емъ правъ.

   Теперь панъ живетъ на 30 р. въ мѣсяцъ, которые присылаетъ ему братъ - важный петербургск³й сановникъ. Ѣда поглощаетъ все время и почти всѣ деньги его, такъ какъ живетъ онъ въ маленькой комнатѣ, давно отказался отъ галстуковъ и чистаго бѣлья и лѣто и зиму ходитъ въ одномъ и томъ же засаленномъ, гороховаго цвѣта, пиджакѣ. Ѣстъ онъ съ какой-то неутолимою жадностью, и ѣстъ все, что попадется подъ-руку, то-есть, на что хватаетъ денегъ: и красную икру, что продается по 15 коп. за фунтъ, и максуна съ душкомъ.

   Другое лицо - бывш³й предводитель дворянства одной изъ южныхъ губерн³й, кругленьк³й человѣкъ съ розовыми щеками, великолѣпными сѣдыми баками и маленькими, масляными, жмурящимися, какъ у кота, глазами. Онъ любитъ узеньк³е штаны и коротеньк³е, обтянутые пиджачки, имѣетъ палку съ кукишемъ и на часахъ брелокъ съ соблазнительною картинкой, которую онъ любитъ разсматривать, когда сидитъ одинъ въ своей комнаткѣ, и показываетъ только достойнымъ и понимающимъ людямъ. Когда-то предводитель гремѣлъ на цѣлую губерн³ю своими обѣдами, но запутался по одному дѣлу съ Мещериновымъ и пошелъ съ нимъ въ Сибирь. Впрочемъ, не смотря на всѣ превратности судьбы, онъ успѣлъ сохранить невозмутимую ясность духа, и въ лѣтн³е праздничные вечера, когда музыка играетъ на городскомъ бульварѣ, его всегда можно видѣть въ кургузомъ пиджачкѣ и въ узенькихъ брючкахъ, съ его палкой и брелоками и розовыми щеками, съ моноклемъ въ глазу, весело насвистывающимъ ар³и изъ оперетокъ и заглядывающимъ подъ шляпки дамъ. Его жизнь была бы полна и вполнѣ счастлива, еслибъ онъ менѣе боялся Мещеринова, при которомъ онъ состоялъ чѣмъ-то въ родѣ помощника присяжнаго повѣреннаго, и если бы Мещериновъ не такъ скупо снабжалъ его пятишницами и трешницами. Звали его Валерьянъ Михайловичъ.

   Большой пустой номеръ Мещеринова прибранъ. Обѣденный столъ, присланный хозяиномъ гостиницы изъ своей квартиры, накрытъ почти чистою скатертью. Красивыя, разноцвѣтныя бутылки, накрытый на 4 куверта столъ, отдѣльный столикъ въ углу, гдѣ водка и закуска,- ничего сибирскаго,- омары, страсбургск³й пирогъ, какая-то рыба въ большой жестянкѣ - все это такъ странно и необычно выглядитъ въ темномъ, пустынномъ номерѣ Мещеринова.

   Обстановка-ли эта, рѣдкость-ли такихъ праздниковъ, или присутств³е гостя, новаго человѣка, настраиваютъ всѣхъ важно и торжественно. Черный, наглухо застегнутый, сюртукъ красиво сидитъ на высокой, крупной фигурѣ полковника; на предводителѣ даже бѣлый галстукъ, и сѣдыя баки безукоризненно расчесаны.

   Даже Мещериновъ выглядитъ менѣе блѣднымъ и весело, оживленно разговариваетъ съ полковникомъ.

   - Че-а-экъ, чистую салфетку!- говоритъ полковникъ, усаживаясь за столъ.

   Стоящ³й у двери Спирька, очевидно, также проникается важностью момента. Эта обстановка, эти барск³я ноты. Этотъ "че-а-экъ", почти забытый имъ и его господами, отнимаютъ у него память о томъ, что онъ - товарищъ ихъ, также сосланный за "качества", какъ выражаются арестанты, и даже за так³я же, какъ и его господа, что они прошли одни и тѣ же тюрьмы и этапы, - заставляютъ забыть обычныя интимно-фамильярныя отношен³я съ предводителемъ, рубли и полтинники, которыми онъ кредитуетъ пана, а иногда и самого Мещеринова,- Спирька сознаетъ себя "че-а-экомъ". И, какъ хорошая верховая лошадь сразу чувствуетъ на своей спинѣ настоящаго всадника, такъ лакей Спирька сразу чувствуетъ въ полковникѣ настоящаго барина и особенно элегантно выгибаетъ спину и раздвигаетъ локти, когда служитъ ему.

   Молча пьютъ и молча ѣдятъ первое блюдо. На столѣ появляется большая нельма, красиво гарнированная. Панъ не можетъ сохранить должнаго спокойств³я,- трясущимися руками отдѣляетъ онъ себѣ огромный кусокъ лучшей части и начинаетъ ѣсть. При этомъ его губы выворачиваются,- больш³я, мясистыя, ноздреватыя, какъ губка; панъ всхлипываетъ, какъ-то странно присвистываетъ и обливаетъ соусомъ свои усы и жирный, лоснящ³йся подбородокъ. Послѣ нельмы и рейнвейна языки развязываются. Говорятъ про то, что составляетъ интимную, излюбленную тему кружка, когда онъ собирается вмѣстѣ,- про "челдона", какъ онъ не умѣетъ жить, какъ не умѣетъ ѣсть, какое онъ дикое, нецивилизованное животное.

   - Знаете, полковникъ, самъ видѣлъ,- говоритъ предводитель съ порозовѣвшими болѣе обыкновеннаго щеками и сузившимися влажными глазами.- Возьметъ онъ изъ невода тугуна,- этакая маленькая рыбка (поясняетъ предводитель),- да такъ прямо живого и жуетъ, а тугунъ-то хвостомъ въ губахъ виляетъ...- Предводитель помахалъ пальцемъ предъ своимъ ртомъ, изображая, какъ виляетъ хвостомъ тугунъ.- Тоже стерлядь: отъ живой отрѣжетъ бокъ, обмакнетъ въ соль, да и въ ротъ. Не мужикъ какой-нибудь,- образованный человѣкъ... Да-съ, а-а-бразованный!...

   Предводитель заливается смѣхомъ и подбавляетъ въ свой стаканъ рейнвейну. Панъ управился съ нельмой и считаетъ нужнымъ вступиться за Сибирь.