Грибоедов Александр Сергеевич - Избранные письма

   Христос воскресе, любезный друг. Жуковский просил меня достать ему точно такое же парадное издание Крылова, как то, которое ты мне прислал.⁹ Купи у Оленина. Vous entenclez bien, que je ne peux pas lui refuser un petit present de ce genre. {** Вы, конечно, понимаете, что я не могу отказать ему в маленьком подарке такого рода. - Ред.} Да пришли, брат, газет. Друг мой, когда мы свидимся!!!

   NB. Крылова он нынче же должен подарить в имянины какой-то ему любезной дамочки.

  

  

   Почтеннейший друг и тюремный товарищ, Степан Ларионович. Мы когда-то вместе молились усердно нашему создателю и в заключении в чистой вере находили себе неотъемлемую отраду. Теперь одни в вашем семействе за меня помолитесь, поблагодарите бога за мое освобождение и еще за многое; 2-го числа нынешнего месяца я выпущен, завтра или на-днях получу отправление. Податель этого письма мне искренний приятель, Александр Алексеевич Муханов, он знает подробно всё, что обо мне знать можно. Сделай одолжение, почтеннейший друг, полюби его, а мне бы очень хотелось быть на его месте и перенестись в Хороль,¹ мы бы многое вспомнили вместе, теперь я в таком волнении, что ничего порядочно не умею ни оказать, ни написать. В краткости толку мало, а распространяться некогда. Надеюсь, что я уже ознакомлен в почтенном твоем семействе, верно они примут во мне участие, друг любезнейший и благородный, верь, что я по гроб буду помнить твою заботливость обо мне, сам я одушевлен одною заботою, тебе она известна, я к судьбе несчастного О[доевского] не охладел в долговременном заточении и чувствую, надеюсь и верую, что бог мне будет помощник.

   Прощай, милый, бесценный Степан Ларионович, засвидетельствуй мое искреннее почтение твоей супруге, она извинит мне это короткое обхождение без чинов, с нами не чинились в штабе,² так и мы поступаем. Коли удостоишь меня письмом, то в Москву под Новинским в собственный дом. С горячностью обнимаю тебя. Это письмо первое, но не последнее.

  

  

   Милый друг Варвара Семеновна. Я знаю, коли вам не написать, так вы будете ужасно беспокоиться. Дело вот в чем: я не могу сна одолеть, так и клонит, сил нет домой воротиться, велел себе постель слать, между тем хозяйничаю, чай пью, всё это у Булгарина, которого самого дома нет. Скажу вам о государе мое простодушное мнение: он, во-первых, был необыкновенно с нами умен и милостив, ловок до чрезвычайности, а говорит так мастерски, как я кроме А. П. Ермолова еще никого не слыхивал. Нас представили в 3-м часу на Елагином острову, оттуда Муравьев, который меня и туда привез в своей карете (университетский мой товарищ, не видавшийся со мной уже 16 лет), завез к Жуковской матери¹ на Крестовой, где я и обедал.

   Прощайте, пишу и сплю.

   Извощику прикажите дать 2 руб. 60 копеек 20 коп. на водку.

  

  

   Любезный товарищ по заключению. Не думайте, что я о Вас позабыл. Вы до сих пор не имели от меня никаких известий единственно по неимению верной оказии для посылки Вам хоть нескольких строк. Сразу по прибытии моем в Тифлис я говорил о Вас с главнокомандующим,¹ и он принял ходатайство мое о Вас самым удовлетворительным образом. Затем, когда Паскевич перед своим отбытием в Елизаветполь поручил мне от его имени похлопотать перед Алексеем Петровичем за Шереметева, который разделяет Вашу печальную участь, я снова получил ответ, что он не находит никаких затруднений для того, чтобы сделать представление кому следует о переводе вас обоих в один из полков, назначенных для действий против неприятеля. Еще недавно, когда я сопровождал его до Сертичали, он вновь мне повторил, заверяя, что я могу быть совершенно покоен на Ваш счет, что он не предвидит больших препятствий к тому, чтобы переменить Вам полк, ни со стороны начальника главного штаба, ни даже со стороны его величества,, чье намерение состоит в том, чтобы те, кто, как Вы, лишь частично были замешаны, могли бы воспользоваться нынешней войной, чтобы полностью и с честью снять с себя временную опалу. Милый друг, будьте уверены, что во мне Вы имеете человека, который всем сердцем готов служить тем, кого он любит. Ваше несчастье, столь мало Вами заслуженное, наше совместное пребывание в бедственном узилище, плачевное состояние, в котором Вы меня там нашли, наконец, еще столько разных оснований всегда присутствуют в мыслях моих, - оснований слишком важных, чтобы я когда-либо мог о Вас забыть. Мы много говорили о Вас с Бельфором, который недавно сообщил мне о Вас последние новости. Сейчас же, как только генерал Ермолов вернется, я пристану к нему с Вашим делом, насколько мне бог даст жара и красноречия, и немедленно дам Вам знать о последних решениях, которые он примет. Прошу Вас, доверьтесь моей счастливой звезде. В первый же раз, когда Вы возьметесь за перо, чтобы писать мне, сообщите, чем Вы занимаетесь. Не позволяйте скоропреходящему несчастию сломить Вас. У Михаила Грекова есть собрание книг, читайте, размышляйте, и разумным употреблением часов досуга приготовляйтесь хорошо послужить отечеству. Когда характер достойного человека проходит через горнило тяжелейших испытаний, он от этого только лучше становится - поверьте, так говорит Вам человек, который знает это по собственному опыту. Прощайте, мысленно тысячу раз Вас приветствую.

   Привет от меня всем знакомым в Вашем гарнизоне. Будьте терпеливы, милый друг, и помните

  

   Я недостаточно римлянин насчет имен и отчеств, милый друг, и если я исказил Ваше на конверте, сообщите мне, и укажите, как полагается его писать.

  

  

  

   Милый друг мой! Плохое мое житье здесь. На войну не попал: потому что и А[лексей] П[етрович] туда не попал. А теперь другого рода война. Два старшие генерала ссорятся, с подчиненных перья летят.¹ С А[лексеем] П[етровичем] у меня род прохлаждения прежней дружбы. Денис Васильевич этого не знает; я не намерен вообще давать это замечать, и ты держи про себя. Но старик наш человек прошедшего века. Несмотря на всё превосходство, данное ему от природы, подвержен страстям, соперник ему глаза колет, а отделаться от него он не может и не умеет. Упустил случай выставить себя с выгодной стороны в глазах соотечественников, слишком уважал неприятеля, который этого не стоил. Вообще война с персиянами самая несчастная, медленная и безотвязная. Погодим и посмотрим.²

   Я на досуге кое-что пишу.³ Жаль, что не в силах распространиться тебе о себе и о моих созданиях. Сейчас из обеда, а завтра Давыдов возвращается.⁴ - Я принял твой совет: перестал умничать; достал себе молоденькую девочку, со всеми видаюсь, слушаю всякий вздор, и нахожу, что это очень хорошо. Как-нибудь дотяну до смерти, а там увидим, больше ли толку, тифлисского и петербургского. Тебя не браню за упорное молчание, угадываю причины; однако, коли в Москве будешь, схвати удобный случай и напиши. Мазаровичева получила нежные представления от сестры своей Зыбиной или Зубковой в пользу Дурнова, и намерена передать их моим. Что об этом знаешь? Кончено или вновь завязалось?⁵

   Буду ли я когда-нибудь независим от людей? Зависимость от семейства, другая от службы, третья от цели в жизни, которую себе назначил, и может статься наперекор судьбы. Поэзия!! Люблю ее без памяти, страстно, но любовь одна достаточна ли, чтобы себя прославить? И наконец, что слава? По словам Пушкина...

  

   Лишь яркая заплата

   На ветхом рубище певца.⁶

  

   Кто нас уважает, певцов истинно вдохновенных, в том краю, где достоинство ценится в прямом содержании к числу орденов и крепостных рабов? Всё-таки Шереметев у нас затмил бы Омира, скот, но вельможа и крез. Мученье быть пламенным мечтателем в краю вечных снегов. Холод до костей проникает, равнодушие к людям с дарованием; но всех равнодушнее наш Сардар;⁷ я думаю даже, что он их ненавидит. Voyons се qui en sera. {Посмотрим, что будет.- Ред.} Если ты будешь иметь случай достать что-нибудь новое, пришли мне в рукописи. Не знаешь ли что-нибудь о судьбе Андромахи?⁸ напиши мне. Я в ней так же ошибся, как и в А[лексее] П[етровиче]. Когда-нибудь и, может быть, скоро свидимся... Ты удивишься, когда узнаешь, как мелки люди. Вспомни наш разговор в Екатерининском. Теперь выкинь себе всё это из головы. Читай Плутарха, и будь доволен тем, что было в древности. Ныне эти характеры более не повторятся.- Когда будешь в Москве, попроси Чадаева и Каверина, чтобы прислали мне трагедию Пушкина Б_о_р_и_с Г_о_д_у_н_о_в.⁹

   Прощай, целую Анну Ивановну и мою невесту.¹⁰ Тебя, мой милый, люблю с каждым годом и месяцем более и более. - Но что проку. Мы не вместе. И жалеть надобно меня. Ты не один. -

   Заставь Ермолова Петра Николаевича возвратить мне мой манускрипт Г_о_р_я о_т у_м_а. Дмитрия и Александру Васильевну обнимаю. В переписке ли ты с Андреем? Он от меня ни строчки не имеет. Невозможно.¹¹

  

  

   Сармат мой любезный. Помнишь ли ты меня? А коли помнишь, присылай мне свою Пчелу даром, потому что у меня нет ни копейки. Часто, милый мой, вспоминаю о Невке, на берегу которой мы с тобою дружно и мирно пожили, хотя недолго. Здесь твои листки¹ так ценятся, что их в клочки рвут, и до меня не доходит ни строчки, хотя я член того клуба, который всякие газеты выписывает. Воротилась ли твоя Länchen? Mein Gruss u[nd] kuss. Tantchen auch meine Wünsche fur ihr Wohl {Мой привет и поцелуй. Тетушке также мои добрые пожелания.- Ред.} передай исправно. Гречу поклонись. Благодарим тебя за прелестную Фуксову статью: Один день из жизни Суворова.

   Твои прогулки и встречи² тоже здесь высоко ставятся, за 3000 в[ерст] полагаюсь, что это истинная картина петербургских нравов. Продолжай, будь так же плодовит в твоих произведениях, как ты мил и добр в обществе хороших приятелей. Прощай. Благослови тебя бог.

  

   P. S. Не искажай слишком персидских имен и наших здешних, как Шаликов в московских газетах пишет: Ш_а_м_а_н_д_а, вместо Ш_а_м_ш_а_д_и_л_ь etc. etc.

   Отчего вы так мало пишете о сражении при Елисаветполе, где 7000 р[усских] разбили 35000 персиян? Самое дерзкое то, что мы врезались и учредили наши батареи за 300 саженей от неприятеля и, по превосходству его, были им обхвачены с обоих флангов, а самое умное, что пехота наша за бугром была удачно поставлена вне пушечных выстрелов, но это обстоятельство нигде не выставлено в описании сражения.

  

  

   Я давно собирался писать к тебе, любезнейший друг Александр Всеволодович. Но здесь пронеслись слухи, что будто ты был позван в Астрахань,¹ и так тайно! так страшно!!.. впрочем в душе моей я так же был за тебя уверен, как некогда ты за меня,² наперед предугадывал, что с тобою ничего очень важного и неприятного не приключится, зная тихую твою семейную жизнь, дела хозяйственные и нисколько не политические, выбор друзей и книг самый безвредный. - Другое, что мне помешало напомнить тебе о себе, это собственно наши здесь глухие и громкие дела, приготовления к походу, жажда побед, и между тем ждем и не двигаемся, толки робких подчиненных: что почта, то новый начальник, а покудова остаемся при старом.³ Теперь рад случаю, комиссионер твой здесь, ему вручу мою грамоту, смотри и ты не пренебреги мною, отзовись строчкой!

   Кстати о делах человеческих, персидская твоя торговля пошла на ветер, как все мирское. Теперь война, и мы претерпели поражение, не дравшись: торговля, мечты о богатом прибытке, все исчезло. Hettier мне пишет, что он по этому случаю находится в самых трудных обстоятельствах, потерял время, ничего не нажил и даже прожился. Позволь мне быть за него ходатаем, любезный друг. Я твердо уверен в чувстве справедливости, которое не допустит тебя, бросить человека потому только, что нужда в нем миновалась. И теперь повторяю тебе сказанное мною 4 года тому назад: нельзя найти в торговых оборотах, особенно для Персии, усерднейшего и более исполнительного комиссионера.⁴ Судьба не дала тебе им воспользоваться, но он когда-нибудь и впредь может пригодиться. Между тем он, как говорит, истратил с тех пор, как в делах с тобою, собственных денег 15000 R; и три с половиною года, в которые ничего не приобрел. Подумай о нем, о человеке, живущем только от трудов своих и прилежания: настаивать я не буду, ты, верно, сам не захочешь быть ничьим раззорителем. Одно препятствие может встретиться - в ненадежности твоих денежных способов на эту пору, может быть. Но тогда он будет довольствоваться письменным твоим обязательством, с придачею чего-нибудь в наличности. Сделай одолжение, не оставь этого без внимания. Поговори с братом,⁵ которому я дружески кланяюсь. Он, конечно, против этого ничего иметь не будет. Когда и как ты намерен обеспечить Hettier за понесенные им убытки, потрудись меня уведомить. Я этого ожидаю от твоей любви и уважения, которые сам к тебе чувствую искренно и бесконечно.

   Может и то случиться, что старание мое лишнее, ты имел время с ним окончить: потому "что не мало времени прошло с тех пор, как Hettier писал ко мне. Тем лучше.

   Прощай, милый мой друг. Ребров мне сказывал, что София Ивановна отправилась в Москву, следовательно туда передай ей мое почтение. Прощай.

  

   Благодарю тебя, что позаботился обо мне истинно дружеским участием в бытность твою в Петербурге, в начале 1826 года.⁶

  

  

   Любезный друг Фадей Венедиктович. Прежде всего просьба, чтобы не забыть, а потом уже благодарность за дружеское твое внимание к скитальцу в восточных краях. Пришли мне пожалуйста статистическое описание, самое подробнейшее, сделанное по лучшей, новейшей системе, какого-нибудь округа южной Франции, или Германии, или Италии (а именно Тосканской области, коли есть, как края, наиболее возделанного и благоустроенного), на каком хочешь языке, а адресуй в канцелярию Главноуправляющего на мое имя. Очень меня обяжешь, я бы извлек из этого таблицу не столь многосложную, но по крайней мере порядочную, которую бы разослал нашим окружным начальникам, с кадрами, которые им надлежит наполнить. А то с этим невежественным чиновным народом век ничего не узнаешь, и сами они ничего знать не будут. При Алексее Петровиче у меня много досуга было, и если я немного наслужил, так вдоволь начитался. Авось теперь с божиею помощию употреблю это в пользу.

   Стихи Жандра в 1-м No я нигде не мог отыскать, ты не прислал мне, а другие - к М_у_з_е, я еще не зная, чьи они, читал здесь вслух у Ховена и уверен был, что это произведение человека с большим дарованием.¹ Поощряй, пришпоривай его. А я надеюсь, что, воротясь из похода, как-нибудь его сюда выпишу. Не могу довольно отблагодарить тебя за приятное твое письмо и за присылку журналов. Желал бы иметь ц_е_л_о_г_о "Годунова". Повеса Лев Пушкин здесь, но не имел ко мне достаточного внимания и не привез мне братнина манускрипта. За то я его принял по неприятельски, велел принести пистолеты и во всё время, что он у меня сидел, стрелял в дверь моей комнаты, пробил ее насквозь сверху до низу, и Льва с пальбой отпустил в полк на юнкерство.² В первой сцене "Бориса" мне нравится Пимен-старец, а юноша Григорий говорит, как сам автор, вовсе не языком тех времен.³

   Не ожидай от меня стихов, горцы, персиане, турки, дела управления, огромная переписка нынешнего моего мое внимание. Не надолго разумеется, кончится кампания, и я откланяюсь. В обыкновенные времена никуда не гожусь: и не моя вина; люди мелки, дела их глупы, душа черствеет, рассудок затмевается и нравственность гибнет без пользы ближнему. Я рожден для другого поприща.

   Разведай у П_е_т_е_р_с_а, моего портного, и Жандра попроси, что он пятый месяц не шлет мне платье, получивши деньги 600 р. от матушки. Скажи ему по-французски, что он свинья. - 1-я глава твоей Сиротки так с натуры списана, что (прости, душа моя) невольно подумаешь, что ты сам когда-нибудь валялся с кудлашкой.⁵ Тьфу пропасть! как это смешно, и жалко, и справедливо. Я несколько раз заставал моего Александра,⁶ когда он это читал вслух своим приятелям. - Многие просят, чтобы ты непременно продолжал и окончил эту повесть.

   Länchen meiner liebariswürdiger Freundinn und Tante⁷ meinen besten Gruss. {Леночке, моей любезной приятельнице, и Танте - наилучший привет. - Ред.}

   Прощай, кланяйся друзьям и помни о добром приятеле, который тебя душевно любит.

  

  

   Любезнейшая и почтеннейшая Прасковья Николаевна. Я провожу бессонную ночь, ожидая, пока перепишут мои служебные бумаги, после чего я должен разбудить генерала,¹ чтобы он их подписал. Неправда ли, все это очень весело для человека, который дорожит своей независимостью? Скажите мне, как покончить со всеми этими дрязгами? На несчастье еще можно подумать, что неприятеля точно подкупили, чтобы он как можно меньше нас тревожил. До сих пор один-единственный раз позабавился, побеспокоив арьергард Эристова. Господи боже, ну и генералы тут у нас! Можно подумать, что они нарочно созданы для того, чтобы все больше и больше укреплять во мне отвращение, которое питаю я к чинам и высоким званиям. Муравьев сегодня утром ходил в рекогносцировку крепости Аббас-Абад. Я был слишком занят, чтобы следом за ним сесть в седло. Но так как я из всей компании лучше всех устроен в отношении помещения, и из окон моих великолепно можно обозревать всю местность, я часто поднимал голову от своих бумаг, чтобы направить подзорную трубу в то место, где происходило дело. Я видел, как неприятельская кавалерия скакала во всех направлениях и переправлялась через Араке, чтобы отрезать Муравьева и две сотни его казаков. Он удачно выбрался из этого дела, никакой серьезной схватки не произошло, и он к нам вернулся цел и невредим, хотя и не успев ничего разведать из того, что хотел видеть. Главнокомандующий к нему имеет большое уважение и доверие, но какой-то бес тут мешается, и у них часто происходят серьезные ссоры, один кричит, другой дуется, а я тут нахожусь, чтобы играть глупейшую роль примирителя, не получая ни малейшей благодарности ни от кого. Это между нами. Скажите хоть Вы мне спасибо за Вашего зятя. Впрочем, я Вам не ручаюсь, что в один прекрасный день они не рассорятся навсегда, и это меня иногда приводит в меланхолию. Не говорите ему об этом ничего в Ваших письмах и не рассказывайте об этом даже его супруге. Действительно, генерал иногда бывает очень несговорчив, а характер Вашего зятя тоже нельзя назвать уживчивым.

   Получили ли Вы ответ от Этье? У нас уже четыре недели как нет почты, и мы не знаем ничего, что происходит за пределами нашего сегодняшнего горизонта. Удушающая жара. 47R по Реомюру, скверная пища, что для меня не представляет важности, ни книг, ни фортепьяно. Тошно до смерти. Спокойной ночи, нежнейший поцелуй от меня Дашеньке и маленькой Соне Орбелиани. Я совсем засыпаю, и, однако, более часа еще пройдет, пока я смогу лечь в постель. Черкните мне дружески странички две о том, что делается у Вас в Тифлисе, буду Вам очень признателен, и вспоминайте иногда того, кто Вам так искренне предан уже столько лет. Окна в комнате разбитые, ветер ужасный, поминутно свечи задувает, и я стоя пишу в какой-то стенной впадине. Передайте от меня целый акафист приветствий и поклонов Надежде Афанас[ьевне], Анне Андреевне, Софье Федоров[не], Марии Ивановне, Катерине А[какиевне] и всем моим знакомым принцессам.

  

  

   Благоволите заметить, любезнейшая и достойнейшая Прасковья Николаевна, что на меня временами находит, что я пишу письмо за письмом, и то же самое в отношении визитов, когда я где-нибудь на месте. Вот для Вас уже No 2. Пишу Вам на открытом воздухе, под прекрасным небом Персии, дует адский ветер, пыль страшнейшая, и что хуже всего, уже смеркается, вполовину не видно, но я не хочу отказываться от удовольствия написать Вам несколько строк.

   В прошлый раз, когда я запечатывал письмо к Вам, было уже половина 4-го утра. Я велел оседлать мою лошадь и поехал к Аббас-Абаду, к стенам которого были посланы 50 казаков, чтобы тревожить гарнизон или вернее кавалерию, которая находится в крепости, и завлечь ее в засаду, {Ваш зять¹ провел там бессонную ночь, обманувшись в своих ожиданиях сверх всякого описания. Генерал² сказал ему, что если бы сражение завязалось, он тотчас бы представил его к генеральскому чину, но это не вернуло ему хорошего настроения.} где поставлены были главные силы нашей кавалерии. Я присоединился к нашему небольшому отряду, но весь маневр не удался по нелюбезности противника, который не пожелал дать себя провести. Несколько охотников явилось погарцевать вокруг нас, но слишком далеко от того места, где их ждали. Мы отделались несколькими пулями, которые просвистали над нашими головами, не задев никого; так продолжалось до 10 часов утра, когда главнокомандующий² приказал произвести серьезную рекогносцировку силами 2 уланских, 2 казачьих и 1 драгунского полка с 22 орудиями легкой артиллерии. Я поместился на расстоянии выстрела от одной из сторон крепости, откуда было видно, как проходили наши войска, как если бы я смотрел из самого центра крепости. Долго палили из пушек с обеих сторон. Зрелище было красивое, довольно ничтожное, думаю, в отношении военного успеха, но великолепное для глаз, а мне большего и не ладо, поскольку я тут нахожусь только для собственного развлечения. В этот самый момент генерал Бенкендорф пустил 2000 кавалеристов вплавь через Араке, они его мигом перешли, и неприятель был вытеснен со всех высот по ту сторону реки. Я хотел бы, чтобы Вы_? как художница, видели бы все это, и в особенности живописную долину, где происходила эта сцена. Со всех сторон у нас тут гряды гор, самые причудливые, какие только могла создать природа, между прочими так называемая Помпсева скала, которая высится, как ствол дерева, разбитого и обугленного молнией, но только гигантских размеров; это в сторону нашей Карабагской границы. Среди лабиринта холмов, различных возвышенностей и целых горных цепей, самой своеобразной формы, - цветущая долина, заботливо возделанная, которую орошает Араке, и к северу снежная вершина Арарата. Я уже переходил вброд знаменитую реку, чье историческое имя столько говорит воображению.

   Третьего дня мы стали лагерем около Аббас-Абада, вчера открыли траншею, и сегодня ночью я последую за генералом,² чтобы посмотреть, что там происходит. Этим утром наше общество чуть было не лишилось Влангали, из-за семи злосчастных ядер, которые прогрохотали над его палаткой, или верней над всей главной квартирой, где и упали в разных местах, не убив никого. Все это вносит развлечение в мою жизнь, я начинаю до некоторой степени находить в этом вкус; это лучше, чем плесневеть в городах.

   Прощайте. Что сказать Вам о Вашем зяте?¹ Невозможно лучше его исполнять свой долг, согласно тому, как он понимает свою службу, - и быть более непонятым своим начальником, который, впрочем, отличнейший человек, если не считать его манер. Не говорите об этом ничего г-же Муравьевой. Может статься, с успехами в действиях против неприятеля отношения между друзьями наладятся, и тогда я первый Вам об этом сообщу.

   Поклоны мои всей Вашей семье, Чавчавадзе и госпоже Кастелло.

  

  

   20-го числа июля я, по приказанию вашего высокопревосходительства, отправился из крепости Аббас-Абад в персидский лагерь, куда в тот же день прибыл перед вечером; 7-мь часов езды скорой, расстояние около 49 верст от Араиса до опустелой деревни Каразиадин, где я должен был ждать, когда позовет меня к себе Аббас-Мирза. Скудно-разбросанные палатки не означали присутствия многочисленного войска. Вечером прибыл ко мне Мирза-Измаил с приветствиями от Шахзады, который на ту пору прохлаждался в горах, и только на другой день намерен был спуститься к Каразиадину, или в Чорскую долину (так называется целый округ из 12-ти деревень). К моей палатке поставлен почетный караул, разумеется, чтоб иметь надо мною надзор; но все условия вежливости были соблюдены, даже до излишества,

   21-го июля, поутру, подошва гор к югу, со стороны Хоя, запестрела вооруженными конными и сарбазами, - и вскоре был разбит лагерь на большом протяжении.

   В час пополудни за мною прибыл наиб Эшик-Агаси от Аббас-Мирзы, к которому я отправился с толпою народа; при мне же были Мирза-Измаил и Мирза-Сале, Я был допущен к аудиенции тотчас без предварительных церемоний. Аббас-Мирза один был в обширной палатке; со мною взошли несколько человек из его приближенных.

   После первых приветствий и вопросов о вашем здоровье, обо мне собственно, он начал мне вспоминать о прежнем моем пребывании в Тавризе и проч. Потом долго и горько жаловался на генерала Ермолова, Мазаровича, Севаримидзева, как на главных, по его мнению, зачинщиков нынешней войны. Я ему отвечал, что неудовольствия были обоюдны, по случаю спора о границах, но с нашей стороны никогда бы не вызвали военных действий, если бы сам Шахзади не вторгнулся в наши области.

   - "Моих и шаха послов не допускали до государя, писем не доставляли в Петербург, - сколько я их показывал князю Меншнкову, мне обратно присланных, даже не распечатанных, сколько теперь у меня их сохраняется, в том же виде, для оправдания моего перед государем вашим".

   Я ему напомнил о двукратном приезде в Россию Абуль-Гассан-Хана, о Мекмед-Гассан-Хане-Афшаре, о Мирза-Сале, бывших в Петербурге, чрез которых всегда можно было представить императорскому двору жалобы, если бы они основаны были на справедливости. Наконец, князь Меншиков для того был прислан в Персию от самого государя, чтобы устранить поспешно и навсегда возникшие тогда несогласия. Впрочем, когда кто лежит болен целый год, не отыскивают уже первых причин его болезни, а стараются уврачевать ее,- так и с настоящею войною.

   Разговор в этом смысле продолжался более часу. Я вынужден был сказать, что не имею поручения разбирать то, что предшествовало войне, что это не мое дело...

   - "Так все вы говорите: не мое дело, - но разве нет суда на этом свете!"

   - Ваше высочество сами поставили себя судьею в собственном деле, и предпочли решить его оружием. Не отнимая у вас ни благоразумия, ни храбрости, ни силы, замечу одно только: кто первый начинает войну, никогда не может сказать, чем она кончится.

   - "Правда", отвечал он.

   - Прошлого года персидские войска внезапно и довольно далеко проникли в наши владения по сю сторону Кавказа, Нынче мы_л пройдя Эриванскую и Нахичеванскую области, стали на Араксе, овладели АббасУАбадом, откуда я прислан...

   - "Овладели! взяли! Вам сдал Аббас-Абад зять мой, трус, - он женщина, хуже женщины".

   - Сделайте то, что мы сделали, против какой-либо крепости, и она сдастся вашему высочеству.

   - "Нет, вы умрете на стене, ни один живой не останется; мои не умели этого сделать, иначе вам никогда бы не овладеть Аббас-Абадом".

   - Как бы то ни было, при настоящем положении дел уже три раза, как генерал¹ получал от вас предложения о мире, и ни одно из ваших сообщений не сходно с условиями, мимо которых с нашей стороны не приступят ни к каким переговорам. Такова есть воля государя. Чтобы на этот счет не было более недоразумений, я сюда прислан. При том должен объявить вашему высочеству, что посланные ваши, если явятся с предложениями другого рада, несогласными с нашими, или для прений о том, кто первый был причиною войны, - они не только не получат удовлетворительного ответа, но главноначальствующий¹ не признает себя даже в праве их выслушивать. Условия же, если ваше высочество расположены их выслушать, я сейчас буду иметь честь изложить вам, - в этом именно состоит мое поручение.

   - "Послушаем", сказал он; "но разве должно непременно трактовать, наступи на горло, и нельзя рассуждать о том, что было прежде?"

   Тут он опять начал распространяться о безуспешных прежних его усилиях жить снами в мире, под сению расположения к нему российского императора. Обвинения с жаром против пограничных начальников, не щадя и своих сардара и брата его; потом неистощимые уверения в преданности императору,- всё это быстро следовало одно за другим. Я из некоторых слов мог, однако, заметить, что личный характер государя императора сильно действует на него, как отпечаток твердости и постоянства в предприятиях; так, Он отзывался, по свидетельству ли англичан, или по другим до него дошедшим сведениям, но повторил не раз, что он знает о решительных свойствах великого императора, что свидетельствуют все сыны и братья европейских царей и послы, приезжавшие поздравлять его со вступлением на престол. То же впечатление я потом заметил и в прочих лицах, с которыми имел дело в персидском лагере; они рассказывают множество анекдотов, - иные справедливые, большею частью вымышленные, но представляющие российского государя в каком-то могущественном виде, страшном и для его неприятелей. Я воспользовался этим, чтобы обратить внимание Шахзады на неприличность прошлогодних поступков в Персии против кн. Меншикова.

   - Как, с такими понятиями о могуществе нашего государя, вы решились оскорбить его, в лице посланника его величества, которого задержали против самых священных прав, признанных всеми государствами? Теперь, кроме убытков, нами понесенных при вашем впадении в наши области, кроме нарушений границ, оскорблена и личность самого императора, - а у нас честь государя есть честь народная!

   При этих словах он как будто поражен был какою-то мыслью и так непринужденно, громко и красноречиво раскаивался в своем поступке, что мне самому ничего не оставалось к этому прибавить. Предоставляю вашему высокопревосходительству судить, насколько это раскаяние смиренно, по известному уже вам характеру персиян.

   После того он всех выслал; остались: он, я и мой переводчик; но за занавесью выказывался человек, в котором я опять узнал Алаяр-Хана. Аббас-Мирза, наконец, решился выслушать условия, говоря, однако, что он уже их знает от Мирзы-Сале.

   Переводчик мой пространно объяснил ему, чего требует наше правительство; по данным ему от меня наставлениям, ни разу не уклонялся от должной учтивости и уважения к тому, с кем говорил, всячески щадя его самолюбие. Шахзади несколько раз покушался его прервать, но я с покорностью просил его быть терпеливее, иначе мое поручение останется не довершенным. Когда всё с нашей стороны было объяснено, он едва не вскочил с места.

   - "Так вот ваши условия. Вы их предписываете шаху иранскому, как своему подданному! Уступка двух областей, дань деньгами! Но когда вы слыхали, чтобы шах персидский сделался подданным другого государя? Он сам раздавал короны. Персия еще не погибла".

   - И Персия имела свои дни счастия и славы; но я осмелюсь напомнить вашему высочеству о Гуссейн-Шахе-Софии, который лишился престола, побежденный авганцами.² Предоставляю собственному просвещенному уму вашему судить, насколько русские сильнее авганцев.

   - "Кто же хвалит за это шаха Гуссейна? он поступил подло, - разве и нам следовать его примеру?"

   - Я вам назову великого человека и государя, Наполеона, который внес войну в русские пределы и заплатил за это утратою престола.

   - "И был истинный герой: он защищался до самой крайности. Но вы, как всемирные завоеватели, всё хотите захватить, - требуете областей, денег и не принимаете никаких отговорок".

   - При окончании каждой войны, несправедливо начатой с нами, мы отдаляем наши пределы и, вместе с тем, неприятеля, который бы отважился переступить их. Вот отчего в настоящих обстоятельствах требуется уступка областей Эриванской и Нахичеванской. Деньги- также род оружия, без которого нельзя вести войну. Это не торг, ваше высочество, даже не вознаграждение за претерпенные убытки: требуя денег, мы лишаем неприятеля способов вредить нам на долгое время.

   Не скрою от вашего высокопревосходительства, что эти слова показались очень неприятными Аббас-Мирзе. Может быть, я и несколько перешел за черту данного мне поручения; но смею вас уверить, что этим не только ничего не испорчено, но при будущих переговорах уполномоченные его императорского величества избавлены будут от труда исчислять персиянам итоги военных издержек, которые они оценяют, по-своему, довольно дешево, ибо армия их во время войны, даже в собственном краю, кормится сколько можно даром, на счет поселян беззащитных.

   Аббас-Мирза подозвал меня, как можно ближе, и почти на ухо начал меня расспрашивать о степени власти, от государя вам вверенной, - можете ли вы от себя убавить некоторую часть своих требований; что есть два рода главнокомандующих: одни на всё уполномоченные, другие с правами ограниченными, - какова, наконец, власть генерала Паскевича?

   - Большая, - отвечал я, - но чем она более, тем более ответственность.

   Потом я объяснил ему, что у нас одна господствующая воля - самого государя императора, от которой никто уклониться не может, в какую бы власть облечен ни был; условия будущего мира начертаны по воле государя, и исполнитель - главноначальствующий, и проч. Это завлекло меня в сравнение с Персиею, где единовластие в государстве нарушается по прихоти частных владетелей и разномыслием людей, имеющих голос в совете шахском, даже исступлением пустынника, который из Кербелая является с возмутительными проповедями и вовлекает государство в войну бедственную. Аббас-Мирза часто оборачивался к занавеске, за которой сидел Алаяр-Хан, и сказал мне:

   - "У вас тоже не одна воля: в Петербурге одно говорят, Ермолов - другое; у нас был муштаид для музульман, вы тоже, для возбуждения против нас армян, выписали в Эчмеадзин христианского калифа Нерсеса", и так далее.

   После многих отступлений, мы опять обратились к условиям будущего мира.

   - "Итак, генерал Паскевич не может или не хочет сделать никакой отмены в объявленных вами предложениях? Мы заключим перемирие; это он может; тем временем я сам к нему прибуду в лагерь, скажу ему, чтобы он указал мне путь к императору, - сам отправлюсь в Петербург, или пошлю моего старшего сына, он наследник мой, как я - шахский. Будем целовать руку великого государя, престол его, - мы его оскорбили, будем просить прощения, он сам во всем властен, но великодушен; захочет областей, денег - и деньги, и весь Адзербидзам, и самого себя отдам ему в жертву; но чистосердечным сим поступком приобрету приязнь и покровительство российского императора".

   Эту идею он развивал мне с различными изменениями и при каждом разе я напоминал ему, что ваше высокопревосходительство не в праве, в нынешних обстоятельствах; дать ему или Эмир-Зади пропуск в С.-Петербург; что это намерение гораздо удобнее было исполнить прошлого года, во время коронации императора; Шахзади предпочел тогда схватиться за оружие; и я не могу скрыть, что государь разгневан именно и лично самим Аббас-Мирзою.

   Он снова говорил, что знает, чувствует это, - готов исправить вину свою, снискать утраченное им благоволение государя; эти уверения он повторял до бесконечности.

   - "Скажите, г. Грибоедов, вы жили в Тавризе, - чего я ни делал, чтобы с вами остаться в дружбе? чем можете укорить меня, каким проступком против трактата?"³

   Я привел ему на память рассеяние возмутительных фирманов в Дагестане, на которые во всё время жаловался генерал Ермолов.

   - "Видели ли вы их? где они? Это нелепости, вымышленные моими врагами - Ермоловым и Мазаровичем, так же как и уши и носы убитых на Кавказе русских, которые будто бы привезены были лезгинами ко мне в Тавриз. Когда же это было? Вы свидетель, что это ложь; между тем император Александр выговаривал это Мехмед-Гуссейну-Хану в Петербурге; такими клеветами возбуждали против меня покойного вашего императора и так же умели лишить меня благосклонности его преемника. С кн. Меньшиковым можно было иметь дело - умный и не коварный человек; но он всегда отговаривался, что не имеет власти делать мне иных предложений, кроме тех, которые мне уже объявлены были генералом Ермоловым. Теперь, если мы вам отдадим области, заплатим требуемую сумму, что приобретем в замену? Новые предлоги к будущим распрям, которые со временем созреют и произведут отнять войну. При заключении прежнего мира мы отказались в пользу вашу от обширнейших провинций, на всё согласились, что от нас хотели, -англичане тому свидетели; и что же приобрели, кроме новых притязаний с вашей стороны, обид нестерпимых! Мир во сто раз хуже войны! Нынче посланные мои принимаются ласковее генералом Паскевичем, сообщения его со, мною вежливее, чем во время так называемого мира; я перечесть не могу всех оскорблений, мною претерпенных в течение десяти лет. Нет! Я, или сын мой - мы непременно должны ехать к императору..." и проч.

   Я опять представлял ему невозможность вашему высокопревосходительству допустить этого; и в обыкновенное время приличие требует писать предварительно в Петербург и просить на то соизволения его императорского величества. Он начал рассчитывать, как скоро может прибыть ответ из С.-Петербурга; требовал от меня ручательства, что государь допустит его к себе; просил меня стараться об этом дружески и усердно при вашем высокопревосходительстве, а вас самих - ходатайствовать за него в С.-Петербурге, - в то самое время, как я неоднократно изъявлял ему мое сомнение о том, возможно ли такие предложения делать и принимать в военное время. Способ трактовать - исключительно свойственный персиянам, которые разговор о деле государственном внезапно обращают в дружескую гаремную беседу и поручают хлопотать в их пользу чиновнику воюющей с ними державы, как доброму их приятелю. Всё это, - я заметил самому Шахзади, - довольно бесполезно. Начались и продолжались толки о перемирии на то время, как пошлется донесение в С.-Петербург и получится желаемый ответ, т. е. от 4-х до 5-ти недель. Я не признал за нужное оспаривать далее надежд Аббас-Мирзы, не подкрепляя их, впрочем, ни малейшим уверением, и занялся условиями перемирия, как дела, для нас полезного. Предложение о том было с его стороны. Он хотел, чтобы мы отступили к Карабагу, а он - в Тавриз; Нахичеванскую область очистить и считать нейтральною, кроме Аббас-Абада, которого гарнизон он на себя брал продовольствовать. Во многом мы были согласны; я иное отвергал, - ни в чем не условились и я просил дать мне несколько часов досуга, чтобы обдумать и написать ему проэкт перемирия.

   - "Нет! сейчас решить, я не хочу вашего письма. Ради бога, не пишите,- вы потом не отступитесь ни от одного слова".

   Кончилось, однако, на том, что я у себя обделаю и потом представлю ему условия. Приветствия полились рекою, похвалы, лесть, более или менее сносные. Аббас-Мирза спрашивал, часто ли обо мне наведываются его окружающие? кто из них был у меня? чтобы утром явились ко мне, не оставляли меня скучать. В этом тумане я откланялся. Шесть часов продолжался разговор наш. Перед вечером я прибыл к себе.

   Ночью я написал проэкт перемирия по данному наставлению мне от вашего высокопревосходительства, потом заставил его перевесть. Случай казался удобным привести к окончанию это дело: Аббас-Мирза сам подал тому первый повод. Притом я, в трехлетнее мое пребывание в Тавризе, никогда не видел его в таком расположении духа, с такою готовностью на всякого рода соглашения, в такой горячности раскаяния. Впоследствии, однако, подтвердились наблюдения, не одним мною сделанные, что у персиян слова с делами в вечном между собою раздоре.

  

  

   Сейчас мне в департаменте объявил К. К. Родофиникин, что к вашему сиятельству отправляется курьер с ратификациями. Нового мне вам сказать нечего, притом в присутственном месте не так вольно слова льются. Я еще нового назначения никакого не имею. Да если и не получу, да мимо идет меня чаша сия. Душевно бы желал некоторое время пробыть без дела официального и предаться любимым моим занятиям. В Английском клобе здесь пили за здоровье гр[афа] Ериванского и изготовили ему диплом в почетные члены. Скоро ли и сами ли вы лично двинетесь на врага христовой церкви?¹ Прощайте.

   С чувством полного уважения, любви и благодарности вашего сиятельства всепокорнейший слуга

  

  

   Брат Александр. Подкрепи тебя бог. Я сюда прибыл на самое короткое время, прожил гораздо долее, чем полагал, но всё-таки менее трех месяцев. Государь наградил меня щедро за мою службу. Бедный друг и брат! Зачем ты так несчастлив! Теперь ты бы порадовался, если бы видел меня гораздо в лучшем положении, нежели прежде, но я тебя знаю, ты не останешься равнодушным, при получении этих строк, и там ...... вдали, в горе и в разлуке с ближними.¹

   Осмелюсь ли предложить утешение в нынешней судьбе твоей! Но есть оно для людей с умом и чувством. И в страдании заслуженном можно сделаться страдальцем почтенным. Есть внутренняя жизнь нравственная и высокая, независимая от внешней. Утвердиться размышлением в правилах неизменных и сделаться в узах и в заточении лучшим, нежели на самой свободе. Вот подвиг, который тебе предстоит. Но кому я это говорю? Я оставил тебя прежде твоей экзальтации в 1825 году. Она была мгновенна, и ты верно теперь тот же мой кроткий, умный и прекрасный Александ