Гусев-Оренбургский Сергей Иванович - Багровая книга

bsp;    Ходил по Проскурову, одетый в крестьянское платье, и подслушал заявление гайдамаков, обращенное к толпе христиан, что с двух часов повторят вчерашнюю резню. Услыхав, я отправился в дом своих родителей, что бы предупредить их об этом. Кроме родителей и сестер, я застал в доме своего младшего брата и одного дальнего родственника. Из окна мы вскоре увидели, что к дому приближаются 5 гайдамаков с помощником коменданта, который был хорошо знаком с моим младшим братом и дал даже ему разрешение на право ношения оружия.

   Старика отца и женщин отправили на чердак.

   Сами открыли двери гайдамакам.

   Вошедший К. заявил, что он пришел искать в доме "тайный аппарат" и оружие. Брат ему заметил, что никакого аппарата в доме нет и что у него имеется только револьвер вместе с разрешением. Он тут же это ему передал. К. сделал вид, что ищет под кроватями аппарат, а затем приказал нам всем следовать за ним.

   Отвели в комендатуру, поместили в камеру.

   Там уже много было арестованных, как евреев так и христиан, заподозренных в большевизме. В продолжение дня прибыло и еще много новых арестованных.

   Наконец привели туда и моего отца.

   Его нашли на чердаке и арестовали.

   К вечеру в камере оказалось 32 христианина и 15 евреев. Над арестованными всячески издевались, но особен-

   151

    

   но жестокому издевательству подвергался один поляк,- бывший помещик. Его все время избивали шомполами и подвергали другим истязаниям.

   Стали вызывать к допросу.

   Допрашивал тот же К., но допрос был самый не серьезный, как бы только для проформы.

   На следующий день вечером всех нас арестованных вывели на улицу и построили в шеренгу, отдельно христиан, отдельно евреев. К группе евреев подошел здоровый гайдамак и торжествующе сказал:

   - Ну, жиды, больше к нам не вернетесь, всех вас отправим в "земельный комитет".

   На их языке это значило - на тот свет.

   Повели нас к вокзалу.

   По дороге продолжали издеваться, особенно над тем поляком. На вокзале поместили в отдельный вагон. Вечером начали по очереди вызывать христиан. Их, оказывается, вызвали в соседний вагон, где три подвыпивших казака о чем-то спрашивали их, а затем переводили в третий вагон. Прошло некоторое время, и из вагона вывели пять евреев, в том числе моего брата. Когда в продолжение часа они обратно не вернулись и о них никаких сведений не поступало, мы поняли, что их увели на расстрел. Часов около десяти вечера нас, оставшихся 10 евреев и с нами одного русского, вывели из вагона на полотно железной дороги. Евреев отвели в сторону и первым делом обыскали и забрали деньги.

   Затем всех поставили в два ряда.

   Повели к откосу реки,- на расстояние 4 верст от моста, где стояли вагоны.

   Было ясно, что ведут на расстрел.

   По дороге шедший рядом гайдамак ощупал мой тулуп.

   Я сказал:

   - Что смотришь... хорошая ли тебе шкура после меня останется?

   Пригрозив прикладом, он мне крикнул:

   - Молчи, жидюга, а то набью морду!

   Отец обратился ко мне по-еврейски с просьбой не спорить, чтобы они над нами перед смертью не издевались.

   Всех привели к откосу.

   Приказали снять платье и сапоги.

   Все мы остались в одном белье.

   Я попросил разрешения попрощаться с отцом.

   Мне разрешили.

   Я подошел к отцу, и, взяв его за руку, вместе с ним стал выкрикивать слова предсмертной молитвы, упоминая в ней имена своих детей.

   152

    

   Затем нас поставили в одну шеренгу.

   Лицом к реке.

   Позади раздалась команда.

   - Пли.

   ...Три залпа...

   Все упали.

   В том числе и я.

   Раздались стоны и крики раненых.

   Гайдамаки прибежали и стали приканчивать стонавших. Особенно им долго пришлось возиться с русским, который упорно боролся со смертью.

   ...Все стихло...

   Гайдамаки ушли.

   Я начал себя ощупывать и удивился, что не только жив, но даже и не ранен. Убедившись, что никого вблизи нет, я бросился стремглав бежать по направлению к ближайшей деревне. В одном месте, проходя по реке, провалился сквозь лед и очутился по колени в воде. Но ни усталости, ни холода не ощущал. Наконец добрался до деревни, пришел в дом знакомого христианина, разбудил его и рассказал обо всем случившемся.

   Он плакал, слушая меня.

   Но посоветовал не оставаться у него, ввиду близости города. Он дал мне сапоги и платье, Я направился в следующую деревню, а оттуда кое-как добрался до местечка Меджибож".

    

    

   "Мы видели из окна, как целая ватага с шумом и криком, зашла в дом Слуцкого, расположенный под одной крышей с нашим. Вскоре Слуцкий с женой прибежали к нам. Они рассказывали, что у них из квартиры все забрали.

   И шубы, и костюмы, и белье. Мы сидели все вместе и ожидали, что будет. Вдруг к нам заходят двое. Они были уже и раньше, но теперь снова принялись искать и шарить по всем углам и шкафам.

   Тут старший пристал к Слуцкому.

   - Дай 500 рублей.

   Тот стал уверять, что денег нет.

   Он обыскал его, и, действительно ничего не нашел. Тогда он сел на стул, заложил ногу за ногу и сказал:

   - Ну, значить, колы грошэй у тэбэ нэма, так я тэбэ вбью.

   Через минуту он попросил, чтобы ему дали кусок курительной бумаги.

   153

    

   Ему дали.

   Он поблагодарил, вынул пачку махорки, посыпал в бумагу, скрутил папиросу, закурил.

   И спокойно, совершенно хладнокровно сказал:

   - Ты лучше дай гроши, а то ий-Богу убью.

   Жена Слуцкого сказала, что она пойдет поищет, может быть и достанет. Он ответил:

   - Добре, подожду.

   Жена ушла.

   А он все время сидел с нами, спокойно и мирно беседовал. Но глаза его меня пугали: в них было что-то недоброе, даже страшное.

   Прошло около часу.

   Слуцкая все не возвращалась.

   Тогда он встал.

   И совершенно спокойно сказал.

   - Я больше ждать не хочу.

   Сделал знак.

   - Ходим.

   Вывел Слуцкаго из дома.

   И сейчас же раздался выстрел.

   Мы выбежали во двор.

   ...Раненый в бок Слуцкий лежал в луже крови.

    

    

   Это было на Пасхe.

   Я по ремеслу красильщик и живу в Горностайполе давно.

   Должно быть, кто-нибудь из соседей указал, что у меня в доме хранится какой-то "очень страшный предмет" потому что утром зашли ко мнe несколько повстанцев, вооруженных нагайками и ружьями, и произвели строгий обыск.

   Рылись в куче тряпок.

   И вот нашли пестро выкрашенное полотно.

   - Ось воно, тэ самэ,- с удовольствием крикнули они.

   Это был кусок театрального занавеса, купленный мною недавно, чтобы перекрасить его и пошить что-нибудь для продажи.

   Я стал им объяснять.

   Но они не слушали меня.

   Сильно взбудораженные они горячились и кричали, что евреи позволяют себе, уж слишком много.

   154

    

   - Оскверняют христианские святыни, выкалывают святым глаза...

   А в доказательство потрясали пестрым обрывком театрального занавеса.

   - Риза... риза...

   Избили меня.

   Потом окутали меня в ризу и вывели в таком виде на базар. День был воскресный, базар полон крестьян. Один из солдат, ведший меня, обратился к ним с зажигательной речью против евреев и кричал, что единственный способ избавления от еврейского засилья:

   - Перебить всех евреев и бросить их в реку.

   Тыкая пальцем в меня, завернутого в пестрое полотно, он закончил:

   - Вот доказательство - до чего уже дошла еврейская наглость.

   Крестьяне смотрели на меня с любопытством, со всех сторон они ощупывали полотно.

   - Комендантская штука.

   Солдаты употребили все свое ораторское искусство, чтобы переубедить крестьян, но все их старания и доводы были тщетны.

   Крестьяне остались при своем:

   - Это не риза.

   Возможно, что до известной степени тут роль сыграли мои хорошие отношения с крестьянами. В качестве красильщика я всегда умел приноровиться к крестьянскому вкусу, в особенности крестьянки приходили всегда в восторг от моей работы.

   Солдаты все-таки упрямились.

   - Это риза.

   И повели меня в штаб.

   Там я был арестован и мне объявили, что будет произведено следствие, а потом будет суд с участием самого атамана.

   Положение мое было тяжелое.

   Я знал, чем, как у нас, так и в других еврейских поселениях, кончались обычно такие следствия: они влекли за собой смертный приговор. По производившимся приготовлениям к следствию, по отдельным словам и замечаниям солдат, я угадывал, что мое дело собираются раздуть в торжественный религиозный процесс.

   Но родным удалось подкупить судью.

   На следующий день меня допрашивали в присутствии самого атамана и его командиров.

   Судья обратил все дело в шутку.

   155

    

   Меня освободили под условием, что я устрою для всех старших богатый обед с напитками в изобилии. Обед мне обошелся в 3000 рублей.

    

    

   Я горностайпольский столяр.

   Числа около 10-го апреля я услышал шум и крик в соседнем доме. Вышел во двор и увидел как дочь соседа еврея, молодая девушка, отбивается, призывая на помощь, от разъяренного солдата. Ей удалось вырваться из его рук и убежать.

   Солдат рванулся вслед за ней, но ему преградил дорогу отец девушки. Взбешенный бандит, с ожесточением, размахивая со всей силой, стал бить отца рукояткой револьвера по лицу. Жертва упала бесчувственно на землю, а руки бандита прилипли от крови к револьверу.

   Ругаясь, - паршивые жиды... коммунисты! - он направился в мой дом.

   Я быстро вбежал в дом и, заперев за собой двери, выпустил жену и детей в сад, чтобы они могли пробраться к соседям. Чем дом соседа мог считаться более безопасным, нежели наш,- я не сознавал. Уж так велось у нас: одна семья пряталась у другой в смертном томлении.

   Солдат увел меня с собой.

   Оставил меня под надзором в покинутом еврейском доме. Ушел и вернулся еще с двумя евреями, сильно побитыми, и опять ушел. Так постепенно он натаскал 13 человек старых и молодых, были и 2 женщины.

   Наконец, вспотевший от усталости, он развалился в удобной позе на стуле и, закурив папиросу, спросил нас:

   - А вы сегодня чаю еще не пили?

   И сам же ответил:

   - Ничего, я вас напою сырой водой.

   Докурив папиросу, он в сопровождении солдат вывел нас на улицу.

   Скомандовал стать по два.

   - Шагом ма-а-рш! - повел нас к реке.

   Нам приказал петь.

   Они зорко следили, чтобы мы достаточно громко пели и заставляли идти в ногу, побуждая к этому нагайками. Среди нас были 2 пожилые женщины и старик свыше 70 лет. За нами бежали крестьянские ребятишки с веселым визгом

   156

    

   и радостными возгласами. Мы стали просить бандитов освободить женщин и старика, так как они плачем, воплями, частыми падениями от усталости и страха так действовали на нас, что у нас мутилось сознание.

   Они согласились освободить женщин только.

   Но старика продолжали гнать.

   Пришли на берег.

   Старший поставил нас в ряд по старшинству, так что старик оказался первым, а мальчик лет 15 последним. Старший объяснил, что первым бросит в реку старика.

   Чтобы не видал, как друге купаются.

   Мы готовились к смерти.

   Солдаты уже готовились приступить к работе, но один из них увидел, что кто-то машет платком, приближаясь на велосипеде.

   Это был атаман Ковалюк.

   Он отозвал старшего в сторону и стал просить его освободить нас

   Тот долго не соглашался, но, наконец, уступил. Нас повели обратно в город. Приближаясь к базару, заставили петь солдатскую песню "Чубарики".

   Потом освободили.

   Квартиру я застал разгромленной и узнал, что за наше освобождение было внесено 4000 рублей.

    

    

   12-го мая стали появляться на улице Умани группы повстанцев. Они преследовали проходивших, главным образом, евреев. Один из повстанцев, молодой парень, завидев проходившую через улицу барышню-еврейку, стал нагонять ее, держа в руках раскрытый нож.

   Догнал.

   Ударил ножом по лицу, потом в бок.

   Она упала.

   ...Состав повстанцев был весьма разнообразен, начиная от подростков и кончая седобородыми стариками.

   Наш дом окружили со всех сторон и подвергли жестокому обстрелу из винтовок.

   Я бросился к телефону.

   Просил коменданта оказать помощь.

   Он ответил:

   - Раз обстреливает повстанец, то беспокоиться нечего.

   Еще звонили, теперь ответили:

   - У вас засели большевики.

   157

    

   Обстрел дома, как потом я узнал, был вызван тем, что в одном из флигелей помещался большевистский жилищно-реквизиционный отдел.

   Я опять звонил.

   Ответили:

   - Обратитесь к командующему восьми сел.

   Тем временем со двора неслись душераздирающие крики и вопли мужчин и женщин, слышалась площадная ругань, звуки ударов.

   Кто-то нервным голосом кричал;

   - Поведите меня к директору банка, он русский человек, он скажет, что я не комиссар, что я не причастен...

   Это был жилец, служащий банка, русский. Его убили.

   Слышалась команда: Раз... два... три...

   Команда смешивалась со звуками распеваемой частушки:

    

   ...Яблочко,

   Куда ты катишься...

    

   И самое командование на мотив того же "яблочка".

   А затем раздался залп.

   ...Вопль людей...

   Я снова бросился к телефону.

   Комендант ответил:

   - Лично приеду.

   Но не приехал.

   Крики и выстрелы продолжались до ночи. Вечером постучали в дверь.

   Я открыл:

   - Зайдите все.

   Была полна лестница повстанцев. Старший спросил:

   - Не звонил ли я к коменданту, и, получив утвердительный ответ, приказал повстанцам уйти, а сам зашел в квартиру только с двумя. Произвел обыск, ничего не нашел и сказал:

   - Спите спокойно.

   ...У вошедших с ним солдат руки были в крови.

    

    

   Когда повстанцы вошли в Умань, в нашей квартире собралось очень много людей,- женщин, мужчин и детей. Вошли люди с винтовками, в фуражках с перевернутыми назад козырьками.

   158

    

   - Большевики есть?

   Затем спросили оружие.

   На отрицательный ответ раздалась площадная брань. Не может быть, чтобы у жидов не было оружия... знаем мы вас жидов, знаем ваши жидовские махинации! Набросились на квартиранта.

   - Ты комиссар?

   Забрали в отдельную комнату и долго жестоко избивали. Это обвинение они предъявили почти каждому мужчине, находившемуся в комнате, и кричали:

   - Мы вам покажем коммуну!

   Затем всех вывели во двор.

   По дороге били, не отличая мужчин от женщин, взрослых от детей.

   Скомандовали:

   - К стенке!

   Затем отделили женщин и детей.

   Предчувствуя недоброе, мы умоляли взять у нас все, что угодно, только помиловать наших...

   Раздалась команда:

   ...Раз... два... три...

   На наших глазах убили наших родных и знакомых. Спасся только мой шурин, убить его помешала моя сестра, жена его. Она бросилась на шею убийцы.

   ...И пуля угодила в нее...

   Когда везли ее в больницу, по дороге кричали:

   - Жидов спасать не дадим!..

   ...Умерла в больнице.

    

    

   Когда к нам в Дубово вошли повстанцы, в дом мой явилось несколько солдат, за которыми следовали двое порожних подвод. Они принялись постепенно хозяйничать. Забрали все, что попадалось им в глаза, и то, что было заперто. Вещи они укладывали спокойно и хозяйственно на подводы. Забрали всю посуду, ножи, вилки, наволки из подушек и подушки, даже мою старую и наполовину негодную корзинку для белья. Из ушей моей девочки вынули серьги. У меня сняли кольца, когда уже комнаты опустели, потребовали у меня спичек и свечей, пошли вместе со мной на чердак. Все вещи, которые я там спрятала, тоже забрали.

   Потом даже попрощались.

   И уехали.

   159

    

   У меня в Дубове аптека.

   Зашли повстанцы, потребовали денег, один из них, указав пальцем на моего старшего сына, заявил:

   - Я этого коммуниста убью.

   Я крикнул:

   - Убей меня!

   Он спокойно ответил:

   - Раньше убью его, а потом тебя.

   И ударил его по голове обнаженной шашкой.

   Сын мой упал, как подкошенный.

   Мы пытались крикнуть о нашей горести, я и моя жена, но нам было заявлено, что если мы хоть пискнем, будем приколоты. Убийца, видя, как сын мой агонизирует, бросился к нему с тем, что бы доколоть, но раздумал и вложил шашку в ножны. В аптеку вошел фельдшер.

   - Кто этого убил, спросил он.

   - Вот они, указал я.

   Он обернулся к солдатам и сказал:

   - Товаров не трогайте мы их сами заберем.

   Я воспользовался его присутствием и побежал за водой, чтобы облить моего умирающего сына. Когда я отирал ему лицо, в аптеку вошли еще два солдата и принялись кричать на нас и сказали, что сейчас убьют меня и моего младшего сына.

   Я стал умолять их.

   Тогда они приговорили его к 25 розгам.

   Я сам велел моему сыну лечь для экзекуции.

   Он лег рядом с лужей крови, в которой уже на веки почил мой старший сын.

   ...И тут же нагайкой со свинцовым наконечником, рукой молодого зверя, мальчишкой разведчиком, отсчитано было моему младшему сыну 10 розог.

    

    

   Я выскочил через окно, но меня увидал и тотчас поймал другой солдат, у которого в одной руке был нож, а в другой обнаженная шашка. Он стал ругаться, а затем приговаривал:

   - Вот вам коммунисты, вот вам Вуль(?- Д.Т.), вот вам коммуна...

   160

    

   Начал наносить мне удары ножом. А потом сказал:

   - Идем в Духонин штаб.

   В штабе солдаты стали меня избивать.

   В это время подошел офицер, среднего роста, полный, краснощекий, стал распоряжаться и отдавать команду. Все распоряжения отдавал на русском языке. При мне он назначил двух солдат быть палачами. Один из них был молдаванин, другой русский. При мне же он разъяснил солдатам:

   - Женщин не трогать, мужчин рубить.

   Объяснил, как рубить по команде:

   - Делай раз - поднять шашку, делай два - наклонить, делай три - рубить!

   Меня увели в погреб.

   Когда я спустился туда вместе с палачами, я увидел первые три трупа, которые там лежали. Около одного из них лежала его отсеченная рука.

   Палач поднял мертвую руку.

   - Показал мне ее.

   - Видишь?

   Я понял, что меня ждет.

   Стал просить палачей, чтобы пристрелили.

   Ответили:

   - Пули шкодa.

   Затем мне велели стать лицом к погребу, и по команде нанесли мне удар шашкой по голове.

    

    

   В одном доме, из которого хозяева скрылись, осталась, лишь одна старуха-еврейка. Погромщики пришли в этот дом и потребовали, чтобы их накормили. Старуха их любезно приняла и обильно накормила. Те поели, поблагодарили за угощение, и ушли, ничего в доме не тронули. После их ухода к еврейке в дом вбежал тяжелораненый еврей и стал молить о помощи.

   Старуха побежала за помощью.

   Было темно.

   Она незаметно для себя наскочила на тex самых погромщиков, которые были у нее на квартире и закусывали. Они спросили, куда она бежит, и она объяснила, в чем дело. Тогда погромщики вернулись к ней о квартиру и один из них, засучив рукава, вымыл руки и по всем правилам сделал еврею, перевязку. Когда они ушли, то еврей заявил старухе:

   Ведь это были те самые...

   161

    

   - Какие?

   - Которые меня убивали.

    

   Нас повели к черкасскому вокзалу.

   Мы приготовили документы, но на станции никто нас не допрашивал, а группа солдат погнала нас за линию. Раздели нас, оставили в одном белье.

   И стали расстреливать.

   Первым упал Коневский.

   ...Что было после,- я не знаю.

   Очнулся я вечером, в темноте; боль в костях и животе была такая острая, что я сейчас же снова потерял сознание, но через несколько минут пришел в себя. Рядом со мной лежали трупы. Я поднялся на ноги, белье мое было все в крови, недалеко от меня раздавались стоны умирающего. Я собрал все свои силы и стал пробираться к нему. Кругом никого не было, совершенно тихо, и в тишине стоны явственно слышались.

   Я, однако, его не мог найти.

   ...Опять потерял сознание.

   Сколько я пролежал в забытьи не знаю, но когда очнулся, то оказалось, что я лежу рядом с Коневским, и что это он стонет.

   - Коневский, - обратился к нему,- может вы встанете, и мы постараемся пробраться домой.

   - Нет, - ответил он, - я умираю. Прошу вас: найдите сына, положите его рядом со мной, я его хочу перед смертью обнять.

   Мне удалось найти его сына.

   Он был мертв.

   Я отца придвинул к нему.

   Он его обнял, заплакал, вздохнул и умер.

    

    

   Когда у нас в Черкассах был погром, евреи прятались. Кто-то из русских соседей указал, что в саду земской больницы скрываются евреи. Народицкий и его жена увидели смотрителя больницы и двух сестер, выходящих из больницы. Они подбежали к ним и стали умолять их спрятать.

   Те отказали.

   162

    

   В это время подошло несколько бандитов, они обратились к Народицкому.

   - Идем на вокзал.

   Жена стала умолять их отпустить его.

   Они ее успокаивали:

   - Ничего, не беспокойтесь, мы только проверим документы и отпустим его сейчас же.

   Жена пошла с ними. Всю дорогу она упрашивала их.

   - Отпустите нас, берите, что хотите. Мы здесь поблизости живем, идемте с нами, мы отдадим вам все деньги.

   Ей ответили:

   - Ты можешь идти, а у него мы проверим документы и отпустим.

   Так их довели к мостику возле польского кладбища. Там поджидала еще одна банда.

   - Ведем коммуниста,- крикнули им.

   Народицкий никогда ни к какой партии не принадлежал. Несчастные поняли, что их ждет, и стали снова умолять отпустить их.

   Они опустились на колени.

   Стали клясться, что никогда ни к какой партии не принадлежали.

   Тогда бандиты отбросили жену.

   Крикнули ей:

   - Молчи, если не хочешь, чтобы тебе глаза выкололи!

   Его они повалили на землю.

   Выстрелами убили.

   Жена страшно стала кричать.

   Ей сказали:

   - Теперь уж нечего кричать, иди.

   Она пошла, плача и крича по улицe.

   Какие-то бандиты ее встречали... избивали прикладами, сна очнулась в земской больнице... привели ли ее туда или она сама пришла... она не помнит.

    

    

   Мы все находились в доме: наш сосед, его жена, мама, сестричка, братик и я. К нам забежала другая наша соседка, у которой только что убили мужа, и стала просить отвести ее куда-нибудь. Наш сосед и я пошли с ней. Не успели мы еще открыть дверь, как ввалилась банда.

   - Куда идешь,- спросил один.

   163

    

   И два раза выстрелил.

   Сосед упал подстреленный.

   Я убежал в одну комнату, наша соседка в другую. Там ее убили. Я все время сидел под кроватью и оттуда видел, как один, в форме матроса, расстреливал всех. Bсe солдаты молчали. Не требовали денег, ничего, не кричали. Пробыли они минут 5. Когда они ушли, я вылез из-под кровати.

   И увидел, что все мертвые.

   Я выскочил из окна и бросился бежать. И прибежал на наш черкасский вокзал. Там я видел, как растравливали евреев, слышал крики. Но я не плакал. Я собирал патроны, как будто ничего не случилось, как будто маму не убили... я совсем все забыл. Что было на вокзале... рассказать... не могу... это слишком... страшная картина. Потом я бегал по городу, прибежал на берег. Ходил по берегу. Меня не трогали, думали, что я русский. Ко мне подошел какой-то солдат, дал мне мешок и сказал:

   - Иди, грабь.

    

    

   Старику Брусиловскому сказали, забрав все вещи:

   - Иди с Богом.

   Он пошел, его застрелили в спину.

   Оставшиеся женщины сидели в сарае, и видели, как соседские прислуги расхищали их добро. Прислуги заметили их и подбежали к бандитам:

   - От це жидовка бачила, як мы бралы,- крикнула одна, - пойдить и убыйте их, бо як вы уйдете, нас в тюрьму посодять.

   Бандиты бросились за женщинами,

   Брусиловская убежала в сад, но ее догнали, и она стала умолять:

   - Товарищи, у меня мужа убили трое сироток осталось. Я в положении. Кому я могу повредить. Умоляю вас, не лишайте моих деток матери.

   Ей крикнули:

   - Ничего им не будет, твоим жиденятам, молчи! И убили ее.

   164

    

    

    

   Маруся Украинская очень похожа на русскую, и потому ей удалось пробраться на вокзал в Смеле. Bсе солдаты были пьяны. Она обратилась к матросу с просьбой за арестованного еврея.

   - За жида просишь,- сказал он,- что они вам хорошего сделали? Да, впрочем, я могу... помиловать. Я все могу. Вы знаете, я ужасно ненавижу жидов, но вашу просьбу исполню: идите, забирайте вашего жиденка.

   А на вокзале шел визг, гам, смех, самое непринужденное веселье. Среди банды она узнала черкасских гимназистов, гимназисток, офицеров, людей общества. Bсе отплясывали под звуки граммофона.

    

   Моему мужу 93 года.

   Когда евреи бежали из села Орони, я должна была искать для своего мужа подводу, потому что идти он не мог. Но мужики, к которым я обращалась за подводой, отказали мне, говоря, что они получили строгий приказ:

   - Евреев не возить.

   К нам ворвалось 10 повстанцев и потребовали, чтобы мы им указали,- где находятся наши сыновья-коммунисты.

   Начали бить нас.

   Старик отдал им последние 200 рублей, и они ушли. Дальше оставаться дома мы уже боялись и решили куда-нибудь спрятаться. Мы стали пробираться в сарай. Мне это удалось.

   А старика уже заметили и повели в ближайшую хату. Я слышала, как они требовали у него, чтобы он выдал сыновей.

   Он с раздражением ответил:

   - Оставьте меня в покое.

   Выстрелили в него 3 раза.

   Он упал.

   Тогда уже мертвому, ему разрубили голову и разрезали лицо. Раздели его и забрали все вещи.

   Слышала, как они говорили между собой.

   - Надо найти его жену, она тут где-нибудь. Хорошо запрячь ее, чтобы она отвезла мужа к реке.

   165

    

   Другой сказал.

   - А потом мы ее утопим.

   Я начала пробираться через заборы, пока не добралась до конца деревни. Там знакомый крестьянин сжалился надо мной, но боялся пустить к себе в хату и запер меня на ключ в сарае с картофелем.

    

    

   20-го марта пришли к нам в деревню Печки десятка два струковцев. Они были назначены охранять реку и сторожить пароходы.

   - Будут пароходы,- говорили они,- будут золотые браслеты, часы и хорошие сапоги.

   Часть их расквартировалась в деревне. Меня встретил на улице струковец и крикнул:

   - Ты еврей... коммуны вам захотелось! Вы ее найдете в воде или под водой!

   Я стал ему возражать.

   Вокруг собрались крестьяне.

   Солдат оказался недалеким, ему нечего было отвечать на мои доводы, и крестьяне смотрели на него с иронией.

   Он отпустил меня и ушел

   Вечером струковцы согнали местных евреев и перед пулеметом потребовали контрибуцию.

   Сошлись на 2000.

   Стало спокойно.

   В это время стал наступать большевистский отряд. Евреи оставили деревню и кое-как попрятались в окрестностях. Струковцы победили. Когда через 3 дня евреи вернулись в деревню - их дома были совершенно разгромлены и все хозяйство исчезло. Оказалось, что почти все вещи были забраны местными крестьянами. Я начал настойчиво требовать, чтобы крестьяне вернули мне награбленное. В этот день струковцев не было в деревне, крестьяне испугались и начали понемногу сносить мою домашнюю утварь.

   Мне сказали:

   - Сосед забрал перину и подушку.

   Я пошел к нему.

   Он напал на меня зверем - кричал, как я осмеливаюсь требовать у него,- старосты деревни, грозил меня арестовать и передать в руки струковцев, как коммуниста. Я увидел, что произошла какая-то перемена в моем соседе. Он был всегда спокойный, своеобразно совестливый, со мной был всегда добр. Я понял, что мне нельзя больше оста-

   166

    

   ваться в деревне, я должен отсюда выбраться, дабы спасти жизнь, Я вышел из дому и немедленно, как на прогулку, чтобы не заметили меня крестьяне из деревни. По дороге я, по поведению крестьян, заметил, что со мной должно тут что-нибудь случиться.

   Я зашел на минуту в хату к мужику.

   Вслед за мной вбежал туда староста с ружьем.

   - Ага, ты тут... ты хочешь удрать,- я тебя сейчас застрелю!