Гусев-Оренбургский Сергей Иванович - Багровая книга

ублика нашего ресторана стала вообще успокаиваться и даже расходиться по номерам. Мы втроем,- я, отец и наш приятель,- тоже пошли наверх к себе в номер и, не раздеваясь, в шапках и пальто, легли в постель.

   Недолго длился наш сон.

   Показавшийся подозрительным шум в коридоре заставил моего отца, нервного и подвижного человека, высунуться за дверь.

   Он тотчас отскочил и запер дверь.

   По лицу его мы поняли сейчас же, что там что-то неладно.

   214

    

   - Что, что там - бросились мы к нему.

   Но уже отворилась дверь.

   В комнату вошло несколько военных: -2 офицера и 1 солдат.

   Одного из офицеров другие называли поручиком.

   - Ты кто?- обратился поручик к моему отцу, фамилия? Откуда приехал? Чем занимаешься?

   Зло скривил губы.

   - Коммуну ждешь?

   Каждый свой вопрос он сопровождал отборной площадной бранью. Такого же рода вопросы были обращены ко мне и нашему приятелю. Последнего поручик принял, по-видимому, сначала за русского, но по испуганному лицу его понял, что ошибся.

   - Стреляете в нас?

   И опять площадная брань.

   - Коммуну устраиваете?

   Кивнул своим спутникам.

   - Обыскать надо.

   Первым поручик обыскал меня, причем начал с бумажника.

   - Позвольте, я вам достану документы,- сказал я.

   Но документами ни поручик, ни его товарищ по боевой деятельности не интересовались.

   Из бумажника высыпались деньги.

   Не догадываясь еще о целях и намерениях господ офицеров, я стал подбирать деньги.

   - Не трудитесь,- заявил поручик.

   Он сам подобрал деньги и положил их торопливо в карман. Затем осмотрел подробно бумажник, забрал все оставшиеся там мои деньги, казенные и личные.

   И обратился к отцу:

   - Деньги давай, жидовская харя!

   Отец высыпал ему всю имевшуюся у него наличность.

   - Это все твои деньги?

   И офицер замахнулся револьвером на отца.

   Боясь, что он изобьет его, я стал выбрасывать из карманов всю имевшуюся у меня мелочь.

   Он всю ее забрал.

   По-видимому, у него составилось впечатление, что больше ни у меня, ни у отца взять нечего.

   - Вы обыскали помещение?- обратился он к другому добровольцу.

   - Здесь белье и костюмы,- последовал ответ.

   - Отберите себе все, что вам нужно, и положите в кожаный чемодан.

   И поручик обратился к нашему приятелю:

   215

    

   - А ты кто?

   Тот назвал себя.

   - Деньги!

   - Денег нет у меня.

   - Что-о?

   Поручик приставил револьвер к его виску.

   - Ну... деньги... Или застрелю!

   Тот побелел, как стена. Дрожащими губами он пролепетал;

   - Подождите... я схожу, достану.

   - Далеко?

   - Нет...

   - Ну, иди.

   И он отправил с ним солдата. Принялся укладывать наши вещи в чемодан. Набив его доверху, он вдруг заинтересовался моими документами.

   - Вы адвокат?- обратился он ко мне.

   Но тотчас спохватился и овладел собой.

   - Я сам москвич, я это дело знаю... снимай свои лакированные ботинки.

   Я снял.

   Ботинки последовали в чемодан вслед за оставленными вещами. Молчаливый спутник поручика плотно увязал чемодан и вопросительно взглянул на поручика.

   - Идем.

   Господа офицеры поспешно оставили гостиницу.

   После этого первого налета, который мы считали прелюдией к дальнейшему погромному действу, мы все оставили гостиницу и нашли приют тут же во дворе, в квартире своего знакомого. Здесь собралось человек 20 евреев, знакомых хозяина, людей различного общественного положения, различных воззрений и возрастов. Тут был адвокат, член кадетской партии, бывший товарищ министра при Временном Правительстве - правый эсер, холеный купеческий сынок, беженец из Слободки, лакей из ресторана. Мы жались вместе в этой квартире, усевшись рядком, подальше от дверей и окон.

   Томительно шло время.

   Вдруг в гостинице вновь поднялась тревога.

   Как мы потом узнали, в гостиницу вошло несколько человек военных,- офицеры и солдаты, врач и сестры милосердия.

   Во главе их был полковник.

   Вошедшие начали с того, что успокоили прислугу, а также просили успокоиться и всех жильцов.

   Заявили:

   216

    

   - В городе наступило успокоение, больше грабежей не будет, а в случае налетов мы сами будем охранять гостиницу.

   Потребовали себе несколько комнат. Все это внесло успокоение среди евреев. Но продолжалось оно недолго.

   Вскоре по всем комнатам побежала весть:

   - 30.000... требуют 30.000.

   Телеграф работал:

   - Грабят по комнатам.

   Вскоре из гостиницы во двор вышла группа солдат и офицеров.

   Вышел и полковник.

   - Открыть подвалы! - приказал он.

   Он сначала обошел все подвалы, спокойно осмотрел всех бьющихся там в страхе евреев, потом приказал принести себе стул.

   Сел посреди двора.

   Отдал какие-то распоряжения.

   Отдавши честь, офицеры и солдаты по его указанию пошли в одно из подвальных помещений, где хранились вещи хозяина гостиницы и там забрали все хранившееся имущество на миллионную сумму. Все это пропалывалось спокойно, организованно, видимо по заранее выработанному плану, по указаниям сведущих лиц.

   - Все? - спросил полковник.

   - Так точно.

   Окончив этот ординарный, без погромных выкриков, без погромных эффектов, грабеж, полковник удалился со двора.

   Вещи были собраны в один из номеров.

   Вечером увезены.

   Вечером же отряд занялся ограблением всех, оставленных жильцами, номеров.

    

   Я не буду, - рассказывает свидетель,- касаться общечеловеческого ужаса, пережитого жителями нашего двора от сильнейшей орудийной, пулеметной и ружейной канонады, когда оконные стекла дрожали, падали и разбивались; когда в течение почти 6-ти часов казалось ежеминутно, что дом всей его тяжестью обрушится на сжавшихся по углам людей. Я расскажу лишь о специфической погромной жути, в которой задыхались исключительно жители-евреи

   217

    

   Началось это в среду, в ночь.

   Было часов 11.

   Сначала откуда-то издалека, лишь как бы доносимые ветром обрывки вздохов, а потом все ближе и явственнее, все громче и чаще, стали доноситься пронзительные вопли и призывы о помощи.

   Преобладали женские и детские голоса.

   Они все громче просили о пощаде.

   Слышны были уже отдельные, с хриплыми нотками безнадежной мольбы:

   - Не убивай-й-те.

   Грохали отдельные выстрелы.

   Доносился гулкие звуки разбиваемых дверей, звон разбитых стекол.

   Во тьме кто-то прошептал:

   - Началось...

   Тьма была ужасающая, город не освещался электричеством. Кое-где горели свечи, но и они потухли при первых звуках погрома.

   Христиане покинули нас.

   Не знаю, было ли это вызвано сочувствием к погрому или лишь один инстинкт самосохранения заговорил в них, но как бы то ни было они, все время канонады державшиеся вместе с нами, разбрелись по своим квартирам.

   Крепко и прочно заперли за собою двери.

   Часов в 5 утра постучались в ворота.

   Никто из нас не отозвался.

   Стали их выламывать.

   Мы пробовали звонить по телефону в Городскую Думу, в Районное Управление, но должно быть провода были испорчены, никто не отозвался. Положение было безвыходное. Не к кому было обратиться за помощью, не было средств предотвратить надвигающиеся муки, а может быть и смерть.

   Раздалось 3 залпа.

   Обстреливали дом.

   Во тьме свирепо-жестокие голоса кричали:

   - Отворяй!

   Насилу упросили мы нескольких жильцов-христиан вести переговоры с нападавшими. В результате переговоров ворота были открыты и во двор вошло человек 25 солдат, одетых в полную походную форму. Некоторые из них рассеялись по еврейским квартирам и, наскоро пограбив, стали выгонять всех мужчин:

   - Во двор, во двор!

   Там офицер приказал:

   - Отделить евреев от христиан!

   218

    

   - Слушаюсь, господин капитан,- ответил один из солдат.

   И, грубо командуя, стал отделять овец от козлищ.

   А капитан распоряжался:

   - Зарядить винтовки!

   Защелкали затворы.

   Женщины, следя за всей этой сценой из окон, не выдержали и побежали к своим мужьям и братьям, защищали их своим телом.

   Молили капитана:

   - Пощадите!

   Но капитан, искусственно возбуждаясь, горячился и кричал:

   - Из этого дома стреляли!

   - Нет, нет, - плакали женщины.

   - Отсюда жиды кричали "ура", когда мы отступили.

   - Нет, нет...

   - Тут живут коммунисты... тут хранятся пулеметы.

   Винтовки звякали.

   Капитан вдруг изменил тон и тихо сказал:

   - Соберите 40.000, иначе расстреляю.

   Bсе засновали, забегали, с всхлипыванием и вздохами. Передали груду шелестящих бумажек. Были забыты пулеметы, выстрелы и воинственное "ура", последовала команда солдатам удалиться. Ушли и скрылись в глубине улицы. Жители, таким образом, убедились, что город занят добрармией снова и стали надеяться, что через несколько часов прочная власть себя заявит и что происшедшее лишь печальный эпизод.

   На этом успокоились.

   Но прошло несколько часов и от шаткого спокойствия этого не осталось и следа. Прибывшие из города жильцы-христиане рассказали, что в городе идет повальная резня и грабежи еврейских квартир и лавок.

   Тут опять стали доноситься вопли.

   Грабили соседние дома.

   Покинутые соседями-христианами, не имея к кому обратиться за помощью, евреи то метались из квартиры в квартиру, то таились по темным углам и закоулкам с тяжкими вздохами. Наконец, стало им так жутко оставаться в своих помещениях в одиночку, беспомощными, что более 100 человек, старых и молодых, женщин и детей, собрались в квартире проживающего в этом доне раввина Аронсона.

   Теснились, жались, ждали...

   Часов в 5 вечеря раздался шепот.

   - Пришли.

   219

    

   Гулкий стук, треск досок

   В квартиру ворвалось 15 человек вооруженных солдат, в новой, так называемой "английской" форме, некоторые с офицерскими погонами и шнурками вольноопределяющихся. Командовал молодой офицер, судя по внешности, манерам, оборотам речи, интеллигент.

   Солдаты его величали:

   - Господин поручик.

   У дверей каждой комнаты расставили часовых. Часовые грозно командовали:

   - Молчать... ни с места!

   В комнате, где находился я, был оставлен для охраны молодой офицер, в погонах подпоручика. Он был своеобразно вежлив, в хорошо пригнанной шинели, с манерами светского человека, пересыпал речь французскими словечками. Дрожащих от ужаса девушек, когда он их особенно тщательно обыскивал, он успокаивал:

   - Не беспокойтесь, мадмуазель.

   Забирая из дрожащих рук протянутые ему кольца, серьги и другие драгоценности, говорил галантно:

   - Мерси.

   Когда, кончив свое дело, он присел, дожидаясь своих товарищей, "работавших" в других комнатах, он вынул из кармана прибор для маникюра и умело и тщательно стал полировать свои ногти, поговаривая лениво, растянуто:

   - Дан нам приказ 3 дня резать и убивать жидов. Алор, ме се не рьен, пусть живут, среди жидовочек есть много хорошеньких.

   Покончив с ногтями, он занялся сортированием и перекладыванием из кармана в карман толстых пачек денег, считал их; любовался, рассматривая, разными ювелирными изделиями, очевидно наспех где-то захваченными.

   Около часа продолжался грабеж.

   Были открыты век шкафы, комоды, ящики. Были выворочены все карманы.

   Все ценное, все что понравилось, что только не попалось на глаза в закоулках квартиры, было забрано, расквартировано по карманам, сакам и походным мешкам. Руководивший всеми этими операциями старший офицер все время горячился и говорил о коммунистах, бомбах, каких-то выстрелах из окон.

   - Жиды губят Россию,- кричал он.

   И старательно укладывал в карманы драгоценные вещи из комода.

   220

    

   Рылся в шкафу и негодующе говорил:

   - Всех жидов надо уничтожить!

   Остальные работали молчаливо. А поручик все возмущался.

   - Перевешать всех... перестрелять... как собак.

   Возмущение его достигло высшей точки, когда выяснилось, что у присутствующих не хватает 10.000 рублей, что бы округлить собранные им около 50.000.

   Был поставлен ультиматум.

   - Через 10 минут - 10.000 рублей... или 10 молодых жиденят будут расстреляны здесь же.

   Несколько молодых людей были загнаны в отдельную комнату в качестве заложников.

   Требуемая сумма была доставлена.

   Заложники освобождены, кроме одного из них - Перлиса. Неизвестно чем бы кончился этот визит, так как, уже не предвидя денежной добычи, начались со стороны гостей самые замысловатые придирки то к одному, то к другому еврею или еврейке.

   Но с улицы раздалось:

   - Семеновцы... соберитесь!

   Группа быстро оставила квартиру.

   И, невзирая на плач и мольбы, ничем не мотивируя, она забрала с собою упомянутого Перлиса.

   ...Труп его был найден потом среди других жертв около Собора на Подоле...

   Не успели еще закрыть двери за ушедшими, как опять вошло 4 военных. Один из них, в золотых капитанских погонах, с красным пьяным лицом, страшно озверелый, вломился с ручной гранатой в руке.

   И заорал:

   - Вот они жиды!

   Махал рукою на своих.

   - Уйдите, ребята... взорву их бомбой.

   Но тотчас передумал и приказал всех согнать в одну комнату.

   Разбойничье поведете солдат, грубо и зверски толкавших людей, пьяный рев капитана, отсутствие денег,- все предвещало неминуемую гибель.

   Пронесся еле внятный шепот:

   - Эти убьют.

   Женщины, вконец изведенные, стали рыдать. Все кричали в смертном смятении.

   - Нас только что окончательно обобрали... денег нет... берите вещи... все, все берите, что осталось...

   221

    

   Иные уверяли:

   - Мы честные люди... мы не коммунисты.

   Раздалась команда:

   - Раздавайтесь!

   Мужчины стали раздаваться и складывать в общую кучу вещи.

   Но капитан крикнул:

   - Я не за деньгами пришел, денег хватит мне на всю жизнь... я офицер русской армии должен исполнить свой долг. Отдан приказ резать жидов, я его должен исполнить.

   Ревел к солдатам:

   - Ребята... начинай!

   Шашки обнажились.

   Сверкнули в воздухе, никого не задавая.

   - Котлет наделаем достаточно,- хвастнул один.

   И, чтобы показать степень остроты своей шашки, ударил ею о тумбу и расколол пополам.

   Еще сверкали и свистели шашки над склоненными головами обезумевших людей, разрезая воздух. Должно быть, это и была та пытка страхом, о которой впоследствии так сочувственно писал "благородный" Шульгин. Проделав еще несколько раз эти упражнения с шашками, и насытившись, по-видимому, вдоволь произведенным впечатлением, капитан вдруг изменил тон.

   Он уже ухмылялся.

   - Я тоже человек,- бормотал он,- зачем еще убивать. Отдавайте все, что имеете.

   Все были обысканы до голого тела.

   Все, что солдаты нашли для себя подходящим, было забрано, снята обувь, одежда. Было также найдено немного денег.

   Солдаты удалились.

   Истомленные смертной пыткой, евреи долго перебывали в неподвижности там, где их оставили; сидели с остановившимся взглядом, полуголые... босые.

   Все понимали:

   - Но и это еще не конец.

   ...Прошло несколько часов тягостного мучительного ожидания. Эти страшные "3 дня воли", о которых говорили все солдаты и их начальники, впивались в душу, как жала змей. Всем ясно было, что существование многих из нас лишь временное. Никто не защитит, денег для выкупа нет. Тек в безнадежном, предсмертном томлении ждали.

   И пришло самое страшное.

   Наступил уже поздний вечер.

   222

    

   Вошел тот же, уже знакомый, капитан с дюжиной солдат. Большинство из них полупьяные, иные с обнаженными шашками, иные с винтовками в руках.

   Нечеловечески разъяренный, заорал капитан:

   - Теперь вам конец!

   Площадная ругань взбороздила воздух. Капитан орал:

   - Стреляйте! Солдаты выстрелили.

   Все упали на пол, истерически рыдая.

   Капитан распоряжался:

   - Встать, жидовские морды... немедленно встать! Вставать, вам говорят!

   Все поднимались как автоматы.

   А капитан орал о жидах-коммунистах, о том, что жиды стреляли из окон, бросали горящие лампы.

   - Спасение России,- орал он,- требует уничтожения всех жидов!

   И логически неминуемый вывод:

   - 50.000.

   - Но у нас нет,- стонали несчастные евреи,- у нас ничего нет, все уже забрали.

   Багровое лицо капитана принимало радужные оттенки от искусственной ярости.

   - Что? Нет? Даю вам 15 минут, чтобы собрать, в противном случае все будете изрублены и расстреляны.

   Стали просить разрешения пойти к соседям-христианам - одолжить у них эту сумму. Капитан сначала отказал, так как у христиан брать не приказано, однако убедившись, что иным путем ему денег не получить, согласился.

   2 еврея пошли за деньгами.

   Их сопровождали солдаты.

   А в ожидании их возвращения над оставшимися начались издевательства. То капитану, то солдатам приходили на ум разные капризы, которые должны были немедленно исполняться под угрозой смерти. Капитан потребовал, что бы молодая девушка сняла ему сапоги.

   - У меня ноги запотели, потри-ка их, жидовка, свежими портянками.

   А в это время солдат, размахивая шашкой над головами и цинично ругаясь, требовал, что бы были доставлены лакированные дамские ботинки на высоких каблуках.

   Сыпались угрозы:

   - Вот... сейчас приступаем кромсать... ну!

   И звериная ругань:

   - Так... так... так...

   И все это заканчиваюсь неожиданным требованием:

   223

    

   - Давай подтяжки... у кого хорошие.

   Требовали и забирали,- и все это под страхом расстрела и во имя спасения России,- карманные зеркальца, расчески, перчатки, серебряные карандаши...

   Так до сбора 50.000 нас продержали в атмосфере смерти около часа.

   Получили 50.000.

   Забрали с собою на чердак молодую девушку.

   Ранили одного из присутствующих очередным прощальным выстрелом.

   Ушли.

   ...Но и это еще не было концом...

   Еще около 10 налетов пришлось нам пережить, со стрельбой и угрозами обнаженными шашками, причем все грабители говорили одно и то же,- о приказе резать жидов, о том, что стреляли из окон и т. д. В результате этих налетов, некоторые жильцы остались в одном лишь нижнем белье, а от накопленного годами труда имущества не осталось и следа.

   Об ужасе, пережитом жителями этого дома, можно судить хотя бы по тому, что у двоих помутилось сознание.

   Между прочим, сошла с ума женщина.

   Был налет чеченцев.

   Выстрелы, истерические крики юных девушек, грубая ругань, угрозы смертью.

   - Вы губите Росою... давайте десять... сто тысяч... белье давайте - наливку... девок...

   Женщина была средних лет, с высшим образованием, муж ее известен в городе, как один из виднейших общественных деятелей.

   Она выбежала во двор.

   С горящими глазами, пеной у рта, разметавшимися волосами, произнося непонятные звуки, она стала бешено отплясывать перед солдатами.

   Тем это пришлось по вкусу.

   Они ей хлопали от удовольствия.

   Кричали:

   - А ну, еще... жарь... ай да танцорка!

   Это, однако, не помешало им потом снять с ее плеч теплую кофту и угостить нагайками при общем хохоте верховых и пеших.

   ...А соседи-христиане в это время мечтательно разглядывали небо...

   224

   Наш дом, - рассказывает одна из пострадавших, - хорошо выкрашенный, с изящно оштукатуренным фасадом, не избег участи и всех прочих домов с густым еврейским населением этого района.

   ...Плач, рыдания, вопли...

   Стоголосый вой отчаяния и жути смерти перемешивался с треском разбиваемых дверей, мебели, циничными выкриками, отдельными выстрелами. Партия громил и разбойников сменялась другой, все в военной форме, все с одинаковой программой действий с теми же зазубренными фразами о кипятке, бомбах, приказе резать жидов, с неминуемыми грабежами, насилиями, угрозами, избиениями.

   В среду 2-го октября многие квартиры были уже основательно разгромлены, много мебели превращено в щепки, многие вчерашние богачи оголели до нижнего белья. Но все это мне кажется ничтожной мелочью в сравнении с тем, что предстояло пережить нам впоследствии.

   Было часов 8 вечера.

   Тьма.

   К дому подкатил автомобиль.

   В нем помещалось человек 15 военных.

   Ворота и двери парадных подъездов уже давно были выломаны и разбиты, так что автомобиль беспрепятственно въехал во двор. Военные, среди которых, судя по погонам, было несколько офицеров, рассеялись по еврейским квартирам.

   Начался обычный грабеж.

   Угрозы... выстрелы.

   Недолго пришлось этой группе работать в нашем доме, уже не над чем было.

   Собрались уходить

   Один из солдат обратился к офицеру, руководившему всей этой операцией.

   - Убивать нужно?

   Последовал лаконический ответ:

   - Обойдемся без того.

   Но, о чем-то подумав, офицер прибавил:

   - Подождите, сейчас двинем.

   Он указал солдатам на двух молодых девушек.

   - Посадить их в автомобиль.

   Бросились матери на помощь.

   Но не помогали их слезы.

   225

    

   Не тронули мольбы бившихся у ног разбойников девушек. Приказ офицера в русской военной форме царских времен был приведен в исполнение.

   Девушек увезли.

   На следующий день в конце Жилянской улицы был найден изуродованный до неузнаваемости труп одной из девушек.

   Нос был совершенно отрезан.

   На всем теле масса рубцов от шашек, на некоторых мускулах - следы человеческих зубов.

   ...Вернулась вторая...

   Со страшно изменившимся, побледневшим, исцарапанным лицом... состарившаяся, сутулая... угрюмо молчаливая, с опущенным мутным взглядом поблекших очей. О том, что с нею произошло, каким образом она вырвалась, правда полуживой, из когтей зверей,- она не рассказывает, да и не хватает ни у кого жестокости ее о том расспрашивать.

   ...Лишь изредка выдают ее мрачную тайну нервные припадки...

    

   Фабрикант К. жил по Крещатику в доме N 25.

   Группа офицеров во главе со штабс-капитаном, в сопровождении нескольких солдат, явилась к К. с ордером от контрразведки на арест.

   Встретившая их сестра его заявила:

   - Брат мой болен.

   Один из офицеров ответил, что против болезни у них есть прекраснейшее средство!

   - 4 стены... и пуля.

   Фабрикант был взят.

   Его повезли с Крещатика на Фундуклеевскую улицу в помещение контрразведки. По дороге штабс-капитан говорил, что К. арестован по обвинению в коммунизме, и что из его квартиры стреляли в войска.

   К. пожал плечами.

   - Ведь я же фабрикант и капиталист, к тому же член партии народной свободы... я не могу сочувствовать коммунизму.

   Офицер улыбнулся.

   Когда же К. был уже приведен к дому, где помещается контрразведка, офицер совсем смягчился.

   - У вас есть свидетели?- спросил он.

   226

    

   - Какие?

   - Чтобы подтвердить вашу лояльность.

   - Сколько угодно, только отведите меня в мою контору.

   - Ну, идемте.

   К. был препровожден с Фундуклеевской на Пушкинскую, где помещалась его контора. Он тотчас же вызвал многих жильцов дома, хорошо его знающих, и те подтвердили его полную лояльность.

   Но господ офицеров это не удовлетворило.

   - Все это для нас не убедительно.

   - Так что же вы хотите?

   - Мы арестуем вас.

   Тотчас же К. был заперт в одной из комнат своей конторы, и к нему были приставлены 2 солдата. Все это время штабс-капитан суетился, кричал, распоряжался. В полном недоумении от всего происходящего, К., как коммерчески человек, начал уже смутно догадываться, к чему клонится вся эта упорная и неуклонная борьба с коммунизмом. Между тем, штабс-капитан, кончив свои хлопоты и распоряжения, всполошившие весь дом, вывел солдат из комнаты.

   И остался наедине с К.

   - Вы мне нравитесь, сударь,- обратился он к нему,- вы, я слышал, окончили Льежский Политехникум?

   - Да.

   - Вы инженер?

   - Да.

   Штабс-капитан сел и закурил.

   - Я тоже был в Льеже.

   Дальнейший разговор он продолжал по-французски.

   - Вент е сен миль,- закончил он.

   На этом и сошлись.

   Инженер и не пробовал торговаться.

   - Но здесь у меня нет этой суммы... и вообще ее у меня нет, придется искать.

   У офицера заискрились глаза.

   - Се клер,- засмеялся он,- поищем.

   Офицеры, теперь уже без солдат, вышли с К. за поисками суммы. Подошли к одному дому, К. зашел в квартиру. Штабс-капитан остался ждать у подъезда.

   К. вышел через несколько минут.

   - Вот удалось собрать только 20 000,-сказал он, вручая деньги.

   Штабс-капитан галантно раскланялся,

   - Итак, 5.000рублей за вами. Я зайду за ними завтра, часа в 3.

   Сделал под козырек.

   227

    

   - Оревуар.

   Назавтра в назначенный час он явился за деньгами. ...В городе в это время было уже объявлено об установившемся успокоении...

   Либерман - известный миллионер.

   Старик 65 лет, скупой, озлобленный, он жил в комнате по Мало-Васильковской улице. Там он скрывался в свое время от большевиков, а затем вообще от грабителей. Немногим, только в кругу близких, было известно местонахождение Либермана.

   4-го октября, перед вечером, в квартиру постучали.

   Потребовали немедленно открыть.

   Вошли 2 офицера и штатский, назвавший себя агентом розыска.

   - Что вам угодно? - спросила дочь Либермана, проживавшая вместе с ним.

   - Здесь живет Рабинович, он коммунист, мы пришли его арестовать.

   - Но здесь нет никакого Рабиновича, вы ошиблись.

   - Мы имеем точные сведения.

   - Если угодно, обыщите все помещение.

   Но пришедшие, не приступая даже к обыску, обратились к Либерману:

   - Потрудитесь следовать за нами.

   - Я? - всколыхнулся старик,- но я не Рабинович.

   - Мы это знаем.

   - Моя фамилия Либерман.

   - И это нам известно.

   - Куда же вы хотите вести меня?

   - В контрразведку.

   - Но я же... я крупный сахарозаводчик... я известен многим... к коммунистам я не имею и не могу иметь отношения. Я сидел в чрезвычайке... пострадал от большевиков...

   Офицеры только улыбались в ответ.

   - Вы жид... этого достаточно.

   Либерман был уведен.

   Все хлопоты близких и родных по розыску местонахождения уведенного, были тщетны. В контрразведке не удивились исчезновению Либермана, но рекомендовали обратиться в уголовный розыск.

   Там с улыбкой ответили:

   228

    

   - Здесь Либермана нет.

   Через 2 дня в Анатомическом театре был найден труп Либермана,- как выяснилось, он был убит на углу Фундуклеевской и Нестеровской улиц выстрелом в висок.

   В понедельник 7-го октября, когда уже казалось, что кровавые страсти в городе немного улеглись, и евреи, скрепя сердце, уязвленные вечным страхом, пугливо озираясь, стали показываться на улицах. Помощник контролера Комитета помощи пострадавшим от погромов, Бичуч, отправился на службу в канцелярию Комитета, помещавшуюся на Театральной площади в доме N 48. Работы в канцелярии было много, великое несчастье, поразившее город, требовало интенсивного напряженного труда.

   Бичуч работал до 3-х часов.

   После службы, захватив с собою пачку со счетами, он собрался уходить домой, как заместитель председателя предложил ему зайти к брату-врачу, состоящему на службе Комитета, и передать, чтобы на следующий день он зашел в Комитет.

   Но Бичуч заколебался.

   - Я боюсь ходить по улицам,- сказал он.

   - Но ведь вы живете в двух шагах, по Пушкинской.

   Бичуч все же просил освободить его.

   - Дело в том, что два дня тому назад я был у себя на квартире ограблен и чуть не убит, и потому как-то особенно напуган.

   Со службы он вышел вместе со своей невестой, молодой девушкой. На Рейтерской улице, уже недалеко от их квартиры, их обогнал извозчик с 3-мя военными. Судя по исправности и даже некоторому изяществу обмундирования их,- это были офицеры.

   Проезжая, они взглянули Бичучу в лицо.

   Тотчас остановили извозчика.

   Один из них сказал:

   - Жид, пойди сюда!

   Побледневший Бичуч подошел.

   - Садись,- приказал офицер.

   Забрав его с собою на извозчике, они уехали.

   Тщетно за ними бежала невеста.

   Истерически рыдая и убиваясь, она молила их отпустить жениха ее, но они только с злорадной усмешкой оглядывались.

   229

    

   Она молила прохожих о помощи.

   Обращалась к христианам.

   Безучастно проходили они мимо.

   А те, что заинтересовались необычным зрелищем, узнав, что речь идет о еврее, говорили с негодованием.

   - За жида заступаться?

   Отплевывались.

   А иные злобно говорили:

   - Так и следует.