Леонтьев Константин Николаевич - Передовые статьи "Варшавского дневника" 1880 года

  

  

   * Впервые: Варшавский Дневник. 1880. Вошли в состав ВРС (т.2.) и СС Т.7. Здесь по: КНЛ "Восток, Россия и Славянство". С. 218-261.

  

   ------------------------------------------

   Константин Леонтьев. Произведения: http://knleontiev.narod.ru/articles.htm

   ------------------------------------------

  

  

  

   В предыдущих статьях наших мы старались разъяснить, что мы понимаем под словами русский консерватизм, русское охранение[1]. Сегодня мы будем говорить о противоположном принципе так называемого либерализма.

   Мы говорим либерализм - просто, не прибавляя эпитета русский. Это преднамеренно и понятно.

   Все созидающее, все охраняющее то, что раз создано историей народа, имеет характер более или менее обособляющий, отличительный, противополагающий одну нацию другим... Все либеральное - бесцветно, общеразрушительно, бессодержательно в том смысле, что оно одинаково возможно везде.

   Английский прежний, аристократический конституционализм - консервативен, ибо он возможен только в Англии и обособлен; во всех других государствах этот самый созданный Англией вид консерватизма принимает разрушительный характер, ибо он демократизируется по условиям исторической почвы. Охранение в странах католических иное, чем в нациях православных; консерватизм турок не похож на охранение буддистов; но либерализм везде одинаково враждебен тем историческим началам, в дисциплине которых вырос тот или другой народ. Либерализм есть отрицание всякой крайности, даже и самой высокой, всякого стеснения, всякого стиля. Он везде один, везде одинаково отрицателен, везде одинаково разлагает нацию медленно и легально, но верно... И чем честнее либерализм, чем он искреннее, чем неподкупнее, - тем вреднее. С такими либералами, которые ищут лишь в "мутной воде рыбу ловить", сладить легко. Но что делать с людьми, искренно верующими в те "великие принципы 89 года", которые теперь распространились везде и признаются аксиомой социальной жизни?..

   Свобода! Освобождение!.. Но отчего и во имя чего? Во имя каких это новых созидающих, то есть стеснительных, принципов? Христианство, например, способствуя столь сильно расторжению стеснительных уз древнего гебраизма, римской государственности, эллинских преданий и обычаев, предлагало миру новую дисциплину, новые несравненно более суровые стеснения.

   Где подобные организующие (т. е. ограничивающие) задатки в современном космополитическом, равно всюду приложимом либерализме? Их нет, этих задатков!

   Свобода для свободы, habeas corpus и т. п., свобода делать все, кроме зла... Но что такое зло - разве это так уж ясно?..

   Законность?.. Но гражданский закон сам за собою не признает незыблемого характера религиозного догмата... Он меняется... И еще вопрос - лучше ли стали люди, выше, полнее ли прежнего с тех пор, как осторожное и "постепенное" выветривание и подмывание демократического прогресса разрушает все больше и больше великолепные здания религиозных и сословных государств?

   Или, может быть, люди, утратив некоторые старые доблести, стали при новых порядках гораздо счастливее прежнего?

   Нет! Они не стали ни лучше, ни умнее, ни счастливее!.. Они стали мельче, ничтожнее, бездарнее; ученее в массе, эта правда, но зато и глупее.

   Ибо глупо, например, так слепо верить, как верит нынче большинство людей, по-европейски воспитанных, в нечто невозможное, в конечное царство правды и блага на земле, в мещанский и рабочий, серый и безличный земной рай, освещенный электрическими солнцами и разговаривающий посредством телефонов от Камчатки до мыса Доброй Надежды... Глупо и стыдно, даже людям, уважающим реализм, верить в такую нереализуемую вещь, как счастие человечества, даже и приблизительное... Смешно служить такому идеалу, несообразному ни с опытом истории, ни даже со всеми законами и примерами естествознания. Органическая природа живет разнообразием, антагонизмом и борьбой; она в этом антагонизме обретает единство и гармонию, а не в плоском унисоне. Если история есть лишь самое высшее проявление органической жизни на земле, то и тогда разумный реалист не должен быть ни демократом, ни прогрессистом в нынешнем смысле. Нелепо, оставаясь реалистом в геологии, физике, ботанике, внезапно перерождаться, на пороге социологии, в утилитарного мечтателя. Смешно, отвергая всякую положительную, ограничивающую нас мистическую ортодоксию, считая всякую подобную веру уделом наивности или отсталости, поклоняться ортодоксии прогресса, кумиру поступательного движения...

   Нет никаких верных, научных данных на то, что это быстрое поступательное движение человечества, этот полет стремглав, без тормозов и парашютов, не есть безвозвратное падение в страшную бездну отчаяния...

   Можно, пожалуй (при некоторой ограниченности ума и при слабости общих познаний), верить сердцем в спасительность эмансипационного прогресса, охватившего человечество с конца прошлого века, и можно не верить в пользу этого либерального прогресса. Но мы спрашиваем: где научный, точный критериум, который давал бы нам вполне надежные основы для подобной утешительной веры?

   Их нет для темного и страшного грядущего; их нет и в настоящем.

   В настоящем - гражданская равноправность и всеобщая юридическая свобода хотя и чрезвычайно велики во всей Европе и в Америке, сравнительно с веками феодализма, религиозных стеснений и рабства, но действительного, ощутительного, субъективного, так сказать, благоденствия или счастия - "равенство и свобода" эти не дали никому.

   Явилось новое зло, распространились новые страдания, непредвиденные, нежданные, неизвестные, страшные. Все человечество тоскует; оно "скучает", как "скучала", по словам Ламартина, либеральная (и только либеральная), мирная Франция Людовика Филиппа и Гизо. Люди, по мере развития эмансипационного прогресса, становятся везде впечатлительнее, требовательнее; претензий в толпе больше, но удовлетворить всем этим претензиям еще не найдено средств и, вероятно, не найдется.

   В газетах и книгах всех стран мы беспрестанно видим слова: "благоденствие", "благо народа", "le bien-etre materiel et moral de l'humanite"...

   Но если не считать венцом блаженства быстроту сообщений, теплые вагоны, разные удобства и право, данное почти везде депутатам, мешать своим правительствам делать дело, то этого настоящего "bien-etre", выражающегося не во внешних только удобствах и не в одних правах на политическую болтовню, а во внутреннем более или менее сознательном довольстве судьбой, мы не видим нигде.

   Разрушив все старое, подкопавшись под все прежние верования, демократический либерализм не дал взамен ничего созидающего и прочного... Ибо хотя вечного на земле нет ничего, но существуют явления сравнительно очень прочные. Прочно же у людей именно то, что по существу своему противоречит демократической свободе и тому индивидуализму, который она обусловливает. Смесь страха и любви - вот чем должны жить человеческие общества, если они жить хотят... Смесь любви и страха в сердцах... священный ужас перед известными идеальными пределами; любящий страх перед некоторыми лицами; чувство искреннее, а не притворное только для политики; благоговение при виде даже одном иных вещественных предметов, при виде иконы, храма, утвари церковной...

   Вот что созидает нации, вот что их единит, ведет к победам, славе и могуществу, вот что задерживает их падение надолго далее и тогда, когда падение это вследствие развития демократического индивидуализма становится неотвратимым в более или менее далеком будущем...

   Но страха этого, страха вольного и принципиального не хотят либералы; они его считают несовместным с достоинством современного мещанина, и всякий, самый плачевный в своей демократической ограниченности, свободный швейцарский гражданин им кажется выше, чем Император Феодосии Великий, который в Милане не смел взойти в церковь, пока ему не разрешил этого святой Амвросий...

   Хорошо достоинство, которое поставило идеалом человечеству современного европейского труженика средней руки... и только!..

   Жалкий идеал!.. Жалкие люди... И чем искреннее, чем честнее, чем убежденнее, тем они хуже и вреднее в своей наивной умеренности, в своей тихо и кротко разрушительной "постепеновщине!". Их неловко карать, преследовать, казнить... Но в "легальной безопасности" своей они для будущего опаснее отъявленных злодеев, против которых у всякого государства есть меч, есть каторга, изгнание...

   Но что делать с невинными и честными разрушителями?.. Как их убедить?..

  

  

   Выстрел повивальной бабки Засулич был действительно роковым "выстрелом", как выразились тогда некоторые из органов петербургской печати (кажется, "Голос"). Он был сигналом поворота для многих; но поворот этот оказался противоположным тому, которого ожидали восхищенные поклонники преступницы, присвоившей себе право казнить заслуженных государственных деятелей. Борьба с тех пор стала открытой и беспощадной. Правительство было вынуждено, наконец, карать сурово отъявленных врагов государственного порядка. Испуганные либералы стали осторожнее, многие из них готовы даже считать себя консерваторами только потому, что они враги преступных крайностей. Но (увы!) идеал их все тот же - идеал "постепенного" прогресса, т. е. легального шествия к невозможному царству блага и всеобщей правды на земле... Зло так же присуще нравственной природе человека, как боль и страдания его телу. Но вера либералов и мирных прогрессистов слепа. Иные из них, например, думают, что все было бы хорошо, если б у нас, как везде, была конституция: как будто бы в других странах конституция сделала людей добрее, умнее, честнее, здоровее и сытее!.. Другие жалуются на биржевую игру, на взятки в новой современной форме, на ошибки администрации, на бездеятельность того или другого земства, на "непроизводительные" затраты... на грубое господство денег... На что только не жалуются у нас люди!.. Но скажите этим "мирным" друзьям свободы и равенства, что все эти явления, возмущающие их "легальные" и европейские сердца, суть не что иное, как плоды того "общечеловеческого эмансипационного" прогресса, который они чтут столь ребячески и слепо, - они засмеются над вами или вознегодуют на вас. Они скажут: "Движение назад невозможно"... и успокоятся опять на том же, допуская, пожалуй, казни и всякие карательные меры против явных анархистов и убийц и вместе с тем продолжая бессознательно приготовлять почву будущего для их преступных действий. Подобного рода люди (а их, к несчастью, великое множество везде в наше время) похожи на дурно обученных или недобросовестных врачей, которые прижигают, режут и вообще лечат одними наружными средствами, не заботясь о внутреннем худосочии, производящем ужасающие язвы...

   Наставники юношества, профессора и педагоги продолжают, вероятно, по-прежнему, как ни в чем не бывало, и без необходимых оговорок, колеблющих доверие к самим основам человеческой науки, толковать ученикам об этих вещественных атомах, которых в сущности вовсе нет и быть не может, и с ранних пор парализуют метафизический полет молодого ума этою проповедью ложной атомистической теории. Ибо стоит только юноше сказать себе: "Я не знаю, что такое вещество, и никогда не узнаю здесь на земле", чтобы шаг за шагом, от сомнения в твердости и точности всех научных основ он бы скоро дошел до веры в дух, от веры в дух до веры в личного Бога, от веры в личного Бога до искания форм сношения с Ним, до положительной религии; от положительной религии до живого патриотизма, до "страха Божия", до любви к предержащим властям; ибо истинное христианство учит, что какова бы ни была, по личным немощам своим, земная иерархия, она есть отражение небесной. "И ангелы не равны между собою", - говорит Церковь... Но атомистическая теория вещества, предлагаемая не в виде только необходимой для реальных наук метафизической уловки, а в виде чего-то ясного и незыблемого, спускает надолго, если не навсегда, перед мысленными очами молодого человека точно какую-то завесу, какую-то грубую ткань из маленьких черных точек, за которой он уже ничего далее не видит!

   Конечно, материализм общего миросозерцания вовсе не должен бы влечь за собою неизбежно либеральных и прогрессивных воззрений на социальную жизнь. Прямой и ясной логической связи нет между верою в Бюхнера и верою в исправимость и счастье человечества, между поклонением одной материи и желанием поставить всех людей в одинаковое положение умеренного и равноправного благополучия. Были материалисты, которые ненавидели демократический прогресс и презирали его прозаические надежды. Но это были почти всегда люди высокого, изящного ума и обширных познаний, люди, до которых очень далеко не только большинству учащихся, но и многим из ученых (но вовсе не особенно умных) наставников их...

   Прямой и положительной, логической нити нет, сказали мы, между материализмом и верою в прогресс; но есть (именно вследствие слабости и несвязности мысли у большинства людей) между ними какое-то историческое совпадение. Излишнее поклонение реальной науке влечет за собою чрезмерные надежды на всемогущество человеческого разума; а если разум всесилен, то отчего же бы ему не довести людей на земле до возможного совершенства и счастия? Надо только, если не вдруг и не насилием, то постепенно, устранить все препятствия. Не надо штурма! Штурм не расчетлив, он пробуждает уснувшую реакцию, а нужен тихий, медленный, но верный подкоп.

   Эгалитарная монархия лучше сословной, конституционное государство лучше абсолютного (где "живая воля, живая душа", по прекрасной мысли Гоголя, стоит выше деревянного закона)... К тому же большинство везде не мыслит, а движется лишь каким-то смутным подобием мысли. Всякая идея тогда только и господствует, тогда только именно и правит событиями, когда она перешла почти в инстинкт.

   Умеренный либерализм оттого так и силен в XIX веке, что большинство либеральничает так же полусознательно, как мужик полусознательно крестится и держит посты.

   Но ни сила, ни успех - вовсе еще не искомая истина и вовсе не благо. И холера - сила, и адвокаты революционного стиля имеют у нас блестящий успех!.. Но ни в азиатской холере, ни в европейских речах каких-нибудь Александровых мы не обязаны видеть ни блага, ни искомой истины.

   "Так думает большинство"... Но большинство есть не что иное, как "собирательная бездарность", сказал прекрасно Дж. Ст. Милль, почитаемый сам за прогрессиста.

   Еще одно обычное изречение этих умеренных людей: "Мы против всяких крайностей, против всякого насилия, сверху ли оно или снизу"...

   Если это ваш личный темперамент, ваша кротость, ваша доброта, - мы готовы чтить эти прекрасные личные свойства; но не возводите, ради Бога, потребностей вашего сердца в государственный и общественный принцип.

   Государство обязано всегда быть грозным, иногда жестоким и безжалостным, потому что общество всегда и везде слишком подвижно, бедно мыслью и слишком страстно...

   Вы возразите: "Что ж!.. Мы не мешаем карать и казнить нарушителей закона и порядка. Дайте нам только в частном покое и мирном труде постепенно готовить будущее царство разума и правды"...

   Готовьте! Готовьте, честные граждане, готовьте будущее! Учите детей ваших роптать на власти, учите их тому, что прежде всего надо быть каким-то "честным человеком", а религию, например, может иметь всякий свою... Учите их не любить никаких крайностей, учите набожность звать ханжеством, возмущаться религиозным фанатизмом, преданность службе царской и почтение к начальству считать низкопоклонством... Пренебрегайте "en principe" чинами, орденами... В земских собраниях играйте в легкую, но все-таки оставляющую следы свои на делах оппозицию...

   Готовьте, готовьте будущее! Рассылайте поскорей по народным школам анатомические атласы, чтобы крестьянские дети, эти граждане прекрасного грядущего, узнали бы скорей, что души у человека нет нигде, а все одни нервы и нервы... (а если всё нервы - то зачем идти на исповедь и слушаться станового?)... Беспокойтесь прежде всего о том, чтобы простолюдин не думал, что "земля на трех китах стоит"... Это ведь такое преступление, такое несчастие, что мужик на вас еще не совсем похож!.. Спешите, спешите скорее снять с него его яркую и живописную рубашку и наденьте на него траурную, мрачную блузу или серую жакетку европейского "уврие"...

   В судах по-прежнему старайтесь вести эту наглядную и иллюстрированную "пропаганду свободы". Мировые судьи! сажайте в тюрьмы хозяек, обруганных горничными, как вы сделали с г-жою Энкен... Защитники юношей в политических процессах! продолжайте говорить, что русским молодым людям можно потому простить нигилистические заговоры, демонстрации и бунты, что у них нет другой героической поэзии... (как будто не было и нет героической поэзии в наших кавказских битвах, в 12-м году, и теперь, в Туркестане и Болгарии, под царскими знаменами?!)...

   Литераторы! пишите, пишите, пишите больше... и все в том же духе! Продолжайте, русские граждане, ваш труд "легального, постепенного и мирного разрушения"...

   И что вам за дело до будущего?.. На ваш век, быть может, хватит еще одного либерализма, чтоб не впасть в те резкие крайности прогресса и реакции, которых вы так боитесь...

   Apres vous le deluge!...

   Повторяем еще: если вы наивны, то вы жалкие люди, глупые люди, презренные люди! Если же вы лукавы, та вы гораздо вреднее и преступнее тех, которых вы сами теперь с испуга соглашаетесь казнить...

   Тонкий, медленный, неотразимый яд страшнее железа и огня!

  

   Религия - краеугольный камень охранения

  

   Варшава, 11 января.

   Религия, преобладающая в каком-нибудь народе, вот краеугольный камень охранения прочного и действительного. Когда веришь, тогда знаешь, во имя чего стесняешься и для чего (быть может, и с невольным ропотом нередко, но без гордого и явного протеста) переносишь лишения и страдания...

   Вообразим себе, что все миллионы людей беднейшего класса, составляющего большинство во всех государствах, отказались от религиозных преданий, в которых темные толпы их предков прожили века; вообразим себе, что все без исключения подданные какой-нибудь державы говорят о "правах человека", о "равенстве и свободе", о "достоинстве", о том, что земля обращается около солнца в 365 дней и столько-то секунд... еще о том, что есть, положим, какой-то Бог (un Dieu des bonnes gens! - как пел Беранже), а подати все-таки велики при этом и т. д.

   Желали бы мы знать, какие принципы могут противопоставить грозным требованиям подобной, "цивилизованной по-нынешнему" толпы те охранители, которых обыкновенно зовут умеренными либералами?..

   Консерватизм чисто экономический, так сказать, лишенный религиозного оправдания, в нравственной немощи своей, может отвечать на требования анархистов только одним насилием, картечью и штыком... Мы это и видим давно в истинно передовой стране Запада, во Франции.

   Там давно уже нет никакого общеидеального принципа, вознесенного над всею нацией... там периодически, лет через 15-20, возобновляется борьба между капиталом и трудом, и капитал еще недавно, в образе Тьера и рукой Мак-Магона, победил восстание недовольного труда. Мы признаемся откровенно, что не можем даже и притвориться сочувствующими той или другой стороне. Для нас одинаково чужды и даже отвратительны обе стороны - и свирепый коммунар, сжигающий тюильрийские сокровища, и неверующий охранитель капитала, республиканец-лавочник, одинаково враждебный и Церкви своей, и монарху, и народу... Мы не понимаем даже вовсе того психического процесса, под влиянием которого действуют эти люди прогресса, - либерального только снизу вверх... Этот психический процесс нам чужд и ненавистен до фанатизма... Из целой французской нации, столь жестоко пострадавшей в последнюю войну, в нас возбуждал несколько более сожаления только сам пожилой, больной и низверженный император, излюбленный избранник этой самой ползавшей перед ним буржуазии, которая во дни унижения и заслуженного позора своего срывала на прежнем кумире своем досаду своей собственной пустоты!.. Мы не понимаем ни жалких слез, пролитых в кабинете Бисмарка на днях перешедшим в вечность, отвратительным Жюль Фавром; нас не трогают патриотические хлопоты старого Тьера; мы постичь не можем "дурной вкус" либеральной Франции, предпочитающей теперь Гамбетту и Греви родовым своим королям и избранным цезарям...

   Александровы, Греви или Гамбетты (это ведь все равно) хороши на своем месте, когда нам нужно выиграть процесс... И только!.. Мало ли кто мне нужен, - но как я, русский человек, могу понять, скажите, что сапожнику повиноваться легче, чем жрецу или воину, жрецом благословенному?..

   "Но это ведь Франция, безумная Франция! Что нам за дело до внутренних порядков Франции"!.. Не правда ли?.. "У нас есть Верховная Власть, - вы скажете, - мы чтим ее глубоко, мы повинуемся ее помощникам и слугам, мы везде, в речах, в статьях только и говорим о единении у нас Царя и Его народа".

   "О! да не возглаголят уста мои дел человеческих"... Вопрос не в том, что вы говорите и даже чувствуете (особенно теперь, когда грозные генералы и энергические полицеймейстеры понадобились вам для защиты ваших денег и очагов семейных); вопрос гораздо глубже. Вопрос в великих исторических течениях века.

   Давно было сказано и признано всеми, что Франция - передовая страна... Передовая - это не значит лучшая; в наше время это, напротив, значит - худшая... Идти скоро, идти вперед - не значит непременно к высшему и лучшему... Идти все вперед и все быстрее можно к старости и смерти, к бездне. Даже несомненное, улучшение некоторых сторон быта и нередко самой нравственности не спасает государство от гибели... Дисциплина национальных нравов для обществ спасительнее самых привлекательных качеств общечеловеческой нравственности...

   Многие думают, например, что в последние века Рима господствовали только жестокость, сладострастная роскошь и разврат. Но это ошибка... Рядом с этими пороками распространялось христианство, в течение нескольких веков, в среде тех же римских граждан... Христиане не выселялись никуда, не выделялись из остальной массы римлян; они принимали, несмотря на временные гонения, участие во всех явлениях общественной, семейной и государственной жизни... они должны были вносить во всё свои более высокие, более добрые, идеальные вкусы и понятия... они влияли в семьях на самих язычников. Но, увеличивая, по всем вероятиям, в римской среде количество добрых чувств и высоких поступков, они все-таки более, нежели кто-либо, своею общечеловеческою нравственностью ускоряли расторжение уз собственно римской дисциплины... Дисциплина же христианская укоренилась впоследствии на берегах византийского Босфора...

   Итак, говорим мы, даже и действительное улучшение некоторых сторон человеческой жизни и самой человеческой души - не обусловливает непременно пользу общества и крепость государства. Греви, может быть, и честнее Наполеона I, но положение Франции было бы теперь иное, если бы она, уже изнуренная демократизацией, могла бы произвести что-либо великое, подобное Наполеону...

   Но в новейших движениях века мы не видим даже и нравственного несомненного улучшения... Оно и понятно. Если Божественная истина Откровения не могла (и не претендовала, заметим, никогда) уничтожить зло и безнравственность на этой земле, а только обещала этот рай под новым иным небом, то что же могут существенного сделать все бедные Жюль Симоны, Вирховы, Шульце-Деличи, все эти люди, которые, по выражению одного западного писателя, носятся всюду с какою-то "marotte humanitaire de peu de consequence"...

   Самые даровитые и влиятельные из этих людей должны считать за счастие, если они, в мире нравственных страданий и экономических невзгод, достигают на короткое время того результата, которого достигает в мире болезней медицина. По словам Пирогова, "самые хорошие врачи едва-едва колеблят среднюю цифру смертности"!

   Итак, что же? Где же Франция? И зачем явилась на миг эта страна, так плачевно упавшая в течение какого-нибудь полувека с непрочных, но пышных и величавых подмосток эгалитарного цезаризма в смиренные объятия почтенного Греви?![2]

   Нет! Не на миг перед мысленными очами нашими должна являться эта обреченная на гибельную передовую роль европейская нация! Россия должна глядеть на нее пристально: оттуда скоро польются, может быть, снова потоки грязи и петролея...

   Франция - это исторический "центр Европы"... Ее первый король (Хлодовик) решил мечом борьбу арианства с Православием в пользу последнего. Ее император (Карл Великий) создал окончательно папизм и отделил католичество раз навсегда от византизма... Французские рыцари впереди всех других шли на защиту Гроба Господня... Победа монархии над феодальностью дворянства была во Франции одержана скорее и решительнее. Новый быт, новые моды и обычаи нигде не нашли себе такого изящного и заразительного выражения, как при дворах французских королей... В нетерпеливой Франции впервые свершилась революция во имя тех самых "прав человека", о которых в других странах тогда только немногие думали... В этой же Франции раньше и яснее, чем в Англии, Германии, Италии, обнаружились печальные плоды восторженных порывов вооруженной либеральности, обнаружилась та истина, что вслед за падением сословного строя должно воцариться господство денег и мелкой учености, грубая плутократия и болезненная, робкая грамматократия... И в этой же стране впервые явилось как реакция противу господства либеральной и оппозиционной плутократии учение экономического равенства, учение вначале мечтательное и кроткое, а позднее взявшее в руки ружье, динамит и револьвер...

   То, что мы пишем, вовсе не ново. Все это очень старо; все это гораздо и пространнее, и лучше нашего было сказано все в той же передовой Франции отчасти мыслителями крайней левой стороны, отчасти защитниками феодальных порядков и церкви. Жозеф де Местр и Прудон одинаково победоносно доказывали всю несостоятельность умеренного либерализма, всю его недостаточность и все ничтожество мещанских конституций. Но все это забыто: в России теперь как бы некогда и некому мыслить серьезно и внимательно читать...

   А кто мыслит читая и читает с размышлением, тот молчит где-нибудь в своей деревне или в московском доме, пожимая плечами...

   Итак, что ж делать?.. Неужели все погибло! Франция - "центр Европы"!.. Париж - столица мира!..

   Все сделают позднее то же, что и Франция... Во что же верить?.. Чего ждать?.. Предаться роковому течению?..

   Нет! Нет! Тысяча раз нет!.. Если бы мы не верили в возможность основных изменений в русских понятиях, и мы бы молчали...

   Мы верим, мы имеем смелость верить, что Россия еще может отстраниться от западноевропейского русла...

   Мы еще верим в силу русского охранения и в свежесть русского ума!

   Неужели этот ум не постигнет, наконец, что Европе более не в чем завидовать; что ложь дальнейшего демократического и либерального прогресса уже слишком груба... что идея этого прогресса ненаучна, что идеал его неизящен и невысок, ибо всеобщее равенство и всеобщая равноправность убийственны для разнообразного развития духа и свойств людских...

   Неужели мы не поймем, наконец, что афонский монах или набожный московский купец, которые говорят: Бога бойтеся, Царя чтите, и при слухе о надеждах прогресса, с удивлением и неверием пожимают плечами, гораздо даже более - реалисты, гораздо ближе к реальной истине, чем те европейцы, которые какой-то свободой без страха хотят дисциплинировать государства...

   Берегитесь! Близок страшный час... Откуда может начаться пожар в Европе, мы не знаем, но пламя таится под пеплом.

   Нам нужно заранее закалить наши силы терпением и любовью к предержащим властям за то уже только, что они Власть, той любовью, которая дается страхом Божиим и верой...

   "Начало премудрости есть страх Божий, плод же его любы"...

   Поменьше о "достоинстве человека европейца", ради Бога! Поменьше о благе всего человечества... Поменьше о постепенности даже... Поменьше и о той любви без страха, того христианства a l'eau de rose, которым иные простодушно морочат и себя, и нас...

   Нет! Христианство есть одно, настоящее... Это Христианство - монахов и мужиков, просвирен и прежних набожных дворян.

   Это великое учение, для личной жизни сердца столь идеальное (столь нежное даже!), для сдерживания людских масс железной рукавицей столь практическое и верное, - это учение не виновато, что формы его огрубели в руках людей простых... Не Истина виной тому, что более образованные люди почти все забыли эту Истину в погоне за миражом прогресса.

   Религия в общественной жизни подобна сердцу в организме животном. Это primum vivens, ultimum moriens нации.

   Пока религия жива, все еще можно изменить и все спасти, ибо у нее на все есть ответы и на все утешения. А где нет утешений, там есть кара и принуждение, оправданные не притворными фразами "горькой необходимости" и т. п., а правом Божественным, вполне согласным с законами вещественной природы, ненавидящей равенство!

  

  

   Варшава, 12 января.

   Во всех русских газетах печатаются теперь известия о различных приготовлениях к празднованию двадцатипятилетия Царствования Государя Императора. На земских собраниях и всюду совещаются о том, каким добрым делом и в какой форме ознаменовать годовщину вступления на Престол Монарха, под державой Которого совершилось в России столько знаменательных событий и так много глубоких перемен.

   Русское общество заранее готовится выразить горячую признательность свою человеколюбивому Царю, с такой славой правящему нами уже четверть века и с такой неуклонной энергией идущему во главе йарода Своего по пути его исторических судеб...

   Как истинные верноподданные, и мы с благоговейной радостью внимаем в "преддверии" великого дня еще не возросшему до восторженных и ликующих криков смутному гулу и почтительному шепоту многомиллионных русских голосов...

   Но уму нашему представляется один печальный вопрос... Мы радуемся, мы готовим народный триумф Государю... Но Он?.. Он радуется ли на нас?.. Не сокрушено ли Его сердце при мысли об этом неблагодарном "обществе", сумевшем извлечь почти одно лишь зло из Его великодушных начинаний!..

   Мы рабы лукавые и неблагодарные...

   Мужик наш, освобожденный Государем от вековых условий необходимого в свое время крепостного права, мужик адресов не пишет, альбомов не заказывает, праздников "государственных" и "национальных" не празднует... он повинуется не только с виду, но и по идее.

   Он молится в церкви за Царя и Его Семью. Он не играет в мелкую оппозицию, он не "либеральничает", не суется судить и рядить обо всем...

   Он благодарен - и молится...

   Он, по прекрасному выражению нашего великого романиста Л. Толстого, говорит и верит, что "Александр Николаевич всех нас обдумывает"!

   Мужик, монах, купец старого духа - вот истинно-русские граждане, а не мы.,.. Мы - европейцы, мы - прогрессисты, мы,

   может быть, прекрасные люди; многие из нас, конечно, в личном отношении, в смысле общечеловеческой нравственности, лучше и выше грубого простолюдина нашего; но вполне ли мы русские по идеалу, по особенностям мировоззрения нашего?

   И чем бы мы были, и что бы мы в силах были свершить, если бы эти миллионы "серых и возвышенно-темных людей" не тормозили бы благотворно наш неудержимый и бессмысленный полет?..

   Что сделали мы из реформ, столь великодушно нам данных?.. Какой дух внесли мы в те новые и более прежнего просторные формы, которые даны теперь русской жизни?..

   Что мы делали в эти двадцать пять лет в судах, в администрации, в училищах, в печати? Что мы писали, что мы говорили, что мы думали? До чего мы довели молодое поколение нашим потворством, нашей слабостью, отсутствием в нас самих правил и ума?.. Нашими выдумками, наконец, что какой-то регресс невозможен...

   А разобрал ли кто-нибудь внимательно и с твердостью здравого ума, что такое регресс и прогресс? Не просто ли это - свет и тень, жар и холод; только правая колея бегущей колесницы и левая... Почему же только левая колея всегда хороша? Почему на нее всегда должна склоняться эта колесница народной жизни?.. Почему жаре не смениться прохладой и почему не спустить немного сторы, когда нервы начинают раздражаться от несвоевременной и нездоровой яркости какого-нибудь (быть может, и ложного, слишком искусственного) света?..

   А кто сказал, какой такой мыслитель раз навсегда догматически решил, что настоящий государственный прогресс всегда должен быть либерального или эмансипационного свойства? Все в свое время хорошо. Постепенное закрепощение народа нашего было в свое время спасительным прогрессом. Уничтожение вечевых вольностей и удельной независимости было прогрессом; тот особого рода демократический феодализм выслуги, который утвердил у нас Петр I, еще более дисциплинировал Русь, и при всех недостатках этой отчасти искусственной системы, только после ее утверждения, Держава наша стала той исполинскою Державой, которой мы сыны. И далее: искусство и мысль стали у нас возможны только тогда, когда Екатерина еще более усилила у нас неравенство легальным возвышением дворянства над остальным народом... Неужели не назвать своего рода прогрессом такие условия русской жизни, при которых возможна стала преемственность Державина, Карамзина, Жуковского и Пушкина? Мыслью своей (не европейской) мы, правда, были очень бедны и тогда, весьма небогаты и теперь, несмотря на многоречие печати; но, по крайней мере, явилось свое искусство... а искусство у народа это именно то, что переживает в вечной славе его самого... Для того, кто не считает блаженство и абсолютную правду назначением человечества на земле, нет ничего ужасного в мысли, что миллионы русских людей должны были прожить целые века под давлением трех атмосфер - чиновничьей, помещичьей и церковной, хотя бы для того, чтобы Пушкин мог написать Онегина и Годунова, чтобы построился Кремль и его соборы, чтобы Суворов и Кутузов могли одержать свои Национальные победы... Ибо слава (французская gloire - не правда ли, друзья? О, как вы нынче боитесь иных слов и не боитесь самых дурных дел, интеллигентные соотчичи мои!).., ибо военная слава.., да, военная слава Царства и народа, его искусство и поэзия - факты; это реальные явления действительной природы; это цели достижимые и, вместе с тем, высокие. А то безбожно-праведное и плоско-блаженное человечество, к которому вы исподволь и с разными современными ужимками хотите стремиться, такое человечество было бы гадко, если бы оно было возможно...

   Всему своя пора, - сказали мы. Ударил и час освобождения! Государю было угодно даровать народу иные права. По основному закону нашей Империи, по существенному духу нации нашей законно и хорошо все то, что исходит от Верховной Власти. Законно было закрепощение; законно и хорошо было разделение народа на сословия (или "состояния"); все было хорошо в свое время - и старые, закрытые суды, и телесное наказание. Законно и хорошо уничтожение всего этого, не столько по существу, сколько потому, что Верховной Власти было так угодно... Мы так думаем и не считаем того настоящим русским, кто не умеет так думать, хотя бы он был и самый честный, и самый полезный с виду в делах своих человек...

   Но если так, если Воля Монаршая священна во всех случаях, даже и в тех, когда "десница Божия отяготеет на нас", как при

   Грозном Иване, то что же сказать об этой самой воле теперь, когда она проявлялась лишь в желаниях облегчить во всем наши исторические узы... Когда к святыне закона присовокупилось в этой Воле столь искреннее личное человеколюбие?..

   Сказать надо вот что: Правительство русское в течение целой четверти века сделало все то добро, которое было в силах человеческими средствами сделать. Простой народ русский, при всех личных пороках своих, при всей своей грубости в личных делах, исполненный великого государственного такта, показал себя достойным реформ; но интеллигентное русское общество, развращенное донельзя европейскими современными предрассудками, каким-то оппозиционным ухарством и либеральным фразерством, извлекло из всех даров правительства, почти на всех поприщах, больше вреда, чем блага.

   Покаемся ли мы, наконец, хотя ко дню великого народного торжества, и не решимся ли мы просить могучего Отца, чтобы впредь Он держал бы нас грознее?..

   Великий и необходимый, своевременный опыт сделан... Но мы вряд ли оказались достойными той доли свободы, которая нам была дана!

   Довольно же народной колеснице уклоняться все влево и влево!..

  

  

   Варшава, 19 января

   Все русские газеты, без исключения, в последнее время были заняты полемикой по поводу оскорблений, нанесенных друг другу печатно двумя русскими романистами: Иваном Тургеневым и Болеславом Маркевичем. Ход дела, мы полагаем, известен... Г. Маркевич напечатал в "Московских ведомостях" письмо, под псевдонимом Иногороднего Обывателя. Письмо это обличало г. Тургенева в потворстве "нигилизму" за то, что он за границей исправил и опубликовал записки одного молодого человека, сидевшего где-то в тюрьме за политическую неблагонадежность. Раздосадованный г. Тургенев на гражданское обвинение отвечал личностями; назвал совсем некстати своего противника "низкопоклонником" и начал делать какие-то "намеки тонкие на то, чего не ведает никто" и не обязан ведать, когда дело идет лишь о политических тенденциях того или другого писателя.

   Все газеты вмешались в эту распрю. Г. Катков вступился за своего сотрудника; он прекрасно различил в своей апологии политический вопрос от личного и доказал, что Тургенев, нападая на Маркевича известным образом, поступил весьма неблаговидно.

   Г. Маркевич, кроме того, напечатал старое и дружеское письмо Тургенева (60-х годов), в котором этот последний благодарит г. Маркевича горячо за помощь и поддержку, оказанную ему, "когда черепица упала ему, Тургеневу, на голову..." т. е. когда его обвинили в сочувствиях Герцену. В этом письме г. Тургенев между прочим называет себя "монархистом" и т. д.

   Большая часть наших газет на стороне Тургенева; в одной зовут Каткова "вечным доносчиком"; в другой говорят, что в "седины г. Тургенева" бросают грязью... Находят поведение г. Маркевича "бесчестным"... Новая петербургская газета "Страна" (издаваемая г. Леонидом Полонским) первая взяла на себя ответственность "сорвать маску" псевдонима с Иногороднего Обывателя "Московских ведомостей" и назвала автора по имени, курсивом: Болеслав Маркевич... Даже провинциальная газета, тифлисский "Обзор", и та защищает Тургенева, и та называет г. Каткова все тем же доносчиком...

   Хотим и мы сказать несколько слов об этом деле...

   Желательно бы прежде всего понять, как это можно называть доносом открытое, печатное обвинение человека в чем-нибудь таком, что нам кажется вредным для общества? Под словом "донос" мы в разговорном языке привыкли подразумевать поступок несколько тайный и низкий, и даже с оттенком более или менее личного расчета... Что же тут общего с теми открытыми и смелыми печатными обвинениями в "неблагонадежности" того или другого лица, в гражданской недопустимости того или другого действия? Со стороны сотрудника, присылающего в газету этот "донос", расчет может быть один - построчная плата... Почему же не взять деньги за письма или статьи? Газет либеральных, не "доносящих", так сказать, у нас гораздо ведь больше, чем тех, которые стоят за "порядок" и строгости!

   Со стороны редактора у нас теперь расчета тоже большого быть не может в избрании крайней правой стороны.

   Еще такая авторитетная газета, как "Московские ведомости", может пользоваться успехом благодаря имени редактора. Но мы видим, какая судьба постигает у нас все новые органы, так называемого охранительного или, пожалуй, хоть сколько-нибудь реакционного направления... Какая судьба постигла "Русский мир" первоначальной редакции Черняева и Фадеева? Как идут дела (интересно бы знать!) новой московской газеты "Восток"?.. Мы не слышим о ней большого шума... Статистика одной известной нам губернии (конечно, не математически точная) показывает, что и "Московские ведомости" читаются и выписываются больше купечеством, а дворянство вообще предпочитает газеты иного, менее определенного оттенка... Посчастливится ли "Берегу" г-на Цитовича больше других - мы этого не знаем, хотя и желаем ему всей душой успеха...

   Итак, если мало расчета в наше время являться в печати "обскурантом", "реакционером" и даже самым скромным консерватором, то чему же приписать выбор подобной роли, как не искренности убеждений? Человеку "претят" просто некоторые явления современной жизни и он, отвращаясь от них, с усердием и радостью отыскивает в этой же современной нам жизни явления противоположные, остатки прежних форм, тени обычаев, принципы, которыми руководилось прежде большинство и руководствуются, к счастью, еще и теперь иные люди...

   За что же выражение убеждений звать доносом? Почему ж не обличением? Или это слово обличение годится только против генерала, поступившего самоуправно, против отца, посекшего ребенка, против монаха, который в простоте сердечной напился пьян, как русский человек?.. Если директриса института назвала дерзкую девчонку "дерзкой девчонкой" и если я об этом напечатаю, то это будет правдивое обличение. А если я напечатаю, что в таком-то училище учитель, например, беспрестанно показывает и объясняет детям невинные зоологические таблицы, на которых инфузории перерождаются, с едва заметной постепенностью, в обезьяну и человека, то такая моя корреспонденция будет уже не честное обличение, а низкий донос... Почему же это так? За что?

   Не низостью, не доносом надо бы называть подобные дела, а уж скорее печальным дон-кихотством, за которое не всегда будут признательны даже и те, кого вы защищаете!..

   Так случилось и в истории Маркевича с Тургеневым... Г. Марковичу (как видно из его романов) многое не нравится в современной жизни. Он, вероятно, и сам знает, что возвратиться вполне к прежнему и нельзя, и не нужно, ибо крайности нашего времени отчасти вызваны были крайностями другого порядка. Он знает, конечно, что противу потока прямо плыть нельзя; но он, и как художник, и как гражданин, имеет право указывать в романах своих на то, что еще не совсем погибло и что желательно было бы сохранить (ибо сохранять надолго можно многое; на это есть примеры); и в статьях и письмах своих он не может (если у него есть убеждение) не "обличать" всего того, что может ускорить гибель тех остатков старины, которые ему кажутся изящными, благородными или полезными. Очень может быть, что при прежних порядках, многое из этой же самой старины было тому же автору не по сердцу. Например, некоторые страницы в "Записках охотника" и в особенности повести "Муму" и "Постоялый двор" были написаны г. Тургеневым против крепостного права. Г. Маркевич (как видно опять-таки отчасти из романов его - "Марина из Алого Рога" и еще более "Двадцать пять