Розанов Василий Васильевич - Письма к Э.Ф.Голлербаху

- готовит, я сел за табак. Причина: я в III кл. гимназии прочел: "Утилитарианизм" Д. С. Милля. И с тех пор: "какова цель человеческой жизни" - стало предметом моей мысли. "Так важно". "1-й философский вопрос". "Как не знать человеку, зачем он живет?". Etc., etc. Читал Бэнтама и - Мальцева ⁸³: "Нравственная философия утилитаризма". Но все положило во мне уже меньшее впечатление, чем Д. С. Милль. А главное: я сам прогнил и задохнулся над вопросом. Что "цель оправдывает средства" (иезуиты) - это конечно я уже решил в смысле "да" почти с 1-го момента. И - сознательно принуждал себя к дурному (я), если "полезно". Etc., etc. Ну, теперь "миг священный" был в сущности... страшно сказать... открытием элевзинских таинств, раньше, чем я что-нибудь о них узнал, раньше, чем они "в голову мне приходили". Теперь-то (почти уже 50 лет) ⁸⁴ я совершенно в этом уверен, хотя о "таинствах" уже читал много лет 40, 35, 20. Дело в том, что "кто читает о них", тот тоже ровно в них ничего не понимает, ища секретов, иногда - неприличностей (да неприличности и есть в них). Но было лет 6 назад, я читал какую-то глупую статью о них Захарова или Сахарова, в "Бог. Вестнике" ⁸⁵. Не читал, а перелистывал. И в конце: "в таинствах ничего решительно не заключалось, т. к. нельзя же чем-нибудь считать, что заведывавший ими жрец-мистагог, выпуская из места совершения их (Элевзин) - участников, просто брал ветку дерева и как бы благословляя махал ею им вслед ⁸⁶. Тогда мне кинулось в ум: "дурак, дурак ты, Захаров: да жрец взяв органическую, живую ветку, а не кристалл, или - не стул, не тубаретку (сколоченная, сделанная вещь = мои "metae", "утилитаризм" Д. С. Милля), вообще взяв растущее, вырастающее, как бы кричал: "смотрите! смотрите! не - Огюст Конт с "положительной философией" и ослиными ушами, а - гениальный Шеллинг с Natur-philosophie". Понимаете, Эрих. Тогда у меня сверкнуло: да ведь все "О понимании" пропитано у меня "соотношением зерна и из него вырастающего дерева", а в сущности просто - роста, живого роста . "Растет" и - кончено. Тогда за "набивкою табаку" у меня и возникло: да кой черт Д. С. Милль выдумывал, сочинял, какая "цель у человека", когда "я - есмь" "растущий", и мне надо знать: "куда, во что (Дерево) я расту, выращиваюсь", а не "что мне ПОСТАВИТЬ" ("искусственная вещь", "тубаретка") перед собою.

   Вдруг - колокола, звон. "Пасха". "Эврика, эврика". Слово - одно: ПОТЕНЦИЯ ("зерно") -РЕАЛИЗУЕТСЯ. Вы понимаете: "стул опрокинут", "стул поставлен", "нельзя сидеть", "можно сидеть". Стол: "можно обедать" - "нельзя обедать". Да теперь "я долезу до Неба" (Бога). Религия, "Царство" (устроение России) - все здесь, в идее "потенции", "что растет". Но сущность-то выражалась еще глубже именно в элевзинских таинствах, чем (я думаю, не читал) у Шеллинга. Суть-то именно, как Вы тоже не раз упоминаете,- в "обличении вещей невидимых" ⁸⁷, а пожалуй и еще лучше: в облечении вещей невидимых. Все "ОБЛЕКАЕТСЯ" в одежды, и история сама есть облечение в одежды незримых божеских планов. Словом, тут "в одном слове", "поставил стул" - лежат все пророки, вся Библия. Ну, вот - устал. Прощайте. Спасибо. - - -

   Ваше "не скажу всего" и "не скажу до конца" (в письме) больше всего меня заинтриговало. "Вот эго-то и подай". Все известное - не интересно, все неожиданное - манит. Если до пороков моих касается - скажите; если даже будет очень стыдно - скажите же. "На пороках-то мы и сближаемся" - знали ли Вы это, юноша мой нелепый. Да Вы, конечно, знали и знаете. Странно: я убежден, что Вы все знаете, что Вы при юности в сущности и старик (к<а>к я в 17 лет был "7-ми летним" и "70-летним"). Ну, да Вы все знаете. Ведь Вы знаете, я В. считаю ровесником себе "и таким же умным".

   Странно, что встретясь с Вами, я никогда не думал, что Вы будете "писать". Стихи у Вас в письмах я принимал не за Ваши, а за чужие. Письма всегда были интересны и оч. литературны; я хотел их в "Из жизни.......

   Ну, addio.

   Ax, все устаю. Сегодня - сыт: а, знаете, милого творожку я съел, и - чуть-чуть,- не более раз 4-х за зиму. Хотя покупал, но - детям и жене. Они так жадно накидывались и поспешно съедали, что жаль было спросить: "дайте и мне". А - ужасно хотелось.

   Теперь только о еде и думаю. Припоминаю, как ночью кончая занятия "в счастливые дни Нов. Вр." откидывал салфетку, и отрезывал - у-зень-кую середочку пирога с капустою, и, не удержась, через 1/2, 1 час - еще и еще. Ах, как вкусно было. То же если с говядиной пирог холодный ночью - я достану "из форточки" молока, и налив ?, ? стакана, отрежу же пирожка и - СКУШАЮ.

   Господи, как сладко даже вспомнить. Увы, теперь "сладки" только воспоминания и пуста еда. У меня мечта: когда пройдет револ., "назваться" к Вам в гости, и Вашего (очень оба понравились) папу и маму упросить МЕНЯ УГОСТИТЬ. Ну, так... пир богов. Помните у Одиссея: "Божественный свинопас". Я тоже завидую Полифему: сколько он имел творогу у себя в пещере, помните ~ "заставлял вход скалой". Я хотел бы быть Полифемом и пасти коз и овец, а молоко бы у них высасывал СОБСТВЕННЫМ РТОМ. Кстати, меня давно уже манит собственным ртом напиться у коровы молока, насосаться из вымени ⁸⁸. Это так красиво. Именно - красиво. И, уверен, ужасно ЦЕЛЕБНО.

   Это меня лет 12 манит. В старости в будущие лучшие времена будут давать родителям живую козу или корову для пососанья. Отвратительная городская цивилизация - ничего не понимает. Не понимает, что такое ЗДОРОВЬЕ и ЕДА.

   Лукомскому и А. Н. Бенуа - привет ⁸⁹. Бенуа - и любовь. Умный. Только молчалив, и, я думаю, эгоист. Лукомский "полегче".

   2 ч. "В. в.": скучно, не интересно. Очень компилируете. Нужно писать "широким размахом", чтобы "писали Вы, а не "Вы о Розанове", чтобы была шире "личность Голлербаха". В этом отношении б. прелестны В. письма в Вырицу и в Спб.,- где писали именно Вы, прелестно, вдохновенно, и хотя почти обо мне и не писали, но то "накрапывание дождя о Розанове" - было прекрасно и выразительно. Вообще "Ваши письма" интереснее "статьи обо мне": они самостоятельнее, сильнее. И это от прекраснейшего качества, что Вы именно - не компилятор. И держитесь своего стиля - именно - не компилятора. Самое интересное и для меня единственное ценное: о разговоре с Мих. П. Сол- вым. Как Вы заметили? Тысячи бы пропустили, все бы пропустили мимо. Вы - увидели, и для меня очевидно, что Вы не только прочитали, "глазами", "мелькнули", для обязанностей биографа, но как-то и передали мне все понимание (не знаю, передали ли своему читателю; ведь читатели тупы), что вы во всем огромном объеме оценили, поняли и раскусили, что "вовсе поле не сердца людей" (младенец Достоевский) ⁹⁰, т. е. между Б.<огом> и человеком: а что "именно ягодка смородины" и есть то "поле, где якобы Христос победил Бога", но именно - только якобы; на самом же деле конечно ягодка победила Христа, и вырвет из костлявых рук Его победу, вырвет - у Его Голгофы, вырвет у Его - смерти, и насадит опять Рай (Рай и Сад) из этой единой смородинки. И весь Христос - только красноречие, и красноречием кончится. "Он - страдалец", вот видите ли, и поддел человечество на Страдания. В сущности - бесконечно (и тайно) пролив страдания на голову несчастного человечества. О, подождите: Христос победил именно красноречием: но я - ухитрюсь, стану также красноречив - и побежду Христа.

   Верно! верно, верно!

   Nike! Nike! Nike! [победа (лат.)]

   Устал. Целую, обнимаю. И всегда буду обнимать, хотя бы и сердился за статью.

   Пишите. Вы со мной слились.

   И письма пишите: вялые, мямлистые. Я все разберу.

   Голлербаху,

   придя с базара, где покупал дрова.

   "Я победил мир" (перед †) ⁹¹. (Замечательно, что на всех языках, во всеобщем - всемирном "чистописании" символ Христа, символ креста, "†" - знаменует собою смерть). Но хотя бы ты был ТЫ, ТЫ, ТЫ, я наполнил вселенную хвастливым Я, Я, Я: тем не менее пока в мире есть зерно, хотя бы одно зернышко, невидное, крутое, маленькое - на самом деле ты не победил Мира.

   Травка выбежала в поле...

   Скромная, милая, тихая... Незаметная... О как она хороша в незаметности своей.

   Поистине, эта незаметность есть на самом деле незаметность. И вот Голлербах могучим рычагом взломал землю до центра, сказав:

   Где может быть совокупление

   Благоуханней белых роз,

   А на закате неба рдение

   Спасительнее, чем Христос ⁹².

   Какое слово! Какое слово!

   Я первые дни не замечал: а ведь это... Господи, Господи - Все-Держитель. Ты победил Христа. И изничтожил все его усилия.

   Гол., Голл.: мы с тобой, ты - со мной.

   И после Флор., который на 62 году моей жизни пришел на помощь мне в идеях ..., после Шперка, говорившего на смертном одре мне: "Пишите, пишите об этом, только об этом одном и пишите": когда я ему сказал в тихом вечере, в задумчивом вечере, что вся ошибка заключается в том, что человечество считает ... органом, когда он на самом деле есть лицо.

   ...И вот, 3-ий -

   Голлербах.

   Я голоден. И не могу исполнить требование редакции "переписать на машинке" присылаемые статьи... Но ведь если "Мысль и Слово" ⁹³ есть в точности Мысль и Слово...

   И я залился слезами.

   Я так счастлив, милый, что вы останавливаетесь на индивидуальных черточках, не впадаете в этот ужасный алгебраизм, которому новое время подчинило историю и даже биографию, подчинило самый портрет. Эти бессмертные строки (каких и я сом в себе не знал, не сознавал): "паф<ос> Розанова есть пафос неясный, грустный, томительный" и:

   Je ne vois plus rien,

   Je perds la memoire

   Du mal et du bien

  

   - как это прекрасно, поэтично, глубоко, и характеризует самого Автора - Гол., как и "портрет - Розан.".

   А Вы знаете, что мы с Вами чрезвычайно сходны. До смешного.

   Недаром мы все молчали друг с другом. Я видел, что мы говорим безмолвно. И "посидев с Гол." приобрел многое, чем было в тебе "до посидев".

   И еще очень хорошо от 29 стр., конец: от "дух мелочей" до 33 стр.- "ничего". Очень важно еще о М. П. Соловьеве и разговоре о "fall." и о "разрушительности моих идей для христианства". Метался, поистине "метался" об этом я еще в Контроле, затем - в Риге ("Федосеевцы в Риге") ⁹⁴. Все бегал, все бегал, в департаменте и по саду (Рига)... и: "невозможно примирение". "Хр-<истианст>во может быть только разрушено". Это - система мысли, и - "спасения хр-ву нет никакого". Затем, в печати, я уже только хитрил, хитрил - много, ради цензуры и глупых читателей: но во мне самом оно было совершенно разрушено, до основания, до песчинки. Нет выбора: когда я жил в Лесном, то сидя на верху конки - проезжал мимо деревьев, и случалось - они хлестали по лицу, и вот будто шептали ветви их: "Спаси нас!! Спаси нас!!!" (т.е. от Христа). "Если ты не позаботишься - мы умрем, нам только гнить" (Голгофа). "Спаси же нас, это - наш завет тебе". Ах, сколько я пережил. И в какие-то дифирамбы, в безумие дифирамбов - сложилась вся моя литерат. деятельность.

   (Из давно написанного Г-баху; но "забыл послать". В. Р.)

   "Вышел сеятель сеяти притчу..." (Еванг.) ⁹⁵.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . "И дал ему Звезду Утреннюю..." (Апокал.) ⁹⁶.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Между этими строками, в неизмеримой черной расселине их, в "пропасти" их, в бездне их, и зажат "бедный жидок в картузе", который спрашивает:

   - Где молния?

   - Отчего Синай не дрожит?

   - Куда все девалось? Голубой огонь, золотые ризы, и эти стены из золота и ворота из цельных жемчужин, которые нам обещал наш Мешиах (еврейское наименование Мессии).

   И взгляд змеи упорно-бешеный ⁹⁷.

   Меня эта строка как-то гипнотизировала, и я (молча, внутренне) ее повторяю и за чаем, и за обедом, и ночью - не умея от нее отвязаться. Уверен, это остаток от "больницы Николая Чудотворца Всех скорбящих" ⁹⁸, и уверен, что еще нигде в мире нет такой строки. Напишите мне о ее происхождении.

   Из "писем моих" ⁹⁹ только 2 понравились: 1-ое письмо (мир-девчонка) и - Камень (знаете ли, что это - "Вы" и "я"?). Последнее- (длинное, долговязое) -отвратительно. Я должен был тут гореть к (а) к рубин, как самый яркий камень: а изобразил "могилку".

   К<а>к удивительно письмо Мурахиной ¹⁰⁰: до письма она видела меня всего раз или два. Не могу скрыть, что она написала гораздо лучше Вас, хотя явно и не "con'гениальна", а почти "на противоположном полюсе". Но она угадала все (старушке 55 лет). Я сам не решался, не позволял давать себе такого определения. "Слишком хорошо", "куда мне": куда мне одевать такое на себя одеяние. И вот старушка, но деятельная, бодрая, одела в ночи на меня такое одеяние, одела в пурпур, одела в звезды. А чувствовал-то я внутренне и уже не стыдящимся чувством, что именно так, именно - ноуменальные миры, и что я их держу в руках. Я тих и скромен, к тому же так безобразен: но я чувствую в себе какое-то Державство к Миру. Кстати, знаете ли Вы таинственное слово, какое мне сказал Григорий Распутин? Но сперва о слове Феофана ¹⁰¹, "праведного" (действительно праведного) инспектора Духовной Академии в Спб. Сижу я, еще кто-то, писатели, у архимандрита (и цензора "Нов. Пути") Антонина ¹⁰². Входит - Феофан, и ¹/₄ часа повозившись - ушел. Кажется, не он вошел, а "мы вошли". Когда Антонин спросил его: "Отчего Вы ушли скоро", он ответил: "Оттого, что Розанов вошел, а он - Дьявол". Теперь - Распутин: он танцовал, с замужнею, с которою и "жил", и тут же, при ее муже, говорил об этом: "вот и жена его меня любит, и муж - любит". Я и спрашиваю его: "Отчего вы тогда, Григорий Ефимович, ушли так скоро?" (от отца Ярослава, с женою коего он тоже "жил", и о. Ярослав тоже "одобрял" это. Тут вообще какая-то Райская история, Эдем "общения жен и детей"). Он мне ответил: "Оттого, что я тебя испугался". Честное слово. Я опешил.

   Но когда я соображаю, что стал добираться до Египта, где поклонялись быкам-Аписам, и мне самому хочется хотя бы дотронуться до яиц Аписа, не говорю уже поцеловать их, когда я думаю, что ведь и Гришка среди женщин был Священный Апис, был Адонис (ADON'ай как написано в одном египетском атласе возле колесницы, везущей Скарабея: а "ADON'ай" есть жидовский Бог, он же - Иегова, он же "терновый куст горящий"), Дионис, и что "вообще все это" мне упонятилось и уроднилось: то как "сам Гришка Распутин" вошел в meos circulos (= "мои круги": "Noli tangere cneos circulos" ["Не трогай мои круги" (лат.)] закричал Архимед римскому воину, вбежавшему по взятии Сиракуз в его комнату = лабораторию = ученый кабинет), то естественно он и смутился как "на старшего себя", но - в той же Распутинско-Аписово-Дионисовой-ADON'аевой теогонии, космогонии. Я помню, он вошел. Я - уже сидел. Ему налили стакан чаю. Он молча его выпил. Положил боком на блюдечко стакан, и вышел, ни слова не сказав хозяевам или мне. Но если это - так, если (он) не солгал в танцующей богеме, притом едва ли что знал (наверное - не знал) об Аписах и Древности: то как он мог, впервые в жизни меня увидев и не произнеся со мною даже одного слова, по одному виду, лицу (явно!) определить всего меня в ноуменальной глубине,- в той глубине, в какой и сам я себя не сознавал, особенно - не сознавал еще тогда. Я знал, что реставрирую Египет; все в атласах его (ученые экспедиции) было понятно; я плакал в Публичной Библиотеке, говоря: "да! да! да!" Так бы и я сделал, нарисовал, если бы "пришел на мысль рисунок", но "самого рисунка не было на мысли", не было дерзости в моей мысли, смелости, храбрости выговорить: а чувство было уже... даже и до поцелуя Анисовых яиц. То вот - Гришкин испуг: не есть ли это уже Гришино Чудо. Чудо - ведения, уже-сквозь землю, и скорее - моего будущего, нежели (тогда) моего "теперешнего". Согласитесь сами, что это напоминает или вернее что это "истинствует" "сану Аписа" в его какой-то вечной истине. Т. е. что я Гришка, Гриша Апис есть что-то "в самом деле", а не миф. Добавлю: 4 девушки, две курсистки, 1 учительница музыки, и 1 "ни то, ни другое", но симпатичнее всех на свете курсисток, и даже еще одна, уже пятая, и "почти одна", на Кавказе (никогда меня и не видавшая) хотели "отдаться" мне, отдавались мне, на почве лишь безграничного моего к женщинам уважения, на почве в сущности той, что я сам на женщину смотрю, ее почитаю и чту, как Аписиху. Причем 1 видела меня только один раз, была лесбийски связана с другою благороднейшею девушкою; и она, эта девушка, с которою она была связана, сама оставила меня "для ласк" с нею, и она меня стала "ласкать", а потом и совокупилась со мною, когда "он встал". Не чудо ли это, не сущее ли чудо? Чудо близости какой-то ноуменальной. И клянусь Вам,- о, слишком клянусь: из 4-х или даже пяти - не было ни единой сколько-нибудь развратной, сколько-нибудь распущенной, сколько-нибудь "позволяющей себе". Как одна и выразилась с чудной улыбкой (о брате): "О,- До-ма-ша: О! о! о: ни-ни-ни". Т. е. брат так думал. Между тем "все наши наслаждения" сводились к solo [одному (лат.)]: "половые прикосновения". Ни-любви, ни - "объяснений". И вместе: и - любовь, и - нежность. В основе, на дне: безграничное мое уважение. К чему уважение? К женщине, к Тебе вот. Но-в твоем женском существе. И-к душе через это. Мне иногда кажется, что я достиг ноумена мира, что я "держу звезду", но как-то не умею сосредоточиться на этом и даже обратить внимания но литературному "некогда".

   Устал. Прощайте.

   И еще из предсказаний: была, года 4 назад, вечеринка у Мих. Ал. Суворина ¹⁰³. В проходе меж двух комнат была посажена гадалка. "В составе увеселений и разнообразия", как и бродивший там же "арапченок". Все показывали "руку" (гадалке). Она "сказывала". Проходя - протянул и я со смехом: что же она мне сказала? Удивительно: она стала искать "линию жизни", и, "найдя" - удивилась и пробормотала: "да Вы, да Вы... я не знаю сколько проживете: я не нахожу конца линии жизни; во всяком случае - страшно долго. И вас до самого конца жизни будут любить (т. е. женщины)". Кажется, она не произнесла "женщины", но в смысле слов разумелось "женщины". А судя потому, что "я уже не мог", и мне отдавались в возрасте 19, еще 19, 23, 29 и 40 или 39 - очевидно "есть что-то" и именно - "от Аписа". "Ты почитай Аписа" и тогда ты будешь "сам Аписом". Что-то в этом роде. О себе я не думаю. Но Аписа - слишком почитаю.

   "Они были такие огромные"... но "я их еще увеличил бы" и довел до величины неба, до величины света. В сущности - до величины Вселенной. Я уверен, что "в тело Аписа" раздробливается вся "Вселенная", т. е. что вся "Вселенная" есть модусы и модусы, части и части, явления и явления (по греч.) одного Невыразимого и Непостижимого Аписища, "ноумена-Аписа", и, собственно, одних только его genital'ий, и еще собственнее - его вечно брызжущего семени, бурь семени, гроз семени. Электричество, вулканы, свет, громы, "молот" - все фалл и фалл. "Космогония", символы мира = все фалл и фалл. Сосна, пихта, ель особенно, особенно шишка еловая, "вид дерева", купол неба - все фалло'образно.

   Все - "он", везде - "он". "И без него ничто же бысть еже бысть" ¹⁰⁴. Устал.

   И вот мы подходим с чего начали:

   "И взгляд змеи упорно-бешеный".

   УСТАЛ.

   Во мне есть вообще много фетишизма: знаете ли, какое место в В. письмах мне более всего понравилось: что Вам еще хотелось бы увидеть мою физику и особенно "увидеть и пощупать мои вещи и мои книги". Я думаю тоже - "и посмотреть мою мебель", "на чем" и "как" я "сижу".

   Вот это и есть "главное", "египетское". Прочее все - чепуха. "Европа" и "глупости". Прочее все - "Гучковские Ведомости" ¹⁰⁵.

   Радость. Успех. 1) Леман ¹⁰⁶ очень заинтересовался Вашей брошюрой "В. В. Роз.- Жизнь и творчество" и лично попросил от своего имени, "чтобы Вы выслали ее ему". Должно быть хотел и сам обратиться с письмом, но я адреса дальше "Пешковская 7 или 47" ничего не мог сказать и дать. Леман же, о коем я думал всю ночь предыдущую, вот что такое: это - Шварц около Новикова, а еще вернее - соединение Новикова и Шварца ¹⁰⁷: личность нравственно гениальная, абсолютно чистая и бескорыстная, никакое не "пузо" и "сам", а скромнейший, милый, удобный человек, с женою-другом, которая и читает его письма и слушает его проекты и прекрасна как флорентинка из-под кисти Боттичелли. Но - "наш весь русский". Вы понимаете, какая это рабочая сила в наш искореженный, неправильный век, в век тысячи зубных болей без единого пластыря. Слова его: "Я все-таки очень уважаю Каткова, не верю, как его оболгала пресса. На самом же деле я чувствую в Каткове европейского человека, и настояще-европейского".

   Вы понимаете, что значит этот тон? в 33 года? - И везде: "удивительно милый Радлов ¹⁰⁸ - человек; но его философский словарь ¹⁰⁹ - смешон. Пропустить Гилярова-Платонова отца ¹¹⁰, и поместить только сына ¹¹¹, приват-доцентика, нависавшего: "Платонизм в любви", - обратить "Словарь" только в перечень имен одних у русских, и дать недурные при этом объяснения философских понятий - значит раздражить и не удовлетворить, заставить купить книгу и затем бросить ее в корзину. Но составление порядочного философского Словаря вещь необыкновенно трудная и может быть неподсильная одному человеку - неподсильная: потому что тут много и кропотливой работы. А как бы я хотел издать такой словарь и до чего это вещь настолько нужная каждому студенту филологу. И конечно он очень быстро бы окупился, дал еще выгоду. Но где" я найду "человека". И вдруг, разговорившись с Русовым (Н. Н.) ¹¹², ночью - идя к нему ночевать с вокзала, я нахожу нужную Марфу ¹¹³ ("Ты, Марфа, печешься о многом, а надо - одно: переход к Марии"). Оказывается, Русов, среди бельлетристики, "сумасшествия" и прочее (у него первая книжка - сумасшедшая ¹¹⁴) - занят внимательно-превнимательно именно идеею Словаря русских философов, привнося к идее этой следующие целесообразные поправки: "нужно писать не словарь философский, а словарь философов, п. ч. именно в философии, как и в поэзии или бельлетристике, мастер выше мастерства, мастер кует статую, и самая техника статуи гораздо меньше стоит, чем душа творца". "Греческая философия - это Ксенофан, Эмпедокл, Парменид, Сократ, Анаксагор, Аристотель - а не эллинизм в философии". "Русские уже не так мало сделали в философии" (я думал "еле-еле", Влад. Соловьев думал, изрек и напечатал в "Вестн. Евр.", что русская философия "меньше чем небытие, ибо о небытии можно еще размышлять, а о русской философии нельзя размышлять", а Радлов (в "Словаре") в сущности зачеркивает всю русскую философию). Ну, вот: ву comprenez? C'est delice [Вы понимаете? Это наслаждение (искаж. фр.)] Правильно. "Только русскую философию нужно всю перетрогать, взять в других соизмерениях: Шперка я бы поставил (terribile dictui!) [страшно сказать (лат.)] на 2-ом месте, как действительно оригинального и самобытного мыслителя, а Влад. Соловьева - на 3-м месте, как нисколько не оригинального и лишь очень самоупоенного"...

   Ну, при встрече с Леманом (вторая ночевка в Москве, первая у Русова) - я передаю ему "исторически" упоминание Ломана о Радлове и рассуждение, поправляющее и дополняющее, Русова. Леман - прямо ухватывается. И на слова Русова: "Если бы Леман сказал мне, что он непременно это издаст, то я эти же дни начал бы работу, взяв себе Гилярова-Платонова, взяв Страхова, стал бы искать помощников и сотрудников себе, и кое-какие талантливые студенты Духовной Академии и Университета - у меня уже намечены. Например, для Вас я конечно взял бы Голлербаха. Пожалуйста, уведомьте меня, чтобы он выслал о Вас книгу", - на эти слова, переданные мною Леману, сей благородный юноша сказал: "Конечно, я напечатаю эту книгу" . Теперь слушайте же, что за чудовище сам этот Леман: в тоске, в горе, в отчаянии, что закрылась моментально газета Мир ¹¹⁶, мо<с>ковская, с "германскою ситуацией" и особыми условиями "соизволения от большевиков", обещавшая мне по крайней мере ? года превосходного соучастия,- и редактор, повидимому арестованный, не мог уплатить мне 400 р. гонорара за помещенный 1-й фельетон ¹¹⁷,- не имея денег, чтобы даже вернуться в Посад, а в Посаде у семьи я взял "последнюю керенку" в 20 р. и уже их потратил на папиросы,- и вопреки обещанию Леману от Русова - "ночевать у него", беру шляпу, надеваю пальто,- "хочу бежать, где нет света"... Жена же его, флорентинка, говорит: "Какая жалость, какая жалость. Муж, уходя, сказал мне, что он хочет Вам прочесть что-то интересное и очень нужное, и попросить у Вас совета". Я: "слово В. мужа - для меня закон" (он очень много для меня сделал, матерьяльно и духовно), и снимаю пальто: "Вы, если так тоскуете, лягте и усните у него в кабинете; он сейчас придет - время обеда". Я - "Я возьму пальто, дайте мне папиросу. Если с папиросою и под пальто, то я согреюсь и засну".

   Так и произошло. Я задремал. Час-два прошли: вдруг - Леман, свежий как весна. "Все устроится, В. В. Газета будет выходить, м. б. через неделю, с другим заглавием ¹¹⁸. Спите-спите еще: а потом по(о)бедаем, и я Вам прочту: "Сны Микель-Анджело". Мне привез ее А. А. Булгаков, которого как начальника казенной палаты, состоящего в генеральском чине, большевики из Нижнего прогнали, а большевики в Москве приняли". Я говорю: "Я не хочу спать, а перед обедом хочу хорошо умыться". И вот под краном, с бешено хлещущей октябрьской холодною водою, я вымыл - с мылом - всю голову; полил на "мозжечек" той же лютой воды: и выходя в столовую - реку: "Как истомленный усталостью Улисс,- кидайся опять в море, и - плыви. И вот - я свеж. Будем обедать и потом слушать". Подали:

   И я съел три.

   Кажется: суп. Не заметил. Или щи. И... главное, главное

   - и со сметаной, коей весь грустный год я даже не попробовал. И-с молоком. И - немножко сахара толченого. "Как прекрасное БЫЛОЕ".

   С мыслью и жалостью, что "мои" этого не имеют в Посаде, я все это кушал, и для творога еще раз подставил "как будто рассеянно" тарелочку.

   Нну-с: а теперь - Микель-Анджело. Что же Вы думаете это оказалось? В часы досуга, в летние месяцы, сей штатский генерал (тогда конечно еще не бывший им) поехал лет 10 тому назад во Флоренцию... и "заснул сном Микель-Анджело". "Истории искусства я не изучал и не знаю". "Микеля никогда не изучал"... "Но мне снится душа этого Микеля" и я вижу во сне его сны. (Вы помните у Лермонтова: "В долине Дагестана": Сон во сне). Из Талмуда ¹¹⁹ я знаю, что Сон во сне есть что-то специфическое, редкое и магическое. Булгаков забеспокоился святым беспокойством. "Вот! вот! не иначе!" Вот как произошла знаменитая, великая статуя Давида, поражающего камнем из пращи Голиафа: и Леман - дав мне рассматривать на рисунке Давида, в двух видах (Мюнхенское превосходное издание 1 МК₈₀ (пфенигов), стал читать... сны Микель-Анджело, из коих статуя родилась, и: ни статуя не могла бы быть иною| ни Давид не мог бы быть Другим, если бы пастушку до трона - не привиделось именно то, что сперва Давид "видел во сне", потом "Микель-Авджело видел его во 2-ом своем сне", и в 3-м уже сне увидел в Нижнем Новгороде русский чиновник с претензией на генеральство. Замирая, мы оба слушали с флорентинкой. Поддаваемый нашим энтузиазмом - Леман читал все с возрастающим энтузиазмом. И мы провели какую-то фантастическую флорентийскую ночь, погруженные в грезы истории, как Юлия и Павла ¹²⁰, Лоренцо я Джулиано Медичи, в этой (я ее видел ¹²¹) дивной Capella di Medici. Чудо. Чудо мистики, вдохновения, грез исторических: над которыми стоит светский генерал Казенной Палаты в Нижнем, дирижируя палочкой как в оркестре. Великая и прекрасная душа Микель-Анджело, какого-то дьявола и кентавра, как бы заворочавшего хвостом своим все Возрождение, toute Renaissance... Боже, как это хорошо! В сущности, мы знаем слова о Возрождении, а не видим Возрождения, в нас (в самих нас) нет бурь Возрождения, а в бурях-то Возрождения конечно и лежит вся тайна его:

   О, бурь уснувших не буди,

   Под ними хаос шевелится...¹²²

  

   И вот - все это, именно это, было в Полуэхтов пер., д. 6, Пречистенка, Москва, у Георгия Адольфовича Ломана (мать его - Абрикосова) (а Абрикосов ¹²³, благочестивый купчина, основал "Вопросы философии и психологии" ¹²⁴ , у Грота ¹²⁵ еще, и значит это 35 лет - меценатства, передавшегося через мать во внука). В сущности, перед нами, 33-х лет, сидел такой же таинственный Лоренцо, с благожеланием, с пылом к Возрождению же, но уже нашей плохонькой, нашей обездоленной России, с ее Москвой-рекой, впрочем напоминающей речку Арно, на которой стоит Флоренция: но та вся - голубая, бирюзовая, эта Арно (помню, как шел через мост), а Москва-река мутная, и в ней сидят мутные "большевики".

   - Да кто такой Леман? Это - Белинский же, с его впечатлительностью, с его отзывчивостью, но уже без чахотки, без злобы, без революционного жара, отсюда вытекавшего: с благосостоянием (хотя теперь очень нуждается), обеспеченный, свободный, и гораздо более чем Белинский культурно-зрелый, стоящий вполне на своих ногах, друг целой серии молодых профессоров (Карсавин, Браун) ¹²⁶.

   И Леман заговорил прямо о чудесах исторических откровений, уже ему открывшихся: как через "плоть", кою "воскрешал" Микель, пришел "позитивизм", пришла "поганая плоть" XIX-го века... и, в сущности-то надо вернуться к Средним векам, с их тонким духом, с их аскезом, чтобы победить и революцию, и Конта и Фейербаха и вернуться к христианству. У меня кружилась голова.

   В кабинете Ломана - чудная картина (зимняя) монастырской стены Сергиева Посада, и вся она завешена потемневшими иконами старой московской живописи. "Москва! Москва!" рвалось из его сердца. Хочется - Москвы, хочется - и Флоренции. Как мне - люблю Русь, Волгу, стерлядей в ухе, а грежу - фараонами, пирамидами, кастами, жрецами.

   Я, который есть тот же А. А. Булгаков, отныне милый и святой для меня. Но я думаю - он в 100 раз меня талантливее.

   Пришлите В. брошюру Леману по выше написанному адресу и Николаю Николаевичу Русову. Москва, Уланский пер., близ Красных ворот, д. 30, кв. 15

   Милый Гол., вчера было 9-го октября, день рождения нашей Наденьки ("Пучек" On. л.) ¹²⁷, мама ¹²⁸ - еще в постели сказала - "Потише, не разбуди Надю, день ее рождения",- и хотя самовар было ставить еще рано (я,- обычно), но я сказав маме, что буду "тихо" - встал за одним нужным делом. Это "нужное дело" заключалось в следующем: отыскивая остатки окурков в одной лежанке, я - едва начал раскапывать пальцами мусор, как попал на: "В. Ветлугин: Н. Абрамович - Улица современной печати" ¹²⁹. Ветлугин = я, в "Колоколе" ¹³⁰, кажется, это или прошлый год, или года 2 назад. Абрамович ("И о семени твоем благословятся все народы" ¹³¹, т. е. "все народы будут, станут, совершатся в будущем как счастливые, как лучшие, как благородные, как моральные" (Ною или Аврааму или даже Адаму),- итак, Абрамович, как и все евреи (заметьте, обратите внимание) - кроме "мелочей" и "глупостей" печати, кроме "крохоборства" ее, делают в литературе русской положительно самое лучшее, самое нужное дело: начиная с Флексера и благородной Любови Гуревич ¹³³ ("Северный Вестник") (Дамаянти Флексера, несчастно и вне-надежно его любящая; сама она - прелестна и хороша, он - резонер, мыслитель, фанатик и повидимому онанист (т. е. человек избранный, исключительный; все онанисты суть таинственно и незаметно "Авраамы своих пародов", ведущие их) (напр. Паскаль для XVII в., у нас -Лермонтов и кажется Гоголь, я думаю - Жуковский). Этот Флексер первый предпринял колоссальную работу переработки русской критики, которая к 80-90-м годам, заняв еще с 60-х, да пожалуй и с 40-х годов (Белинский; эпоха Белинского), через Добролюбова (нигилист-агитатор,- тоже безумный онанист, т. е. по исключительной, "с жаром",- преданности этому якобы пороку | == добродетели) превратилась в лице Скабичевского, Шелгунова ¹³⁴, отчасти Н. Михайловского, положительно в хулиганство, "сад терзаний" (или "мир пыток", в Китайском Дворце) русской литературы, осложняемой кабаком и трактиром. Стоя на плечах Белинского и еще более на плечах Добролюбова - "критика и библиография",- особенно библиография, особенно мелочная и анонимная,- вообще "шушера" самой уже библиографии) озирала и смела озирать всю русскую печать... и очень умно, прямо "проникновенно" (хотя и глупа, но хитра) - особенно "озирала" она все начинающее, всякого первого бельлетриста, первого нувеллиста,- ну, и публициста отчасти. Я не знаю, знаете ли вы (вероятно - нет. Вы слишком горды для этой парши): но, ей-ей, тут и не одно самолюбие "начинающих". Верите ли, как часто мне хотелось "поцеловать руку прощения" у присылавших мне книги - "первые начинания" - авторов. "Им так нужно" (о, нужно!!): а я - "так устал" (смел устать, дерзнул устать). Долго писать. Вы понимаете трагедию. И вот этот "начинающий" вдруг находит под буквами "Н. М." ¹³⁵ (фатальные, золотые у автора)... так "немного приветливый" отзыв, ну - и журящий, но вообще - "искренний и талантливый". "Первый чин", нет - первая ласточка и весна. "О, я буду работать". Первое и единственно? кажется описание этого сделано у Дост., как его "приняли Белинский и Григорович" ¹³⁶, но поверьте, точь в точь происходит это самое и у каждого, и еще лучше поверьте - что тут ничего нет низменного, вонюче самолюбивого (разве у последних подлецов, вот у "хамов", о которых Вы очень хорошо написали, и у которых уже в зачатии отца и матери все обдрызгапо, пропито, просвистано) - кроме этой "чумы рода человеческого" у всех-то и вообще это есть таинственная "еврейская суббота" бытия человеческого, бытия литературного. Она выражает прекраснейшее чувство литературного братства, литературного единства, что литература "едина" и "тут все - братья" и "мы конечно будем делать лучшее историческое дело", "лучшее народное дело". О! о! о!.. И вот в этот-то идеализм, специфический идеализм "начинающего", когда "одев новенькую одежду" юноша "входит как именинник в литературу" (еще бы, ведь он ночи не спал, да и трудился наконец): эти архигады, эти чудища, эти "Н. К.", "х", N, капнули... адом или помадою. У каждого мерзавца был а) или шприц с серною кислотою для обливания "именинника", или "помада, чтобы его припомадить". Вы понимаете ли, что даже не произошла бы русская революция, русский позитивизм, русский нигилизм, русское знаменитое "отрицание" и "отрицательное отношение к действительности", если бы именно не библиография, заправляемая и редактируемая критиками редакторами, а им всем начало, "столп и утверждение истины" положили Добролюбов-онанист и Белинский онанист же, т. е. люди с Авраамовскими ноуменами в себе, "обрезанные" и "призванные к себе в завет Богом". Ибо "всякий онанист" делает именно то же, что Авраам, и - ничего еще другого: он "открывает перед Богом Лице свое, Ноумен свой, "головку члена", то что подло зовется caput membri [головка члена (лат.)] в подлой медицине. Итак, вот эти со шприцами на "да" идя "нет" господа. встали у самого входа в литературу и заперли, точнее-захватили все ее ворота. "Крепость взята" когда "захвачены ее ворота". Проход, ворота (как и "улица", узкое проходимее между домами место) - это все в общежитии, где "толкаются", "живут", "дышут". И вот - "самое живое место" захватила... не только хамы, но Каины и Люциферы. Слова В. письма - еще слабы, еще бледны, еще тусклы. На самом деле это - огромное историческое дело, это "начале всего". "Начало"... понимаете ли Вы, над чем трудился первый период греческой философии, разыскивая все "начал", "археев", "первых двигателей". Она разыскивала именно "первого Белинского" и "первого Добролюбова". И вот - надо было "убрать эту гадость с дороги", эту вонь и заразу, стоявшую при входе. В конце концов - убрать эту "парашку" каторжников ("Воскресенье" Т-го). Собственно, она-то и превращала в каторгу всю литературу и делала "из милого юного лица начинающего литератора" какого-то форменно "каторжника". Тут помада, гнусная блядовская помада, действовала еще лучше, еще вернее, чем шприц с серною кислотою. "Вправляли ноги" начинающим, говоря: "вы будете ходить иди по нашим путям, или - ни по каким, и мы тебе это сделаем очень ласково, не вороти только морду". О, о, о...

   Ну, и вот эту гадость устранить, или (то же самое) эту совершить правду решил сухой, черствый Флексер, для совершенно ему чуждой русской литературы. Он, который и назвал себя "Волынским". Вот, Вы и судите, и осуждайте евреев. Нет, батюшка, с евреями надо "погодить". Еврей - он именно святей, он часто - бесталанен, не умен. Ум и "умы" евреев решительно и до смешного преувеличены, но он именно - "святой" и не в русских вовсе, а именно в евреях зарыта "правда" (русские же обычно жулики, и роль русских во всей всемирной истории есть чисто жульническая, наглая, бессовестная) (тут Чаадаев прав). Нужно вам сказать одну тайну, с изумлением мною прочитанную в еврейском молитвеннике, что "Библия начинается с каких-то первых пяти слов", коих - если у них сложить только первые буквы: то эти "первые буквы" образуют собою новое слово (т.е. уже сокровенное, скрытое как бы "акростихом") "П-Р-А-В-Д-А". Вот как, батюшка, начинают ноуменальные народы, с ноуменальным в истории призванием. Ведь еще когда Библия-то написана. "В начале всех времен", "при Исходе из Египта". Да, это уж - не Чичиковы и (несчастная) раса Чичикова. И вот Флексер-Волынский, принимая на себя, на имя свое, на судьбу свою в литературе, весь ад насмешек, проклятий, злобствования, совершил эту "библейскую", эту (сокровенно-акростихальную) ПРАВДУ - для русской литературы. Потом пришел благородный Гершензон, с "Образами прошлого", с великолепными изданиями Киреевского ¹³⁷ и Чаадаева, вообще со всею своею изумительною и многолетнею "работою на пользу русской литературы", потом Венгеров ¹³⁸, чистый и благородный труженик по "библиографии", Лернер ("Труды и дни Пушкина" ) ¹³⁹ и наконец Айхенвальд, который - хоть и тяжело в этом сознаться русскому - написал все-таки прекрасные "Силуэты русской литературы" ¹⁴⁰ и положил "прямо в лоск",-благодаря изяществу article'я [cтатья (фр.)] - "первого мерзавца русской критики" - Белинского. И теперь, теперь, действительно за славу и за честь,- нет, лучше: за пользу русской литературе принесенную - Бог дал им "корифейство" в критике, т. е. в "горже" ("проход", "дыра" в осаждаемой крепости,- особое стратегическое понятие) ее. "Евреи первенствуют", безусловно, абсолютно, именно "в улице", именно - в критике. Но чем? Трудолюбием и добросовестностью (как и в торговле, как - в сущности - везде). Бог-то, батенька, добродетелен; он уж не "Чичиков", не "случайно удалось", "случайно сорвалось": он - Батюшка наш, Отец наш - он СЕРЬЕЗЕН, весь сам В РАБОТЕ (сотворение мира, работа над миром): и от каждого делающего хочет - ДОБРА, ПОЛЬЗЫ, НУЖНОГО. Вот они ноумены истории,- да: и жид, талантлив или не талантлив, часто - глупенький жиденок, все копается около чего-то ПОЛЕЗНОГО. И вот я нахожу свой фельетон об Абрамовиче - в печке.

   Абрамович сделал, и как-то заканчивающе сделал, конец всей этой очищающей еврейской работе над русскою литературою. Он занялся не "Тургеневыми" и "Герценами", а попроще и понужнее - УЛИЦЕЮ современной - именно печати: п.<отому> ч.<то> литературы - нет, а есть "Русское Слово" ¹⁴¹ я есть "Нов. Время". Есть "Амфитеатровы" и "Оль д'Оры". ¹⁴² Ну, и вот я нахожу это - "в печке", и... с изумлением (и ужасом) вижу, что "она истоплена первою осеннею топкою" (и сколько же там было моих фельетонов!?) и "хватая другую печь" (vis-a-vis в коридорчике) - "выгребаю"...

   ...Посылаю Вам то, что я выгреб!!! Господи, золотые кудри детей... Да ведь это (особенно узнается в голодный год) хлеб даже, хлеб насущный, если его заметят и оценят (а они конечно и оценят, и заметят) Голлербах и Спасовский (прочел,- верно не прочитал при получении - чудную Вас оценку Спасовским, краткую, выразительную. Вообще он гораздо более замечателен, чем показался мне с самого начала) (он - по-настоящему замечателен и особенно полезен для России,- а Вешн. воды теперь лучший политический журнал в России). Я же был в таком безумном испуге за судьбу детей. Именно - за будущее, за будущее! Это - темное, это ужасное будущее. Я "поклевал" только,- не в силах читать: а Вы - прочтите. И я - УСПОКОИЛСЯ (впервые с осени 1917 г.!). Они сами себе проложат дорогу, мои кудерьки, они не "несчастными" родились, но ей-ей "в папашу" (а он довольно умен и в сущности, en grand [по сути, в главном (фр.)] - был счастлив). Вы знаете лучше всякого, что суть дела в "клочках", в "черновиках", еще до печати, до прибранного, до "причесанного": и вот я - куда ни тыкался глазом - нахожу везде работу творческого воображения, сотворяющего "вымысел", "тему", "слова". О, кудерьки - вы "все словесники", в "папу" и в "Голлербаха" (позвольте Вас похвалить):

   ...укусы бешеной змеи...

  

   Вот и у них - укусы, но - не "змеи", а - поцелуи Ангела, розы, невинные, чистые. Не разбирая почерки своих детей, я снес - пуком - к маме - и показал: "это вот почерк Нади", "а то - почерк - Вари" ¹⁴³. То-то они каждую ночь запираются, шушукаются, "тратят керосин" (коего в дому нет) и вообще как-то счастливы; а поутру ругаются; то-то они так грубы и не сдержаны с родителями, и вообще "как - я, вечный - творец", со всегдашним моим - "некогда", и "ну вас к черту", "оставьте меня в ПОКОЕ", который и ость (единственное) условие и необходимость, чтобы "ночной фиалке" распуститься и забла<го>ухать. О, я верю в ПРАВДУ (акростих), я верю - в ДОБРОБОЖИЕ. Верю, что Бог не оставит меня, а след. и детей моих, за пользу мною принесенную миру, людям, вот "письма студенчества", вот "Семейный вопрос в России" ¹⁴⁴, вот "Сумерки просвещения" ¹⁴⁵, не говоря о шалостях "Ит. впечатл." ¹⁴⁶. Но это - ПОЛЬЗА, это - ЛУЧШЕ. С чувством заливающего счастья я обошел 3 кроватки детей