Сабанеева Екатерина Алексеевна - Воспоминание о былом. 1770 - 1828 гг.

е, пожелала перейти в лоно нашей церкви, и таинство присоединения к православию успели над ней совершить. Желание ее лечь в одну могилу с мужем исполнилось: она скончалась, когда показался на горе мимо нашей старой церкви фоб с останками ее супруга. И так их и отпевали вместе и положили в одну могилу в нашем семейном склепе. Алешу она поручила мне и своей матери".

   Вот какая тяжелая драма встретила появление моего отца на свет Божий! Предание говорит, что прадед смягчился после потери сына и невестки. Перед колыбелью внука он плакал и молил Бога простить ему жестокосердие. К внуку тоже сильно привязался. Насколько Алексей Ионович был равнодушен к сыну, настолько баловал он внука и воспитывал его как единственного наследника Богимова, да и других его вотчин.

  

   Дедушку, отца моей матушки, князя Петра Николаевича Оболенского, я начала помнить с 1833 года; ему было тогда более семидесяти лет.

   В 1833 году мои родители, Алексей Владимирович и Варвара Петровна Прончищевы, ездили за границу и меня брали с собой, как старшую из нашей семьи, а мне было четыре года. Это путешествие на воды в Германию было предпринято ради тетушки моей, княжны Натальи Петровны Оболенской. Она была тогда девица лет 23-х, очень болезненна, и мы провели с ней зиму в Дрездене, весну и лето в Карлсбаде и Франценсбаде. Лечение водами ей помогло, и мы в начале ноября вернулись в Москву прямо в дом дедушки.

   Я помню довольно ясно этот наш приезд в Москву. Мы сидели в большой четвероместной карете, с тетушкой, с матушкой и няней, ехали долго по улицам; кто-нибудь из сидевших в карете непременно называл, по какой улице мы едем, или же все вдруг их называли, церкви то же самое, - и все крестились, и мне вел: ли креститься. На конце мы повернули в большой двор, и карета наша подкатилась к крыльцу большого двухэтажного дома. Дверцы кареты отворились, меня первую передали кому-то на руки и понесли по лестнице; помню много лиц в передней; затем большую высокую комнату и опять много лиц; меня поставили на стул, и няня меня придерживает, ноги у меня слабы от дороги, и я едва стою. Однако я вижу в этой большой комнате впереди всех старика с белой как лунь головой, он принимает в свои объятия моих родителей, тетку; меня к нему подносят, он целует меня в голову; затем от него мы переходим все в объятия высокой худой дамы в чепце с широкой оборкой и с буклями. Позади старичка стоит полная женщина в кокошнике и красном сарафане, у нее на руках две маленькие девочки. Все, кто в этой комнате, целуются и обнимаются, потом исчезают в боковую дверь. Тогда няня несет меня сначала по коридору, затем опять по лестнице; за нами идет женщина в кокошнике с девочками на руках, наконец, мы опять в светлой большой комнате с тремя детскими кроватками. Меня сажают на диван, где и девочки очутились подле меня с женщиной в сарафане: девочки были мои сестры, которых оставили у дедушки, пока мы были за границей, а женщина - наша добрая кормилица Агафья, которая выкормила моих обеих сестер. Она плакала от радости, что господа вернулись домой.

   Мы прогостили на этот раз недолго в Москве и уехали в наше калужское имение, но в течение последующих лет часто ездили в Москву и гостили у дорогого моего деда.

   Я хорошо помню этот дом* дедушки, большой, в два этажа, между улицей и домом двор, позади дома сад с аллеей из акаций по обеим его сторонам. Дом разделялся большой столовой на две половины: одна половина называлась князевой, другая - фрейлинской. Точно так же люди в доме, то есть лакеи, кучера, повара и горничные, равно как лошади, экипажи, носили название княжеских и фрейлинских; это оттого, что тетушка моей матушки, фрейлина Александра Евгеньевна Кашкина, жила в доме деда и была там полной хозяйкой. Дедушка был вдов, и эта сестра его жены воспитала всю его семью, заменила его детям их покойную мать: в доме деда фрейлина пользовалась большим почетом, и в Москве все ее уважали, и она занимала по своему званию фрейлины весьма видное положение.

   ______________________

   * Дом князя Петра Николаевича Оболенского был в Москве под Новинским в приходе Покрова в Кудрине.

   ______________________

  

   Александра Евгеньевна Кашкина (родилась 21 мая 1773 года, умерла 7 января 1847 года) была сестра княгини Анны Евгеньевны Оболенской (родившейся 2 октября 1778, умершей 11 июня 1810 года), покойной супруги моего деда. Обе они были дочери генерал-аншефа Евгения Петровича Кашкина, который при императрице Екатерине II был наместником в Туле. Александра Евгеньевна была фрейлиной императрицы Марии Феодоровны.

   На бабушкиной половине был всегда парад; в ее распоряжении была лучшая часть дома, у нее всегда были посетители. Дедушка же имел свои небольшие покои, над которыми был устроен антресоль для детей. Светской жизни князь дедушка не любил, он в миру вел совершенно иноческую жизнь, соблюдал посты и никогда не появлялся ни на каких общественных гуляньях или в театрах. В клуб он никогда не ездил, в карты не играл, ложился почивать очень рано и так же рано вставал; всякий день гулял пешком, выезжал к обедне и после делал визиты родным или самым близким знакомым, в которых принимал участие. Дедушка кушал всегда на своей половине в своей маленькой гостиной, семья же - в столовой, и во главе стола - бабушка фрейлина, когда она здорова. Я очень помню этот большой стол, за который не садилось менее пятнадцати и даже до двадцати человек, когда мы гашивали у дедушки. Подле бабушки всегда сидели почетные гости, дяди, тетки, мои родители, затем одна бедная вдова с дочерью, живущие всегда в доме, Лизанька-сиротка, которую бабушка взяла на свое попечение, и мы, внуки, между ними в конце стола.

   Когда скушают жаркое, перед пирожным, дверь из маленькой гостиной отворяется и появляется дедушка. Как сейчас его вижу: он был среднего роста, хорошо сложен, не худ, очень бодрый и прямой. Волосы белые, точно серебряные, довольно длинные, зачесанные назад над высоким лбом, лицо, гладко выбритое, и старческий румянец на щеках жилками. Черты лица мелкие, профиль легкий, но не классический, большие глаза под белыми бровями светятся кротостью. Улыбка редкая на этом лице, но искренняя, и в мысль не могло никогда прийти, что она перейдет в насмешку. Дедушка за столом являлся всегда в синем фраке со светлыми пуговицами, камзол или жилет белый пикеевый, очень низко опущенный за талью, белый высокий батистовый галстук, на шее орденский крест (не помню, св. Анны или св. Владимира). Дедушка прежде всего подойдет к концу стола, где сидит бабушка, и там поговорит со всеми, затем обходит весь стол, всякому скажет доброе слово. С нами любил иной раз шутить следующим образом: у него под полой фрака спрятана салфетка с предварительно завязанным на одном ее конце узелком, он подойдет, бывало, сзади стула, спросит что-нибудь, чтобы занять внимание, а пока ему отвечаешь, он невзначай возьмет салфетку за узелок из-под фрака и кончиком пощекочет прямо в ухо. Обернешься и не понимаешь, в чем дело, а он старается сохранить серьезное лицо, но кончается всегда смехом, и он остается доволен. Он, дорогой, всегда был нами доволен, а мы - им.

   Кроме родных и самых близких, князь редко кого принимал, все почетные гости стремились на фрейлинскую половину, но мы, его внуки, - мы царили в его кабинете. Наши родители утром еще почивают, а мы с няней сходим вниз с антресолей и в коридоре против князевой спальни спрашиваем его старого лакея Максима*: "Можно ли войти?" Если дедушка умылся и уже Богу помолился, то нас впускают к нему.

   ______________________

   * Этот Максим ходил всегда в длинном коричневом сюртуке с косою в кошельке на затылке, и вся личная прислуга князя, его старики, носили косы.

   ______________________

  

   Дедушка сидит в пестром бухарском халате в вольтеровских креслах с высокой спинкой и заюлит часы, коих бесчисленное множество наставлено перед ним на столе. Поздороваемся мы с ним и сейчас же требуем, чтобы часы с кукушкой куковали, - и часы кукуют, и затем табакерка с музыкой играет для нас. По углам его кабинета стоят этажерки со стеклами, на полках масса фарфора: чашки, игрушки, куклы, собаки и разные зверьки. Помню фарфорового монаха в рясе и клобуке, который несет на спине сноп соломы, откуда торчит женская головка; помню качающихся китайских мандаринчиков: дедушка ставил их против нас, и они должны были нам кланяться; затем щелкушка, - безобразный старик, точенный из дерева, должен был грызть нам орехи. Можно себе представить, как нам весело было у дедушки!

   Он тоже часто дарил нам игрушки, чашки, на которых золотыми буквами было написано: "Катенька, кушай и помни", или Анюта, или Юленька (он на фабриках нарочно заказывал эти чашки с именами своих внуков и внучек). Дедушка пользовался таким нашим доверием, что куклы наши должны были поочередно спать в его шкапах, а игрушечные кареты ставились в его гостиной под диван, как в каретный сарай. Матушка рассказывала, что в детстве он их так любил и баловал, что они бегали к папеньке выплакивать горе, если гувернантка их наказывала.

   Пока на фрейлинской половине в гардеробной у тетушки кроили для старших сестер бальные платья, у князя в кабинете няня Денисовна кроила для его младших детей платьица и рубашечки. Он вникал во все подробности их детских нужд и потребностей, как самая заботливая мать; вообще, его жизнь принадлежала всецело его семейным обязанностям. Матушка говорила, что он их иногда и пожурит за шалость, но дети относились к отцу доверчиво, ничего от него не скрывали, и между ними всегда была полная гармония. Матушка моя была нежно привязана к своему отцу и сохраняла в течение всей своей жизни неизгладимое воспоминание о его кротости, любвеобилии и мудрости, не суетной, а именно той мудрости нравственной, на которой лежит благодать Божия.

   Князь Петр Николаевич Оболенский был два раза женат. Первая его супруга, княгиня Александра Фаддеевна, была урожденная Тютчева. Дети от нее - Николай и Мария. Князь Николай Петрович Оболенский был женат на княгине Наталье Дмитриевне Волконской. Княжна Мария Петровна была замужем за Сергеем Борисовичем Леонтьевым. От второй супруги, Анны Евгеньевны, урожденной Кашкиной (ퟍ г.), у князя Петра Николаевича осталось 8 человек детей. Из них старшие были: Евгений, Константин, Екатерина, Александра. Меньшие дети - Варвара, Наталья, Дмитрий, Сергей. Евгений был декабрист, Константин был женат на Авдотье Матвеевне Чепчуговой. Она воспитывалась в одном из петербургских институтов, была очень богата, перешла в католичество и умерла в Италии в католическом монастыре. Дмитрий женат на А.Т. Ефремовой, Сергей - на А. Анд. Бочкаревой; Варвара замужем за Владимиром Алексеевичем Прончищевым, - моя матушка. Впоследствии она была начальницей малолетнего отделения обер-офицерских сирот в Москве и служила тридцать пять лет в ведомстве императрицы Марии ( июня 1888 г.). Екатерина - за А.В. Протасовым, Александра - за А.И. Михаловским, Наталия - за тайн<ым> сов<етником> князем А.П. Оболенским, попечителем Московского университета (1817-1825) и затем сенатором, служившим в московских департаментах сената, и почетным опекуном Московского воспитательного дома.

   Овдовев в другой раз, дедушка князь П.Н. Оболенский остался с весьма большой семьей на руках. Тогда именно его свояченица и переехала на житье в его дом. Очень может быть, что их вкусы и характеры были различны, но между тем они жили друг с другом в духе мира и доброжелательства: князь относился к свояченице с утонченной вежливостью (courtoisie), оберегал ее интересы пуще своих в его доме. Он умел мирить все споры и недоразумения кротостью и терпением: и чада, и домочадцы жили привольно в его доме, и его управление семьей было истинно мудрое, ибо оно не чувствовалось управляемыми.

   Не следует, однако, думать, чтобы князь был просто добряк, который довольствовался бы тем только, чтоб не притеснять окружающих, нет! - в нем были нравственные силы выше уровня обыкновенных человеческих добродетелей, а главной и выдающейся чертой его характера была искренность, которой он руководился на пути своей жизни. Надо тоже удивляться, с какой простотой и смирением вел он иноческую и целомудренную жизнь посреди суетного московского общества.

   У него в доме не было никаких вельможных затей, все было просто и патриархально; и дышалось легко, и настроение было любовное и веселое. У Оболенских всякий встречал привет; вечеров и обедов не давали, а принимали всех, что называется, запросто; семья была большая, родных много, было всегда шумно и весело без официальных приглашений. Несмотря на отсутствие блеска в доме Оболенских, в Москве все любили князя Петра Николаевича: он пользовался даже особым доверием в обществе. Мягкость его характера привлекала к нему, а искренность чувствовалась глубоко, хотя, может быть, и безотчетно: всякий приходил к нему за советом, делил с ним радость или горе. Для князя не существовала пословица: "Чужую беду руками разведу, а к своей и ума не приложу"; он горячо принимал к сердцу невзгоду ближнего, будь то беда вельможи или вдовы, бедной соседки - для каждого был отклик в его любвеобильной душе. И много добрых дел оставил он после себя в памяти людей. Расскажу одно из таких дел его.

  

   На Руси много было мелкопоместных дворян, положение которых представляло весьма горькую участь; их быт мало отличался от крестьянского, жили они часто в избах, со своими же крепостными мужичками, и пахали, и сеяли, и убирали сами с полей свой хлебушко. Хорошо, если судьба сталкивала этих бедняков с соседними зажиточными помещиками; иной раз примут в них участие, рассуют детей по училищам или определят сына в полк на свой счет или дочери сошьют приданое.

   Близ уездного городка Корчевы жила семья Бочкаревых, которая принадлежала к числу мелкопоместных дворян-бедняков. Пока жив был отец, они могли кормиться, жили в домике на своей земельке, с чадами и крепостными домочадцами, даже старшую дочь, Уленьку, выдали за чиновника в город Корчеву, но после смерти мужа вдова его не справилась с полевыми работами и переехала с детьми к замужней дочери в город. Зять был писцом в каком-то уездном правлении, велико ли было его жалованье, и много ли он мог заработать!.. Участь бедной вдовы с детьми в его доме далеко не улучшилась, и много они бедствовали!

   Не знаю, какими судьбами деду моему пришлось познакомиться с этой семьей, он принял в ней участие, определил матьчиков, помог и деньгами, и бедная вдова, Екатерина Михайловна Бочкарева, оправилась, воспрянула духом. Она была простая и набожная женщина, но весьма терпеливая на пути скорбей и житейских невзгод, тем более неожиданная помощь показалась ей чем-то необыкновенным, чудотворным, и с тех пор она стала относиться к моему деду как к чему-то высшему, сверхъестественному, и всегда говорила, что она вымолила у Бога князя-благодетеля. Под таким впечатлением она долго жила, и такое настроение души сохраняла всегда при воспоминании о благодеяниях князя, но когда однажды пришло из Москвы к ней в Корчеву письмо его руки, в котором князь извещал ее, что вторая дочь ее, десятилетняя Ольга, была по его просьбе зачислена в институт, тогда бедная женщина совсем потеряла голову. Князь, кроме того, приглашал Екатерину Михайловну остановиться в Москве в его доме, так как Оленьку надлежало сейчас же везти в Москву для баллотировки. Бедная женщина после этого письма ходила как в чаду; могла ли она когда-нибудь вообразить, что ее Оленька получит воспитание не плоше княжон, будет говорить по-французски, да и, кроме того, как ей хорошо будет жить в институте: перестанет она голодать, как это часто случается с ними в семье небогатой дочери. И ведь у нее, кроме Оленьки, еще две младшие девочки! - все же легче будет, когда Оленька будет пристроена, и откуда снисходят на нее такие милости Божий? - она крестилась, и молилась, и смешивала благодетеля-князя со всеми святыми и со всеми силами небесными.

   Когда Екатерина Михайловна сказала зятю, что Оленька принята в институт, и дала ему прочесть письмо князя, то он попробовал толковать ей о баллотировке, говорил, что Оленька зачислена только, а еще не принята в институт, - она даже рассердилась на него. Тут пошли сборы, потом отъезд, и Екатерина Михайловна как раз в пору привезла дочь в Москву, и они прибыли благополучно в дом князя под Новинским. Их приезд был встречен как самое обыкновенное обстоятельство; столько нуждающихся вдов и сирот находили приют в доме князя; их поместили на антресолях в половине княжон.

   На другой день утром после своего приезда Екатерина Михайловна явилась с дочерью в кабинет к князю, бросилась ему в ноги и начала усердно благодарить, что он устроил ее Ольгу. Князь был озадачен пылкостью ее чувств, понял сей же час, что бедная женщина не понимает сути дела, старался растолковать ей значение баллотировки, просил ее сдержать преждевременный восторг, пока все не объяснится окончательно, но увы! Она не способна была понять, в чем тут дело. Князь призадумался и отпустил ее от себя со словами: "Молитесь, голубушка, по вере и дастся вам". И в самом деле много молилась Екатерина Михайловна по приезде в Москву: ходила всякий день к Иверской, служила по монастырям молебны.

   А какое это тяжелое время было для Оленьки!.. Она далеко не разделяла восторгов матери, была точно равнодушна и даже враждебна относительно перемены своей судьбы. Это была худая, бледная белокурая девочка, заморенная нуждой, дикая и застенчивая; ей страшно было в этом большом доме, и все чужие лица, и что такое совершается над ее головой? Она ясно ничего не сознавала, но какое-то тяжелое предчувствие сжимало ей сердце.

   Настал наконец день баллотировки. Оленьку одели в платьице одной из княжон, к крыльцу была подана княжеская карета, вся семья Оболенских провожает их до передней, с пожеланиями счастья Оленьке. Вот они сошли с парадной лестницы, ступили на крыльцо, Екатерина Михайловна, крестясь и читая громко молитву, взлезает в карету, Оленька за ней - и поехали.

   Князь стоял у окна своей маленькой гостиной и смотрел вслед удалявшемуся экипажу, потом несколько раз прошелся по комнате, глубоко вздохнул, сел на диван и задумался; на его добром лице выражалось волнение и беспокойство.

   Не один князь, а вся его семья принимала горячо к сердцу помещение Ольги в институт; все собрались в столовой: и княжны, и дети, и тетушка фрейлина, и почтенная гувернантка, m-me Стадлер. Все волновались, все переживали длинный час ожидания и все думали о том, как это все устроится и повернется ли рог судьбы благоприятно для этих двух существ. Делались разные предположения. Но именно человек предполагает, а Бог располагает; бедная Екатерина Михайловна! каково ей было, когда ее Оленька вынула пустой билет? - тут она вдруг поняла, что такое баллотировка; какая это была страшная минута для нее!., в пух и прах разлетелись ее мечты для Оленьки. Где та заря новой жизни, свет которой так мгновенно вспыхнул и погас над головой ее ребенка? и теперь что же ее ожидает?., повезет она ее опять в Корчеву качать ребятишек старшей сестры, коров доить; и опять лишний рот кормить, который, казалось, сбывался с рук и давал место другим голодающим. Горько ей было!., ее отчаянию не было границ, ноги подкашивались, рука не слушалась, когда она хотела осенить себя крестным знамением, молитва замирала на устах.

   В доме князя все были огорчены неудачей баллотировки, утешали, как могли, Екатерину Михайловну, уговаривали ее погостить подолее в Москве, пока она оправится от нанесенного ей злой судьбой удара; но рано или поздно ей надо было думать о возвращении в Корчеву.

   Однажды утром, перед самым ее отъездом, когда княжны сошли вниз здороваться с папенькой, а она сидела на антресолях, прибегает Ионка, Князев казачок, и говорит ей: "Пожалуйте с барышней к князю; их сиятельство вас спрашивают". Сошла вниз Екатерина Михайловна, Оленька идет за матерью, вступают они в кабинет: князь сидит в вольтеровских креслах, княжны сидят подле него.

   - Вот, моя голубушка Екатерина Михайловна, что я придумал, - говорит князь, - вы отправляйтесь с Богом в вашу Корчеву, а Оленьку оставьте у нас, пусть она учится с моими девочками - человеком будет. Поди сюда, умница.

   Оленька подошла к нему, и князь погладил ее по головке.

   С легким сердцем уехала вдова в Корчеву после этого утра. Оленька осталась с тех пор до своего замужества у князя, нашла в нем второго отца, воспитывалась вместе с моей матерью и ее меньшой сестрой; они любили ее, как родную сестру.

   Ольга Андреевна Бочкарева вышла замуж за профессора Ивана Семеновича Веселовского, который имел собственный дом в Старо-Конюшенной. Говорили, что он был масон. Он был ученый и добрый человек. В дом Оболенских он был представлен баснописцем Зиловым, супруга которого находилась в родстве с Оболенскими или Кашхиными.

  

   Бабушку, Александру Евгеньевну Кашкину, тетушку моей матери, я стала помнить в то же время, как и деда.

   Нас водили тоже в детстве с нею здороваться. Она сидит в своей угольной на диване так прямо, хотя вокруг нее много подушек, вышитых и шерстями, и шелком, и бисером.

   Угольная комната довольно большая и четырехугольная: она меблирована просто, и мебель обита ситцем с узором a grands ramages (крупными разводами (фр.)). Перед диваном большой овальный стол красного дерева, и по его сторонам стоят чинно кресла в два ряда; перед дверью, которая ведет в бабушкину спальню, стоят ширмы из черного дерева, в верхней части ширм стекла, на которых нарисованы китайские фигуры и беседки. По углам комнаты этажерки с фарфором и разными вещицами; у окна большая клетка и подставка с шестом для ее белого какаду; он всегда тут сидит со своим желтым хохолком и черным носом. На окнах маленькие ширмочки с малиновыми стеклами, которые бросают розовый свет на все предметы и лица; в комнате не очень светло от больших зеленых драпри.

   Итак, бабушка сидит очень прямо на диване, подле нее на подушке спит Амишка, ее любимый белый шпиц, презлой: нагнешься здороваться к руке бабушки, а он рычит. Фиделька, ее белая болонка, лежит, свернувшись, на круглой скамеечке у ног своей госпожи.

   Бабушка всегда в туалете, платье шелковое, больше все стального цвета, или очень темное, на плечи накинута кацавейка бархатная с меховой опушкой - она всегда зябла и была очень слабого здоровья. Чепец на бабушке тюлевый, оборка умеренная, бант из газовых цветных лент на своем месте над оборкой, один кончик падает непременно за оборку, другой едва ее касается, фальшивые букли глянцевито группируются на висках мелкими невисячими буклями, бриды газовых лент от чепца пущены свободно и не завязаны.

   Лицо у бабушки не то важное, не то строгое, выражение немного вопросительное, нос очень длинный, черты лица резки, брови очень черны и тонки. Она всегда румянилась, и подле нее на круглом столе стояла коробочка с пудрой, она часто пудрилась и потом утирала пудру батистовым платком или шкуркой из пузыря, которую для нее всегда дома выделывали.

   Нам очень скучно у бабушки; она делает свои замечания, на кого кто похож. Она любила Анночку, мою сестру, говорила, что она в Кашкиных. Мы всегда выжидали, когда внимание бабушки перейдет от нас на другой предмет, и это немедленно случалось; кто-нибудь приедет, войдут гости, мы низко приседаем и сейчас же удаляемся в гардеробную к фрейлинским девушкам, так звали Авдотью и Настасью, двух старших горничных бабушки.

   Гардеробная была большая светлая комната с горшками герани, бальзаминов и жасмина по окнам, с белыми занавесками; по стенам стоят высокие шкафы, на шкафах картонки, корзины, болваны для чепцов. Посреди комнаты большой круглый стол со всеми швейными принадлежностями; тут и подушечки с булавками, старые бомбоньерки с разноцветным шелком, непременно тоже картинки мод и обрезки ситца, коленкора, шелковых материй, лент и кружев. Эти лоскутья именно и привлекали нас в гардеробную.

   Пока няня болтает с Дуняшей и Настей, мы роемся в этих шелковых тряпках и глядим картинки мод; затем нас щедро наделяют этими лоскутьями для наших кукол; наберешь эти сокровища в фартучек и удаляешься уже коридором восвояси с сердцем, исполненным блаженной радости. И какими они нам казались добрыми, эти щедрые благодетельницы!.. Мы в особенности любили Дуняшу: точно она какая-нибудь предобрая классная дама: вероятно, наше детское воображение производило ее так нелепо в этот чин потому, что она носила всегда коричневое шерстяное платье с пелериной и белый отложной воротничок и рукавчики, точно институтский мундир. Она не носила чепцов, сзади жидкая коса заплетена и разложена корзиной под высокий гребень, спереди на висках волосы кольцеобразно придерживаются тоже двумя боковыми гребеночками; невысокая, худая, с подвижным, немного хитрым выражением лица. Она была тоже отличная актриса в своем роде, проникнутая важностью своего амплуа, приближенного и доверенного лица ее превосходительства фрейлины Кашкиной: она жила с бабушкой в Петербурге во дворце, когда бабушка была при дворе. Настасья была высокая, полная, степенная, ходила в ситцевом платье и в черном фартуке, носила шелковые косынки на голове, щеголевато умела их повязывать; лицо у нее было доброе, глаза внимательные и смеющиеся, она делала все не спеша, а между тем работа спорилась у нее под руками.

   Самая тесная дружба связывала Дуняшу с Настей, ни тени соперничества и полная гармония на пути общей деятельности и своих обязанностей относительно их госпожи: привязанность их к фрейлине была безгранична. Они обе остались сиротками, с раннего детства не имели ни семьи, ни родных, и это способствовало слиянию их личных интересов с интересами их господ. Они всегда говорили друг другу "вы", и остальные люди в доме говорили им тоже "вы", когда к ним обращались, и они пользовались в доме некоторым авторитетом и почетом.

   Теперь оставлю мои младенческие воспоминания о бабушке и буду рассказывать о ней больше со слов моей матери.

   "Тетушка заменила нам мать, - говорила моя матушка, - папенька умел ценить ее о нас попечение, и мы любили ее и старались окружать ее полным уважением. Надо было угождать ей: она была строга насчет этикета. Я и сестра Катенька, мы были очень живы и ветрены, и нам иногда от нее доставалось. Наташа была ее любимицей, она вела себя степенно и благоразумно и обладала большой находчивостью во всех светских положениях - это было у нее врожденное.

   Тетушка была совершенная grande dame (большая барыня (фр.)), имея тот такт, который облегчает светские обязанности, но основанием этого такта не была одна только сухая привычка к этикету; напротив того, она вносила в светские отношения большое количество снисходительности к ближнему, полное отсутствие эгоистических движений и великую заботу о тех, кто ее окружал. И добрая она была для нуждающихся, ее кошелек всегда был открыт для друзей, всегда рада была она помочь, утешить подарком больную, развлечь страждущего. Она сильно увлеклась на этом пути, и житейская мудрость ей была всегда непонятна. В денежных делах она была слишком доверчива; папенька старался оберегать ее от ошибок в этом отношении, но всегда бесплодно: она осталась легкомысленна в этом смысле до конца дней своих и очень расстроила свое состояние.

   Она была искренне и всецело привязана к императрице Марии и ее августейшей семье. Живя у нас в Москве, она сердцем и мыслями была в Петербурге. Тетушка помнила императоров Александра I и Николая I еще великими князьями, она особенно нежно любила их августейшую сестру, Александру Павловну, которая, вероятно, отвечала ей тоже своим милостивым вниманием и расположением. Эта великая княжна, когда прощалась с тетушкой, подарила ей свой портрет на память; мы всегда видели его в тетушкином кабинете над ее письменным столом и любовались этой красавицей. Судьба Александры Павловны представляла цепь каких-то недоразумений по поводу искательства ее руки многими державными женихами. Она выдавалась красотой из всех своих сестер, говорили, что императрица Екатерина желала выдать ее за Густава-Адольфа, короля шведского, но это не состоялось, затем явился принц Дармштадтский искателем ее руки. Тогда последовала поездка великой княжны Александры Павловны за границу, и тетушка была в свите ее высочества в качестве фрейлины, но и это сватовство не повело к свадьбе. Наконец великая княжна Александра Павловна вступила в супружество с палатином Венгерским и скончалась в молодых летах в 1801 г. Этот год был тяжелым годом для ее царственной матери, которая перенесла много утрат в течение его. Тетушка пережила все эти горести подле своей государыни, будучи близкой к тогдашним событиям.

   Тетушка вспоминала часто Гатчину и то, как милостива и малотребовательна была императрица Мария относительно их служебных при ней обязанностей. Она говорила, что они, т. е. фрейлины, при ее дворе боялись только одной из ее статс-дам. Вот рассказ из жизни их в Гатчине в молодости тетушки.

   "Это было летом, двор жил в Гатчине. Фрейлинам был отведен для помещения павильон в саду. Мы жили там под надзором одной весьма почтенной и строгой статс-дамы. Она была уже преклонных лет и требовала от нас, чтобы мы очень рано ложились спать; это очень нас стесняло, прелестные июньские вечера мы должны были проводить в комнатах. Раз как-то вечером она, по обыкновению, выразила нам надежду, что мы ляжем спать, следуя ее примеру: она в это время раздевалась и ложилась в постель. Что делать! Нам следовало бы послушаться, но мы были молоды, нам так хотелось подышать вечерним воздухом в прелестном саду гатчинского дворца. Прождав несколько времени, пока старушка перестанет кашлять, и убедившись, что она спит, мы накинули на голову косынки и тихо гурьбой вышли из павильона. Мы надеялись погулять по аллеям и вернуться так же тихо, как ушли; она и подозревать не будет нашего отсутствия.

   Мы гуляли с полчаса, когда с нами случайно встретились великие князья; мы остановились и разговаривали с их высочествами недалеко от павильона. Вдруг оттуда раздался вопль, крик - звали на помощь!., всем пришло в голову, что павильон горит. Мы бросаемся туда, и великие князья с нами. Когда мы вбежали в павильон, то сейчас увидали, что наши опасения насчет пожара неосновательны - ни дыма, ни запаха гари, но крик продолжался, и кричала наша почтенная старушка. Мы вошли в ее комнату; она стояла на середине в ночном костюме, с испуганным лицом и указывала на свой ночной чепец, который лежал на полу. Женская прислуга сбежалась на ее крик, стояла не менее испуганная, и никто не осмеливался коснуться чепца. Тогда один из великих князей поднял этот чепец, и что ж бы вы думали? - в его широких оборках запуталась и билась огромная летучая мышь - это она наделала всю тревогу. Окно в комнате, где спала статс-дама, оставалось открытым, лампада горела перед образом, летучая мышь влетела на ее свет и упала прямо на голову спавшей; она проснулась и, спросонья не отдавая себе отчета, в чем дело, могла только сорвать с головы чепец, бросить и начать кричать".

   В Москве фрейлина Кашкина пользовалась общим уважением, и ее покровительство в свете имело большое значение для ее племянниц Оболенских. Она сначала вывозила двух старших дочерей князя Петра Николаевича, затем, когда они вышли замуж, она опять появилась в высшем кругу московского общества с двумя меньшими княжнами, Варварой и Натальей.

  

   Много родовитых магнатов жило в Москве в двадцатых годах текущего столетия. Русское вельможество внушало еще тогда всем и каждому какое-то обаяние, которое исчезло совершенно в наши дни. Обществом руководили аристократы с громкими именами своих предков: Голицыны, Долгорукие, Апраксины, Шепелевы, Шереметевы - вот какие имена стояли в то время в челе московских дворянских кругов.

   Дом сенатора Николая Евгеньевича Кашкина, где бывало высшее общество Москвы, славился в те времена радушием его хозяйки Анны Гавриловны и умением хозяина веселить общество, сохраняя в своем доме полный порядок этикета и утонченного тона придворных сфер.

   Николай Евгеньевич Кашкин, родной брат фрейлины А.Е. Кашкиной, принадлежал к интеллигенции екатерининских времен. Нельзя сомневаться, что люди того времени по образованию далеко опередили своих предков, но между тем сохранили много деспотических инстинктов и, пропитавшись цинизмом Вольтера, были весьма сухи сердцем и не совсем удобны в семейной жизни.

   Николай Евгеньевич Кашкин был человек весьма гордый и надменный, все способности своего ума и сердца он, казалось, употребил на то, чтоб поддерживать блестящим образом свое светское положение, свое имя и достоинство пресловутого рода Кашкиных. Предки их, три брата, выехали в 1473 году к великому князю Иоанну Васильевичу III из Рима; будучи греческими (византийскими) дворянами, они носили фамилию Кашкини. Потомки их служили государям московским стольниками и воеводами.

   Николай Евгеньевич Кашкин играл в Москве очень удачно роль просвещенного магната, умел окружить себя обаянием вельможи, и его дом в Москве уступал немногим другим домам в этом отношении. У него были балы, литературные вечера, музыкальные утра, charades en action (движущиеся шарады (фр.)) и живые картины, в которых принимали участие княжны Щербатовы и Урусовы, красавицы самого высшего круга. У него была отличная библиотека, и вся обстановка его дома отличалась вкусом почтенного старинного барского покроя.

   Художники, поэты, литераторы, знаменитые актеры могли всегда надеяться на его покровительство. Но блеск ума Николая Евгеньевича и уменье играть роль магната не могли бы упрочить за домом Кашкиных того почтенного положения, которым он пользовался в московском обществе; душою этого приятного настроения в их доме была хозяйка его Анна Гавриловна, супруга сенатора. На ее долю выпала не только трудная задача смягчать пустоту и декоративность нрава ее супруга и умалять его надменность, но и уменье одушевлять и осчастливить своими качествами все, что ее окружало. В ней именно лежала та сила, которая всех привлекала в их доме. Она была очень дружна со своей золовкой фрейлиной, деда моего она почитала и ценила по его достоинствам; между этими двумя семьями, Кашкиных и Оболенских, отношения были вполне родственные и близкие.

   Семейная жизнь Анны Гавриловны была тяжела, туг ее пути не всегда были усыпаны розами. Ее супруг не ладил с их сыном, к дочери был равнодушен*.

   ______________________

   * Сергей Николаевич Катюш (17 апр. 1799 - 7 ноября 1868) был единственный сын сенатора; он служил в 1820-х годах в Петербурге в л.-гв. Павловском полку. Впоследствии был женат на Екатерине Ивановне Миллер (1 мая 1806 - 18 окт. 1879). - Единственная дочь сенатора Варвара Николаевна (1810-1839) была замужем за Александром Александровичем Грессером, адъютантом великого князя Михаила Павловича.

   ______________________

  

   Дмитрия Евгеньевича Кашкина, брата сенатора Николая Евгеньевича и бабушки фрейлины Александры Евгеньевны, я очень хорошо помню в моем детстве, т.е. в 1837 - 1838 годах. Он бывал часто в доме дедушки князя Петра Николаевича Оболенского.

   Служебная карьера обоих братьев Кашкиных устроилась блестящим образом под влиянием высокого положения их отца генерал-аншефа Кашкина, который был наместником в Тре при императрице Екатерине II. Оба брата были очень богаты, но Николай Евгеньевич оставался на службе до конца своей жизни, тогда как младший брат его, Дмитрий Евгеньевич, женатый на Воейковой, вышел в отставку, достигнув чина генерал-майора, и жил в своем богатом тульском имении с. Бурмосове. Там он потешал весь уезд разными праздниками, барскими затеями и потехами. В его имении был театр, где крепостные актеры разыгрывали комедии и мелодрамы его сочинения; он сам даже играл роли олимпийских богов на сцене домашнего театра. Уездное общество щедро воскуривало ему фимиам под влиянием его обедов и угощений, а он таким образом проживал свое крупное состояние.

   Он был хорошо образован, знал очень хорошо иностранные языки, был знаком с иностранной литературой; у него в его деревенском доме была отличная библиотека, и я помню, что все удивлялись его отличной памяти: он безошибочно читал на память целые сцены из трагедий Вольтера, Корнеля и Расина, знал наизусть всю вольтеровскую "Генриаду". Но опять-таки этот запас познаний не освещает в нем ничего человеческого или отрадного для души. Самообожание и надменность перешли у него всякие границы; в семье его почитали за человека ненормального и говорили, что он помешанный.

   Я помню дедушку Дмитрия Евгеньевича Кашкина, когда он под Новинским в доме дедушки князя Петра Николаевича Оболенского угощал нас своим музыкальным талантом. Он привозил с собою им самим выдуманный инструмент, что-то вроде гигантской гитары; он давал ей название димитары по созвучию с его именем.

   Дмитрий Евгеньевич собирал вокруг себя всех, кто жил в доме, и давал концерт на этом диковинном инструменте. Трудно себе представить старика в генеральском мундире, при орденах, с лентой через плечо, сидящего среди залы и играющего на этой нелепой димитаре пьесы своего сочинения. То были диковинные аккорды и звуки!.. Он, бедный, не понимал комизма своего положения и даже не сознавал, что публика, как только заметит, что он увлекся игрой, так сейчас же удаляется потихоньку из залы. Оставались его слушателями только дети, нянюшки и старушки-приживалки. Когда мы были детьми, то оставались до конца этих концертов, даже любили эти представления с дедушкой, музыкантом-генералом.

  

   Почтенную воспитательницу моей матери, madame Stadler, лучше всего обрисуют те рассказы, которые моя матушка часто в детстве про нее мне передавала; она и нас старалась приучать к труду и независимости от внешнего мира, т.е. не любила баловать нас в смысле зависимости от горничных и их услуг.

   Рано утром мы просыпались под звуки голоса m-me Stadler, которая кликала Парашу (горничную); затем говорила: "Enfants, levez-vous!"( Дети, вставайте! (фр.)) Как не хотелось иной раз покидать постель! - однако надо вставать, одеваться; в половине восьмого мы пьем чай, в 8 часов сидим за уроками. Monsieur Stadler (Г-н Стадлер (фр.)) занимается с нашими братьями, Митей и Сережей; они были моложе нас и едва читали по складам.

   Madame Stadler очень строга, взыскательна, даже резка. Бедная сестра Наташа! - она была болезненна, и ей трудно было учиться, Оленька была очень дика сначала, и у нее была плохая память, я же училась бойко и легко. M-me Stadler поручала мне часто повторять уроки с сестрой или Оленькой; это развило во мне на всю жизнь способность заниматься успешно и охотно с детьми, а для учениц моих было очень полезно: мы все сделали скоро быстрые успехи.

   Обыкновенно гувернантки любят принимать участие в светской и суетной жизни своих патронов, но m-me Stadler, напротив того, избегала гостиной и неохотно отпускала нас на фрейлинскую половину. Она говорила: "Je n'aime pas quand les enfants baque-naudent" (Я не люблю, когда дети занимаются пустяками (фр.)). По ее мнению, дети должны иметь вокруг себя спокойную атмосферу и не мешаться с большими. Она не любит водить нас в Александровский сад или на Тверской бульвар. "Там дети выставляются напоказ, - говорила она, - в них возбуждается тщеславие - это совсем лишнее. Je suis bonne marcheuse! (Я хороший ходок (фр.)) Идем лучше подальше от городского шума". И мы, весной или осенью, в хорошую погоду, ходили с ней или под Девичье поле, или даже на Ваганьковское кладбище. Там мы могли бегать, сколько хотели, нам позволяли снимать шляпы, там мы были свободны от городских требований. Летом мы жили в Рождествене*, и там жизнь текла для нас очень правильно: уроки, прогулки в лес и поля - это отлично было для нашего здоровья.

   ______________________

   * Село Рождествено в 1820-х годах принадлежало ищу Петру Николаевичу Оболенскому. Это подмосковное село находится в семнадцати верстах от села Воскресенского", близ которого стоит монастырь, именуемый Новый Иерусалим.

   ______________________

  

   Мои старшие сестры были очень болезненны; они были уже большие девицы и выезжали в свет, когда m-me Stadler поступила в наш дом, так что она не могла иметь на них влияния, но она основательно говорила, что их слабому здоровью была отчасти причиной многочисленная прислуга, которая окружала их в детстве. Мои старшие сестры не умели сами обуваться, пили утренний чай в постелях и прежде второго часа не выходили из своих комнат. И какие дикие предрассудки были им привиты мамушками и нянюшками! - ворожба, гаданья, боязнь дурного глаза - все это сильно расстроило их нервы. Сестра Катенька отрешилась вполне от этих нелепостей по разуму; она была такая умная и образованная девушка, но следы впечатлений детства остались на ней: у нее бывали истерики, она боялась грома, пауков и лягушек.

   Дорогая сестра Сашенька, та никогда не могла выйти из сферы гаданий, толкований снов и разных предчувствий. Она была с детства очень слабого здоровья: ее так берегли и нежили. Она вела всегда очень праздную жизнь; я ее, право, иначе и не помню, как или в бальном платье, такой прелестной с ее классической красотой, или же в постели. Понятно, что ее страсть - гадать, мечтать и предчувствовать - была потребностью для того, чтобы сокращать время. Мы все ее очень любили. M-me Stadler, как только вошла в наш дом, потребовала удаления от нас лишней прислуги и оставила при нас нашу старую няню Денисовну, за которой зорко следила, чтоб она оставила нас в покое от лишних попечений. Конечно, дело обошлось не без борьбы, но я ей весьма благодарна за ту пользу, которую приносят хорошие привычки: я могу всегда обойтись без горничной.

   Еще одна черта в характере m-me Stadler была мне всегда сочувственна - это ее прямота и правдивость. Она была тверда в своих убеждениях, никогда никому не льстила и к себе тоже была строга. Приведу для примера следующее.

   Когда мы подросли и перешли в возраст сознания того, что вокруг нас делается, то стали замечать между супругами Стадлерами частые ссоры, не раз слыхали между ними не совсем миролюбивые разговоры. После всякой такой сцены мы видели, что m-me Stadler огорчена, но она была так добросовестна, что признавалась нам, как сильно порицала себя за то, что при нас не умела сдержать своего раздражения и гнева, и кончала свою исповедь словами: "Mes enfants, faites ce que je dis, mais ne faites pas ce que je fais"(Дети, делайте так, как я вам говорю, но не делайте так, как я это делаю (фр.)).

   M-me Stadler долго прожила у нас в доме, до той поры, когда мы кончили наше воспитание. Расстаться с нею было для нас истинным горем.

   Княжна Екатерина Николаевна Оболенская, сестра дедушки, князя Петра Николаевича, была милая, добрейшая старушка. Она жила в Москве своим домом, часто кушала у брата, и он аккуратно ее навещал. Дедушка окружал ее лаской и вниманием и помогал ей по управлению ее имением. Она была его единственная сестра незамужняя и осталась до конца дней своих совершенной институткой. Она была воспитанницей Смольного монастыря 1-го выпуска. Вот что матушка про нее рассказывала: "Раз как-то стояла я у окна нашего московского дома со стороны сада. Был великолепный майский вечер, сирень в саду начинала цвести, аллея акаций по одной стороне сада, густая уже от свежих листьев, бросала от себя длинную тень, а на полянке, что против окон, яблони были в полном цвету. Луна взошла, ярко светила на небе и серебрила своим матовым отблеском эти цветущие деревья. Я залюбовалась и задумалась. Я была одна в комнате; вдруг кто-то тронул меня легонько за плечо. Я даже вздрогнула. Гляжу!., стоит подле меня наша добрая старушечка, тетушка княжна Екатерина Николаевна.

   - Варенька, - говорит она, - отойди от окна, милый друг, не гляди на луну.

   - Отчего же, тетушка? Посмотрите, как хорош вечер!

   - Не годится, мой друг, девице глядеть на луну: подумают, что ты влюблена.

   Я никак не могла понять это отношение луны к состоянию влюбленности, но поцеловала у тетушки руку и обещала не глядеть на луну".

   Тетушку Марью Петровну Леонтьеву, сестру моей матушки, я очень хорошо помню. В семье деда она и супруг ее Сергей Борисович пользовались большим уважением. Марья Петровна была гораздо старше моей матери, она была старшая дочь моего деда от первой его супруги. Она была замечательная женщина по уму и образованию.

   Имение Леонтьевых, сельцо Корытня*, было недалеко от имения моего батюшки, и мы часто там гостили.

   ______________________

   * Калужской губернии верстах в 20-ти от Тарутина.

   ______________________