Сабанеева Екатерина Алексеевна - Воспоминание о былом. 1770 - 1828 гг.

женихов из кавалеров, встречающихся на балах и в обществе. То являлся Скуратов весьма приличной в ее глазах партией, то князья Друцкой или Щербатов, чаще же всего в этом смысле она думала об Оболенских. Князь Евгений, гвардеец, старший адъютант при генерале Бистроме, с блестящей карьерой впереди, он такой солидный и образованный, он поймет и оценит Анюту; да и старший его брат, князь Николай, тот будет более блестящей партией - он очень богат. И мало ли было и других соображений в ее голове относительно судьбы княжон, и все это сильно ее волновало.

   Затем, когда мысли Екатерины Алексеевны от племянниц обращались к племяннику, то те же Оболенские, столь желанные для одних, являлись ее воображению опасными для другого. Ей неоднократно уже мнилось, что тетушка фрейлина Кашкина имеет виды на ее Алешу, что она ровляет его в женихи для племянниц; тогда в сердце ее зарождалось чувство враждебности и негодования против княжон Оболенских, они являлись в ее глазах кокетками, интриганками, совершенно недостойными ее племянника. Если бы Алеша женился на одной из них, то пропал бы, был бы навеки несчастный. Враг силен, думалось ей, и она молилась всем святым для предотвращения сего несчастья, посылала в церковь вынимать просфору о здравии раба Божия Алексея и о спасении путей его от врагов и их козней. Екатерина Алексеевна, впрочем, таила свою неприязнь к Оболенским на дне своей души, и под Новинским в доме князя Петра Николаевича все благодушествали и вовсе не знали, что на Пресне у Несвицких показалось на горизонте это облачко враждебности против них, что это облачко разрастается в тучу, которой было суждено разразиться на бале у Кутайсовых.

   Что же касается молодого богимовского "сквайра", то он эту зиму не обращал внимания на тетушку. Да и когда ему было заниматься ее волнениями? - У него было столько дела: он покупал рысаков и экипажи, очень сорил деньгами, прилежно посещал Английский клуб, театры, маскарады, считался лучшим танцором на всех балах и был безумно влюблен в тогдашнюю знаменитую красавицу, княжну Анну Урусову.

   Об этой, так сказать, немой страсти молодого Прончищева к княжне Урусовой много говорили в то время в московских салонах. Княжна была старше его, серьезных претензий или искательства ее руки быть не могло с его стороны, но уловить ее взор, когда она садилась в экипаж, держать ее шаль при разъездах с балов и накинуть ее на кудри милой головы было достаточным блаженством для пылкого юноши. Его звали в Москве "Le paladin de la piincesse Ouroussof" (Паладин княжны Урусовой (фр.)) - это забавляло публику, а ему льстило. Прончищев пошел даже дальше на этом пути, он нанял целый дом против дома князя Урусова и поселился там один, чтоб иметь возможность видеть чаще даму своего сердца. Все это было в духе того времени и производило в обществе большой эффект, которым герой дня остался очень доволен*.

   ______________________

   * Сергей Николаевич Кашкин, который был в то время большой повеса и насмешник, написал записку и послал ее влюбленному. Он поздравлял его с новосельем и на адресе было написано: "А.В. Прончищеву, против храма богини глупости".

   ______________________

  

   Тут тетушка Екатерина Алексеевна не воздержалась распечь племянника за бесполезную трату денег, но своим интимным друзьям говорила: "Я не принимаю этого всерьез - молодо-зелено, а в сущности, лучше так истратить деньги, чем в карты их проиграть".

   После рождественских праздников, после бала-ревельона у Кашкиных в обществе Москвы все ожидали бала у Кутайсовых. Пригласительные билеты были разосланы, модные магазины Кузнецкого моста были наполнены заказами дамских туалетов, куаферы" приглашены причесывать девиц и дам на этот день, чувствовалось особое движение и некоторое волнение в известном кругу общества. Граф Кутайсов умел веселить Москву.

   Это было в воскресенье. Накануне бала Екатерина Алексеевна приехала от обедни, выкушала свой кофей, сидела в гостиной в доме Несвицких на диване и вязала крючком шерстяное одеяло. Чепец с широкой оборкой и бантом из газовых лент покоился на подушке дивана; она терпеть не могла этого ненужного туалетного атрибута, но подчинялась его ношению ради зрелости своих лет, и он всегда бывало ловко очутится на ее голове, когда доложат о приезде почтенного гостя.

   Входит ранняя посетительница, не из очень важных. Говорят о погоде, об архиерее и певчих в Чудовом монастыре, наконец, о завтрашнем бале у Кутайсовых.

   - Я получила приглашение, - говорит гостья.

   - Мы тоже; вчера принесли. Мои княжны будут в розовых креповых.

   - А Оболенские будут?

   - Понятно, что будут. Граф Кутайсов самолично был у фрейлины с приглашением, она не поедет по одному пригласительному билету. Мы видели его экипаж давеча у фрейлинского подъезда; вероятно, от обедни к ней заезжал. Вы знаете, как Александру Евгеньевну все уважают.

   - Мне показалось, - говорит гостья, - что старшая из Оболенских, княжна Варвара, была бледна на бале у Шепелевых. Кричат про нее: "Грезова головка!" - восхищаются, а я ничего особенного не нахожу.

   Екатерина Алексеевна отрывает глаза от работы, устремляет их в упор на гостью удивленно-гневно, точно та лично ее обидела.

   - Что с вами, ma chere (моя дорогая (фр.)), и где у вас глаза? Варенька Оболенская свежа, как роза, обе княжны прелестны!

   Она откладывает свою работу, берет табакерку и нюхает, потом следует пауза. Гостья, которая знает истинные чувства хозяйки дома к Оболенским, недоумевает; Екатерина Алексеевна держит ее некоторое время в состоянии этого недоумения, затем не спеша говорит:

   - Я вам доложу, ma chere, по моему мнению, обе княжны прелестны, что та, что другая. Но это не должно мешать нам видеть (она подчеркивает это слово), что они не нашего поля ягоды, тех же щей, да пожиже влей, вот что-с... - при этом ноздри у нее слегка начинают раздуваться. - Их место при дворе, оно вот как.

   - С одной стороны, вы правы, - соглашается гостья, - но...

   Хозяйка быстро ее перебивает, затем держит речь мудрую, поучительную. Какое смирение она на себя напускает, она повергается во прах перед значением фрейлины, из ее уст сыплются фразы:

   - Мы простые дворянки, сударыня вы моя! - не вельможные. Значит, разуму не иметь, если не понять, что всякий сверчок знай свой шесток. Нечего нам гоняться за ними - далеко кукушке до ястреба - это все августейшее, придворное!..

   Она оживляется все более и более по мере того, как говорит.

   Входит старший ее племянник, князь Алексей Несвицкий, здоровается с теткой, подходит к ее руке, раскланивается с гостьей, которая сожалеет, что он помешал излиянию чувств хозяйки, что было интересно послушать. Но Екатерина Алексеевна замолкает и успокаивается, она потянула со стола свою работу, считает points (петли (фр.)) на узоре и начинает прилежно вязать, выпрастывая и ровняя шерсть.

   Князь Алексей был в парадной гвардейской форме, он поправляет саблю, надевает перчатки.

   - Ты с визитами? - спрашивает тетка.

   - Да.

   - Знаешь что, ваше сиятельство! было бы вам известно, что Александра Евгеньевна Кашкина продает своих ярославских.

   - Откуда вы это изволите знать, тетушка?

   - Если говорю, то знаю. Шепелевы торгуют у нее, имение хорошее - все плотники, а ты строишься в Ермолове.

   - Можно подумать, - отвечал князь и подошел снова к руке тетки, которая в это время прибавила:

   - Можно выгодно купить, я знаю тоже из верного источника, что князь Петр Николаевич Оболенский заложил свою подмосковную в опекунском совете.

   Гостья тоже прощалась; она осталась довольна своим визитом и направилась к дверям гостиной. Тетушка, провожая ее, говорила:

   - До свиданья. До завтра, на бале у Кутайсовых.

   Бал у Кутайсовых был великолепный. Княжны Несвицкие в розовых креповых платьях были очень авантажны. Тетушка была довольна - ей мнилось даже, что они затмят Оболенских. Сами же девицы, не разделяя вовсе антипатий высшего начальства, носились в бальной зале в вихре вальсов и котильонов. Тетушка села за партию виста в гостиной: ей положительно везло в этот вечер, она была в выигрыше, очень в духе, любезна и только слегка язвительна.

   Входит вчерашняя гостья и здоровается с ней.

   - Как вы поздно сегодня! - говорит тетушка.

   - Да, я часто опаздываю, отдыхаю после обеда, потом туалет, а сегодня парикмахер задержал. Княжны очень, очень при своем авантаже сегодня, - начинает болтать гостья. - А вы слышали новость?

   - Какую: розовую или голубую? - смеется Екатерина Алексеевна.

   - Да нет, - новость! Князь Николай Оболенский объявлен женихом.

   - Ничего подобного не слыхала, - протяжно произносит Екатерина Алексеевна.

   - Как же, - вмешивается в разговор один из партнеров, старик сенатор. - Я рад за князя Петра Николаевича, прекрасная партия для сына. Княжна Волконская! Она - сирота, единственная наследница громадного состояния, жила и воспитывалась где-то в деревенском захолустье у опекуна.

   Екатерина Алексеевна вистовала в продолжение этого разговора и обремизилась. Разлетелись ее мечты относительно партии для княжны Анны. Буря поднималась со дна ее души, и пресненская туча враждебности против Оболенских принимала все большие и большие размеры. Партия виста, однако, продолжалась. Бал был в эту минуту в полном разгаре, оркестр не умолкал, кадрили сменялись котильонами, вальсы длились тогда долее, чем впоследавии, когда полька вступила в свои права на бальной сцене; бабушки же наши ее не танцевали. Но вот небольшой перерыв, затем оркестр заиграл мазурку. Князь Алексей Несвицкий открыл ее в первой паре с княжной Урусовой.

   Екатерина Алексеевна очень любила карты и вист, очень всегда увлекалась игрой, но вменила себе в обязанность на всех балах являться в бальную залу в половине мазурки и взглянуть, с кем танцуют ее княжны. Мазурка имела искони особо интересное значение, она служила руководством для соображений насчет сердечных склонностей - и сколько было сделано признаний под звуки ее живой мелодии!

   Екатерина Алексеевна передала на этот раз карты какой-то обязательной барыне, вышла из гостиной в залу и уселась недалеко от двери подле вчерашней гостьи. В этот вечер ей даже приятно было встать из-за карт; она чувствовала потребность движения под влиянием душевного волнения и тревоги. Она взяла лорнет, поднесла его к глазам и начала внимательно производить инспекцию танцующих: "Кто это танцует в первой паре? А! - наш князь Алексей с княжной Урусовой. Как он хорош! - напоминает покойницу сестру", - проходит у нее в голове. Затем прелестная парочка перед ее глазами скользит по паркету - ее Алеша и княжна Варенька Оболенская. Она была прелестна, эта головка, склоненная слегка вперед в облаке пепельных кудрей, ее кавалер с его стройной изящной фигурой, с движениями спокойными и умеренными в этом танце, где именно требуется известное самообладание, чтоб не сделать шаг к смешному, - как он тоже хорош! Оба прелестны, свежи, юны! Она такая светлая звездочка, эта Варенька Оболенская. "Она - змея! - вдруг мелькнуло в голове Екатерины Алексеевны. - Она верно выбрала его в фигуре, но с кем же Алеша танцует мазурку? Конечно, не с ней же?" Глаза ее не могут оторваться от этой пары. Вот они обежали всю залу, вертятся для заключения тура и садятся парой в противоположном конце залы, прямо против нее. Соображения опять падают перед действительностью; гром гремит из тучи, что шла с Пресни, гонимая враждебностью, и она остановилась и разразилась над головой Екатерины Алексеевны в этой бальной зале у Кутайсовых. Гром и молния! - у нее искры из глаз сыплются, и буря сильнее поднимается со дна ее души.

   - Bonne nuit (добрый вечер), chere Екатерина Алексеевна, я уезжаю, устала, едва стою на ногах.

   Перед ней стояла тетушка фрейлина и протягивала ей руку на прощанье. И Екатерина Алексеевна пожала эту руку и сказала ей даже:

   - До приятного свиданья.

   Затем она видела, что тетушка фрейлина остановилась в дверях залы, сделала знак княжнам и подождала. Тетушка часто увозила их из мазурки; они заметили ее знак и под руку со своими кавалерами ловко пробирались между танцующими в том направлении, где стояла тетушка. Хозяин дома, граф Кутайсов, известившись о намерении фрейлины уехать, показался тоже в дверях, подал ей руку и повел ее провожать до последней залы перед швейцарской. Прончищев и кавалер княжны провожали их до кареты.

   Пока это действие происходило, глубокий мрак покрыл для Екатерины Алексеевны этот бальный блеск и свет. Она потеряла способность соображать, но чувствовала, однако, как необходимо ей пересилить себя и не высказаться. Она вернулась к своей партии виста и, когда уселась опять за карты, тогда только опомнилась; мысль, что бал клонился к концу, поддерживала ее слабеющие силы, и она скоро достаточно овладела собой, чтоб решить в самой себе, что ей непременно надо остаться ужинать. Главное, надо сдержать порывы душевного волнения, не показать же всем, что у нее там, в глубине души, подымается!..

   Княжны Несвицкие в промежутке этого времени предавались беззаботно роению бальной атмосферы, тому роению, которое всегда является у молодых девиц вместе с сознанием своего успеха в бальной зале. Им хотелось, чтоб эта ночь никогда не кончилась для них; да и вряд ли сознаешь в эту счастливую пору молодости, что такая ночь со светом и блеском бальных огней окончится и за ней взойдет заря другого дня. Они вовсе не замечали волнения тетушки, да и помнили ли, что есть эта тетушка на белом свете.

   Но вот и ужин кончился, все разъехались. Они тоже следуют движению толпы по лестнице кутайсовского дома. Их провожали братья Кашкины, оба Оболенские, еще многие из молодежи. Наконец они на крыльце, карета их подана, их усаживают, и экипаж тронулся. Бедные княжны, как мало они были приготовлены к сцене, которая затем последовала. Да, все время их путешествия домой было для них состоянием сущей пытки, и они должны были вполне убедиться, что жизненный путь не всегда усыпан розами.

   Чем долее было сдержано волнение в груди тетушки при чужих, тем сильнее оно вылилось на них необузданным гневом, и они без вины остались во всем виноваты. Началось с того, что тетушка вынула из кармана серебряную табакерку и нюхнула несколько щепоток французского табаку. Княжны знали тетку и почуяли что-то недоброе, но молчание продолжалось. Затем это недоброе молчание начало прерываться вздохами - знак опять неблагоприятный!..

   Потом тихим, сдерживающим волнение голосом:

   - Вы совершенные ангелы, - обращается к ним тетушка, - агнцы непорочные, ведомые на заклание. Позвольте поблагодарить ваши сиятельства от полноты моего сердца. Точно, милые, утешаете вы тетушку, - это ведь ваши amies de coeur (сердечные друзья), аристократические, придворные чистокровки. Видели вы, с кем Алеша танцевал мазурку? Любуйтесь теперь, сударыни, вашей работой! Сурово - не белье, ваше рукоделье.

   Голос ее возвышался по мере того, как она говорила, и дрожал от гнева. Она расстегнула шубу, ей было жарко.

   - Любуйтесь теперь, говорю я вам! Разве вы не видите, какая она кокетка, ветрогонка! Она собьет Алешу с пути и с дороги.

   Княжны молчат, зная по опыту, как бесполезно возражать тетке в такие минуты раздражения. Она, однако, продолжает после паузы.

   - А эта придворная фанаберия увозит из мазурки (pour se faire desire (чтобы заставить себя ждать (фр.))) n у р се фер дезире. - Она нарочно коверкала французские слова на русский лад. - Знаю я и все понимаю! - старого воробья на мякине не проведешь.

   - Но, ma tante (тётя (фр.)), - пробуют успокоить ее княжны. - Успокойтесь, вы изволите пререличивать, право, ничего подобного нет.

   Они сразу поняли, к чему относилась речь тетки.

   - Молчите, неблагодарные! - вырывается тогда уже криком из груди тетушки. - Вы изменницы! Вы становитесь в ряды моих врагов! Молчите! Мне дурно, дурно!..

   Одна из княжон опускает окно кареты, другая дает тетке нюхать флакон с солями. Взглянув в окно, они с радостью виидели, что были уже в Кудрине, - значит, скоро дома. В этот вечер тетушку с трудом успокоили и уложили в постель. Она была несколько дней нездорова после бала у Кутайсовых.

  

   Это было рано утром накануне бала у Кутайсовых. Князь Петр Николаевич Оболенский только что встал с постели, умылся, Богу помолился и сел за письменный стол. Ему необходимо было заняться письмами и счетами. Ему было тяжело в денежных делах, семья большая, двух дочерей недавно он выдал замуж, меньшие выезжали, сыновей надо было содержать в гвардии. Он в эту зиму принужден был заложить свою подмосковную, чтобы свести концы с концами! Печальные мысли осаждали его в это утро. Он тоже слышал о сватовстве сына за княжну Волконскую, и его брало раздумье: князь не считал своего сына способным к семейной жизни. Николай был так упрям и своенравен, что судьба его будущей супруги не могла представляться старику отцу в розовом свете.

   Старый князь имел много горя с этим старшим сыном; у него были с ним постоянные размолвки, которые тяготели на его совести. Леонтьевы, которых он надеялся видеть у себя эту зиму, не приехали, так что без них ему было еще труднее на пути борьбы с Николаем. Сын этот жил отдельно от отца, был совершеннолетний, имел свое собственное крупное состояние покойной матери и обращался очень жестоко с крепостными людьми. Часто являлись эти несчастные, бросались в ноги князю-отцу, прося помилования и защиты. Князь успевал иногда смягчить сына, но то была тяжелая, утомительная борьба, и в семье боялись этих ссор тем более, что князь бывал болен после них. Он горячо молился, этот кроткий святой старец, за этих людей, над которыми тяготели столь тяжелые бремена, за сына, за себя, многогрешного. И откуда, как? отчего Николай такой жестокий, бессердечный? - и себя он упрекал, что не сумел воспитать его другим.

   Княжны встали уже и видели в окно со своих антресолей сани брата Николая у подъезда. "Как он рано!.. Что еще? - мелькнуло у них в голове. - Чем кончится этот визит?" - они встревожились. Князь Николай сидел долго у отца, потом они видели, как он уехал.

   Тогда они сошли вниз и с бьющимися сердцами пошли здороваться с папенькой. Когда они вошли в кабинет, он сидел еще в халате в своих больших креслах за письменным столом, задумчивый, грустный, да! и растроганный. Но князь сейчас же улыбнулся дочерям и поспешил их успокоить.

   - Ничего, девки (он часто так называл их в шутку), не очень пугайтесь, да что это? - я вижу, на вас лица нет. Ну, ну! - грозил он им пальцем. - Я и сам озадачен, только кто его знает? - может, все это к лучшему.

   Он встал, обнял их, притянул каждую к себе и поцеловал в лоб, потом, понизив немного голос, произнес:

   - Я вам на ушко скажу: Николай наш женится.

   На лицах княжон выразилось удивление, однако легче стало на душе.

   - Идите, мои пташечки, - говорил князь, помолившись. - Христос с вами пока. Велите подать мне одеться, надо пойти сообщить тетушке.

   В это утро князь выехал в карете с визитами; он был, между прочим, и у невесты сына.

   В доме все вскоре узнали, что молодой князь женится. Пошли разговоры, известное волнение, как это всегда бывает в таких случаях.

   На фрейлинской половине это событие было встречено особенно радостно. Когда в это утро княжны с братьями вошли здороваться с тетушкой, она сидела в своей угольной на диване очень веселая и даже возбужденная.

   - Честь имею вас поздравить, - говорила она, пока все вошедшие садились вокруг нее. - Прекрасная партия, прекрасное имя, и совсем еще молодое создание; она его смягчит, будет иметь на него хорошее влияние. Увидите, что это так и брег, я готова пари держать. Constantin, - продолжала она, обращаясь ко второму, младшему племяннику, ее любимцу, - приди, моя душа, ко мне на помощь. Its ont tous des figures d'enterrement (Все выглядят, как на похоронах (фр.)). Этот Евгений! - она дотронулась до его плеча. - Почему такой торжественный вид? Brisez done la glace! (Разбей-ка лед! (фр.)) Надо просто смотреть на вещи; свадьба в доме, и все тут.

   - Понятно, ma tante, что говорить, - отвечал Константин. - По-моему, доложу вам, одна Екатерина Михайловна (мать Оленьки) отлично свое дело знает. Она уже побежала к Иверской поклоны бить, свечи возжигать. Это так, как следует: без Бога не до порога! Печалиться и плакать туг не из чего. Помилуйте - у Вареньки, Наташи и Оленьки шесть батистовых платьев, мокрых от слез, - шутил он, - Денисовна сейчас мне показывала. Это неимоверно! - помолились, поплакали, - говорил он сестрам, - теперь извольте отирать слезы, сморкайтесь и будем целоваться. - Он крепко обнял сестер.

   - Когда же невеста будет у вас, ma ante? - Кажется, в четверг.

   - Прекрасно, я завидую брату Николаю и постараюсь идти по его стопам. И откуда она явилась, эта княжна Волконская? - верно, с неба. Говорят, она из Уфы, из Оренбурга или из Самары.

   - Интересно, - говорила задумавшись тетка, - дай Бог, в добрый час. Затем был бал у Кутайсовых, а на другой день после него невеста была с визитом у будущего своего свекра.

   Этот визит сделал на всех в доме глубокое впечатление, всем мнилось, что то был сон наяву. Невеста приехала в двух экипажах с верховыми гайдуками по обеим сторонам кареты. Ее сопровождали мамушки, нянюшки, в ярких шелковых сарафанах, душегрейках с меховыми опушками, в парчовых повойниках и сборниках, карлицы, казачки с калмыцким типом смуглых лиц, лакеи в фамильных ливреях. И вот она упала посреди высшего московского общества людей, стоящих уже твердо на почве европейского образования и обычаев. И она появилась перед ними в рамке давно забытого, допотопного существования; явилась одна, без всякого покровителя или покровительницы, в качестве невесты в доме отца нареченного ее жениха. Вся эта прародительская челядь следовала за своей госпожой в парадную гостиную фрейлины и остановилась в почтительном расстоянии, выстроившись амфитеатром перед ней, когда княжна села на диван подле тетушки.

   Невеста была в белом атласном утреннем капоте с собольей опушкой, в жемчугах и брильянтах. Жаль, что успели сшить ей европейское платье на Кузнецком мосту; она была бы гораздо лучше русской боярышней. На вид ей было лет двадцать, высокая, полная, круглолицая, с прекрасными карими глазами, яркий румянец поминутно вспыхивал на свежем ее лице от смущения и застенчивости.

   Когда ее со всеми перезнакомили и князь заговорил с ней, тогда она успела уже оправиться и отвечала ему просто и разумно; голос у нее был мягкий, грудной и приятный. Подали кофе. Но разговор не клеился, и ей, и всем было неловко; в ней было совершенное отсутствие светских приемов, уменья держать себя в обществе.

   "Сказочная, восточная принцесса", - мелькнуло у всех в голове, когда она уехала, и всем стало легче на душе. Тетушка прежде всех оправилась от впечатления этого первого знакомства с невестой князя Николая.

   - Все это странно очень, - говорила она, - но было бы хуже, если б княжна была только провинциальна. Она мне понравилась, да и все к лучшему, я ее полюблю. У нее прекрасные глаза, и звук ее голоса мне по душе.

   Старый князь задумался: "Николай, Николай! каково-то будет жить с тобой этой молодой, неопытной девушке".

  

   Был уже февраль, до Масленицы оставалось всего несколько дней. У Оболенских все были очень встревожены, любимая всеми тетка, Анна Гавриловна Кашкина, опасно заболела. Доктор Дидковский не покидал ее; он опасался, что при слабости ее организма она не перенесет этого сильного воспаления в легких. Между тем отпуск ее сына и князей Евгения и Константина истекал, и им необходимо было возвращаться в Петербург.

   На фрейлинской половине никого не принимали из посторонних; тетушка была так расстроена, что выезжала только к Кашкиным, где проводила все свое время. На балы и вечера приглашений не принимала и велела Дуняше отложить кройку голубых платьев, назначавшихся для бала денного собрания. Время в доме тянулось медленно под влиянием тревоги и ожидания исхода этой тяжкой болезни доброй, всеми любимой Анны Гавриловны.

   Раннее утро, чуть светает. Господа в своих спальнях еще объяты крепким сном. Движение в доме является только между прислугой, да Катерина Михайловна сползла с антресолей и отправилась к заутрене. У окна казачок метет и выбивает ковры на князевой половине; Тимоша чистит клетки канареек и попугая в фрейлинской парадной гостиной, стелет дорожки по коридорам, а Параша убирает гардеробную комнату.

   Совсем рассвело. Параша накрывает под окном гардеробной маленький столик белой скатертью, уставляет на нем чашки и все чайные принадлежности и бежит в кухню за самоваром.

   Фрейлинские девушки, Авдотья и Настасья, входят в гардеробную и садятся за утреннее чаепитие, под ногами у них вертится белая болонка с розовым бантом между лохматыми ушками. Она садится на задние лапки, машет передними против морды и начинает изредка лаять.

   - Цыц, цыц! Фиделичка, молчать, тихо!.. Разбудишь фрейлину; совсем плохо они почивали, и кашель, и кашель.

   Авдотья бросает кусочек сахару.

   - Расстроены, - говорит Настя, прихлебывая чай.

   - Понятно, что расстроены, Настенька. Вы знаете, как они любят Анну Гавриловну, и говорят - она плоха. Вы сами посудите, какая для них скорбь! Вчера вечером, как они вернулись от Кашкиных, сели перед туалетом, я чепец откалываю у них на головке и вижу в зеркало, что очень, очень расстроены; сами молчат, только губками пережевывают - знаете их манер - и табакерку промеж двух пальцев вертят. "Поскорей, - говорят, - Дуняша, ты меня колешь". И впрямь я им ушко булавкой задела - такой грех! Ну, раздела я их поскорей, легли в постель, прикрыла я их одеялом, ножки закутала. "Дай кошелек", - говорят; я подала; вынули мелочь. "Дуняша, скажи, пожалуйста, Катерине Михайловне, чтоб завтра о здравии болящей боярыни Анны на ранней обедне подала". А у самих слезы по щекам так и катятся. "Плоха наша Анна Гавриловна, Дуняша!" - шепчут мне, как я нагнулась руку целовать. Как я их уложила, выхожу в гардеробную, Кирюша зашел; он с ними вчера за каретой ездил, так и нам стал рассказывать, что там у Кашкиных делается. Доктор там безвыходно, объявил положение отчаянным. Разве что Бог смилуется. За нашим князем Евгением Петровичем послали вчера вечером, и он входил в спальню, упал на колени перед постелью, Анна Гавриловна обняли их, благословили и шепчут: "Сережу моего, Сережу тебе поручаю". Аннушка рассказывала эти слова Кирюше, она постоянно в спальне при генеральше находится. В доме у Кашкиных такое уныние.

   Фиделька опять садится на задние лапы и лает.

   - Цыц, цыц!

   - Парашенька, брось Фидельке сахарцу, напейся чайку да помой посуду.

   Обе фрейлинские девушки встали из-за чайного столика и перешли к большому круглому столу; Авдотья сидит и плоит оборку перочинным ножичком, Настасья вяжет чулок. Она взяла Фидельку к себе на колени, спицами шибко перебирает, задумалась и вздохнула.

   - Она страдалица, наша дорогая сенаторша Анна Гавриловна, - говорит она, - только, Дуняша, я недоумеваю, при чем тут наш Евгений-то Петрович? Положим, что ей на супруга надежда плохая, хоть бы и насчет сына. Сенатор характерный, ладу с сыном не будет. Сергей Николаевич избалован, у них ветер в голове, а все-таки, по-моему, что тут Евгению Петровичу делать? Наш солиден - спору нет, а нешто его Сергей-то Николаевич послушает? Как бы не так. Он тоже куда богаче наших-то князей.

   - Как вы поверхностно судите, Настенька! - не в ладах тут дело и не в деньгах, а понятно, что Евгений Петрович большой форс в семье забирают; фрейлина сами этому удивляются, почему к нему ото всех такое доверие. Сергей-то Николаевич и сами не глупее их, а Константин-то Петрович!..

   - Позвольте, Дуняша, вам одно сказать, - живо перебивает тут Настя, - позвольте сказать, что и вы и их превосходительство Александра Евгеньевна противу Евгения Петровича неверно судите. Вы вот что скажите: кто у вас добрее-то, смирнее-то его? - она даже петлю спустила, так оживилась. - Сказано: не сотвори себе кумира, а фрейлина только что не молится на Константина-то Петровича. По мне, вы его хоть в киот с образами поставьте да и лампадки перед ним зажигайте - мне что? - она, видимо, сильно волновалась.

   В спальне фрейлины в эту минуту послышался звонок. Дуняша поспешно вышла из комнаты. Фиделька спрыгнула с колен Настасьи и побежала в том же направлении.

   Настасья посидела еще несколько времени задумавшись, потом сложила чулок, уровняла четыре спицы, прикрепила пятый чулок к клубку и положила на стол.

   - Пора идти кофей варить, - сказала она и вышла из гардеробной.

   В то самое время, как звонок фрейлины раздался в спальне, к крыльцу подновинского дома Оболенских подъехали сани домашнего доктора Кашкиных. Он вошел по лестнице усталой походкой своих старческих шагов, в передней кинул свою шубу на руки первого попавшегося лакея.

   - Князь? - спросил он.

   - Их сиятельство у обедни; пожалуйте на половину к молодым князьям. - И лакей повел доктора по коридору.

   Князья Евгений и Константин пили утренний чай, когда доктор вошел в их кабинет. Прежде чем он произнес единое слово, все было понято.

   - Все кончилось, - сказал, однако, доктор.

   Князь Евгений молча осенился во всю грудь крестным знамением.

   - Царство небесное! - сказал князь Константин. Он придвинул доктору кресло ближе к столу, доктор сел и стал рассказывать о ходе болезни с медицинскими подробностями. Он выводил причины, почему это должно было так кончиться, но то, что произошло, и то, что кончилось, суть то неотразимое, чего ничья земная рука не может устранить с пути человеческой жизни.

   Князья рассеянно слушали доктора, затем встали и попросили его заехать в течение утра. Все трое вышли из кабинета: предстояло сообщить печальное известие отцу и тетушке.

   Первые минуты горя всегда парализуют, потом удаляется постепенно то таинственное, непостижимое и неотразимое; затем действительность входит снова в свои права, и сознание его тягости с большею тягостью, чем когда-либо, погружает нас в жизнь и ее заботы. Та, которой сейчас не стало, достигла чего-то, а те, которые остались, должны продолжать свой путь - идти, идти вперед!..

  

   В семье все любили и уважали добрую и умную Анну Гавриловну Кашкину, супругу сенатора Николая Евгеньевича; ее кончина была чувствительной утратой для Оболенских. Когда впоследствии на пути их жизни встретились более тяжкие скорби, тогда им всегда казалось, что именно эта любимая всеми тетка унесла за собой весь запас их жизненных радостей.

   Знакомые и родные проводили бренные останки Анны Гавриловны в Донской монастырь, где она была погребена. В тот же день после похорон сын ее, Сергей, и оба Оболенские, Константин и Евгений, уехали в Петербург.

   У Оболенских в доме, после веселой и легкой атмосферы, царствовало уныние. Фрейлина не покидала своих апартаментов и никого не принимала. Вместо бальных платьев кроились в гардеробной траурные.

   На Садовой же в доме сенатора была опасно больна дочь его, Варенька. Княжны Варенька и Наташа попеременно дежурили у изголовья больной, и доктор Дидковский опять проводил ночи в доме Кашкиных. Вареньке Кашкиной было в то время 14 лет; она была высокая, не по летам худая девочка, темнокудрая с выразительным личиком. Характер этой девочки представлял с детства самые странные противоречия. Ее застенчивость переходила крайние границы, возбуждение при виде чужого лица было так сильно, что ребенок заболевал, и, по совету докторов, решили не раздражать ее и не принуждать к светским обязанностям. Она росла в своих детских комнатах с няней и гувернанткой. Главная черта ее характера была неумеренность в привязанностях и антипатиях; это очень заботило ее мать, которая понимала, что для мужа ее будут только докучливы движения души этого нервного и впечатлительного ребенка. Отец был, впрочем, равнодушен к дочери, и тем легче было для Анны Гавриловны удалять Вареньку из гостиных. "До поры до времени, - говорила покойница, - еще успеет она играть в свете роль дочери сенатора Кашкина". Варенька, таким образом, редко видела отца, но к матери была страстно привязана. Можно теперь представить, каким ударом была для нее кончина матери; она не плакала, но находилась в состоянии столбняка и оцепенения, затем опасно заболела, и вот как это случилось.

   В самый день кончины Анны Гавриловны, вечером, княжны Оболенские с тетушкой были на панихиде у Кашкиных. По окончании службы в зале, где стояла покойница, старший штат родственников потянулся в гостиную, молодые же прочили сначала в детские комнаты. Княжны и Оленька старались окружить Вареньку, чтобы облегчить ей тягость быть на виду (en representation) в такие горькие для нее минуты. И была ли она, бедная, годна при ее скорби переносить этот тяжелый похоронный этикет? Княжны советовали оставить пока Вареньку в ее комнатах, но сенатор прислал за ними, чтобы они пожаловали в гостиную, и надо было туда направиться. Эта гостиная в доме Кашкиных была высокая большая комната с мраморными белыми стенами, с кипарисами по углам, с экзотическими растениями между массивной мебелью. В этот вечер она была тускло освещена и декорирована черным сукном. Присутствующие хранили торжественное молчание, требуемое этикетом в присутствии покойника в доме. Тетушки Кашкины, сестры сенатора (их было числом шесть), сидели на большом диване, который составлял этаблисман поперек угла гостиной. Тетушки все были, конечно, в глубоком трауре, в плерезах, в черных креповых чепцах с широкими оборками; лица их почти не были видны, потому что свет от канделябра падал сбоку, между тем как силуэты этих лиц падали удлиненной тенью их профилей прямо на мраморную колонну. Когда княжны с Варенькой, войдя в гостиную, стали приближаться к дивану, где сидели тетушки, из уст Вареньки вылетело и повторилось громко несколько раз слово: "Носы, носы!"; затем она покатилась со смеху, показывая пальцем на колонну, куда падала тень от силуэтов тетушек. Можно понять, какой эффект произвел этот смех в такую минуту на присутствующих. Сенатор-отец встал, на его надменном лице выразилось негодование, тетушки смутились, княжны шепотом окликают Вареньку, чтобы остановить ее, а она пуще хохочет, пока, наконец, этот смех не принимает другие интонации, переходит в вопль, в крик, и она без чувств падает на паркет. Ее отнесли в детскую, послали за доктором; это был продолжительный обморок. Дыхание, однако, возвратилось при помощи обычных средств в таких случаях, но она никого не узнавала, а в ночь появился бред. И с этой ночи княжны и Оленька дежурили при постели больной, не покидая ее. Началась серия мучительных дней у изголовья Вареньки.

   Как она была трогательна, эта милая осиротевшая девочка, посреди роскоши родительского дома, в борьбе с безобразной тяжелой болезнью, которая над нею работала. У нее была нервная горячка, усложненная приливом к мозгу. Какая перемена произошла тогда в чувствах ее отца! - Он, такой прежде равнодушный к ней, проводил целые часы в молитве на коленях перед иконами. Он давал обеты, посылал богатые дары по монастырям, - видно, противоречия существовали в его характере. Один старый князь, Петр Николаевич Оболенский, умел смягчить сенатору эти часы отчаяния. Он тоже почти не покидал его, их сблизили эти печальные дни скорби. Дружба между обеими семьями укрепилась теснее под влиянием этого скорбного периода их жизни.

   Однако после трех недель настал благоприятный кризис, опасность удалилась, и больная стала выздоравливать. Великий пост был тогда на исходе, и Пасху все встретили в более покойном настроении.

  

   Пасха была в этот год в снегу, т.е. стоял еще санный путь, что нередко в Москве.

   Помещики, приехавшие на зиму в столицу, чтоб пользоваться ее удовольствиями, подумывали об отъезде восвояси, дальние же все уехали уже в конце поста. Им выгодно было добраться домой зимним путем на полозьях.

   Княжны Несвицкие очень желали провести Святую в Москве, но тетушка Екатерина Алексеевна Прончищева на это не согласилась; ей надо было спешить в Калугу повидаться с архиереем. Она строила храм в Богимове, имении племянника, была сильно озабочена этим важным делом и уехала на шестой неделе поста. Княжны же отправились в Нетесово, подмосковную дяди Раевского. Они приезжали проститься с Оболенскими, обещали писать Вареньке и Наташе; молодые девицы очень подружились между собою в эту зиму 1825 года.

   Кашкины уехали на Фоминой в Прыски, их калужское имение близ Оптиной пустыни; под Новинским у Оболенских все тоже было начеку для отъезда в подмосковную. Княжны очень любили деревню и уговаривали отца ехать туда как можно скорее после Святой, но тетушка, которая оставалась всегда летом в московском доме, всякий год останавливала этот желанный весенний полет в Рождествено под разными предлогами. На этот раз главной причиной замедления поездки было ожидание известий из Симбирска, куда князь Николай (жених) отправился еще постом в имение своей невесты. Наконец от него было получено письмо, в котором он извещал отца, что в первое воскресенье после Пасхи он вступил в законный брак с княжной Натальей Дмитриевной Волконской. Молодые медлили отъездом из симбирского имения, потому что московский дом, который князь Николай купил эту зиму за Москвой-рекой, не был еще отделан. Это последнее обстоятельство подвинуло решение поездки Оболенских в подмосковную, к великому удовольствию княжон, Оленьки и няни Денисовны, у которой в Рождествене были родные.

   В деревне все чувствовали себя свободнее, чем под Новинским в Москве, где тетушка была все-таки высшее начальство, требовала к себе большого внимания и твердо держала бразды правления в смысле этикета. Молодых это часто утомляло. А тут, в Рождествене, жизнь с одним папенькой, с которым княжнам жилось так легко, и как тепло и уютно было под его крылышком!

   Весна медлила в этот год вступить в свои права. Снегу было еще много, проталины появлялись, очищая только бугры; лед стоял на пруду, подернувшись слегка грязноватою водой. В первое воскресенье, по приезде из Москвы, в церковь все ездили еще на санях. "Вряд ли на Юрьев день лист будет ноне в полушку, коли так пойдет", - говорили мужички. Дни были такие холодные, что в доме прилежно топили, и выйти погулять никому и в голову не приходило. Княжны придумали вышивать ковер, ввиду того что молодые, князь Николай с женой, будут непременно с визитом у князя-отца в Рождествене. Этот ковер их работы будет подарком молодой княгине. Из кладовой принесли пяльца, канва легла упругой ровной тканью на их рамке.

   Князь одобрил намерение приветствовать подарком молодую княгиню, вмешивался в выбор узора, ссорился шутя с дочерьми насчет каких-то незабудок на узоре, которые хотел заменить маком.

   - Папа, голубчик, этого нельзя, вы ровно ничего не понимаете, - говорила Варенька, - это выйдут в шитье красные лепешки, а вовсе не мак.

   - Помилосердуй, Барбуха (он часто так называл Вареньку)! Мак у нее лепешки! С чем это сообразно? - Один дух противоречия. Пустите, девки, пустите, я сам буду вышивать. - Князь серьезно садился за пяльца. Княжны и Оленька помирали со смеху, и кончалось всегда тем, что все они начинали возиться, точно дети. Девушки отнимали у старика шерсть, иголки, ловили целовать его руки, если в борьбе приходилось его толкнуть, ножницы и наперстки летели с пялец на пол, пока он, утомившись, не удалялся наконец в свой кабинет.

   Еще десять дней. Ковер подвинулся значительно, вышивался уже второй перепял, а солнце заиграло теплее и веселее, падая весенними лучами на разноцветные узоры.

   Жаворонки и грачи прилетели, пруд очистился от льда, снег лежал местами только в овражках.

   Княжны и Оленька сидели за пяльцами в своей комнате и прилежно вышивали. Это было в конце апреля, день был теплый, весенний и солнечный. В доме было предобеденное время, когда князь имел привычку почивать с полчаса.

   - Надо выставлять рамы, - говорила одна из сидевших за пяльцами девиц.

   - Да, пора, стало тепло, настоящее тепло. Оленька, передай мне розовую тень. Варенька отрезала конец шерсти, вдела в иголку и, прикрепляя его, обратилась к девицам со следующими словами: - А что, мои голубушки, ведь этот ковер отнимает у нас немало времени. Мне совсем некогда писать. Когда я подумаю, что письмо княжны Анны такое милое...

   - И неужели ты до сих пор ей не отвечала? - перебила Наташа.

   - Нет еще. Я рада, что им хорошо в подмосковной у дядюшки: старик тоже бесподобный. Но не хотелось им ехать от праздника из Москвы. Мы только эту зиму так тесно сошлись с ними. Я душой привязалась к княжне Анне; она такая умница, такой делец. Ведь она ведет сама все хозяйство. Это Бог послал князю Алексею такую сестрицу. Я его не понимаю: он старший брат в семье, а им командуют.

   - Тут и понимать нечего, мой друг, - говорила Наташа. - Он пустой из пустых. А вот что, Варенька, от Евгения письма стали редки, коротки, и точно он какой-то рассеянный. Не то, что как прежде, помнишь? Он отвечал, бывало, на все, что ему пишешь. Ты заметила?

   - Как тебе сказать, я и сама об этом думала. Но теперь смотри, он устает, и это всегда его раздражает. Последнее его письмо, правда, очень грустное, это все воспоминание о тетушке Анне Гавриловне. Ты видишь, он же боится за Вареньку, как она там с отцом в Прысках останется все лето. Да и Serge его тревожит - его невоздержный язык. Того и гляди, что он в полку наживет себе историю.

   - Знаете что, - говорит Оленька, - я Сергея Николаевича во сне видела в кафтане и мужицкой шапке, и у меня все эти дни такие дурные мысли. Помните, в четверг вечером, как у нас батюшка чай пил, иду я по коридору к Денисовне, прохожу мимо двери в классную - стук оттуда! Я вся так и задрожала, скорей бегом к няне. Взяли мы свечу, посмотрели везде: под шкафами, в шкафах даже, думали, что кошка. И никого и ничего! - С тех пор у меня все страх и дурные мысли. Не то у маменьки в Корчеве неладно, либо у наших в Петербурге.

   - У меня у самой сердце не на месте, - задумывается Варенька. Она взяла шерстинку, быстро намотала ее вокруг двух пальцев, сняла ее, зажала в ладонь и обе руки опустила под пяльцы. - Оленька, в какой руке?

   Оленька немного подумала.

   - В левой.

   - А-н в правой, ты не угадала. У меня что-то голова разболелась. - Варенька встала из-за пялец и подошла к окну. - Вон Аннушка несет конопли из амбара, надо взять немножко. Пойду покормлю чижовку мою. - И она вышла из комнаты.

   Когда Н