Вульф Алексей Николаевич - Дневники 1827-1842 гг.

, есть слабость.

   Я читаю теперь Записки графа Тилли, бывшего пажом королевы Марии Антуанетты: это изображение нравов в последние десятилетия прошлого столетия. Самое занимательное в них есть описание характера многих известных лиц того времени, несколько анекдотов и, наконец, любовные его связи, которых он, как весьма счастливый волокита, - homme a bonne fortune (счастливчик (фр.)) - имел очень много. Слог его прост и жив, в некоторых местах остер. Рассуждения же, долженствовавшие иметь нравственную цель (которые прославляет издатель), весьма слабы и плохое противоядие против соблазнительных его поступков, в естественных последствиях которых более гораздо нравоучения, чем в его восклицаниях о непостоянстве мирских вещей, наших чувств, правил, мыслей и т.п. Всякий от души поверит, что посвятившего себя единственно волокитству, развращению женщин в будущем ожидает жалкая доля душевной пустоты, охлаждение ко всем изящным чувствам, пресыщение. Но во многих его взглядах на вещи он поверхностен и ошибается. В искусстве же соблазна он Мефистофель. Кстати, о волокитстве прибавлю, что мое за трактирщицей не клеится, она ко мне совершенно еще равнодушна и, как кажется, ко всем.

   28. Сегодня, как вчера, я просидел дома за письмами и за м е м у а р а м и Tilly...

   1 декабря. Новость за новостью. Получен приказ, чтобы гг. офицеры не отлучались от своих взводов без особенного позволения на то командира, который оное только вправе давать в случае крайней надобности, вследствие чего все проживающие в Сквире должны были ее немедленно оставить. Эскадронным командирам даны какие-то тайные приказания, которые они скрывают с весьма важным видом (т.е. Ушаков), объявляя только, что можно ежечасно ожидать повеления выступить через 24 часа в поход...

   2 декабря. Сейчас я получил письмо Анны Петровны, которое немного облегчило мне скуку просидеть одному этот вечер. Между прочим, она пишет, что Дельвиг получил порядочный нагоняй от Бенкендорфа за помещение в 61-м номере "Литературной газеты" надписи сочинения de la Vigne на монументе, воздвигнутом в память погибших защитников свободы 27, 28 июля сего года. Вот она:

  

   France! Dis moi leurs noms? Je n'en vois point paraitre

   Sur ce funebre monument.

   lis ont vaincu si promptement

   Que tu fus libre avant de les connaitre.

  

   (Франция! Назови мне их имена: я не вижу их

   На этом надгробном памятнике.

   Они победили столь стремительно,

   Что ты оказалась свободна прежде, чем их узнала (фр.)).

  

   Точно, в русской литературной газете они неуместны; цензурная терпимость, однако, заслуживает хвалу, что она их не столько испугалась, как Бенкендорф.

   3. Утром ездил я верхом, чтобы сделать какого-либо рода движение, а потом остаток дня я читал Ж. Поля Хрестоматию. История войны 13-го года Коха, которую тоже читаю, была бы чрезвычайно любопытна, если бы ее можно было читать с картами и планами, но без оных она теряет много интересу. Ушаков еще не воротился из Сквира, следственно, нового ничего я не знаю, скучная же жизнь ничем не изменяется вот уже с неделю. С час назад я строил воздушные замки, основанные на нескольких тысячах рублей, которые изменили бы меня совершенно. Я мечтал себя в Дерпте уплачивающим остаток студенческих долгов и прельщающим добродетельных лифляндок, с их розовыми личиками, гусарским мундиром и усами; оттуда я перелетел в город скучный, город бедный, - но как описать, что здесь воображение может чаровать перед нами! Но, расставшись с Петербургом, где и в мечтах я слишком много проживал денег, воображение мое так разлакомилось, что принялось и за командуемый мною взвод; расхаживая по квартире Ушакова, я воображал, до какого совершенства я доведу каждого из моих гусар. Но, возвратясь с вечерней прогулки, в продолжение которой я так размечтался, все рассеялось, и скука встретила меня опять в моей хате.

   До сих пор я был чрезвычайно разборчив в женщинах, в полном смысле аристократ на этот счет, всегда удивлялся сельским ловеласам, - а теперь сам волочусь за моей хозяйкой - вот как обстоятельства переменяют нас!

   4. Туманский прислал мне Записки о Жозефине, относящиеся ко времени ее жизни после развода. Автор оных, женщина, не мешается в политику; как собрание анекдотов, рассказанных просто, они довольно любопытны.

   5. Теперь уже не тайна, что в Варшаве было возмущение, чем же оно кончилось, неизвестно, точно так же и причина оного; говорят, будто Курута убит, а Константин уехал оттуда. Все это слухи, которые еще не достоверны, но очень вероподобны, и, кажется, поход наш неизбежен...

   6. Утром я ездил верхом и все собирался высечь здешнего сотского за то, что он, поставив к мужикам, у которых я и человек мой стоим, еще рекрут, не хотел ко мне прийти, когда за ним я посылал; но когда его привели ко мне и гусары готовы уже были к экзекуции, то я, как всегда, умилостивился. По сю пору я так слаб, что не могу наказывать виноватых и их всегда лучше оправдываю внутренно, чем они сами себя...

   Вот еще подробности варшавского возмущения. Константин, уведомленный о бунте, призвал к себе два батальона для защиты дворца. Чернь была остановлена оными и бросилась на другие жертвы своего неистовства; оными сделались генералы Курута, Красицкий и многие другие. На другое утро Константин выступил с своей гвардией из Варшавы и собрал польские войска, которые сначала не принимали участия в возмущении, но, стараясь усмирить, большая часть оных взяла сторону возмутителей, вследствие чего великий князь продолжал свое отступление и находится теперь уже в Волынской губернии, куда и все наши войска собираются.

   9. Сестра пишет ко мне, но она очень печальна. И как не быть такою, живучи без выезда в Тригорском девушке в тридцать лет? Бедный мой друг, когда-то увижу я тебя под брачным венком? Засветит ли кто тебе факел Гименея?

   12. Варшавские происшествия объявлены уже в ведомостях: правительство, по благоразумно принятому правилу, не делает из оных тайны. Государь, получив к ночи уведомление об оных, в следующее же утро сообщил их на разводе присутствовавшим офицерам, которые единодушно просили позволения усмирить мятежников. Он благодарил их за усердие и отвечал, что для сего достаточно будет войск, расположенных там вблизи.

   14. Живучи здесь, я начну заниматься постоянно службою и русскою грамотою; сначала трудно будет и скучно последнее, но неужели я не буду иметь столько власти над собою, чтобы себя принудить?

   15. Говорят, что почти все герцогство бунтует, и что Константин оказал себя весьма слабым при возмущении: он подписал какую-то, у него вынужденную, конвенцию и не позволял стрелять по бунтовщикам. Впрочем, эти слухи вовсе не достоверны...

   17 декабря. Сегодня я стал годом еще старее, отжил и третьего десятка уже половину, едва ли не всю молодость мою. Оглянувшись назад, вспомнив, что я был и есть теперь, а посему представив себе и будущее, нигде не встречаешь предмета, на коем с удовольствием можно было остановиться. Несколько пламенных желаний, блестящих идей прекрасного: вот все, что мне осталось от прошедшего, если не упоминать все неисполнившиеся надежды и несколько поцелуев некогда любивших красавиц. Все это прошло невозвратно: ни сердце, ни рассудок не обольщаются, как сладкий сон не возвращается после досадного пробуждения. Не радостны те дни, где ищешь одного постоянного, полезного, когда для последнего отказываешься от шумных удовольствий, от честолюбия и от всего, что нам в молодости жизнь светскую делает столь ценною. Но судьба не допущает мне и там быть полезным, где единственно я оным могу стать. Я должен служить, жить в нужде иногда, всегда в бездеятельности и, следственно, скуке, без всякой видимой и, рассудительно, для кого-либо ожидаемой пользы. Это печально - в первый и последний день года.

   18... Собственные мои занятия еще менее занимательны и разнообразны; я читаю все, что мне под руки попадает: записки о французской революции и об войнах оной, иногда наши литературные журналы, касающиеся до фрунтовой службы, и даже пробегаю грамматику Греча. Вот в каких занятиях провожу я те часы дня, которые не могу проспать.

   19... Утро сегодня превосходное, солнце выкатилось на чистое, яркое небо, и золотые лучи его скользят по земле, которую небольшой мороз обелил, воздух сух и чист, одним словом, это настоящее прекрасное северное зимнее утро, с тою только разницею, что оно имеет десятую часть его холода, т. е. не 10R, а, может, только 1R холода.

   Сегодня день рождения сестры, - пусть будет у них, по крайней мере, такая же погода в Тригорском, - я не знаю, что можно бы было еще пожелать. Последние письма ее очень печальны, но как ей помочь?..

   23... Из дому я не получил писем, но зато одно очень милое от Анны Петровны...

   В Бердичеве точно появилась холера, от которой уже там погибло человек 150. В других уездных городах тоже, говорят, она показалась, - а именно в Василькове, в Б. Церкви, в С. Павловичах и других, но это не достоверно, о Бердичеве же объявлено официально. Никакие меры предосторожности не в силах, кажется, остановить распространение сего бедствия: от пределов Сибири медленно она все подвигается к западу, и едва ли не дойдет она до сердца Европы. Она, мне кажется, губительнее чумы турецкой, которая, по крайней мере, весьма редко прокрадывается через карантины.

   30... Сестра Анна пишет, что будто бы "Литературную газету" запретили за стихи, о которых мне писала Анна Петровна. Пушкин все еще не женился, а брат его Лев уверяет, что если Гончарова не выйдет замуж за Александра Сергеевича, то будет его невестою. Всего приятнее для меня новость, что Софья кормит сама грудью своего ребенка и живет с мужем как нельзя лучше, - дай Бог, чтобы их семейственное счастье продлилось; никто более барона оного не достоин.

   ...Был я у Рудольтовского. Он недавно возвратился из Одессы с тем, чтобы подать здесь в отставку. Служив так же безуспешно, как я, в 29-м году, он, по крайней мере, счастливее тем, что выходит теперь из службы. Хотя он и поляк в душе, но, получив европейское воспитание, в нем не осталось ничего, что мне и вообще всем нам, русским, не нравится в его соотечественниках; я к нему очень хорошо расположен.

   Как изъявление таковых же чувств его ко мне должен я принять его подарок: кусок дерева от дуба, под которым Шекспир обыкновенно трудился над своими бессмертными произведениями, который он сам вывез из Англии.

   Напившись у него чаю, пошли мы вместе на ожидаемый пир у Блезера, где мы надеялись видеть чрезвычайно много смешного. Вслед за нами начала собираться и публика. Полдюжины актеров, несколько земских чиновников начали бродить около биллиарда, на котором мы играли в ожидании, когда придет каждому очередь по личному вызову хозяина получить стакан пунша. Представительницы же прекрасного пола - две актрисы и белобрысая другая племянница Блезера - сидели в комнатах хозяина, покуда еще танцевальная зала не была освещена и жиды не настроили своих скрипок. Казалось, что вот веселье и началось, потому что из биллиардной комнаты мы уже слышали музыку; оставив кои, и мы пошли туда, но нашли, что танцы что-то не ладятся; наш приход также не споспешествовал оным. Хозяйка одна сделала с гр. Маге несколько кругов мазурки, после которой ее больному мужу сделалось дурно, и она ушла с ним: это было сигналом общего рассеяния, и мы остались одни; от нечего делать мы пустились сами вальсировать; но, как казалось, что наше присутствие помешало общему удовольствию, то и мы удалились. Через несколько времени опять послышалась музыка, которая, однако, замолкла при вторичном нашем появлении. Не было сомнения в том, что мы были здесь лишними, особенно когда нам сказали, что Блезер сам велел перестать играть. Вслед за хозяйкой с Горлицкой, пригласившей нас к себе, и мы оставили танцевальную залу. Скоро после этого В. вызвал меня оттуда, чтобы объяснить мне причину этого расстройства нынешнего вечера: он сказал мне, что слышал собственными ушами, как Блезер сказал, что он велит погасить в зале свечи, если мы не уйдем оттуда. Такое преступление против Их Благородий требовало неотлагаемого наказания: Вормс обещался клятвенно при первом удобном случае Блезера побить, а мы решились тотчас оставить трактир и, поужинав у Фил., ехать в эскадрон, куда нам и без того необходимо нужно было отправиться. Но как тот трактир был уже заперт, то мы с Борисом и должны были возвратиться и закусить здесь.

   Между тем Бася ходила около нас, значительно посматривала на меня и спрашивала, когда мы опять приедем, скоро ли? Я печально потряс головоюи отвечал отрицательно. Вот мы оделись и пошли, чтобы сесть в сани, но, не переступя порог комнаты, я встретил ее. На прощанье мое она отвечала объяснением, что муж ее нисколько не виноват, что он сам сожалеет о расстройстве своей вечеринки и т.п. Я ей отвечал уверениями в своей любви и, будучи окружен толпою людей, должен был ее оставить. В сенях столкнулся я с Басеюи начал с ней сентиментально прощаться, а вслед за нею явилась и моя прелесть; вот новые уверения в невинности мужа и просьба остаться, а с моей стороны в моей любви, и что необходимость одна заставляет меня ехать, а не то чтобы я считал себя обиженным. Я уже готов был подтвердить мои слова пламенным поцелуем, как и эта трогательная сцена была прервана внезапным появлением мужа. Оставив ее, шел я сесть в сани, Блезер остановил меня с новым объяснением: утверждает, что он ни в чем не виноват, что господа обиделись, к чему, он сознается, был повод, но вовсе без его дурного намерения и пр. Я старался его разуверить, чтобы отвязаться от него, ибо внутренне чрезвычайно рад был этой катастрофе, во время которой я получил более изъявления участья, если не привязанности и любви, чем мог бы ожидать в самом шумном веселье.

   31. Третьего дня смотрел эскадрон полка, а вчера проезжал он мимо, чтобы сделать распоряжения в соседственных деревнях, где открывалась холера, точно так же как и в самой Сквире, где есть до 10 человек больных. Она появилась там во время праздников, - вероятно, от неумеренной пищи и пьянства во время разговен. В уезде же она показалась в разных местах почти в одно время, даже и у нас в деревне умер человек Рудольтовского, как говорят, от холеры. Сейчас я еду к Вормсу, чтобы с ним вместе ехать в Сквиру встретить новый год и заключить этот старый - с большими надеждами на любовные успехи. Но исполнятся ли они?

  

   Антонове, 4 января... Нынешний год не встретил я столько приятно, сколько обещали мне любовные мои мечты. После трогательного расставания наше свидание с красавицею было довольно холодно; это меня до того взбесило, что ее роговое колечко, которое я взял с тем, чтобы сентиментально велеть обделать в золото, тут же подарил Горлицкой. На другой день она была милее, но все не столько, сколько должно, так что в эти 3 дня я едва ли несколькими шагами подвинулся, потому что два-три вынужденных поцелуев, вырванных мною, нельзя считать за успех...

   Белая Церковь, 6 января... Наняв вчера наконец лошадей, приехал я сюда скорее, чем ожидал. Я чрезвычайно не любил всякого рода поездки, которые простираются далее десяти верст, и потому, ехав сюда, я терпел все неприятности, которые чувствует человек, отправляющийся против воли в дальний путь. Но во сколько раз усилились эти ощущения, когда, прибыв сюда, узнал я, что не только скоро отправиться я не могу, но должен здесь прожить по крайней мере с неделю. Это от того, что рекрутские партии, из которых должно выбирать в нашу дивизию, еще не прибыли.

   7 января. Лишним бы было упоминать, что здесь несносно скучно, что я не могу здесь ничего делать и даже не имею свободной минуты написать несколько строк, потому что живу на одной квартире с Ушаковым. Эта скука тем горче для меня, что теперь в Сквире я бы по крайней мере волочился за молоденькой моею Мариною. Без меня я чувствую, что Рудольтовский ее совершенно отобьет и возьмет в руки к себе. Единственным делом и развлечением для меня эти дни было чтение нескольких книг из полковой библиотеки здесь расположенного 19-го Егерского полка. Нельзя довольно похвалить офицеров здешнего полка, почувствовавших такую надобность, - видно, что просвещение входит и в ряды воинов. Я успел прочитать "Паризину", перевод Вердеревского, "Дмитрия Самозванца", и теперь у меня "Борский" Подолинского. Первый перевод довольно хорош; Булгарина же роман лучше, нежели я ожидал, судя по разборам в "Литературной газете", но и не совершенство, за которое хотят выдать его почитатели сочинителя оного. Слог оного хотя и всегда чист и правилен, но, как и в "Выжигине", не разнообразен и холоден.

   Изображение действующих лиц, исторических и вводных, тоже слабо; сам герой романа без нужды обременен убийствами и злодействами; в описании нравов и обычаев того времени он более всего успел. В "Борском" есть несколько хороших стихов, это все, что можно в его пользу сказать...

   9. Проезжали здесь вчера ЛомоносовиМилорадович, которых, неведомо по какой причине, требуют в 4-ю Гусарскую дивизию. Если их точно возьмут из полка, то мы потеряем двух из лучших наших товарищей. Милорадович с того времени, как я кончил его дуэль, переменился совершенно в обращении со мною и сознается теперь, что он прежде не знал меня; я тоже с тех пор открыл в нем более хороших качеств, чем ожидал. Мы расстались лучшими товарищами, сердечно сожалевшими, что судьба нас снова разметывает. Ломоносов в своем роде человек тоже очень милый и умный и в полном смысле слова Гусар-товарищ. При прощанье с такими людьми можно ли было не выпить лишней рюмки вина? Хотя я, как всегда, старался пить как можно меньше, но от смешения разных напитков и теперь болит немного у меня голова.

   Хочу сегодня ехать в Сквиру по той причине, что рекрутские партии прежде 15-го числа не прибудут сюда.

   10. Антонове. После часов трех езды по ровно накатанной дороге в почтовой карете очутился я из Белой Церкви в Сквире у ног моей красавицы, разлука с которою, казалось, была главнейшею причиною, почему пребывание мое в Белой Церкви мне столь несносно было. Она приняла меня довольно мило, но весь вечер я не имел свободной минуты остаться с ней наедине; зато от Рудольтовского узнал я, к великому моему удовольствию, что он уже не в большой милости у нее. Утро сегодня я все почти провел с нею: то разматывал нитки, то рисовал ей узоры. Перед самым отъездом сюда, когда лошади мои уже стояли у подъезда и я ходил по комнате, ожидая Арсенья, она совершенно неожиданно вышла ко мне из другой комнаты, где спал ее муж; я не успел воспользоваться выгодою моего положения, ибо вовсе некстати воротился Арсений. Я должен был ехать, но, одевшись в шинель, я воротился, и она не ушла в заповедную комнату, а допустила еще раз вынудить у себя поцелуй. Сегодня я был и здесь счастлив; возвратясь, я нашел у себя в хате Софью, она осталась топить печку, в которое время я употребил все свое красноречие, чтобы убедить ее прийти после ко мне: она и согласилась, обещав завтра прийти, - увидим, сдержит ли она слово?

   В два дня, которые я хочу провести здесь, хочется мне написать домой ответы на последние мною полученные письма.

   О делах польских слышно только, что их, вероятно, окончат без кровопролития, еще менее должно ожидать европейской войны, хотя мы и двигаем теперь большие силы.

   12. Вчера я просидел весь день у Ушакова, так что не успел окончить одного письма к матери. Софья меня обманула и не пришла, как обещалась, эту ночь, почему сегодняшний день, хотя и именины Е в п р а к с е и и Татьяны, я начал не в веселом расположении духа. В ночи выпал небольшой снежок, который выманивает меня в поле; погода стала теплее, есть надежда, что будет санная дорога.

   14. Весь вчерашний день я пролежал больной от угара, и только вечером голова моя освободилась от чада; в это время принесли мне письма из дому и объявление на 500 рублей. Деньги приходят всегда в пору и кстати, но должно сознаться, что я их совершенно не ожидал. Хотя на прожитье у меня теперь и нет денег, но эти я хочу почти все отдать за лошадь, т.е. я оставлю себе из них третное жалованье, а получив оное, я его отдам в эту сумму.

   Письмо матери очень мило; она поздравляет меня с моим днем рождения и вместе с новым годом. Сестра тоже очень нежна, она нездорова, а Евпраксея приложила к письму тоже свой лоскуток бумажки, на котором она мне передает поклоны от Катеньки Вельяшовойи поцелуй от Катеньки Гладковой; последняя уверяет, что много про меня говорила с какими-то Пашковыми, в доме у которых я будто бы волочился за одной девушкой. Вот знакомство, про которое и во сне не снилось: правда ведь, нашей братии, Вульфов, так много под луною, что легко можно принять одного за другого; я любопытен, однако, знать, что это за П а ш к о в ы.

   20. Пять дней прожил я совсем против моей охоты в Сквире и вовсе не с удовольствием: отправив лошадей, я не сказал, когда им приезжать за мной, а в Сквире хотели с меня так много взять, что я не решался нанимать мошенников евреев. Наконец, уже сегодня удалось мне выехать с Борисом. Кроме 500 рублей, я получил еще от матери посылку с бельем, которая меня чрезвычайно обрадовала, ибо в этом отношении я был в крайней нужде. Обещание матери в скором времени мне выслать еще тысячу рублей обеспечивает меня покуда насчет будущего.

   В любовном отношении пребывание мое в Сквире не было успешно: не только я в это время нисколько не подвинулся вперед, но, напротив, совершенно почти прервал мое волокитство, потому что нет никакой надежды ей понравиться... Для порядочной связи она и молода, и холодна, и глупа, муж же ее жестоко записывает за все - вот почему я хочу обеих впредь оставить в покое.

   Под печатью тайны сказал мне сегодня Вормс, что здесь в Повете открыли у одного помещика Т у р к у л а злоумышленное сходбище поляков. Ротмистр Погорский, в месте расположения которого эскадрона живет этот помещик, поскакал туда разведать, что там делается, и если он откроет что-нибудь, то наш эскадрон, как ближний, может, завтра поведут туда. Так думает Вормс, мне же кажется все это бреднями и вздором...

   21. Утром я не писал писем, как это прежде предполагал, но читал Виктора Гюго драму "Кромвель", которая очень занимательна.

   Бросив мою трактирщицу,
Любовь покинул я, но в душу
Не возвращается покой.

   Меня томит желание быть с женщинами, если нельзя их иметь...

   29. Вчера был у нас смотр эскадрона. О нем нечего сказать, потому что ни верховая езда гусар, ни сухое обращение Плаутйна с Муравьевым, которые друг друга очень не жалуют, ни глупости, деланные и сказанные Ушаковым, не стоят упоминания. Все это меня не столько забавляло, чтобы отвлечь мое внимание от третьего дня полученных писем, которыми я и теперь еще радуюсь. Мать описывает очень нежно, как она, встречая новый год в Острове у Валуева, вспоминала обо мне, а сестра Анна - как они довольно приятно там провели праздники, и что Евпраксея сделала завоевание барона Вревского, из которого, она говорит, что могут быть важные следствия; я, однако, этому не верю, не слишком ли далеко они увлекаются своими братолюбивыми мечтами. Еще передает она мне чрезвычайно милый поклон от Ольги Васильевны Борисовой, которая ей созналась, что еще ребенком (если не ошибаюсь, то это было в 17-м году) она была в меня влюблена. Эту милую женщину после того я встретил только раз через десять лет, т.е. в 27-м году, когда я с братом Алекс. Яковлевичем Ганнибалом (ей внучатым братом тоже) проезжал Остров, где тогда лечилась ее мать. Я нашел ее уже женой тамошнего помещика г-на Борисова, она мне тогда чрезвычайно понравилась, но, к сожалению, я с ней более не встречался. Если мне случится в нынешнем году быть в Псковской губернии, то, несмотря на ревность ее мужа, я употреблю все мое старание, чтобы познакомиться с нею...

   30. Путешествие Mollien в Колумбию не так любопытно, как я ожидал, из оного я не получил столько сведений о крае, сколько я надеялся найти; этот дневник путешествия его по рекам Св. Магдалины и К а у к е, в хребет Кордильеров около Богаты - чрезвычайно скучен. Сведения, которые он дает о правлении новой республики, о духе и обычаях народа - очень кратки, а рассказ его чрезвычайно сух. Прочитав эти два тома, я ничего не встретил в них мне нового...

   В моей бездейственной жизни время для меня бежит с необычайной скоростью. Мне кажется, что течение оного подвержено одному закону с падением тел, скорость которого увеличивается с тяжестью оных и с вышиною падения, или чем время скучнее, и мы чем старее становимся, тем оно скорее для нас летит...

   8 февраля. Сквира. Не могу верить, что печальное известие, слышанное мною вчера, будто бы в газетах петербургских извещают о смерти барона Антона Антоновича Дельвига, было справедливо, пока сам не прочитаю. Если, к несчастью, это известие достоверно, то какого прекраснейшего человека лишились все те, которые его знали. Нежный родственник, примерный муж, верный друг, присоединял он к этим редким качествам необыкновенное добродушие, приветливость и простоту в обращении, привлекавших к нему всякого, кто был столько счастлив познакомиться с ним. Эти прекрасные свойства души его не нужно было открывать в нем через долговременное знакомство; при первой встрече с ним их можно было видеть в его благородной наружности и обращении.

   Достоинства его, как писателя, давно уже оценены. Поэзия его - отпечаток души, олицетворенные мечты, так же прекрасна, как и она; в ней является та же простота, та же чистота и изящность форм. В народной поэзии он явился самостоятельным гением, - его песни, кажется, слышались нам в самой колыбели; они останутся у нас в памяти вместе с баснями Крылова.

   Бедная Софья Михайловна! Какая для нее потеря в то самое время, когда она только что начала носить имя счастливой супруги и матери! Ее положение должно быть тем ужаснее, что с ее пылкими чувствами она едва ли имеет друга, который облегчил бы ей перенесение такой потери. Я опасаюсь за ее здоровье.

   9. Вчера получил я письмо от Анны Петровны, в конце которого она прибавляет: "Забыла тебе сказать новость: барон Дельвиг переселился туда, где нет "ревности и воздыханий!"" Вот как сообщают о смерти тех людей, которых за год перед сим мы называли своими лучшими друзьями. Утешительно из этого заключить, как в таком случае и об нас бы долго вспоминали.

   То, что она говорит про Софью Михайловну, тоже было мне не очень приятно читать, тем более что, два года живучи вне общества женского, мнение мое об них стало незаметно лучше. Довольно об этом: остановившись на предмете, я выскажу более, чем еще в голове образовалось мыслей, которые, приняв однажды форму, уже выходят из власти нашей.

   10. Туманского книги нам доставляют большое утешение; у него я взял теперь XII том Истории Карамзина. Слог его так увлекателен, что с сожалением оставляешь книгу, прочитав ее. Любовь, с которою он описывал великие события своей отчизны, дышит в каждом слове. Некоторые лица умиляют нас своей любовью к отечеству и возвышенностью чувств, например, Михаил Скопин-Шуйский, Ермогени другие; даже неприятелям он отдает справедливость: Болотникову, Делагарди, гетману Жолкевскому.

   24. В караульне было так холодно, что я только пробыл до половины ночи; остальную я проспал дома. В манеже поутру я ездил тоже. Вечером возвратился из Бердичева полковник с известиями, что под Варшавою было кровопролитное дело, в котором мы хотя и одержали верх, но с потерею, и поляки очень хорошо дрались, и с важнейшим для нас известием, что 1-я бригада получила повеление идти в Д у б н о, и что нас ожидает тоже и смотр послезавтра Кайсарова.

   26. Вчера вечером у стряпчего играли в фанты; это довольно было смешно, особенно для меня, отвыкшего от подобных невинных деревенских удовольствий...

   27. Майор князь Трубецкой, недавно к нам переведенный из гвардии, и которого посылали в Дубно курьером, привез сюда известие о втором деле, решившем судьбу армии бунтовщиков. Оно было также весьма кровопролитно и кончилось совершенным рассеянием оной на малые партии. Потеря с нашей стороны была очень значительна. Генерал от артиллерии Сухозанет умер от ран; даже говорят, будто бы и Дибич ранен...

   28. Этот поход мне не по душе; я готов сделать все возможное, чтобы избежать оного. Нужно же для этих безмозглых дураков переносить мне неприятности, которым совершенно все равно, Хлопицкий ли или Константин с ними возится. Ах, когда бы мать согласилась на мою отставку, я был бы спокойным зрителем теперь, а не страждущим членом. Вместо того, вот сколько времени что не имеем спокойной минуты, кроме скуки, которою питаемся...

   1 марта. Вчера после обеда мы, точно, получили повеление выступить в Бердичев, и сегодня мы оставляем Сквиру; я наряжен квартиргером и должен был еще отправиться в ночь, но успел отправить людей только в эту минуту...

   Полагают, что мы далее Бердичева не пойдем; я душевно этого желал бы. Расставаясь, и моя трактирщица была со мною очень мила, просила меня непременно быть опять здесь в Сквире.

   Бердичев. 5 марта. Здесь время проходит для меня очень медленно и скучно, особенно потому, что у меня нет денег. Голубинин, оставшийся в Сквире, привез мне письмо от Анны Петровны и сестры. Первая пишет, что она чрезвычайно счастлива тем, что родила себе сына (!!), а вторая, что они во Пскове на ярмарке, и что мать по следующей почте вышлет мне деньги - обстоятельство для меня чрезвычайно утешительное...

   12. Время для меня проходит довольно скоро. За дурною погодою сижу поутру я теперь дома, читаю Vidocy мемуары о полиции. Он был главным сыщиком парижских воров, и его наблюдения за оными чрезвычайно любопытны.

   По вечерам мы обыкновенно играем в вист, чем и оканчивается мое дневное занятие.

   Кроме того, что я хорошо теперь ем, живучи с Туманским, других выгод и удовольствий бердичевская жизнь мне не представляет, и я бы очень был рад возвратиться в Сквиру.

   Чем долее я веду нашу военную жизнь, тем более я чувствую все невыгоды оной; дай Бог только дожить спокойно до осени. Приехав однажды домой, мне не трудно будет доказать, что, служа последним корнетом, потому что мое прошение о возвращении моего старшинства не уважено корпусным начальником, я не могу надеяться много выслужить.

   17. Третьего дня вечером, в то время когда я с полковником сидел у Челищевых, на несколько дней сюда приезжавших, прискакал курьер от Ридигера с повелением по первому предписанию быть готовыми к выступлению через 12 часов по получении оного. Вот как он нас гоняет из одного места в другое. На другой день, т.е. вчера, получили мы и это повеление; но, несмотря на оное, мы еще благополучно стоим здесь, а пойдет один полк гр. Витгенштейна...

   28 марта. Около Дубно. Сегодня Ушакова брат привез из Москвы известие, что Пушкин, наконец, женился, и поклоны от тверских сестричек. Говорят, что наш корпус назначен блокировать Замосць.

   Савинов прислал нам литературных подарков: "Юрия Милославского", "Поездку в Германию" Греча, которую я уже почти прочитал и, признаюсь, без большого удовольствия. О книгах скажу, прочитав их, теперь же Туманский хочет спать, и свеча мешает ему.

   10 мая. М. Кашовка. Вот уже десять дней, что мы, окончив кампанию против Дверницкого, стоим здесь, в углу Волынской губернии, в лесах Ковельского уезда, которые нам поручено очищать от взбунтовавшихся здешних помещиков, под начальством Ворцеля и графа Олизара, составивших было несколько шаек, называемых Рухавками, которые, однако, еще до прихода нашего были рассеяны против них посланными войсками, а со времени уничтожения Дверницкого и сам Олизар с Ворцелем скрылись.

   На последних переходах сюда получил я почти неожиданно письма из дому и от Анны Петровны. Мать прислала и 600 рублей денег, которыми я сегодня уплатил полковнику мой долг. На оные я уже и отвечал.

   Сестры пишут про редкие правила барона Бориса Сердобина, т.е. что будто бы он имеет намерение предложить свою руку Евпраксии - для меня чрезвычайно трудно этому поверить, впрочем, невозможного тут нет.

   Сознаться должно, что здесь стоять нам чрезвычайно скучно; одно у нас утешение, что на квартире полковника, у помещика в доме, есть биллиард, на котором зато мы беспрерывно и играем. Меня ежедневно радует только то, как быстро проходит время, что до сентября уже осталось только 2 1/2 месяца. Этим только и живешь.

   12. М. Вчера пришло к нам много новостей: первую, что мы должны выступить отсюда с 3-мя эскадронами и 2-мя отр. в Устилуг, а 4-й эскадрон останется здесь, привез гр. Штейнбок, возвратившийся из отпуска, а прочие Голубинин из Луцка, где он дожидался возвращения из Бердичева Лошкарева, в окрестностях которого тоже появилась было Рухавка, против которой послали только что туда прибывшие наши резервные эскадроны. Это часть шайки, набранной в Подольской губернии помещиком Собанским и другими, которую г. Рот рассеял; часть оной даже была вблизи Сквиры, в 30 верстах оттуда она разграбила Челищевой м. Ружин; он сам, говорят, едва успел уйти. Рассказывают, что Рот, разбив бунтовщиков, несколько верст гнал их одними картечными выстрелами на ближнюю дистанцию и произвел ужасное кровопролитие.

   В газетах прочитали мы подробное и красноречивое описание разбития Серавского Крейцом и реляцию об Баромельском деле и прогнании их за границу; то и другое никак не узнать из описания; в первом он утверждает, что рассеял всю неприятельскую пехоту, которой и не было в деле, и что ночь не позволила ему преследовать неприятеля, тогда когда он на поле сражения оставил 5 орудий, и неприятель в виду его всю ночь пировал в Баромелье. Что об этом он не упоминает, это естественно; но как не сказать ничего про полк, который один спас весь его отряд и его толстую фигуру. Говорят, что мы в России служим из одной чести. Какая же тут честь, когда храброго и труса совершенно одинаково ценят: одного не награждают, а другого не наказывают. Из чего после этого должны мы служить? В постпакете, привезенном Голубининым, нашлось и ко мне два письма: одно от сестры, другое от Анны Петровны. Оба они давнишние и долго лежали в Бердичеве; сестрино письмо из Пскова с описанием веселостей, в которых они провели масляницу; Анна Петровна пишет много про Софью Михайловну и мало хорошего; разобрать тут трудно, тем более что она не говорит, чем виновата. Семейственное ее благополучие не изменилось и все еще стоит на высшей точке возможности, - дай Бог, чтобы долго оно не упадало!

   24 мая. Д. Шепель около Луцка... Последние же новости из армии суть разбитие главных сил мятежников под начальством Скржинецкого при Остроленке, хотевших остановить новые наступательные движения Дибича; подробностей дела мы еще наверно не знаем, хотя об оном и было вчера благодарственное молебствие в Луцке.

   Теперь только я замечаю, как странно, что я, тот самый, который прежде принимал такое живое участие во всем, что происходило не только в России, но и во всем образованном мире, нималейше не имел любопытства узнать, о чем именно было молебствие, так что когда, возвратившись, полковник стал у меня расспрашивать новости, то я и не знал, что ему сказать. Такое равнодушие (apathie) приписать мне должно или тому, что я уже столько раз читал о разбитии неприятеля, которые никогда не имели никаких выгодных для нас следствий и после которых неприятель всегда нас встречал в превосходных силах (которые, не постигаю, с неба ли, или из-под земли являлись), что я уже начал этим победам мало верить, или же бесконечным толкам об этой войне, в которых никак не дойдешь до истины и которые путают известия одно с другим...

   Наш же друг и приятель Ридигер находится теперь с своим отрядом около Замосця. За истребление Дверницкого сделан он генерал-адъютантом, - награждение не блистательное, но заслуг его не превышающее. Прочитав его донесение о сражении 6 апреля под Хрениками, где он отдал справедливость храбрым егерям N 19, 20 и прикрасил только свой успех взятием 4 орудий, в сущности, бывшие только пушки, валявшиеся в винокурне, - мы ожидали, что в реляции 7-го числа он и нам отдаст таковую же, но весьма ошиблись; в последней он только говорит, что "генерал Ридигер, атаковав неприятеля при м. Баромели, совершенно уничтожил их пехоту". В этом донесении только две лжи, а именно: те, что ни его, ни пехоты польской не было в деле. Прошу после этого верить донесениям, - чем же персидские, помещенные в "Северной пчеле" из похождений Хаджи Бабы, хуже наших.

   25. Образом нашей жизни нельзя похвалиться: он скучен до крайности. Мы не имеем удобств постоянных квартир, ни выгод и разнообразия военных действий, но терпим одни лишения и несносную неизвестность касательно будущего, которое можно только угадывать. Если Дибичу достаточно будет войск, которыми он в эту минуту действует, то, вероятно, не пойдем мы вперед: если же он присоединит к себе отряд Ридигера, то нас подвинут на его место, - вот вероятности ожидающего нас в будущем. Об войне же с Францией или с другой европейской державой я не стану и упоминать, хотя многие оной бредят, ибо должно слишком мало знать вещи, чтобы повторять такие невозможности.

   30. Вследствие вчерашней тревоги, произошедшей от того, что вчера же утром в 10 ч. толпа Рухавки перебралась в верстах 20 отсюда через Буг в Польшу, та самая, которая была около Ковеля, - получили мы (2-й эск.) сегодня повеление от г. Лошкарева вместе с 3-м эскадроном, под начальством нового нашего подполковника Булацеля, идти ее преследовать до м. Ухани, в 40 верстах отсюда. Необъяснимый случай, что 3-й эскадрон, будучи только в 4 верстах отсюда, и к которому утром еще послано повеление, доселе (6 час. пополуд.) не прибыл, делает маловероятным, чтобы нам удалось нагнать эту шайку, хотя и должно отдать справедливость мудрости распоряжений, которые предпринимали, зная, что они бесполезны...

   1 июня. Устилуг. Выступив третьего дня в 6 часов вечера, шли мы без отдыха всю ночь, только раз остановившись, чтобы разделить принятые сухари, надели мы людям торбы. Со светом, подходя к м. Ухани, услышали мы ружейные выстрелы. Полагая, что это, верно, нападение Рухавки, подполковник Булацель приказал дивизиону идти рысью; около местечка встретили мы конно-егерский пикет, который не мог нам объяснить причину тревоги. Не дождавшись посланных вперед разузнать унтер-офицеров, бросились эскадроны в местечко, чтобы скорей самим подоспеть на поле битвы, которое должно было находиться за селением, ибо там был лагерь конно-егерский. Мы уже проскакали большую часть деревни, как вдруг бросились к нам навстречу сотня казаков, бегущих от поляков; в улице, и без того не широкой, сделалась ужасная теснота от натиска с двух сторон, так что невозможно было подвинуться ни туда, ни сюда; одно средство было - выскакать назад из деревни, чтобы за нею опять построиться, - к нему-то толпа сама собой и прибегла. Через несколько минут, после жестокой давки, вся толпа выскакала из деревни, не преследуемая поляками; надобно было ее построить опять в эскадроны, что стоило много труда и крику, от которого я совсем охрип. Как скоро пришло все в порядок, то Булацель послал меня с карабинерами 2-го эскадрона открыть неприятеля; в селении я его не нашел, а увидел уже за оным вправо от дороги Люблинской, от которой его фрунт был отделен оврагом. Чтобы удостовериться, что это точно неприятель, то с одним карабинером я прокрался через сады к самому плетню, к которому он опирался левым своим флангом. Здесь я удостоверился, что между егерскими шалашами разъезжают действительно поляки, в шинелях и пики с флюгерами, следственно, вовсе не Рухавка, а регулярные войска. Отсюда я возвратился опять на дорогу к карабинерам, откуда позиция их была виднее; передо мною было выстроено до трех эскадронов, которые сидели на конях; что же от них вправо тянулось, то нельзя было различить, потому что еще не совсем рассвело и что та сторона оврага, на которой они стояли, значительно возвышалась над нашей. Обо всем этом мною виденном донес я подполковнику. Уваров, посланный налево, около деревни увидел пехоту и 3 орудия. Из сих донесений удостоверившись в превосходстве неприятельских сил и от усталости наших лошадей не будучи в состоянии напасть на него, решился подполковник отступить, чтобы накормить и дать отдохнуть лошадям, а казаков оставил перед селением, чтобы наблюдать за неприятелем, занявшим оное. Во время стычки с казаками и поляками ранено у нас в эскадроне 3 рядовых и юнкер Мешаев, но легко.

   Отправив казака с донесением о случившемся, отступили мы верст за 10 к первой деревне, где был водопой; подходя к оной, встретили мы и Ахтырский эскадрон, следовавший за нами. Здесь получили мы известие, что неприятель пошел обратно к Замосцю и что за ними следуют казаки. Отдохнув, пошли мы назад к м. Городне, где на привале получили, в ответ на наше донесение, повеление преследовать и бить неприятеля; не имея возможности оное исполнить, полковник послал прибывшего с Ахтырской пехотой офицера Туманского, находящегося при корпусном начальнике и служившего у нас в полку юнкером, испросить новые повеления, во исполнение коих мы остались ночевать в местечке, а сегодня поутру возвратились в Устилуг. Неуспех нашей экспедиции должно всего более приписать, во-первых, тому, что мы слишком выступили, во-вторых, что изнурили лошадей сильным переходом, и, наконец, еще неопытности и торопливости начальника.

   3 июня. Носятся слухи о вторичном решительном поражении неприятеля при Плойке, в котором неприятель потерял до 20 тысяч убитыми и ранеными, 7 тысяч пленными и всю свою артиллерию; говорят даже, что и Варшава сдалась. С нетерпением я ожидаю подтверждения всего этого, как верного знака окончания нашей глупой войны...

   Царство Польское. Лагерь при местечке Грубешеве. 10 июня. Из новостей самая любопытная, самая неожиданная и вместе печальная - есть известие, что главнокомандующим действующей армией назначен граф Эриванский и что предместник его не перенес удара, а на другой день по получении сего известия скончался. Это происшествие так важно, что я ничего не смею сказать об оном, не зная подробностей. Одно только мне кажется странным: как сместить человека, как бы неспособного, недавно еще славимого героем, поставленного на высшую степень величия гражданского.

   После такой переменчивости может ли поступивший на его место быть уверен, что его при первом несчастье также не столкнут?

   Теперь остается нам одно: желать, чтобы Паскевич оправдал доверие, которое к нему имеют, - тогда в короткое время забудут о существовании мужа, восстановившего честь нашего оружия за Дунаем...

   Устилуг. 24 июня. Кроме инспекторского смотра, бывшего 22-го числа с. м., у нас здесь ничего замечательного не происходило, и ничего не было слышно из главной армии. Вчера вечером проехал только начальник штаба 1-й армии, Красовский, в нашу корпусную квартиру: может быть, он привез какие-нибудь новости.

   Не писав более месяца, удалось мне сегодня, наконец, окончить письмо к матери; кажется, если я прослужу еще несколько лет, то и переписки мои кончатся, потому что заметно, как я начинаю реже и реже все писать.

   Здесь в окрестности есть русское семейство Палицыных; хозяин, екатерининский полковник 80 лет, и хозяйка - добрые простые люди; у них три дочери довольно миленькие, но жаль, что одна простее другой, в их лета это очень некстати. Кроме их, в Устилуге я заслужил благорасположение двух девушек, сестер таможенного чиновника, которые хотя и не красавицы и не очень молоды, - однако, за неимением лучшего, сносные. 28. Сегодня был здесь Воейков, поручик Лейб-гусарского полка, а за месяц перед сим бывший корнет в нашем полку. Этот прыжок сделал он, съездив в Петербург с донесением о разбитии Дверницкого. Во время действий против него Ридигер посылал его с отрядами казаков для разузнания о неприятеле. За эти-то подвиги он, кроме полученного, представлен еще к Анне 3-й степени и Владимиру 4-й. Если он все это получит, то справедливо может сказать, что первая треть апрельской луны была для него счастливая. - Говорят, что мы будто бы пойдем вперед за Вислу: я этому не очень радуюсь, я обленился, да и пример такого счастья меня не завлекает, разве что перемена места немного развлечет и дадут полугодовое жалованье серебром, - с другой же стороны, биваки скучны.

   Бивак под кр. Замосцской. Простояв почти с месяц спокойно в Устилуге, двинулся наш корпус в первых числах сего месяца через Буг и обложил крепость Замосць. Наш полк выступил из Устилуга 3-го числа и пришел на настоящую позицию только 12-го числа, с которого числа только и можно сказать, что крепость обложена.

   Корпус наш состоит из 3-х бригад, 2-х егерских и одной пехотной, из нашей дивизии Кавк. и нескольких сотен казаков. Остальные полки остались за Бугом, а 10-я Пехо