Грибоедов Александр Сергеевич - Избранные письма

  

  

   А.С. Грибоедов. Сочинения.

   ГИХЛ, М.-Л., 1959

   Подготовка текста, предисловии и комментарии Вл. Орлова

   OCR Бычков М.Н.

  

  

   1. С. Н. Бегичеву. 9 ноября 1816. Петербург

   2. С. Н. Бегичеву. 4 сентября 1817. Петербург

   3. П. А. Катенину. 19 октября <1817. Петербург>

   4. С. Н. Бегичеву. 15 апреля 1818. <Петербург>

   5. С. Н. Бегичеву. 30 августа <1818. Новгород>

   6. С. Н. Бегичеву. 5 сентября <1818. Москва>

   7. С. Н. Бегичеву. 18 сентября 1818. Воронеж

   8. С. И. Мазаровичу. 12 октября <1818>. Моздок

   9. Я. Н. Толстому и Н. В. Всеволожскому. 27 января <1819>. Тифлис

   10. П. А. Катенину. 26 марта 1819. Тегеран

   11. С. И. Мазаровичу. 6 сентября 1819. Маранд

   12. С. И. Мазаровичу. 11-13 сентября 1819. Казанчн - Пернаут

   13. П. А. Катенину. Февраль 1820. Тавриз

   14. А. И. Рыхлевскому. Февраль 1820. Тавриз

   15. Н. А. Каховскому. 3 мая 1820. Тавриз

   16. Н. А. Каховскому. 25 июня 1820. Тавриз

   17. А. И. Рыхлевскому. 25 июня 1820. Тавриз

   18. Н. А. Каховскому. 19 октября 1820. Тавриз

   19. А. И. Рыхлевскому. 24 октября 1820. Тавриз

   20. А. И. Рыхлевскому. Ноябрь 1820. Тавриз

   21. Неизвестному. 17 ноября 1820. Тавриз

   22. Неизвестному. <Ноябрь 1820. Тавриз>

   23. Н. А. Каховскому. 27 декабря <1820>. Тавриз

   24. В. К. Кюхельбекеру. <1 октября 1822 - конец января 1823>. Тифлис

   25. Ю. К. Глинке. 26 января 1823. Тифлис

   26. П. Н. Ермолову. 15 февраля <1823>. Тифлис

   27. А. В. Всеволожскому. 8 августа <1823>. Лакотцы

   28. В. Ф. Одоевскому. <Сентябрь 1823. Москва>

   29. А. Н. Верстовскому. <Декабрь 1823. Москва>

   30. С. Н. Бегичеву. <10 июня 1824. Петербург>

   31. С. Н. Бегичеву. <Июнь 1824. Петербург>

   32. П. А. Вяземскому. 21 июня <1824>. Петербург

   33. П. А. Вяземскому. 11 июля <1824>. Петербург

   34. С. Н. Бегичеву. 31 августа <1824>. Стрельна

   35. Ф. В. Булгарину. <Начало октября 1824. Петербург>

   36. П. А. Катенину. 17 октября <1824. Петербург>

   37. Н. И. Гречу. <Около 24 октября 1824. Петербург>

   38. С. Н. Бегичеву. 4 января <1825. Петербург>

   39. П. А. Катенину. <Январь - 14 февраля 1825. Петербург>

   40. Ф. В. Булгарину. <Январь-февраль 1825. Петербург>

   41. С. Н. Бегичеву. 18 мая 1825. Петербург

   42. С. Н. Бегичеву. 4 июня 1825. Киев

   43. В. Ф. Одоевскому. 10 июня 1825. Киев

   44. С. Н. Бегичеву. 9 июля 1825. Симферополь

   45. С. Н. Бегичеву. 9 сентября 1825. Симферополь

   46. С. Н, Бегичеву. 12 сентября <1825>. Феодосия

   47. А. А. Бестужеву. 22 ноября 1825. Екатериноградская

   48. В. К. Кюхельбекеру. 27 ноября 1825. Екатериноградская

   49. С. Н. Бегичеву. 7 декабря 1825. Екатериноградская

   50. А. А. Жандру и В. С. Миклашевич. 18 декабря 1825. Екатериноградская

   51. Николаю I. 15 февраля 1826. <Петербург>

   52-61. Записки к Ф. В. Булгарину. <Февраль - апрель 1826. Петербург>

   1. <17 февраля 1826>

   2. <Без даты>

   3. <Без даты>

   4. <Без даты>

   5. <Без даты>

   6. <Без даты>

   7. <После 7 марта 1826>

   8. 19 марта <1826>

   9. <19 марта 1826>

   10. <Около 18 апреля 1826>

   62. С. И. Алексееву. 3 июня <1826>. Петербург

   63. В. С. Миклашевич. <6 июня 1826. Петербург>

   64. А. А. Добринскому. 9 ноября <1826>. Тифлис

   65. С. Н. Бегичеву. 9 декабря 1826. <Тифлис>

   66. Ф. В. Булгарину. 11 декабря <1826. Тифлис>

   67. А. В. Всеволожскому. 19 марта 1827. Тифлис

   68. Ф. В. Булгарину. 16 апреля 1827. Тифлис

   69. П. Н. Ахвердовой. 28 июня 1827. Нахичевань

   70. П. Н. Ахвердовой. 3 июля 1827. Аббас-Абад

   71. Командиру Отдельного Кавказского корпуса Паскевичу... донесение. 30 июля 1827. Карабабы

   72. П. Н. Ахвердовой. 14 <августа> 1827. <Карабабы>

   73. И. Ф. Паскевичу. 12 апреля <1828>. Петербург

   74. А. И. Одоевскому. <Начало июня 1828>. Петербург

   75. Е. И. Булгариной. 5 июня <1828. Петербург>

   76. Ф. В. Булгарину. 12 июня <1828>. Москва

   77. А. А. Жандру. 24 июня <1828>. Новочеркасск

   78. Ф. В. Булгарину. 27-30 нюня 1828. Ставрополь - Владикавказ

   79. К. К. Родофиникину. 12 июля 1828. Тифлис

   80. Ф. В. Булгарину. 24 июля 1828. Казанча

   81. П. Н. Ахвердовой. 29 июля <1828>. Гумры

   82. К. К. Родофиникину. 17 августа 1828. Тифлис

   83. И. Ф. Паскевичу. 23 августа 1828. Тифлис

   84. И. Ф. Паскевичу. 6 сентября 1828. Тифлис

   85. Ф. В. Булгарину. <Начало сентября 1823, Тифлис>

   86. И. Ф. Паскевичу. 14 сентября 1828. Хамамли

   87. В. С. Миклашевич. 17 сентября 1828. Эчмиадзин - 3 декабря <1828>. Тавриз

   88. К. К. Родофиникину. 30 октября 1828. Тавриз

   89. П. Н. Ахвердовой. <Ноябрь 1828. Тавриз>

   90. Ф. В. Булгарину. <Конец ноября 1828. Тавриз>

   91. И, Ф. Паскевичу. <3 декабря 1828. Тавриз>

   92. Н. А. Грибоедовой, 24 декабря 1828. Казбин

  

  

   Любезный Степан! где нынче изволите обретаться, Ваше Флегмородие? Не знаю, что подумать об тебе; уверен, что меня любишь и следовательно помнишь, но как же таки ни строчки к твоему другу. С меня что ли пример берешь? и то неизвинительно: я не писал к тебе, потому что был болен, а теперь, что выздоровел, первое письмо к тебе. Если ты не намерен прежде месяца быть в С.-Петербург, то, пожалуй, потрудись не быть ленивым, обрадуй меня хотя двумя словами.

   Признаюсь тебе, мой милый, я такой же, какой был и прежде, пасынок здравого рассудка; в Дерпт не поехал и засел здесь, и очень доволен своей судьбой, одного тебя недостает.- Квартира у меня славная; как приедешь, прямо у меня остановись, на Екатер[ининском] канале у Харламова мосту, угольный дом Валька. Да приезжай же скорее, неужели всё заводчика корчишь, перед кем, скажи, пожалуй, у тебя нет матери, которой ты обязан казаться основательным.¹ Будь таким, каков есть.- Здесь круг друзей твоих увеличится; да и старые хороши, кроме того В-о-р-о-б-ь-е-в-а на днях спрашивала, скоро ли ты будешь, есть ли у тебя годовые кресла? - Было время, что я бы с завистию это слушал, но теперь прекрасный пол меня не занимает и по очень важной причине. Я ведаюсь с аптекой; какая занимательная часть фармакопия! Я на себе испытываю разные спасительные влияния мужжевеловых порошков, сасипареля, серных частиц и т. п.

   Приезжай, приезжай, приезжай скорее. В воскресенье я с Истоминой и с Шереметевым еду в Шустер-клуб;² кабы ты был здесь, и ты бы с нами дурачился.- Сколько здесь портеру, и как дешево! -

   Прощай, мой друг, пиши, коли не так скоро будешь, что это за мерзость, ничего не знать друг об друге, это только позволительно двум дуракам, как мы с тобою.

   Прощай.

   Доставила ли тебе К. Алекс.³ 500 р.?

   Андр[ею] Семе[новичу] усерднейший поклон.

  

  

   Любезный друг Степан. Вот почти месяц как мы с тобою расстались; я с тех пор в первый раз принимаюсь к тебе писать, и то второпях. - Прием на почте продолжается до 12 часов, теперь скоро одиннадцать. Нужды нет, если не узнаешь ничего подробного: по крайней мере не будешь на-двое полагать, жив ли я или нет. Вот перечень всего того, что со мной происходило со дня, как мы распростились в Ижорах.¹ Прежде всего прошу Поливанову сказать свинью. Он до того меня исковеркал, что я на другой день не мог владеть руками, а спины вовсе не чувствовал. Вот каково водиться с буйными юношами. Как не вспомнить псалмопевца: "Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых". - Знаешь ли, с кем я теперь живу? Через два дня после Ижор встречаюсь я у Лареды с Кавериным. Он говорит мне: "Что? Бегичев уехал? Пошел с кавалергардами в Москву? Тебе верно скучно без него? Я к тебе переезжаю". - Мы разошлись, я поехал натурально к Шаховскому; ночью являюсь домой и нахожу у себя чужих Пенатов, Каверинских. Он всё такой же, любит с друзьями и наедине подвыпить, или, как он называет: т_р_и_н_к_е_н_у з_а_д_а_т_ь.-

   Брат твой - Иркутский полковник;² поздравь его от меня, как увидишь. Неужто он явится в полк? Сделай одолжение, отговори его от этого. У него, кажется, перед глазами мой пример. Я в этой дружине всего побыл 4 месяца, а теперь 4-й год, как не могу попасть на путь истинный. Да нельзя ли тебе написать к Арсеньеву об Шмитовых деньгах? Ты бы через это большую пользу принес человечеству: для того что у меня нет ни копейки, а Шмит верно бы со мною поделился.

   Прощай, бесценный друг мой, люби меня и помни; скоро ли свидимся, не знаю. - На днях ездил я к Кирховше гадать об том, что со мною будет; да она не больше меня об этом знает; такой вздор врет, хуже Загоскина комедий.- Кстати, Шаховский меня просит сделать несколько сцен стихами в комедии, которую, он пишет для бенефиса Валберховой, и я их сделал довольно удачно. Спишу на днях и пришлю к тебе в Москву.³

   Прощай, от души тебя целую. Пиши ко мне, непременно пиши. Стыдно тебе, коли меня забудешь. Поклонись Никите.⁴

   Усердный поклон твоим спутникам Д. С. и А. С. Языковым, Кологривову и даже Поливанову - скамароху.

  

  

   Что ты? душа моя Катенин, надеюсь, что не сердишься на меня за письмо,¹ а если сердишься, так сделай одолжение перестань. Ты знаешь, как я много, много тебя люблю. Согласись, что твои новости никак не могли мне быть по сердцу, а притом меня взбесило, что их читали те, кому бы вовсе не следовало про это знать. Впрочем я вообще был не в духе, как писал, и пасмурная осенняя погода немало этому способствовала. Ты может быть не знаешь, как сильно хорошее и дурное время надо мной действуют, спроси у Бегичева. Ах! поклонись Алексею Скуратову, да сажай его чаще за фортепьяно: по настоящему эти вещи пишутся в конце письма; но уж у меня однажды навсегда к"кто не на своем месте. А самое первое голова. - И смешно сказать от чего? - Дурак Загоскин в журнале своем намарал на меня ахинею.² Коли ты хочешь, непростительно, точно непростительно этим оскорбляться, и я сперва, как прочел, рассмеялся, но после чем больше об этом думал, тем больше злился. Наконец не вытерпел, написал сам фасесию³ и пустил по рукам, веришь ли? нынче четвертый день, как она сделана, а вчера в театре во всех углах ее читали, благодаря моим приятелям, которые очень усердно разносят и развозят копии этой шалости. Я тебе ее посылаю, покажи Бегичеву; - покажи кому хочешь впрочем. Воля твоя, нельзя же молчаньем отделываться, когда глупец жужжит об тебе дурачества. Этим ничего не возьмешь, доказательство Шаховской, который вечно хранит благородное молчание, и вечно засыпан пасквилями. Ах! кстати он совершенно окончил свою комедию,⁴ недостает только предисловия, развязка преакуратная: граф женится на княжне, князь с княжной уезжают в деревню, дядя и тетка изъясняют моральную цель всего происшедшего, Машу и Ваньку устыжают, они хотят - стыдятся, хотят - нет, Цаплин в полиции, Инквартус и многие другие в дураках, в числе их будут и зрители, я думаю, ну да это не мое дело, я буду хлопать. - Хочешь ли кое-что узнать об других твоих приятелях. Изволь.- Об Чепегове, однако, я ничего не могу сказать, потому что не видал его с тех пор, как ты отправился в Москву. - А Андрей Андреевич последний вторник является на вечер к Шишкову, слушает Т асе а в прозе,⁶ и благополучно спит, потом приходит ко мне и бодрствует до третьего часа ночи. Я его как душу люблю, и жалею, а сам я регулярно каждый вторник болен. Читал ты Жандров отрывок из Гофолии в Н_а_б_л_ю_д_а_т_е_л_е? - Бесподобная вещь, только одно слово и к тому же рифма пребогомерзкая: г_о_в_я_д_а. Видишь ты: в Библии это значит стадо, да какое мне дело?⁶ . . . . . . . . . . . . . {Так в первопечатном тексте. - Ред.} Я теперь для него Семелу Шиллерову перевожу слово в слово, он из нее верно сделает прелестную вещь-это для бенефиса Семеновой.⁷ А я ей же в бенефис отдаю Les fausses infidelites.⁸ Для Валберховой я сделал четыре сцены, которыми Жандр очень доволен.⁹ На будущей почте пришлю тебе. Скажи Бегичеву, что это бесстыдное дело, он мне еще ни строчки не писал. - И я ему буду платить тем же. Прощай, сейчас еду со двора: куда ты думаешь? Учиться по-гречески. Я от этого языка с ума схожу, каждый божий день c 12-го часа до 4-го учусь, и уж делаю большие успехи. По мне он вовсе нетруден. {Далее в письме приводится текст стихотворения "Лубочный театр", помещенный на стр. 329-331 наст. издания. - Ред.}

   Как ты думаешь? Вестник Европы не согласится у себя напечатать. Бегичев с ним приятель. - Я бы подписал свое имя (к_о_л_и н_е_л_ь_з_я и_н_а_ч_е).

   Вместо Загоскина:

         Вот вам Михаила Моськин.

   А в другом месте:

         Вот Моськин-Наблюдатель.

   А стих:

         Княгини и пр. и пр.

   Вот как раздробить:

       &nbsp;   Княгини и

         Княжны,

         Князь Фольгин и

         Князь Блёсткин.

   Между тем обнимаю тебя.

  

  

   Христос воскрес, любезнейший Степан, а я со скуки умираю, и вряд ли воскресну. Сделай одолжение, не дурачься, не переходи в армию; там тебе бог знает когда достанется в полковники, а ты, надеюсь, как нынче всякий честный человек, служишь из чинов, а не из чести.-

   Посылаю тебе П_р_и_т_в_о_р_н_у_ю н_е_в_е_р_н_о_с_т_ь, два экземпляра, один перешли Катенину. Вот, видишь ли, отчего сделалось, что она переведена двумя. - При отъезде моем в Нарву, Семенова торопила меня, чтоб я не задержал ее бенефиса, а чтоб меня это не задержало в Петербурге, я с просьбой прибегнул к другу нашему Жандру. Возвратись из Нарвы, я нашел, что у него только переведены сцены двенадцатая и XIII-я; остальное с того места, как Рославлев говорит: я з_д_е_с_ь, в_с_ё с_л_ы_ш_а_л и в_с_ё з_н_а_ю, я с_а_м к_о_н_ч_и_л. Впрочем и в его сценах есть иное мое, так как и в моих его перемены; ты знаешь, как я связно пишу; он без меня переписывал и многих стихов вовсе не мог разобрать и заменил их своими. Я иные уничтожил, а другие оставил: те, которые лучше моих. Эту комедийку собираются играть на домашних театрах; ко мне присылали рукописные экземпляры для поправки; много переврано, вот что заставило меня ее напечатать. Однако довольно поговорено о Притворной неверности; теперь объясню тебе непритворную мою печаль. Представь себе, что меня непременно хотят послать, куда бы ты думал? - В Персию, и чтоб жил там. Как я ни отнекиваюсь, ничто не помогает; однако я третьего дня, по приглашению нашего министра¹, был у него и объявил, что не решусь иначе (и то не наверно), как если мне дадут два чина, тотчас при назначении меня в Тейеран. Он поморщился, а я представлял ему со всевозможным французским красноречием, что жестоко бы было мне цветущие лета свои провести между дико-образными азиятцами, в добровольной ссылке, на долгое время отлучиться от друзей, от родных, отказаться от литературных успехов, которых я здесь вправе ожидать, от всякого общения с просвещенными людьми, с приятными женщинами, которым я сам могу быть приятен. {Не смейся: я молод, музыкант, влюбчив и охотно говорю вздор, чего же им еще надобно?} Словом, невозможно мне собою пожертвовать без хотя несколько соразмерного возмездия.

   - Вы в уединении усовершенствуете ваши дарования.

   - Нисколько, в[аше] с[иятельство]. Музыканту и поэту нужны слушатели, читатели; их нет в Персии...

   Мы еще с ним кое о чем поговорили; всего забавнее, что я ему твердил о том, как сроду не имел ни малейших видов честолюбия, а между тем за два чина предлагал себя в полное его распоряжение.

   При лице шаха всего только будут два чиновника: М_а_з_а_р_о_в_и_ч, любезное создание, умен и весел, а другой: я, либо NN. - Обещают тьму выгод, поощрений, знаков отличия по прибытии на место, да ведь дипломаты на посуле, как на стуле. Кажется однако, что не согласятся на мои требования. Как хотят, а я решился быть к_о_л_л_е_ж_с_к_и_м а_с_е_с_с_о_р_о_м или н_и_ч_е_м.² Степан, милый мой, ты хоть штаб-ротмистр кавалергардский, а умный малый, как ты об этом судишь?

  

  

   На этот раз ты обманулся в моем сердце, любезный, истинный друг мой Степан, грусть моя не проходит, не уменьшается. Вот и я в Новгороде, а мысли всё в Петербурге. Там я многие имел огорчения, но иногда был и счастлив; теперь, как оттуда удаляюсь, кажется, что там всё хорошо было, всего жаль. - Представь себе, что я сделался преужасно слезлив, ничто веселое и в ум не входит, похоже ли это на меня? Нынче мои имянины: благоверный князь, по имени которого я назван, здесь прославился; ты помнишь, что он на возвратном пути из Азии скончался;¹ может и соименного ему секретаря посольства та же участь ожидает, только вряд ли я попаду в святые!

   Прощай, мой друг; сейчас опять в дорогу, и от этого одного беспрестанного противувольного движения в коляске есть от чего с ума сойти! - Увидишь кого из друзей моих, из знакомых, напоминай им обо мне; в тебе самом слишком уверен, что никогда не забудешь верного тебе друга.

  

   Коли случай будет заслать "ли заехать к Гречу, подпишись за меня на получение его журнала.² Ах! чуть было не забыл: подпишись на афишки,³ присылай мне их, а когда уедешь из Петербурга, поручи кому-нибудь другому, Катенину или Жандру. - Прощай, от души тебя целую.

   У вас нынче новый балет.⁴

  

  

   Мы сюда приехали третьего дни, а вчера я получил от тебя письмо, милый мой Степан; это меня утешило до крайности, и, однако, заставило опять вздохнуть по Петербурге. Здесь для меня всё ново и, следовательно, всё еще приятно; соскучиться не успею, потому что через три дни отправляюсь; ты уже пиши ко мне в Тифлис. Павлова¹ я видел, и он у меня побывал, завтра познакомит с женою; Чебышева в тоске, Алексей Семенович Кологривов скоропостижно умер; мужа ее здесь нет. Чипягова ждем не дождемся; осведомься, выехал ли он из Петербурга; я справлялся на многих станциях, в смотрительских книгах, имени его нет нигде. Брата твоего² тоже здесь нет, зато есть монумент Минину и Пожарскому,³ и Притворную Неверность играют,⁴ и как играют! Кокошкин вчера передо мною униженно извинялся, что п_р_е_л_е_с_т_н_ы_е мои стихи так терзают, что он не виноват: его не слушают. Было бы что слушать. Вчера меня залобызали в театре миллион знакомых, которых ни лиц, ни имен не знаю. - Кстати, коли увидишь Семенову (Мельпомену),⁵ скажи, что ее неверный князь⁶ здесь, и я его за нее осыпал упреками и говорил, что, если он еще будет ей делать детей, то она для сцены погибнет. Он уверяет, что Святый Дух за него старается, что он при рождении последнего ребенка не при чем. Медведева здесь - прехорошенькая, я ей вчера в С_а_н_д_р_и_л_ь_о_н_е⁷ много хлопал, здешние готентоты ничему не аплодируют, как будто наперекор петербургским, которые рады, что бог им дал ужасные ладони, и, при всяком случае, готовы ими греметь; надо однако согласиться, что тот, кто у вас Льва играет, - Розсций в сравнении с первейшими здешними актерами. -

   Ты жалуешься на домашних своих казарменных го-тентотов; это - участь умных людей, мой милый, большую часть жизни своей проводить с дураками, а какая их бездна у нас! чуть ли не больше, чем солдат; и этих тьма: здесь всё солдаты - и на Дороге во всякой деревне, точно завоеванный край. Может и я скоро надену лямку: Павлов путем взялся похлопотать за меня при жене и при Ермол[ове], а если этот захочет перевести меня в военную, я не прочь. Что ты об этом скажешь? Пиши ко мне, почаще и побольше! Я поминутно об тебе думаю, и последние увещевания очень помню, и ты можешь судить, сколько я сделался основателен; тотчас отрыл Павлова, и на другой день по приезде сюда отправился заказывать себе всё нужное для Персии. Эти благие намерения однако не исполнились: я заехал к приятелю, оттуда в ресторацию, плотно поел, выпил бутылку шампанского и после театра слег в постель с чрезвычайною, головною болью. Матушка мне приложила какую-то патку с одеколонью, которой мне весь лоб сожгло; нынче я однако свежее, и что встал, пошел поглазеть на молоденькую старую знакомку, которая против нас живет, и уже успел с нею опять сдружиться и, побеседовавши с тобой, к ней отправлюсь. Ах, Персия! дурацкая земля! Гейер приехал с Кавказу, говорит, что проезду нет: недавно еще на какой-то транспорт напало 5000 черкесов; с меня и одного довольно будет, приятное путешествие.

   Прощай, любезный друг, пиши же и справься еще о пашпортах и об <.......>; {Одно слово не разобрано. - Ред.} благодарствуй, что позаботился об этом. Матушка тебе кланяется, сестра еще не приехала, Жандр у нас еще живет, только я не видал его, он спасается где-то с Варварой Семеновной.

   Перо прескверное, и вздор пишу, да много <........> {Два слова не разобраны, - Ред.}

  

  

   Сто раз благодарю, тебя, любезнейший, дорогой мой Степан, и за что бы ты думал?-Попробуй отгадай?... За походную чернильницу: она мне очень кстати пришлась, за то чаще всего буду ее выкладывать, чтоб к тебе писать. Получил ли ты письмо мое из Новаторода, другое из Москвы и несколько строк через Наумова? Сделай одолжение, уведомь; а пашпорты ко мне доставлены в самый день моего отъезда из Москвы, в которой я пробыл неделю долее, чем предполагал. Наконец однако оттуда вырвался. Там я должен был повторить ту же плачевную, прощальную сцену, которую с тобою имел при отъезде из Петербурга, и нельзя иначе: мать и сестра так ко мне привязаны, что я был бы извергом, если бы не платил им такою же любовью.: они точно не представляют себе иного утешения, как то, чтоб жить вместе со мною. Нет! я не буду эгоистом; до сих пор я был только сыном и братом по названию; возвратясь из Персии, буду таковым на деле, стану жить для моего семейства, переведу их с собою в Петербург. В Москве всё не по мне. Праздность, роскошь, не сопряженные ни с малейшим чувством к чему-нибудь хорошему. Прежде там любили музыку, нынче она в пренебрежении; ни в ком нет любви к чему-нибудь изящному, а притом "несть пророк без чести, токмо в отечестве своем, в сродстве и в дому своем". Отечество, сродство и дом мой в Москве. Все тамошние помнят во мне Сашу, милого ребенка, который теперь вырос, много повесничал, наконец становится к чему-то годен, определен в миссию, и может современем попасть в статские советники, а больше во мне ничего видеть не хотят. В Петербурге я по крайней мере имею, несколько таких людей, которые, не знаю, на столько ли меня ценят, сколько я думаю что стою; но, по крайней мере, судят обо мне и смотрят с той стороны, с которой хочу, чтоб на меня смотрели. В Москве совсем другое: спроси у Жандра, как однажды, за ужином, матушка с презрением говорила об моих стихотворных занятиях, и еще заметила во мне зависть, свойственную мелким писателям, от того, что я не восхищаюсь Кокошкиным и ему подобными. Я это ей от души прощаю, но впредь себе никогда не прощу, если позволю себе чем-нибудь ее огорчить. Ты, мой друг, поселил в меня, или, лучше сказать, развернул свойства, любовь к добру, я с тех пор только начал дорожить честностью и всем, что составляет истинную красоту души, с того времени, как с тобою познакомился и ей богу! когда с тобою побываю вместе, становлюсь нравственно лучше, добрее. Мать моя тебя должна благодарить, если ей сделаюсь хорошим сыном. Кстати об родных, или некстати, все равно. В Туле я справлялся об Яблочковых, посылал к Варваре Ивановне Кологривовой, но мне велели сказать, что они в деревне, а если от тебя есть письмо, то чтобы прислал. Жаль, что не удалось, а время было с ними познакомиться: я в Туле пробыл целый день за недостатком в лошадях, и тем только разогнал скуку, что нашел в трактире на стенах тьму глупых стихов и прозы, целое годовое издание покойника Музеума. Вообще везде на станциях остановки; к счастию мой товарищ - особа прегорячая, бич на смотрителей, хороший малый; я уже уверил его, что быть немцем очень глупая роль на сем свете, и он уже подписывается Амбургев, а не - р, и вместе со мною, немцев ругает наповал, а мне это с руки. Один том Петровых акций¹ у меня в бричке, и я зело на него и на его колбасников сержусь; коли найдешь что-нибудь чрезвычайно забавное в Деяниях, пожалуй напиши, я этим воспользуюсь. Еще моя к тебе просьба: справься через Аксинью, Амлихову любовницу, о моей Дидоне.² Илья Огарев пришлет ей из Костромы деньги на твое имя, а если уедешь в отпуск, препоручи это Жандру, да также заранее меня уведомь, куда к тебе адресовать письма. Прощай, мой милый, любезный друг; я уже от тебя за 1200 верст, скоро еще дальше буду; здесь однако пробудем два дни, ближе не берутся починить наших бричек. Катенина ты напрасно попрекаешь ко мне совершенною холодностию, он был у меня на квартире на другой день после того, как я исчез из Петербурга, и очень жалел обо мне и досадовал. Так по крайней мере рапортует Аксинья Амлиху.

  

  

   вот мы и у подножья Кавказа, в сквернейшей дыре, где только и видишь, что грязь да туман, в которых сидим по уши. Было б отчего с ума сойти, если бы приветливость главнокомандующего¹ полностью нас не вознаграждала за все напасти моздокские. Здешний, комендант передал нам Ваше письмо, полное любезной заботливости о тех, кого Вам угодно называть Вашими товарищами, и кто по существу лишь подчиненные Ваши. Правда, что с тех пор как я состою при Вас в качестве секретаря, я не нахожу уже, чтобы зависимость бедного канцелярского чиновника так была тяжела, как прежде был в том уверен. Вздор истинный, в чем я еще более убедился в тот день, когда представлялся его высокопревосходительству господину проконсулу Иберии:² невозможно быть более обаятельным. Было бы, конечно, безрассудством с моей стороны, если бы за два раза, что я его видел, я вздумал бы выносить оценку его достоинствам; но есть такие качества, которые в человеке необыкновенном видны сразу же, при чем в вещах на вид наименее значительных, например, своя манера особенная смотреть, и судить обо всем, с остроумием и изяществом, не поверхностно, но всегда становясь выше предмета, о коем идет речь; нужно признать также, что говорит он чудесно, так что я часто в беседе с ним не нахожу что сказать, несмотря на уверенность, внушаемую мне самолюбием.

   Что до Вас, любезнейшей мой начальник, очень бы хотелось мне пространнее и подробнее изложить здесь все, что я о Вас думаю, но лучше об этом промолчать, чтобы не заслужить упрека в пошлости; не принято восхищаться людьми в письмах, к ним обращенных. Я Вам скажу только, что мне не терпится поскорее сердечно Вас обнять; зачем же Вы, дипломат, проводите на лагерных бивуаках дни свои, которые должны были бы быть посвящены одному поддержанию мира? Как только будем вместе, расскажу Вам пространно о всех дорожных наших бедствиях: об экипажах, сто раз ломавшихся, сто раз починяемых, о долгих стоянках, всем этим вынужденных, и об огромных расходах, которые довели нас до крайности. Вот рассказ, Вам отложенный до Тифлиса; нынче мы направляемся к Кавказу, в ужасную погоду, и притом верхом. Как часто буду я иметь случай восклицать: о Coridon, Coridon, quae te dementia caepit!.. {О Коридон, Коридон,- какое безумие тебя охватило! (Виргилий, Эклога II, 69). - Ред.}

  

   Все это однако кончится, когда мы увидимся. Амбургер просит передать Вам нижайшее почтение, он сам Вам не пишет, так как не смеет ничего прибавить к тому, что я Вам сообщил, поэтому благоволите читать мы всюду, где встретите я, меня, мне и проч.

   С чувством совершенного уважения честь имею быть преданным Вам {Подпись Грибоедова - по-персидски.- Ред.}

  

   Тот, кого я попрошу передать Вам это письмо, привезет Вам и письмо от матушки. Сверх того у меня много других писем для Вас в багаже. Простите мне мое маранье, у нас перья плохо очинены, чернила сквернейшие, и к тому же я тороплюсь, сам, впрочем, не зная почему.

  

  

   любезным моим приятелям: Толстому, которому еще буду писать особенно из Тавриза, Никите Всеволожскому, коли они оба в Петербурге, двум Толстым Семеновским,¹ Тургеневу Борису, - Александру Евграфовичу, которого сто раз благодарю за присылку писем от людей, близких к моему сердцу. Фридрихсу, au charmant capitaine Fridrichs, très chauve et très spiritual. {Очаровательному капитану Фридрихсу, очень лысому и очень остроумному. - Ред.} Сделайте одолжение, не забывайте странствующего Грибоедова, который завтра опять садится на лошадь, чтобы трястись за 1500 верст. Я здесь обжился, и смерть не хочется ехать, а нечего делать. Коли кого жаль в Тифлисе, так это Алексея Петровича. Бог знает, как этот человек умел всякого привязать к себе, и как умел...

   Трубецкого целую от души.

   Объявляю тем, которые во мне принимают участие, что меня здесь чуть было не лишили способности играть на фортепьяно, однако теперь вылечился и опять задаю рулады.²

  

   Коли кто из вас часто бывает в театре, пускай посмотрит на 1-й бенуар с левой стороны и подарит меня воспоминанием, может быть это отзовется в моей душе, и заставит меня икать где-нибудь возле Арарата или на Араксе.

  

  

  

   Благодарю тебя за письмо и за акт из Сплетен. Ты мне очень этим удружил. Продолжай, мой милый, писать, а я читать буду.¹

   Смертная лень и скука, ни за что приняться не хочется. Прощай.

   Жандра поцелуй.

  

  

   N 1

  

   Два перехода сделаны. Сегодня мы отдыхаем; припасов мне более не выдают, я их покупаю. Мехмендар - палач и вор, которого мне придали, я думаю, нарочно, чтоб я лопнул от бешенства. В Альваре он хлебом выдал половину, а мясом одну треть того, что указано в фирмане; вместо всего остального, он собрал контрибуцию телятами, но их не доставил. Когда я его как следует пробрал, он стал оправдываться незначительностью средств бедного селения Альвар, уверяя меня, что в Маранде найду я для людей моих Эльдорадо; я умолк. Вчера в 2 часа пополуночи обоз мой тронулся в путь, я задержался минуты на три, чтобы попрощаться с Шемиром, но буквально всего на три минуты. Я хочу следовать за моими людьми; мехмендар остается, видимо, чтобы пополнить вчерашний дефицит за счет местных поселян, а мне дает проводника, с которым я сбился с дороги; я проплутал всю ночь и часть утра; когда мехмендар появился, я чуть его не убил. Намученный усталостью, нашел я, наконец, свой отряд; один больной отстал в 2-х фарсангах отсюда, во время ночной моей поездки, багаж сильно обогнал пеших, ни одного осла, никакого вьючного животного под рукой. Спрашиваю у мехмендара мула в Софияне, близ которого мы завтракали хлебом и водой.- "Мула!.. Зачем?" - "Чтобы привезти больного" и проч. "Боже меня сохрани! Если я буду Вам помогатъ подбирать Ваших отставших людей, шах-заде мне голову отрубит!" В конце концов он мне начисто отказал и сказал мне, что человек, о коем идет речь, вероятно либо уже отведен в Тавриз, либо, в случае оказания им сопротивления, убит поселянами, что тахозы точные веления правительства. Видали предателей! Однако все это, за счет пропавшего бедняги больного, произвело свое действие на моих людей, которым я все рассказал и повторил, в присутствии мехмендара, все что от него слышал. Они были возмущены, более не разбредались, и несмотря на проделанный марш, на подъемы и спуски действительно очень тяжелые, каменистые, еле проходимые, я их всех привел сюда в Маранд в 7 часов вечера. Благоволите сосчитать с 2 часов пополуночи до 7 часов пополудни. Сегодня я вынужден стать на отдых, как по всеобщему желанию, так и по состоянию моих солдат. Я бы не стал останавливаться, если б не знал, что они совсем разбиты от усталости.

   Я потребовал от того, кто здесь распоряжается временно (ad interim) за Назр-Али-Хана, послать и а розыски того больного (Левонтий Сарбов). Он оставил это без внимания. Здесь, как и в Альваре, недодали половину припасов, сегодня совсем ничего не дают, но я попрошу Вас молчать о мошенничествах мехмендара до его возвращения в Тавриз; я его Вам туда пришлю с рекомендательным письмом, если только законное мое возмущение не перейдет за край ранее того и я по прибытии на границу не велю его выпороть, - единственный язык, который понимают в этой стране.

   Примите чувства совершенного моего почтения

  

   Рапорт г. поверенному в русских делах в Персии. Милостивый государь. Я не знаю, получили ли Вы два моих рапорта, No 1 и No 3, не откажите сообщить мне об этом через первого же чепара, которого Вы пошлете в Тифлис, чтобы я мог при случае повторить по пунктам все мои претензии против способа, которым со мной обращались. Пока что мехмендар имеет наглость просить у меня официальную бумагу для представления Вам. После всех подлостей, которые я от него претерпел, он хочет еще получить свидетельство, и я от сего не отказываюсь. Милостивый государь, честь имею удостоверить Вас, начальника моего, что мой мехмендар Махмед-Бек выполнял должность свою, при мне как мошенник самый отъявленный, с каким я когда-либо имел дело, бесчестный человек в самом обширном значении слова, и тавризское правительство, если оно захочет в некотором роде оправдаться в том,, что ко мне его приставило, должно по меньшей мере задать ему палками по пяткам, что в этой стране столь щедро раздается и столь привычно принимается. Да, я вполне серьезно должен жаловаться на него, как и на нескольких других персидских офицеров, начиная от Тавриза. Но ни единая живая душа здесь не сможет предъявить какую-либо жалобу на меня, если только не прибегнет к выдумкам. Если я и ответил с едкостью на^; глупости, которые мне велел передать Кельбель-Хан в Нахичевани, то это еще было весьма деликатно по сравнению с его грубостями, если я несколько раз и обругал мехмендара, не бил же я его палкой, хотя он сотню раз заслуживал, чтобы его поколотить. В нас бросали камнями,¹ и я с сознательным молчанием скрывал перед моими собственными людьми ярость, меня душившую, и они вели себя спокойно. Мы проходили средь белого дня мимо огромных бахчей, которые постоянно подвергаются ограблению со стороны солдатни государя, именем которого здесь совершаются вымогательства и поборы всякого рода, но никто из моих людей не смел сорвать ни одной дыни, не заплатив, или я платил за них, что я охотно делал и почасту, так как отказать усталому пешеходу в плоде, утоляющем жажду, в нынешнее время года было бы низменной скаредностью, мало способствующей тому, чтобы ободрить людей за мной следовать. Наконец, милостивый государь, я постоянно в мыслях моих имел пример Вашей твердости, как равно и умеренности Вашей при шахском дворе и при дворе Наиб-Султана. И сам я имел довольно выдержки, меня не могли провести, но даже будучи раздраженным, я не позволил себе переходить за черту того, что предписывается трезвым рассудком, и не оскорбил никого. И если бы Вам об этом донесли бы иначе, это было бы чистой ложью, смею Вас в том заверить моей честью.

   Теперь, чтобы поставить Вас в известность о том, что со мной происходит, расскажу Вам про Нахичевань. Меня там пригвоздили, так сказать, на два мучительных дня. В первый день к вечеру еще принесли некоторые припасы, на следующий день не выдали ничего, отказали мне в лошадях и запретили строго-настрого червадарам поставлять их мне за деньги. Мехмендар оправдывался передо мной, что вся эта путаница происходит от Хана, а Хан возражал, что, поскольку срок действия фирмана истек в Нахичевани, он не обязан обо мне заботиться, и даже, что в его городе нам вообще не обеспечено законное покровительство, а косвенным путем меня предупредили, что меня вполне могут взять под арест впредь до нового приказа из Тавриза. По приезде моем Кельбель-Хан отказался меня видеть, отговорившись делами гарема, куда он в тот момент запрятался. Он назначил мне свидание на другой день, я полтора часа его прождал, он так и не появился, и в конце концов велел меня отпустить, выставив поводы слишком пустые, чтобы здесь их повторять. А Вы, милостивый государь, еще хорошо отзывались об этом грубияне. Я как следует не знаю, что именно персы замышляли, но вот как я поступил. В первый же день люди мои набросились на крепкий напиток, который приготовляют армяне; я был слишком занят, чтобы им помешать, но вечером, поняв, что моих людей рассеивают умышленно, чтобы напоить их, подкупить их несколькими томанами и затем отнять у меня, - я их всех собрал вокруг себя, поставил хорошую стражу у своей квартиры; ночью я внезапно поднялся и всех их лично проверил, некоторых, за шум незначительный, который они между собой подняли, велел связать, показывая себя более рассерженным, чем я был на самом деле; я их крепко отругал, пригрозив, что с завтрашнего дня буду примерно наказывать тех, кто хлебнет хоть каплю водки или будет заводить беспорядок, и затем передам их связанными персидскому правительству, чье благосклонное отношение к себе они знают. Я дал им понять, что они-то во мне нуждаются, а что я собственно не имею никакого серьезного интереса и ни малейшей ответственности за их сохранность. Все это весьма походило на речь Бонапарта к депутатам провинций в 1814 г.² Тем не менее наполеонада эта всех привела в разум. Все утихло, на завтра никто не решился отпрашиваться на базар, никто не пил. Поскольку дороги отсюда до Карабага славятся как малонадежные во всех