Ровинский Павел Аполлонович - Белград

вид каюты на пароходе и не мешает быть любимою кофейнею торговцев; подле роскошного галантерейного магазина найдете маленький дутян, в котором хозяин - и купец, и сам ковыряет опанки; вас поразит оглушительный стук молотов по медным котлам и трубам для гонки ракии, которые где продаются, там и куются; на ваших глазах меховщики подбирают меха и шьют шапки; в сапожной лавке человек 20 мастеровых работают, сидя на прилавках, и хором распевают песни; тут же и пекарня: огромная печь своим пылающим жерлом смотрит в улицу; на ваших глазах пекарь сажает хлебы в печь, вперед выгладивши их рукою до лоска, вынимает из печи готовые и тут же продает на оку; неподалеку приютилась и книжная лавочка шага четыре в ширину и не больше семи в длину (есть впрочем другая лавка, довольно порядочная на варош-капии); тут же мясная лавка, перед которою висят ободранные ягнята и целые бараны, части воловьего стяга, кишки и разные внутренности; далее бакалейный магазин, где найдете кофе, чай, сахар, разного рода рыбу, мармелады, варенье и т. п., все это в стеклянных и жестяных сосудах и довольно изящно расставлено; оружейную лавку, где найдете только старое оружие; неподалеку лавочки со старою одежей, которая без всякой поправки, грязная и изорванная висит наружу, чтоб привлечь внимание покупателей, - со старым железом, где иногда найдете какую-нибудь древнюю вещицу; сверните с Теразий немного влево, в переулок, и вы встретите кузницу, где постоянно увидите лежащего на боку быка с ущемленным между ногами бревном, посредством которого его кладут для подковки. От бассейна на Теразиях, почти параллельно, идет небольшая улица: тотчас от угла стоит большой дом с каменной стеной и к этой стене прилеплена конура из досок, вышиною меньше двух аршин, - туда каждый день через отверстие влезает старик и, не смея расправиться, тотчас же садится на скамейку и принимается за сапожную и башмачную работу, которая состоит в починке старой обуви; перед его конурой также вывешен товар - несколько пар починенных сапогов или башмаков. Наконец вы услышите шум колес, на которых разматывают нитки, и стук станков, производящих сербские полотна, платки и полотенца. Одна улица почти вся занята тележниками и каретниками. Все производство совершается наружи. Скрыто от глаз только печение пряников, приготовление леденцов, душистого мыла, белил и румян; скрыта деятельность чиновника, журналиста и вообще литератора; непроницаемою тайной окружена деятельность сербского государственного мужа и дипломата.

   Каждая часть Белграда имеет свое особенное население. Так Теразии, Абаджийская улица, ближние части врачара и варош-капии заняты по преимуществу чиновниками и профессорами, получающими плату не меньше 10 дукатов; в чаршии, на Саве и по целой, специально называемой, вароши - торговцы; в этих же частях по краям и в более глухих углах живут кое-какие ремесленники, прачки, кучера, кельнеры, лица, ищущие мест; в палилуле больше люди, имеющие свою землю и скотину и потому занимающиеся хлебопашеством и извозом. Одна часть дартюла занимается евреями и отчасти сербами-торговцами; там уже много очень порядочных домов, а другая, остающаяся в том виде, как жили в ней турки, и представляющая лачуги и развалины - заселена беднотою разных профессий: поденщиками, мелкими ремесленниками, лавочниками, рыбаками, цыганами, странниками и переселенцами, мелкими чиновниками и бедными учениками разных школ. Как ни бедна здесь жизнь, она далеко не так грязна и ужасна, как в других городах Европы. Здесь несколько цистерн, с хорошею водою; развалины издали скрываются под зеленью садов; бедные лачужки сплошь и рядом красиво обрамлены по край крыши виноградною лозою и над окнами и дверьми спускаются полные грозды; всякий почти двор имеет несколько плодовых деревьев, засажен кукурузой, разными овощами и цветами, и, проходя мимо, вы чувствуете запах васильков, лавенды или цветущих дерев и кустарников. Природа здесь скрашивает бедноту и облегчает ей существование.

   В дополнение к описанию внешнего вида Белграда и его построек, скажу несколько слов о способе этих построек.

   Белград растет очень сильно, что можно видеть из статистики его народонаселения, и из наглядного наблюдения, смотря, как много каждый год возводится новых построек. Наконец, это доказывают огромные цены за места. В нынешнем году сербское правительство продало часть турецких мест, уступленных Турцией Сербии за 9 миллион. пиастров (450,000 руб.), и цена средним числом за квадратную сажень была 20 дукатов (60 р. с.), а некоторые места проданы по 120 и 125 дукат. за сажень. Построек возводится множество и все почти исключительно строится так называемыми дундьерами - мастерами-самоучками из Турции, сербами, болгарами и цинцарами. Нельзя конечно не удивляться этим мастерам, которые, несмотря на весь гнет жизни в Турции, могли достигнуть такой степени искусства, что строят большие двух-трех-этажные дома, и иногда сами составляют и планы; тем не менее однако должно сознаться, что их постройки не основываются на точном расчете, страдают часто непропорциональностью и весьма непрочны. Поэтому многие капитальные постройки трясутся от всякого сильного движения на верхнем этаже, дают трещины и постоянно нуждаются в поправках. Я знаю в Сербии до пяти церквей, которые дали трещины и в некоторых из них вследствие того перестали служить; с других церквей сорвало куполы; а в нынешнем году в одном городке (Парятине) строилась церковь с затратою довольно значительного общественного капитала: доведенная до купола, она обрушилась. Архитекторы из-прека тоже неискуснее этих, потому что также большею частью самоучки. Настоящих архитекторов в Сербии очень мало, потому что труд их ценится слишком дешево. Кроме того, сербы слишком экономничают и составляют такую смету, за которую ни один добросовестный архитектор не возьмется строить. Таким образом, причина плохих построек не в архитекторах, а в самих хозяевах.

   Постройки здесь двоякого рода: из твердого материала и из слабого. Первые, как и везде, строятся из кирпича на прочном фундаменте, лежащем непременно на материке, потому об них и говорить нечего; что же касается последних, то способ их постройки весьма оригинален. Сначала конечно кладут фундамент из простого камня, иногда даже не дорывшись до материка, потом ставится остов целого здания из столбов и переводин, между которыми размещаются, соображаясь с дверьми и окнами, другие столбики потоньше: между этими столбиками с угла на угол кладутся бруски, и за тем пространство между ними выкладывается кирпичом, большею частью старым и перебитым. В одно время с возведением стен ставится и черепичная крыша, так что верхняя часть стены подводится уже под крышу. Снаружи все обмазывается глиной и после белится. Известка тут почти нейдет, и кирпичи связаны глиной, какая попалась на месте, часто смешанною с черноземом. Такие постройки держатся лет до 40, то и дело конечно облупливаясь и требуя каждый год обмазки и поправок, но все это относится на счет квартирантов, и такие дома приносят дохода не меньше домов из твердого материала, потому что на них больше требования со стороны мелких ремесленников и мастеровых. Выгода здесь конечно главная та, что требуется меньший капитал, а капитал в Сербии покуда редкость. Большая часть такого рода построек возводится с помощью городского фонда.

   Тепла здесь во всех домах весьма мало, вследствие дурного устройства печей; в домах бедных людей печей нет, а только очаги для варки кушанья, и комнату нагревает мангал. Это большая, довольно глубокая сковорода на ножках, на которой разводится огонь или накладывается готовый жар. Когда по жару перестанет бегать синий огонек, угли станут тускнуть и покрываться пеплом, - мангал вносят в комнату и она нагревается. Случается, что человек, нагревшись мангалом, сладко засыпает и никогда уже больше не просыпается: значит, мангал внесен слишком рано; случается, что ребенок упадет на мангал и изжарится. Впрочем, случается и у нас, при благоустроенных печах, по десятку человек разом угорают до смерти в домах и в банях; случается, что не только дети, но и взрослые сгорают от печей, а о пожарах в России и помянуть страшно. В Сербии по крайней мере пожаров почти нет. Причина этого, кажется, заключается не в устройстве печей, а в характере народа. У серба нет той поэтической беспечности, некоторой апатии и неряшливости, отличающей русского человека, и несмотря на полувоенный образ жизни, на непривычку и неуменье хорошо устроиться, он предупреждает многие беды осторожностью, постоянною заботливостью и трезвостью, теми именно качествами, которых нам больше всего недостает.

   Я уже заметил однажды, что Белград город исторический. Современный Белград еще так нов, он, можно сказать, еще не существует и только возникает из развалин старого. Как ни разрушительно действовали здесь силы природы и человека, все-таки здесь на каждом шагу встречаются памятники, невольно обращающие ваше внимание к прошлому, невольно возбуждающие любопытство, за удовлетворением которого вы должны обратиться к истории.

   Мы коснулись этого отчасти при описании дартюла. Там среди смеси развалин, пустырей, садов и мелких жилищ высятся тонкие минареты мечетей - иные совсем целые, с жестяными коническими крышами и с полумесяцем на шпиле, другие со сбитыми вершинами и полуразрушенные; там же вы найдете одно огромное здание с уцелевшими до сих пор гербами и другими лепными украшениями на фронтоне, без крыши, без окон, закопченное дымом от пожара и от курящихся у его подножия новых жилищ, - это пиринджана, как прозвали еще турки дворец принца Евгения Савойского (XVIII ст.); рядом с ним остаток какого-то здания с куполом, который от времени почти сравнялся с землею (в нынешнем году его, кажется, совсем разобрали): это была бани, построенные, может быть, еще римлянами и после служившие туркам; в той же улице еще несколько домов, похожих на пиринджану, также с гербом и лепными украшениями, и не имеющих ничего общего с окружающими их новыми жилищами. К одному из таких домов пристроен был турками минарет и он обращен был в мечеть, а теперь и минарет этот до половины сшибен. Видно, что когда-то это была лучшая улица, что в ней когда-то жила европейская знать со всею роскошью европейской жизни. Теперь же эти когда-то великолепные палаты пусты: в них, как в норах, живут цыганы и другие бесприютные люди, а около них, как птичьи гнезда, лепятся новые, кое-как сбитые, лачужки и лавчонки, приюты разного рода бедноты. И стоят эти остатки прошлого, как немые свидетели иной жизни, и ждут только окончательного разрушения от нового поколения, не имеющего расчета в их бесполезном существовании.

   Совершенно уединенно и в значительном отдалении от старого города стоит мечеть - батальджамия. Никто не помнит, нет и предания о том, чтоб когда-нибудь вблизи ее жили турки. От остальных мечетей она отличается необыкновенной величиной и архитектурой; крыша ее покрыта густым слоем земли и заросла густою высокою травою, что свидетельствует о ее давнем запустении, на что указывает и ее специальное название "баталь", значащее - заброшенный, оставленный. Когда же и для кого она здесь построена? По всем вероятностям, это та самая мечеть, которую упоминает Броун в XVII ст. (см. приведенную нами выписку из его путешествия): она была построена визирем вместе с караван-сараем, который находился вне города. В настоящее время по ней называется окружающая ее площадь, подле нее начинают возникать постройки и с одной стороны она уже наполовину закрыта большим двухэтажным домом, предназначаемым быть гостиницей.

   Как в Геркулануме и Помпее под массою пепла и лавы отрывают жилища со всей обстановкой и принадлежностями жизни, царившей там почти за 2.000 лет до нашего времени; так и в Белграде под слоем глины и щебня то и дело открываются постройки и разные предметы, свидетельствующие, что когда-то здесь жил совсем иной народ и была совершенно иная культура.

   Пройдет ли сильный дождь и потекут потоки, они вымывают там-сям то старую монету, то какое-нибудь украшение костюма, то обнажат какую-нибудь надгробную плиту. При раскопке земли для фундамента или для погреба то и дело находят надгробные камни с римскими надписями и различными изображениями, целые гробницы с сосудами, содержащими в себе пепел или кости, стеклянные и металлические вещи; часто на значительной глубине отрывают целые постройки - своды и стены из громадных белых камней или из кирпичей, чрезвычайно крупных, тонких, отлично выжженных и иногда с означением цифры римского легиона, когда-то занимавшего здесь свой пост. Строительный материал этот так хорош, что он целиком идет на новые здания. Нынешней весной на кали-мегдане на глубине 6 сажен нашли свод и, когда пробили его, тогда увидели под ним ход, одною ветвью идущий под крепость (этим ходом успели уже бежать два арестанта), а двумя в город к Дунаю и к Саве. Такие же точно ходы со сводами находятся под всеми домами по обе стороны улицы, идущей от чаршии вниз к Дунаю: они выше сажени, шириною сажени в две, а местами шире, и притом разделены подвое вдоль: теперь в них домохозяева устраивают погреба, делая только перегородку поперек, чтобы отделиться от соседа. В крепости в нынешнем году отделывают старый колодезь, находящийся почти на самом высоком месте. Сруб его сделан из кирпича и имеет в диаметре сажени две; наверху устроена обширная ротонда, в которой вероятно, помещалась машина для подъема воды; около сруба промежуток и концентрически другая стена: в этом промежутке идет витая лестница в 217 ступеней с площадками; на этом пути с боков сруба в нескольких местах сделаны большие отверстия, служившие вероятно для установки машины, для наблюдения за нею и поправки. В самом низу на стене сруба готической латиницей нацарапаны какие-то два имени, когда обмазка была еще мягкая; но разобрать их я не мог. Видимо, что это произведение немецкое и по всей вероятности времени принца Евгения, при котором, по словам Катанчича ("История Белграда", перевед. в "Гласнике" сербского общества словесности, т. V.) вырыт был какой-то колодезь (Катанчич впрочем увязывает его в другом месте, но он многое путает). До воды можно считать около 25 сажен, а глубина воды 12 саж.; по всей вероятности он находится на одном уровне с Савой. Внизу со всех сторон из стен сочится уже вода.

   Во дворе великой школы вы увидите несколько римских надгробных плит, статуи цельные и разбитые - работы не особенно хорошей и притом из слабого камня и потому значительно потерпевшие от выветривания, - каменные гробы с такими же крышками вроде египетских саркофагов. В музее вы найдете множество предметов весьма различной древности и принадлежавших различным народам. Вы найдете там предметы бронзового и медного века: бронзовые и медные боевые молотки, топорики, наконечники копий, обломки ножей, меч; различные предметы времен варварских: маленькие бронзовые идолы, весьма неискусно сделанные; такие же, множество раз свернутые пластинки или толстые проволоки, которыми обвивали руки, чтоб защитить их от удара меча; серьги необыкновенно большие и тяжелые с уродливыми фигурами оленей на подвесках, нити с золотыми зернами величиной от обыкновенного ореха до мелкой горошины, служившими вместо монеты, несколько варварских монет и изображения голов в шлемах, украшенных конскими волосами или перьями, скачущих на конях всадников, а с задней стороны с какими-то знаками, которые несомненно составляют надписи, но по сю пору неизвестно, ни что они значат, ни какому народу принадлежат. Рядом с этими первобытными произведениями искусства вы встречаете очень художественно сделанные из жженой глины маленькие сосуды, лампочки, чрезвычайно тонкие стеклянные пузырьки, так называемые лакримарии, в которые знатные римлянки собирали свои слезы, оплакивая мужа, брата, ребенка или другого близкого родственника или друга; булавки и иглы (fibulae), служившие для застегивания платья; каменные коробочки с крышечками, на которых весьма искусно вырезан какой-нибудь миф; серебряная баночка для помады и внутри на крышке ножом нацарапано имя употреблявшего ее начальника когорты; кусочки амфор с изображением человеческих головок; римские монеты с изображениями консулов и императоров, отличной чеканки, - есть впрочем и такие, которые свидетельствуют об упадке искусства; римские либры - серебряные дощечки длиною четверти в полторы и шириною с вершок, в 35 лотов весу: от них произошли все современные либры или фунты; тут же бронзовая голова в природную величину, отбитая от целой статуи, может быть, той самой статуи Траяна, которая стояла на мосту через Дунай там, где теперь Кладово (в Сербии): она вытащена была рыбаками из Дуная и сделана так искусно, как может сделать только лучший художник нашего времени. Между разными мелочами найдете изображения египетских мумий, сделанные из цветного матового стекла и две фигуры египетских жуков-скарабеев с гиероглифами на нижней стороне: эти вещи когда-то, может быть, украшали также музей какого-нибудь любителя редкостей. Есть там какие-то шарики, пирамидки и двояковыпуклые кружки, служившие кому-то и когда-то мерою веса. Много также греческих монет, между которыми есть монеты Филиппа и Александра Македонских. Затем следует богатое собрание монет сербских от всех царей и деспотов, и между ними замечательна монета Марка Кралевича, которого история знает очень мало и только народная память удержала его в своей поэзии, окружая его ореолом полубога. Много монет венгерских, турецких и различных европейских государств, и особенно замечательно собрание монет венецианских, принадлежащих целому непрерывному ряду дожей. Наконец множество вещей периода смешанного - сербско-турецко-мадьярского: кресты, иконы в серебряной и золотой оправе, перстни, кованые пояса, разное оружие, мечи, сабли, куски шлемов, кольчуги, конская сбруя и разные украшения мужского и женского костюма. Предметы, относящиеся к костюму, недавно еще употреблялись в Сербии, и некоторые старинные дома по сю пору хранят их, как наследие отцов и дедов. В старой Сербии и других местах Турции можно их встретить кое-где еще и теперь в употреблении. Вы найдете здесь портреты всех почти Обреновичей, даже тех; которые едва известны по имени, и других замечательных мужей Сербии, и целое собрание портретов всех юнаков - сербских героев от времен войны за освобождение, но, к стыду холопствующей перед Обреновичами Сербии, не увидите портрета главного их юнака, Георгия Черного.

   Уже чрез одно наглядное знакомство с предметами старины, рассеянными по целому Белграду и собранными в музее, вы можете составить себе идею об его истории. Мы постараемся с своей стороны обозначить точнее главные фазы в его истории, выбравши в ней только самые важные моменты, ограничиваясь одним указанием их и избегая всяких подробностей.

   Нет сомнения, что местность Белграда уже в самое отдаленное время привлекала к себе население из прилегавших стран и представляла нечто вроде города; но о том времени мы не знаем ничего и можем только догадываться. В начале христианской эры нынешняя Сербия, под именем верхней Мизии, составляла римскую провинцию и должна была содержать римские легионы. Во втором веке по Р. Хр. географ Клавдий Птолемей на месте нынешнего Белграда показывает главный город верхней Мизии Сингидунум. Неримское название города показывает, что римляне застали его уже готовым. К этому времени относятся находимые здесь кирпичи и камни с надписью "L. IIII. F. F.", что значит "Legio IV Flavio Felix". Римляне имели здесь укрепление (castrum), но главным образом пользовались его торговым и экономическим положением города. Они обрабатывали землю, добывали руду, эксплуатировали леса, вывозили отсюда звериные шкуры, мед, воск и: т. д. Здесь же они набирали и рекрут для своих легионов. Что римляне в этой стране были больше экономы и промышленники, доказывается местами их поселений: это большею частью плодородные долины и равнины, тогда как наследовавшие им сербские крали стали громоздиться на высокие, неприступные горы или удаляться в тесные ущелья, где строили свои замки и монастыри, служившие им дворцами и крепостями.

   Сербская троношская летопись, говоря о происхождении сербского королевского дома Неманичей от гонителя христиан Ликиния, женатого на дочери Константина В., Констанции, рассказывает между прочим следующий интересный эпизод из истории Белграда. "Ликиний владел в Сирмии (нынче Митровица, вверх от Белграда по р. Саве) и жил там с женою своею и двоими сыновьями. Когда Константин склонился на сторону христианства, Ликиний остался верен язычеству и воздвиг гонение на христиан. Тогда Константин собрал войско и осадил его в Белграде. Ликиний, будучи не в состоянии сопротивляться, вышел из крепости и с войском кинулся на лодках через Саву, но в общей свалке на устье ее утонул. Дети его с матерью, оставшиеся в Сирмии, бежали в Захлумию (нынешняя Черногория), откуда происходил их отец и таким образом спаслись от гибели; а все попавшие в руки Константину были им избиты. Белград же он разорил и, перепахав его, посолил солью и проклял, чтоб он никогда не имел прочности, если и будет когда-нибудь укреплен.

   Факт этот, неизвестный из других источников, довольно вероятен в том, что Белград в IV ст. не только оставался языческим городом, но и служил убежищем для всех, кто был недоволен Константином В., когда он объявил христианство господствующею верою. Можно не сомневаться и в том, что Константин, преследуя здесь своих противников, что известно и из других источников, разорил Белград. Может быть, остатки римских построек, отрываемые в настоящее время на кали-мегдане на значительной глубине, - немые свидетели того разрушения, которому римский город в IV ст. подвергся со стороны своего оставившего старую веру императора.

   После падения западной римской империи, Белград переходит под зависимость Византии и становится известен под именем "Alba Graeca", откуда конечно произошло и его сербское название. (Название Белграда носят многие города в Венгрии, Албании, Далмации.) Имя Белграда упоминает уже Константин Порфирогенет (X ст.) по поводу событий в начале VII века. Поэтому мы безошибочно можем допустить его еще раньше, в VI ст., когда славяне (сербы, хорваты и болгары) наводнили весь Балканский полуостров и угрожали ославянить даже Грецию, и в то время, по сокрушении аваров, Белград должен был быть сербским городом. Об этом отдаленном времени мы однако ничего не знаем. А с тех пор как сербо-хорваты стали собираться в государственное тело под властью своих жупанов и князей, Белград не играет никакой политической роли. Сербские и хорватские государи держались по преимуществу в странах близких к Адриатическому и Средиземному морю, стремясь постоянно к Риму и Византии. В это самое время образуется и венгерское королевство и, по точному историческому свидетельству, венгерский король Стефан I (в XII ст.) владел Белградом, хотя есть темное указание на то, что в том же столетии владел им и Стефан Неманя. В XIII ст. венгерский король Стефан V дает его вместе со Сремом в приданое за своею дочерью Екатериною, вышедшею замуж за сербского кралевича Драгутина, с тем условием, что отец Драгутина Урош отступается совсем от правления. Урош однако не сдержал обещания и прогнал сына. Тогда последний бежал к шурину своему Владиславу, в Будим, собрал 80,000 войска, разбил отца и снова овладел Белградом. Здесь однако он не остался и перенес свою столицу в Зворник на р. Дрине (в Боснии). Краль Милутин, наследовавший Драгутину, перенес свою столицу еще дальше, в Призрен. Одним словом, тогда или не пришло еще время для политической роли Белграда, или не понимали ее сербские государи и оставляли его в добычу венгерским королям. Ми принимаем последнее положение. Связь Сербии с Византией была весьма неблагоприятна для сербского народа: от Византии в то время нечего было взять, кроме пороков, в которые погружались все слои ее общества, начиная с императора и патриарха и оканчивая последним гражданином и монахом, тогда как в западной Европе в то время, несмотря на господство феодализма, зародилась и быстро развивалась жизнь совершенно на новых началах. Как бы то ни было, но Белградом большею частью владели венгерские короли, обеспечивая себе тем господство по обе стороны Савы и Дуная. Правда, в 1353 г. Стефан Душан прогнал мадьяр всюду с Моравы и овладел Белградом и Мачвой (северо-западная часть Сербии); но это обладание было непродолжительно. После опять владел им царь Лазарь, но, вместо того чтоб утвердиться в нем, он велел разрушить его крепость, а сам поселился в Крушевце (в южной Сербии), который прельщал его своим романтическим местоположением и откуда все-таки был ближе путь к Эгейскому морю.

   Сын Лазаря Степан, как мы уже имели случай заметить, вполне оценил положение Белграда, поселился в нем; но в то же время предвидел, что сербам не удержать его между двумя такими сильными врагами, как турки и мадьяры, и потому заключил с последними договор, по которому в случае смерти Степана без детей деспотом Сербии делался Юрий Бранкович, а Белград поступал во владение мадьяр, с тем, чтоб они помогали сербам против турок, и с этой целью возобновил и укрепил другой град Смедерево. Георгий Бранкович пытался было удержать за собою Белград и занял его тотчас по смерти Степана; но в тоже время двинулись на него с одной стороны турецкий султан, с другой венгерский король. Стоя между двух неприятелей, он первого усмирил тем, что дал ему в жены свою дочь Марию, а второго мог привлечь на свою сторону только уступкою Белграда, за который впрочем он получил несколько городов в Венгрии. Уступка Белграда мадьярам произвела на сербский народ весьма тяжелое впечатление. Современные летописцы ставят это в упрек Бранковичу. В "Цароставнике" находится плач за Белградом вроде плача Иеремии, а в другой летописи (изд. в "Архиве" Кукулевича, кн. III) рассказывается по этому поводу о знамениях, предвещавших гибель не только Белграду, но и целой Сербии. Вот как описывает их упомянутая летопись под 1432 годом.

   "Первое знаменье, предвещающее зло городу. Вечером, поздно ночью (мы однако тогда не спали), вдруг послышался как будто звук труб с другой стороны Савы, и постоянно усиливался и казалось приближался, пока наконец стал слышен близ города и в самом городе. И продолжалось это часа три, и общее мнение было, что придет войско против города. - Другое знаменье. Из иконостаса взлетали кверху иконы, на которых был написан Христос, Святая Дева и Иоанн. Это явление многие толковали в хорошую сторону, но вышло худо. - Третье знаменье. Над городом распространилось пламя, как будто павшее с неба, и потом исчезло в воздухе. Перед тем вихрь сорвал крышу с церкви и разрушил несколько домов, снял также крышу с дома сестры Стефана. И после этого пришел некто из внутренности Мизии, представляя из себя как бы пророка (поистине, дела его свидетельствовали его святость); день и ночь бегал он по городу, горько плача и крича: "О горе! горе!" и "увы! увы!" Его видел и деспот Георгий и по своему великодушному нраву дал ему богатую милостыню. Эти знаменья относились не только к Белграду, но предсказывали погибель целой Сербии. И немного спустя, попущением божиим Сербия пала".

   Троношский летописец, упомянув кратко об уступке Белграда мадьярам, добавляет: "И Георгий Бранкович ушел жить в Шиклеуш (в Венгрии). Мадьяры же заняли Белград и поселились там. Сербские же граждане, которые захотели, остались, а другие ушли в Шиклеуш".

   С этого времени Белград совершенно перестает быть сербским городом. Четыре года спустя после этого Белград посетил один французский путешественник, Бертрандон де ла Брокиер ("Гласник" 1854 г. VI, стр. 209), и оставил его описание. Между прочим он говорит, что из пяти частей, из которых состоял Белград, рассиянам, т.е. сербам, позволено было жить только в одной, на Саве; а в остальные они не смели даже входить: так не доверяли им мадьяры. Далее он рассказывает следующее: "На другой день после моего прибытия в Белград, я видел, как пришли туда 25 человек, вооруженные по обычаю страны, для того чтоб остаться тут в гарнизоне; и когда я спросил, что это за люди, мне отвечали, что это немцы издалека. А разве - сказал я - не могли бы мадьяры или сербы охранить город? - Что касается сербов - сказали мне - то они не входят в город, потому что подчинены туркам и платят им дань; а мадьяры - говорят - их так боятся, что никак не смели бы взяться охранять против них город". Это достаточно характеризует отношения мадьяр и сербов.

   Господство мадьяр было так тяжело сербам, что они постоянно готовы были отдаться туркам. В Белграде было несколько заговоров против мадьяр, за что конечно сербы подвергались еще большим притеснениям, а виновные жестоким казням. Впрочем нужно и то сказать, что бичами сербского народа были их же кровные братья, состоявшие на службе у венгерских королей. Так около 1480 г. Павел князь (сербский воевода в темешском округе), узнавши о затеваемой белградскими гражданами измене, похватал их и после допросов с помощью пытки, главных велел испечь на вертеле, как баранов, а других заставил их есть.

   Солиману взятие Белграда (1521 г.) облегчено было преданностью тамошних граждан.

   Стратегическое значение Белграда видно из того, что, покуда он находился в руках Венгрии, турки могли делать только набеги на венгерские земли; а как скоро и он перешел к туркам, то вся Венгрия вместе с Пештом подпала их постоянному господству, а наконец турецкие знамена явились и под стенами Вены.

   Под турецким владычеством Белград отдыхает; мало того, он делается обширным рынком между Европой и Азией, что мы видели из описания его у Броуна. Правда, через год после того, как Броун был в Белграде, им овладели австрийцы, но в том же году опять должны были уступить туркам. В 1717 г. он был взят принцем Евгением. В этот период (с 1717-1739 г.) австрийского господства Белград украсился множеством хороших зданий. В 1739 г. австрийцы должны были уступить его назад туркам, но перед выступлением восемь месяцев занимались разрушением крепости. Турки опять владели им до 1788 г., когда Белград был взят Лаудоном. В это время его видел Катанчич и в описании своем говорит, что в Белграде было до 40,000 жителей в городе и 25,000 в крепости; что в крепости были одни турки, а в городе кроме турок жили греки и сербы; что торговля почти вся находилась в руках греков и сербов. На австрийскую сторону из Сербии и через Сербию шли следующие товары: лес, которым была очень богата Сербия, сало, воск, мед, деревянное масло, миндаль, изюм, хлопок, шелк и шерсть; кроме того греки торговали вином, кофе, буйволами и свиньями. Из Австрии шли: сукна, железо, сталь, стекло и косы. Это было в последний раз, когда в Белграде распоряжались австрийцы. Лаудон укрепил город по лучшей в то время системе и дал крепости именно тот вид, в каком она находится теперь. Имя его носят по сию пору одни ворота в крепости и шанцы вокруг всего города. Несмотря на это, австрийцы не могли там удержаться и через год после завоевания снова впустили туда турок.

   Семнадцать лет спустя, именно в 1806 г., правитель Белграда Солиман-паша с 200 янычар и в сопровождении множества турецких семейств выступал из Белграда, сдавшись сербской райе под условием свободного пропуска и с сохранением всем им жизни. Но едва они прошли город, из засады выскочили на них сербы и всех перерубили, пустивши одного пашу. Несколько дней рассвирепевшая райя отыскивала и рубила турок, из числа которых немногие спасли свою жизнь тем только, что приняли христианство. В целой Сербии тогда не осталось ни одного турка; и в то время она была так свободна, какою не была прежде и не может назваться даже теперь. Сербиею управлял с того времени избранный ею верховный вождь Георгий Петрович, прозванный турками Кара или Черный, и сенат.

   Таким образом бедная безоружная райя, предводительствуемая простым гайдуком (разбойником), который незадолго перед тем занимался паствою и откармливанием свиней, отняла из рук своего врага, хорошо вооруженного, крепость, над укреплением которой работали лучшие инженеры того времени, и очистила всю страну от своих неприятелей. Народ, ряд столетий страдавший сначала под тиранией своих царей и деспотов, а потом под ярмом турок и мадьяр, не знавший ни отдыха, ни мира, чтоб развиться и окрепнуть духовно и материально, сам без всякой посторонней помощи, единственно подвигами отчаянной храбрости, разрушает цепи многовекового рабства и образует свободное государство. Таких примеров в истории немного и более торжественного момента в истории сербов нет. Перед этим подвигом бедной райи и ее скромного вождя бледнеют дела Душанов и всех сербских героев старого и нового времени.

   Но события, в то самое время потрясавшие целую Европу, тяжело отразились на новом маленьком государстве, у которого хватило силы совершить моментально великий подвиг, но не доставало средств удержать за собой добытое поле, когда борьба приняла более широкие размеры и потянулась на долгое время; в тот момент, когда оно больше всего нуждалось в какой-нибудь хоть ничтожной поддержке, ее не было ровно ниоткуда. Вся Европа, кроме России и Англии, тогда была с Наполеоном. Опираясь на его всемогущую поддержку, и Турция ополчилась всеми силами против маленького, недавно выскользнувшего из рук ее народца; - и через семь лет после описанной нами торжественной сцены вступления сербов в Белград, там происходили сцены совершенно иного рода.

   На кали-мегдане перед городскими воротами всюду насажены были на колья люди: иные были еще живы, стонали и, как величайшей милости, просили смерти, и заклятый враг серба, турок-часовой, из жалости добивал несчастного из пистолета; другие безмолвно торчали окоченелыми трупами. Стаи собак бродили кругом, ожидая, когда обреченная им жертва замолкнет, а иногда починали объедать ноги у живых. По улицам натасканы были собаками человеческие руки, ноги и внутренности. Всюду стоны, плач и ужас; в воздухе смрад; народ в отчаянии.

   Такова была месть турок, и таким путем восстановлено было право их господства над сербами. Все крепости снова приняли турецкие гарнизоны; все города снова стали наполняться турками, и серб снова стал называться райей, и сделался разом и собственностью турка-спахии.

   В 1866 г. опять новая сцена.

   На том же кали-мегдане устроен павильон: в нем помещается сербский князь с супругой, подле них иностранные представители, министры и вся свита, далее войско, а кругом, как только глаз может видеть, народ. Является паша со свитой; исполняет церемонию передачи князю ключей от сербских крепостей и вручает султанский фирман, который читает народу: тысяча голосов кричат "живио"; радость и торжество неописанные. Затем турецкий гарнизон выступает из крепости, а его место занимает сербское войско.

   К этому можно присоединить еще прошлогодние сцены: убиение князя и вслед затем искупление его восемнадцатью новыми убийствами - и история Белграда готова.

   Оглянитесь еще раз на прошлое Белграда и скажите: есть ли где другой город, который подвергался бы таким частым и резким переменам? Под толстым слоем земли вы открываете здесь целые здания; на поверхности не осталось, можно сказать, ни пяди земли, не напоенной человеческой кровью; сколько народностей, сколько различных культур сменяли одна другую, и всякая смена сопровождалась самыми ужасными катастрофами.

   Окончив с историею, мы снова можем обратиться к настоящему Белграду, к его современным жителям и к жизни.

   Как недавни и новы все постройки Белграда, кроме крепости и нескольких, с каждым днем исчезающих развалин, так недавне и ново его население. В 1834 г., когда была первая перепись в Сербии, в Белграде вместе с турками жило 7,033 ч.; через 15 лет (в 1859 г.) население его возросло на 18,860; в 1862 г. из Белграда выселились все турки, составлявшие по крайней мере одну треть всего населения, и все таки через 10 лет Белград считает уже до 26,000 жителей. Цифры эти без дальних объяснений доказывают сильный рост Белграда.

   Затем возьмем другой ряд цифр - рождений и смертности.

   Прошлый (1868) г. вследствие эпидемии на детей (скарлатина) и вообще неблагоприятной погоды дает цифры весьма неутешительные. Именно на 756 родившихся пришлось 1033 умерших (евреи здесь не считаются, потому что от них нельзя было получить точных данных); следовательно умерло 277 человеками больше, чем родилось, или на 100 родившихся приходится 136 умерших. Если (как говорят) г. Якшич, у которого мы заимствуем эти статистические данные, в числе умерших не отделяет значительное число времени живущих в Белграде рабочих, которые не считаются в церковных книгах, как живые, но заносятся в них, когда умирают, то число это окажется несколько преувеличенным. Но, полагая число этих временных жителей в 1/10 всего населения, мы все-таки получим, что на 100 родившихся приходится 123 умерших. Между детьми смертность составляла 38%, тогда как в другие годы она не превышает 25%. Возьмем для сравнения другие годы:

   в 1861 г. родилось 567, умерло 802

   1862 г. _________ 487, _______ 807

   за два года _____ 1054 ______ 1609

   т.е. что умерло почти в полтора раза больше, чем родилось. Замечательно, что в 1862 г. убавилось рождений. В 1867 г. здесь свирепствовала холера, следовательно смертность была еще сильнее. Итак, имея данные для четырех лет в числе 8 (с 1861-1869), указывающие на превышение смертности над рождениями, мы не имеем никакого основания предположить, чтоб в остальные четыре года условия были лучше, и потому можем, кажется, не ошибаясь, допустить, что нарождением население Белграда не увеличивается, если не уменьшается от преобладания смертности.

   Причина сильной смертности заключается прежде всего конечно в его климате, зависящем от его физического положения, о котором мы уже говорили. Резкие перемены погоды; и множество низких, сырых мест, окружающих Белград, производят здесь постоянные эндемические болезни, к которым относятся костоболя (ревматизм) и срдоболя (дизентерия). Кроме того здесь часто эпидемически действуют лихорадки и горячки; наконец много умирает от чахотки, вследствие необыкновенно слабого развития груди. Большая часть детей умирает от болезней желудка и горла.

   Две первые болезни не составляют здесь явления нового. Ими страдали и померли многие из сербских королей и деспотов. Степан Лазаревич умер по всем признакам от ревматизма, хоть летописцы называют его болезнь одни подагрою, другие апоплексиею. Нередко вы читаете в сербской истории, что такой-то султан или визирь снял осаду с Белграда или другой крепости в придунайских краях вследствие дизентерии. В 1439 г. умер от этой болезни Альбрехт, король Венгрии и Богемии, во время турецкого похода, и тем же самым перехворало все его войско; от той самой болезни сильно пострадало европейское войско, отправлявшееся к Никополю (1393 г.); в 1739 г. значительно пострадало от нее австрийское войско в Белграде, во время осады его турками, и это помогло сдаче его. Ян Гуниад и другие предводители сербско-венгерских войск в XV и XVI ст. померли от горячки.

   В прошлом году дизентерия спорадически была в Белграде, а эпидемически действовала в некоторых селах крагуевацкого окружья. Из Белграда каждый год множество людей отправляется на воды лечиться от ревматизма. От чахотки множество сербов умирает за границей, и не только в Петербурге, который у сербов слывет каким-то пугалом, и вообще в России, но и в Берлине, Гейдельберге, в Швейцарии и в самом Белграде.

   Неблагоприятным климатическим условиям Белграда много помогают: золотушность, которая особенно у детей делает смертельною всякую мало-мальски серьезную болезнь; незнание гигиенических и диететических правил; чрезвычайно плохое устройство домов, в которых всюду сквозит, и отчасти плохая вода, несмотря на существование множества водопроводов.

   Счастье сербов, что их не коснулась еще язва пауперизма, что они покуда пользуются простором и свежим воздухом, а не скучены, не загнаны в сырые, лишенные света подвалы, в которых живет рабочее население в больших европейских городах; сравнительно с другими, они имеют хорошую пищу и хорошо одеты. Опыт научил их также бережливости. Всякий почти серб, носящий немецкое платье, имеет под низом фланелевую или шерстяную рубашку; простой горожанин в сербско-турецком платье целое лето и в самые жары не скидает своей паликлии (ватной курточки) и кроме того носит всегда сверху одно или два платья; заменяющая ему пояс шаль обвертывает тело его в несколько раз, совершенно прикрывая желудок и всю грудь выше подложечки, а сзади немного не достигая лопаток. Женщины также постоянно носят сверх платья или род курточки (шкуртелька), часто, несмотря на лето, опушенной мехом, или род кафтанчика (антерия), то и. другое из сукна, атласа или бархата.

   Есть еще одна причина, которая ослабляет умножение народонаселения путем нарождения, - это вытравливание плода, которое, по свидетельству докторов, постоянно увеличивается и распространяется на все классы. Досталось ли это сербам от турок, у которых это в обычае, или явилось под влиянием других каких-нибудь причин, трудно решить без специального исследования; заметим только, что это делается не в бедных только классах, которых побуждали бы к тому бедность и невежество, но и в семействах людей богатых и считающихся образованными, и не из желания женщины скрыть грех, а часто с ведома и даже по желанию мужа. То же самое распространено и между австрийскими сербами. Отсюда следует, что увеличение народонаселения Белграда происходит извне, путем доселения. Это видно из непропорционального преобладания числа мужских жителей над числом женщин: так, в 1866 г. в числе 22,928 д. было мужчин 13,442, а женщин 9,486. Еще лучше это можно видеть из сравнения браков и рождений у православных и иноверцев. С 1846-48 у православных было 102 брака, а у иноверцев 8; следовательно отношение было, как 102:8=12,5, т.е. иноверных браков было в 12 раз меньше, чем православных. С 1866-68 отношение изменилось: стало как 224:37=6,5, т.е. разница уменьшилась почти вдвое. Тот же вывод дает и сравнение числа рождений: с 1846-48 у православн./иноверных было 399:19=21, а с 1866-68 у православн./иноверн. 621:115=5,4, т.е. в первый период у иноверных было новорожденных в 21 раз меньше, чем у православных, а во втором только в пять с половиной. Г. Якшич, сообщая эти данные, приходит к такому заключению: "Итак, у православных в продолжении последних 20-ти лет на 1000 душ приходится 1,555 рождений, а у иноверцев 6,052 или другими словами: иноверцы в продолжении прошлых 20 лет доселялись в Белград вчетверо сильнее, нежели православные сербы, так что Белграду предстоит в конце этого столетия быть только на половину сербским городом, как напр. Земун". ("Единство" 1869 г. No 41).

   Признавая вполне факт сильной смертности в Белграде и слабого возрастания его народонаселения путем нарождений, мы не можем принять последнего заключении г. Якпшча, потому что ему противоречит другое, весьма резкое явление, это то, что все поступающие в Белград чужие элементы скоро превращаются в сербство, принимают сербский характер.

   Все доселенцы весьма легко ассимилируются с туземцами, потому что главным образом они приходят сюда из Турции и из Австрии, где нет одной цельной нации, нет следовательно национального языка, нет национального типа, где редко вы не встретите готовой уже смеси двух-трех народностей; и притом где бы ни был австрийский или турецкий подданный в своем государстве, он везде приходит в соприкосновение с той или другой славянской народностью и волей неволей выучивается какому-нибудь из славянских наречий, и поэтому, вступая в Белград, если не знает вперед по-сербски, то знает по-чешски, словацки или по-болгарски, и легко выучивается сербскому языку, и со временем даже совсем отстает от своего родного наречия. Больше всего доселяются своя же братия югославяне: сербы и болгары; затем огромное число цинцар или куцо-влахов, которые иногда сами не знают, что они такое. Говоря языком смешанным - из валашского, который сам по себе представляет порядочную смесь, и греческого, но живя постоянно между болгарами, сербами и арнаутами, они усваивают себе и язык своих соседей, и их народность определяется тою средой, в которой они живут. Больше всего они признают себя греками, но те, которые поселяются в Белграде на постоянное жительство и принимают сербское подданство, делаются вполне сербами и уже через одно поколение цинцарский язык совершенно исчезает. Чуть ли не большинство белградских купцов цинцарского происхождения, а теперь они чистейшие сербы.

   Жителей совершенно чужой национальности здесь очень немного. Между ними главное место занимают евреи в числе 200 семейств, которые живут здесь, как и в других славянских землях, исключительною жизнью и отнюдь не смешиваются с сербами. Затем следуют немцы, большею частью из Пруссии и Саксонии, немного больше 400 душ, рассеянные по разным местам Сербии, как архитекторы, горные инженеры, простые зодчие, рудокопы и мастеровые. Они отчасти поддерживают свою особность, но со временем уступают сербскому влиянию.

   Таким образом, здесь смешения с чужою национальностью в настоящее время почти не существует, кроме смешения с цинцарами, которые уже наполовину сербы или болгары. Вот почему, несмотря на сильное доселение в Белград жителей из других стран, он так невредимо сохраняет свою сербскую физиономию, насколько она выражается языком, одеянием и отчасти образом жизни. Но при этом мы заметим одно: в одеянии и во внешнем образе жизни с давних пор уже вошло много турецкого. Турецкого происхождения их костюм: фесы, антерии, тозлуки, елеки, пафти, шамии, тёшайлии, папучи и т. п.; предметы домашнего комфорта: миндерлуки, софы, ястуки, иорганы и т. д.; кушанья: тюфте, папозиянии, мезе, дьювече и проч. Я не говорю здесь об одних словах турецкого происхождения, но о самых предметах и понятиях, которые оказывают влияние на жизнь. Сербы утратили понятие о столе и заимствовали его у мадьяр в переиначенной форме "астал"; в доме богатого серба вы часто нигде не найдете стола, кроме той комнаты, где обедают; а это пристрастие к паприке (красный перец) и вообще в пряностям и к возбуждающим средствам, разве не турецкого происхождения? Если строго разобрать образ жизни жителей Белграда, то окажется весьма много такого, что привилось им от турок и притом на счет их коренных славянских начал. А priori, нельзя не допустить, что масса цинцар, в настоящее время наполняющих Белград и становящихся наружно сербами, удерживает свой особый тип, свой характер, свои воззрения на жизнь, вынесенные ими из стран, где по сю пору господствуют турецкие нравы и куда нет доступа освежающему действию общеевропейской цивилизации. Так что сильная заботливость сербов (я разумею горожан и людей образованных) сохранить во всем сербский характер, не значит ли охранять какие-нибудь чужие начала турецкие или цинцарские? И не выражается ли тем просто отпор прогрессу и цивилизации? На это мог бы ответить строгий анализ общественной жизни сербов, на что может отважиться только просвещенный же серб; мы, с своей стороны, при описании того или другого явления общественной жизни позволим себе делать мимоходные замечания в виде личных наблюдений или догадки.

   В настоящем случае, когда зашла речь о национальном типе Белграда, я не могу не сделать одного замечания и о его политическом типе. Как средоточие всей сербской интеллигенции, он конечно должен бы стоять впереди во всяком умственном и политическом движении; так по крайней мере в целой Европе, где импульс прогрессу