Чаадаев Петр Яковлевич - Письма разных лиц к Чаадаеву

пр.) и что книги эти возвращены к комиссионеру варшавскому, варшавский пошлет их к лейпцигскому; этот к франкфуртскому; а фр<анкфуртски>й хотел их прислать к здешнему, но здешний ему отвечал, чтобы оставил книги там, где они находятся.

   Я теперь же пишу к фр<анкфуртско>му комиссионеру, прося его сообщить лейпцигскому, чтоб он эти книги послал к Вам в Дрезден, адресуя на Басапжа. Он это, вероятно, исполнит. Но не худо бы и Вам справиться о сем лейпцигском комиссионере.

   От Вас нет ни строчки! Да получили ли хоть платки, кот<орые> я послал к Вам с Миклашевским, и прежнее письмо мое? Что Вы делаете и что собираетесь делать?

   Я продолжаю жить здесь по-прежнему. Теперь довольно часто бываю в Palais du Justice {Дворец Правосудия.}. Слышал речи в процессе журналов. Фопенева была очень хороша. В суде, говорят, мнения очень сильно произнесены, одни в пользу, другие против. - Третьего дня я смотрел похороны ген<ерала> Фуа ¹. Тысячи народу толпились на улицах, несмотря на грязь и дождь. Участие было заметно. Фраза [детей генерала Фуа усыновит Франция] начинает сбываться. Открылась подписка. Некоторые банкиры подписали 10, 20 и Лафит 50 т. франков. Это хоть куда! Я рад за французов. Все это делает им честь. - Maison-fort, написавший книжку после Лейпцигского сражения ², справедливо сравнивает скаредность тогдашних пожертвований французов с роскошию русских пожертвований. Теперешние не скаредны и делаются в пользу детей честного человека, отличного талантом и честностию. Невольно подумаешь, что это есть действие представит<ельного> правления. - Здесь теперь Оленин. В восхищении от англичан. И прав, хотя уже и потому, что он там совершенно выздоровел. - Простите любезнейший! Нет ли чего из России? Здесь мы ничего не слышим. Да о себе-то скажите что-нибудь. Вы бы уже и сказали, если б знали, как для меня это нужно, - Пушкину позволено приехать в Псков для здоровья ³. Он просился в П<етер>бург. Говорят, у него аневризм. Боюсь верить, хотя и не знаю, очень ли это опасно.

   Hune, Darstellung aller Veranderungen des Negersklavenhandels. 1820, Gottingen {Рассуждение о всеобщей отмене работорговли неграми (нем.).}. Я читал сегодня в сей книге в Bibl. Universelle. Любопытно, как квакеры и Clarkson ⁴ действовали для уничтожения торга неграми. Девиз печати комитета тронул меня до глубины души. На печати представлен негр на коленях, с поднятыми руками, в цепях, к небу. An I not a man and a brother! {Разве я не человек и не брат! (англ.).} - у тех, кот<орые> могут и не хотят, можно спросить: люди ли, братья ли вы? Право, невольно хочешь отказаться от этик собратий!

  

   СП 1. С. 358-359. Ответное письмо Чаадаева неизвестно.

  

   ¹ Похороны известного во Франции либерального деятеля генерала Фуа состоялись 30 ноября 1825 г. и вылились в стотысячную манифестацию оппозиционных сил. Это была одна из первых после Реставрации демонстраций недовольства режимом Карла X, с этого времени оппозиция постепенно, но неуклонно набирала силы, пока через пять лет не разразилась июльская революция.

   ² Книга генерала Майсонфорта: "Tableau politique de l'Europe depuis la bataille de Leipzig". 1814.

   ³ A. С. Пушкин, находясь в это время в ссылке в Михайловском, рассчитывал, что усиленно жалуясь на аневризм (расширение кровеносных сосудов ноги), сможет добиться от правительства разрешения выехать за границу для лечения. Николай I предложил ему лечиться в Пскове. "<...> Милость царская, - писал Пушкин в письме к П. А. Вяземскому в середине сентября 1825 г., -огорчила меня, ибо новой милости не смею надеяться, - а Псков для меня хуже деревни, где по крайней мере я не под присмотром полиции" (Пушкин. Т. XIII. No 214). Сведения о Пушкине Н. И. Тургенев мог получить от кого-нибудь из общих знакомых - П. А. Вяземского или В. А. Жуковского, хорошо осведомленных в вто время об обстоятельствах жизни поэта.

   ⁴ Две книги Томаса Кларксона: "История квакеров" (Париж, 1821) и "Мысли о необходимости улучшения условий для негров в Британских колониях" (Лондон, 1823), приобретенные Чаадаевым во время его поездки за границу, имеются в его библиотеке (см.: Каталог. NoNo 194, 195). Кроме того, в библиотеке Чаадаева имеется книга У. Вильберфорса "Употребление религии, справедливости и человечности жителей Британской империи в защиту чернокожих рабов в Вест-Индии" (Лондон, 1823) {Каталог. No 679). Все эти книги интересовали Чаадаева и Н. И. Тургенева, по-видимому, в связи с размышлениями о перспективах отмены крепостного права в России.

  

  

   Как мне совестно, что я по сие время к вам не писал, и как мне больно, что и от вас ни с дороги, ни из Москвы ни строчки не получил, так что я не знаю, ни где вы, ни что вы делаете. Мы как будто забыли друг друга, и я начинаю беспокоиться за вас: извините мне это, утешьте длинным и скорым письмом. Мы будем его ожидать с нетерпением. Получили ли вы мою записку в две страницы чрез Жихарева 25 июня из Мариенбада?

   Мое здоровье идет хорошо. Воды мариенбадские мне помогли, но после поездки во Францбрук, во время шторма, жар расстроил меня; я ослабел и эта слабость осталась и до сих пор. Но мало-помалу проходит, хотя я никакого лекарства не принимаю, кроме ванн, едва теплых. Главное же лекарство: брат ¹ и Пушкин ². Жуковский также на днях будет сюда и у нас жить. Не достает вас, но как быть! Всякую минуту чувствую разлуку; но утешаюсь, беспрестанно думая и говоря о вас. Мы здесь остаемся на зиму. Квартира удалась прекрасная, спокойная, просторная и зимою будет теплая, имея двойные окошки.

   Простите, любезный друг; оставляю место Елене Григорьевне и брату ³. Не знаю, дошла ли до вас моя благодарность, почтеннейший Петр Яковлевич. Здесь только узнал я все, что было, от брата и чем мы все вам обязаны. Нет дня, когда бы не призывал я на вас благословений Божиих за вашу благословенную дружбу к брату. Об одном жалею: не могу дать знать о том, что вы для нас сделали ⁴, брату Н<иколаю>.

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 66.

  

   ¹ А. И. Тургенев.

   ² Так в оригинале. Вероятно, следует читать "Пушкины", т. е. Елена Григорьевна Пушкина и ее дочь Ольга, на квартире которых в Дрездене жил С. И. Тургенев и одно время Чаадаев. См. примеч. 1 к No 46.

   ³ Далее рукой А. И. Тургенева.

   ⁴ См. примеч. 1 к No 46. С. И. Тургенев имеет в виду уход за ним Чаадаева во время болезни, постигшей его в Дрездене в 1825 г. Братья С. И. Тургенева действительно очень высоко ценили участие к нему Чаадаева. 4 ноября 1836 г., в самый разгар обрушившихся на Чаадаева репрессий, А. И. Тургенев в письме к П. А. Вяземскому писал; "Я никогда не забуду, что когда брат мой Сережа приехал в Дрезден в ужасно расстроенном здоровье, то один он (Чаадаев. - В. С.) ухаживал за ним в болезни его до той поры, пока другой ангел-хранитель, в лице Пушкиной, не принял участия в его положении и в болезни брата. <...> Я не забуду никогда, чем обязан Чаадаеву в это время. Вот что изъясняет мою о нем заботливость. Теперь он для меня только страдалец, и его несчастие слипается в сердце моем с благодарностью за брата, уже вознагражденного за бедствия этой жизни" (ОА. Т. III. СПб., 1899. С. 851).

  

  

   Взяв на себя заботу о вашем поведении (за свои грехи должно быть), я не могу, мой дорогой ученик, не обратить вашего внимания на то, что обещание невыполненное - поступок нечестный. Мне надо было видеть вас вчера, но для чего именно - я вам не скажу, чтобы вас наказать.

   О, боже мой, вы позволяете себе судить слишком поспешно о человеке, которого не знаете. Осудить меня, не выслушав, назвать мое сердце - нелюбящим, а душу очерствевшей! Но даже если бы так и было, знаете ли вы, что меня сделало такой? Несчастье - никогда не встретить дружеского сердца, никогда не услышать дружеского слова. Правда, моя душа несколько утратила свою энергию и разбилась утомленная горестями; она не желала смириться с жизнью в страдании и ослабела в борьбе. Я была одинока, неся тяжесть существования; время от времени я встречала душу, в которой, может быть, моя душа могла бы найти сочувствие, но судьба, обстоятельства (не знаю, что еще) старались нас разлучить, и тогда я оказывалась одинокой, более одинокой, чем когда-либо. Годы уныния проходили над моей жизнью, горькие слезы жгли мои щеки, молитва меня не утешала, и я оставалась одинокой, - так не судите же меня по тому только, что вы видите, будьте достаточно проницательны, чтобы понять, кто я в действительности. Мне тяжело, что вы судите обо мне подобно толпе, которая считает, что душа, развившаяся в мире, стоящем над людской пошлостью, не заслуживает ничего иного, как одиночества.

   Я слишком длинно пишу вам. В этой полуисповеди вы должны увидеть только лишь один из редких моментов откровенности, какие бывают у людей, всегда сосредоточенных и погруженных в себя.

   Чтобы вновь войти в милость, пишите мне в деревню, мне это будет приятно.

   Как ученик - не рассуждайте и повинуйтесь. Таким путем вы заслужите благосклонность и, может быть, даже дружбу

  

  

   РЛ. 1959. No 3. С. 189. Д. И. Шаховской ошибочно приписал письмо И. Д. Якушкину (Декабристы и их время. М., 1932. Т. II); ошибка была обнаружена М. Султан-Шах (РЛ. 1959. No 3. С. 188-189). Об отношениях Чаадаева с А. В. Якушкиной см. коммент. к No 51.

  

  

   Прошло уже много времени, как я отправил ответ на ваше декабрьское письмо 1826 ¹. Не знаю, получили ли вы его. Вскоре после этого жена моя ² опасно заболела, и несмотря на то, что ей сейчас лучше, она еще не встает с постели! Мать моя пишет, что чувствует себя очень плохо, что врач находит у нее водянку, так что я собираюсь на некоторое время переселиться в Москву, чтобы быть подле матери, где-нибудь весной или даже в конце зимы. Надеюсь, что за то время, когда я буду в Москве, мне выпадет счастье с радостью обнять вас, любезнейший друг!

  

   Перевод выполнен с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 37, л. 4.

  

   ¹ Письмо Чаадаева неизвестно.

   ² Екатерина Ивановна Облеухова, рожд. Черкасова. Среди бумаг Чаадаева сохранилось письмо к пей от ее сестры (7 сентября 1826 г.) с рассказом об отправлении в Сибирь декабристов Черкасова. Фонвизина и А. Н. Муравьева (ГБЛ, ф. 103. п. 1032, ед. хр. 79).

  

  

  

   Вчера получил письмо ваше ¹, любезнейший друг. Оно меня чрезвычайно обрадовало. Я хотел ехать в марте к матушке, но занемог больше обыкновенного и потому должен был отложить до летнего пути. Жена от болезни оправилась, но очень нездорова от беременности. Ей приходится родить в мае. Итак, я думаю быть в Москву в начале июня. Как скоро приеду, то вас уведомлю. У нас в доме в мезонине три комнаты, которые я обыкновенно занимаю с женою. Я в июне приеду один и буду занимать только одну комнату, остальные две к вашим услугам. Я надеюсь, что вам тут будет хорошо и покойно, а мне величайшая радость провести несколько времени вместе с вами, любезнейший друг, после четырехлетней разлуки. Я утешаюсь сею мыслию. Если же паче чаяния, болезнь или что другое помешает мне быть летом в Москву, то я также уведомлю вас в июне. В таком случае вы доставите мне радость увидеть вас в нашей деревне. Мы сделали некоторые переделки и перемены в нашем доме, так что вам не будет слишком беспокойно у нас, особливо летом. Состояние здоровья матушки по последнему ее письму все такое же, то есть очень дурно. Прощайте, любезнейший друг, с величайшею радостию представляю себе ту минуту, когда обниму вас.

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 37, л. 5.

  

   ¹ Письмо Чаадаева неизвестно.

  

  

  

   Я приехал в Москву 10 июня и пишу к вам по первой почте, любезнейший друг, чтобы вы приехали повидаться со мною и в наш дом, если не переменили желания обнять старинного вашего друга после столь долговременной разлуки. Я приехал один и нынешним летом не поеду уже в деревню. Жена приедет в сентябре. Она после родов была очень больна, теперь здоровье ее хорошо, поправилось. Матушка очень и очень тяжело занемогла за неделю до моего приезда, и только в тот день, как я приехал, начала вставать с постели. Теперь ей гораздо лучше. Она свидетельствует свое почтение княжне Анне Михайловне ¹, и очень рада, что вы проведете с нами несколько времени. Прощайте, любезнейший, ожидаю вас с нетерпением.

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 37, л. 7.

  

   ¹ Щербатовой - тетке Чаадаева.

  

  

   Мой добрый старый друг. Ваше письмо, которое я получил сегодня, принесло мне много радости ¹. Мне очень приятно узнать, что осенью вы обоснуетесь в Москве, и я надеюсь на возобновление нашей старинной дружбы, в связи с которой у меня возникло одно забавное воспоминание. Еще до нашего расставания в 1812 г. вы мне дали листок из своего альбома для того, чтобы я написал на нем самое краткое и ясное изложение принципов дифференциального исчисления. Я взял его и храню до сих пор. Пока на нем ничего не написано. Теперь я не смог бы хорошо выполнить ваше желание, поскольку давно уже не занимаюсь математикой. Но мне все-таки нужно что-нибудь написать на этом листке, ибо именно для этой цели он был мне дан. Скажите же, дорогой друг, что бы вы хотели, чтобы я написал? Ибо я сам хочу этого, и если у вас нет никаких особенных пожеланий, я напишу то, что недавно пришло мне в голову, а именно одну тему высокой метафизики, которая станет для философии тем, чем дифференциальное исчисление является для математики ².

   Прощайте, дорогой друг, будьте здоровы и приезжайте как обещали. Матушка благодарит вас за память. Она хоть и оправилась после своей недавней болезни, силы ее явно уменьшились. Поэтому я и не хочу более покидать ее.

  

   Перевод выполнен с оргинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 37, л. 6.

  

   ¹ Письмо Чаадаева неизвестно.

   ² Неизвестно, осуществил ли Облеухов свое намерение, но из всего, что мы знаем о нем, можно сделать следующее предположение относительно упоминаемой "темы высокой метафизики". По словам И. В. Киреевского, Облеухов "почти до самого конца своей жизни <...> занимался исключительно и постоянно науками умозрительными. Математика, метафизика и теория языков разделяли почти все его время" (Киреевский И. В. Избр. статьи. М., 1984. С. 40). Проанализировав "мистический дневник" Облеухова, М. О. Гершензон заключил, что итогом его должно было явиться решение "задачи, превышающей человеческие силы, - должна была быть искоренена из души та "самость", которая, по учению мистиков, явилась следствием грехопадения" (Гершензон. С. 43). Эту мысль - о максимальном устранении собственного Я из процесса познания, - возможно, и имел в виду Облеухов в письме к Чаадаеву. Эту же мысль, освободив ее от мистической оболочки, разделял и Чаадаев (см. его рассуждения о "математическом исчислении" в ФП III; ср. также ОРМ, No 60); он, поэтому, вполне мог "позаимствовать" ее у Облеухова, тем более что существует свидетельство (М. П. Погодина - ГБЛ, ф. 103, п. 1033, ед. хр. 30, л. 4) о глубоком увлечении Чаадаева идеями и самой личностью своего старшего друга.

  

  

   Любезный друг!

   Я уже четвертый день слег в постелю, и очень бы желал вас видеть; если можно, посетите меня. Сегодня был у меня Маркус на консилиуме, и прописал мне разные пластыри и лекарства.

   Ожидаю вас, любезнейший друг.

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 37, л. 8. Письмо не датировано, но написано не позднее 1827 г., так как в конце этого года Д. А. Облеухов умер.

  

   Я не могу уехать, не простившись с вами еще раз хотя бы письменно. Вот уже ровно год, как я имела счастье познакомиться с вами, и все бывшее раньше кажется мне смутным и неясным. Мое понимание вещей и суждение о них изменились коренным образом. Все представлявшееся раньше моему воображению в поэтической форме мне неизменно нравилось. Теперь же, читая произведение, над которым стоит поразмышлять, и обдумывая вопросы, вызванные чтением, я невольно спрашиваю себя, каково было бы ваше мнение по этому поводу. И когда я не нахожу удовлетворительного ответа, я погружаюсь в тягостную неуверенность. Может быть, вы находите, что я слишком самонадеянна, воображая себя способной угадывать ваши суждения; в свое оправдание я должна сказать вам, что все на мой взгляд безупречно верное и совершенное кажется мне облеченным авторитетом вашего мнения. Притом память моя в данных случаях оказывает мне хорошую услугу, я, кажется, могла бы записать без больших ошибок большую часть того, что вы мне говорили.

   Я так и буду поступать, так и буду чувствовать, если обстоятельства, увы, слишком вероятные, не лишат меня безвозвратно тех разговоров, которым я придаю такое значение. Я в этом не уверена и не останавливаю на этом своей мысли, а живу сегодняшним днем, закрывая глаза на будущее, но льщу себя надеждой, что чувство восхищения и признательности, которое должно вызываться снисходительностью высшего существа, повлияет на всю предстоящую мне судьбу. Прощайте. Нужно кончать, я бы хотела, чтобы мое письмо имело судьбу, схожую с запиской Ротчева ¹, то есть чтобы оно заняло вас хотя бы на мгновение.

  

  

   Перевод Д. И. Шаховского (ИРЛИ, ф. 334, No 182) сверен с оригиналом, хранящимся в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 41, л. 1-2 Л. З. Каменской.

   О знакомстве Чаадаева с Е. Д. Пановой сохранилось свидетельство M. H. Лонгинова: "Они встретились нечаянно. Чаадаев увидел существо, томившееся пустотой окружавшей среды, бессознательно понимавшее, что жизнь его чем-то извращена, инстинктивно искавшее выхода из заколдованного круга душившей его среды. Чаадаев не мог не принять участия в этой женщине; он был увлечен непреодолимым желанием подать ей руку помощи, объяснить ей, чего именно ей не доставало, к чему она стремилась невольно, не определяя себе точно цели. Дом этой женщины был почти единственным привлекательным местом, и откровенные беседы с пей проливали в сердце Чаадаева ту отраду, которая неразлучна с обществом милой женщины, искренно предающейся чувству дружбы. Между ними завязалась переписка, к которой принадлежит известное письмо Чаадаева, напечатанное через семь лет и доставившее ему столько хлопот" (PB. 1862. No 11. С. 141-142). Лонгинов познакомился с Чаадаевым незадолго до его смерти, и, вероятно, эпизод знакомства с Пановой написан со слов самого Чаадаева.

   Знакомство произошло в 1827 г. (см. "No 88), когда Е. Д. Панова с мужем приехала в свое имение в с. Орево, находившееся в нескольких верстах от с. Алексеевского, где Чаадаев жил у своей тетки А. М. Щербатовой. Поскольку в письме Пановой говорится, что они знакомы "вот уже ровно год", его следует датировать 1828 годом.

  

   ¹ Записка А. Г. Ротчева неизвестна.

  

  

   Уже давно, милостивый государь, я хотела написать вам; боязнь быть навязчивой, мысль, что вы уже не проявляете более никакого интереса к тому, что касается меня, удерживала меня, но наконец я решилась послать вам еще это письмо; оно, вероятно, будет последним, которое вы получите от меня.

   Я вижу, к несчастью, что потеряла то благорасположение, которое вы мне оказывали некогда; я знаю: вы думаете, что в том желании поучаться в деле религии, которое я выказывала, была фальшь: эта мысль для меня невыносима; без сомнения - у меня много недостатков, но никогда, уверяю вас, притворство ни на миг не находило места в моем сердце; я видела, как всецело вы поглощены религиозными идеями, и мое восхищение, мое глубокое уважение к вашему характеру внушили мне потребность заняться теми же мыслями, как и вы, я со всем жаром, со всем энтузиазмом, свойственным моему характеру, отдалась этим столь новым для меня чувствам. Слыша ваши речи, я веровала; мне казалось в эти минуты, что убеждение мое было совершенным и полным, но затем, когда я оставалась одна, я вновь начинала сомневаться, совесть укоряла меня в склонности к католичеству, я говорила себе, что у меня нет личного убеждения, и что я только повторяю себе, что вы не можете заблуждаться; действительно, это производило наибольшее впечатление на мою веру, и мотив этот был чисто человеческим. Поверьте, милостивый государь, моим уверениям, что все эти столь различные волнения, которые я не в силах умерить, значительно повлияли на мое здоровье; я была в постоянном волнении и всегда недовольна собою, я должна была казаться вам весьма часто сумасбродной и экзальтированной... вашему характеру свойственна большая строгость... я замечала за последнее время, что вы стали удаляться от нашего общества, но я не угадывала причины этого. Слова, сказанные вами моему мужу, просветили меня на этот счет. Не стану говорить вам, как я страдала, думая о том мнении, которое вы могли составить обо мне; это было жестоким, но справедливым наказанием за то презрение, которое я всегда питала к мнению света... Но пора кончить это письмо; я желала бы, чтоб оно достигло своей цели, а именно убедило бы вас, что я ни в чем не притворялась, что я не думала разыгрывать роли, чтобы заслужить вашу дружбу, что если я потеряла ваше уважение, то ничто на свете не может вознаградить меня за эту потерю, даже сознание, что я ничего не сделала, что могло бы навлечь на меня это несчастье. Прощайте, милостивый государь, если вы мне напишете несколько слов в ответ, я буду очень счастлива, но решительно не смею ласкать себя этой надеждой.

  

  

   СП II. С. 311-312. Письмо не датировано. Ответом на него является ФП I, и поскольку последнее датировано декабрем 1829 г., постольку письмо Пановой не могло быть написано позднее этого года. Содержание его довольно существенно для правильного понимания начальных строк ФП I. (Ср. мнение А. С. Пушкина на этот счет, высказанное им в письме к Чаадаеву в 1831 г. (No XXVII)).

   Что ФП I действительно является ответом на это письмо Пановой, легко убедиться по их сопоставлению: Чаадаев в первых двух абзацах ФП I прямо отвечает Пановой, в том числе и на ее сетования относительно того, что беседы с ним отразились на ее здоровье. Несколько иначе выгладит связь писем в письме к Цынскому (No 88), в котором Чаадаев говорит, что ФП I является ответом на предыдущее письмо Пановой (No XVIII).

  

  

   Если после моей смерти молитвы мои будут услышаны Предвечным,, я буду умолять его сделать вашу настоящую жизнь спокойной и счастливой, а будущую еще более блаженной. Умру довольной и радостной, если буду знать, что находятся вне опасности все дорогие мне люди.

   Я боюсь испугать вас, открыв; все то, что происходит в моей душе.

   Увидя ваш почерк, перед тем как распечатать ваше письмо, я благодарила, пав на колени, Предвечного за ниспосланную мне милость. Не могу выразить, как дорога мне ваша дружба.

   Когда я думаю о вас, о дистанции, существующей между нами, о почтении, смешанным со страхом, которое вы мне внушаете, об уважительной сдержанности, которую я строго соблюдала но отношению к вам в течение многих дет, у меня путаются мысли и кружится голова.

   Мое сердце подсказало бы мне все необходимое для удовлетворения ваших малейших желаний <...> Я мечтала бы служить вам так всю жизнь. Если бы вы позволили мне надеяться, что рано или поздно зги мечты сбудутся <...>

   Кто знает, не встретимся ли мы тогда (в старости. - В. С.), и не даруете ли вы мне больше дружбы, нежели сейчас. Мои чувства, мои размышления тогда станут, может быть, более соответствовать вашим. Вы будете звать меня своим давним другом, и мы будем часто видеться... Я стану такой старой дамой, что вы разрешите мне иногда наносить вам визиты. Я буду приходить к вам с очками на носу, с моим любимым вязанием, шерстяными чулками, и мы будем вместе читать. Ах, как бы весело я ждала это время! Но если бы смерть отняла вас у меня, то я, возможно, нашла бы средство присоединиться к вам. Уж в своем ли я уме! {В оригинале по-русски.} Я действительно сумасшедшая.

   Вы, может быть, не подозреваете, как ваше молчание заставляет меня страдать? Лишиться вашего расположения ужасно для меня. Что станется с моей жизнью без него? Конечно, я должна буду переносить ее, но переносить с нетерпением. Господь еще милостив ко мне, и иногда я слышу его голос, который может облегчить самые тяжкие страдания. Однако я чувствую необходимость помощи - не откажите мне в ней. Даже если вы лишите меня вашего дружеского расположения, не откажите мне в милосердии, даруйте мне ваше милосердие - вот все, что я прошу у вас. Я буду ждать, надеяться, я умоляю вас: будьте милосердны, напишите мне несколько строк!

   Не откажите, не откажите мне в нескольких строчках, умоляю вас на коленях. Вы не можете представить себе, как я страдаю. Только Господь видит это, мое сердце открыто ему. Он видит мою скорбь и, надеюсь, простит меня за то, что я прошу вашей помощи. Верните мне ваше расположение, я не могу без него обойтись. Какие слова надо найти, чтобы вы прервали свое молчание?

   Все мое счастье в вас, у меня нет ничего в этом мире... Моя жизнь в ваших руках, вы ее владыка перед лицом Господа.

   Мы будем вместе страдать, мы будем вместе молиться... Мне кажется, что наши души должны составлять одну и сообща обожать их общего Отца... О, мой друг, если бы вы могли постичь мои чувства!

   Я ничего так не боюсь, как жить вдали от вас, умереть вдали от вас. Но я буду надеяться, буду надеяться...

  

  

   Зная вас, я научилась рассуждать, поняла одновременно все ваши добродетели и все свое ничтожество. Судите сами, могла ли я считать себя вправе рассчитывать на привязанность с вашей стороны. Вы не можете ее иметь ко мне, и это правильно, так и должно быть. Но вы лучший из людей, вы можете пожалеть даже тех, кого мало или совсем не любите ¹. Что касается меня, то сожалейте лишь о ничтожестве моей души. Нет, я боюсь причинить вам хотя бы минуту печали. Я боялась бы умереть, если бы могла предположить, что моя смерть может вызвать ваше сожаление. Разве я достойна ваших сожалений? Нет, я не хотела бы их пробудить в вас, я этого боюсь. Глубокое уважение, которое я к вам испытываю, не позволило бы мне этого сделать...

   Иногда я устаю от самой себя. Иногда мне кажется, что мои тело и душа не подходят друг другу... Не знаю, душа ли разрушает мое тело, или, напротив, тело душу...

  

  

   Уже поздно, я долго просидела за этим длинным письмом, а теперь, перед его отправкою, мне кажется, что его лучше было бы разорвать. Но я не хочу совсем не писать к вам сегодня, не хочу отказать себе в удовольствии поздравить вас с Рождеством нашего Спасителя Иисуса Христа и с наступающим Новым годом.

   Покажется ли вам странным и необычным, что я хочу просить вашего благословения? У меня часто бывает это желание, и, кажется, решись я на это, мне было бы так отрадно принять его от вас, коленопреклоненной, со всем благоговением, какое питаю к вам. Не удивляйтесь и не отрекайтесь от моего глубокого благоговения - вы не властны уменьшить его во мне. Благословите же меня на наступающий год, все равно, будет ли он последним в моей жизни, или за ним последует еще много других. Для себя я призываю на вас все благословения Всевышнего. Да, благословите меня - я мысленно становлюсь пред вами па колени - и просите за меня Бога, чтобы Он сделал меня такою, какою мне следует быть.

  

   49 писем А. С. Норовой к Чаадаеву на франц. яз. хранятся в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 33, лл. 1-63. Первое письмо написано в 1828 или 1829 г., письма NoNo 2-14-в 1830; NoNo 15-47 - в 1831 и NoNo 48-49 - в 1832 г. Отрывки из писем Норовой публикуются по изданиям: 1) Тарасов 1. С. 269, 271-274; 2) Тарасов П. С. 190-1&1, 234; 3) Гершензаи. С. 122-123; это окончание письма No 14 но списку ГБЛ (от 28 декабря 1830 г.)

   С семейством Норовых (их имение в с. Надеждино Дмитровского уезда Московской губернии находилось по соседству с с. Алекеееевским) Чаадаев познакомился во второй половине 20-х гг. но возвращении из-за границы. "В те короткие мгновения, которые он (Чаадаев. - В. С.) провел в деревне, его полюбила молодая девушка из одного соседнего семейства, - пишет М. И. Жихарев, - Болезненная и слабая, она не могла помышлять о замужестве, нисколько не думала скрывать своего чувства, откровенно и безотчетно отдалась этому чувству вполне, и им была сведена в могилу (в 1835 г. - В. С.). Любовь умирающей девушки была, может быть, самым трогательным и самым прекрасным из всех эпизодов его жизни. Я имел счастливый случай читать письма, ею тогда к даму писанные. Не знаю, как он отвечал на эту привязанность, исполненную высокой чистоты, святого самоотвержения, безусловной преданности, полного бескорыстия; но перед концом он вспомнил про нее как про самое драгоценное свое достояние и пожелал быть похороненным возле того нежного существа, для которого был всем. Последнюю волю в точности выполнили" (ВЕ. 1871, сентябрь. С. 15). Ни одного письма Чаадаева к Норовой не сохранялось. Было ли это следствием его "чудовищного эгоизма", о котором пишет М. И. Жихарев, или дело здесь обстояло сложнее, - неизвестно. Возможно, чувство Чаадаева раздваивалось между Норовой и Пановой, возможно, и вообще не было никакого чувства (см. примеч. 2 к No 70. Подробнее см.: Тарасов В. И. П. Я. Чаадаев и А. С. Норова: История неразделенной любви // Тарасов I. С. 264-275). Однако после смерти А. С. Норовой Чаадаев еще долгое время поддерживал дружеские отношения с ее сестрой Е. С. Поливановой. Письмо Е. С. Поливановой Чаадаеву от 1 января 1847 г. хранится в ГБЛ, ф. 103. п. 1032, ед. хр. 44.

  

   ¹ Ср. ОРМ, No 127 в 1 т. наст. изд.

  

  

   С большим прискорбием расстаюсь я с Вашим сочинением ¹. Хотел было выписочки сделать, но опасаюсь Вас, моего почтеннейшего благодетеля, оскорбить долгим непослушанием. Но я не виноват. Да и не Вы. Виновато сочинение. Ибо хорошо, ново, справедливо, поучительно, учено, благочестиво, а благочестие ко всему полезно; так говорит Божие Слово, кое люблю всем сердцем. И Вы помазание имате от Святого! Блюдите его. Христос с Вами! Dominus Vobiscum, atque nobisqum {Бог с вами и с нами! (лат.).}. И так христиански простите моей медленности. Мои больные и уроки не терпят отлагательства! Совестно деньги взять. Возвращаю при сем же. Сам возьму из Ваших ручек, надеюсь, что или сам занемогу духом и приеду к Вам лечиться или Вы за мною пришлете. Тотчас явлюсь.

  

   1830. Jan. 24.

   Mosquae.

  

   PC. 1896, март. С. 611.

  

   ¹ Речь идет, вероятно, о ФП VI и/или ФП VII.

  

  

   Любезнейший брат, письмо твое от 9-го октября ¹ получил, вложенное письмо к тетке ей доставил, кайли от почталиона получил. Благодарю тебя искренно, хотя письмо твое очень далеко быть утешительным.

   Тетка здорова и покойна. О холере в окружности не слышно по сие время. Я теперь в Дмитрове дни три. Поручения твои насчет раздачи денег разным лицам из билета, который хранится у <юриста?>, и насчет напечатания из твоих бумаг, будет исполнено в случае нужды, - Но не забудь также, прошу тебя, в случае если будешь жив, а я умру, о том, о чем я просил тебя. Из фурсовского имения мою долю продать и дать женщине, с которою я жил около семи лет, 25000 руб, а так как это, т. е. продать мою фурсовскую долго, не скоро можно, то между тем дать ей от себя крепостное заемное письмо в эту сумму, а мое заемное письмо от нее взять, Петру Синицыну (слуге моему) на выкуп себя 2000, - а если можно, то выкупить крестьянина Калгина (я думаю, рублей в 800): про него знают Петрушка и бывший бурмистр хрипуновской Иван Васильевич Шарыгин.

   Я тебе сделаю три замечания, которые, может быть, тебе не встретились:

   1-ое. Кто долго был в городе, где заразительная заносная болезнь, и не заразился, тот вне опасности, т. е. или не заразится уже, или, если и заразится, то болезнь совсем не развернется.

   2-ое. Холера нигде от Калькуты до Москвы ни в каком городе более 34-х дней не свирепствовала. Когда ты это письмо получишь, она будет в Москве около 3-х недель (не считая первые дни появления), следовательно, она сильнее не будет, а постепенно ослабевать будет, а если число занемогающих все еще велико, то признаки, кажется, должны быть слабы и неопасны.

   3-е. В тот город, где холера была, она уже не возвращается, это также замечено лет 6 назад и подтверждается в России, - следовательно, для невыезжавших из Москвы самое безопасное место: Москва в конце сего месяца, а для выезжавших - в будущ. ноябре.

   Это все мне кажется очень достоверным и отчасти утешительным.

   Я имею надежду тебя недели через две увидеть.

   Я имею надежду тебя увидеть, потому что ты живешь уединенно, знаешь, какие меры надо брать, выдержан и покоен духом.

   Ты пишешь, что всегда меня любил, что мы могли доставить друг другу более утешения в жизни, но любить более друг друга не могли. За эти мне неоцененные от тебя слова наградит тебя собственное твое чувство, - я не берусь тебе сказать, какое они па меня делают и всегда будут делать действие. Ты уверен, что я тебя люблю, потому ты сам можешь понять. Могу тебе только сказать, что это правда и что я это знаю, и что мне это величайшее утешение.

   По первой будущей почте письмо от тебя более меня сделает счастливым, нежели ты можешь полагать.

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 74, лл. 1-2.

  

   ¹ Письмо П. Я. Чаадаева от 9 октября 1830 г. неизвестно.

  

  

   Письмецо твое ¹ и уксус для 4 vol. <?>² получил. Очень, очень благодарю за утешительные (хотя несколько) известия.

   Ты пишешь, что сила болезни укрощается, но по газетам по 8-е октября число умирающих, не говорю занемогающих, увеличивается ежедневно в страшной пропорции.

   Человек, подавший мне твое письмо (родственник моего комиссионера), говорит, что из Москвы выпускают в известные дни. Не лучше ли б тебе выехать из Москвы теперь, потому что вперед нельзя знать, что здесь будет. Теперь здесь все благополучно, но как ручаться, чтоб скоро не занесли. Меры берут здесь, и много, но какие? - некоторые были б смешны, если б не были чрезвычайно жалости достойны. Тетушка здорова и очень покойна. Письмо мое от 12-го октября ты, вероятно, получил, оно дано было для вручения тебе дмитровскому почталиону.

   Если ты и не выедешь, то я надеюсь тебя скоро видеть, в конце этого месяца полагаю ехать в Москву. Уведомь, если выедешь, чтобы не разъехаться. Прощай, мой любезнейший брат, - одна теперь надежда, одно желание у меня, увидеть тебя - здоровым.

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 74, л. 3.

  

   ¹ Письмо П. Я. Чаадаева неизвестно.

   ² Написано неразборчиво; вероятно, "уксус четырех разбойников" - хлористая известь, которая, как полагали в то время, помогает уберечься от заболевания холерой.

  

  

   Любезный брат, я получил от тебя два письма: 1-ое от 9-го, а другое от 12-го октября ¹, еще получил скляночку одну с каплями, другую с уксусом; а тебе я писал одно письмо от 12-го октября, которое было послано с дмитровским почталионом; а другое от 14 октября послано с родственником моего комиссионера. Имею причину полагать, что ты первое, а может быть и второе, не получил.

   В первом я тебе писал, что великое мне утешение сделаешь, если по первой почте напишешь, но я по первой почте не получил от тебя письма, следовательно, или ты моего письма не получил, или не мог мне писать по каким-нибудь причинам. Я тебя усильно прошу обратить внимание на то, как в теперешних обстоятельствах несколько слов от тебя могут осчастливить, и всякий раз, когда получаем их от тебя, осчастливливают, меня и тетку, уже потому, что знак, что ты здоров, т. е. здоров как обыкновенно. Ты понимаешь, что теперь одна только мысль занимает меня и тетку. В природе, мне кажется, человека в общем бедствии не во всех равное участие брать. Комиссионер мой об тебе уведомляет меня, по это все не то, что от тебя письмо. Газеты даже неисправно получаю, но и в газетах утешительного по сие время нет, - а слухи приводят в уныние.

   В письме моем от 12-го октября я тебе писал, какие имел надежды, но и те, кажется, не сбываются. Одни те надежды, которые лично от тебя происходят, сохраняю. То есть, что ты покоен духом, выдержан, знаешь, что надобно делать в уединении, - но если б я, например, знал, что ты со двора совсем не выходишь и даже дома бережешься простуды, не отвергаешь для очищения воздуха хлору, не отвергаешь в нужном случае кровопускания и средств, производящих испарину, то это б послужило еще более к моему ободрению, хотя, может быть, я и ошибаюсь. Напоминаю тебе, что ты нам обещал выехать из Москвы как скоро будет возможность. А эта возможность, кажется есть, потому что Панов на днях из Москвы приехал, также принесший мне уксус и твое письмо, хотя он, правда, пешком был, - пропустили.

   Здесь все благополучно.

   Доставь величайшее утешение письмом.

  

   Публикуется с оргинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 74, лл. 5-5об.

  

   ¹ Письма П. Я. Чаадаева неизвестны.

  

  

   Письмо твое от 23-го октября ¹ получили, любезный брат, - в нем очень много для нас утешительного, а особливо то, что ты имеешь основательную причину думать, что не подвержен теперешнего времени болезни. За это сообщение благодарим тебя от всей души.

   Здесь все благополучно, - о появлении заразы не слышно в окружности нигде, почему и можно тебе на наш счет быть совершенно спокойным. Что впереди будет, предвидеть нельзя, но кажется, что если пойдут морозы, то нечего уже опасаться.

   Ты пишешь, что надеются на наступившую перемену погоды, но теперь погода опять переменилась, можно ожидать вредных следствий, почему и просим тебя очень не оставить нас без уведомления по первой почте. По газетам до 18-го октября уменьшения силы болезни едва приметно или лучше - не приметно прибавляются.

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, и. 1032, ед