Чаадаев Петр Яковлевич - Письма разных лиц к Чаадаеву

се - [что в свое время меня взбесило] ¹.

   [Вы из этого заключаете, что мы не] Религия чужда нашим мыслям и нашим привычкам

   ну и прекрасно, но не следовало этого говорить.

   Ваша брошюра произвела, кажется, большое впечатление. Я не говорю о ней в обществе, в котором [нахожусь].

   Что надо было сказать и что вы сказали - это то, что наше современное общество столь же презренно, сколь глупо; [что оно не заслуживает даже], что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что есть справедливость, право и истина; [это циничное презрение] [ко всему], что не является [материальным, полезным] необходимостью. Это циничное презрение к мысли, [красоте] и к достоинству человека. Надо было прибавить (не в качестве уступки [цензуре], но как правду), что правительство все-таки единственный Европеец в России [и что несмотря на все то, что в нем есть тяжкого, грубого, циничного] И сколь бы грубо [и цинично] оно ни было, только от него зависело бы стать во сто крат хуже. Никто не обратил бы на это ни малейшего внимания.

   [Завоевания [Игоря] Рюрика [и Олега] стоят завоеваний Нормандского Бастарда]. Юность России [развилась] весело прошла в набеги Олега и Святослава и даже [в том порядке вещей] в усобицах, которые были только непрерывными поединками - следствием того брожения и той активности, свойственных юности народов, о которых вы говорите в вашем письме.

   Нашествие - печальное и великое зрелище - да, нашествие татар, разве это не воспоминание <...>

  

   Пушкин А. С. Письма последних лет. 1834-1837. Л., 1969. С. 156.

  

   ¹ Ср. в т. 1 "Заметки на книгах", No 58 и примеч. 24.

  

  

   Вы меня любите за откровенность, - позвольте же воспользоваться силою вас пленившею и сказать чистосердечно все, что думаю о вашем письме.

   Я совершенно с вами согласна: размышления о вере должны порождать высокие помыслы; или, говоря вашим языком, из чистого источника не могут рождаться помыслы нечистые. Но и в этом случае вы не вполне правы: размышления о вере не могут, не должны быть дозволены всем; ум ограниченный потеряется и породит заблуждения несравненно злейшие равнодушия. Пример не далек: в моей, в вашей деревне, - посмотрите на страшную разновидность раскола в одной и той же семье! {У некоторых раскольников все члены семейства разделены разномыслием (здесь и далее все подстрочные примечания, кроме специально оговоренных, принадлежат автору письма. - В. С).}

   Отчего же это происходит? - невежество вмешалось не в свое дело; высокие истины веры остались недоступными, а буйный разврат и своеволие заменили строгое единство церкви. Но вот что замечательно: вы с ними имеете одно общее заблуждение, ибо они тоже говорят: "отче, да будут едино якоже и мы".

   Высокое чувство любви к отечеству, столь часто воспламеняющее и наше женское сердце, есть преимущественно ваше достояние, а вы, да простит вас Господь, отнимаете это родное чувство у русских! Я не припомню всех имен, освященных преданиями, но и тот, кому теперь 25 лет, уже богат родною славою. Лишь уверенность, что это одна экзальтация вашей любви к отечеству, желающая нам еще более славы, побудила вас сказать такое хуление, извиняет вас в глазах моих. Я надеюсь далее показать вам прямое назначение России, теперь <же> приступив к разбору.

   Вы говорите: "Мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человечества, ни к Западу, ни к Востоку; не имеем преданий ни того, ни другого".

   Слава Богу, мы самобытны! Как же вы сами вслед за вашим рассуждением не были поражены этою мыслию?

   "Всемирное образование нас не коснулось".

   Неправда, мы в нем крещены! Но мы еще в пеленах, а европейцы идут уже на костылях. Если наши женщины ищут, чем наполнить день, если им начинает быть тесно в рамках, в которых они стоят лишь картинами, - опять слава Богу, они начинают одушевляться! Скажу без гордости: мы, женщины, вообще образованнее вас, мужчин; вот почему мундир уж не имеет прежней силы. Теперь, чтоб нравиться, необходим вам ум, образование. По этой именно причине и вам все кажется как будто на ходу.

   Все, что говорите вы о массах, кажется мне просто вашею недальновидностию, происходящею, как вы <сами> же говорите, от ложного о себе понятия; по дружбе к вам скажу вашими же словами: научитесь жить благоразумно в нашей данной существенности!..

   По-вашему, мы как народ не имели юности; если вы хотите сказать в прошедшем, я согласна, ибо мы юны теперь. А вы, живши в чужих краях, преждевременно состарились и думаете, что вместе с вами жила там и Россия! Хотите ли ее постичь, забудьте себя, ваш век и все, чем вы отжили, тогда вы увидите ваше отечество полное цвета и юности, рожденное только со времен Петра; говоря свойственным мне, женщине, языком, я скажу, что до того обширная наша земля носила нас как мать во чреве.

   "У нас нет памятников прошедшего".

   И вы живете в Москве! Где же, где Спаситель, открывающий очи слепорожденным?

   "Мы живем в каком-то равнодушии и проч".

   Опять живой очерк самого себя; вы просили чистосердечия, и, воля ваша, мне кажется, вы - тот ребенок, которому не дали гремушки.

   "Истинное общественное развитие [не начиналось еще для народа, если жизнь его не сделалась правильнее, легче, удобнее неопределенной жизни первых годов его существования. Как может процветать общество, которое, даже в отношении к предметам ежедневности, колеблете а еще без убеждений, без правил; общество, в котором жизнь еще не составилась? Мир нравственный находится здесь в хаотическом брожении, подобном переворотам, которые предшествовали настоящему состоянию планеты]. И мы находимся еще в этом положении".

   Вот истина; Россия, точно, в брожении; кампания 1815 года, пребывание войска во Франции, слова и действия Александра в Польше, происшествия при воцарении Николая, а более всего быстрое развитие промышленности в наше время - суть источники брожения. Вы много жили во Франции; напротив, я никогда не покидала России; в 1825 г. жила я в деревне и, как (всякая) женщина спешила к коронации в Москву¹. Около Владимира на дороге я случайно зашла в одну крестьянскую избу и удивилась, найдя там производство стекла и фарфора; любопытная я разговорилась с мужичком и узнала, что он весьма выгодно торгует; я порадовалась его житью-бытью; напротив, молодой фабрикант отвечал мне пасмурно: "Все хорошо, матушка, пока жив добрый барин, а там Господь ведает, какому-то достанемся; разорит да проиграет нас в карты, - нет на нас закона!" Я содрогнулась. Последние слова - "нет на нас закона", - ясно доказывают сознание истины житейской, имеющей постоянное влияние на человека. Вы правы, Россия в брожении, да и вы сами, взятый как факт, не о том ли же свидетельствуете?

   Все рассуждения ваши, заключающиеся вопросом - "в чем дело, что это за воспитание человеческого рода, и какое место занимаем мы в общем порядке мира?" - разрешаются не в вашем смысле. "Мы явились [в мир] как незаконнорожденные дети, без наследства и без связи с людьми [которые нам предшествовали]". -Да будет по вашему глаголу, этим самым сравнением вы нас ставите выше других народов. Вы знаете, что незаконнорожденные все-таки рождены по законам Творца, стоящих выше человеческих, и, что уж было, не помню, кем-то замечено, имеют то преимущество пред законными, что отличаются красотою и разумом. Оно понятно: последние обыкновенно родятся от связей, происходящих наиболее по условным прихотям общества, тогда как первые {В рукописи ошибочно написано "последние" (В. С).} создаются любовию! А по законам природы, средние тела тем правильнее и чище, чем начала оных имели более между собой сродства, или любви. И так, русские, по-вашему, незаконнорожденные; по-моему, отменно счастливы тем, что созданные по любви Творческой, вопреки вашему Востоку и Западу, и пройдут своей дорогой, которую сами себе проложили на все четыре стороны; и тем славнее будет их поприще, что без законного наследия они все должны стяжать сплою мышц и разума!

   "Нам должно молотами вбивать [в голову] то, что у других стало привычкою, инстинктом".

   Вы опять говорите о ком-то, но не о русских; нас можно укорять во многом, но исключая недостатка в переимчивости, воспринимаемости; вы сами - мое доказательство! А эта гибкость опять доказывает наш юный возраст, извольте что-нибудь привить Китаю. Впрочем, вы <сами> же говорите: "мы растем, но не зреем", - дайте же нам вырасти, не требуя преждевременной зрелости, лучшие плоды не скороспелки.

   "Мы народ исключительный".

   Конечно, ибо мы во всем неизмеримо велики; детство наше - продолжительный ряд веков, в который другие народы успели родиться, возмужать и состариться. Вспомните старца, молившего продолжить страдания матери Петра, дабы ребенок был великим! Мы поистине существуем для преобразования человечества, которого отрасли давали и дают нам уроки.

   Я было пропустила мысль, непростительную в человеке, дерзающем со столь высокой точки взирать на человечество, мысль, что "русские не составляют необходимой части человечества". - Как, - народ, которого Господь так попечительно бережет и лелеет, который в юности уже исполин, громящий вселенную, - не есть необходимость? Нет, ваши уста, кажется, созданы на возбуждение в нас, русских, негодования, в котором подавляя вас нашим величеством, заставим и под пятою гордиться именем русского.

   Вы говорите, в 1829 году, что у нас нет идеи долга, закона, правды, порядка и составляете из этого атмосферу Запада. Признаюсь вам, этот воздух Запада для меня отзывается миазмом, особенно когда подумаю, в каком гниении находятся там все идеи долга, справедливости, порядка, закона! Нет, я люблю, люблю свежий воздух

   России, в которой эти осеняющие благосостояние народов дерева пускают свежие корни и мечут во все стороны быстрые побеги молодых ветвей. Посмотрите внимательнее и вы увидите, но чего лучше, по какому поводу говорить об этом так громко, так вольно, во всеуслышание, если не потому, что вы отовсюду внемлите требование {Так в оригинале (В. С).} разведения сего сада, о котором наш царственный хозяин так печется.

   "От этого, вы найдете, что нам всем недостает основательности".

   Опять, рассматривая самого себя, вы приемлете часть зэ целое; неужели это еще не следствие красноречия, ваш любимый троп, непрестанно повторяемый на стр. 289 и 290. Что же касается до мнимой немоты наших лиц, позвольте вам заметить, что вы весьма плохой наблюдатель. Один из моих знакомых, объехавший всю Россию именно как физиономист и последователь Галля, сказывал мне, что нет лица выразительнее прямо русского лица костромской, ярославской или другой великороссийской губернии.

   Все, что вы утверждаете о нашем равнодушии к дурному и хорошему, я почти готова допустить, если вы заключите весь круг ваших наблюдений в гостинных. Этот отдел, вставленный иногда во власяную раму бакенбард средних веков, иногда в позолоту военного мундира, поистине таков, каким вы его изобразили, - но как же думать, что это Россия? Сперанский, Паскевич не тут образовались.

   По вашим словам, "надо изучить общий дух, их животворящий". Отчего же вы не следуете этому прекрасному правилу, а запершись в ничтожный круг, судите по части необъемлемое целое?

   "Мы находимся под влиянием [особого рода сил, развивающихся в избранных членах общества]. Массы, [сами] не думают..." - стр. 292.

   Это общее место в застарелых суждениях Запада; напротив, у нас именно массы думают и нет частных мыслителей, которые были бы в силах совокупить в себе собирательное мнение народа. Народ без этих светильников сам идет вперед гордо, спокойно, торжественно. У нас один светильник - Царь, и этого света достанет озарить нас вполне. Вы, нас порицающий, вы не имеете понятия о России; я вам расскажу случай, вполне доказывающий справедливость моих слов. Один визитатор училищ проезжал Вятскую губернию и там в диких лесах был остановлен крестьянами. "Мы слышали, батюшко, что ты, сударь, ездишь для школ". - Да, отвечал он. - Ну, кормилец, посмотри-ка новы наши домы? - Прекрасны. - Хороша ли церковь? - Очень. - Ну, то-то, отец, все есть, да нет школы!" Это крестьянское народное сознание в потребности просвещения постигнуто нашим светильником, и вы, копечио, знаете, как заботятся о распространении законного, правильного, нужного образования. Тогда как во Франции, я слышала, правительство должно принуждать заводить школы. Заметьте эту спокойную, покорную и вместе красноречивую просьбу и вы постигнете вполне характер русского народа, - у нас думают и действуют массы; наши мудрецы идут тихо <и> верно к цели: Сперанский, уже в сединах, дает по воле Николая свод законов!

   Я, признаюсь, не вижу, почему, опираясь одним локтем на Китай, сгибший во всех отношениях, s. другим - на Германию, должны мы соединить воображение и рассудок, почему на том же основании должны в нашем образовании совмещать историю мира - нет, я этого не вижу. Но если вы ищете к тому повода, обратитесь к нашему медленному народному развитию, к свежести наших народных сил, мы только что зачинаем иметь доморощенных поэтов, а это первая степень образованности.

   "Опыт веков для нас не существует".

   Почему? Не мы ли ежедневно им пользуемся и, осторожные, конечно, избежим кровавые перевороты.

   "Общий закон человечества не для нас".

   Какой закон? Я, признаюсь, не ведаю, какому общему закону мы чужды.

   "Отшельники в мире, мы ничего ему не дали, ничего не взяли у него".

   О том, что мы взяли у других, и говорить нечего, и дали мы другим - один из самых лучших уроков веротерпимости.

   Стр. 294, 295; "[Мы составляем] истинный пробел в порядке разумения <...>. [Ведомые злою судьбою, мы заимствовали первые семена нравственного и умственного просвещения у растленной, презираемой всеми народами Византии]".

   Я не понимаю, что так оскорбляет в растленной Византии? Вспомните жен, окружавших Иисуса! Священный огонь, тлеющий в гнилом стволе дерева, легко поджигает целый лес, если ветер нанесет хоть одну ветвь, способную воспламениться. Не в том дело, откуда дар, а - что он?

   "Ведомые злою судьбою", - говорите вы, но где же ваши христианские мнения? Что такое судьба без воли Провидения? Как, народ, долженствующий быть чем мы суть, руководим не Христом, а какою-то злою судьбою? Последователь Христа, вы забыли его учение.

   "Уединившись в наших пустынях, мы ничего не видели происходившего в Европе; мы не вмешивались в великое дело мира".

   Что из того? Одно, конечно, тогда было: не наша очередь, мы были молоды. А за тем немудрено разрешить вопрос: можем ли мы усвоить европейское Просвещение? Не токмо можем, но уже усвоили и готовим ей новое. Тогда как ветхая Европа будет распадаться на части, мы - сильные и свежие - станем в отношении к ней тем, чем Рим был некогда в отношении к Греции, но в превосходной степени, ибо человечество в частной жизни не упадает, но усовершается.

   Стр. 297, 298, 299: "Тот не понимает христианства, кто не видит его стороны исторической".

   Развивая эту мысль, упрекаете Россию как бы в нечувствительности к действиям веры. Опять незнание отечества. Скажите, где более раскола, чем в России? Что означает раскол? Не думайте вместе с большинством незнающих, что все дело состоит в произношении некоторых слов так или иначе и в мнимой незаконности пострижения наших священнослужителей, - нет, это наружные предметы, все это для толпы. Вникая в тайны этих общин, вы увидите замечательное развитие русского здравого смысла, могучую наклонность действовать союзно, словом, все начала народного переворота. Подумайте только, что эта незамечаемая сеть раскинулась от границ Китая до берегов Черного моря и проходит сильными связями через Воронеж, Курск, Кострому, Владимир, Москву, то есть через самую деятельную, просвещенную часть России {Этого мало, я уверена, что и бы знаете о существовании в России особенного рода странствующего монашества; это люди, не принадлежащие к монастырям, но ходящие в одежде келейника, принимающие вид юродивых. Они, владея вполне церковным языком и духовною грамотностию, распространяют мнения... Правительству следует обратить на них внимание.}. Знаете ли, что грамотности у них во столько раз более, чем у православных, во сколько среднее наше сословие образованнее большей части дворянства. Вот предмет достойный зоркого внимания; в сем отношении человек, подобный вам, преданный <в> чистоте помыслов истинному учению Христа и любви к отечеству, мог бы, действуя с самоотвержением, принести несказанную пользу человечеству... Но нет, и в этом отношении я бы на вас не положилась, ибо ваша неосторожная ревность раздула бы дремлющий огонь и только ускорила бы пожар, который лишь мудрые действия правительства предупредить могут. В этом случае уместно повторить ваши слова: "наше ограниченное зрение не может обнять время, в которое должны осуществиться вечные предначертания Божественной мудрости". И потом: "каждый должен знать свое место". Позвольте мне думать, что если бы вы подолее остановились на этих истинах, вы бы, конечно, переменили и вашу действительную жизнь и ваши мнения о России.

   Напрасно сожалеете вы на стр. 300 и 307 о том, что мы не на одном языке и не в один момент молимся с Европой; поверьте, Европа уже не молится! Там вера утратила свое владычество, дряхлеющие ее формы едва держутся на костылях, правительствами подготовленных. Оставьте нам наш Божественный славянский язык, он возвышает душу и в своем мраке блестящ и ясен для тех, кои но образованию и разуму более других достойны к восприятию высоких истин - правила веры для всех, мудрость ее для избранных!

   "Не очевидно ли, что должно стараться оживить в нас веру?"

   Вы все упрекали Россию в неподвижности, и вот повое доказательство, что вы принимаете часть за целое: не вы ли хотите нас отодвинуть в средние века, во времена варварства, когда народы бились за веру! Не нужны ли вам Варфоломеевская ночь? мученичество? Нет, христианство совершило свой великий подвиг, оно упредило все народы, а по свежести сил и духа у нас, именно у нас, должно начаться перевоспитание человека. Я слышала, <как> однажды после пасхальной заутрени Государь сказал часовому во дворце. "Христос воскрес!" - "Нет, - отвечал часовой, - я еврей!" - Вы бы его убили, - кто же в среднем веке? неподвижен?

   Все, что вы толкуете об Англии, - несправедливо, ошибочно; зачнем с физиономии, когда вы так ее любите. Во-первых, резкость ее не составляет превосходства: калмыки, эскимосцы, негры имеют черты отличительно резкие, отличающиеся от прочих, - где же их превосходство? Напротив, просвещение, именно религиозное, смешанные поколения уничтожают разности, вот почему мы, русские, иногда калмыковаты, пусть же чистая кровь говорит: да будут якоже и мы! В 1829 году Англию волновали выгоды религиозные не под действием фанатизма, но по требованиям гражданского быта, там проявлялось не смирение веры, но гордость гражданина вольности. И следственно опять ваше сравнение неудачно, вместо примера для нас нового, вы именно наткнулись на такое требование Англии, которое давным-давно удовлетворено в России. Позвольте же мне заключить мое письмо советом: возвратитесь душою в Россию, будьте по сердцу русским и в тишине изучив ваше отечество, возвысьте голос, он тогда будет сладок каждому, ибо раздастся гимном благодарственным!

  

   Публикуется с писарской копии, хранящейся в ИРЛИ, ф. 50, ед. хр. 238. Датируется по содержанию.

   В тексте письма указаны страницы журнала "Телескоп" (No 15, 1836). В подлиннике некоторые цитаты из ФП I даны в сокращении; в настоящем издании такие цитаты дополнены по смыслу, пропущенные слова заключены в квадратные скобки.

  

   ¹ Ошибка автора письма: коронация Николая I состоялась в Москве 22 августа 1826 г.

  

  

   26 января 1837 г.

  

   Любезный брат Петр Яковлевич. Письмо твое от 11 Генваря ¹, в котором уведомляешь о постигшем тебя несчастии, получил.

   Кроме очень ненадежного здоровья и совершенного недостатка в деньгах, некоторые крайне неприятные обстоятельства лишают меня всякой возможности теперь ехать в Москву. Но употреблю старание сколь можно скорее освободиться и приеду, но до того времени обязал бы ты меня очень, уведомив, могу ли что для тебя сделать.

   Если объявление тебя сумасшедшим сделано неправильно, то так как тебе самому нельзя просить, - мой долг от своего имени просить где следует, но для этого надобно знать: как, кем ты объявлен сумасшедшим, - каким присутственным) местом или лицом, откуда последовал указ, как производилось следствие, и прочие все обстоятельства, о которых ты меня не уведомил. Разумеется, что если все происходило законным порядком, то и просить не о чем, и нельзя. Также очень бы меня обязал уведомлением: привыкши к обществу, не чрезвычайно ли трудно для тебя уединение? могут ли навещать и навещают ли тебя знакомые?

   Накануне нового года получил письмо от Максима Ефимова, пишет, что тетушка в самом слабом состоянии здоровья. Не можешь ли ты получить позволение ехать в Алексеевское по этой причине?

   Как выше сказал, употреблю всевозможное старание, чтоб в непродолжительном времени можно было ехать в Москву.

  

  

   СП I. С. 396. Чаадаев ответил письмом No 89.

  

   ¹ Письмо П. Я. Чаадаева от 11 января 1837 г. неизвестно.

  

  

   Милостивый Государь, прошло уже много месяцев, как я получил письмо, которым вы благоволили почтить меня; уже много месяцев также, как я собираюсь отвечать вам, но вы не сообщили мне вашего адреса; господин Тургенев, который мог бы мне дать его, был в отъезде; теперь, когда он вернулся, я пользуюсь случаем, чтобы выразить вам всю мою признательность и мое живое сочувствие вашим взглядам и доктринам. Восток - новый мир; он будет отныне для старой революционной Европы тем, чем Америка была для старой протестантизированной Европы; он обновит в ней источник творчества, он направит ее моральную деятельность, равно как и ее деятельность материальную, он помешает ей вращаться исключительно вокруг самой себя с тем, чтоб пожирать себя. Мы не будем подражать тому, что не заслуживает подражания, но мы не будем также и полагать, что достигли геркулесовых столпов, как это воображали в прошлом веке. Таковы некоторые из взглядов, которые ¹ я стараюсь выставить в периодическом труде, который я здесь выпускаю в свет под заглавием Revue francaize et etrangХre. Правда, промышленность нас захватывает и властвует над нами, но я не вижу в этом зла; лучше уж промышленность, чем леность. Невозможно, чтобы человеческая деятельность развивалась исключительно на какой-нибудь одной точке; рано или поздно она пробьется и в остальных дисциплинах; в этом направлении я и стараюсь бороться, не позоря однако при этом моего века. Всегда следует принимать то, что существует, с тем однако, чтобы видоизменять его и извлекать из него возможно большую пользу.

   Благоволите принять, милостивый государь, выражение всей моей признательности, равно как высокого и совершенного почитания, с которыми имею честь быть

  

   Париж, улица Мондоре, 5

   12 октября.

  

   СП II. С. 314.

   Написано в ответ на письмо Чаадаева от 15 апреля 1836 г. (см. No 74).

  

  

   Смею напомнить Вам, Милостивый Государь Петр Яковлевич, об обещании Вашем попросить Катерину Николаевну ¹ о передаче мне черновых бумаг Ломоносова, находящихся у г. Вельтмана ². Вы сделаете мне великое одолжение. Мне очень жаль, что я по причине своей болезни не могу лично засвидетельствовать ей своего почтения. Примите уверение в искреннем моем уважении.

   Ваш покорный слуга М. Погодин.

   20 Авг.

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 43. Датируется на основании упоминания "черновых бумаг Ломоносова", которые А. Ф. Вельтман использовал в своей книге "Портфель служебной деятельности М. В. Ломоносова", изданной в начале 1840 г.

  

   ¹ Екатерина Николаевна Орлова.

   ² Бумаги М. В. Ломоносова, по-видимому, хранились в "древлехранилище" М. П. Погодина (см. примеч. 1 к No 148), одолжившего их А. Ф. Вельтману на время его работы над книгой.

   А. И. Тургенев находил некоторое сходство во взглядах Ломоносова и Чаадаева на Россию. 16 января 1837 г. он писал А. Я. Булгакову: "В этом письме Ломоносова многое сбылось в России, другое еще таится в будущем, но есть и чаадаевщина и кое-что пахнет ересью..." (Письма А. Тургенева Булгаковым. М., 1939. С. 207). О каком "письме Ломоносова" здесь говорится, неизвестно, по некоторые следы "чаадаевщины" (осуждения православного духовенства) и "ереси" встречаются в сочинении М. В. Ломоносова "О размножении и сохранении Российского народа" (1761), написанном в форме письма к И. И. Шувалову (Ломоносов М. В. Избр. философ. сочинения. М., 1940. С. 284-298).

  

  

   22 декабря 1840 г.

  

   Любезный брат Петр Яковлевич.

   Письмо твое от 10 ноября¹ получил 16 числа сего декабря месяца. Не знаю, отчего оно так поздно мне доставлено. На почту посылаю регулярно каждую неделю, и в почтовой конторе письма, на мой адрес приходящие, до сего время всегда выдавали без задержания. Подозреваю, не написал ли ты 10 ноября ошибкой вместо 10 декабря.

   Может быть, ты с своего письма не оставил у себя копии или чернового. А так как мне нужно, чтоб ты, читая мой ответ, имел в виду свое письмо, то прилагаю при сем с него копию.

   Ты спрашиваешь: могу ли я тебе дать у себя пристанище. Так как ты ниже пишешь, что знаешь, что у меня нет никакого строения, где бы ты мог поместиться, то полагаю, что ты под словом "пристанище" разумеешь землю для построения на ней жительства. Отвечаю: земли для построения я дать тебе могу.

   Есть даже два помещения, в которых я живал прежде нежели стал жить в том домике, в котором теперь живу, - но годятся ли для тебя - сомневаюсь.

   Потом построить что-нибудь можно ли будет? - разумеется можно - были бы деньги, материал, полагаю, здесь можно найти (не знаю, однако, найдется ли приготовленной сухой лес), - но трудно найти знающих свое дело и исправных мастеров. Есть много таких, которые срубят какое угодно строение, но под руководством и надзором знающего. Но кто будет иметь этот надзор - не я, потому что я по этой части никакой опытности не имею.

   Старый дом отделать в тот вид, в каком он некогда был, кажется, не будет расчетливо. Он слишком уже ветх - едва ли стоит хлопот и денег, которые надо на это употребить. А денег надо множество, потому что он кроме стен ничего не имеет. Притом же он слишком велик для небольшого хозяйства.

   Перестроить из него другой, в меньшем размере, я сам уже имел проект, но нашел большие затруднения. Приступить к этой перестройке, кажется, иначе нельзя, как надобно хозяину сделать план и спросить плотника, подрядчика, можно ли по этому плану перестроить. - или подрядчику сделать план, по которому можно бы было перестроить, а хозяину рассмотреть, удобен ли для него этот план. Вероятно, что не только один, а несколько планов, составленных хозяином, будут подрядчиком признаны неудобоисполненными, и что, с другой стороны, хозяину не полюбятся планы подрядчика. - Не говоря уже о том, что старый дом все будет старый дом, а работа станет не менее или более постройки нового дома.

   Спрашиваешь: нельзя ли найти квартиру в Ардатове, - справлялся я, - теперь есть квартиры. Одна из них (для памяти: дом казначея Яновского), кажется, хороша, не дорога. Долго ли она простоит незанятою, не знаю, - к какому времю тебе нужна квартира в Ардатове, ты не пишешь.

   В письме твоем, как оно ни коротко, много есть для меня не понятного.

   Во-первых, ты пишешь, что у тетушки дом очень худ, зимой почти необитаем, и потому принужден прибегнуть ко мне, - а ниже ты говоришь, что знаешь, что у меня нет строения, где бы ты мог поместиться теперь, но что в продолжении лета полагаешь можно будет что-нибудь построить. Итак, по собственным твоим словам, у тетушки есть для тебя помещение хотя какое-нибудь, а у меня никакого нет. Летом же построить можно что-нибудь так же в Алексеевской, как и в Хрипунове, по до Хрипунова от Москвы 400 верст, а до Алексеевского 80 верст. Несмотря на это, предпочитаешь Хрипуново Алексеевскому для устроения себе убежища.

   Во-вторых: почему, если не в доме Левашова, то уже и ни в каком другом доме в Москве жить тебе но можно, и неужели нет в Москве отдающихся внаймы квартир?

   Так как эти два темных места до меня лично не касаются, то я не имею права просить и не прошу на них объяснения.

   Но вот статья или фраза, которая до меня касается и чтоб понять которую, я ломал себе голову целую неделю (со дня получения твоего письма до сей минуты, когда я это пишу) без всякого успеха: "к тому же имея в руках мои деньги, ты можешь предложить мне какие тебе угодно условия".

   Какие твои деньги имею я в руках?

   Разве считаешь на мне какую недоимку в ежегодном тебе платеже условленных семи тысяч рублей ассигнац.?

   И почему мог бы я предложить тебе какие мне угодно условия, если б и были у меня в руках твои деньги?

   И какого рода условия могу я тебе предложить за позволение жить на моей земле, а в этом позволении заключается все, что ты от меня требуешь?

   Признаюсь тебе, что у меня голова ныне очень слаба становится, и что трудная очень для меня работа стараться отгадывать загадки, а потому очень благодарен буду, если сообщишь объяснение - я буду его ожидать.

   Позволь мне тебе посоветовать: прежде нежели отправишься из Москвы в Хрипуново, - съездить к тетушке. Ей 78 лет, следовательно, очень не долго уже ей остается жить, и, вероятно, ты ее уже не увидишь, если перед отъездом с ней не повидаешься. Если бы здоровье и обстоятельства позволяли, то я давно б у нее побывал. Если бог даст, что она и я будем оба живы в будущем лете, то я не отчаиваюсь к ней съездить. Скажи ей это, сделай одолжение, если с ней увидишься.

   Михайло Чаадаев.

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 74, лл. 20-21.

  

   ¹ Письмо П. Я. Чаадаева от 10 ноября 1840 г. неизвестно.

  

  

   Я сочла бы себя виноватою, если бы, прежде других, не препроводила к Вам изданной мной книги: "Жизнь Пресвятой Девы Богородицы". В разговорах Ваших, когда мне случалось их слышать, я всегда замечала направление религиозное, которое гораздо утешительнее нынешнего модного философического. Религия имеет в себе столько обетов, столько теплоты и пищи для души, которая так часто зябнет и томится среди мудрований века, может быть и блистательных, но мало утешительных. Я уверена, что Вы уважаете пресвятую Деву за высокую теплоту и мирные добродетели, которых Она была совершенным образцом. Прочтите жизнь ее и да хранит Вас Она, всегда готовая молиться за нас, на путях жизни Вашей.

   С отменным почтением и совершеннейшего преданностью имею честь быть, милостивый Государь. Вам покорною ко услугам

  

  

   P. S. Ф. Н.¹ совестится, что не был у Вас: этому причина избыток наших хлопот и недостаток здоровья.

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 9835 (Авт. 2, 5). Датируется на основании упоминаемой книги А. П. Глинки "Жизнь Пресвятой Девы Богородицы" первое издание которой вышло в свет в 1840 г.

  

   ¹ Ф. Н. Глинка - муж А. П. Глинки.

  

  

  

   По правде говоря, добрейший и глубокоуважаемый г-н Чаадаев, нужна была только ваша безграничная доброта, чтобы столь предупредительно принять во внимание мои расспросы про конуру на Басманной: и знайте, что я отношусь к ней почти с симпатией, потому что благодаря ей я получила ваше милое письмецо ¹, которое принесло мне несказанное удовольствие; да-да, один вид строчек, написанных вашей рукой, обрадовал меня, и это свидетельство ваших добрых чувств преисполнило меня живейшей благодарностью, ибо я очень дорожу местом в вашем сердце, закрытом для равнодушных и таком необыкновенном в своих дружеских привязанностях. Мои заслуги, конечно, не дают мне права причислять себя к вашим друзьям; но мне, по крайней мере, дано испытывать восхищение, внушаемое вашими добродетелями и вашим высоким умом. Так редко встречается великий ум в сочетании с добрым и любящим сердцем, полным сострадания к слабостям и несовершенствам ближнего, - именно это качество столь выгодно и отличает вас. Не говорите мне, дорогой г-н Чаадаев, что когда я буду проезжать Москву между 12 и 15 мая, я не застану вас более здесь; это меня очень огорчит; я обещала своей золовке не покидать ее - она так рада, когда я с ней. Эту женщину, вне зависимости от моей к ней привязанности, я всегда буду считать несоразмеримо выше и умом, и душой, и чувствами. Вот еще одно существо, за которое нужно возблагодарить провидение, - какая терпимость, какая правдивость, какое возвышенное сердце - и никакой мелочной низости, скрытности, столь присущей нашему полу. Она и моя племянница Елена объединяют в себе все возможные для женщины совершенства. Любя их, я становлюсь лучше. Моя жизнь проходит так спокойно и настолько заполнена чтением и беседами в семейном кругу, что я думаю об окончании моего пребывания здесь с грустью, которая граничила бы с отчаянием, если бы я уезжала не к моей доброй матери. Я уже долго живу в разлуке с ней. А жизнь в ее возрасте и при ее здоровье не настолько неуязвима, чтобы я не боялась долгих разлук: я еще не уверена, что смогу принять предложение Аннет Голицыной, моей милой подруги детства, остановиться у нее, когда я буду проезжать через Москву, - быть может, она уедет в <нрзб.>, куда торопится навстречу весне. Я счастлива, что вы с ней в хороших отношениях. Эта женщина, способная вас оценить. Письмо это представляет собой, так сказать, географическую карту моего сердца. Я рассказала вам о приятных сторонах нашей жизни, но есть одна печальная и мрачная. Мой бедный брат Николай все слабеет и болеет. Его обожаемая жена помогает ему нести этот тяжелый крест безропотно и достойно. В самые лучшие часы я вспоминаю об этом, сердце мое болезненно сжимается, я обо всем забываю и оплакиваю дорогого брата. Князь Михаил Голицын рассказывает об этом в письме, адресованном матушке. Но он настолько поглощен своим счастьем, подобно благополучным народам, не имеющим истории ², - что все, что он рассказывает о нашем больном, весьма расплывчато и неточно.

   Прощайте, дражайший г-н Чаадаев, или, вернее, до свидания, не так ли?

  

   Публикуется впервые с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032. ед. хр. 30, лл. 1-2 об.

  

   ¹ Письмо Чаадаева неизвестно.

   ² По-видимому, цитата из неизвестного письма Чаадаева к С. И. Мещерской.

  

  

   Я виноват перед Вами, что не был давно у Вас: в прошедшую середу собирался, но Языков отвлек многих от Вашей середы ¹. Завтра надеюсь Вас видеть; но предварительно прошу Вас покорнейше принять от меня билет на мой публичный курс, в знак моего всегдашнего к Вам уважения и преданности. Позвольте мне надеяться, что Вы будете постоянным моим слушателем: я смею думать, что если не всему, то многому в моем курсе Вы будете сочувствовать.

   Вам душевно преданный С. Шевырев

   Ноября 21.

  

   СП I. С. 404. Чаадаев ответил письмом No 122.

  

   ¹ Среда - "приемный день" Чаадаева в 40-х гг. H. M. Языков, по-видимому, отвлек многих от "середы" Чаадаева своими стихами "К ненашим" и др., которые он читал среди знакомых в конце 1844 г. (см. примеч. 2 к No 125).

   ² Речь идет о первом публичном курсе С. П. Шевырева по истории русской словесности, который он читал зимою 1844-1845 гг.

  

  

   Возвращая книгу ¹, за которую, сударь, я еще раз сердечно вас благодарю, хочу сказать, что в ней нет ничего восхитительнее страницы 425, начиная со слова Русь ². <...> ³. Но как грустна эта книга: поневоле задумаешься, чего здесь больше - сатиры или правды ⁴, стоит ли разоблачать этих жалких и смехотворных персонажей, позволительно ли принуждать высший талант к изображению подобных явлений? Невольно думаешь о картинах фламандских мастеров, считающихся шедеврами, несмотря на тривиальность некоторых сюжетов, и вспоминаешь, что идеал придает искусству возвышенность. Осмеливаюсь попросить у вас еще какие-нибудь произведения этого автора, нужно их все прочитать, ибо автор описывает события, происходящие в определенных географических пределах.

   Могу ли я надеяться, сударь, на честь еще не однажды вас увидеть? Это мне тем более приятно, что нас объединяют общие воспоминания. Я не могу принести вам никакой пользы, но я умею правильно оценить все наши качества.

  

   Я бы хотела получить "Тараса Бульбу" {В оригинале по-русски: "Тарась Булба".}.

  

   Перевод выполнен с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 59, лл. 3-3 об. Датируется по времени пребывания супругов Сиркур в Москве.

  

   ¹ Речь идет о "Мертвых душах" Н. В. Гоголя; первое издание книги вышло в свет в 1842 г.

   ² А. С. Сиркур имеет в виду то место из 11-й главы, которое начинается словами: "...Русь! Русь! вижу тебя, из моего чудного прекрасного далека тебя вижу...". Этот отрывок по своему настроению весьма близок мнению Чаадаева о России, высказанному в ФП I. О "высоком лирическом пафосе" этих страниц Гоголя писая и В. Г. Белинский в своей рецензии на первое издание "Мертвых душ" (Белинский В. Г. Статьи и рецензии. М., 1948. Т. II. С. 291-292).

   ³ В первой и второй фразах письма несколько слов написано неразборчиво, перевод первой фразы выполнен приблизительно, вторая - опущена.

   ⁴ Ср. со словами В. Г. Белинского: "Нельзя ошибочнее смотреть на "Мертвые души" и грубее понимать их, как видя в них сатиру" (Белинский В. Г. Указ. соч. С. 291).

  

  

   Зная ваше безграничное доброжелательство ко всем Мещерским, я не сомневаюсь, что вы благосклонно воспримете просьбу, с которой я осмеливаюсь к вам обратиться. Вот о чем идет речь. Мой любимый племянник ¹ - студент и добрый малый, как вы его называете, - изучает "Бориса Годунова" Пушкина {В тексте по-русски.} и нуждается в верных суждениях о поэте, который был одним из ваших близких друзей. Просветите его - разрешите ему придти к вам - назначьте день и час, дорогой и глубокоуважаемый г-н Чаадаев. За эту милость я сохраню к вам сердечную благодарность. Вы и теперь мне дороги по многим причинам. Оказав мне эту услугу, вы докажете, что не чужды самопожертвованию. Благосклонная к вам

  

   Перевод выполнен с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 30, л. 3-4 об.

  

   ¹ Имеется в виду Александр Васильевич Мещерский, впоследствии автор "Воспоминаний" (М., 1901), где рассказывается, в частности, об отношениях Чаадаева с С. С. и С. И. Мещерскими. О личном знакомстве Л. В. Мещерского