Чаадаев Петр Яковлевич - Письма разных лиц к Чаадаеву

. хр. 74, л. 6.

  

   ¹ Письмо П. Я. Чаадаева неизвестно.

  

   Вот, друг мой, мое любимое сочинение ¹. Вы прочтете его, так как оно написано мною - и скажете свое мнение о нем. Покамест обнимаю вас и поздравляю с Новым годом.

   2 января.

  

   Пушкин. Т. XIV. M 556.

  

   ¹ Имеется в виду "Борис Годунов. Сочинение Александра Пушкина. Санкт-Петербург, 1831". Письмо написано на авантитуле этой книги. Чаадаев был в числе слушателей первого чтения "Бориса Годунова"; см. коммент. к No 51.

  

  

   Друг мой, я буду говорить с вами на языке Европы, он мне привычнее нашего, и мы продолжим беседы, начатые в свое время в Царском Селе и так часто с тех пор прерывавшиеся.

   Вам известно, что у нас происходит: в Петербурге народ вообразил, что его отравляют. Газеты изощряются в увещаниях и торжественных заверениях, но, к сожалению, народ неграмотен, и кровавые сцены готовы возобновиться ¹. Мы оцеплены в Царском Селе и в Павловске и не имеем никакого сообщения с Петербургом. Вот почему я не видел ни Блудова, ни Беллизара ². Ваша рукопись все еще у меня ³; вы хотите, чтобы я вам ее вернул? Но что будете вы с ней делать в Некрополе? ⁴ Оставьте ее мне еще на некоторое время. Я только что перечел ее. Мне кажется, что начало слишком связано с предшествовавшими беседами, с мыслями, ранее развитыми, очень ясными и несомненными для вас, но о которых читатель не осведомлен. Вследствие этого мало понятны первые страницы, и я думаю, что вы бы хорошо сделали, заменив их простым вступлением или же сделав из них извлечение. Я хотел было также обратить ваше внимание на отсутствие плана и системы во всем сочинении, однако рассудил, что это - письмо и что норма эта дает право на такую небрежность и непринужденность. Все, что вы говорите о Моисее, Риме, Аристотеле, об идее истинного бога, о древнем искусстве, о протестантизме, - изумительно по силе, истинности или красноречию. Все, что является портретом или картиной, сделано широко, блестяще, величественно. Ваше понимание истории для меня совершенно ново, и я не всегда могу согласиться с вами: например, для меня непостижимы ваша неприязнь к Марку Аврелию и пристрастие к Давиду (псалмами которого, если только они действительно принадлежат ему, я восхищаюсь). Не понимаю, почему яркое и наивное изображение политеизма возмущает вас в Гомере. Помимо его поэтических достоинств, это, по вашему собственному признанию, великий исторический памятник. Разве то, что есть кровавого в Илиаде, не встречается также и в Библии? Вы видите единство христианства в католицизме, то есть в папе. Не заключается ли оно в идее Христа, которую мы находим также и в протестантизме? Первоначально эта идея была монархической, потом она стала республиканской. Я плохо излагаю свои мысли, но вы поймете меня. Пишите мне, друг мой, даже если бы вам пришлось бранить меня. Лучше, говорит Экклезиаст, внимать наставлениям мудрого, чем песням безумца ⁵.

   6 июля.

   Царское Село.

  

   Пушкин Т. XIV. No 626. Это письмо хранилось у Чаадаева и в 1854 или 1855 г. было передано им П. И. Бартеневу. "По словам Чадаева, - сообщает Бартенев, - граф Сей-При, пэр и знаменитый писатель Франции, прочитав это письмо, сказал, что оно по своему слогу сделало бы честь лучшему писателю - знатоку французского языка. <...> Чадаев говорит, что у него было мною писем Пушкина, но что он сжег их с другими своими бумагами в то время, когда вследствие одного душевного переворота решился совершенно переменить свой образ жизни, <...> уничтожить все воспоминания прошедшего" (Летописи Гос. лит. музея. Кн. 1. Пушкин. М., 1936. С. 502).

   Написано в ответ на письмо Чаадаева от 17 июня 1831 г. (No 52).

  

   ¹ Народные волнения в Петербурге были вызваны эпидемией холеры, начавшейся там в середине июня 1831 г.

   ² С помощью Д. Н. Блудова А. С. Пушкин рассчитывал получить разрешение на публикацию сочинения Чаадаева и предложить его петербургскому книготорговцу и издателю Ф. М. Беллизару; однако намерение это осуществлено не было.

   ³ О "рукописи", находившейся у Пушкина, см. примеч. 1 к No 52.

   ⁴ Так Чаадаев называет Москву в конце первого и седьмого писем; Некрополис - город мертвых.

   ⁵ Неточная цитата из книги Екклесиаста: "Лучше слушать обличения от мудрого, нежели слушать песни глупых" (7, 5).

  

  

   Получив письмо Ваше от 15 минувшего июля и усматривая из оного, что Вы, в приложенном при сем письме Вашем на Высочайшее имя ¹, упоминаете о несовершенстве образования нашего, я, имея в виду пользу Вашу, не решился всеподданнейшего письма Вашего представить Государю Императору, ибо Его Величество, конечно бы, изволил удивиться, найдя диссертацию о недостатках нашего образования там, где, вероятно, ожидал одного лишь изъявления благодарности и скромной готовности самому образоваться в делах, Вам вовсе незнакомых. Одна лишь служба, и служба долговременная, дает нам право и возможность судить о делах государственных, и потому я боялся, чтобы Его Величество, прочитав Ваше письмо, не получил о Вас мнение, что Вы, по примеру легкомысленных французов, принимаете на себя судить о предметах Вам неизвестных. В сем уважении я счел лучшим препроводить к Вам обратно всеподданнейшее Ваше письмо, которое при сем прилагаю, имея честь быть с совершенным почтением и преданностью Ваш покорнейший слуга

  

   Лемке. С. 380. Написано в ответ на письмо Чаадаева от 15 июля 1833 г. (No 63); Чаадаев, в свою очередь, ответил А. X. Бенкендорфу письмом от 16 августа 1833 г. (No 64).

  

   ¹ Имеется в виду письмо Чаадаева к Николаю I (No 62).

  

   В то самое время, когда мы оканчиваем уже давно начатую нами в тиши работу, результатом которой является новый интеллектуальный мир, до сих пор недоступный философии, нам отрадно узнать, что другие лица находятся на одном пути с нами, что они понимают нас заранее, и что не скудный и жалкий дух индивида, а общий дух времени вдохновил нас и пожелал выявиться в нас и через нас.

   Я только что усмотрел из письма моего друга, господина Тургенева, дружбу которого я причисляю к величайшим из тех преимуществ, которыми я обязан моим усилиям, что вы, милостивый государь, желали бы от меня немецкого письма. Но так как я уже выразил выше мою радость по поводу вашей солидарности со мною, то, чтобы дать вам некоторое понятие о моей теперешней точке зрения, я замечу только, что я, собственно, не покинул прежнего пути, но только продолжил его, равным образом не отказался и от прежних средств, но лишь пытался применить их в более высокой мере, вообще говоря, не отбросил приобретенного прежде, но стремился повысить и превзойти его.

   Философия откровения, о которой писал вам наш почтеннейший друг, не есть наименование всей моей философии, но лишь последняя часть ее.

   Сама система отличается от всех предыдущих только тем, что содержит философию, которая действительно может проникнуть в эту область, не насилуя философии и христианства.

   Вот каким делом будет этот труд.

   Я держался, таким образом, возможно ближе к прежнему пути и изыскивал простейшие средства; и, стремясь преодолеть господствовавший до сих пор рационализм (не богословия, а самой философии), в той же мере остерегался, с другой стороны, впасть в сентиментальность, мечтательность или род мистики, отвергаемый разумом.

   Кроме того, я остерегался оглашать результаты или положения, которые как бы непосредственно хватают за сердце человека и поэтому скоро и легко привлекают его внимание и участие; я отвергал материальное воздействие, пока не достиг уверенности в совершенном формальном обосновании, ибо я забочусь не о субъективном, индивидуальном и мгновенном, но о всеобщем и пребывающем убеждении, о прибытке навек, который изменившееся всеобщее настроение не исторгнет у мира с той же легкостью, с какой теперешнее настроение делает его желательным миру.

   Будьте здоровы, милостивый государь, не оставляйте меня и впредь вашим участием, как и я прошу вас верить в неизменность моего расположения к вам.

  

   Мюнхен. 21 сент. 1833.

  

   СП II. С. 312-313. Первый абзац подлинника написан по-французски, остальное - по-немецки. Написано в ответ на письмо Чаадаева No 59.

   Письмо было послано Шеллингом А. И. Тургеневу в Женеву, о чем последний писал 16/28 сентября 1833 г. П. А. Вяземскому: "Вчера получил письма от Шеллинга, а накануне о ном; переписываю их особо для Московского) философа и посылаю оригинальное к нему. Прочти все три Жук<овскому> и два M-lle Sylverste, которая теперь уже должна быть в П<етер>бурге. <...>

   Так как Ч<аадаев> знает и жену Шеллинга, о которой много говорит M-lle Sylverste, то переписываю для него почти все ее письмо ко мне. Надеюсь, что заслужу трудами ответ его <...>" (AT. Вып. 6. Пг., 1921. С. 374). Далее в письме Тургенева следуют тексты писем M-lle Sylverste (2 сентября 1833 г.) и Шеллинга (21 сентября 1833 г.) к Тургеневу. Ответ Чаадаева А. И. Тургенев, тем не менее, не "заслужил".

   Чаадаев, по-видимому, давал читать копии с этого письма; так, О. И. Сенковский в "Библиотеке для чтения" (1834. Т. 3. VII. С. 114-115) привел в переводе несколько выдержек из этого письма Шеллинга, высмеивая самомнение последнего (подробнее см.: Бобров Е. Философия в России. Казань, 1901. Вып. IV. С. 7-9).

  

  

   Вот, дорогой Чаадаев, книга, которую Тургенев только что прислал мне для вас ¹. Что касается выписок из его писем, касающихся вас ², то запаситесь немного терпением. Письма находятся сейчас у его племянника Татаринова, которому я поручил этот нелегкий, как вам хорошо известно, труд. Вам знакомы почерк нашего друга и аляповатость его писем. Разбирать его каракули - сущее наказание, так же как и улавливать заключающийся в них смысл: так часто он перебрасывается с одного предмета на другой, запутываясь при этом в цитатах. Но как бы то ни было, трудности эти будут преодолены, и вы получите выписки, которые просили.

   Мне было очень приятно получить от вас несколько строк, и я поспешил исполнить ваше приказание, поговорив с кем следует насчет г. Лахтина. Но с некоторых пор я потерял его из виду и не знаю, удалось ли ему устроиться на службу, как он намеревался. Если попытки его не увенчались успехом, и он все еще здесь, напишите ему, чтобы зашел ко мне. Посмотрим, что можно будет сделать. А вы, - когда вы к нам приедете? Не знаю, что вам рассказать о себе. По утрам тяну свою лямку в департаменте, середину дня, т. е. послеобеденное время, обычно провожу с семьей, а вечерами, продолжающими-, ся далеко за полночь, бываю, как на барщине, в салонах, - и после этого едва остается время, чтобы полистать новинки литературы и уследить за журналами. У меня совсем нет ни времени, ни свободы духа, необходимой, чтобы поразмышлять на свежую голову и со спокойной душой, - вот, дорогой Чаадаев, такова моя жизнь, если ее можно так назвать:

  

   Таков, Фелица, я развратен,

   Но на меня весь свет похож ³.

  

   Надеюсь приехать к вам летом, чтобы немного расслабиться, освежиться и собраться с новыми силами среди вас. А пока вспоминаю с нежностью наших общих друзей. Прошу вас, передайте г-же Бравуре, что я на днях напишу ей. Моя жена и г-жа Карамзина благодарят вас за то, что помните о них, и до отказа нагружают меня всякими поручениями для вас. Прощайте. Всецело преданный вам Вяземский.

  

   В переводе публикуется впервые; французский текст опубликован: СН. СПб., 1897. Кн. 1. С. 210-211. Написано в ответ на письмо Чаадаева от 30 октября 1833 (No 66).

  

   ¹ Книга, о которой идет речь, вероятнее всего "Essay sur l'Histoire litteraire du moyen age, par Charpentier", которую А. И. Тургенев, как он писал в письме П. А. Вяземскому 1 сентября 1833 г., "желал бы отправить к Московскому философу" (AT. вып. 6. С. 310).

   ² См. No 66 и примеч. 2 к нему.

   ³ Цитата из стихотворения Г. Р. Державина "Фелица" (1782).

  

  

   Любезный брат Петр Яковлевич.

   Посылаю при сем письмо к тебе из Алексеевского ¹. Получено вчера чрез почту.

   Еще посылаю три книги: Процесс Сен-симонистов, Горе от ума и сказки Политико-Экономические, за которые чувствительно обязан. - А о Госуд. Кредите Орлова оставил на время у себя. Если нужна тебе эта книга, то уведомь чрез подателя, - я пришлю.

   Старый мой вексель от Михаилы Александровича Салтыкова 3-го числа сего месяца, т. е. в прошедшую субботу, получил

  

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 74, л. 13.

  

   ¹ Т. е. от Л. М. Щербатовой.

  

  

   Любезный брат.

   Сегодня 12 ноября 1835 г. отправился из Хрипунова в Москву крестьянин Силантий Иванов Турусов, которому поручено доставить тебе тысячу семьсот рублей ассигнациями. Покорнейшая моя к тебе просьба отдать эти деньги Надежде Николаевне ¹ (я их у нее занял), изъявить ей мою признательность и сказать, что не умею выразить, как мне стыдно, что просрочил уплатить почти целый год - обещал заплатить к 1-му генваря 1835 года, но никакой не было возможности, - что от этого стыда не писал к ней, как ни хотелось иметь известий об самой Надежде Николаевне, об Иване Дмитриевиче², об Настасье Васильевне, об Вечеславе и Евгении.

   Полагаю, что ты часто видаешься с Надеждою Николаевною, почему и беру смелость тебя беспокоить этим поручением и надеясь на твою снисходительность.

   Если (как мне человек мой сказал) Надежда Николаевна этими 1700 предположила ссудить тебя, то уведомь ее, что ты от меня деньги получил и уж сам состоишь ей должен.

   За 5 книг, которые ты мне прислал, чувствительно обязан. Читаю их с большим удовольствием, - через несколько дней дочитав, перешлю к тебе обратно с моею благодарностию.

  

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103. п. 1032, ед. хр. 74, л. 16.

  

   ¹ Шереметева.

   ² Якушкин; далее речь идет о его жене Анастасии Васильевне и их детях - Вячеславе и Евгении.

  

  

   Искусный врач, сняв катаракту, надевает повязку на глаза больного; если же он не сделает этого, больной ослепнет навеки. В нравственном мире - то же, что в физическом; человеческое сознание также требует постепенности. Если Провидение вручило вам свет слишком яркий, слишком ослепительный для наших потемок, не лучше ли вводить его понемногу, нежели ослеплять людей как бы Фаворским сиянием и заставлять их падать лицом на землю? Я вижу ваше назначение в ином; мне кажется, что вы призваны протягивать руку тем, кто жаждет подняться, и приучать их к истине, не вызывая в них того бурного потрясения, которое не всякий может вынести. Я твердо убеждена, что именно таково ваше призвание на земле; иначе зачем ваша наружность производила бы такое необыкновенное впечатление даже на детей? Зачем были бы даны вам такая сила внушения, такое красноречие, такая страстная убежденность, такой возвышенный и глубокий ум? Зачем так пылала бы в нас любовь к человечеству? Зачем ваша жизнь была бы полна стольких треволнений? Зачем столько тайных страданий, столько разочарований?.. И можно ли думать, что все это случилось без предустановленной цели, которой вам суждено достигнуть, никогда не падая духом и не теряя терпения, ибо с вашей стороны это значило бы усомниться в Провидении? Между тем, уныние и нетерпение - две слабости, которым вы часто поддаетесь, тогда как вам стоит только вспомнить эти слова Евангелия, как бы нарочно обращенные к вам: будьте мудры, как змий, и чисты, как голубь. До свидания. Что ждет вас сегодня в клубе? Очень возможно, что вы встретите там людей, которые поднимут целое облако пыли, чтобы защититься от слишком яркого света. Что вам до этого? Пыль неприятна, но она не преграждает пути.

  

   Любовь в письмах выдающихся людей XVIII и XIX в. С. 473-474. Датируется приблизительно, так как Чаадаев познакомился с Е. Г. Левашевой в 1833 г., и судя по содержанию письма, оно написано до "катастрофы" 1836 г., наиболее вероятной датой его является 1834 или 1835 г.

  

  

  

   Я все эти дни была занята перепиской вашего письма: мне казалось, что при выполнении этой работы мысли в более ясном виде проникали в мой ум и глубже в нем запечатлевались. Высказать по этому поводу свое суждение было бы с моей стороны смешной самонадеянностью, поэтому воздерживаюсь от всяких высказываний, но мне невозможно воздержаться от выражения в немногих словах того впечатления, какое произвела на меня страничка, направленная главным образом в область чувства: прекрасная и по мысли и по форме изложения, она заставила меня проливать слезы; их вызвали восхищение и убежденность в высокой истине, скорее прочувствованная, чем понятая... Я не осмеливаюсь продолжать, ваше время слишком дорого, а я чувствую, что я поддалась бы соблазну говорить слишком много. Приходите повидать нас еще раз до нашего отъезда и скажите, могу ли я надеяться получить это второе письмо, которое должно быть давным-давно написано ¹.

  

   Публикуется по рукописи перевода, хранящейся в ИРЛИ, ф. 334, ед. хр. 152. Оригинал был отобран у Чаадаева при обыске в 1836 г., но впоследствии был ему возвращен и ныне хранится среди бумаг в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 41.

  

   ¹ См. примеч. 1 к No 88.

  

  

   Прежде всего я должна извиниться перед вами, сударь, в том, что хочу, так сказать, заставить вас заниматься моей особой. Правда, писать вам это письмо заставляет меня эгоистическое чувство, но проявите ко мне снисходительность - это верный признак превосходства. Я так много страдала и моя жизнь продолжает быть такой беспокойной, что я ищу сколько-нибудь покоя и отдыха там, где надеюсь их найти. Я так хорошо помню время, когда несколько строк от вас, несколько слов, таких, какие вы умеете сказать, привносили мир и покорность в сердце, уже тогда отказавшееся от всякой надежды обрести когда-либо счастье на этой земле!

   Я не могла говорить с вами вчера, я испытывала одно только чрезвычайное смущение в вашем присутствии, у меня было желание без слов раскрыть вам мои чувства и то, как я страдаю в настоящем моем положении. Простите, ради бога, мою неуместную откровенность - мне показалось, что вы предубеждены против меня; и эта мысль, может быть ложная, сковала меня, а присутствие посторонних лиц помешало мне говорить с вами так, как я уже давно к этому стремилась, я решила поэтому написать вам; прочтите это письмо и поверьте мне, если вы не думаете, что я опустившаяся и презренная женщина, как, может быть, это старался внушить вам Панов, но после чтения сожгите это письмо, то, что в нем сказано, было известно только моей матери, жизнь которой, быть может, была сокращена этим ужасным признанием. Мои братья и сестра не знают ничего, по причинам, вам, конечно, понятным. Если вы удивляетесь, сударь, почему я сообщаю вам эти ужасные детали, то я вам чистосердечно признаюсь, что нет человека, к которому я бы испытывала большее уважение; у меня была самонадеянная мысль, слишком, может быть, преувеличивая свою силу, я не хотела считаться с суждением общества, но представить себе, что вспоминая случайно обо мне и вы будете считать меня недостойной какого-либо участия, - право, слишком для меня невыносимо! Раньше, когда вы меня знали, у меня были еще кое-какие средства, жалкий человек, с которым меня связала судьба, еще выказывал мне тогда знаки внимания и привязанность, и хотя я и не считала его нравственно подобным себе, я все же питала к нему уважение и благодарность за его отношение. Мало-помалу, вследствие его безумного хозяйничания, дела совершенно расстроились, долги поглотили почти все мое состояние, братья и маменька упрекали меня за уступчивость и слабость; но как отказать ему в подписи, когда он то грозит самоубийством, то сообщает, что его посадят в тюрьму! Прибавьте к этому сцены раскаяния и отчаяния, разыгранные достаточно искусно, чтобы обмануть меня; и вот я продала свою землю в Московской губернии и последовала за ним в Нижегородскую. Там я сделала грустное открытие, что связала свою судьбу с негодяем. Его меры выколачивания денег из моих несчастных крестьян, эта смесь лицемерия, жестокости и низости, которые он даже не считал нужным скрывать от меня, выставляя напоказ высокие принципы и содержа в моем доме любовницу, которую я сама подобрала из нищеты и с которой я обходилась первое время как с сестрой, - все эти бесчестные поступки, происходившие на моих глазах, до того возмутили меня, что я не захотела скрывать моего презрения и объявила ему, что мы не можем более жить вместе и что если он будет препятствовать этому, я сообщу о его поведении моим братьям. Этого он боялся больше всего на свете. И что же он сделал, как вы думаете? Каждый день я с удивлением замечала странные признаки болезни. Я не могла ступить шага, не обливаясь потом, руки мои дрожали так, что скоро я не смогла больше писать, я совершенно перестала спать; каждый раз, когда мне случалось задремать на несколько мгновений, меня внезапно будил какой-нибудь неожиданный шум, происходивший от тарелок, падавших на пол, или от хлопнувшей двери, даже среди ночи. Тогда Панов объявил мне, что я так плоха, что моя жизнь, по-видимому, в опасности, и попросил меня подписать письмо, в котором, после самых трогательных похвал его добродетелей я умоляла моих братьев передать ему после моей смерти имение, где мы жили. Я отказалась, я попробовала написать брату Александру, по все мои письма были перехвачены. Презренный слуга и его жена, сообщница его преступлений, скрылись, как только я поправилась, и до сих пор неизвестно, где они. Видя, что я не уступаю его просьбам и угрозам, он запер меня в комнату, у которой заколотили окна и дверь, и давал мне пищу, которой не стали бы есть даже собаки, в маленькое отверстие, проделанное в стене. Часто я сидела целыми днями на полу без еды и питья, погруженная в полную тьму, всю мебель вынесли, при холоде в 10-12 градусов. Эту комнату никогда не топили. Поверите ли, сударь, он приходил смотреть на меня в это отверстие и глядел с насмешливой улыбкой; каждый раз он говорил мне такие вещи, которые могли меня все более потрясти: то он сообщал мне о смерти маменьки, то об отъезде моего брата за границу. Я верила этим ужасным известиям и испускала крики ужаса и отчаяния, которым он и его любовница подражали, насмехаясь надо мной!

   Скажите, считаете ли вы меня способной выдумать все это! Наконец, я почувствовала, что схожу с ума; холод, голод, отчаяние, болезнь - у меня не было больше сил бороться со столькими несчастиями. Моей навязчивой мыслью сделалось желание умереть; когда приходили любоваться моим несчастьем, я умоляла на коленях о смерти, мне только ее и хотелось, я повторяла только: "Дайте мне умереть". Тогда, надеясь, что я действительно сошла с ума, он сказал своей любовнице: "Слава Богу", да, он сказал: "Слава Богу!" {В оригинале по-русски.}. "Теперь нам нечего бояться, поправится она или нет, - она теперь сумасшедшая и никто ей не поверит, ее нужно свезти в Москву и поместить в сумасшедший дом ¹. Я буду управлять ее состоянием и все будет конечно!" Несчастная женщина, вспомнив, быть может, мою дружбу к ней и заботы, которыми я ее окружала, почувствовала без сомнения угрызения совести и принесла мне потихоньку небольшой пузырек, запечатанный желтым воском и содержащий царскую водку ². Я не имела мужества проглотить этот страшный яд, но я долго сохраняла его спрятанным в своем платье!..

   Я изнемогаю от описания всех этих ужасов! Как я страдала и каким чудом бог вернул мне жизнь и рассудок! Доктор, которому меня поручили, человек образованный и почтенный, сказал мне, что не отвечает за меня, если я буду продолжать жить с моим палачом. Вот, сударь, настоящие причины моего отъезда за границу и разъезда с мужем. До тех пор, пока он не будет искать сближения со мной, он может быть уверен в моем молчании; но если бы мне угрожало ужасное несчастье снова подпасть под его власть, я разоблачу его поведение, в сообщники его могут быть обнаружены! Пожалейте меня и простите, что я огорчила вас своим письмом. - Если я умру, вы, по крайней мере, будете знать, как я страдала.

   Вчера я написала второпях эти два листа, а сегодня утром мне расхотелось их вам посылать, - мне казалось, что я мщу... а я не хочу иметь ничего общего с этим человеком, забыть его, совершенно, совсем, если это возможно - вот все, чего я желаю... Вы сказали мне вчера, что он бывает у вас!.. Он знает мое отношение к вам, может быть, он думает, что вы уже осведомлены о подробностях... Но достаточно об этих грустных вещах, я снова прошу вас, сударь, уничтожить это письмо и пусть его содержание останется для всех тайной. Я не желаю ничьего участия. В конце концов, не все ли равно, осуждают или одобряют меня, я настолько одинока, что мнение обо мне не может повредить никому. Еще два слова о моем теперешнем положении: вы видите, что г-на Глинку охватил энтузиазм при виде "Бутошника" {В оригинале по-русски: "Бутошникъ".}. Почему не сознаться, что "Царевич" {В оригинале по-русски: "Царевичъ".} внушил мне большой интерес и возбудил участие своими несчастьями, ему нужны были деньги и не думая, сможет ли он когда-нибудь их вернуть, я отдала ему те, которые у меня были. Детский страх скомпрометировать свою репутацию мне даже не пришел в голову. Нужно быть глупцом, чтобы воображать, что в мои годы, после стольких страданий я сделала это из любви... Мне было бы стыдно оправдываться в подобной глупости.

   Если мне удастся еще раз увидеть вас, я скажу вам откровенно, что при желании вы можете помочь мне выйти из непонятного и неопределенного положения. Я не жду никакого ответа на мое письмо, но надеюсь на днях вас увидеть.

  

   Публикуется по тексту перевода Д. И. Шаховского, сверенного Л. З. Каменской с оригиналом, хранящимся в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 41. В пер. А. А. Штейнберг опубликовано в ВрПК-4. Л., 1968.

   Письмо не датировано и не поддается точной датировке. По предположению А. А. Штейнберг его следует датировать последними месяцами 1836 г., так как в нем Панова рассказывает "о событиях, предшествовавших ее освидетельствованию Московским губернским правлением" (ВрПК-4. С. 50), что имело место 17 декабря 1836 г.

   По мнению С. Кайдаш, письмо написано "уже после пребывания Пановой в лечебнице Саблера и разрыва ее с мужем" (Наука и жизнь. 1979. No 7. С. 64). т. е. в 1837 г.

   Дальнейшая судьба Е. Д. Пановой сложилась трагично. В 1843 г. о ней упоминает в своем дневнике ее брат А. Д. Улыбышев: "Теперь живет у него (у брата Владимира. - В. С.) с каким-то побродягой старшая сестра моя Катерина Панова, оставившая мужа и совершенно потерянная" (Звезда. 1935. No 3. С. 189). См. также коммент. к No 88.

  

   ¹ Свою угрозу он выполнил; см. коммент. к No 88.

   ² Смесь соляной и азотной кислот, растворяющая все металлы, в том числе и золото; сильнодействующий яд.

  

  

  

   Благодарю за брошюру, которую вы мне прислали ¹. Я с удовольствием перечел ее, хотя очень удивился, что она переведена и напечатана. Я доволен переводом: в нем сохранена энергия и непринужденность подлинника. Что касается мыслей, то вы знаете, что я далеко не во всем согласен с вами. Нет сомнения, что схизма отъединила нас от остальной Европы и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые ее потрясали, но у нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена ². Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех. Вы говорите, что источник, откуда мы черпали христианство, был нечист, что Византия была достойна презрения и презираема и т. п. Ах, мои друг, разве сам Иисус Христос не родился евреем и разве Иерусалим не был притчею во языцех? Евангелие от этого разве менее изумительно? У греков мы взяли евангелие и предание, но не дух ребяческой мелочности и словопрений. Нравы Византии никогда не были нравами Киева. Наше духовенство, до Феофана, было достойно уважения, оно никогда не пятнало себя низостями папизма и, конечно, никогда не вызвало бы реформации в тот момент, когда человечество больше всего нуждалось в единстве. Согласен, что нынешнее наше духовенство отстало. Хотите знать причину? Оно носит бороду, вот и все. Оно не принадлежит к хорошему обществу. Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы - разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие - печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана ³, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре ⁴, - как, неужели все это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите бы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора - меня раздражают, как человек с предрассудками - я оскорблен, - но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал.

   Вышло предлинное письмо. Поспорив с вами, я должен вам сказать, что многое в вашем послании глубоко верно. Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь - грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству - поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко. Но боюсь, как бы ваши исторические воззрения вам не повредили... Наконец, мне досадно, что я не был подле вас, когда вы передавали вашу рукопись журналистам ⁵. Я нигде не бываю и не могу вам сказать, производит ли статья впечатление. Надеюсь, что ее не будут раздувать. Читали ли вы 3-й No "Современника"? Статья "Вольтер" и Джон Теннер - мои, Козловский стал бы моим провидением, если бы захотел навсегда сделаться литератором. Прощайте, мой друг. Если увидите Орлова <?> и Раевского <?> ⁶, передайте им поклон. Что говорят они о вашем письме, они, столь посредственные христиане?

  

   Пушкин. Т. XVI. No 1267.

   Письмо не было послано адресату; на последней его странице А. С. Пушкин написал: "Ворон ворону глаза не выклюнет - Шотландская пословица, приведенная В[альтером] Ск[оттом] в Woodstock". По сообщению П. И. Бартенева письмо "найдено в бумагах В. А. Жуковского... возникает сомнение, было ли оно послано по назначению. Разве сам Чаадаев отдал его впоследствии Жуковскому?" (РА. 1884. No 4. С. 453). Последнее предположение П. И. Бартенева неверно; Чаадаев еще в 1839 г. обращался к В. А. Жуковскому дать ему для чтения письмо Пушкина (см. No 97), но пи тогда, ни, по-видимому, позже Жуковский так и не исполнил его желания. Это, конечно, не означает, что содержание этого последнего адресованного ему письма поэта осталось совершенно неизвестно Чаадаеву: и А. И. Тургенев и тот же Жуковский могли устно пересказать ему основные его идеи. Тем не менее сам Чаадаев, вероятнее всего, так и не читал это письмо.

  

   ¹ Имеется в виду отдельный оттиск ФП I, напечатанного в журнале "Телескоп", переданный Пушкину через И. С. Гагарина (см. Показания Чаадаева 1836 г. в т. 1 наст. изд.). Наиболее вероятной датой первого чтения Пушкиным ФП I следует считать 1830 г. "Как Вам кажется "Письмо" Чаадаева?" - спрашивал он в письме к Погодину в июне этого года (Пушкин. Т. XIV. No 500). По воспоминаниям Д. Н. Свербеева это письмо, распространяемое в то время Чаадаевым среди "людей ему коротких", "еще в рукописи и на французском языке произвело величайший эффект" (Свербеев. Т. 2. С. 334). В 1831 г. Пушкин увез в Петербург "рукопись" Чаадаева, в состав которой входили ФП I, VI и VII (см. примеч. 1 к No 52). Однако в 1830 и в 1831 гг. реакция читателей ФП I разительно отличалась от реакции 1836 г. В 1830 г. Чаадаев отразил в своем письме действительное сознание русского общества, жившего еще воспоминаниями казни декабристов и довольно скептически (если не враждебно) относившихся к тогдашней российской действительности. Например, в письмах А. С. Пушкина тех лет довольно часто встречаются нигилистические высказывания в адрес России: "Святая Русь мне становится невтерпеж. Ubi bene ibi patria {Где хорошо, там и отечество (лат.).}" (Пушкин. Т. XIII. No 76); "Какова Русь, да она в самом деле в Европе - а я думал, что это ошибка географов" (там же. No 81); "Давно девиз всякого русского есть чем хуже, тем лучше" (там же. No 89). Но наиболее резкие слова произнесены - и совсем не случайно - в мае 1826 г.: "Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног - но мне досадно, если иностранец (Пушкин имеет в виду Ж. де Сталь. - В. С.) разделяет со мною это чувство. Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? если царь даст мне слободу, то я месяца не останусь" (там же. No 266).

   А П. А. Вяземский в письме к А. И. Тургеневу выразился так: "Неужели можно честному русскому быть русским в России? Разумеется, нельзя; так о чем же жалеть? Русский патриотизм может заключаться в одной ненависти к России - такой, как она нам представляется. Этот патриотизм весьма переносчив. Другой любви к отечеству у нас не понимаю... Любовь к России, заключающаяся в желании жить в России, есть химера, недостойная возвышенного человека. Россию можно любить как б..., которую любишь со всеми ее недостатками, проказами, но нельзя любить как жену, потому что в любви к жене должна быть примесь уважения, а настоящую Россию уважать нельзя" (Вяземский П. А. Старая записная книжка. Л., 1929. С. 337).

   В 1836 г. подобные настроения у людей были изжиты; одни смирились с николаевским режимом, другие были им сломлены. Носителями общественного духа, выраженного Чаадаевым в ФП I, оставалась одна молодежь, которой, как по эстафете, досталось от старшего поколения неприятие существующего в России режима. К их числу отчасти принадлежал А. И. Герцен и всецело - В. С. Печорин, который в мае 1836 г. навсегда покинул "шпионствующую Россию", выехав на Запад из "ненавистной" ему Москвы (см.: Печерин В. С. Замогильные записки. Б/м., 1932. С. 37, 134).

   Всеми этими обстоятельствами, по-видимому, и объясняется тот факт, что в полемику с Чаадаевым Пушкин вступил в 1836 г., а не в 1830 г., хотя судя по словам его письма ("вы знаете, что я далеко не во всем согласен с вами"), какие-то споры между ними происходили и раньше. Следует также отметить, что большинство исследователей, занимающихся темой "Пушкин и Чаадаев", неправомерно преувеличивают разногласия между поэтом и мыслителем. Не имея возможности вступить здесь в полемику по этому поводу, отметим, однако, что оба они, и Пушкин и Чаадаев, по-своему были правы. Эпиграфом к истории их взаимоотношений можно было бы избрать слова Нова лиса: "Разобщение поэта и мыслителя - только видимость, и оно в ущерб обоим. Это знак болезни и болезненных обстоятельств".

   ² Эту же мысль, но в контексте очень близком идеям Чаадаева Пушкин высказывал в 1834 г. в статье "О ничтожестве литературы русской" (опубликована посмертно): "Долго Россия оставалась чуждою Европе. Приняв свет христианства от Византии, она не участвовала ни в политических переворотах, ни в умственной деятельности римско-кафолического мира. Великая эпоха возрождения не имела на нее никакого влияния; рыцарство не одушевило предков наших чистыми восторгами, и благодетельное потрясение, произведенное крестовыми походами, не отозвалось в краях оцепеневшего севера <...> России определено было высокое предназначение <...> Ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились на степи своего востока. Образующееся просвещенно было спасено растерзанной и издыхающей Россией <...>" (Пушкин. Т. XI. С. 268-272).

   ³ Иван III Васильевич и Иван IV Грозный.

   ⁴ Пушкин имеет в виду "смутное время", начавшееся убийством царевича Дмитрия в Угличе в 1591 г. и закончившееся коронованием Михаила Романова в Ипатьевском монастыре в 1613 т.

   ⁵ Вполне закономерен вопрос: что посоветовал бы Пушкин Чаадаеву, если бы в тот момент, когда последний "передавал свою рукопись журналистам", поэт оказался бы "подле" него? В исследовательской и критической литературе высказывалось предположение, что Пушкин скорее всего отговорил бы Чаадаева от публикации ФП I. Это предположение, однако, снижает гражданский и нравственный образ поэта. Наиболее вероятными представляются три предположения: 1) Пушкин, хорошо осведомленный в литературной жизни страны, знал, что еще в 1832 г. А. X. Бенкендорф, усмотревший "расположение издателей (журналов "Телескоп" и "Телеграф". - В. С.) к идеям самого вредного либерализма", призывал тогдашнего министра просвещения кн. Ливена обратить на эти журналы особое внимание (см.: PC. 1903. Кн. II. С. 312-313). Зная это, Пушкин, скорее всего, посоветовал бы Чаадаеву опубликовать ФП I в другом издании; 2) зная "взрывную силу" идей Чаадаева, изложенных в ФП, Пушкин вполне мог посоветовать Чаадаеву публиковать их не по одному, а все сразу. Раздельная публикация писем была, конечно, тактической ошибкой Чаадаева, и Пушкин, к тому времени уже вполне искушенный в литературной политике, разумеется, не мог этого не увидеть; 3) наконец, Пушкин мог посоветовать Чаадаеву издать письма в другой последовательности и смягчить (или убрать) наиболее резкие в них места с точки зрения цензуры (известно, что Чаадаев не был глух к такого рода советам; см. примеч. к ФП). В "Записках А. О. Смирновой" рассказывается о беседе Пушкина с С. А. Соболевским по поводу ФП I, в ходе которой "Пушкин сожалел, что Чаадаев напечатал их (имеются в виду "статьи" Чаадаева, как называет ФП I А. О. Смирнова. - В. С.) по-русски и не посоветовавшись с ним" (СПб.. 1897. Ч. 2. С. 16).

   ⁶ Имена Орлова и Раевского тщательно вычеркнуты и восстановлены предположительно.

  

   Петр Великий [уничтожил] укротил дворянство [указом], опубликовав Табель о рангах, духовенство - [положив свою шпагу] отменив патриаршество [(No Наполеон говорил Александру: вы сами у себя пои, это совсем не так глупо)]. Но одно дело произвести революцию, другое дело это [ее сохранить] закрепить ее результаты. [До Екатерины II продолжали у нас революцию Петра, вместо того, чтобы ее упрочить. Екатерина II еще боялась аристократии; [и не поставила границ тем] Александр сам был [революционером якобинцем]; Вот уже 140 лет как Табель о рангах сметает дворянство; и нынешний император первый воздвиг плотину (очень слабую еще) против наводнения демократией, худшей, чем в Америке (читали ли вы Токвиля? [он напугал меня] я еще весь разгорячен его книгой и совсем напуган ею).

   Что касается духовенства, оно вне общества [потому что борода-то - вот и все] оно еще бородато. [Его нигде не видно, пи в наших гостиных, ни в литературе, ни в] Оно не принадлежит к хорошему обществу. Оно [не выше народа] не хочет быть народом. Наши государи сочли удобным оставить его там, где они его нашли. Точно у евнухов - у него одна только страсть - к власти. Потому его боятся. И [я знаю] кого-то [кто] несмотря на всю свою твердость, согнулся перед ним в одном важном вопро