Чаадаев Петр Яковлевич - Письма разных лиц к Чаадаеву

родаже коня, а охотники псовые прилгать при рассказах о <1 cл. нрзбр.> да разве мы не садимся играть в преферанс с А. Н. Бахметевым, с Талызиным, которые играют гораздо поплоше всякого, - и выигрываем. Повторяю: учите их, учите как должно, и они поймут оттенки добродетелей и пороков, а материала нравственного в них много. Ого! и второго листа вторая страница - я заговорился о крестьянах, это слабость моя! Я, и зимой, и летом люблю изучать русского мужика - Вы это знаете, а летом только их и вижу, о них и думаю. Показал бы я Вам грамотные избы мои, которые теперь уже закрыты по причине летних работ, а раз в неделю все-таки собираются ученики и ученицы повторять зады. Взглянули бы Вы, как весомо, как понятливо смотрят они; Вы увидели бы, как заметна в них восженная искра разумения. Я надеюсь, что второе поколение не будет опахивать деревню, а молебны служить будет; не знаю, будет ли молиться лучше нынешнего, но наверно будет молиться сознательнее.

   На волнующуюся Европу смотрим мы сквозь франкфуртские газеты. Журнал этот обвиняют в бесцветности - для меня это не порок, а достоинство: не хочу я смотреть ни сквозь синее стекло, от которого и летом природа кажется глубокой зимой; не хочу глядеть ни сквозь красное, в которое сумрачное небо горит, как в лучах солнца. Парижская эпидемия потяжелее нашей холеры! Не скоро отмолятся они от нее! да они, кажется, и молитву-то употребляют, как опахивание: "им сказал кто-то, пришедший из Москвы, что это помогает!".

   Полно, полно! надобно знать честь! Я сделал более, нежели обещал: не только надоел Вам, да, вероятно, отнял возможность дочитать до конца. Все-таки напишите несколько слов, скажите, что Вы делаете.

   Прошу Вас верить искреннему и сердечному уважению и преданности Вашего покорного слуги ки. Влад. Львова.

   Июля 12-го дня 1848.

   С. Спасское.

   Адрес мой: Е. С. Кн. Влад. Влад. Львову, на станцию Солнечную Гору - письма по почте пересылаются.

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 28. В письме речь идет об эпидемии холеры, охватившей Россию с весны 1848 г.; см. также письмо No 150 и примеч. 3 к нему.

  

  

   1848 г. Июля 18 д.

  

   Любезный брат Петр Яковлевич.

   Письмо твое, которым просишь исполнить в случае твоей смерти необходимые поручения, получил я вчера. Ты не пишешь, что побудило тебя сделать эти распоряжения. Можешь себе представить, какое на меня действие произвело это письмо. Может быть, ты болен, даже трудно, но не хочу думать, чтоб ты был без надежды. Так как у нас здесь, как и везде, холера, а я полагаю, что она для меня опаснее, нежели для других, потому что я всегда страдал неправильным пищеварением, а ныне расположен и к простудам, то за несколько дней пред сим составил духовное завещание касательно движимого моего имущества; однако я не могу назваться больным, хотя и сильно чувствую влияние холеры. Может быть, если не точно те же причины, то подобные им, побудили и тебя сделать распоряжения, изложенные в твоем письме. Если меня эта надежда не обманывает, то прошу тебя уведомь меня. Если же ты болен, но по получении этого моего письма в состоянии будешь писать, то уведомь: что и как себя чувствуешь, сделай милость, не откажись исполнить эту мою просьбу. Человек, в большей части случаев, может быть убежден только за несколько минут до своей смерти в близости ее. Письмо твое по почерку и по слогу не такое, какое может быть написано за несколько минут пред смертию, следовательно, ты не можешь быть уверен в близости смерти, можно ли знать, что долго проживешь или что скоро умрешь? Это меня несколько на твой счет успокаивает, но что чрезвычайно прискорбно мне воображать, это то, что ты живешь один, и что если ты болен, то попечение о тебе некому иметь, кроме слуг. Есть ли у тебя добрые друзья? Навещают ли тебя? По крайней мере, слуга твой рачителен ли, усерден ли? Если б можно было, то разумеется я бы немедленно поехал в Москву. Но пока везде свирепствует холера, как от нее взять осторожность в дороге, как оставить жену в нынешнее время одну? И без холеры здоровье мое очень слабо, состояние не позволяет мне иметь дорогой какие-либо удобства, а потому если пуститься в дальний путь, то почти уверен, что не доеду.

   Если ты умрешь, а я останусь жив, то из поручений твоих исполню непременно те, которые касаются до выдачи означенных в письме твоем сумм означенным в том же письме лицам, потому что это может быть произведено чрез переписку, если означенные лица дадут мне о себе знать. Другие твои поручения буду стараться исполнить, но не вижу, как это сделать, не находясь в Москве. Но почему не уповать на Всемогущего, почему не надеяться, что мы оба еще несколько времени проживем и еще когда-нибудь на этом свете увидимся?

   Искренне любящий тебя брат твой Михаил Чаадаев.

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 74, лл. 25-25 об. Написано в ответ на несохранившееся письмо П. Я. Чаадаева; на публикуемое письмо он ответил 18 августа 1848 г. (см. No 153 и примечания к нему).

  

  

   Часу в девятом утра 14 ноября, когда еще был я в постеле, прислали мне, неизвестно от кого, свиток бумаги: это был первый подарок старому, многими уже забытому имяниннику. Развернув свиток, как в изображении, так и в деликатности поступка узнал я истинного христианина, кроткого сердцем, незлобивого и человека, высокою своею светскою образованностью, ныне уже столь редкою, украшающего Московское общество. Стихи, которые нашел я на обертке, весьма правильны и милы: но чьи они? вероятно, того же человека, которому стоило хорошенько заняться русским языком, чтобы и на нем показать совершенство слога.

   Снисходительность часто возбуждает к нескромности, и оттого всепокорнейше просил бы я вас, если возможно, доставить мне другой экземпляр портрета Вашего. Сие делаю я вследствие желания, изъявленного одной Придворной Дамой, которая прошедшей весной имела удовольствие познакомиться с Вами ¹.

   С совершенным почтением и преданностью честь имею быть, Милостивый Государь, Ваш покорный слуга. Ф. Вигель.

   С.П.бург

   30 ноября 1849.

  

   СП П. С. 120-121. Чаадаев ответил письмом No 184. Об обстоятельствах этой переписки см. NoNo 163-165 и комментарии к ним.

  

   ¹ Графиня А. Д. Блудова, фрейлина, о знакомстве которой с Чаадаевым Ф. Ф. Вигель писал в мае 1850 г. M. H. Загоскину: "Графиня Блудова от тебя, от Хомякова и от Алексея Петровича Ермолова воротилась без памяти, с последним даже переписывается; зато без зевоты и смеха не может слышать имени Чаадаева, то же самое и другие придворные дамы и девицы, прошлого года посетившие Москву" (Вигель Ф. Ф. Записки. М., 1928. Т. 2. С. 336).

  

  

   Случайная встреча с вами в Москве возобновила знакомство наше, начавшееся в юности и прерванное разлукою <в> 40 лет. Пользуясь сим счастливым возобновлением, я позволил себе рекомендовать вам даровитого артиста нашего Г. Федотова ¹. Он будет иметь честь показать вам две замечательные картины его кисти. Он посвятил себя такому роду живописи, который более всех труден и опасен. Не имея в Москве знакомых, он просил меня рекомендовать его человеку известному и просвещенному. Я не мог избрать лучшего, как адресовать его вам. Примите его и как артиста, и как бывшего военного служаку, и будьте ему полезны чем сможете. Просьба его будет скромна.

   В полной уверенности, что вы не посетуете на меня за настоящее письмо мое, прошу вас принять уверения в чувствах совершенного почтения и преданности.

  

  

   4 февраля 1850.

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 48. О несохранившемся ответе Чаадаева см. коммент. к No 193.

  

   ¹ Имеется в виду художник П. А. Федотов.

  

  

   Посылая вам мою статью, помещенную в "Москвитянине" ¹, прошу вас принять ее, как говорится, на память, хотя я уверен, что вы не забыли меня. Недавно я имел этому доказательство, получив от вас портрет ваш, за который я еще вас не благодарил. Примите теперь мою искреннюю и душевную благодарность. Вы угадали этою присылкою, что я один из тех, которые желают иметь его, и что я неравнодушен к такому знаку вашей памяти и вашей приязни.

   Когда я увижу и услышу вас и немногих общих друзей наших? - Это один Бог знает! Потешьте меня и напишите ко мне хоть несколько строк. Не живши, может быть, никогда в такой глуши, в какой я живу теперь, вы, вероятно, не знаете как особенно дорог в этой пустыне голос жизни, голос человека, которого мы любим.

   Примите, между тем, уверение в душевном уважении и постоянной преданности, с которыми всегда имею честь быть

  

   25 апреля

   1850

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 15, л. 3.

   ¹ В 1850 г. в "Москвитянине" были опубликованы два стихотворения М. А. Дмитриева: "Старик к юношам" (No 2, с. 183) и "Золото" (No 3, с. 265-266). По-видимому, под "статьей" здесь он подразумевает одно из этих стихотворений. Согласно "Указателю статей и материалов..., помещенных в Москвитянине за 1841-1855 г." (б/м, б/г, сост. П. Бартеневым) его статьи печатались здесь в 1851, 1852 и 1853 гг.

  

  

   Вы сообщили мне Ваше письмо к одной даме ¹ с тем, чтобы я откровенно сказал свое мнение о взглядах, в нем изложенных, на два действительно существенные и важные вопроса христианской церкви: о свободе церковной я о догмате Filioque, послужившим одною из причин несчастного разделения церквей - Восточной и Западной.

   На мнения, изложенные в письме, позвольте и отвечать письменно, хотя и не на том языке, на котором написано письмо. Но о вопросах христианства, проповеданного всем языкам, можно говорить и писать на всех языках.

   Вы начинаете письмо отрывком из проповеди Массильона, произнесенной в Версале в присутствии короля французского, в которой оратор напоминает ему, что власть королю дается народом и потому его жизнь и действия должны быть посвящены благу народному. Если бы нужно было оценивать мнение Массильона, то, конечно, в нем нельзя бы не заметить галликанского прелата, позволяющего себе иногда противоречить Западной церкви, которая произвела и развила вполне и последовательно учение о происхождении верховной власти от Бога, о так называемом jure divino {Божеское право (лат.).}. Но Вы оставляете в стороне оценку самого мнения проповедника и рассматриваете только его слова как смелый поступок, возможный единственно при свободе церковной, которая в свой черед возможна только тогда, как Вы полагаете, когда церковь имеет свое самостоятельное средоточие, являющееся в лице верховного первосвятителя или Папы.

   Прежде, нежели скажу, справедливо ли кажется мне или несправедливо последнее мнение, позволю себе, подражая Вашему рассказу о случае из жизни французского проповедника, рассказать другой, несколько похожий на него, случай.

   В эпоху бешенства власти одного из царей Московских митрополит Филипп в Успенском соборе в глазах народа, когда царь, предводя толпою опричников в странных костюмах, явился в храм и подошел к митрополиту, прося благословения, говорил Иоанну: "не узнаю царя русского, мы здесь приносим бескровную жертву, а за алтарем льется кровь христиан невинных. С тех пор, как сияет солнце на небе, не видано и не слыхано, чтобы христианские цари так терзали собственную державу. В царствах языческих есть закон и правда, есть милосердие к людям - в России их нет. Достояние и жизнь граждан не имеют защиты, везде грабежи и убийства совершаются царским именем. Ты высок на троне, но есть судия Всевышний наш и твой. Как предстанешь на суд, обагренный кровию невинных, оглушаемый воплями их мучений, камни под твоими ногами вопиют о мести. Государь, я говорю как пастырь душ, который боится только одного Бога" ². Спустя несколько времени, как Вам известно, митрополита в темнице задушил опричник царский.

   Не правда ли, поступок русского митрополита в том же роде, как и рассказанный Вами. И много можно бы напомнить подобных, начиная с первых времен церкви, времен мученических и до настоящего, но они Вам известны и Вы согласитесь, что в них недостатка нет и быть не может; а я с своей стороны не могу, вслед за Вами, не принять их свидетельствами церковной свободы. Но вместе с тем замечу между приведенными Вами и мною поступками некоторое различие, и притом довольно важное. Представители церкви латинской могли гораздо смелее обличать злоупотребления светской власти, напоминать ей об ее обязанностях, нежели представители восточной церкви, и по самой простой причине: иностранец гораздо смелее может говорить о государственной власти, чуждой в отношении к нему и следовательно такой, которая в большей части случаев преследовать его не может. Он находится как бы вне ее границ и потому безопасен. Таково положение латинского прелата, подчиненного папе, в отношении к какому-либо из королей европейских. Не таково положение епископа церкви восточной, он гражданин того же государства, в котором представителя верховной власти он вздумал бы обличать; он не может защититься от преследований, если они последуют, и неминуемо падет их жертвою. Ему нужно гораздо более смелости решиться на обличение, гораздо более самопожертвования. Но чем выше и смелее подвиг, тем может он служить большим свидетельством в пользу церковной свободы. Если же поступок, мною рассказанный, свидетельствует также о церковной свободе, то, кажется, нельзя согласиться с тем, что она возможна только в церкви, имеющей видимое средоточие в лице папы: митрополит Филипп не принадлежал к ней. Свобода церкви, впрочем, и не определяется ни востоком, ни западом и не зависит ни от папы, ни от патриархов. Церковь не может и существовать без свободы, ибо не существует без Духа Божия. О ней, кажется по преимуществу, можно сказать словами писания: идеже дух Божий ту и свобода, и дух живущий в ней веет идеже хощет, и не имеет нужды постоянно выражаться в лице одного человека.

   Итак, я не совсем согласен с изложенным Вами мнением, хотя и вполне соглашаюсь с желанием: да будет церковь свободна, или лучше сказать, да будет церковь церковью, а не государством, хотя бы даже и церковным, и тем паче не приказом духовных дел в каком-либо государстве, хотя бы и христианском.

   Признаюсь, не разделяю и Вашего мнения о filioque, и об этом важном слове, разделившем церковь Христову, в ответ Вам, позволю себе сказать несколько слов.

   Церковь приняла прибавление к символу, повинуясь власти папы, говорите Вы, не желая вводить раскола, - и делом повиновения оправдываете церковь. Так можно оправдать не церковь, но только тех членов церкви, которые и должны повиноваться. Но если есть повинующиеся, то должна же быть и власть повелевающая. Она и действительно была и действовала в лице пап, допустивших прибавление нового слова к символу. Ее, конечно, нельзя в этом случае оправдать повиновением, потому что пришлось бы тогда сказать, что повиновалась она политической власти императора, которая еще прежде папы допустила и утвердила прибавление. Положим, правы беспрекословно повинующиеся, но могут ли быть правы повелевающие неправо исповедовать веру?

   Не признавая правильным одно из доказательств в пользу прибавления к символу, я не могу однако же не согласиться с Вашим вторым замечанием. Осуждать западную церковь только за то, что она допустила прибавление, не входя в рассмотрение самой его сущности, было бы странным забвением или незнанием истории нашей церкви. Символ со времен апостольских и до Никейского Собора добавлялся постоянно и, позволю себе сказать, развивался, разумея в этом случае не развитие самих догматов, но способа понимания сих догматов верующими и способа их выражения. Позволю себе прибавить даже: он может еще развиться, если потребует нужда. Большею частию действительно внешние в отношении к церкви обстоятельства, - появление новых ересей, как Вы замечаете, - служили поводом к прибавлению к символу. Но какая же новая ересь подала повод западной церкви прибавить filioque? Конечно не старые ариане, против мнений которых уже достаточно защитили церковное исповедание Вселенские соборы. Обратив внимание на историю, нельзя не заметить, что поводом к прибавлению послужило новое прение, спор личных мнений, возбудивший вопрос, который неправильно разрешал один из местных соборов и принял под свою защиту император.

   Оправдывать прибавление ревностью церкви к почитанию Спасителя, которая отчасти даже перешла предел, кажется, тоже нельзя; такое оправдание возможно еще для частных лиц, часто в делах веры ревнующих не по разуму; но можно ли так оправдать церковь? Отцы восточной церкви, произнося анафему некоторым из мнений Оригена, не позволяли однако же произнести самому писателю. Они пропели ему вечную память, зная искреннюю его веру и святость жизни, признавая всегда возможным заблуждение для слабого разума человеческого, греховного дела и ложного мнения при самом добром и правильном намерении. Но что возможно и простительно человеку, что терпит и прощает церковь, то невозможно для самой церкви, в ней же живет Дух Господень, не заблуждающийся, не ревнующий не по разуму.

   Оправдывая таким образом западную церковь, самое оправдание обличает ее и лишает значения церкви - западных христиан так оправдывать можно, и всякий христианин искренне пожелает, чтобы они так оправдались Но дабы оправдать церковь, необходимо доказать справедливость самого учения, заключенного в прибавление filioque.

   Вы не входите в рассмотрение сущности самого учения, и я не войду в толкование одного из самых глубоких вопросов христианского богословия; позволю себе сказать только одно замечание. Положим даже, что и частный спор может послужить поводом церкви сделать прибавление к символу и точнее выразить исповедываемый догмат, положим даже, и поместный собор может сделать такое прибавление; но согласие всей церкви признает его впоследствии вселенским, и новый Вселенский собор утвердит его силу. Так бывало, но не знаю и сомневаюсь, бывало ли, чтобы новое прибавление к символу возбуждало раздоры в церкви и разделило бы ее на две половины. Плоды нового учения не свидетельствуют в его пользу.

   В заключение позвольте принести Вам искреннюю благодарность за то удовольствие, которое Вы мне доставили, позволив прочесть прекрасное письмо Ваше и даже снисходительно потребовав непременно моего мнения о мыслях в нем изложенных.

  

   СП I. С. 373-377. Автором письма, возможно, является С. Д. Полторацкий (см. примеч. 2 к No 167).

  

   ¹ Имеется в виду письмо П. Я. Чаадаева к Е. А. Долгоруковой от 6 октября 1850 г. См. No 172 и примеч. к нему.

   ² Этот эпизод, имевший место в 1568 г., заимствован автором письма из второй главы девятого тома "Истории государства Российского" Н. М. Карамзина (СПб., 1892. С. 65-66).

  

  

   Я очень огорчен, любезнейший друг, что покидаю Москву, не улучив возможности попрощаться с вами и выразить вам свою благодарность за вашу любезную предупредительность. Но так как я очень надеюсь вернуться сюда к концу августа месяца, то и рассчитываю иметь случай исправить это упущение. Пока что благоволите сохранить ко мне дружеское расположение и примите уверение в моей искренней преданности.

  

   Суббота.

   14 июля.

  

   Тютчев Ф. И. Сочинения. М., 1980. Т. 2. С. 116. Датировано там же по содержанию: 14/26 июля 1851 г. Тютчев выехал из Москвы в Петербург.

  

  

   Почтеннейший Петр Яковлевич, я полагаю, что письмо из Ялуторовска не может для вас быть неприятно вообще, а с припискою должно быть приятно в особенности.

   Я провел здесь целую неделю, и, конечно, это время не забудется мною никогда. Увидать людей, о которых знал лишь понаслышке, о которых судил следовательно не так, как следовало, сблизиться с ними для молодого человека, начинающего жить, есть, конечно, дело великой радости! Но еще более радует то, что все, этими людьми перенесенное, не убило в них той жизненности, которой нет в большей части людей, проводящих свое существование под благоприятными обстоятельствами.

   Письмо ваше и портрет были отданы Ивану Дмитриевичу в самый день моего приезда; о том, как была принята эта посылка, говорить не буду, в этом письме пишет сам получивший.

   Но не могу умолчать того, как мне было приятно познакомиться с этим живым и умным человеком, я, так сказать, прислушивался к биению горячего, благородного его сердца и с каждой минутой любил его все более и более, и теперь, когда необходимо расстаться, чувствуется какая-то тоскливая тягость!

   То же впечатление, хотя и неравносильное, произвели на меня и все его товарищи: рассказать вам этого общего радушия, того доброго чувства, которое читается в глазах их, нельзя, есть вещи не передаваемые словом. Сегодня выезжаю в Иркутск, спешить велит служба, а то бы пробыл еще. Нечего говорить, что много было расспросов об вас и я радовался тому, что мог в этом отношении удовлетворить любопытству.

   Прощайте, Петр Яковлевич, будьте здоровы и подчас вспоминайте любящего вас и уважающего

  

  

   г. Ялуторовск

   Суббота 1851, 4 августа.

  

   Матвей Иванович Муравьев поручил мне передать вам дружеский его поклон.

   Спасибо, любезный друг, за прекрасный подарок, который ты мне только что сделал присылкой портрета; моему воображению не пришлось слишком напрягаться, чтобы признать, что он очень похож. Настоящим наслаждением для меня было знакомство с твоим молодым другом. Мне кажется, я просто влюблен в него. Передай, пожалуйста, от меня тетушке твоей и кузинам самый дружеский привет.

   Нежно обнимаю тебя и брата.

  

   Декабристы и их время. М., 1932. Т. П. С. 199-200.

  

   ¹ Пер. приписки Д. И. Шаховского. Это последнее из известных писем И. Д. Якушкина к Чаадаеву; но, по-видимому, они еще долго получали известия друг о друге благодаря посредничеству Н. Д. Свербеева. О смерти Чаадаева И. Д. Якушкин узнал в Иркутске летом 1856 г. Н. Д. Свербеев писал 9 августа 1856 г. Н. Д. Шаховской: "Пожалели мы здесь о бедном Чаадаеве, жаль его, что бы ему еще пожить - и, быть может, свидеться со старыми товарищами, смерть его особенно опечалила Ив. Дмитриевича, кстати, он вчера уехал на старое пепелище в Тобольской губ." (Там же. С. 200).

  

  

   Прекрасно, многоуважаемый Петр Яковлевич! прекрасно написано письмо Ваше. Я читал его с тройным удовольствием, как чистую русскую прозу, как поучение и, наконец, как очерк современных нравов и литературы. В этом очерке так много истины и самой животрепещущей истины! - Впрочем, письмо Ваше перенесло меня далеко в отдаленность времен. Мне показалось, что я слышу Гостомысла, вызывающего Рурика. Так и слышешь слова: "Земля наша пространна и богата, да нет в ней порядка"!

   Будете ли Вы так счастливы, как Гостомысл, приедет ли Рурик из Баден-Бадена володати русскою землею, т. е. литературою? - А худо без Рурика! Что разговор, то спор, что спор, то ссора, а дело от этого не выигрывает. Петербургские нахалы бьют московскую усобицу по носам, и набегают как половцы, пользуясь семейными раздорами. Авторитет великое дело: он ставит все на свое место. Теперь у нас: "кто раньше встал, тот и капрал!"

   Все колеса спрыгнули с осей и всякому колесу хочется на чужой оси повертеться. Вот наше положение. Вызывайте же, вызывайте Рурика из Баден-Бадена и напечатайте, непременно напечатайте Ваше мастерское письмо, - извините, гости приехали, писать больше некогда.

  

   Русское обозрение. 1897. Т. 45, июнь. С. 903. Написано по поводу письма Чаадаева к В. А. Жуковскому от 27 мая 1851 г. (No 179).

  

  

   В понедельник на второй день Пасхи, минет сороковой день по кончине Н. В. Гоголя. В Даyиловом (монастыре), в десять с половиной часов утра, начнется заупокойная обедня и потом панихида по душе усопшего, а потом предложена будет трапеза сорока бедным, монашествующей братии и нам, участникам поминовения, в келье архимандрита. Издержка каждого участника десять р. сер.

   Вы, конечно, примете участие в этом поминовении; потому я счел долгом уведомить вас об этом. Отрадно будет услышать воскресную песню вместе с заупокойной на могиле того, кто так любил и так глубоко чувствовал праздник воскресения. Мне хочется за трапезой прочесть его "Светлое Воскресенье" ¹.

   Желаю вам встретить праздник в радости духовной и в полном здоровье, прошу вас принять заранее и сердечное поздравление мое и чувство полного к вам уважения и преданности.

  

   PC. 1902, март. С. 593-594.

  

   ¹ Заключительная статья "Выбранных мест из переписки с друзьями" Н. В. Гоголя, в которой встречаются отрывки, весьма близкие умонастроению Чаадаева, например: "Лучше ли мы других народов? Ближе ли жизнью ко Христу, чем они? Никого мы не лучше, а жизнь еще неустроенней и беспорядочней всех их. "Хуже мы всех прочих" - вот что мы должны всегда говорить о себе" (Гоголь Н. В. ПСС. Т. VIII. С. 417).

  

  

  

   Любезный брат Петр Яковлевич.

   Ты пишешь мне от 12 марта: "...Пишет мне Левашов, что 1-го Марта в Гражданской Палате прошение еще получено не было". Отвечаю:

   Прошение в Нижегородскую Гражданскую Палату о выдаче свидетельства для представления в залог свободных в имении моем от залога душ, послано было 18 февраля, как я тебе и писал. Нет сомнения, что оно получено было в Палате прежде 1-го марта - на страстной неделе последовал уже в ардатовский Земский суд из Палаты указ о произведении моему имению описи.

   Далее ты пишешь:

   "Еще приводит нас в недоумение и то: что ты не означил числа душ, поэтому не знаем, намерен ли исполнить прежнее свое обещание или уплатить другую какую сумму" - отвечаю:

   Вам (кого ты разумеешь под словом нас, говоря: "приводит нас в недоумение", и много ли вас, не знаю) не может быть никакой надобности знать, на какое число душ я прошу свидетельства и даже сколько душ я намерен заложить. Из числа душ, на которые получу свидетельство, я могу представить в залог на всех. Также могу заложить душ на такую сумму, которая больше той, которая вам нужна. Но, разумеется, вы желаете знать, сколько вы должны ожидать от меня денег. Об этом вы и будете уведомлены, как скоро я с своей стороны получу от вас уведомления, о которых объяснено будет здесь ниже.

   Что касается до незнания вашего, намерен ли я исполнить обещание свое, то вероятно из всех вас, ты один мог бы знать, случалось ли, чтобы я своих обещаний не исполнял, или не случалось. Следовательно, есть ли причина полагать, что я не исполню данного обещания, или нет причины. Во всяком случае, этот вопрос ваш из числа таких, на которые не отвечают. Делать же его могут только такие люди, которые не считают, чтоб очень нужно было исполнять свои обещания и не имеют сами привычки их исполнять.

   Я знаю, в чем состоит то, что я обещал, но я мог дурно выразиться, давая это обещание, а вы могли ошибиться в смысле моих слов, а потому для избежания всякого недоразумения, я бы желал, чтобы вы объяснили то, что вы разумеете, упоминая о прежнем моем обещании.

   Далее ты пишешь:

   "Позволь напомнить тебе, что с тех пор как в первый раз, то есть: тому без малого три года получил твое уверение, что согласен уплатить часть своего долга, мои долги уменьшиться не могли, а должны были увеличиться, несмотря на уплаты по временам мною учиненные".

   На это но отвечаю, но спрашиваю: отчего долги твои должны были увеличиться? Из получаемых тобою от меня ежегодно денег разве ты не мог употреблять часть на уплату если не капитала долгов твоих, то по крайней мере процентов? Должен же ты будешь обходиться без части получаемого тобою ныне дохода, когда устроишь свои дела. Этот вычет из теперешних доходов своих, что тебе мешало <сделать> и три года тому назад? Долги твои если бы не уменьшились, то уже никак не должны бы были увеличиться, если б тебе не угодно было их увеличить. Это ясно как день.

   Как бы то ни было, если уже долги твои увеличились, - то ты, надеюсь, понимаешь, что не зная, до какой суммы они увеличились, не могу знать и того, имею ли средства вывести тебя из затруднения и помочь устроить твои дела, и если имею, то какие должен для этого сделать распоряжения.

   Итак, прошу тебя:

   во-первых: изложить ясно и определительно, чего вы от меня ожидаете, и что вы именно разумеете, говоря о прежнем моем обещании. Если не встретится препятствий, то прошу сослаться на то мое письмо или на те мои письма, в котором или в которых находится это обещание, и означить год, месяц и число этого письма или этих писем,

   во-вторых: уведомить меня, сколько прибавилось к сумме твоих долгов, - от 15-го апреля 1849 года ты писал мне, что для уплаты долгов твоих и для прочего! ¹ нужно тебе девять тысяч рублей серебром, - а ныне сколько тебе нужно для уплаты долгов твоих и для прочего?

   По получении этих объяснений я постараюсь сообщить вам немедленно, что могу и что намерен сделать для исполнения ваших желаний.

   Михайло Чаадаев.

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 74, лл. 35-36 об. Написано в ответ на письмо П. Я. Чаадаева от 12 марта 1852 г., хранящееся в ИРЛИ, ф. 334, ед. хр. 416, л. 20. П. Я. Чаадаев ответил брату письмом от 20 апреля 1852 г. {No 187).

  

   ¹ Восклицательный знак в рукописи написан красным карандашом рукой П. Я. Чаадаева.

  

  

   К крайнему сожалению моему я не могу исполнить Вашего желания, почтеннейший Петр Яковлевич, потому что рукопись: Размышления о Божественной Литургии находится теперь у Митрополита. Иначе я с большим бы удовольствием Вам ее доверил.

   Занятия мои поглощают у меня все время. Рад бы я был иногда оторваться от них к Вам, в Ваш приютный уголок, для мыслящей беседы, но что делать? - Вот, может быть, вечерние прогулки Ваши по Сокольникам доставят мне летом удовольствие чаще Вас видеть.

   Вчера я не поспел к новорожденному на юбилей его. Приписываю охотно поздравление.

   Вас всегда рад видеть, когда ни пожалуете.

   С искренним уважением всегда Вам преданный С. Шевырев.

   2 мая

   Суббота.

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103. (Авт. 7, 27). Датируется по вечному календарю в соответствии с упомянутыми в письме реалиями: 2 мая приходится на субботу 1842 и 1852 гг. 1852 год предпочтительнее, так как в письме упомянута рукопись сочинения Н. В. Гоголя "Размышления о Божественной Литургии", которую Шевырев едва ли стал бы распространять среди знакомых при жизни автора.

  

   Вчера только принесли мне No 4 журнала Сельского хозяйства, где помещена статья моего сочинения, и несколько экземпляров особо отпечатанной этой статьи. Один из них при сем препровождаю вам, почтеннейший Петр Яковлевич, прошу не взыскать, если что не так, истинно я писателем никогда не был, да и не ищу быть оным, а написал что в голову взошло, по убедительному желанию одного лица, и вся моя работа кончена была в несколько, можно сказать, часов и то в свободное время от моих занятий. Диплом мой печатается и скоро буду иметь удовольствие вам его доставить.

   До свидания. Григорий Безобразов.

   15 авг. 1853.

  

   Публикуется с оргинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 2.

  

  

   Поверьте, почтеннейший Петр Яковлевич, что Бартенев неумышленно виноват перед Вами, и я ручаюсь Вам за него, что он искренно будет благодарить Вас, когда Вы его вразумите и сообщите ему сведения касательно отношений Ваших к Пушкину. Непростительно б было биографу славного поэта не иметь понятия о послании, к Вам написанном; но оно не входит в период его Лицейских стихотворений. Об нем речь впереди. Я убежден, что Бартенев обрадуется случаю услышать от Вас все подробности общения Вашего с Пушкиным, и верно и точно передаст их в дальнейшем развитии своей темы.

   Если бы Вы, по этому случаю, взяли перо, очинили бы его по-русски, и передали бы нам всю историю сношений Ваших с Пушкиным, - я поблагодарил бы Бартенева за его неловкость и оплошность, которая подала бы повод к такому любопытному рассказу. А Вы даже обязаны это сделать, и биограф Пушкина не виноват, что Вы этого не сделали, а виноваты Вы же сами. - Как таить такие сокровища в своей памяти и не дать об них отчета современникам? Вот чем хорош Запад: там прошедшее не погибает. Там нет ржавчины равнодушия.

   Но виноват: думал только защитить Бартенева - и забывшись, позволил себе нападение на Вас. Дай Бог, чтоб и моя неловкость повела к добру и чтоб мы когда-нибудь прочли Ваши записки или но крайней мере записку о Вашей дружбе с Пушкиным.

   Всегда Вам рад, и в среду, и когда угодно. Горло мое меня беспокоит. Сижу дома - и берегусь. Приходится думать безмолвно, или с пером в руках, а не живым словом. На все пора. Время безмолвной мысли, время говорливой. Но пора перестать.

   Простите, если в чем описался, но, конечно, не встретится описки в моем уважении и преданности Вам.

  

  

   Окт. 17.

  

   СП I. С. 42-3. Написано в ответ на письмо П. Я. Чаадаева No201; см. примеч. к нему.

  

   С благодарностью возвращаю Вам книжку стихов Пушкина. Я перечел с большим удовольствием его послания к Вам и еще больше убедился, что Вы точно правы. Невозможно рассказывать жизнь Пушкина, не говоря о его отношениях к Вам. - Но позвольте Вам повторить то, что я говорил Вам прежде: Вы правы только в отношении к Бартеньеву, а не в отношении к Пушкину и Вашей дружбе. - Если человек, совсем не знавший Пушкина, расскажет об нем неполно или даже не так, то друзья Пушкина обязаны дополнить и поправить, - Несмотря на его ошибки, мы все будем благодарны Бартеньеву за то, что он рассказал без ошибок. Он мог и совсем не говорить о нем; на нем не было той обязанности спасти жизнь Пушкина от забвения, какая лежит на его друзьях. И чем больше он любил их, тем принудительнее эта обязанность.

   Потому я надеюсь, что статья Бартеньева будет введением к Вашей, которую ожидаю с большим нетерпением.

   Преданный Вам И. К.

  

   СП I. С. 424. Об обстоятельствах написания этого письма см. No 201 и примеч. к нему.

  

  

   Не забыл я вашего препоручения, любезный Петр Яковлевич. Сейчас ездил прощаться с Фед. Ив. Прянишниковым), который едет, но увы, не в Петербург. Впрочем, нечего сказать, потому что нет подробностей о нашем деле. Во всяком случае, ежели будет жалоба на юнкера, то нельзя будет не исследовать оной. Иначе устроить нельзя. Надобно, чтобы виновный поладил как-нибудь с обиженным.

   Сию минуту получаю письмо от Вяземского. Стихи его я наскоро пробежал. Зная, что сегодня у вас многие по привычке, кто прочитают это с удовольствием, посылаю вам стихи Вяземского ¹, но (давать лучше денег) извольте мне их возвратить с моим посланным. Хочу прочесть их со вниманием и исполнить тотчас комиссию Вяземского - завтра ему отрапортовать. В сегодняшней пчеле ² помещены прежние стихи Вяземского:

  

  

   До свидания.

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 7, л. 3. О датировке см. ниже примеч. 1.

  

   ¹ Возможно, об этих же стихах П. А. Вяземского Чаадаев пишет в письме к А. Я. Булгакову (No 207).

   ² Имеется в виду газета "Северная пчела", издававшаяся в Петербурге с 1825 г. Ф. В. Булгариным (с 1831 г. - совместно с Н. И. Гречем).

   ³ Цитата из стихотворения П. А. Вяземского "Нахимов, Бебутов, победы близнецы! В вас ожили в сей день богатыри-отцы..." (ПСС. СПб., 1887. Т. XI. С. 98-99) Стихотворение написано 31 декабря 1853 г., впервые опубликовано в сборнике "К ружью!". СПб., 1854.

  

  

   Любезный Петр Яковлевич, я буду тебя ожидать сегодня ввечеру в 8-мь часов по делу, о котором ты мне говорил ¹.

   Душевно тебя любящий

  

   Суббота

   14-го марта

   1856 г.

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ф. 103, п. 1032, ед. хр. 17, л. 1.

  

   ¹ Возможно, речь идет о деньгах, о которых Закревский хлопотал для Чаадаева (см. след. письмо, а также примеч. 12 к No 197).

  

  

   Желание твое я исполнил, любезный Петр Яковлевич, - потомственный почетный гражданин временно <?> московский 1-й гильдии купец Евграф Владимиров Молчанов даст тебе взаймы пять тысяч руб. сереб. за указные проценты на год, заготовь таким манером на его имя заемное письмо и пришли ко мне, и деньги тотчас тебе доставят.

   Душевно тебя любящий Граф А. Закревский.

   29<25?> марта

   1856 г.

  

   Был у Екатерины Николаевны Орловой, но не застал дома...

  

   Публикуется с оригинала, хранящегося в ГБЛ, ср. 103, п. 1032 ед. хр. 17, лл. 3-3 об.

  

---