| Главная » Книги |
Дашкова Екатерина Романовна - Письма и документы, Страница 2
Дашкова Екатерина Романовна - Письма и документы;pondre, Monsieur, et vous remercier pour votre obligeante lettre, cela n'a certainement point êtê faute de bonne volontê de le faire, mais bien en vêritê par discrêtion; Je sens bien parfaitement que c'est abuser de Votre indulgence, que de dêtourner Votre Attention portêe toujours vers des objets dignes de l'Employer votre temps, et cela pourquoi faire, pour vous faire lire un mauvais franèais, êcrit par une femme à qui cette Langue n'est pas naturelle, et qui n'a jamais eu la prêsomption d'entamer une corespondance avec un homme dont l'êrudition, soit si cêlèbre que l'est la votre. Mais corne vous avez êtê bon et honnête avec moi, soyez le jusqu'au bout, et prêparez vous dans peu, de me voir à Edinburg vous demander comme une faveur rêelle, et utile pour moi, de m'accorder quelqu'uns de vos moments perdus. Ne croyez pas, ce soit Mr Wederburn, ou quelqu'autre Personne qui m'ayt suggêrê le Plan de finir les êtudes de mon fils à Edinburg, l'estime et la vênêration que j'ai pour vous, Monsieur, a êtê un des premiers motifs de ce projet que j'ai formê dêjà depuis plus de trois ans; je sais que ce plan ne laissera pas que d'être critiquê, parce qu'il est nouveau, qu'il ne m'a point êtê tracê par aucun exemple connu, et parce que l'on confond ordinairement, ce qui accomode queque parent, avec ce qui est nêcessaire pour les enfants. Enfin, Monsieur, dans ce cas même vous serez ma justification, et ma consolation. Vous voyez par la que j'ai fort à coeur d'êtablir entre vous et moi un genre de liens, par ce qu'avec des gens d'une êlêvation de penser comme la vôtre, c'est un lieu que l'on forme, quand on en veut recevoir des bienfaits. Je vous prie de croire que je me fairai toujours gloire de vous avoir des obligations, comme je m'en fais de me dire avec l'estime la plus sentie, et la considêration la plus parfaite,
Monsieur, Votre très humble servante Princesse de Daschkaw Перевод:
Лондон, сего 10 ноября [1776 г.]
Милостивый государь,
Если некоторое время я не отвечала вам и не поблагодарила вас за ваше любезное письмо, то это отнюдь не по своей воле, но, по правде говоря, из скромности; ибо вполне сознаю, что сие значит злоупотреблять вашим снисхождением, значит отвлекать ваше внимание, всегда обращенное на предметы, достойные занять ваше время, и тем более, что вас заставляют читать письма на дурном французском языке, написанные женщиной, для которой этот язык не является природным и которая и помыслить не могла о том, чтобы вступить в переписку с человеком столь прославленной эрудиции, как ваша. Но поелику вы так добры и любезны со мной, то и будьте таковым до конца и готовьтесь к тому, что в недолгом времени я окажусь в Эдинбурге, чтобы просить вас действительно как о каком-то полезном для меня одолжении уделить мне какое-то время, когда вы ничем не заняты. Не думайте, что это г-н Ведерберн или кто-то другой подал мне мысль закончить занятия моего сына в Эдинбурге; уважение и высокое почитание, испытываемое мною к вам, милостивый государь, явилось одной из первопричин этого замысла, который задуман мною более трех лет назад; вполне понимаю, что этот план неизбежно вызовет критические отзывы, поелику он нов и для его начертания передо мною не было никакого известного образца, а также потому обыкновенно смешивают то, что подходит к какому-нибудь из родителей, с тем, что необходимо для детей. Словом, милостивый государь, в этом случае вы будете моим оправданием и моим утешением. Вы видите из всего этого, что я полна желания, чтоб меж вами и мною установился род близких отношений, поелику с людьми ума возвышенного, как ваш, устанавливаются именно такие отношения, когда хотят оные воспринимать как благодеяния. Прошу вас верить, что для меня всегда будет немалою честью иметь по отношению к вам обязательства, так же как с выражением наичувствительного уважения и совершенного почтения прошу называть меня,
милостивый государь, вашей всепокорной услужницей княгиня Дашкова. Письмо сыну с рекомендациями во время путешествий Милый сын, твои успехи в науках уполномочивают меня без всякой лести и справедливо сказать, что во многих знаниях тебе остается только закрепить размышлением в памяти собранные сокровища; во всем остальном ты знаешь довольно, чтоб стремиться к большему совершенству. Я уверена, что с твоим благородным самолюбием ты не остановишься на этом пути, но пожелаешь приобрести более глубокие знания, чем те, которые доставило тебе первоначальное воспитание. Теперь, когда пред тобой открывается новая дорога, по моему мнению, необходима и новая метода совершенства; она уже начата и так хорошо - ты ребенком путешествовал; по долгу матери я должна ввести тебя в круг нового мира понятий, раскрыть перед тобой сцены, уже знакомые тебе, и дать самые верные средства извлечь из них возможно большую пользу.
Тебе, конечно, известно, что из бесчисленного множества путешественников, проходящих большими дорогами Европы, едва ли один из тысячи путешествует при тех выгодных обстоятельствах, какими окружен ты. Умей же оценить их; поэтому особенно необходимо не терять из виду самого характера путешествия, как скоро ты пускаешься в путь. Не забудь, что ты едешь не для одного удовольствия, у тебя нет пустого времени, ты не избегаешь обязанностей общества, которое со временем потребует твоих услуг и к которым теперь я хочу приготовить тебя заграничным путешествием; нет, ты едешь искать и пользоваться наставлением его. Все, что ты вычитал о правах, характерах и образе правления других народов, теперь можешь поверить собственным опытом и таким образом из юношеского возраста вступить на поприще мужа, с полным достоинством характера и заслуженного права на одобрение и отличие.
Первое средство умного путешествия - постоянное внимание; ты должен пользоваться всяким источником знания, в каком бы положении и обстоятельствах ты ни был поставлен; с другой стороны, избегать бесполезной траты времени в напрасных исследованиях пустых или мелочных предметов: очень важно избирать и находить только те материалы для развития мысли, которые действительно заслуживают внимания. В выборе их надобно сообразоваться с местом. Так, например, не в Ирландии можно запастись лучшими сведениями об Испании; также было бы странно в Испании изучать Пруссию. Одним словом, каждое место должно быть предметом свойственных ему наблюдений и знаний; надо прислушиваться везде к народным мнениям, принадлежат ли они известной партии или нет; но везде и во всяком случае надобно стараться говорить с людьми образованными, и не столько самому толковать, сколько слушать и расспрашивать других. Путешественник шестнадцати или семнадцати лет не должен выказывать своих талантов. Все, что от него можно требовать, - внимания и надежды на его будущее; лучшей рекомендацией в этом отношении может служить неутомимое его усердие в изыскании наблюдений предметов замечательных и наставительных: он дает этим знать о себе как о юноше любознательном, желающем совершенства. Всякая другая претензия в этом возрасте есть чистая глупость, бросающая самый невыгодный свет на его репутацию и всего менее способная сообщить о нем благоприятное мнение.
Но возвращаюсь к предметам, требующим особенного твоего внимания. Главная вещь, как я уж сказала, состоит в том, чтоб не упускать ни одного удобного случая для приобретения знания и не забывать, что ты иноземец, мимоходом посещающий чужую страну. Поэтому ты не должен пренебрегать ни одним обстоятельством, полезным для твоего наставления. У путешественника должны быть постоянно открыты и глаза и уши, потому что сцена изменилась и размышление, вызванное ею, исчезает вместе с ней.
Предметы твоего наблюдения так разнообразны и многочисленны, что я укажу тебе только некоторые главные. Сюда относятся свойство и форма правления, законы, нравы, влияние, народонаселение, торговля; географические и климатические условия, иностранная и внутренняя политика, произведения, религия, обычаи, источники богатства, действительные и мнимые средства общественного кредита, подати, пошлины и различные условия различных сословий. Эти исследования достойны внимания философа, и ни один путешественник не должен пренебрегать ими, если только он не хочет остаться тупым и бессмысленным зрителем всех этих явлений, не способным ни к умственному, ни нравственному совершенству. Все это, по моему мнению, займет твой ум везде, где ты будешь проезжать.
Воспитание, данное тебе, твои успехи в науках, небезызвестные другим, преимущества звания, даже самая наружность могут располагать самым благоприятным образом в твою пользу. С тобой будут обходиться не как с обыкновенными юношами твоих лет, но как с молодым человеком уже довольно зрелого понимания и, следовательно, способным серьезно обсуживать предметы.
Для тебя прошла пора отрочества; ты блистательно вступил в период юношеской жизни, самый интересный, но и самый критический, когда всего больше надобно дорожить общественным мнением, то есть внимательно следить за своими поступками, словами и действиями, потому что, чем дольше будешь жить, тем больше будет лежать на тебе нравственной ответственности. Похвала или осуждение твое от тебя самого зависят, и в них не могут участвовать ни родители, ни наставники, ни друзья. И чем независимость твоя от постороннего влияния свободней, тем строже ты отвечаешь перед судом других за свои качества и дела. Если ты подашь повод дурно думать о себе, это мнение тем резче поразит тебя теперь, чем лучше и чище была твоя детская жизнь; последнюю припишут влиянию твоих руководителей; первое самостоятельное поведение вменят тебе самому. Надеюсь, что ты поймешь и взвесишь всю важность своего настоящего положения, сознание этого такта доведет тебя до спасительного недоверия самому себе, постоянного наблюдения за собой и предохранит от тысячи ложных стезей.
Это недоверие обыкновенно сопровождается скромностью, столь естественным и привлекательным достоинством в юноше, свойственным даже величайшим талантам: она, в какой ни было возраст, доказывает умственную и нравственную деликатность, погибающую только под влиянием неправильного образа жизни или, лучше, среди пошлых пороков. Скромность, особенно если с ней соединяется гений и ловкость, может сообщить достоинству такую прелесть, что нравственное превосходство становится выше зависти, и, если оно признано, любовь и удивление к нему возрастают. Высокие дарования часто дорого платят за свое отличие; но скромность может избавить их от самых злых преследований. С другой стороны, отсутствие этого качества соединяется со многими невыгодными обстоятельствами; не говоря уже о том, что самоуверенность вредит прогрессу нашего совершенства, она нередко огорчает самых лучших и доброжелательных друзей, заставляя их думать, что мы пренебрегаем их наставлением и опытностью.
Исполнив условия твоего путешествия согласно с этим планом, ты, независимо от внешних обстоятельств, запасешься всегда нужными и неоцененными сокровищами, которые пригодятся тебе в кругу семейной жизни, в уединении, на старости лет, на случай дряхлости: это будет личная твоя польза. С тем вместе из тебя образуется полезный член общества; потому что, сравнивая иностранную жизнь с жизнью своего Отечества, стараясь исправить, что найдешь в нем дурного, учреждая, что сочтешь полезным его благосостоянию, ты будешь другом и благодетелем своей страны.
Мне остается прибавить одно важное предостережение: в сношениях с иностранными народами ты должен как можно больше воздерживаться от оскорбительных сравнений; если хвалить или осуждать отдельного человека насчет другого чрезвычайно обидно, то непростительно грубо и несправедливо судить об одном народе по мерке другого. Поэтому я советую тебе воздерживаться от слишком резкой критики чужих нравов, обычаев и в особенности религий. В первых двух случаях ты можешь применяться к условиям известной страны, насколько это не противоречит твоим коренным убеждениям, и я уверена, что от тебя не потребуется ни малейшей жертвы или стеснения - там, где замешивается общечеловеческая нравственность; в этом отношении правила долга выше всех условий и обстоятельств. Надобно стараться избегать всякого неуместного поступка и в других случаях; но было бы крайне безрассудно жертвовать в пользу этого применения истиной и добродетелью, которых права и влияние так ясны, как свет полуденного солнца.
Относительно религиозных мнений, где бы ты ни соприкасался с ними, должен уважать их. Серьезное или шуточное опровержение их, каковы бы они ни были, оставляет по себе самое горькое и оскорбительное впечатление на человеке и никогда не забывается.
В заключение, мой милый сын, я должна сказать, что этот предмет далеко мной не исчерпан; я буду довольна, если ты дополнишь его своими собственными понятиями или исправишь что-нибудь в моем очерке; я буду рада признать превосходство твоего мнения; но уверена, что ты никогда не превзойдешь меня искренним чувством дружбы, которую питает к тебе преданная мать.
Письмо князю Г. А. Потемкину1 с просьбой назначить сына адъютантом. 24 ноября [1781 г.] М<илостивый> г<осударь>.
Я имела честь писать вашей светлости через вашего племянника генерала Самойлова2 и просить вас о ходатайстве и поддержке моей нижайшей просьбы к ее величеству о назначении моего сына ее адъютантом. Я говорила также вашей светлости, что мне было небезызвестно о невозможности моему сыну вдруг достигнуть этого счастия, но я знала также, что ваша светлость как военный министр легко может повысить его, приблизив к этому званию до его возвращения. Не знаю, получили вы, милостивый государь, мое письмо, и беспокою вас этим не с целью торопить вас и еще менее вам докучать. Но так как я в Лейдене встретила князя Орлова,3 который полюбил моего сына и с откровенностию и участием, нас всех очаровавшими, предложил ему просить императрицу о переводе моего сына в его конногвардейский полк офицером, то, поблагодарив его, просила повременить своею благосклонностию к моему сыну, пока не получу от вас ответа, и рассказала ему, что я уже обращалась к вашей светлости. Вот почему прошу вас, милостивый государь, чтобы вы были добры и приказали кому-нибудь, если сами не имеете времени известить меня, расположены ли вы оказать моему сыну покровительство и поставить его в то положение, на которое он несколько вправе рассчитывать по своему рождению и воспитанию, для того чтобы, в случае ваша светлость не пожелаете утруждать себя судьбою моего сына, он мог бы, не теряя времени, воспользоваться счастливым расположением к нему князя Орлова и выйти из того, так сказать, презренного положения, в котором он теперь находится. Через несколько дней я выеду в Париж, где с нетерпением буду ожидать от вас ответа.
Остаюсь с совершеннейшим почтением и уважением к
вам,
милостивый государь,
вашей светлости нижайшая и покорнейшая слуга
княгиня Дашкова.
Брюссель, 24 ноября [1781 г.]
Письмо князю Г. А. Потемкину о военной карьере сына. 23 февраля [1782 г.] Милостивый государь,
Я имела честь писать вашей светлости из Лондона, а потом из Брюсселя, прося вас как военного министра о принятии моего сына под ваше покровительство; вследствие наклонности к военной службе он не преминет, когда будет иметь честь состоять в вашем ведомстве, доказать вам, что заслуживает поощрения, которое вы стараетесь оказывать нашим молодым офицерам. Заявите, милостивый государь, ее величеству, что она переполнила бы желания матери, если бы соизволила почтить его званием своего адъютанта. Я вполне чувствую, что моя просьба при вашем посредстве может иметь лучший успех и что ваша светлость сами можете приблизить его к этому званию, если предварительно дадите ему повышение. Вот в чем заключалась моя первая просьба. Во второй я простодушно излагала вам предложения, сделанные моему сыну князем Орловым, и заклинала вас известить меня через одного из ваших секретарей, если бы ваша светлость соблаговолили снять с меня заботу, став покровителем моему сыну, ибо для меня существенно, чтобы по возвращении в Отечество он не имел бы несчастия сидеть в одной комнате с караульными, так как он не состоит в главном штабе. Устройте, милостивый государь, чтобы счастие быть вблизи своей великой государыни не соединилось для него с каким-либо унижением и огорчением. Кто лучше императрицы может оценить благо и пользу разумного воспитания? Какой государь охотнее нашей государыни сочтет себя несколько признательным к тем родителям, которые заботятся о воспитании своих детей, стараясь сделать из них полезных граждан? Я желала бы, чтобы молодой человек, родившийся в ее царствование, носил его отпечаток и как по воспитанию, так и по усвоенным им познаниям был достоин служить и мог с пользою для Отечества употреблять свои силы. Кто лучше вас, князь, может представить ее взорам и сказать ей, повергая меня к стопам ее величества, что только из уважения и скромности я не обращаюсь к ней самой? Повторяю вам, милостивый государь, свои просьбы и заклинаю вас приказать, чтобы мне ответили хотя одним словом. Я уезжаю отсюда через три недели, но наш поверенный в делах Хотинский1 всегда будет знать, в каком городе Италии может найти меня ваш ответ. Если он (ответ) будет благоприятен, то я возвращусь в Отечество с облегченным сердцем и вы навсегда привяжете к себе искренно преданную вам семью. В прочем остаюсь с величайшим уважением к вам, князь, вашей светлости нижайшая слуга
кн. Дашкова. Париж, 23 февраля [1782 г.]
Письмо князю Г. А. Потемкину о службе сына. 17 сентября [1783 г.] За лишнее считаю вас уверять, мой милостивый друг, о участии, которое я приняла в болезни вашей, ибо вы не можете усумниться в искренности и горячей дружбе, кою я вам посвятила.
Ваши благодеяния моему сыну и природа моей души в том порука. Поправляйтесь скорее, князь, и возвращайтесь сюда, но не берите с собою моего сына. Он должен оставаться и привыкать к своему полку, только квартира была бы в менее вредном климате.
Когда я узнала о вашей болезни, то не обинуясь у ее величества спрашивала, как у источника, в коем я истину почерпать могла; когда дело идет об вас, то у придворных правды не добиться, ибо сверх того, что собственные виды чувства их определяют, но и о заусенице на пальце у вельможи решительно ответствовать не дозволяет им придворная политика. Вчерась дух мой был до крайности встревожен.
В течение более четырех часов императрица страдала сухою коликою (la collique sèche); я была у ее постели до полуночи. Ее терпение и внимание к окружавшим были невероятны. Даже в колике она остается великою. Сегодня утром она здорова, хотя еще и чувствует некоторую слабость; я нашла ее не только спокойною, но даже веселою.
Здесь приобщаю пятую часть "Собеседника",1 а четвертую, надеюсь, вам Маруци уже вручил; желаю от сердца, чтоб хотя четверть часа вам приятного упражнения сия книга принести могла; еще повторю, батюшка, свою просьбу, чтоб сына моего сюды ныне не привозить, но чтоб в здоровом воздухе, если то возможно, ему квартиры назначить; получа по милости вашей полк в его леты, непростительную бы он оплошность и нерадение показал, отлучаясь самый первый год от своего полку. Сколь же скоро я знаю, что он здоров и должность свою исполняет, я спокойна и довольна. Затем прости, мой милостивый друг, почтение и дружба суть чувства, коими навек преисполнена противу вас будет ваша Дашкова.
С.-Петербург, 17 сентября [1783 г.]
Письмо князю Г. А. Потемкину о сыне и племяннике графе Д. П. Бутурлине.1 14 августа [1783-1784 гг.] Возвращаю вам, мой милостивый друг, сына своего, и хотя нимало не сумневаюсь о дружеском противу меня и благосклонном противу его расположении вашем, но не могу воздержаться при сей оказии еще не просить вас о покровительстве и руководствовании вашем о нем. Притом прошу, батюшка, чтоб его при себе держать и ни отставать, ни метаться противу других в опасности ему не позволять. Я льщусь, что вы, батюшка, в успокоение мое сделаете милость - в случае мира выберете его полку не в вредном климате квартиру, чем меня много одолжите.
Теперь обращу к светлейшему своему приказчику речь. Нередко бывает, что управляющие имениями, не совсем по воле помещиков, сами чрез время помещиками того имения соделываются; мое желание совсем противное, ибо я ничего так не желаю, как то, чтоб Круглое вам полюбилось, и вы бы его, как еще не пожалованное мне, у ее величества выпросили, а мне бы достали тоже в указе упомянутое число 2565 душ где-нибудь в России доставили. Село Овчинино, кое было пожаловано Орловым и потом от них выменено, для чего бы не могло еще быть променено и по примеру, с другими сделанному, за излишнее в нем число душ с меня деньгами получить. Постарайся, мой милостивец, а то я не знаю вашей польской экономии и, проживаясь в Петербурге, совсем банксрут2 скоро буду и спокойного духу с умножающимся ежегодно долгом иметь не могу; детское же имение я не инако, как чужое, вверенное мне на время почитаю, а как мне скоро 40 лет минет, то пора бы мне, кажется, умеренный, но собственно свой кусок хлеба иметь и от приказчичества сыновних деревень, коих я уже ни силы, ни времени управлять не имею, отказаться также время.
Но довольно об этом. Впрочем, вам, дорогой князь, предстоит прочесть еще одну просьбу, именно о моем племяннике графе Бутурлине. Ради Бога, возьмите его к себе в штаб, произведите в капитаны и не допустите этому молодому человеку растратить свои дарования и испортиться. Какое бы одолжение вы, мой уважаемый друг, сделали для меня, если бы мой злополучный почти всеми покинутый племянник получил через вас повышение! Я страдаю от мысли, что его злополучие происходит от того, что императрица взяла его от бабушки и поместила в это гнусное училище, кадетский корпус.3 Если бы он остался в родительском доме, то был бы уже или генерал-адъютантом у какого-либо генерала, или гвардейским офицером. Заклинаю вас, князь, уважить мою просьбу и быть уверенным, что признательность сердца, вам преданного, исполненного любви и уважения, останется неизменною в течение всего существования вашего верного друга кн. Дашковой.
Стрельня, 14 августа [1783-1784 гг.]
Записка князю Г. А. Потемкину об отпуске для сына 17 ноября 1784 г. Будьте добры, князь, разрешите моему сыну приехать сюда и, прошу вас, пошлите ему приказ об этом, чтобы я имела удовольствие видеть его у себя ко дню св. Екатерины. Этим вы много меня обяжете. Пребываю всегда с чувствами уважения и привязанности. Преданная вам кн. Дашкова.
17 ноября 1784 г.
Письмо брату графу А. Р. Воронцову1 об отношениях с дочерью. [1784 г.] Ввиду того, что моя дочь2 привлекла и тебя, милый друг, к участию в деле, которое не может не опечалить тебя, я прошу тебя убедить ее не заставлять меня принимать крайние меры, которые навлекут на нее всеобщее осуждение. Вчера она сказала моему сыну, что не будет навещать меня, раз я запретила ей являться ко мне, но что она останется здесь все четыре месяца, так как дом ее уже нанят на этот срок; я вовсе не уверена, что вследствие своей жестокости и открытого неповиновения она станет воздерживаться от посещения мест, где ей предстояло бы веселиться, рискуя или даже с предвзятым намерением причинять мне своим присутствием мучения и наконец смерть; ввиду этого я велела передать ей сегодня через ее горничную, что я открою свое сердце императрице и что ее величество несомненно, видя мои муки, посоветует ей исполнить ее дочерний долг и уступить. Она мне ответила, что ее задерживают здесь дела и что я вольна говорить императрице что угодно, так как справедливость не позволит ее величеству отправить ее в ссылку. Я не стану высказывать свое мнение об ее образе действий, только повторю тебе свои условия. Если она уедет на первой неделе поста, я не сделаю никакого скандала и никому ни слова не скажу, лишь бы она не приезжала ко мне и не появлялась бы в тех местах, где может меня встретить; в противном случае я откроюсь императрице, и мне кажется, что она, желая сохранить мою жизнь, посоветует ей уехать.
Нечего мне конечно присовокуплять, милый друг, что, чем скорее это выяснится, тем лучше. Если бы ты видел, в каком состоянии я нахожусь в настоящую минуту, ты бы за меня испугался.
[1784]
Письмо Вильяму Робертсону с благодарностью за внимание к ней во время пребывания в Эдинбурге. 17 августа 1786 г. (перевод С. Н. Искюля) Sir.
I have had the pleasure of Receiving your letter by sir John Sinclair, and am very glad to make the acquaintance of a Gentleman so highly esteemed by one of the discernment. You may rest satisfied that I shall do my almost so convince him, how much I prize your Recommendation. I had him to dine with me a few days ago, and hâve given him what information I could to his well judged queries. Не has answered the expectations I must hâve of him from a letter; so that I shall do myself the pleasure to be of what service I can to him. It is with heart felt satisfaction that I thinks on the Epoque, when I had the happiness of your amiable and instructive Society, and regret the circumstances that prevent its rêpêtition, thought I will not give over the hope to be once more Scotland.
I return you my most cordial acknowledgements for the Interest you express in me and my son, and be assured that my wishes for your prosperity are not less ardent. My son is at Kiew with his Regiment. I had a letter from him a few passage, and since he is well, and fulfllls his duty, I must not complain for his absence, which by the by is of eighteen months, and consequently eighteen months too long for a fond Mother; But since I have taken the habit not to live for LeMoi. but for my friends, I will not allow myself to use not when a syllable to Recall him from the post that his duty assigns him. I beg you will remember the Kindly to Mrs Robertson, and your amiable daugther. I am so proud of the Esteem of my Scotch friends that I cannot give them leave to forget me and Be assured that nobody has had a higher Esteem and considêration, that professes for you.
Dear Sir Your obedient Servante Princess of Daschkaw St. Petersburgh
The 6/17 of August
Перевод:
Сэр.
Я имела удовольствие получить ваше письмо через сэра Джона Синклера и весьма рада познакомиться с джентльменом, столь глубоко уважаемым, благодаря одному только умению распознавать вкус. Не сомневайтесь, что я сделала почти все, чтобы доказать ему, сколь ценю вашу рекомендацию. Я пообедала с ним несколько дней назад и сообщила ему обо всем, что только могла в ответ на его взвешенные вопросы. Таким образом, он вполне таков, каким я должна была его представлять, основываясь на полученном письме; так что буду служить ему, чем могу.
Сердцем чувствую удовлетворение, думая о том времени, когда я имела счастие пользоваться вашим дружеским и просветительным обществом, и сожалею об обстоятельствах, которые препятствуют их возобновлению, хотя и не оставляю надежды еще раз побывать в Шотландии.
Приношу вам мою наисердечную признательность за то участие, которое вы принимаете во мне и в моем сыне, и уверяю, что мои пожелания вам дальнейшего преуспеяния не менее сердечны. Мой сын теперь в Киеве вместе со своим полком. Я получила от него письмо, составленное в весьма немногих выражениях, и поелику он здоров и несет свою службу, я не должна более сожалеть об его отсутствии, которое, кстати, продолжается уже 18 месяцев, а для страстно любящей матери 18 месяцев все же слишком много; но с тех пор я привыкла жить не для себя самой, но для друзей, и не позволю себе произнести хотя б один звук, чтобы призвать его назад, оторвав от обязанностей, к коим определен по службе. Прошу покорно передать мои поклоны г-же Робертсон и вашей любезной дочери. Я испытываю таковую гордость, чувствуя уважение моих шотландских друзей, что не могу дать им забыть меня и хочу уверить их в том, что никто не испытывает более высокого уважения и почтения к вам, нежели я.
Дорогой сэр, ваша покорная услужница княгиня Дашкова. С.-Петербург
6/17 августа.
Письмо Екатерине II с просьбой о скорейшем решении дел дочери в Сенате.1 14 января 1794 г. Потеряв всякую надежду побороть могущественное влияние г. Давыдова, я беру на себя смелость умолять ваше величество повелеть Сенату положить свою резолюцию на представление опекуна Щербинина; прошел уже год, как он просил разрешения Сената относительно дарственной записи, сделанной с соблюдением всех формальностей и совершенно законной: достаточно четверти часа чтения, чтобы сказать да или нет. Это да, как говорят, уже и было бы сказано, но противная партия слишком сильна, и так как по закону нельзя сказать нет, то и дело было заброшено в бездну забвения, из которой я уже не в силах извлечь его, если ваше величество не повелит этого по своей любви к справедливости. Простите, государыня, если я прибегаю к этому, и ваше величество, без сомнения, заметит, что я достаточно выстрадала и что здесь с моей стороны нет ни алчности, ни насилия. Я слишком ценю драгоценное употребление вашего времени, чтобы входить в подробности, что может быть не в пользу моей дочери. Повергаю себя к стопам вашего величества с чувствами несокрушимого уважения, которое дает мне честь называться
вашего величества покорнейшей и вернейшей подданной княгиней Дашковой. Января 14. 1794 г.
Письмо Екатерине II о финансовых делах дочери 9 июля 1794 г. Всемилостивейшая государыня.
Свойственно правосудие вашему величеству как государю мудрому, пекущемуся о своих подданных, свойственно вам и милосердие как душе благотворной и жалостливой, почему и осмеливаюсь, припадая к стопам вашего величества, просить усовершить правосудное решение ваше касательно данной записи дочери моей, узаконив меня опекуном оного имения, дабы я могла продать оное для заплаты ее долгов и, если можно, спасти из оного нужное малое ей пропитание и чтобы я безвинно не доведена была и сама до разорения, ибо великая разница продать с рассмотрением или чтобы ненасытные пиявицы marchande de mode французские, схватя имение, с публичного торгу проданное за бесценок, растащили, я и так расстроила свое состояние, а паче дух мой от такого рода беспокойствия расстроен. Ваше величество, сделав сию милость, подадите мне способ, как законные долги дочери моей заплатить, так и возвратите спокойствие мое, которое при таких беспорядках существовать не может. Пребываю с непоколебимою верностию
вашего величества, всемилостивейшая государыня, верноподданная княгиня Дашкова. P. S. Скорее своей благодетельнице, чем своей государыне, я адресую эти строки. Вы, государыня, всегда читали в моем сердце и моих мыслях, зачем же скрою я от вас дело, которое заставляет меня еще раз прибегать к вашей доброте. Моя дочь, отправляясь за границу, оставила мне список своих долгов в 14 000 р., а оказывается теперь более 30 000, и чтобы успокоить своих кредиторов или заглушить их, она оставила у многих подписанные счеты и вексели на ту же сумму. Несмотря на мое запрещение, она заехала в Варшаву, где наделала долгов, сумму которых я не знаю. Третьего дня, не будучи предупреждена ни одной строчкой письма, я получаю из Кенигсберга вексель в 12 т. руб. к уплате через 15 дней. Ваше величество может судить, насколько такая неожиданность могла смутить особу, которая, привыкши к порядку и к уважению своих обязательств, оказалась захваченной врасплох; я не знаю, ни как заставить ее возвратиться, ни как обуздать ее безумную расточительность. Но я знаю, что, если я не приму мер, она разорит меня; я уже продала все, исключая земель, но тяжело лишаться много и находиться в тревоге в таких летах, когда начинаешь слабеть, и все это совершенно незаслуженно. Ваше величество справедливее, просвещеннее других, отдавало мне справедливость и часто, как я знаю, брало мою сторону. Помогите, государыня, мне и на этот раз, и, буду назначена опекуншей этого именья, я могу дать полную доверенность какому-нибудь лицу, сострадательному и честному, которое возьмет на себя эту возню с кредиторами моей дочери, для меня чуждую, унизительную и беспокойную. Июля 9. 1794 г.
Письмо к дочери [1807 г.] Я очень рада буду, чтоб Николай Николаевич Новосильцев1 по многоделию, ему препорученному, мог взять на себя главной надзор над опекою оставшегося после несчастного моего сына имения; он справедлив, и через то кредиторы будут удовольствованы, невзирая на беспутное твое мотовство; если Федор Иванович Киселев2 откажется быть опекуном, то одного Павла Александровича Рахманова довольно, ибо правительство всегда имеет долг надзирать над опеками; таковое попечение для справедливого успокоения тем паче нужно, что ты по развратному своему поведению никакого доверия не заслуживаешь. Я торжественно повторяю, что сын мой не хотел невозможного, то есть усыновить побочных детей, прижитых при жизни и ныне еще живущей жены его; а хотел их сделать благонравными мещанами с посредственным состоянием, каковое только при больших своих долгах он мог им доставить, о чем он сам мне объявить велел; я также торжественно утверждаю, что он тебе их вверить никогда не хотел и при последней болезни своей просил приятеля своего их взять. Ты хвастаешься, что выпросишь у государя, чтоб, отступя от закона, ниспровергнуть таинство брака, по исповеданию нашему освященное; он изволит для твоей прихоти и, удовлетворяя твоему чванству, усыновить детей незаконных при живой жене - мечта достойна твоего исступления; ты обещаешь им дать свое имение, когда твое и злосчастное полученное наследство обременено долгами, ты хочешь их воспитывать, а ты их развращаешь, отженяя их от матери, которая одна имеет над ними естественное и законное право; а при первом пароксизме злости ты их выкинешь из окна. Я отверзала тебе путь к некоторому со мною сближению; но ты отвергла все то, что здравый рассудок, человечество и христианство, руководствуя сердцем моим, тебе предлагали. После того сведала я, что, облекшись в траур, императорской фамилиею только носимый, ты вздумала, что ты императрица; в церкви, где тело несчастного твоего брата пред глазами твоими должно было только возбуждать чувства печали, призывала пред себя полицмейстера, приказывала ему несообразное, кричала и заклинала, чтоб племянница моя Норова3 и друг мой Мавра Романовна4 последнего христианского долга не воздавали; вся церковь была потрясаема бешеным твоим голосом, все были поражены ужасом, видя бесчеловечие, злость и намерение уморить мать слухом сего безбожного исступления; вся Москва с отвращением имя твое поминает. Я тебе прощала семь раз, что только едва ангел милосердия простить мог,- вспомни, что ты ночью приезжала ко мне в деревне, не хотев меня видеть, собирала людей моих и после молебна, который конечно Богу угоден быть не мог, раздавала им деньги и говорила противу меня и противу друга моего, которая одна утешала печаль и грусть брошенной матери; сие возмущение, каковое ты желала произвесть, приказание, которое ты раздавала людям моим, и разные клеветы, которые ты тщетно хотела утверждать в Москве, доказывают, что противу тебя пора уже мне предостеречься. Всех тех из родных, коих поведение я не одобряла, думая мне досадить или себя подкрепить, ты собирала около себя и ласкаешь; напротив того, всех любящих меня ты ругала и ненавидишь. Все сие безбожное противу меня ополчение оправдает меня перед Богом и пред светом; если ты в назначенный срок не уедешь из Москвы, то я прибегну к последнему законному прибежищу тебя заключением избавить преступления новых злодейских умыслов, а себя и дом свой охранить; я напоминаю еще раз как мать, дожившая в печали до старости, не хотя наказывать, что я по совести своей нахожу нужным и справедливым тебя заключить, дабы позору, подобно сделанного тобою к церкви, еще не сделала и дабы ты не развращала людей моих, и чтоб невинные жертвы от твоей злости не пали. [1807]
Записка графу П. С. Потемкину1 о поддержке ее воспитанника П. В. Спиридонова [б/д] Податель этой записки есть тот молодой человек, которого я вам, генерал, рекомендовала. Умоляю вас, побудите его выйти из гвардии, и этим вы доставите мне истинное одолжение. Он жил у меня три года, и так как у него нет ни отца, ни матери, ни состояния, то я хотела бы поставить его в возможность по крайней мере служить, со временем, быть может, отличиться и составить себе карьеру. Его имя Петр Васильевич Спиридонов.2 Вы любили его мальчиком и хотели лет десять тому назад сделать из него пажа, поправьте, прошу вас, тогдашнюю неудачу, и вы чувствительно обяжете ту, которая с отменным уважением называет себя
вашею нижайшею слугою кн. Дашкова. Письмо к мистрис Гамильтон1 [1804-1805 гг.]. Какую страшную работу, мой милый друг, вы задали мне! Вы непременно желаете, чтоб я представила вам различные портреты, снятые с меня, и присоединила бы к ним один своей собственной кисти. Могу уверить вас, что их существует более двадцати (стоило ли труда так хлопотать?), и если девятнадцать слишком польстили вашему другу, то некоторые отвратительно гадки.
Вы убеждены, что я буду говорить о себе искренно, не скрывая ни добрых, ни дурных сторон; но заметьте, что не одна искренность затрудняет меня на этот раз. Подумайте только о том, что в чертах моего образа есть краски и тени, падающие на сановитых людей и великие события.
Впрочем, повинуюсь вам. И чтоб начать, замечу, что есть один очерк, нарисованный, как говорят, рукой самой императрицы; по восшествии на престол она писала польскому королю2 и, говоря об этом событии, уверяла его, что мое участие в этом деле было ничтожно, что я, на самом деле, не больше, как честолюбивая дура. Я не верю ни одному слову в этом отзыве; за всем тем удивляюсь, каким образом умная Екатерина могла так говорить о бедной ее подданной, и говорить в ту самую минуту, когда я засвидетельствовала ей безграничную преданность и ради ее рисковала головой перед эшафотом. Итак, вот один из двадцати портретов, который имею честь представить вам.
Говорят также, что императрица выставила меня немецкому императору3 как самую капризную женщину. И этому не верю, потому что Екатерина коротко знала меня и могла видеть, что ничего не может быть противоположней этого свойства моему действительному характеру. Напрасно доказывать, что подтверждается всей моей жизнию: мог ли управлять моей волей каприз, когда я многие годы твердо вынесла не только нападки клеветы, но все лишения бедности; кто знает меня, того нет надобности уверять, что, несмотря на толпу моих врагов, окружавших государыню, я без ропота и без уступки держалась одной, неизменной стороны: едва ли эта черта согласна с непостоянством ума или характера!
Но чтоб окончить начатый труд и не очень наскучить вам, я разделю свою характеристику на два столбца; в одном я поставлю чужие мнения о себе, а в другом - свои собственные замечания.
|
Жанры
|
|||||||||||||||||||
