Дмитриев Иван Иванович - Взгляд на мою жизнь

ученье. Потом спросил у меня, скоро ли я кончу свою расправу с новыми толковниками о русской истории. Я отвечал, что к новому году. "А похвальное слово Карамзину?" Начал. "Пожалуйте, привезите мне." В таком положении я простился с ним. Он силился встать и поднял руку. Я думал, что он подавал ее мне, и поцеловал ее. В два часа перед обедом я заезжал к нему опять но не зашел в кабинет, потому что там было много дам. Мне сказали впрочем, что ему не хуже. На крыльце я встретился с Иовским, который говорил, что если к вечеру не будет хуже, и если он будет слушаться, то болезнь пройдет. Но ввечеру он впал опять в беспамятство, больно страдал, метался, беспокоился, приходя в себя только минутами. В одну такую минуту человек его Николай спросил, не угодно ли ему послать за священником. - "Зачем?" - Приобщиться Святых Тайн на здоровье. - "Не худо." - Священник пришел, но больной опять впал в беспамятство и исповедовался глухой исповедью. В 35 минут пятого часа по полудни, 3 Октября, он скончался, успокоившись перед последними минутами и погрузившись в тихий сон. Никого не было при нем, кроме Миши.

   Здесь я остановлюсь потому что пора посылать на почту; и окончание черного письма пришлю вам в субботу. Все идем мы по одной дороге, и придем в одно место. Дай Бог только с миром, о Христе Иисусе!

  

   1837 г. Октября 19. Москва.

   Принимаюсь опять за печальное повествование.... Горько будет вам услышать некоторые подробности в другом отношении, но историческая верность обязывает меня передать все, как было. В первый день никто не принимался за распоряжения. Между тем дом тотчас был опечатан. В понедельник поутру я узнал об смерти, отправился туда. Он лежал на столе в столовой. Свечи взяли где-то на честное слово. Я старался убедить г. Боголюбова, который колебался из опасений, взяться за хлопоты и вызвался ему на помощь. Князь Дмитрий Владимирович {* - Голицин, тогдашний Московский Генерал-Губернатор} позволил ему вынуть деньги на расходы, но полиция не могла допустить без бумаги, а покойник лежал без гроба. Я поехал к нему с Шевыревым, но не застали его дома. Мы попросили гувернера, чтоб он попросил Князя от нас прислать казенные деньги, кои после ему доставятся. Не успели мы воротиться, как пришло разрешение Обер-Полициймейстера г. Боголюбову. Начались торги гробовщиков перед столовой, и я насилу увел всех наверх, в темную комнату, между кабинетами, чтоб оставить в покое мертвого. Тяжела смерть человеку бессемейному, судя по нашему! Сенат прислал курьеров своих. К вечеру понедельника все уладилось, благодаря г. Боголюбову, который хлопотал один. Весь обряд, и все требования светских приличий были выполнены. Но наше московское начальство распорядиться могло бы лучше, чтоб воздать честь мужу государственному. - На вынос, 7 Октября, в четверг, приехали Сенаторы Нечаев, Писарев, Яковлев, Озеров, Граф Строганов {** - Граф Сергей Григорьевич, попечитель московского учебного округа} и сенатские секретари, по наряду. В церкви их уже не было. В грустном расположении стоял я у гроба. Дмитриев отжил свой век, он прошел с честью свое поприще, исполнил свое назначение, - но тяжело было видеть его в гробе, Мы как-то привыкли видеть в нем и Карамзина, и Державина, и Богдановича; он был для нас представителем лучшего времени, когда литература наша была чище, благороднее, прекраснее. Что скажет он Карамзину на его вопрос о теперешнем ее состоянии? Мерзость запустения на месте святе, купующие и продающие, и нет бича-изгонителя, и какие виды в будущем! Отпевание совершал Филарет. Приехал Князь Дмитрий Владимирович. Проповедь сказал приходский священник. В церкви были из нашего звания Шевырев, Баратынский, Макаров, Андросов, Шаликов, Павлов, Давыдов, и только. Профессоров только четверо (т. е, Шевырев, я, Давыдов и Морошкин), студентов пятеро. Каченовский не умел распорядиться лучше. Люди плакали горько. Поставили гроб на дроги и стали по сторонам сенатские курьеры, за кисти держались квартальные, ордена понесли секретари, почти без ассистентов. Похоронили в Донском монастыре. Там встретил опять Граф Строганов. - Опустили в землю, и нет его совсем! Человек почтенный, - особенно когда в теперешнем отдалении, не видать человеческих слабостей! В ранге Действительного Тайного Советника, он любил литературу; с тремя звездами, он приезжал во всякое ученое собрание; Министр Юстиции, он оставил после себя только шестьсот родовых душ; русский помещик - без долгов; поэт - умолкнувший во-время; старик, с которым всегда приятно было проводить время, приветливый, ласковый. Да почиет в мире прах его! а имя его останется навсегда незабвенным в истории русской литературы.

  

  

   Печатать позволяется. Июля 1-го дня 1866 года.

   Московская Духовная Академия.

   Ценсор Профессор Петр Казанский.

  

   "Не плачитеся: не умре бо, но спит" Лук. 8. 52.

   Когда Иисус Христос, в утешение оплакивающим кончину единородные дщери князя сонмища Иудейского, сказал: "не плачитеся, не умре бо, но спит", тогда слышавшие слово сие ругахуся ему, ведяще, яко умре. Посему он, во уверение, что смерть не прекращает бытия человека, но есть кратковременный сон, в продолжении которого человек переходит из одного мира в другой, из одного состояния в другое, воскресил умершую: возвратися дух ея и воскресе абие.

   Так, слушатели! Бог Авраамов, Бог Исааков, Бог Иаковль, несть Бог мертвых, но Бог живых. Жив Господь, живи и души наши. Убо полагаемый во гроб не умре, но спит.

   И не озаренный светом божественных откровений человек, при свете только разума, гадал о своем бессмертии. Видимая природа была к тому учебною для него книгою. Он видел, что все в мире изменяется, и ничто не исчезает; все разрушается, и паки обновляется; все умирает, чтоб начать новую жизнь, и все кажется погибающим, чтоб сохранить бытие свое. При всеобщей жизни ужели, думал он, одному человеку, сему обладателю вселенной; суждено лишиться жизни невозвратно? Ужели человек, подобно молнии, для того является, чтоб, блеснув в мире бытием, исчезнуть?

   Нет! Его беспредельная любовь к продолжению бытия, его сильное стремление к лучшему, его ненасытимость желаний проявляют его высшее назначение: гроб не предел его жизни. На сем умозаключении древле гадали о бессмертии человека. Сердце, не повинуяся голосу разума, лютою скорбью поражалося, когда человек представлял себе гроб свой; страх, трепет и ужас проницали до разделения костей и мозгов, при мысли, что гроб есть общий удел. Так! разум мог отчасти врачевать скорби и язвы другого, но при собственном несчастии исчезала вся крепость его.

   Что же глаголет о сем Писание? О всеблагий Творче неба и земли! Слава тебе, показавшему нам свет твой! Свет твой и истина твоя, просвещая всякого человека грядущего в мир, избавляет сих, елицы страхом смерти повинни бьша работе; свет твой и истина твоя открывают недоступную для разума нашего тайну, что все наши смерти совокуплены во едину смерть Богочеловека Иисуса, и в нем пригвождены ко кресту. Иисус Христос смертию своею упразднил державу смерти; смертию своею попрал нашу смерть и сущим во гробех живот даровал. По воскресении Иисуса Христа, во гробе его остались одне ризы его, во уверение наше, что при исходе нашем из мира сего полагается во гроб одна грубая, стихийная одежда человека, а сам человек, как существо бессмертное, возносится горе, в царство света, в место, уготованное Искупителем, в жизнь вечную. Истина сия, сие обетование Евангелия о бессмертии человека во всей полноте отразилось в учениках слова Иисусова, и сделалось оттоле не только для всех достоверным, даже осязательным, когда, по воскресении Иисуса Христа, многи телеса святых усопших возсташа от гробов своих, внидоша во святый град и явишася многим. Где же место смерти, когда Дух Святый свидетельствует: Блажени мертви, умирающие о Господе: ей, глаголет Дух, да почиют от трудов своих. Оплакиваем ли мы, скорбим ли, когда друг или брат наш, или ин кто ближний сердцу нашему, понесше тяготу дне и вар, возляжет на ложе, да почиет от трудов? Настоящая жизнь наша есть день нашего бдения, нашего труда; гроб наш есть ложе, на котором успокоиваемся от бдения и трудов, понесенных нами от утра жизни нашея до вечера ея.

   Но в свидетельстве Духа Святого заметить должно разделение: не все мертвии блажени; блаженство усвоивается только умирающим о Господе. Мир и благодать только тем, иже от Бога родишася, спогреблися Христу крещением в смерть; в продолжении жизни плоть распяли со страстьми и похотьми, и не к тому себе живут, но живет в них Христос. Сии токмо внидут в радость Господа своего, когда смертное их облечется в бессмертие. При всемирном потопе те только остались в живых, которые были в ковчеге праведного Ноя. Чаша спасения одна, которую Иисус Христос наполнил своей кровию, сказав: Аще не снесте плоти Сына человеческого, и не пиете крови Его, живота не имате в себе. Вне ковчега Ноева погибла всяка душа: так вне благодати Христовой нет блаженства умирающим.

   Кто же откроет нам завесу, чтоб мы могли зреть за гроб наш? Кто скажет нам истину, что по исходе из мира сего, в вечном царстве царя бессмертного, станем одесную или ошуйю священного престола его?

   Нет, слушатели! для сего не нужны посторонние указатели. Совесть наша есть книга, в которой непогрешительно написана вся жизнь наша. Сия книга всегда раскрыта: стоит только обратить взор на оную и прочитать написанное в ней; тогда совесть скажет будущее и даст предвкусить оное: и в самом глубоком смирении христианина, при чистоте совести, есть светлая надежда на искупительную силу заслуг Христовых.

   Теперь обратимся ко гробу сему. О сем знаменитом муже не будем говорить, как о человеке государственном: его сердечная преданность престолу и пламенная любовь к отечеству засвидетельствованы особенным благоволением к нему царей, и благодарная Россия, в отечественной истории, передаст имя его потомству, на ряду с мужами знаменитыми. Умолчим о любви его к отечественному образованию и о даре слова, которым он возвысил и обогатил нашу словесность. Не место здесь говорить о его талантах, по уважению коих не только отечественные, но и заграничные сословия ученых за честь себе вменяли своим иметь его членом. Все это вернее скажут достойные его сотрудники; они лучше знают, что он был в кругу их, и чего они лишилися в кончине его. Не будем даже исчислять благих дел его, его искренней любви к ближнему, и на высокой степени служения престолу и отечеству, и в мирном уединении частной жизни: слезы, орошающие гроб его, суть лучшие и свидетели, и проповедники, что он делал для человечества, требовавшего помощи, ходатайства и заступления. Скажу в утешение сетующим одно, - что он умер о Господе. Ибо от юности пленив разум в послушание веры, Евангелие имел правилом жизни, а начальника и свершителя веры - образом, еже хотети и еже деяти, и сим правилом жительствовавши, почил о Господе: мирно скончал течение благодетельной и назидательной жизни, запечатлев уста свои таинствами веры.

   Не плачитеся убо все, лишившиеся в сем знаменитом муже сродника, друга, благодетеля! Слезы для умерших не жертва. Они требуют молитв Церкви. Молитеся о нем: много бо может молитва ко благосердию Отца Небесного; из любви же и благодарности, в память его, благотворения и общения не забывайте: таковыми бо жертвами благоугождается Бог. Аминь.