Корнилович Александр Осипович - Письма

  

  

  

   Сестра Радзиевская осчастливила меня известием, что все вы, друзья мои, здоровы и ты, любезная Жозефина, собралась, наконец, с силами, чтобы отвезти малюток твоих в Одессу. Душевно этому радуюсь. Знаю, что тебе будет тяжко, но не унывай! Господь, подавший тебе способы к помещению Каролины, не оставит тебя без средств докончить ее воспитание.

   Друг мой! Я сел за сие письмо совсем не с намерением наполнять его упреками, но не могу скрыть, что у меня на сердце. Мне чрезвычайно больно получать о тебе вести не от тебя самой. Четыре месяца с лишком ты молчишь, не отзываешься на три моих письма. Неужели гневаешься за то, что я пожурил тебя за брата Михайлу? Но, узнав ошибку, я поспешил принести покаянную голову, просить у тебя прощения. Что мог я сделать более? Словно мы чужие, не росли вместе, незнакомы друг другу. Нужно ли мне говорить тебе, что если я жесток в выражениях, то не меняюсь душою и невесть на что бы решился, дабы вывести тебя из затруднительного положения? Впрочем, положим, я неосторожною откровенностию действительно оскорбил тебя. Можно ли так жестоко меня наказывать? Почти пять месяцев оставлять без известий о матушке, о своей семье, о том, что для меня всего дороже в этом мире. Одно для меня утешение - твои письма, и ты в нем-то мне и отказываешь. Знаю, что живешь в деревне, озабочена хождением за двумя семействами и без меня имеешь много хлопот, но и я прошу немногого, четверть, много получасу в месяц или два. Если б ты знала, что я перенес в это время, то, конечно, не пожелала бы того и злейшему врагу. Впрочем, не гневаюсь на тебя, ибо не могу сердиться на того, кого люблю, а просто высказал тебе, что у меня на душе. И тебя прошу, если имеешь на меня какое неудовольствие, просто, без всяких прикрас объяви мне: если я виноват, то не буду запираться в ошибке и поспешу с просьбою о прощении, но не мучь меня своею молчаливостью.

   Здоровы ли твои малютки и Августин Иванович? Каково кончилось его дело, буде оно пришло к концу? Переменила ли матушка поссессию и где теперь находится? Ближе или далее от вас? Франц отправился ли на службу в Каменец? Поцелуй от меня Устинью. Получает ли она письма от мужа? Не пишу к ней особо, потому что, живучи у вас, она прочтет это письмо; если же Антон Францевич воротился из похода, то пусть даст мне знать, где будет находиться. Целую всех вас сердечно. Еще раз прошу тебя, милая, отбрось, пожалуй, свою лень, перестань меня дичиться. Грешно тебе, право, забывать меня.

  

   Дорогая матушка! Большой радостью было для меня письмо сестры Радзиевской, в котором она мне сообщает, что Всевышний сохраняет тебя в добром здоровье. Мне интересно знать, уехала ли ты из Нечетынцев, как предполагала, и где теперь находишься? Уже скоро два месяца, как я не имею известий от брата Михаила. С весною у них теперь много дела; думаю, что служебные обязанности не дают ему возможности ответить на мое последнее письмо. Я, слава Богу, здоров и, будучи занят с утра до вечера, провожу время так приятно, как только может быть в моем положении. Радуюсь, что Господь Бог помог Жозефине отвезти детей в Одессу. Целую твои дорогие руки, поручаю себя твоим молитвам и, испрашивая материнское благословение, остаюсь искренне преданным сыном.

  

  

   Друг мой Михайла! Три недели жду ответа твоего на мое последнее письмо. Ты, верно, занят приготовлением к съемке будущего лета и не имеешь для меня досуга. Или, чего Боже сохрани, не занемог ли? Я намедни получил письмо от Радзиевских. Они, бедные, утратили четырехлетнюю дочь в конце прошлого года. В последних числах Генваря были у маменьки. Матушка и семейство Августиново здоровы; Устинья в ожидании мужа продолжает жить у сестры; Жозефина собирается в мае в Одессу отвезти Каролину и Юлию в тамошний институт. Антон Осипович все хворает; хочет в конце нынешнего года выйти в отставку. Впрочем, эти вести, за исключением последней, старые: если тебе писали прямо из дому и твои новее, сообщи их мне.

   Каково идут твои служебные занятия? Весеннее время года обыкновенно самое хлопотливое: тут распределение работ, составление инструкций, заботы по отправлению и пр. Я чаю, ты скоро пустишься в предполагаемую тобою поездку по губернии: желаю тебе успеха как по службе, так и по сердечным обстоятельствам, если ты об них еще мыслишь.

   Ты хотел о праздниках быть в Петербурге? Не осведомлялся ли, в каком положении дело Августиново? Кончено ли оно и каким образом?

   Я, слава Богу, здоров и провел все время довольно приятно. Утро посвящено у меня высшей математике: предмет сухой, которым, признаюсь, занимаюсь только потому, что он нужен. Зато послеобеденное время роскошествую за Титом Ливием. Я думал, что несчастие и 32 года излечили меня от энтузиязма, но нельзя быть равнодушным к хорошему: и великие писатели суть, право, благодетели человечества, ибо переносят нас из мира существенного в мир мечтательный.

   Поверишь ли ты, что я, читая Тита Ливия, забываю все кругом себя. И как справедливо, что слог может объяснить обстоятельства, в которых автор писал сочинение. Дошли до нас два историка римских - Тит Ливий и Тацит¹. Оба чрезвычайно красноречивы, но слог совершенно противоположный.

   Первый занимался своим сочинением при Августе², когда Рим находился наверху могущества, и описывал славные времена республики. Господствующее в нем чувство - это святой восторг, который обыкновенно наполняет душу, когда передаешь доблестные дела соотечественников. От того цветист, роскошен, сыплет украшениями; периоды полные, круглые, звучные; самые сильные порывы страсти смягчены какою-то нежностию чувств.

   У Тацита - совсем напротив. Он, правда, жил при Траяне³, едва ли не самом достойном из всех римских императоров, но был свидетелем и невольным орудием свирепств Домициановых⁴ и описывал правления Тибериев, Клавдиев и Неронов⁵. Везде видно негодование добродетели к пороку и боязнь души при виде уничижения, в каком находится отечество. Обязанность историка, недоступного страстям, велит ему подавлять сии чувства, но самое это усилие обнаруживает их на каждой странице. А потому сжат, отрывист, скуп словами, богат мыслями. Каждое выражение имеет свой вес, свою силу, эпитеты все подобраны, уж точно клеймит порок.

   У Тита Ливия более блеску, более яркости в цветах; у Тацита более силы, глубокомыслия и удивительное знание сердца человеческого. Читать их и сравнивать составляет для меня большое наслаждение.

   Ты, думаю, почтешь меня большим говоруном, судя по моим письмам, но я с намерением помещаю в них все, что ни взбредет мне на ум, во-первых, полагая, что тебе это будет приятно, и, во-вторых, чтоб принудить тебя к столь же длинным ответам. Ожидаю от тебя описания твоей поездки. Не забудь также обещания своего доставлять мне в подлиннике матушкины к тебе письма. Целую тебя сердечно.

  

   Спасибо тебе, дорогая матушка, за ту радость, которую ты мне причинила своим письмом к брату Михаилу, ибо, зная, как я счастлив каждому твоему письму, в особенности если оно написано твоей собственной рукой, он по доброте своей пересылает их ко мне. Я не в состоянии выразить тебе тех чувств, которые овладели много, когда я читал любящие строки твоего письма. Никогда до сего времени не следуя моде, ты теперь носишь модное платье с кармашками, чтобы иметь возможность всегда носить с собою наши письма. И больше всего огорчает меня то, что я, которому жизнью было бы услаждать твои минуты, стал недостоин твоей любви и вместо того, чтобы радовать тебя, причиняю тебе столько горя!

   Меня очень радует счастливое окончание дела брата Августина и в равной степени намерения сестры Жозефины отвезти детей в Одессу.

   В этом месяце я получил от Михаила два письма. Думаю, тебе известно, что он получил к Пасхе чин подполковника. Теперь он в путешествии, которое продлится целое лето: объезжает Новгородскую губернию. Я уже писал тебе, дорогая мама, что не буду удивляться, если он привезет тебе дочь из той местности, где сейчас находится. Кажется, слова мои не ошибочны, хотя определенно он еще ни о чем не говорит, однако жалуется на тоску однообразной жизни и выражает желание соединить свою судьбу с любимым человеком. Теперь же, имея большие эполеты, крутившие неоднократно головы девицам; он сможет преуспеть, и легко может случиться, что, не ожидая, получишь от него письмо с просьбой о благословении. Такие обстоятельства брата заставляют меня обратиться к тебе с просьбой. Перемена жизни, которую он задумывает, требует некоторых необычных расходов. Тебе же известно, что все, что он имел, он отдал Августину, и, не имея других средств, находится сейчас в большом затруднении. И поэтому, дорогая мама, используй свое влияние на Августина и попроси его, чтобы каким-нибудь способом, по мере возможности, он выплатил Михаилу часть своего долга. Я не смел бы тебя беспокоить, если бы мог надеяться, что только мои просьбы к Августину будут иметь какое-то последствие.

   Из письма твоего вижу, дорогая мама, что ты волнуешься за меня. Знаешь мою откровенность с людьми, а еще большую с тобой: лгать тебе было бы для меня тяжким грехом. Верь же тому, что я неоднократно писал тебе, что и Бог и люди более ко мне милостивы, нежели я того заслуживаю. Все облегчения, какие только могут быть в моем положении, мне уже сделаны. Я здоров, спокоен и, будучи занят с утра до вечера, не имею времени тосковать. Кроме того, брат меня радует иногда своими письмами, так что я с искренним сердцем мирюсь со своей судьбой.

   Интересно мне знать, как ты живешь в своем новом хозяйстве. Теперь весеннее время, много забот, а ты, матушка, такая трудолюбивая. В позапрошлом году изобретена молотилка, которая в час при помощи двух человек и одной лошади может отмолотить более трехсот снопов, и стоит это очень дешево, всего шесть рублей серебром. Я уже писал брату, чтобы он достал образец этой молотилки, когда будет в Петербурге, и переслал бы его тебе. Думаю, что это будет большой помощью в твоем хозяйстве и облегчением для твоих подчиненных. Сердечно целую дорогую племянницу. За сим поручаю себя твоим молитвам и, прося о благословении, остаюсь искренне преданным.

  

   Уже неделя, как написано это письмо, но обстоятельства не позволили мне его выслать тотчас же. Пользуюсь этим, чтобы вторично обратиться к твоей памяти и поцеловать твои дорогие ручки. От всего сердца молю Всевышнего, дабы сохранил тебя в добром здоровье для нашего счастья.

  

  

   Спасибо тебе, друг мой Жозефина, за твое письмо от 15-го пр[ошлого] месяца и за приятные вести, какие оно мне принесло. Душевно радуюсь, что маменька поселилась поблизости вас. Счастливцы! Вы всякий день бываете вместе. Также радостно мне было узнать, что дело Августина Ивановича кончилось счастливо: я в этом не сомневался. Верю очень, что три года нахождения под судом долженствовали много его расстроить, и принимаю искреннее участие во всем, что он потерпел. Но что же делать, милая? Всем нам, пока мы на сей земле, более или менее суждено нести горестей: покоримся воле Провидения и будем благословлять руку, нас наказующую. Впрочем, Августин Иванович, оправданный вполне, признанный невинным, имеет теперь, думаю, право требовать если не прежнего, по крайней мере подобного прежнему места, тем более что в десять лет стяжал опытность, которая доставит ему возможность принести пользу по службе карантинной. Уведомь меня, просил ли он Начальство о назначении его к месту и какой последовал на это ответ?

   Говорить, как мне приятно было известие о намерении твоем отвезти дочерей в Одессу, почитаю излишним. Знаешь, это было всегда моим искренним желанием. Я чаю, письмо мое застанет тебя уже воротившейся из этой поездки. Сердечные, думаю, горько плакали при расставании. Но сколько меня обрадовало это путешествие, столько изумило сказанное тобою о Франце. Не прогневайся, милая, за откровенность: я краснел за тебя. Как это ты не рассудила, к кому обращаешься, кого затрудняешь? Поразмысли хорошенько о том, что я писал к тебе от 10 Декабря, и увидишь, как неприличен твой поступок. И что за странная мысль поместить Франца в Одесский институт. Он ребенок по виду, потому что калека, но ему буде не минуло, то скоро минет 18 лет. И если он в шестилетнее пребывание в Кременце ничему не выучился, то теперь никакой институт ему не поможет; если же слаб в некоторых только предметах, то, находясь в службе, может брать частные уроки: это сопряжено будет с меньшими издержками и самому более упользует.

   Благодарю тебя, друг мой, за ответ твой на письмо Михайлы, хотя надеялся, что после настоятельных, усиленных просьб моих ты отправишь оный вслед за получением моего письма, а не три месяца спустя.

   Два последних письма твои наполнены уверениями любви ко мне без всякой нужды, ибо я никогда не сомневался в твоих чувствах, да и объяснения подобные между нами неуместны. Гораздо приятнее мне было бы, если бы ты доказывала оную исполнением моих просьб; все же мои просьбы заключаются в одном: старайтесь примириться с братом. Знаешь, что при всей доброте сердца он склонен к подозрительности и что у него всегда бывали недоразумения с Августином Ивановичем, недоразумения, кои необходимо должны были усилиться от обстоятельств, в какие вы вошли с ним. При столь щекотливых обстоятельствах тебе надлежит всеми средствами пещись об отвращении могущего родиться между вами несогласия; ты же, медля ответом на письма Михайлы, не помыслишь, что придаешь вероятие его подозрениям, не имеющим никакого основания. Я весьма неохотно пишу к вам о сем, ибо знаю, что это вас огорчает, но не могу взирать молча на разногласие ваше. Может быть, досадно, что я вмешался в это дело. Если б был на воле, то, не говоря ни слова, заплатил бы брату свое и перевел бы ваш долг на себя. Теперь, не имея ничего, собственно мне принадлежащего, могу только советовать и просить и надеюсь, что, памятуя прежнюю нашу дружбу, не пренебрежете моей просьбой. Брат в таких летах, когда человек начинает скучать одинокой жизнью, а всякая перемена состояния требует издержек чрезвычайных. Может быть, деликатность воспрепятствует ему обратиться к вам с требованием долга, но вы сами не потерпите, чтоб он оставался в нужде. А потому, буде имеете возможность, постарайтесь хоть частями удовлетворять его.

   Спасибо Устинье за память; поцелуй ее за меня сердечно, равно как ее малюток.

   В заключение прошу тебя, не медли ответом. Приводимое тобою извинение в долгом молчании, слова нет, хорошо, но всему есть мера. Притом, позволь тебе сказать, я не нахожу в письме твоем той простоты, той искренности, какая, бывало, господствовала между нами. Я тот же, милая, каков и был, и теперь еще более принимаю в вас участия, потому что находитесь в обстоятельствах трудных. Будь и ты такою же, каковой я тебя всегда знавал, какова ты в самом деле. Если тебя пугает мысль, что письма твои проходят через руки Начальства, это опасение, друг мой, совершенно пустое. Правительство у нас милостивое и дозволяет нам переписываться, очень понимает, какого рода сношения бывают между родными. Лучшим доказательством твоей признательности к нему будет сохранение той свободы, той непринужденности, какую ты являла бы в личном со мною разговоре.

   Прощай, милая! Сердечно целую вас обоих, равно как и твоих малюток. Дай Бог вам всего доброго.

  

   Каковы у вас хлеба? Обещают ли богатую жатву? Да уведомь меня о названии деревни, в которой вы поселились. Я просил тебя сказать мне, каков успех заведений Августина Ивановича на Бессарабской земле, но ты вообще скупишься на домашние известия.

  

  

   Три письма от тебя почти вдруг и в том числе одно от матушки! Спасибо тебе, друг мой, за доставленное мне ими удовольствие; чувствовать его легче, чем выразить. Добрая матушка! Письмо ее чрезвычайно меня растрогало: в молодых летах не знала, что такое моды, ныне на старости сделалась их поклонницей, чтоб носить платье с кармашками и в них наши письма!

   В одно время с твоими письмами получил я вести от Жозефины. Принимаю душевное участие в затруднительных обстоятельствах, в какие поставит тебя невозможность Августина скоро уплатить тебе долг. Но и ты, любезный, судишь об нем слишком опрометчиво. Сестра уведомляет меня, что пишет к тебе с тою же почтою; письмо ее от того же числа, как и матушкино. Ты же не получил его потому, что оно, вероятно, с заемным письмом, следовательно, отправлено по тяжелой почте и оттого не застало тебя в Новегороде. Поспеши справиться об этом в Новогородском почтамте, не то его вторично возвратят им и ты опять останешься без векселя. Признаюсь, меня чрезвычайно расстраивают ваши недоразумения, и никогда я столько не чувствовал тягости своего положения, как в сию минуту, ибо знаю, что мне стоило бы лишь лично объясниться, дабы все уладить между вами. На бумаге же невозможно всего высказать. Я беспрестанно бранюсь за тебя с ними, которых люблю всей душою. Разумеется, это их огорчает. От этого они и меня дичаться. В письмах Жозефины такой важный, церемонный тон, совсем не видать той искренности, какая была между нами. Впрочем, не теряю надежды, что мне удастся примирить вас. Августин теперь, благодаря Бога, вышел из трудных обстоятельств, в коих находился, и более спокойный духом, возвратив все утраченное, поспешит, без сомнения, разуверить тебя и доказать тебе неосновательность твоих подозрений.

   Жаль мне, что поездка твоя в Валдай не доставила тебе ожидаемых приятностей. Впрочем, ты потерял немного. Страна эта слишком известна, и жители, поселенные на большой дороге, от беспрестанных сношений с чужими, утратили свою оригинальность. Вообще всю страну от Новагорода и Старой Русы до самого почти Торжка занимают не старожилы, а переселенцы из русских губерний, переселенные при Грозном. Я желал бы, чтоб ты обратил преимущественно внимание на глушь, на полосу, прилежащую к Псковской губернии: берега Мсты, Ловати, Поли, Шелони. Там, полагаю, встретишь еще потомков древних, первобытных новгородцев, и, может быть, найдешь остатки коренной, истинно русской старины.

   Не забудь о дневнике и для пополнения его советую тебе сажать подле себя ямщиков и проводить все время пути, не весьма приятное при нашей однообразной природе, в разговорах с ними, разумеется, о предметах, кои для них доступны. От них почерпнешь немало драгоценных сведений, каких не найдешь ни в какой книге, и сведений достоверных, потому что сообщающие оные не имеют причин к утайке истины, и что ты будешь иметь способы поверить их, делая те же расспросы разным лицам.

   Душевно радуюсь, что у тебя хороши подчиненные. Вообще, должно признаться, наши топографы ребята славные и почти все знают свое дело. Я у них преподавал географию и, невзирая на скуку учительского звания и на труд входить в самые мелочные объяснения с людьми, не получившими предварительного образования, всегда почти оставлял класс с удовольствием, ибо находил в них не только понятливость, но и желание просвещения. Школа их в мое время имела большие недостатки; Федор Федорович хотел было заняться ее переобразованием; уведомь меня, исполнились его предположения?

   Душевно поздравляю тебя с повышением; ты теперь штаб-офицер во всей форме¹. Это обстоятельство, думаю, будет благоприятствовать твоим сердечным видам: большие эполеты кружили голову не одной девице. Я подаю матушке надежду, что ты к зиме привезешь ей невестку; постарайся, чтоб мое пророчество сбылось. Признаюсь, желаю от искреннего сердца, чтобы ты избрал подругу по сердцу. Думаю, я исцелился от романтизма, по крайней мере стараюсь смотреть на вещи с настоящей точки зрения, но верю, что человек до некоторой степени может быть счастлив на сей земле. Я видел людей в крайней бедности, кои подлинно бились ради насущного. Окружающие сожалели об них, но они никому не завидовали, ни на кого не жаловались, несли свою участь безропотно, даже с лицом веселым, потому что находили все один в другом.

   Спрашиваешь, весело ли встретил праздники? Этот вопрос, друг мой, приличнее сделать людям, живущим в свете. Для меня все дни в году от первого до последнего текут однообразно. Я счастлив, когда здоров, занят и получаю от вас письма. Иногда посещает меня геморрой, ломаюсь с ним, сколько есть сил, подчас уступаю; между тем время идет своей чередой, и слава Богу. В заключение благодарю тебя еще раз за письмо матушки и вместе и за обещанные книги.

   Прощай, мой милый! Не медли, пожалуй, ответом. Я не люблю предаваться пустым страхам, но положение мое весьма естественно к ним располагает. Поневоле часто думаешь о тех, кого любишь. Между тем развлечений у меня мало. Ты же слаб здоровьем, а потому, если пройдет неделя, другая после времени, в которое следовало бы по расчету получить твое письмо, против желания беспокоишься. Уведомь меня также заранее, когда задумаешь воротиться в Новгород, дабы письма мои к тебе не гуляли в Валдай понапрасну. Дай Бог тебе всякого успеха.

  

   В одно почти время две радости - письмо от тебя и от Радзиевской. Спасибо тебе за него и за книги. Спешу отвечать, потому что наступает срок писать к матушке, а у меня положено разом отправлять письма ко всем вам, к тому же ты будешь в Новегороде в начале будущего месяца, следовательно, настоящее [письмо] встретит тебя по приезде.

   Антон Осипович все хворает; Мария не может утешиться после утраты дочери, ждет к себе Жозефину, отправляющуюся с детьми в Одессу, и сыновей из тамошнего Лицея на вакации¹. Матушка здорова, живет в одном селе с сестрою в особом домике, взяв часть той же деревни в поссессию.

   Верю, друг мой, хлопотам, в коих теперь находишься, и прошу тебя, для меня не отрывай себя от работы. Несколько строк, два слова: я здоров, и я буду доволен, ибо уверен, что на досуге охотно посвятишь мне несколько страниц.

   Я три месяца был как рыба в воде, с половины нынешнего месяца опять было захирел, два дня не знал куда деваться, теперь начинаю оправляться помаленьку. И в это-то время, весьма кстати, явились твои книги. Я хоть пенял и пеняю тебя за них, но все-таки благодарю искренно, ибо ожидаю от их чтения большого удовольствия. Пока только успел взглянуть на предисловие и чрезвычайно признателен с своей стороны этому г. Устрялову за его труд. Я некогда много любил заниматься новою русскою историею и всегда болел душою, что мы так к ней равнодушны, что эта эпоха нашей славы, нашего рождающегося величия так еще мало известна... Кто, например, объяснит тебе, какими средствами Михаил, юноша семнадцатилетний, из глуши монастырской возведенный на престол государства, расстроенного междоусобиями, развращенного безначалием, терзаемого врагами, без насилия, с неизменной кротостью в устах и в поступках, в 30 лет с небольшим, залечил язвы исходившей кровию России и оставил ее в столь цветущем положении, в каком она никогда до него не бывала?

   И это неведение не простирается на нашу только братию. Помню очень, мне приключилось говорить об этом с Карамзиным. Знаешь, думаю, он решил закончить свою "Историю"² XII томом. Я всечески уговаривал его продолжить ее по крайней мере до воцарения Петра, но он на все мои убеждения отвечал одно: там нечего писать. Мне нетрудно было разгадать значение отказа. Карамзин, между нами будь сказано, при всех его заслугах был более литератор, чем историк, описывал охотно эпохи, когда в России, по выражению нынешних философов, было преобладание мира чувственного над духовным, когда преимущественно действовали страсти, потому что страсти - пища красноречия. Но в XVII в. наступило господство ума над страстями, своевластие добровольно подчинило себя владычеству законов, торговля, промышленность, просвещение, вводимые, распространяемые правителями, вывели народ из оцепенения, пробудили в нем деятельность, и мало-помалу, подрывая вековое здание невежества, приготовили русских к преобразованию. Историку предлежит ознакомить эту зарождающуюся жизнь; следить эту борьбу занимающегося просвещения с предрассудками, кои, наконец, смирились перед волей и духом Петра. Родится при этом немало вопросов чрезвычайно любопытных и важных, разрешение которых объяснит во многом нынешний быт России. Тогда увидят, что XVII в. нашей истории едва ли не столь же важен, как более блестящий XVIII...

   Я чрезвычайно обрадовался изданию полного собрания наших законов³ и археографической экспедиции Строева⁴.

   Строев малый умный, знает и любит свое дело. Материалы драгоценные, досель добыча моли и гнили, увидят свет, и можно надеяться, что подобно как минувшее царствование ознаменовано было историею царей Рюрикова племени, так нынешнее увидит историка дома Романовых. Явится другой Карамзин, который, может быть, станет и выше, потому, что наученный примером предшественника, избегнет его недостатков.

   И не думай, что польза от сего сочинения ограничится тем, что ознакомит нас с собою и, указав нам на доблести предков, пробудит в нас честное чувство гордости народной. Я, любезный, ожидаю от него выгод гораздо важнее. Разбери историю новейших народов. Образованность западных европейцев есть следствие многих обстоятельств. Главнейшие: изобретение книгопечатания, реформация, открытие морского пути в Индию и Америку и, наконец, образование среднего сословия, которое, быв лишено преимуществ, достававшихся исключительно дворянству, долженствовало, дабы стяжать приличное место в обществе, возвыситься деятельностию умственною. Ни одно из сих событий не имело на нас влияния непосредственного. Иго монгольское, остановив естественное развитие народа, и без того медленное в эпоху междоусобий, подавило в нем все доброе и ввергнуло его в мертвенность, в коей он [находился] целых полтора века и после того, как уже освободился от ярма. Правители, стоя и умом и просвещением выше подвластных, наперекор господствовавшему невежеству, иногда наперекор воле народной, ласкою и понуждением, поощрением и угрозой, наградами и наказанием вели и ведут русских к величию истинному. И за доказательствами ходить недалеко. Посмотри кругом себя. Теперь только пробудилось в нас стремление к усовершенствованию: доселе все училища были заведены, содержимы только казной; доселе подвластные весьма мало содействовали попечениям правительства об их благе. Будем признательны к Провидению за то, что живем в такое время, когда народ наш почувствовал необходимость просвещения, и птенец, уже оперившийся, быстрым полетом несется по пути образованности. Явление сие, показавшееся в царствование Елизаветы в сословии высшем, теперь распространилось на все состояния, и несомненный тому признак - неимоверные успехи нашей промышленности: таможенные доходы в 8 лет возросли от 40 до 70 миллионов. Повторяю, возрадуемся этому движению и будем каждый по возможности ему содействовать.

   Разумеется, из сего не следует, чтоб историк не нашел в событиях двух последних веков вещей, достойных порицания. Были ошибки в мерах правительственных, были слабости, недостатки в характере правителей. Но судя о людях и делах людских, должно брать в соображение не отдельные черты или происшествия, а всю их сложность, а в таком случае нечего говорить, на какой стороне останется перевес. Притом если нам предписывают вместе с истиной скромность и осмотрительность в суждениях о современниках, то сия обязанность гораздо важнее относительно к умершим, и не только к лицам, но и к их делам.

   Выше сказано, ход нашего развития был совершенно отличен от того, какому следовали европейцы, а потому и пути к достижению оного долженствовали быть другие. Иностранцы, не постигая этого, и, по обычаю теоретиков, подводя все под одну мерку, полтора века, вторя Монтескье, полнят книги свои о России вздорными суждениями, а мы, вместо того, чтоб поверять оные, часто повторяем их нелепости. Если какое-либо постановление поражает нас странностию, приступим к его разбору с предположением, что правительство при издании оного имело намерения благие, ибо мыслить иначе - значит стоять на том, что оно хотело своей гибели. Открыв сии намерения, рассмотрим, могло ли оно, при положении, в котором находилось, употребить для их достижения средства другие? Часто увидим, что осуждаемая мера была вынужденной жертвою обстоятельствам, иногда же в ней откроем великую обдуманность и глубокие соображения. Следственно, историк обязан упоминать о тех только недостатках, кои решительно действовали на участь государства. Велика честь властителю, если он добрый сын, супруг, отец, но имей он качества противные, я никогда не дерзну срывать покрова с его домашних тайн, буде они только не имели влияния на дела правления.

   Тьфу, как заговорился! Стареюсь, любезный, и, любя старину, становлюсь так же болтлив, как она. Да и трудно ли? 7 Июля минет другу твоему тридцать два.

   Еще несколько слов. Меня чрезвычайно изумило неполучение тобою письма от сестры; она так положительно уверяла меня, что отвечала тебе. Я уже сам перестал писать к ней об этом; я, хотя весьма неохотно, но попрошу матушку, дабы она вмешалась в сие дело и употребила свое влияние, дабы его уладить. Но и ты, друг мой, воля твоя, немного странен. Почему бы не послать на почту и не удостовериться? Прощай любезный! Дай Бог тебе всякого успеха!

  

   Спасибо тебе, любезный друг мой, за письмо от 26-го пр[ошлого] м[есяца] и за "Стрельцов". Спрашиваешь моего мнения о книге? Вот оно в коротких словах. Людям, ищущим в чтении развлечения, она доставит приятное занятие; как роман исторический недостаточна. И скажу тебе, почему? Дошедшие до нас записки о стрельцах двоякого рода: одни, коих авторы, за исключением графа Матвеева¹, люди звания обыкновенного, описывали верно и подробно события, но не возносились до причин; другие - составленные иностранцами, которые по званию и образованности находились в связях с первыми сановниками государства и видели дела у источника. Сии последние редки, не все напечатаны и написаны на языках, не всегда доступных - голландском, английском и пр. Автор "Стрельцов" не имел их в виду, а потому и ошибался. Так, например, в суждении о причинах стрелецких смут он не объясняет, что подало повод боярам и патриярху предложить народу избрание между двумя братьями Петром и Иваном, меж тем как престол по наследству доставался первому. Оттого, как ты справедливо заметил, и исторические характеры вообще очерчены слабо. Так ли, например, надлежало представить умного, предприимчивого кн. В. В. Голицына, который был душою советов Софии и в эту эпоху злодеяний лишь один из ее поборников сохранил себя чистым от упрека? И сама София? Где этот ум, эта высокая образованность, которым дивились современники? Это властолюбие без меры и границ? Наконец, я заметил бы сочинителю, что он не довольно обратил внимания на умственный быт тогдашней России. Это общий недостаток историков Петра и недостаток весьма важный. Главное, почему стрелецкие смуты для нас занимательны, есть появление Государя отрока, который, постигнув великим умом превосходство просвещения, наперекор людям, времени, обстоятельствам, почти под кинжалами злодеев, решил переобразовать себя и Россию. Чтоб судить о великости подвига, принятых им мерах, необходимо выставить окружавшие его препятствия. Борьба трудная предстояла Петру не с стрельцами, коих губило собственное буйство, не с раскольниками, которые не удержались бы, если б и достигли своих замыслов, а с приверженцами, вполне готовыми всем для него жертвовать, и в то же время закоснелыми поборниками старины.

   Случись тебе взять из села во двор крестьянина для услуг, ты, прежде чем ввести его в комнаты, велишь его омыть, обрить, надеть ему вместо лаптей сапоги, вместо сермяги кафтан. Так же точно, прежде чем помыслить о просвещении русских, надлежало им внушить чувство собственного достоинства, показать, в чем истинно заключается служба Царю и отечеству. И ни в каком случае Петр не выявил более ума и народолюбия, ничем более не стяжал права на чин Великого, ибо для этого властитель жизни и достояния миллионов в поте венчанного чела, с ружьем, заступом, топором в державных руках нес труды и лишения простого ратника, плотника, землекопа!

   Я хотел бы, чтоб мне представили дворянство, духовенство, каждое с его предрассудками, с его видами, чтоб сам Петр явился таким, каким был: алмаз под грубою корою, из-за коей проявляются места, ослепляющие блеском, весь огонь, вся деятельность, всегда и везде жертвующий собою для великой цели. Я даже позволил бы себе выставить некоторые заблуждения его бурной юности. Не понимает его истинного величия, кто мыслит, что сие порочило бы славу Государя. Шекспир вывел на сцену Генриха V², величайшего из английских королей, отправляющимся на ночной разбой и бражничающим в трактирах, и в этом шалуне Генрихе видишь будущего завоевателя Франции! Менее ли велик, менее ли дорог французам был Генрих IV³, любовник Габриели⁴? Самые его похождения не более ли породнили его с любовию народной? Да и что такое все недостатки Петра? Пятна в солнце, тени, придающие более блеску картине. Имей он их вдесятеро более, они померкнут в его заслугах.

   Извини, друг мой, эту невольную выходку. Умы великие - гости редкие на земле, и, говоря об них, нехотя выйдешь из обычного равнодушия, особенно если они принадлежат нашей, родной стране. Впрочем, не заключай из сказанного, чтоб я называл книгу дурною. Но гораздо для меня занимательнее были "Сказания о самозванцах"⁵. Я прочел их с удовольствием и радуюсь хорошему сочинению, а еще более новому автору, который подает о себе большие надежды.

   Спасибо тебе за известие об Янковском, но просьба его пустая, и советую тебе не беспокоиться, ибо хлопоты твои ни к чему не послужат. Прошение его поступит по команде в Инспекторский департамент, где заведен порядок, который для тебя, кланяйся, не кланяйся, не нарушат, не замедлят и не ускорят дела, да и не объявят тебе об нем прежде, чем оно не будет внесено в приказ.

   Радуюсь усиленному ходу твоего поручения. Жалуешься, милый, на бесплодность твоих расспросов, но не происходит ли это оттого, что на вопросы твои не могут отвечать лица, к коим обращаешься? Говоря с крестьянами, беседуй с ними о предметах, которые должны им быть известны, об их замыслах, занятиях, житье-бытье. Таким образом соберешь множество полезных сведений для статистики и в то же время ознакомишься с бытом поселян Новогородской губернии, узнаешь их нужды, потребности и поставишь себя в возможность пользовать им при случае.

   Благодарю тебя, друг мой, за предложение белья и одежды. Мне ничего этого не нужно. Чтоб получить мое согласие, говоришь, что я охотник сидеть в халате. Ах, любезный! Было время, когда, не знав усталости и отдыха, я радостно проводил дни и ночи за работой; теперь не то! Слыхал ли ты о Милоне Кротонском⁶, знаменитом бойце древности, который, явившись девяноста лет на Олимпийские игры, некогда поприще его славы, когда взглянул на увенчанных лаврами за борьбу юношей, а потом на свои дряхлые от старости руки, горько заплакал? Настоящее мое положение весьма походит на Милоново.

  

   "Суровый славянин, я слез не проливал,

   Но понимаю их..."⁷

  

   На столе у меня Тит Ливий, от перевода коего я обещал себе столько наслаждения, и вот слишком месяц не могу приняться за труд. Плоха та, милый, работа, где за часы доставленного ею удовольствия платишь днями страданий. Сперва празднуешь по необходимости, затем самая лень становится привлекательной. На все то, что некогда радовало, восхищало душу, смотришь оком холодным, миришься с тем, что ненавидел, весь портишься, весь черствеешь, и как не стараешься вырваться из этого онемения, стряхнуть с себя эту ржавчину, с каждым днем чувствуешь ничтожность своих усилий; ежедневно с отчаянием в сердце повторяешь: дух бодр, плоть немощна. Доселе целью всех моих помыслов, трудов было усовершение себя на пользу ближнего; и это желание, отрада жизни, источник всего прекрасного, час от часу слабея, уступает место какому-то холодному, мертвому равнодушию. Боже, чего бы я не дал тому, кто научил бы меня сохранить его в прежней свежести и силе! Куда я без него буду годиться? И теперь уже похожу на человека, палимого антоновым огнем⁸, у которого болезнь отнимает руки, ноги, пробирается к сердцу: он следит очами успехи недуга, предвидит неминуемую гибель и не в силах пособить злу. Впрочем, пусть это тебя не пугает. Господь не испытывает нас сверх наших сил и, говорю изведанное собственным опытом, ни в какое время столько не милосердствует о нас, не печется о наших немощах, как в часы испытаний. А потому признательные к Его благости, покорные Его святой воле, будем терпеливо, не унывая, нести долю, на которую сами себя обрекли, с твердою верой, что рано ль, поздно ль, здесь или там узрим и лучшие дни. Он восставит падшего, возвратит силы изнемогшему.

   Радуюсь назначению сыновей Андрея Кузьмича⁹ в корпус. Если ты с ним в переписке, поклонись ему от меня. Что пишешь о судопроизводстве у нас в Подолии¹⁰, я нахожу, что это очень хорошо. Стыд и срам сказать, Украина тридцать лет русская область, а русский язык там словно татарская грамота. Да и адвокатам не вижу большой беды: с голоду не умрут, а с их уменьшением уменьшится число тяжб, которых у нас слишком много.

   Прощай, друг мой! Не пришлешь ли ты мне в ответ письма от матушки? 24-го, любезный, ее именины. Храни тебя Господь здоровым и веселым.

  

   Дорогая матушка! Отвечая брату на его письмо, пользуюсь случаем поговорить с тобою. Он писал мне 26 Июня, что очень занят, постоянно разъезжает из одного места в другое. Между прочим, сообщает, что зять Янковский намерен просить должности полицмейстера в Могилеве. Признаюсь, мне было бы очень приятно, если бы его усилия увенчались желанным успехом: воображаю, какой радостью было бы для тебя иметь вблизи своих детей, которые могли бы всегда услаждать твои часы.

   Прости меня, дорогая мама, что в прошлом письме я утруждал тебя просьбами к Августину. К моей большой радости Михаил получил, наконец, письмо от Юзи; но я обрадовался бы еще больше, если бы к письму был приложен вексель, как этого хочет Михаил. Я, слава Богу и благодаря твоим молитвам, здоров и терпеливо переношу свою судьбу. Целую брата Августина, сестер Жозефину и Устину с детьми и, прося тебя о благословении, остаюсь с искренней любовью преданным сыном.

  

  

   Благодарю тебя, милая моя Жозефина, за твое дружеское откровенное письмо. При чтении оного я и радовался, и скорбел, и сильно раскаивался, что огорчил тебя своими упреками. Извини меня, друг мой! Виною тому твоя молчаливость и моя грешная природа, которую, как говорит один древний стихотворец, гони от себя хоть вилами, она все-таки при случае воротится. Знаешь меня. Источником всего злого во мне (и едва ли не главная причина всех неприятностей, какие ни случались со мною) есть несчастная опрометчивость, которая и теперь, когда бы, кажется, пора остепениться, меня не покидает, и, вероятно, не покинет до самой могилы. Может быть, вырвалось у меня из-под пера что-либо, тебя оскорбившее; но несправедливо мыслишь, полагая, что тут приметалось какое-либо чувство гнева, неприязни или подозрений. Мы росли вместе, и сколько себя помню, никогда друг с другом не разногласили. Знав тебя тридцать лет милой, доброй сестрою, мог ли бы я вдруг переменить свое о тебе мнение? Скажи мне ты сама, что стала иною, я тебе бы не поверил. Странное же наше положение произошло от обстоятельств и трудности объясниться на письме. Впрочем, настоящая размолвка, если только дать ей это имя, была первою и последнею. Обещаю тебе впредь не исправиться, ибо это чрезвычайно трудно, а, не изменяя обычной откровенности, быть осторожным в речах. Тебя же прошу, во всех подобных случаях будь со мною сколь можно чистосердечнее. Пишешь, что тебе не все вольно высказать. Воля твоя, я этого никак не понимаю. Что тебя удерживает? Боишься, чтоб люди не сведали о наших недоразумениях? Друг мой! Такие недоразумения случаются в каждой семье. Апостолы, избранные Богом как мужи добродетели образцовой, и те бывали несогласны. И по причине весьма существенной: потому, что согласие неизменное есть совершенство, которое не дано в удел нам, бедным смертным. Зачем же хотеть нам казаться лучше, чем мы на самом деле?

   Благодарю вас, друзья мои, за высланное брату заемное письмо. Вы сделали даже более, чем я смел просить вас; решили удовлетворить его совершенно. Всею душою одобряю ваше намерение. Знаю очень всю великость вашего пожертвования: сколь трудно расстаться с достоянием кровным и, прожив весь свой век без крайней нужды, обречь себя вдруг почти на нищету. Сердце обливается у меня кровью, когда о том помышлю, но если б вы наперед спросили моего мнения, то не подал бы вам иного совета. Кусок черствого хлеба, добытый в поте чела трудов собственных, во стократ вкуснее, милее, роскошнее пиров, предлагаемых из милости. Я люблю, уважаю брата; вижу на себе ежедневно опыты его приязни, его дружеского участия в моей судьбе, и при всем том, по привязанности к нему и к вам, для его спокойствия, вашего, всех нас, желал бы, чтоб вы совсем не входили с ним в денежные обязательства, а вошедши, чтоб как можно скорее разделались.

   Благослови вас Господь за труды ваши на пользу сирот покойного Степана Ивановича. Я с большим удовольствием прочел, Жозефина, известия твои о заведениях на бессарабской земле и прошу тебя, если хочешь меня ободрить, изложи мне в подробности все, что вы там сделали и впредь намерены сделать. Например, сколько уже поселено семей и на каких условиях? Много ли работников в господском дворе и во что они обходятся? В каком положении земледелие? Много, ли десятин занято под пашнями, много ли засеяно лесу и каково он всходит? Между тем обращу ваше внимание на следующие обстоятельства:

   1-е. Вы завели виноградники с тем, чтобы получать со временем вино. Бессарабские вина качества посредственного от неуменья ходить за виноградом и недостатка хороших виноделов. Вам теперь случится часто бывать в Одессе: возьмите кого-нибудь из наших дворовых мальчиков, сына Ваньки, Антошки или вашего калмычка и отдайте его в ученье в Крымскую винную компанию. Это станет вам не более 500 рублей, польза от сей издержки несомненная.

   2-е. В 1825 г. я заметил в нашем могилевском саду до тридцати больших, старых дерев ореховых и несколько шелковичных. И те, и другие драгоценны, первые по качеству, вторые по приносимой ими пользе, но у нас совсем не занимаются их разведением. Прикажите какому-нибудь садовнику с наступлением осени нарезать веток от одних и других и, перенеся оные с надлежащими предосторожностями, рассадите их на Суюндуке. Такая роща в триста или пятьсот дерев составит со временем значительный капитал.

   3-е. Развели ль вы на Суюндуке овец? Буде нет, воспользуйтесь благодеянием, какое недавно оказало правительство владельцам земель, дозволив под заклад оных денежные ссуды; заложите Суюндук в казну и на взятую из Кишиневского приказа сумму купите стадо овец, выписав для усовершенствования туземной породы мериносов. Изобилие пажитей и воды и близость акерманских соленых озер доставляют там все удобства к овцеводству, а Измаильский порт ручается за выгодный сбыт шер