Краснов Петр Николаевич - Казаки в Абиссинии

лами. Наконец, скалы разрываются справа и в реку круто спускается узкая кривая балка. Дно этой балки усеяно громадными серыми кругловатыми камнями. Эти камни громоздятся один на другой, образуют уступы и подымаются вверх. Засохший ствол мимозы, дикая азалия, олеандр, хлопчатник вдруг подымаются из-за камней. Местами с трудом идешь, цепляясь за камни руками, всползаешь на животе на почти отвесные скалы. Какие силы природы, какие перевороты, какие бешеные потоки воды нагромоздили эти скалы одна на другую, раскидали их по ущелью. Здесь водятся, говорят, кабаны. По отвесным скалам видна жизнь. Большие серые сурки хлопотливо бегают по обрывистым ступеням, поднимаются на задние лапы, осматриваются и скрываются в норах. Я убил одного из них. Трехлинейная пуля на 260 шагов прошла сквозь его бок и нанесла страшное поражние: часть внутренностей вышла наружу. Сурок еще был жив, когда я к нему подошел. Ударом камня по голове я прекратил страдания животного. Это толстый, круглый зверек, поросший густой жесткой серой шерстью. Ростом он с молодую кошку, без хвоста, с короткими мягкими лапами.

   Поднимаюсь выше и выхожу, наконец, на обширное плато, усеянное камнями. Кое-где между камнями маленькими пучками пробивается серая травка, горькая на вкус, жесткая и ломкая. Местами мимозы, столпясь в маленьком острову, образовали серую заросль, дальше виден желтый песок и черные, загорелые камни. Общий колорит пустыни светло-серый. Далеко на самом горизонте чернеют горы. И то круглые, то остроконечные вершины красивым узором легли no серому небу. Погода летняя, петербургская. Совсем не жарко. Свежий ветер обдувает лицо. Небо покрыто тучами. Там, далеко на горизонте, льют дожди. Вот дождь дошел и сюда и заморосил мелкий и свежий. Он продолжался не более десяти минут, тучи рассеялись, распались, словно черные думы, развеянные ласковым словом, и голубое небо и ясное солнце осветили равнину.

   Изредка среди серых кустарников выпрыгнет парочка стройных коз - диг-дигов. Диг-диг ростом с молодого козленка, строен и изящен. Рубашка его серебристо-серая, нежная и мягкая, по цвету напоминающая пух цесарки, брюшко белое, на ногах, под мышками, желтоватые подпалины. На голове у него два маленьких, черненьких рожка; большие уши и черные любопытные глаза напоминают нашу лань.

   Диг-дигов я встречал всегда парами. Они поднимались из кустов очень далеко, шагов на 300, на 400, и резвым галопом бежали по пустыне, делая саженые прыжки через камни и скалы. Стрелять их чрезвычайно трудно. Пробежав шагов сто, они останавливаются где-либо среди кустов и серебристо - серое тело их едва видно на сером фоне мимоз. Целишься почти наугад, по впечатлению

   Казаки принесли 9-го двух диг-дигов, а 10-го шесть и одну дрофу. Дичи хватило на обед и ужин; в эти дни совсем не резали баранов.

   Кругом убитых козочек собралась толпа.

   - "Какие у них ножки, ваше благородие", говорит Крынин, "словно резинкой подложеные".

   Действительно, пятка ноги диг-дига образует мягкую и необыкновенно упругую серую мозоль, способствующую диг-дигу делать прыжки.

   Мы ждали наш остальной караван 9-го после полудня, но он не явился. Под вечер послали с письмом к поручику К-ыу старшего черной прислуги Ато-Демесье. Он взял свое ружье Гра на плечо, укутался шамой и бодро зашагал в Джибути. Вернулся он 10-го рано утром и сказал, что он нашел караван близ Гумарэ и что завтра, после полудня, К-ий и его спутники присоединятся к каравану. Ато-Демесье в эту ночь прошел по тяжелой каменистой дороге, со многими спусками и подъемами, около 60-ти верст. Он ни минуты не отдыхал на пути.

   Начальник миссии решил еще раньше сделать вторую дневку, чтобы собрать весь караван. Co вторым эшелоном пила большая часть зерна для мулов, много ящиков сахару и вопрос прибытия каравана был не маловажный.

   10-го, около полудня, прибыли наши офицеры К-ий, А-ди, Д-ов, классный фельдшер С-он и кандидат К-ов.

   Они не могли выступить, как предполагали, 8-го, потому, что, несмотря на все хлопоты Гасан-Магомета, он мог собрать вместо 50-ти всего 23 верблюда, да и те пришли к вечеру 8-го. Пришлось обратиться к французскому купцу Монату с просьбой забрать не поднятый груз и доставить его в Гильдессу. Монат согласился не сразу и, пользуясь безвыходным положением отряда, запросил за комиссию громадные деньги. Пока сторговались, пока заключили контракт, был вечер среды. Затемно 9-го выехали офицеры и врачи из Амбули и ночью прибыли на бивак у Гумарэ. У них не было ни свечей, ни мыла, ни воды. Темно было и палатку не разбивали. Положив под голову седла, а на землю бурки, они заснули крепким сном. Один сидел по-очереди, охраняя жизнь своих товарищей. Офицеры и казаки несли сторожевую службу наряду. Силы были так малы, что, в случае нападения, защита свелась бы к самообороне.

   С большою радостью увидали они на другой день русский флаг над Баядэ и услыхали сигнал к завтраку, повторенный эхом в ущельях гор. Их опасные скитанья по пустыне кончились.

   По утру 10-го заболел в конвое казак Любовин. С ним сделалась тошнота и резь в желудке. Человек с повышенной нервной системой, богатый помещик дома, писарь на службе в Петербурге, с трудом переносил он невзгоды военно-походной жизни. Все, и среди природы, и среди чуждого населения, поражало его, било по нервам сильнее, чем других его товарищей. Он и Изварин, уже уволенный из конвоя, оба нестроевые, оба низовые, оба богатые, плохо переносили непривычный климат, постоянный физический труд. Другое дело атаманцы Крынин, Архипов, Кривошлыков, Алифанов, Авилов и Демин - лапотники (Низовые казаки называют верховых; за их привязанность к земледелию и бедноте "лапотниками". Лейб-казаков на Дону иначе не называют как "гвардейцами", лейб-гвардии атаманцев - просто атаманцами и остальных - армейцами), как их презрительно зовут "гвардейцы", другое дело уральцы-моряки, малоросс Недодаев, толстяк, с массой природного юмора, рязанец Полукаров - эти весело работали, шутили на безводном переходе, находили время охотиться, ежедневно стоя пол ночи на часах. И не худели, не томились, но, памятуя присягу, терпеливо сносили и голод, и холод. и жару, шли пешком по камням пустыни, чинили ящики, вьючили верблюдов, ради общей пользы, ради общего дела. Я приказал накрыть Любовина бурками и положить в тень, а ночью забинтовать ему желудок. Доктора отряда не нашли в его положении ничего опасного для жизни.

   В 12 часов дня нас покинул А. К. Б-ич. Он ехал через Эрер на Аддис-Абебу с письмом начальника миссии к Менелику.

   Под вечер 10-го, я с двустволкой пошел на охоту на диг-дигов. Вместе со мной вышли А-и и Д-ов и два казака. Мы скоро разошлись по пустыне. День склонялся к вечеру, солнце спускалось к горам. Я был в это время в незнакомой мне балке, поросший свежими мимозами, алоэ и еще неизвестными деревами с ярко-зелеными мелкими листиками. Пара стройных диг-дигов выскочила шагах в пятидесяти от меня и, отскочив немного в сторону, стала за кустами. Мне видны были их тонкие мордочки, их розоватые на солнце уши и любопытные глаза, устремленные на меня. Я выцелил одного из них, выстрелил и увидел, что оба кинулись прочь. Один быстро скакал через камни, другой бежал, прихрамывая на трех ногах. Я перебил ему ногу. Я кинулся за ним. У меня не было патронов, снаряженных картечью, я выстрелил дробью, но диг-диг продолжал уходить от меня все дальше и дальше. Увлеченный погоней, я и не заметил, как солнце скрылось за высокими горами и пустыня быстро начала темнеть. Я бросил диг-дига и пошел, поспешно шагая через камни, спотыкаясь о них; накалываясь на иглы мимозы, к стороне высоких гор, окружавших Баядэ. Африканская ночь наступила сразу. Желтый отблеск заката догорел, по темному своду неба проступили незнакомые мне яркие звезды. Не было еще полярной звезды, этого компаса северного кавалериста, и я почувствовал себя жутко в пустыне. Я помнил, что за Баядэ были две высокие горы, соединенные между собой в виде буквы "М"; я помнил, что правее меня должна была быть дорога из Харара на Джибути. Я оглянулся кругом. Цепь черных гор лежала и впереди, и влево, и сзади. Горы в виде буквы "М" были видны повсюду. Темное небо ничего не говорило. Я пошел наугад. To и дело спотыкался я о камни, иногда делал непроизвольные шаги вниз, шел долго. Мне казалось, что вот-вот появится передо мной крутой обрыв ущелья Баядэ. Но его не было. Вдруг камень прекратился. Нога ступала по ровному песку, поросшему сухой травой, шелестевшей у меня под ногами.

   Я понял, что окончательно заблудился. Нигде подле Баядэ не было этой травы, не было ровного песчаного пространства. Жутко стало на сердце, тоскливо, одиноко. Вспомнилось, как сегодня еще наш переводчик Габро Христос говорил, что у Баядэ "нэбыр-бузу", много леопардов, вспомнил рассказы про громадных гиен, зарядил ружье пулей, сел подле камня и решил провести темную ночь в пустыне, а утром искать верного направления. Ho тут я вообразил, какая поднимется тревога в лагере, если я не приду к обеду, каково будет беспокойство, если и к утру я не вернусь. Пожалуй не снимемся с бивака, а каждый день так дорог!

   Я поднялся и, взяв приблизительно направление, как мне казалось, к дому, скорым шагом пошел по пустыне. Я шел так около получаса. Наконец, шагах в десяти от меня показалась тропинка. Другой дороги быть не могло, как только дорога из Джибути на Харар. Слава Богу, подумал я, я на верном пути - и, закинув ружье на плечо, бодро зашагал по дороге. Теперь, каждую минуту ожидая придти домой, я шел очень скоро. Я прошел уже более четверти часа, а дома все не было. Вот какой-то крутой, каменистый спуск, мимоза зацепила меня за ногу; у Баядэ спуск сворачивал вправо, здесь он шел влево, значит бивак еще дальше, я напрягал последние силы и шел, шёл. Я поднялся опять на гору и опять спустился: по сторонам дороги показались какие-то громадные деревья. Я был не на верном пути.

   Но куда же идет эта дорога? По пустыне так мало проложено тропинок, что вряд ли это дорога не на Джибути...! А что, как в Зейлу?... Что ж. Падать духом нечего. Придется собрать последние силы и без пищи и питья идти до Зейлы, там явиться английскому резиденту и просит его помощи отправиться в Аддис-Абебу... А тем временем на биваке?!!... Отчаянное, скверное положение. У меня оставалось еще три патрона с бекасинником и два е разрывной пулей. Я выстрелил на воздух один раз, потом еще и еще. И вот далеко в горах, в стороне от дороги, я услышал голоса.

   Люди!... как я обрадовался им, этим людям. Кто бы ни были они, но они могут меня провести в Баяде. Если даже это дикий Гадебурси и тогда, с одной стороны, два патрона с пулей, с другой закон гостеприимства, порука в моем спасении.

   И я стал кричать. Из гор мне слышались ответы. Я свернул с дороги и, шагая через мимозы, побрел по каменистому склону в гору. Ho как убедить дикаря, чтобы он шел навстречу, как вызвать его на помощь. По сомалийски я знал только два слова: "ория" - господин, человек и "аурка" - верблюд. По счастью есть одно слово, общепонятное для всех народов востока Азии и Африки и для всех одинаково заманчивое. Слово это "бакшиш " "на чай".

   И вот я стал кричать: "ория сомаль, бакшиш! бакшиш "!!,

   Слово произвело магическое действие. Ответный голос приближался и, наконец, в нескольких шагах от меня показался сомалиец с копьем и щитом и маленькой деревянной бутылкой в руке. Белая шама, украшенная черными квадратами, расположенными в шахматном порядке, была живописно закинута через плечо. Подойдя почти вплотную ко мне, он протянул руку и сказал: "бакшиш".

   - "Бакшиш Баядэ", отвечал я. "Москов ашкер Баядэ, бакшиш".

   - "Оуэ"! дикарь открыл свою гомбу и предложил мне козьего молока, я отрицательно закачал головой и упрямо повторял "Баядэ, Баядэ".

   Дикарь показал, что ему нужно отнести гомбу с молоком домой, взял меня за руку и повел в гору. Он вел меня осторожно, указывая на каждый камень, на каждую мимозу. В полугоре показался костер. Он горел перед маленькой круглой хижиной, сплетенной из камыша и из соломы, с конической крышей. Хижина имела не более сажени в диаметре и аршина два вышины. Стадо коз и овец, сбившись подле в кучу, стояло в маленьком загоне из мимоз. Молодая сомалийка в красном платке и пестром платье сидела подле костра и подбрасывала в него сухие ветки. Двое маленьких, совершенно голых детей, стояли у дверей хижины.

   Сомалийка предложила мне молока - я опять отказался, но муж ее настаивал и, чтобы не обидеть их, я сделал несколько глотков, а потом, попрощавшись с женой, я протянул мужу руку и снова сказал: "Баядэ!"

   - "Оуэ!" Сомаль задрапировался в шаму и пошел, положив копье на плечо. Я пошел за ним. Он вывел меня на ту же дорогу, по которой я шел, и мы бодро зашагали в противоположную сторону.

   - "Джибути", сказал сомаль, указывая в одном направлении - "Харар", махнул он рукой в другую сторону.

   Мы шли долго. Он указывал мне на камни, на ветви мимозы, иногда даже отводил их рукой.

   Почти час прошагали мы так. И вот вдали послышались выстрелы.

   Я ответил, за выстрелами стали слышны голоса, показались, наконец, огни и я увидел на вершине холма доктора Л., фармацевта Л-ва, нескольких казаков, вышедших мне навстречу. Оказывается, отсутствие мое из лагеря произвело весьма сильное впечатление на всех. Абан Либэх подлил масла в огонь беспокойства.

   - "Ici somal mechant", сказал он, "ici on peut pas marcher seul la nuit".

   Сейчас же разослали искать меня всю абиссинскую прислугу, подняли казаков, жгли бенгальские огни, стреляли залпами.

   Я наскоро пообедал и лег спать. Усталость была слишком сильна, а с 12-ти часов ночи нужно было заступать на дежурство.

   11-го (23-го) декабря. От Баядэ до Дусе-Кармунэ 34 версты. С утра начали грузиться. Дело пошло, казалось, так скоро и удачно, что можно было думать о скором выступлении, однако, мы ошиблись. He прошло и получаса, как абан уже ходил с лицом, облитым кровью. Все верблюдовожатые наши вооружены маленькими топориками на длинных рукоятках, копьями и кинжалами.

   Вот таким-то топориком один из сомалей рассек правую бровь абану. Оказалось, что абан принуждал брать правильный груз, а верблюдовожатые отказывались, произошла драка и схватились за ножи. Часть груза была брошена и валялась среди пустыни, для нее надо было возвратить верблюда. Co всеми этими проволочками, недоразумениями и драками едва могли выступить в 8 часов утра.

   Порядок следования был такой: впереди - начальник миссии, его супруга, доктора, офицеры и одно отделение казаков, затем арабский караван, вышедший с К-им, потом сомалийский караван. Казаки конвоя были разбросаны вдоль по каравану для побуждения сомалей к скорейшему движению, для помощи при нагрузке и для обороны, в случае нападения. Сзади каравана шли два казака и офицер. Все время двигались шагом.

   Дорога из Баядэ - это узкая тропинка, местами заваленная камнями, пробитая среди усеянного гравием плато. Тропинка эта на шестой версте от Баядэ сбегает в лощину, идет некоторое время по ней, потом подымается, опять опускается, попадая в целую систему гор. To желтые отвесные, словно полированные колонны базальта нагромождены по сторонам тропинки, образуя коридор, то плитами навален этот горный массив, шлифованный местами, как хороший тротуар, всех оттенков от бледно-желтого до красного, мутно-зеленого и, наконец, совершенно черного. Местами дорога сбегает вниз и идет песчаным руслом реки. Серые ветви мимозы, покрытые маленькими листиками, здесь сменяются бледно-зелеными пушистыми туйями, большими деревами молочая с его раздутыми круглыми плодами, полными бледной молочной жидкостью. Особая порода вьющихся растений с ягодами, похожими на виноград, подымается по деревьям, свешивает свои грозди вниз, обманывая жаждущего путника своим приятным видом.

   Заросли кустов зеленеют на голом песке по краям русла. A no сторонам отвесные скалы, горы, кончающиеся почти остроконечными вершинами, полузакрытыми серыми тучами. Жара не достигает на этих вершинах более 20® R., мулы бредут между камней, тщательно обходя мимозы, шагая через каменья. Смотришь по сторонам и видишь на скатах гор среди сереньких кустиков пары диг-дигов. Испуганные караваном эти грациозные животные скачут по скалам, скрываются на минуту за кустом и смотрят оттуда, вытягивая свои тонкие мордочки.

   Мы идем около 5 1/2 часов. От Баядэ до Дусе-Кармунэ считается 30 верст. В половине второго, пройдя мимо громадного пика, мы вошли в долину реки, опять таки одного русла без воды, и прибыли на станцию. Вода оказалась в 3 1/2 верстах от стоянки. И, не смотря на это крайнее неудобство, приходилось мириться с ним и становиться там, где "привыкли" становиться караваны. Вода была в двух глубоких колодцах, прокопанных в песке и окруженных маленькой оградой из веток мимозы. Она коричневого цвета, мало прозрачная и солоноватая на вкус. Мулов расседлали, растерли им спины, почистили и выпустили в кустарники щипать листочки. Едва только начали располагаться в кустах туйи, чтобы напиться чаю, и наш бивачный кормилец, трубач Терешкин, начал с искусством любителя разводить костер, как вижу, что состоящий при генерале конвоец. Габеев с криком "лев!... лев!...", с винтовкой в. руках, побежал в кусты. В минуту все расхватали ружья. Казаки, офицеры, абиссинцы все бросилось за ним, на бегу расходясь, чтобы оцепить зеленя, куда, по указанию Габеева, скрылся лев.

   - "Швиньи, дикие швиньи!", слышу из кустов возглас уральца Изюмникова.

   - "Да сколько их?" - "Целое стадо!..."

   Однако, свиней оказалось только две. Одну убил поручик Д-ов, другую казак Могутин. Это были громадные кабаны пудов по шести весом, жирные и сочные. Они доставили большое разнообразие нашему столу.

   Казаки третий день уже не режут баранов. Козы, зайцы, кабан -дают и вкусную похлебку, и холодный завтрак.

   В этот день к нашему отряду присоединился доктор Щ., прибывший в Джибутти 9-го декабря и на почтовом верблюде догнавший нас сегодня утром в Баядэ.

   Биваком стали довольно раскинуто. Офицерские палатки сбились в одном месте, столовая отошла в кусты. Охранять пришлось двумя постами и охранять серьезно. На ночь назначаются два офицера - один сидит с 8-ми до 12-ти часов ночи, другой - с 12-ти - 4-х часов утра. Сидеть каждому приходится через день.

   Вся сомалийская пустыня имеет характер скалистых гор, перерезанных песчаными руслами рек, на дне которых, на глубине двух, трех сажен, можно найти воду. От воды до воды располагаются переходы. Русла эти поросли кустарником туйи, молочаем, высокими мимозами и смоковницами. По сторонам расходятся кряжи скалистых гор. Среди этих гор, в ущельях, в. первобытной простоте живут сомалийские племена. Две, три хижины, стадо овец, иногда несколько ослов и верблюдов все их богатство. Их пища - козы и бараны, питье - козье молоко. Кочуя с места на место, ища пропитание своим стадам, они проводят всю жизнь среди диких и угрюмых скал пустыни. Белая рубашка и пестрая шама - их костюм, копье и кривой нож - оружие для нападения, круглый щит - оружие защиты. С копьем и щитом идет сомаль на льва, копьем поражает леопарда, копьем бьет шакала и гиену. Европейское просвещение ему незнакомо. Даже спичек он не видал никогда и добывает огонь посредством трения двух деревянных брусков. Есть где-то у них старшины, но они не имеют большого значения, и все более важные вопросы решаются общим советом - "вечем", или кругом. Караван европейца, особенно, если он невелик и плохо охраняем - богатая добыча для номада, сомаля. Особенно прославилось подвигами такого рода воинственное племя "гадебурси". В 1890 году они вырезали под Дусе-Кармунэ караван француза Пино, и теперь горе тому каравану, подле которого не горит всю ночь бивачный огонь и часовой араб, или европеец не ходит, мурлыкая песню при зареве костра.

   А при нашем караване 26 тяжелых ящиков, в которых побрякивают новенькие талеры, а сколько еще сундуков и тюков с дорогими подарками "Царя Москова". Для этого стоит собраться большою партией, поднять все племя, 2,000-3,000 человек.

   Вот почему всю ночь горят кругом бивачные огни, вот почему часовые бродят взад и вперед по его углам, а время от времени дежурный офицер с винтовкой наготове обходит кругом бивака.

   Но холодная (около - 140 R), сырая ночь тиха. Звезды блещут с темно-синего неба, пустыня безмолвна. Поутру арабы затягивают молитву. Сначала один голос заводит мотив, к нему пристраиваются другие и в просторе долины звучит однообразная мелодия востока, такая же мерная, плавная, без порывов страсти, без зноя юга, без холодной грации севера, однообразная, как и жизнь востока, идущая день за днем. Молитва кончена. Восток пожелтел, звезды погасли, светлое солнце выходит на голубое небо и капли росы сверкают бриллиантами на ветвях кустов и на сухой траве...

   6 часов утра - время снимать палатки.

   12-го (24-го) декабря. От Дусе-Кармунэ до Аджина 30 верст.

   Переход пустяшный, каких-нибудь 20 верст. Можно рассчитывать прибыть к завтраку на бивак, а после и поохотиться.

   С такими мечтами я вышел в 6 часов утра к нашим столам, подле которых хлопотал буфетчик Дмитрий с чаем. Едва я успел сесть, как к столу, поддерживаемый двумя сомалями, подошел абан Либэх и беспомощно опустился на колени. Все лицо его было в крови. Густые капли ее текли из ноздрей, падали на губы, кровянили песок. За ним бежала его жена, молодая женщина с округлыми плечами и красивыми руками, в клетчатой юбке и платке, кокетливо завязанном на плечах и прикрывающем тело. Она села подле него и стала вытирать ему лицо. Позвали доктора. Пришел Н. П. Б-н, осмотрел его и серьезных повреждений не нашел. Ему обмыли лицо, приложили вату на раны и он, шатаясь, пошел к каравану.

   Оказалось следующее. Сомали отказались идти далее и потребовали дневки. Абан стал уговаривать, кричать, его ударили, он дал сдачи, завязалась драка и сомали схватились за ножи. По счастью, это было недалеко от наших денежных ящиков. Часовой, здоровый казак Могутин, косая сажень в плечах, кинулся к ним и ударом кулака сбил трех нападавших сомалей с ног и, отняв нож, освободил абана.

   Г. Г. Ч-ов, заведующий: у нас караваном, пошел переговариваться. Решили дать верблюдам пастись до 11-ти часов утра и в полдень выступить. Для того, чтобы не оставили, как вчера, вещей, придумали следующую меру: я с двумя казаками встал поперек дороги и пропускал верблюдов. Первым погрузился и пошел арабский караван, наш "лейб-гвардии караван", как мы прозвали его за его образцовый порядок. Впереди шел араб в красной чалме с ружьем на плече, сзади все 23 верблюда, один за одним в полном порядке. Отряд замыкал абан арабского каравана.

   Их я пропустил беспрепятственно.

   Первый же сомалийский верблюд был много задержан. Вожак стал что-то говорить мне.

   - "Мафишь!", коротко ответил я.

   Он опять чем-то резонился - "мафишь", было моим ответом.

   Верблюды подходили один за одним, я никого не пропускал. Скоро их собралось здесь порядочное стадо. Сомали стали собираться толпой, поднялся шум, разговор, все побросали верблюдов и пошли толпой в сторону. Начинались обычные сомалийские капризы. Оставив двух казаков, я на рысях проехал вперед толпы и преградил ей путь.

   - "Аурка!", крикнул я им и пригрозил плетью. Они остановились и указали на ножи. Доктор Щ-ев, переводчик и казаки скакали на мулах ко мне.

   - "Аурка! (к верблюдам), иначе нагайка!", крикнул я им; начались переговоры. Они жаловались, что их останавливают, что им не дают идти вперед. Им сказали, что задерживают их потому, что оне не-аккуратно берут грузы; "если вы пойдете хорошо, вас никто не задержит".

   Они поворчали немного, но пошли. Караван начал вытягиваться и опять пошли горы, синеющие причудливыми очертаниями, манящие в даль, неизвестную человеку, даль неисследованную, полную чудес, хищных зверей, невиданных минералов. Отойти версты на две от тропинки и кончится исследованная, знакомая земля, начнутся новые страны. Оттого-то так и манят эти фиолетовые горы, тонущие в голубом небе, стушевывающиеся в синеватой дали. Хребты громоздятся один на другой, уходят в небо, то остроконечными пиками, то плоскогорьями, с крутыми обрывистыми краями, и что за ними - никому неизвестно.

   Мы выступили около полудня и к трем часам дня подошли к водной станции Аджин. Опять песчаное русло реки, сбитое, стесненное между утесов, между крутых отвесных гор. Бивак ставится быстро и кучно. Палатки разбиты в три шеренги, по две в каждой. Вода мутная, солоноватая, в колодце верстах в полутора от стоянки. Едва разобрались, как кругом уже послышались выстрелы. Охотники принесли диких кур, зайцев и диг-дигов. К вечеру стала стража, пошел патруль и в утесах загорелись костры. Ночь прошла благополучно.

   13-го (25-го) декабря. От Аджина до Феррада 16 1/2 верст. Выступление было назначено в 7 часов утра. Около этого времени я заметил между сомалийскими старшинами движение. Все сомали стали собираться около абана Ширдона, невысокого человека с курчавой черной бородой, и вслед за ним с копьями, ножами и щитами в руках пошли к палатке начальника миссии. Я, Ч-ов, переводчик Габро Христос и Щ-ев подоспели к ним на встречу. Они подошли к самой палатке и сели полукруглой кучкой, на корточках у входа. Лес копий поднялся над ними. Ширдон выступил вперед и изъявил желание говорить.

   - "Говори, я слушаю", сказал Ч-ов.

   - "Ты большой человек", начал Ширдон, и тот, кто меня послал из Зейлы (английский резидент), тоже большой человек. Я говорю с большим человеком".

   Переводчик передал дословно эту речь. Сомали, сидя на корточках, молча слушали с полным вниманием.

   - "Я слушаю", - было ответом.

   - "Вчера, ты не хорошо поступил. Твои ашкеры задержали караван; мы очень этим обижены. Мы идем каждый день и не имеем даже барана. Ты нам должен дать бакшиш".

   - "Бакшиша я вам не давал и задерживал вас ашкерами потому, что вы сами нехорошо поступали. Как вы будете со мной поступать, так и я буду поступать с вами. В Баядэ вы бросили ящики и вот, чтобы вы этого не сделали в Дусе-Кармунэ, я задержал солдатами караван. Потом вы избили абана, который нам служит и стоит за нас".

   - "С абаном мы поступили неправильно. Но мы это дело покончили. Человек, побивший абана, присужден нами и заплатил абану одного барана. Бросать вещей мы больше не будем и пойдем так, как ты укажешь".

   - "Если вы пойдете так, как я укажу, я дам вам завтра барана и ашкеры мои вам мешать не будут".

   Абан передал эти слова сомалям; они поговорили между собой, потом начали вставать и уходить к верблюдам.

   - "Будет так, как ты сказал", проговорил Ширдон, поклонился и вышел.

   Караван быстро погрузился и около девяти часов утра мы покинули Аджин.

   Местность все та же. Та же узкая тропинка, среди гор, те же мелкие кусочки камня, то отшлифованные и круглые, то квадратные с режущими острыми краями. Мулы идут не так смело: видно езда по этим скалам отозвалась и на их, почти железных, копытах. Горы подымаются выше и выше, в гору идем вповоду, слезаем также каждый час на четверть часа, чтобы дать отдохнуть нашим мулам. Место обычной стоянки караванов в Ферраде оказалось занятым большой круглой абиссинской палаткой мосье Мандона, французского неофициального консула в Аддис-Абебе, едущего лечиться во Францию. Но вода была и далее, в какой-нибудь версте от дороги. Оставив казака на месте поворота, мы спустились с крутого монолита в русло реки и нашли здесь два пресных колодца с довольно чистой водой. Мулов, как и раньше на водных стоянках, пустили пастись, а сами, в ожидании каравана, напились чаю с галетами, лежа на песке, а потом разбили палатки.

   На этой стоянке появились колибри. Доктор Б-н убил одну, маленькую птичку, вдвое меньше, чем наш воробей, стального цвета, с белой грудью и розовым горлом. Вечером за обедом у нас сидел Мандон, только что получивший орден св. Анны 2-й степени. Его поздравляли бокалом шампанского с получением отличия, а он благодарил и желал нам скорейшего и вполне благополучного возвращения. Мандон много лет провел в Аддис-Абебе, составил грамматику абиссинского языка, лучшее описание Абиссинии, изучил ее историю и быт. Абиссиния для Мандона стала второй родиной. Он прожил 23 года на ее территории, полюбил ее язык и нравы. Он просидел у нас до 9-ти часов вечера и, распростившись, уехал в темную ночь, сопровождаемый благими пожеланиями.

   Наступила холодная сырая ночь. Казаки проводили ее в палатке. Между ними было два случая заболевания, по счастью весьма незначительных, но несомненно простудного характера; а как не простудиться, лежа на сырой холодной земле студеными африканскими ночами. Ночь эта прошла спокойно без тревоги.

   14-го (26-го) декабря, воскресенье. От Феррада до Мордалэ 16 1/2 верст. День начался шакалом. Едва забрезжил свет, погасли звезды и желтый отблеск рассвета охватил пол неба, как ко мне в палатку заглянул раз-водящий и сказал, что на горе бродят шакалы.

   Я вышел в лагерь. На крутом каменистом скате, шагах в полутораста, стоял крупный шакал и внимательно осматривал палатки. Я и казак Крынин взяли винтовки и двумя выстрелами уложили его на месте. Выступать надо было поздно. Сомали хотели выкормить верблюдов, да и переход до Мордалэ, каких-нибудь 18 верст, невелик. Тронулись без недоразумений около полудня. Я оставил при арьергарде пять казаков в распоряжении поручика Ч-ова, а с остальными с громкими песнями тронулся в поход.

   И опять пошли перевалы с одного скалистого хребта на другой. Мы поднимались по каменным ступеням из нагроможденных один на другой камней на высокие горы, спускались в долины, шли по плоскогорьям. И всюду и везде, куда только хватал глаз, был разбросан мелкий черный камень. Он покрывал склоны гор, валялся на вершинах, попадался поперек дороги. Высокие монолиты от солнца и песка расседались, давали трещины, рассыпались на отдельные скалы, эти скалы падали вниз, образуя утесы и пещеры, рассыпались опять и становились все мельче и мельче. А полуденное солнце пекло их и они чернели, загорая и выветриваясь, принимая черный, тусклый цвет.

   Тропическое солнце обжигало лицо и руки. Нос, щеки и губы потрескались и болели. У многих на губах появились язвы. Кожа слезала с лица. Солнечные лучи отражались от темных, будто шлифованных, скал, падали сбоку, падали сверху.

   Было без четверти три часа, когда мы, поднявшись на высокую полукруглую возвышенность, увидели перед собой русло реки, заросшее кустарниками мимоз, туйей и другими растениями. Мягкая зеленая трава пробивалась сквозь песок, образуя приятный для глаза газон. В этой траве в глубоких ямах была свежая прозрачная вода. И таких ям, больших и малых, было шесть. Мулов сейчас же пустили на траву, разбили бивак и в ожидании каравана разбрелись на охоту. Кругом воды была масса следов диг-дигов, гиен и обезьян. He прошло и двух часов, как уже, обремененные добычей, стали возвращаться охотники. Кандидат К-ов принес трех диг-дигов, одного зайца и несколько диких кур. Казаки тоже нанесли дичи.

   Сегодня за обедом мы имели прекрасные кислые щи, приготовленные из консервов; не смотря на жару, запах и вкус их вполне сохранился.

   Мордалэ пользуется наиболее плохой репутацией между всеми стоянками. В нескольких верстах от него кочуют сомалийские племена; воровство и грабеж дают им средства к жизни.

   Охрана каравана была усилена, яркие костры горели по углам бивака и не напрасно.

   Около 1 1/2, ч. пополуночи, меня разбудил дежурный по отряду поручик Д-ов. Я вышел из палатки и увидел конвой, собранный в ружье. Офицеры выходили из палаток, всюду зажигались огни.

   Оказалось следующее: Около часу ночи поручик Д-ов услыхал на скале над собою тихий разговор, будто бы совещание. Он пошел на гору и увидел двух черных людей, которые при его приближении бросились бежать. Он выстрелил по ним, а сам сошел в лагерь и доложил о виденном полковнику А-ву. Тихо и без шума, без лишних разговоров, казаки собрались у столовой. Офицерские патрули были посланы по горам. Они вернулись через полчаса. Поручик А-и доложил, что видел трех черных, тоже пустившихся в бегство. Дальше в горах, по словам казаков, видны были силуэты людей. Конвой был распущен. Один секрет был заложен в лощине у тропинки.

   Ночь не принесла ничего нового.

   Очевидно, это была рекогносцировка. Сомали убедились в нашей бдительности и отошли в свои кочевья: они нападают только наверняка на сонных, которых можно спокойно зарезать. Но иметь дело с громадными бородачами "ашкерами москов " они не посмели.

   15-го (27-го) декабря, понедельник. От Мордалэ до Гагогинэ - безводный переход 25 верст. Из Мордалэ в Гагогинэ выступили в 10 часов утра. Караванное дело, благодаря заботам Г. Г. Ч-ова и доктора Щ-ва, начинает налаживаться. Сомали изучили свои вьюки, каждый берет то, что ему нужно, ссор и недоразумений становится меньше и меньше.

   От Мордалэ до Гагогинэ считается 25 верст. На 5-й версте от Мордалэ местность начинает менять свой характер. Между гор образуются большие площадки, усеянные мелкими каменьями. Местами из этих камней сложены четыреугольные валы - защита коз и овец сомалей от хищных зверей. Горы расступаются и широкая даль развертывается перед путником.

   Мы спускаемся на несколько ступеней вниз по каменистой тропинке и попадаем на обширное плато. Грунт мягкий, песчаный. Клочки сухой серой травы покрывают эту пустыню здесь и там. Раскаленный воздух дрожит и переливается, и чудится, будто там, на далеком горизонте, синеет лазурное море; в море окунулись высокие горы, отдельные скалы торчат из воды. Густой темный лес растет на берегу голубого озера, совсем недалеко от дороги. А впереди песок и клочки травы по нему. Оглянешься назад и видишь, как медленно уходят скалистые горы, смотришь вперед - голубое море манит прохладой берегов, лес очаровывает своей тенью.

   Мираж... Знойный воздух дрожит, с ним дрожит и море, и голубые горы.

   Ни куста, ни дерева - один песок. Дорожка утрояется, учетверяется, караван идет в две колонны. Мои казаки построились в две шеренги и мягкий баритон Сидорова заводит:

  

   В битвах крепко закалены

   Мы, лихие моряки

   Своим жребием довольны,

   Мы, ура-альски казаки.

  

   Хор подхватывает и по далекой пустыне звенит лихая морская песня рыбаков уральцев.

   В пустыне солнце печет еще больше, чем в горах. Лицо начинает болеть, губы ссыхаются и лопаются. Ни ветерка, ни звука. И так идем три часа. С двух часов по сторонам дороги начинают появляться невысокие песчаные холмики - это постройки термитов. Почти подле каждого муравейника видны ямы, прокопанные муравьедом. Чахлые мимозы растут по сторонам, они становятся чаще и чаще и, наконец, покрывают всю пустыню. Горы слева, крутые и утесистые, подступают ближе и ближе, среди кустарников видны деревья, сплошная заросль мимоз и зеленых вьющихся растений покрывает песок. Эта местность называется "Сарман"... To и дело из кустов выпрыгивают зайцы и диг-диги; они смотрят испуганно на караван, а затем несутся, прыгая через кочки и колючие кусты мимоз. В 3 часа по полудни пришли в Гагогинэ и стали биваком среди мимоз, правее дороги. Палаток здесь не разбиваем, завтра выступим чуть свет, чтобы попасть к полудню на воду и напоить мулов. Сами обходимся 16-го жестянками с водой, взятыми на верблюдах из Мордалэ. При таких условиях, умыванье рук и лица является такой роскошью, какую мы не можем себе позволить.

   Устроив бивак, я пошел на охоту. Отойдя версты три от Гагогинэ и приблизясь к горам, я увидел на горном кряже под сенью высоких мимоз стадо антилоп, голов в двенадцать, и правее их двух страусов. Прикрываясь кустами, я подполз к ним шагов на 600 и выстрелил по страусу, но попасть не удалось. Все стадо всполохнулось и насторожилось, я успел дать еще выстрел, опять безрезультатно - все стадо исчезло за горой во мгновение ока. Напрасно я перебрался через гору и спустился вниз, отыскивая их, напрасно прошел в зеленую рощу на дне глубокой балки, ни антилоп, ни страусов я не нашел. Я выгнал только парочку диг-дигов, которых и положил на месте двумя удачными выстрелами из трехлинейной винтовки. Сарман и Гагогинэ - это зверинец среди серых кустов мимозы. Вы стреляете по куропаткам, а из куста выбегает пятнистая гиена; зайцы то и дело прыгают из-за травы, срываются с места диг-диги, а на горизонте бродят стада антилоп и страусов.

   Благословенная страна для охотника.

   Вернувшись домой, я нашел в конвое громадную (аршина два вышиной и стол ко же длиной) антилопу, убитую урядником Авиловым, зайца, дикую курицу; приобщив к этому мою пару диг-дигов, мы с кашеваром Алифановым порешили, что на завтра для конвоя ни консервов, ни барана не нужно. Обойдемся своей охотой.

   Холодная, сырая ночь прошла благополучно. Всю ночь кругом бивака визжали шакалы, какие-то большие звери приближались к коновязи и снова бросались в кусты. Среди ночи, когда звезды еще высоко горели на небе и Большая Медведица выплыла на небосклон, зазвенела казачья труба и при свете костров, в сырости холодной ночи стал подниматься караван.

   16-го (28-го) декабря, вторник. От Гагогинэ до Биа-Кабоба (22 версты). В 4 часа утра караван начал грузиться и в 6 часов мы покинули голую степь Гауогинэ. Солнце еще не поднялось из-за гор, было сыро и очень холодно. В кителе и в рубашке с трудом можно было ехать, Мулы бодрым шагом подавались вперед. Тропинка, шла прямо на юг. Кругом до самых гор видны были седые заросли мимоз и местами купы ярко-зеленых цветов. Дичь срывалась ежеминутно. Громадные дрофы показывались между кустов на прогалинах, а вдали виднелись большие красные антилопы, с любопытством. разглядывавшие наш караван. Около 8-ми часов утра мы перешли через маленькую цепь холмов и спустились в песчаное русло реки - это Дагаго. Мимозы по берегам достигали высоты нескольких сажен, с них навесами падали лианы и весь берег приветливо зеленел на ярком солнце. Темно-синие стальные дрозды, маленькие колибри, туканы и перцееды носились среди колючих ветвей мимозы.

   В песке был вырыт колодезь; мы напоили здесь мулов и тронулись дальше. Местность от Мордалэ до Биа-Кабобы образует три террасы. Поверхность плато покрыта мелким ровным песком, чахлыми кустами серенькой травки, мимозами и молочайными растениями, терраса оканчивается цепью гор, то круглых, холмообразных, то почти четыреугольных, no виду напоминающих стол. По мере приближения к ней, почва меняет свой характер. Мимозы растут реже и реже, мягкий песок сменяется круглой галькой, начинают попадаться и более крупные булыжники и, наконец, тропинка вздымается на монолитовую гору. Поднимешься наверх и опять песчаное плато и густо населенный зверем и дичью перелесок мимоз.

   С третьей террасы, на которую мы прибыли в одиннадцатом часу утра, стали видны высокие горы - это горы у Биа-Кабобы. Тропинка поднялась наверх, опять опустилась и мы были в широком песчаном русле.

   На конической вершине стоит каменное здание с маленькой башней. Из окна башни высунута палка и на ней развевается красный, желтый с зеленым флаг Абиссинской империи - это пограничный ее пост. Два абиссинских солдата, оба босые, но один в синем однобортном мундире с желтыми пуговицами, напоминающем куртки турецкого низама, а другой в белом национальном костюме, один в чалме, а другой с непокрытой головой, с ружьями в руках отдали нам честь, приложив правую руку к голове.

   Как и большинство водных станций Сомалийской пустыни, Биа-Кабоба пустое песчаное русло реки. Несколько глубоких колодцев прокопано по руслу и в них набирается мутная пресная влага. Это не вода, a настой песку и минеральных примесей, чрезвычайно легких, трудно отстаивающихся. Ho и такая вода доставила нам большое удовольствие.

   Берега реки густо поросли высокими колючими мимозами, бледно-зелеными кустами кактусов с листьями, похожими на восковые свечи и вся эта гущина мимоз и кустов обвита лианами. Тонкие нити их свешиваются вниз, образуя тенистые навесы, упадают до земли, стелются по ней. Местами кусты разрослись так густо, что трудно пройти. Эта роща, на чистом и твердом песке, кажется искусственно взращенным садом. Недостает среди этих деревьев только зеленого газона. Белый песок убивает зелень и с сероватым тоном стволов, сухих веток и листьев дает грустный, унылый тон. Но посмотришь наверх, на переплет зеленых лиан, на бледную зелень мимоз, на листву молочаев, на прозрачное голубое небо, бездонное и бесконечное, вдохнешь теплый аромат листвы и отрадно станет на душе и забудешь про унылую пустыню.

   Птицы всевозможных пород, форм и цветов летают и чирикают по всем направлениям. Маленькие колибри медососы, серые попугаи, сер не длиннохвостые перцееды, дикие голуби, куры и цесарки видны повсюду. Стада маленьких диг-дигов, спугнутые шумом шагов, выскакивают из кустов и скрываются в чаще.

   Вокруг колодцев целый день кипит жизнь. Из окрестных сомалийских кочевьев подходят черные женщины с пестрыми платками на плечах, с бусами на шее, с маленькими ребятами за плечами. На головах они несут деревянные гомбы, украшенные раковинами. Медленно наполняют они кувшины и идут далее, а на смену им приходят громадные стада баранов, белых с черными головами, стада пестрых коз и серых ослов. И все это толпится кругом кож, растянутых на палочках. Под вечер все русло полно стадами.

   Глядишь на пестрые тряпки женских юбок, на широкие кувшины, на белых барашков, и вспоминаешь библейские времена. Так кочевали к колодцу овцы Лавана, так паслись стада богача Иова в первобытной простоте костюма, среди однообразной величественной природы пустыни.

   Перед закатом солнца, когда от наших палаток, кустов и дерев потянулись длинные тени, из лагеря сомалийцев раздалось торжественное пение.

   - "Бура ма, буру рум си", пели сомали, и дикая "фантазия" готовилась разыграться перед нашими глазами.

   И опять пляска с копьями и мечами, топот босых ног, вздымающий столб пыли, опять дикие возгласы и киданья с горящими глазами, с поднятыми на нас копьями и с улыбкой на лице - и опять просьба "бакшиша"

   Им дали двух баранов. Баранов они взяли, даже не поблагодарив за них, а на наше предложение идти после завтрашней дневки в Дебаас, а потом в Арту, отказались.

   Снова начались бесконечные переговоры, упрашивания этих взрослых детей сделать так, как того хотим мы...

   17-го (29-го) декабря. Дневка в Биа-Кабоба. От Биа-Кабоба до Арту на протяжении почти 100 верст идет песчаная пустыня, поросшая редким лесом мимоз. У Арту она поднимается по крутому склону, образует террасу, затем идут опять каменистые горы, спускающиеся круто вниз, в ущелье Арту. На всем протяжении этих 100 верст нигде нет воды. Караваны обыкновенно делят его на четыре части-до Орджи, Дебааса, Буссы и Арту, делая три ночлега без воды. Наш караван, состоящий из 53-х мулов, почти сотни людей, считая с черными, и 136 верблюдов, должен был в таком случае поднять на себя около 160 ведер воды и, кроме того, подвергнуть себя всем лишениям и неудобствам безводных ночлегов.

   Вот почему решено было сделать в Биа-Кабоба дневку с тем, чтобы дать отдых верблюдам и мулам, a затем идти во что бы то ни стало первым переходом в 48 верст до Дебааса и вторым - около 45-ти через горы до Арту.

   Дневка прошла тихо. Близ полудня прибыл на верблюде почтовый французский курьер, двумя выстрелами из винтовки возвестил о своем прибытии, забрал письма и уехал далее. Эти курьеры, последняя связь с цивилизованным миром, время от времени передают наши вести в Европу. Днем почти все разошлись на охоту. Около восьми дроф было добычей офицеров, казаки убили двух диг-дигов, пять дроф и одну вонючку. Кандидат К-ов видел издали льва, но подойти к нему не было возможности. Полковник А-ов, составляющий точное описание пути, расследовал и разрыл колодец с чистой пресной водой и сделал определение места по солнцу. Днем шли переговоры с сомалями верблюдовожатыми. Угрозами бросить их и обратиться к Гильдесскому губернатору Ато-Марша, удалось заставить их идти завтра в Дебаас и после завтра в Арту.

   18-г