Краснов Петр Николаевич - Казаки в Абиссинии

о (30-го) декабря. От Биа Кабоба до Дебааса 50 верст. Мы выступили из Биа-Кабоба в 8 часов утра. В виду возможных недоразумений с караваном, конвой почти целиком был оставлен в арьергарде. При конвое, кроме меня, находился поручик Ч-ов. Шаг за шагом подавались мы вперед за последним верблюдом. Казаки пели песни; протяжные, унылые, казачьи песни, что поются в донской степи, что тянутся с кургана до кургана, переливаются в теплом воздухе, напоенном запахом полыни и трав; теперь звучали они, такие же переливистые, в редком лесу мимоз, отдавались эхом от далеких гор, разносились по пескам африканской пустыни.

   Свежее утро сменилось жарким полуднем. Пекло, как в бане, лицо горело и кожа шелушилась от этого зноя отвесных лучей. Жажда мучила все сильнее и сильнее. Умолкли казаки. Шедшие сбоку дороги охотники принесли пять дроф и одного стрепета и привьючили их арабам. Арабы повыдергивали длинные перья и украсили ими свои чалмы - дикий, но красивый вид.

   Около 2-х часов у дороги, в тени мимозы, показался костер, белый мул привязан у дерева, бурка раскинута по песку, на ветвях сверкает серебряная сигнальная труба - это Терешкин ожидает нас с чаем

   - "Постойте, ваше благородие", кричит он издали, "чай по порциям, понемногу, по две кружки".

   - "Откуда же ты воду достал?"

   - "Из поросеночка, ваше благородие. У черных висят поросеночки с водой, я за две "анны" и добыл воды. Все думаю господам офицерам напиться с дороги хорошо",

   "Поросеночком", на языке Терешкина, назывался козий бурдюк, который постоянно возят при себе сомали.

   Чай на воде из поросеночка оказался прекрасным.

   - "А вам, ваше благородие", обратился ко мне Терешкин, "я и клюквы достал".

   Мы утолили жажду, угостили арьергард и поехали догонять караван.

   После вчерашней дневки, по ровной песчаной тропинке, мулы идут весело. Синие, стального цвета дрозды с красной шеей то и дело перелетают с куста на куст. Верблюды шагают медленно, чуть колтыхаясь с боку на бок. По сторонам идут арабы лейб-каравана, в цветных чалмах, с ружьями Гра за плечами. Итак, мы двигаемся за ними шаг за шагом, час верхом, полчаса пешком, ведя мулов в поводу.

   Солнце стало склоняться книзу, заалел запад, красные лучи потянулись по зеленоватому небу, тени мимоз стали длиннее, жар меньше. Солнце подошло к горам, отбросило длинные тени из -за них, несколько столбов лучей поднялись наверх, разошлись по бокам, потом и они погасли, пурпур заката стал бледнеть, перешел в оранжевый, потом в желтый цвет, наконец, потух совсем. Стало темно, гиены исчезли, лес мимоз слился в одну черную стену, небо стало синее, на востоке загорелась одна звезда, за ней другая и вот выплыл месяц. Ночные неясные тени пошли от верблюдов, от людей, от мимоз. Песок стал белее, яркие серебряные блики появились на чалмах арабов, перья стали еще фантастичнее и длинная вереница верблюдов с ящиками и тюками по бокам, озаренная лунным светом на фоне ажурных мимоз и далекой пустыни, озаренной фантастическим светом луны, была чудным волшебным зрелищем. Безобразные головы и длинные ноги, все уродство контура верблюда скрадывалось полусумраком ночи, а пестрые краски арабских костюмов были мягче и изящнее. Мягкая прохлада легла с этим сумраком; она освежила наши тела, вольнее дышалось, легче было идти. Аромат мимоз, неясный, едва уловимый. наполнил воздух. Эта пустыня ночью, эти мягкие тени мимоз, простор, окруженный едва видными горами, эта ночная мягкость воздуха, этот слабый запах, пестрые тряпки, красота природы, только без женщины, без человека, как деятеля, но лишь как статиста, дополняющего декорацию - не эти ли ночи пустыни создали цветистый арабский язык, бездну эпитетов, подобно тому, как жар, раскаленной днем пустыни, придали знойный колорит арабским сказкам.

   Около 10-ти часов вечера мы прибыли к засохшему руслу реки, протекающей по жидкому лесу мимоз, и вошли в Дебаас. Палаток не разбивали. Каждый заночевал, где сбросили его вещи, под открытым небом. До полуночи казаки рыли колодцы, но воды найти не удалось. Пришлось примирится с мыслью не умываться пить в меру, не поит мулов. Ночь прошла спокойно и тихо.

   18-го (31-го) декабря. От Дебааса до Арту 44 версте. Говор и крики в стане сомалийцев, недовольное ворчание верблюдов, на которых накладывали седла, разбудили отряд на песчаном привале. Было свежо. Солнце вставало из -за гор. Караван медленно грузился.

   Мы выступили около 9-ти часов утра. Выйдя из песчаного русла Дебааса, тропинка вошла в лес мимоз и тянулась по этому лесу на протяжении пяти верст. Здесь мимозы стали реже, сухая трава исчезла совсем, между кустов стали попадаться черные булыжники. Они становились все чаще и чаще, кусты исчезали и вскоре дорога попила по крутому под ему на гору. Большие скалы громоздились ступенями одна на другую, между ними лежали мелкие камешки, по сторонам громоздились еще большие глыбы камня, образуя местами довольно тесный коридор. Дорога вилась между скал, поднимаясь выше и выше. Оглянешься назад и вся однообразная желтая с синеватым отливом от мимоз сомалийская пустыня видна как на ладони. Хочется увидеть море, которое осталось там в той стороне, но горизонт закрыт синими горами, горы громоздятся одна на другую, уходят дальше и дальше и сливаются с синевой неба.

   Мы поднялись еще на террасу. Опять кусты мимозы, сухая трава между ними, плато, покрытое песком. Около 4-х часов вечера мы снова стали подниматься на каменистый кряж. Здесь дорога теряла всякое право на наименование пути сообщения. Только большие камни были оттянуты в сторону, мелкий же круглый булыжник покрывал всю тропинку. Бедные мулы подбились. Они едва переступали по острым камням, катившимся из под их ног. Усталые верблюды ложились среди дороги и ревом давали понять, что они не хотят дальше идти. Удары веревкой, вытягивание губы заставляло их подняться и идти, идти.

   Около 7-ми часов вечера мы начали спускаться. Растительность стала богаче, мимозы выше, При неясном свете луны кусты алоэ казались таинственными зарослями, в которых скрываются хищные звери. Спуск шел постепенный, покатый, усеянный мелкими камнями, и вот за ними показались громадные отвесные скалы, у подножия которых протекал теплый ручей-это и было Арту.

   Арту - горячий ручей и несколько холодных минеральных ключей. Вода в ключах насыщена содой и глауберовой солью и весьма неприятна на вкус. Теплая вода ручья тоже противна. Хорошую свежую воду можно найти в двух верстах от Арту. в Гаразлё. При неясном свете луны маленькими партиями подходили верблюды, разбивались палатки, лагерь устраивался.

   Арьергард привез антилопу, убитую поручиком Ч-вым, и двух дроф.

   Последний верблюд пришел около 10-ти часов вечера, и усталые, и голодные, обожженные солнцем, мы сели за обед из консервов, под аккомпанемент визжания шакалов.

   На завтра назначена дневка.

   20-го декабря (1-го января). Дневка в Арту. Дневка в Арту была необходима для мытья людей, стирки белья и поправления мулов и верблюдов. Овес, взятый на мулов в Джибути, почти весь вышел. Последние дни несчастные животные, не имея воды, весь день проводя под седлом, получали всего по две горсти ячменя. В Арту из Гильдессы, по приказанию начальника миссии, переданному через Щ-ева, было прислано три мешка ячменя и три мешка дурры (машиллы).

   Мулов накормили и напоили. Люди были посланы на купанье в горячий ручей; там же устроена была прачечная.

   Около полудня от доктора Щ-ева пришло донесение о том, что к начальнику миссии едет с дурго Ато-Марша, губернатор Гильдесского округа.

   Вся Абиссиния разделена на несколько округов, и в каждом округе, по повелению Менелика, поставлён генерал-губернатор, или рас. В руках раса сосредоточена, как военная, так и административная власть над вверенным ему округом. Пограничным с сомалийской пустыней является Харарский округ раса Маконена. Округа делятся на меньшие отделы, управляемые губернаторами. В руках губернатора сосредоточивается власть уездного воинского и земского начальника. Гильдесским округом ведал Ато-Марша.

   В полдень в мимозном лесу, недалеко от бивака, раздались частые выстрелы, возвестившие о прибытии губернатора. Пять ашкеров, в цветных чалмах и пестрых куртках, сидя на бегунах верблюдах, ехали в ряд и стреляли боевыми патронами вверх. Позади них шел абиссинец в белой рубашке и панталонах и белой шаме и вел худую гнедую лошадь, плохо зачищенную, поседланную пестрым абиссинским седлом.

   Еще далее ехал на большом муле сам Ато-Марша, рядом с ним доктор Щ-ев и еще далее человек тридцать абиссинцев. Знатнейшие жители Гильдессы были верхом на мулах, ашкеры шли пешком; сзади всего гнали двух коз и двух баранов и несли большие корзины - это "дурго", приношение Ато-Марша, русскому послу.

   Вся эта процессия с ашкерами в красных чалмах, в белых и белых с красной полосой шамах, с ружьями Гра на плечах, с мулами, поседланными разубранными пестрыми тряпками седлами, с верблюдами впереди и козами и овцами сзади, с группой черных людей, одетых в белые плащи - на фоне песка, леса мимоз и глубокого синего неба была процессией богатой феерии, иллюстрацией волшебной сказки тысячи и одной ночи.

   Подъехав к лагерю, Ато-Марша и его спутники спешились.

   Секретарь миссии А. А. О-в вышел на встречу и провел Ато-Марша к начальнику. Аудиенция у русского посланца длилась пять минут. После аудиенции губернатора пригласили к офицерскому столу и угостили водкой. Тем временем люди, несшие дурго, подошли к палатке начальника миссии и положили приношение на песке. Правее поставили баранов, рядом с ними коз, затем положили пят живых кур, лукошко с полсотней яиц, две большие чашки "инжиры", мягких, тонких, черных блинов из дурры и два громадных папельмуса (Папельмусом в Абиссинии называют большие лимоны "Цитроны"). Начальник миссии приказал дурго взять, кроме коз и баранов, которых передать ашкерам Ато-Марши.

   Ато-Марша, мужчина лет пятидесяти, высокий, коренастый, толстый. Мясистое лицо его с толстыми губами не имеет ни усов, ни бороды. Только маленький клочек седых волос торчит на подбородке. Черные волосы его острижены под гребенку. На голове он носит круглую, мягкую фетровую шляпу светло-серого цвета с широкими полями. На нем одета белая рубашка и белые панталоны, а поверх он носит шаму белую же, с широкой красной полосой. На кожаном ремне у него в желтой кобуре револьвер Смита и Вессона. Он ходит без сапог.

   Ашкеры его одеты в белые панталоны и белые рубашки и шамы. Все босы. У иных на голове чалма, иные с непокрытыми головами, наконец, у одного итальянское кепи и шпага в железных ножнах - трофей недавней кампании.

   Солдаты ходят не в ногу, толпой. Ружья несут, как попало, на плече, за плечом, в руках. Выправки в европейском смысле слова у них нет, но держатся они свободно, с сознанием собственного достоинства. Ружья в порядке, хорошо вычищены и исправны. По большей части это однозарядные французские ружья системы Гра, образца 1874 года, но у некоторых - есть и старые итальянские ружья системы Ветерли. Патроны носят открытыми в кожаных широких поясных патронташах, украшенных шитьем по сафьяну.

   Ато-Марша выразил удовольствие снова видеть в управляемом им краю русских. Он охотно, не закусывая, выпил водку, к завтраку же, состоявшему из языка, консервов и жареной антилопы, отнесся весьма скептически. Казалось, употребление ножа и вилки его стесняло. Он брал вилку, то в правую, то в левую руку, и с трудом управился с языком, от антилопы же наотрез отказался. Ему нравилось что мы охотно ели инжиру, которая после галет нам показалась очень вкусной. По окончании завтрака Ато-Маршу, слегка охмелевшего от непривычки к водке, отвели в палатку О-ва для отдыха.

   Тем временем казаки угощали его свиту и ашкеров водкой, чаем и галетами. Водку и чай они выпили спокойно, а галеты расхватали "как индюшки", по выражению вахмистра Духопельникова.

   Около 4-х часов дня Ато-Марша уехал из лагеря обратно в Гильдессу. Вечером д-р Б-н, ходивший на охоту, убил верстах в трех от лагеря антилопу. Нести ее было очень тяжело; он предложил двум сомалям, проходившим неподалеку, отнести дичь в лагерь.

   - "Бакшиш"? дружно ответили черные, протягивая руки Б-ну.

   - "Бакшиш вам будет в Арту, со мной нет денег".

   Но сомали не хотели верить в то, что будет, и Б-ну пришлось нести на себе 4-х - пудовую антилопу до тех пор, пока его не встретили посланные из лагеря люди.

   Кто виноват в этом? Жадные ли до бакшиша черные, или белые, обманывавшие их и не внушившие доверия к своему слову.

   Вечером доложили мне, что казак Панов болен. Оказалось, что купанье под тропическим солнцем не прошло ему даром. Он получил ожог обеих ног выше колена. Кожа вздулась и покраснела, но, по счастью, опасности для здоровья не было никакой. Едва стемнело, как вокруг лагеря начался дружный концерт шакалов, к ним вскоре присоединилось свирепое уханье гиены. Начальник абиссинских слуг Демесье пошел на охоту и двумя выстрелами ранил гиену. Ее нашли на другой день и принесли на бивак. Это был прекрасный самец, ростом более полутора аршина и аршина два длиною. Громадная голова и богатая мускулатура выказывали в ней большую силу. Кожа покрыта редкой, желтоватой шерстью с темными круглыми пятнами. Ни кожа, ни шерсть ее никуда не годятся - труп ее был брошен на биваке.

   31-го декабря (2-го января). От Арту до Гильдвссы 14 верст. Мы выступили с бивака в 7 1/2 часов утра. Дорога шла между мимозных деревьев то по песчаному грунту, to no каменистым спускам. Большие купы деревьев, обвитые зелеными лианами, казались искусственно насажденным садом. Синие дрозды, красноносые туканы, голуби и серые попугаи то и дело перелетали с дерева на дерево. Кругом видна была жизнь - пустыня кончилась. Черные женщины стерегли стада баранов и коз, которые паслись в тени кустов, то и дело попадались верблюды и ослы, нагруженные кофеем и кожами. Около 10-ти часов утра в лощине между гор раздался ружейный залп, а затем частая трескотня ружей, то Ато-Марша встречал русского посланника близ границ своих владений. Он выехал вперед в белой с красным шаме, на муле, поседланном парадным седлом. Человек тридцать ашкеров сопровождали его. Трое наездников на верблюдах, трое на арабских конях гарцевали вокруг. И опять я видел, как вдруг, пригнувшись к передней луке, помчится всадник в сторону от отряда. Пестрая шама развевается по ветру, конь распустил свой пышный хвост, а всадник воинственно потрясает копьем. Проскакав саженей тридцать, всадник вдруг дергает за короткий повод, острый мундштук впивается в нёбо лошади, давит язык и ошеломленная лошадь быстро останавливается, поджав красивые ноги, колесом подобравши умную го-лову. А с другой стороны уже скачет, гарцуя, другой. Вот и наездники на верблюдах, усиленно размахивая локтями, поскакали на своих животных, отставив хвост, неуклюже перебиваясь ногами, скачет верблюд; перешел на рысь и пошли снова шагом. Красные чалмы мотаются между зелеными ветвями леса, а белые шамы сверкают на ярком солнце. Абиссинский трубач на изогнутом пехотном рожке наигрывает настоящую нашу "козу", ашкеры шагают за ним, дальше группа всадников на мулах, наши офицеры и врачи красивой толпой, а затем конвой по четыре, в белых рубашках, новых погонах, с вынутыми шашками. Кругом толпа наших черных слуг, мальчишек, женщин, любопытных. Мулы идут в этой толпе торопливым шагом и вся эта процессия, залитая жарким полуденным солнцем на фоне ясного голубого неба, желтых скал и песка, зелени садов, быстро подвигается к месту бивака.

   Мы стали за Гильдессой, на вершине горы, покрытой деревами различных пород. Внизу под обрывом была ярко зеленая лужайка, ручей бежал под горой, - высокая трава росла по краям, а за ручьем, за зеленой поляной, были опять высокие, крутые, каменистые горы.

   Ато-Марша обедал у нас. Вечером пришли галласы, которые нас поведут до Харара и устроили свою "фантазию". Утомительно однообразен мотив их хоровой песни, прерываемый шипением, под такт которого они кидаются друг на друга с ножами. Их костюм однообразнее костюма сомалей. На всех одинаковые желтовато-серые рубашки и шамы, их волосы, у всех курчавые, висят по сторонам, закрывают уши и капли пота от напряжения пляски, словно бриллианты, горят на вечернем солнце. Сомалийское "йух " у них заменено шипением, менее грозным, и вооружение их беднее, у многих даже вовсе нет копий, пляска проще и нет в них той назойливости, как у сомалей.

   Пришедшие под вечер с охоты казаки принесли убитого павиана. Они видели их целое стадо в несколько сот голов.

   На другой день поутру абан Либэх явился за бакшишем. Ему дали 15 талеров и по четыре пиастра (Талер =12 пиастрам = 23 аннам) на каждого верблюда. Сомалийский караван покинул нас, оставив по себе самое тяжелое впечатление. Мы переходили в руки абиссинского правительства...

  

   Сомалийская пустыня пройдена. 300 верст по каменистому грунту, несколько горных перевалов остались за нами. За нами осталась безводная пустыня, кое-где лишь населенная бродячими черными племенами, хищными и опасными. Сделано 11 переходов, из них три безводных, было три дневки. He утомление людей и мулов. заставляло идти так медленно от станции до станции, иногда совершая всего 3-х часовые переходы, останавливаясь, то совсем без воды, то на воде плохой, дурно действующей на органы пищеварения, но постоянные капризы каравано-вожатых, а главным образом обычай, рутина, которую трудно преодолеть.

   Для подъема всего нашего груза нам требовалось 250 верблюдов, считая ношу каждого в восемь пудов. Европейские державы, занимая сомалийское побережье, прельщали народонаселение легкостью заработка путем вождения караванов, разведения и утилизации верблюдов. Дикие, почти никогда не видавшие европейца, жители африканских плоскогорий легко прельщались на эти предложения и с течением времени создали особую, своеобразную организацию каравана. Старшина кочевья, или просто богатый человек, владеющий многими верблюдами, принимает на себя хлопоты по снаряжению каравана, по сбору верблюдов, распределению груза - это "абан " каравана. У него есть помощники, есть меньшие абаны, которых он посылает при караване. Абан, или прямо живит в европейском центре, подобном Зейле, Джибути и проч., или имеет там своих агентов, которые своевременно извещают, когда и сколько нужно верблюдов. Абан у доверенного лица, резидента, губернатора или богатого, популярного в крае негоцианта, заключает с нанимателем предварительный контракт, приблизительно договаривается о весе груза на верблюда, о числе их, о плате за каждого верблюда. Но, не передав этих условий своему племени и не переговорив с ним предварительно, он не может дать окончательного ответа.

   Абан уходит в горы, в знакомые ему кочевья, собирает владельцев верблюдов, говорит с ними, получает их согласие. Проходят недели, пока он соберет караван. Караван собирается не сиг ша. Идут целые семьи, мужья и жены, надо запасти рис, отдать распоряжения по дому, пригнать верблюдов. В ближайшем селении от места расположения грузов караван, наконец, собирается. Иногда все деньги должны быть уплачены тут же вперед. Сомаль не рискует везти назад эти деньги и притом он не верит европейцу: бывали случаи, что их обманывали. Деньги получены, караван собран, он сходится непременно под вечер в нескольких верстах от грузов и идет на ночлег. Абаны с выборными верблюдо-владельцами выходят перед караван и осматривают вьюки. Под вечер: - вечером фантазия эффектней; он подходит с пением и пляской к грузам и тешит вас фантазией. Нужно давать бакшиш, но дадите бакшиш, с места рискуете избаловать их и поставить себя в такое положение, что дальше они не пойдут без бакшиша. Дайте им двух, трех баранов.

   На другой день с утра начинается разборка груза. Нужно, чтобы ящики были известной формы, такого веса, чтобы по сторонам верблюда были хорошо уравновешены.

   При помощи абана это наладится в конце концов, но из выше помещенного описания видно, чего это стоит.

   Вьюк разобран. Если караван идет без вас, то этим дело кончено. Всякий взял свой груз, запомнил его и будет хранить от места и до места. Но если вы сами идете с караваном, если у вас есть вещи переменного груза, тогда на каждой стоянке выходит недоразумение, перемена верблюдов и ссоры. Выступили с водой, но дорогой воду выпили, несколько верблюдов освободилось; зорко следите, чтобы эти верблюды не ушли домой, тогда на следующем переходе вы останетесь без воды.

   Караван идет, не обращая никакого внимания на вашу личность. Удобно вам, или неудобно, это им все равно. По их расчетам, нужно кормить верблюдов и делается дневка, нужно отдохнуть людям и выступаете в 12 часов дня, в самую жару. Вы назначаете час выступления, продолжительность марша, но ваше назначение подвергается критике абана, а иногда и всего караванного веча. Заставить переменить решение этого веча можно бакшишем, угрозой, но не силой. Вы можете бить их; если хотите, вы можете, безнаказанно застрелить нескольких: пустыня законов не знает, но тогда вас в первую же ночь покинет караван и в глухой пустыне вы останетесь со своими грузами, без верблюдов и проводников. Лучше в меру действовать бакшишем, иногда мириться с обстоятельствами, а за Биа-Кабобой, на абиссинской территории, где всегда (если у вас есть разрешение Негуса идти в Абиссинию) вам могут помочь из Гильдессы - угрозой.

   Большой караван, таким образом, употребляет на проход от Джибути до Гилдессы от 12-ти до 14-ти дней. Маленький караван из 30-ти - 50-ти верблюдов пройдет это расстояние в 8-10 дней, одиночные люди и курьеры - 4-6 дней.

   Во время следования каравана, на ночлегах охранять имущество своими людьми нет необходимости. Каждый сомаль бережет свой груз на пути, на ночлеге складывает из своих ящиков стенки, покрывает их циновками верблюжьего седла и ночует там. Нужно иметь людей в арьергарде для того, чтобы подпирать караван сзади, помогает нагружать развьючившихся верблюдов, при выступлении с бивака внимательно осматривать, не забыто ли что. От двух до шести вооруженных людей для этого совершенно достаточно. Остальным лучше идти вместе, подчиняясь определенному для проездок кавалерийскому режиму, чем сохраняются силы мулов и людей.

   Багаж идет на верблюдах и стоимость каждого верблюда с восьмипудовой ношей от 18-20 талеров, (с бакшишами) - 17-20 рублей (Цена зависит от того: 1) багаж это, или груз; 2) формы и веса, в каждой отдельной верблюжьей ноше). Нужно полагать, что если протекторатами караванное движение не будет упорядочено, цена эта будет быстро вырастать, в виду все более и более частых сношений европейцев с Хараром и Абиссинией.

   Сомалийский верблюд высок ростом, но не силен. Он в высшей степени вынослив. По несколько дней обходится без питья, питается нередко одними мимозами пережевывая колючки, свободно протыкающие толстую подошву. Седло верблюда состоит из 5-ти - 6-ти циновок, которые накладываются ему на спину и подвязываются веревками к животу. С обеих сторон циновок крест на крест привязывают двухаршинные палки, к ним вьючится багаж. Веревки для вьючки положено иметь от грузоотправителя. Бакшиш из двух - трех баранов, выданных два три раза на пути, да небольшой запас риса, пища сомалей; сами они идут пешком.

   Для передвижения белого состава экспедиции необходимы мулы. Цена на мулов растет с каждым днем. Хороший мул теперь уже стоит до 70-ти талеров; в недалеком будущем цена эта дойдет до ста талеров (95 рублей) за животное. Хороший мул должен обладать крепкой непобитой спиной (редкость), не быть сподпруженным и иметь широкий частый шаг. Все мулы у туземцев-сомалей и у арабов очень плохо содержаны. Кроме сухой травы пустыни и небольшой порции пшеницы, не больше гарнца, они не получают ничего; поэтому перед походом необходимо подкормить и почистить мулов. Для мулов нужно приобрести прочные недоуздки, а к ним непременно цепи, а не веревки, так как в ожидании корма мул перегрызет не только смоленый канат, но даже ремень. Муловая коновязь должна быть прочна с железными кольями и хорошо охраняема, особенно на безводных ночлегах, иначе мулы уйдут ночью. Если бы случилось такое несчастие, их нужно искать на предыдущей воде. Чем мягче будет обращение с мулами, тем скорее они бросят свои дурные привычки и охотнее будут служить под седлом.

   На мула, как и на лошадь, самым лучшим седлом является английское, с чуть приподнятой холкой, вообще такое, какое кладется на небольшую лошадь. Казаки конвоя ехали на казачьих седлах и если они не побили спин мулам, то только потому, что были приняты все меры к тому, чтобы этого не случилось. Каждые шесть верст мулов вели вповоду, все более или менее значительные подъемы и спуски проходили пешком. Вообще, набитых спин было очень мало: только у вольнонаемной прислуги, никогда раньше не ездившей верхом. Для путешествия английское седло безусловно легче и приятнее казачьего. Черная подушка седла накалялась на солнце, ноги, вклиненные в узкий ленчик, согнутые в колене, страдали гораздо более, нежели при естественной и свободной посадке на английском седле. Тяжелый каменистый грунт подбило копыта почти 10% мулов, но в общем мулы вынесли эту первую половину похода прекрасно. Несмотря на недостаток в зерне, на недостаток в воде и корме, они бодро шли вперед и последние тяжелые переходы совершили легко. В Дусе-Кармунэ, Аджине, Ферраде, Мордалэ, Гагогинэ, Биа-Кабобе и Арту они имели, кроме ячменя, еще и подножный корм.

   Обмундирование людей днем - пробковый тропический шлем, белая гимнастическая рубаха, синие шаровары и высокие сапоги черного товара при обычном походном снаряжении (без пик), не стесняло казаков. Ночью одевали верблюжьи куртки и накрывались бурками, что для ночей с температурой не ниже 8®R. более чем достаточно. Сильно пострадала обувь. Новые подметки уже на 10-й день пути пришли в полную негодность. Пришлось дорогой подбивать подошвы, a у некоторых и подборы. Желтые, нечерненые сапоги не дают особого облегчения ноге. За все время пути у людей замечалось прение ног, но это скорее следует приписать отсутствию воды для купанья, а не сапогам. Купаться было можно только в Мордалэ, на 8-м дне пути, в Арту - на 12-м дне и Гильдессе, и то с большими неудобствами. Люди довольно сильно страдали желудком, причем являлся упадок сил, потеря энергии и тошнота. Это происходило от того, что ни на одном ночлеге не было воды совершенно свежей, приятной на вкус и без минеральных примесей; вода же в Арту так насыщена последними, что прямо может служить, как слабительная минеральная вода.

   Остается сказать несколько слов о черных слугах. Это народ безусловно полезный, но ленивый и беспечный. Там, где их учили, где за ними был постоянный надзор, они служили усердно, но, предоставленные самим себе, они предпочитали спать. На них лежала обязанность собирать и разбирать вещи своего господина, чистить его платье, носить воду, на походе нести сзади него ружье.

   Караван дошел вполне благополучно, но этим мы обязаны не только честности сомалей, но и искусной лавировке между угрозой и уступкой, известному такту заведующего караваном, а в решительные минуты начальника миссии. Как только неоднократно битый сомалями абан Либэх терял голову, заведующий караваном сам говорил с сомалями и то угрозой, то посулом бакшиша побуждал их идти вперед. Один день наши казаки силой преграждали им путь, сомалям оказывалось полное недоверие, а на другой день они грузились почти без присмотра. Известный такт, наблюдение за настроением умов караванного веча, лучшая гарантия в успехе дела.

   "Никогда не горячись и никогда не выказывай равнодушия. Рассердись и возвысь голос, если найдешь нужным, но всегда сознательно.

   "Помни, что ты белый, человек высшей расы, и не теряй своего достоинства рукоприкладством и суетой. Олимпийское спокойствие внушит к тебе уважение.

   "Угрожай чем можешь и властно, но помни, что ни одной угрозы привести в исполнение не имеешь - возможности.

   "Никогда не доводи дела до крайности, так как, если не выполнишь угрозы - признаешь свое бессилие.

   "Помни, что ссора с караваном для сомалей невыгодна, для тебя гибельна.

   "Давай бакшиш, всегда предоставляя выбор между угрозой и посулом.

   "He балуй бакшишем, давая его только за дело, иначе требованиям не будет границ.

   "Обещая награду, точно обусловь, за что дашь и по исполнении свято исполни обещанное.

   "С абаном говори много и часто. Допускай к себе и сажай, давая подачки, табак, чай и т. п.

   "Поддерживай абана перед караваном, но давай ему чувствовать свое презрение к нему и превосходство над ним.

   "Внимательно следи за настроением каравана, подметь наиболее богатых и влиятельных верблюжников.

   "Если увидишь, что абан не пользуется авторитетом, собери верблюжников и переговори с ними лично.

   "Говори с ними терпеливо, выслушивай их, требуя, чтобы один говорил, а остальные молчали.

   "Сам говори ясно, по частям и внушительно, излагая свою мысль во всей ее логической последовательности. Помни, что говоришь с детьми.

   "Говоря через переводчика, требуй, чтобы он переводил отдельные, короткие фразы, иначе слова будут искажены.

   "Не позволяй верблюжникам уклоняться от прямых ответов на твои вопросы.

   "Помни, что, ради твоего бакшиша, ни один сомаль не зарежет верблюда".

   Вот краткие правила ведения каравана, которые естественно выработались у нашего заведующего караваном.

  

   В понедельник, 22-го декабря (3-го января), вечером наш бивак, сад у Гильдессы, вдруг наводнился толпой галласов, ослами и верблюдами. Галласы трещали на своем гортанном наречии, верблюды стонали и хрипели, ослы кричали, пронзительно икая. Ато-Марша медленно и величественно, кутаясь в белую с красным шаму, прохаживался между ними, помахивал тоненькой палочкой-жезлом и сам приподнимал вьюки и назначал кому что везти. Его адъютант, в зеленой, расшитой узором куртке, с серебряной цепочкой у карманчика на груди, ходил, как тень, сзади него, наблюдая, чтобы приказания Ато-Марши были точно исполнены. Галласы под присмотром своего начальника работали усердно. Их курчавые волосы покрылись серебристой росой пота, тела заблестели и запах пота заглушил на некоторое время вечерний аромат тенистой рощи. Грузилась на Харар первая часть нашего каравана, которую мы должны были нагнать на другой день. Более рослые и сильные верблюды галласов поднимали больший груз против сомалийских, люди работали покорно, а где раздавался недовольный голос, туда направлялся сам губернатор, сурово сдвигались его брови и груз поднимался без критики. Целое стадо ослов, без недоуздков, подгоняли к мелким вещам, два дюжих галласа поспешно накидывали на кого-либо из них циновки, поверх циновок валили два, три ящика, прикручивали ремнями и пускали осла на волю. Бедное животное качалось под тяжелым грузом и не в состоянии будучи идти шагом бежало рысью или жалось в стадо, где другие ослы не давали ему падать.

   На завтра с утра была назначена погрузка второй партии, палаток и ручного багажа. Эти караваны пойдут уже под присмотром абиссинских ашкеров и за их ответственностью. Около десяти часов вечера мы проводили поручика К-го и секретаря миссии О-ва, посланных гонцами в Харар предупредить о дне нашего прибытия и заготовить мулов под багаж.

   Полная луна сияла на голубом, усеянном звездами небосклоне, внизу, под обрывом, клубился над рекой туман, кусты и мимозы стояли уснувшие, неподвижные, где-то неподалеку ухала гиена и таинственные тени бродили в лесу, когда два всадника удалились, сопровождаемые абиссинскими слугами.

   23-го декабря (4-го января), вторник. С возней, с укладкой, погрузкой, при обычном недохвате животных, мы выступили поздно. Перед самым выступлением два выстрела в чаще мимозных ветвей, окутанных ярко-зеленой лианой, возвестили о прибытии курьера из Джибути. He прошло и минуты, как уже послышалось урчанье верблюда, опускающегося на колени, и у лагеря показался смуглый араб в красной чалме. Он развязал свои сумы и передал пакет с письмами и газетами, адресованный в миссию. Если в Джибути, среди французов весть из далекой родины радовала и волновала нас, то какое же сильное впечатление произвела она на нас, горами и пустынями отделенных от всего цивилизованного мира. Читаешь про концерты и балы, про крушения и наводнения узнаешь, что стали морозы, что реки сковало л дом, что немцы и итальянцы наводнили Петербург, что кто то с кем то поругался, кого то судят, что сумерки стали в Петербурге с 12-ти часов дня, читаешь, обливаясь потом под жаркими лучами полуденного солнца, под небом, не знающим ни облаков, ни туч, под яркой зеленью лианы, и с удивлением прислушиваешься к этой ключом бьющей там далеко, на родине, жизни. Там танцуют под звуки бального оркестра дамы, закутанные в шелка и бархат, там ждут производства, орденов, наград, трепещут и волнуются, мерзнут и скучают, а здесь полуголые галласы с унылым говорком грузят серых ослов, верблюды протягивают свои апокрифические головы и медленно жуют колючки мимоз, а все интересы сосредоточены на том, когда и где будем ест, поспеем ли дойти до Белауа, продвинемся ли еще дальше к Харару. Там фантазия художника и декоратора в зимний вечер под ласкающий темп балетного оркестра, переносит вас в иной сказочный мир, здесь сама сказка развернулась перед вами широким необъятным голубым небом и пестрой толпой властителей востока и чудной декорацией скалистых гор. Там хлопоты и заботы проводят морщины на челе, жизнь горит, как солома, здесь все уснуло в спокойном миросозерцании, нервов нет, они вынуты, жизнь тлеет так медленно и тихо, что с трудом замечаешь ее проблески. Письма дают толчок, письма напоминают, что там все идет иначе, чем здесь, на свежем морозе лишь бодрее работается. С массой мыслей, воспоминаний, разбуженных почтой из России, выехали мы из лагеря под Гильдессой и направились по Харарской дороге. Опять по тому же лесу мимоз, по которому проходили третьего дня, мы спустились к Гильдессе. Подобно сомалийской деревне в Джибути, Гильдесса это ряд хижин, построенных из хвороста и обнесенных таким же забором с тесными, перекрещивающимися улицами. Народонаселение Гильдессы, около 4,500 человек, состоит из галласов, сомалийцев и небольшого числа абиссинцев-ашкеров губернатора Ато-Марши и купцов. Гильдесса раскинулась у подножия крутой горы, на, берегу ручья. На маленькой площадке она вся скучилась с торговым рынком, с безобразными черными старухами со сморщенными грудями, висящими наружу из-под темных тряпок платка. У ног продавщиц круглые корзиночки, наполненные зернами машиллы, перцем, красными томатами, зелеными бананами. Здесь же продают маленьких кур и мелкие куриные яйца. Мальчишки-галласы и абиссинцы бегут за нами при проезде, абиссинский воин с ружьем за плечом, в белой шаме и панталонах смотрит на нас равно-душным взглядом.

   От Гильдессы дорога поворачивает направо и входит в Гильдесское ущелье. Высокие, крутые, почти отвесные базальтовые скалы тесным коридором обступают узкое русло реки. Мул бредет, уже по мелкой прозрачной воде, а с боков торчат отвесные глыбы минерала. Чахлая травка лепится по горам, местами из маленькой каменной насыпи торчит сухая мимоза. Каменный грот задернут прозрачной зеленью лианы, дорога раздалась и желтое поле сжатой машиллы видно у склона горы. Ущелье дает разветвления, принимает вправо, животворящая влага дает себя чувствовать, появляются травы и чаще и чаще видны желтые поля сжатого злака. Еще час пути по гальке русла и тропинка поднимается на узкий карниз, лепящийся по горной круче - густая заросль канделябровидных кактусов, ползучие растения, касторовое масло с своими звездообразными темными листьями и шариками цветов, и кусты, покрытые, словно сирень, кистями ароматных цветов отделяют обрыв от тропинки. С другой стороны такая же густая заросль трав, кустов и цветов. Громадные, черные иркумы, с двойным клювом, с ресницами на глазах, величаво сидят на камнях. Выстрелом из винтовки я снял одного из них, другого убил Кривошлыков. Казаков так поразила величина этих птиц и сходство их издали с индюками, что они долго не хотели верить, что это птицы "дикие", а не "свойские". Маленькие трясогузки с желтой шеей и желтым задом прыгают по камням голубые дрозды перелетают, сверкая металлом своих крыльев с куста на куст. А сквозь ароматный переплет цветов и листьев видны по скатам гор круглые, черные хижины с коническими крышами, раскинувшиеся среди полей машиллы, большие стада баранов и коз, и громадные, и сытые горбатые абиссинские быки с большими, более аршина длиной, рогами. На полях и между хижин сидят и ходят черные люди в желтовато-серых шамах - это оседлые, трудолюбивые галласы, крепостные богатого Ато-Марши. По краям полей с уступа на уступ бегут арыки, одни полны свежей водой, другие на сжатых полях высохли и только каменное русло показывает их направление. А вдали крутые высокие горы, целая цепь гор, уходящих дальше и дальше, подымающихся округлыми вершинами одна над другой, тонущих в голубой перспективе. Каждый шаг мула открывает вам новые виды, один богаче, один совершеннее другого. Вот по крутым гранитным ступеням, нагроможденным самой природой, спускаешься вниз и идешь по руслу. Кусты протянули свои ароматные кисти цветов вам навстречу, - ручей звенит под ногами у мула. Крутая отвесная скала, вышиной саженей пять, преградила путь руслу и дороге и оттуда прямо навстречу вам падает прозрачная струя студеной воды. Кругом размытого водоема стеснились кусты и травы, они глядятся в прозрачную глубину, любуются друг на друга, смотрят на нависшие над ними скалы и слушают таинственную сказку, что рассказывает горный ручней. Однообразная скучная пустыня кончилась, пастухов-сомалей сменили земледельцы - галласы, появились зародыши культуры. Словно шагнули мы на несколько веков вперед от первобытного человека и попали в зачаток оседлости. Крутые горы поросли, мелким кустарником, более пологие скаты разбиты на площадки из наносной земли, на площадках, словно высокий камыш, торчат длинные стволы зеленовато-желтой машиллы, большая смоковница растет среди поля и под тенью ее теснятся стада белых коз и баранов. Навстречу идут женщины в черных юбках, с волосами, убранными в черные чепцы, с круглыми корзинами на головах - это харарийки спешат в Гильдессу со своими товарами. Вот ослы несут мешки кофе на спине, встретились с нами, столкнулись, заторопились и распустили свои уши по сторонам, растерянно глядя на наших мулов.

   - "Мать, мать!", коротко кричит галлас и длинной хворостиной отгоняет ослов в сторону.

   Жизнь кипит в этой благодатной стране, кипит жизнью, а не нервами, кипит действительностью, а не вымыслом неврастеничного декадентства. Вот куда, на этот ручей "Белау", посылать нервнобольных, чтобы жизнь мерная, как колебания маятника, погасила порывы страстей, чтобы ровная природа, тишина высоких гор уняла жар крови...

   Но какая дорога! Иногда камни в 3/4 аршина вышиной, на самом краю карниза пересекали узенькую тропинку, нужно было удивляться, как взбирался на эти камни мул, как не скользил и не падал он на шлифованной поверхности гранитной глыбы. Местами круглые валуны величиной с большую тыкву, нагроможденные один на другой, поднимались на саженную вышину. Возьмешься за гриву, пригнешься к передней луке, a терпеливый, выносливый мул уже вскарабкался на верх, ни разу не поскользнувшись, ни разу не сделав неверного шага. Им не нужно управлять, да он и не послушает тут никакого повода, он сам своим инстинктом, своим животным чутьем, опытом и умом, светящимся в кротких глазах, знает куда поставить тонкую ногу, где перешагнуть через камень, где на него подняться.

   Мы поднимались выше и выше. Чаще попадались канделяброобразные кактусы, больше было цветов, сильнее аромат.

   Вечерело. Солнце пряталось за горы. Прозрачные тени тянулись от кустов и домов. Синяя дымка кутала ущелье - мы приближались к ночлегу у "Белау".

   Белау - по-абиссински значит нож, это наименование присвоено целой группе галласских деревень, расположенных на ручье того же имени и составляющих имение правителя гильдесского округа, Харарской провинции, Ато-Маршы. Галлаская деревня состоит из пяти, шести хижин, раскинувшихся на протяжении нескольких десятин, окруженных машилловыми полями и банановыми кустами. Было около 6-ти часов вечера, когда мы подъехали к перекрестку дорог. Дорога направо вела в имение Ато-Марши, прямо к деревне Белау, у которой стоял наш отряд. При свете луны мы разбили палатки. Конвой на ночь поместился в просторном каменном сарае. Нужно было почиститься, приготовится к завтрашнему въезду в Харар.

   24-го декабря (5-го января), среда. От Белау до Харара.

   Было 4 часа утра и полная луна светила из-за гор, когда резкий звук кавалерийской трубы поднял наш отряд. При свете костров напились мутного чаю, поели холодного мяса антилопы - и начали собираться в путь. Галласы накладывали седла на верблюдов и ослов, грузили их багажом и чуть загорелась бледная заря на востоке, как первые верблюды и ослы пошли карабкаться по горной круче. В 6 1/2 часов выехал начальник миссии, за ним все офицеры - в кителях при шашках, а сзади конвой в полном составе, в чистых рубашках с погонами, при караульной амуниции. Я ехал на белой абиссинской лошади, подаренной мне в Баядэ поручиком Б-м. Она за время путешествия через сомалийскую пустыню подбилась на острых камнях и еле шла передними ногами. В Гильдессе, на дневке, я подковал ее на перед и теперь хотел испытать, возможна ли ковка на этих кручах - лошадь шла прекрасно. Подъем начался с самого места бивака; вскоре мы опять втянулись в горное ущелье. Узкая тропинка шла по горному карнизу, состоящему из гладких и крупных обломков горной породы. Местами проход был так узок, что лошадь еле помещала ноги между камнями. Горный кряж густо порос мшистой, сероватой травой, высокими кактусами, лианами, пихтой и туйей. Только что вставшее солнце еще не проникло в ущелье и зеленая сырость лежала по пути. Внизу на страшной глубине струился ручей, то ниспадая с груды камней небольшим потоком, то припадая к песку и разливаясь узким разливом. Кругом была зелень. Дорога, достигнув почти вершины горы, вдруг по крутым каменным ступеням сбегала вниз, мы брели через ручей и снова поднимались по узким карнизам, по уступам скал, на страшную высоту. He смотря на то, что солнце пекло немилосердно - в тени была прохлада. Пихты и туйи поросли между серой травой и желтым песком разложившейся каменной породы и вес пейзаж напоминал унылые, хвойные пустыри Финляндии. Мы были на высоте 1,260 метров над уровнем моря. Оглянешься назад - длинные цепи гор уходят в голубую даль, далеко на горизонте чуть синеют горы Арту. За ними уже, невидная больше, лежит сомалийская пустыня. Теплый воздух дрожит и переливается внизу, а верхи необыкновенно чисты...

   Широкий горизонт холмов, покрытых полями, убегает перед нами. Узкая тропинка, обсаженная с обеих сторон высокими кактусами, вьется по холмам. Камень сменяется песком, супеском и черноземом, еще дальше синеют громадные горы, влево полная таинственности, стоповидная высокая гора Джарсо. На вершине ее лежит озеро. Ни один белый не был на этой горе. Львы, леопарды и носороги гнездятся на ее вершине - это заповедная охота вице-короля Харара, раса Маконена.

   У спуска с горы начальника миссии встретило два абиссинца с недурной темно-серой лошадью. Вершков трех росту, правильно сложенная, с тонкой серебристой шерстью, гладко прилегающей к коже, с роскошным отделом темно-серого хвоста, с челкой в один волос, с тонкой гривой, небольшой головой, с маленькими ушами и глазами на выкать, она была типичным представителем абиссинской лошади. Узкая грудь и развинченная походка, характерные ее признаки. Начальник миссии предложил мне ее испытать. Эта лошадь создана лишь для гарцевания - да абиссинская кавалерия только и гарцует. Задерганная, зацуканная на чрезвычайно строгом мундштуке, она не идет, а танцует в крутом сборе лебединой шеи. Рыси она не знает, пустишь рысью- она выбрасывает вперед свои ноги, нетвердо, неуверенно становит их, бросает совершенно повод и отказывается принять его. Но подберите ей голову, дайте ей шенкель, и вся она сожмется и пойдет короткими скачками, раздув хвост по ветру, картинно согнувшись; дайте повод, толкните еще, и вихрем вынесется она вперед и только начнете собирать повод, она снова идет шагом, бросая ногами, прядал ушами...

   У подножия последней высокой горы, под тенью раскидистой смоковницы, приостановились на минуту; начальник миссии пересел на парадного мула, поседланного малиновым бархатным седлом, расшитым золотом, мы поднялись на невысокий холм к деревне Кальбодже - здесь нас ожидала встреча.