Краснов Петр Николаевич - Казаки в Абиссинии

аменялась столбами, оплетенными зеленым камышом и банановыми листьями. Поперек он делился на три части, две, по краям, большие столовые и в середине узкая - буфетная. Правая беседка предназначалась для нас, левая для казаков. Столы, сделанные из кольев, вбитых в землю, с верхом из камыша с зеленой скатертью из громадных банановых листов, были расположены в виде буквы П. Кругом шли такие же скамьи, покрытые коврами.

   Хозяин, окруженный толпою своих клиентов и слуг, ожидал нас у своеобразной постройки. Тут же был и абиссинский священник абба Ульде Мадгин в русской вязаной, черной с малиновыми полосами фуфайке круглой шапочке, "друг русских", во время пира игравший роль шута.

   Да это был пир, а не обед, пир, воскресивший в памяти членов миссии гомерические описания, гомерические сравнения. Невольно заговорили гекзаметрами.

   На скамьях, вокруг стола, можно было сидеть или лежат, по желанию. С шумным разговором, с восклицаниями удовольствия по адресу радушного хозяина мы расселись кругом.

   Ато Уонди, мужчина лет 45-ти, скорее толстый, плотный и коренастый, с умными ласковыми глазами, в белоснежной шаме с пурпуровой полосой вдоль ее, ходил вокруг стола, прислуживая и угощая. В его движениях было много природной грации - это джентльмен и аристократ от рождения. Его клиенты - мелкие помещики, баши (начальники пятидесятков) и баламбарасы (начальники сотен) сели против нас; мальчик лет пятнадцати командовал слугами и пир начался...

   Нам подали большие стеклянные стаканы и по несколько блинов инжиры; скатерти, если не считать танковою банановых листов, нам не полагалось, не было ни салфеток, ни ложек, ни ножей, ни тарелок. В стаканы сам Уонди налил французского абсента, разбавили его водой и после этого европейского преддверия перешли на абиссинский стол. Двое слуг внесли большой красный поднос, усыпанный кусками горячей бараньей печенки, обильно посыпанной перцем. Каждый брал сколько хотел, брал руками, клал на инжиру и ел запивая тэчем. Тэчу было сколько угодно, целое море тэча, мутного, желтого, жидкого, пьяного. Его наливали из синих эмалированных чайников, из деревянных гомб, из бутылок. Мальчик-буфетчик не зевал. Едва отвернешься - глядишь, уже стакан наполнен и, лукаво и ласково улыбаясь, Ато Уонди подходит чокнуться. Кто мало взял печенки, тому сам хозяин своими руками отсыпает целую груду. По черным пальцам течет жир, но это никого не шокирует - тут так принято. Гляжу все наши с аппетитом едят руками проперченную бледно розовую внутри печенку. Едят до отвала, едят так, как никогда не ели, да и на будут есть, едят гомерически, запивая хмельным тэчем. На смену печенки явилась снова инжира. И так перед каждым целая гора красноватых блинов, но Уонди сыплет еще каждому свежих, лучших. Вереница слуг несет бараньи косточки, на костях кистями висят куски жареной баранины, жидкий красный перец течет по ним. Каждый рвет сколько хочет руками, помогая перочинным ножом или кинжалом. Полусырая баранина проперчена насквозь, она обжигает рот, захватывает горло. Но всякий ест и опять-таки ест гомерически и нельзя иначе. Зорко следит за гостями хозяин, отбирает лучшие гирлянды кусочков мяса, рвет их руками и дает.

   - "Малькам", говорит он, и столько радушия в темном лице, что невольно отвечаешь - "маляфья" (Малькам - хорошо, маляфья - отлично) и ешь, ешь.

   Абба смешит гостей. To он передразнивает Французов, забавно засовывает за шею салфетку, брезгливо ест маленькие кусочки мяса и бормочет слова, похожие на французские, то прыгает и поет духовные гимны.

   Смеются от души, смеются много, так много, как. и едят, да и что прикажешь делать, когда сидишь в камышовом доме, ешь с бананового листа и запиваешь. тэчем, когда кругом зеленые горы и безоблачное голубое небо, когда Европа осталась где-то позади, когда сидишь в Африке!...

   Вслед за бараньими кусочками целая толпа слуг внесла на жердях из кипариса запеченных целиком баранов. С копытами, с оскаленными зубами и обуглившимися глазами, несомые двумя, тремя слугами бараны преподносились каждому. Видя, что русские гости не вполне усвоили масштаб абиссинского пира и берут слишком маленькие куски, Ато Уонди взялся резать сам. У кого очутилась баранья ляжка, у кого половина бока, каждый погружался в нежное, мало прожаренное, сладковатое мясо, резал куски, обливая руки жиром, и ел их без соли, без ничего. Подгорелая вкусная кожа хрустела на зубах, Уонди отыскивал лучшие части и подкидывал их то и дело гостям. И половины одного барана еще не с ели, как уже внесли второго, третьего, четвертого... По оживлению, которое слышалось из соседнего навеса, можно было предположить, что такое угощение в древнем стиле пришлось по вкусу и казакам.

   К баранам подали салат с головками чесноку между его листьев, красное вино и снова тэчь.

   Есть стало невмоготу, но впереди предстоял чай, мед и еще тэчь. Мы попросили антракт. Большинство забрало ружья и пошло на охоту стрелять маленьких колибри и длиннохвостых медососов.

   По возвращении подали вареный темный чай и абиссинский мед в железных тарелках с кусочками грязного воска в нем.

   Но уже есть было невозможно. Пир начался около полудня, а теперь солнце клонилось к западу, надо было думать о возвращении.

   Назад ехали весело, пели их песни, смеялись, вспоминая, как рвали руками полусырое мясо, как "пожирали", другого слова найти нельзя, целиком зажаренных баранов. Двое слуг Ато Уонди несли за нами в лагерь барана, увитого зелеными гирляндами; приветливый хозяин посылал его начальнику миссии, не могшему посетить этого пиршества.

   Во время обеда интересно было наблюдать отношение Уонди патрона к его клиентам. Они обедали за одним столом с нами, но им давали наши объедки, наливали им из недопитых нами стаканов, они третировались добродушным, но умным Уонди, как третировались римские мелкие граждане своими патрициями. Большие желтые псы бегали под столами и подбирали крохи, упадавшие на землю, это не были собаки Уонди, это были чьи-то собаки, но их никто не гнал, так было надо... И вспоминались за зеленым столом абиссинского помещика незатейливые рассказы ветхого завета и чудилось, что это не жизнь, а волшебный сон, художественная иллюстрация книгам Моисеевым.

  

  

   Для поднятия громадного груза нашего каравана требовалось более трехсот мулов; нужно было или купить их, или нанять... Но экспедиция раса Маконена в землю галлов потребовала от населения почти всех способных к работе животных и геразмач Банти находился в большом смущении. Миссии надо было спешить, идти большими переходами, выступить, как можно скорее, a начальник купцов, рас Нагадий, не мог найти желающих взять подряд на себя. Посмотрели купцы наш груз, массивные ящики с царскими подарками и задумались. С одной стороны желание Менелика, чтобы посла Москова без задержки отправили в Аддис-Абебу, с другой - отказ купцов принимать груз на себя, нежелание их давать мулов - положение неприятное.

   Начальник миссии предполагал выступить из Харара 31-го декабря, но со всеми этими проволочками, переговорами и сборами пришлось отложить выступление до 2-го января и встречать новый год в своем лагере у Харарских стен.

   Темная и холодная ночь спустилась над долиной Харара. Полная луна бросила отблески на далекий купол собора, на белые стены Маконенова дворца, лиловый турман залег на кофейные плантации и таинственно зажглись семь звезд Ориона в зените, когда мы собрались на нашу новогоднюю жженку.

   Бледно-голубое пламя то вспыхивало, то исчезало в большой кастрюле, языки его то взбирались на самый верх сахарной головы, то лились огненными струями в чашку, где угасали, помешиваемые искусными руками нашего фармацевта Л-ва, поручика Ч-ова и других офицеров. Начальник миссии с супругой обещали быть на встрече, и все ожидали 12-ти часов. Температура в палатке быстро поднималась, приятная теплота после холодной ночи разливалась по телу. За веселой беседой, за ужином, в приготовлении которого наш повар ворчун Илья Захарович превзошел самого себя, незаметно подкрался таинственный момент смены старого года новым, прошлое отходило в область воспоминаний, наступало новое, новые светлые надежды возлагались на новый год, являлись новые мечты. В двенадцать раздались первые тосты, первые пожелания. И невольно мысль членов абиссинской миссии, русских, надолго оторванных от родного края, от родных обычаев перенеслась за многие тысячи верст в родные дома, вспомнили те, которые покинуты на холодном севере, и не одна чарка доброго пунша была осушена в немом молчании за доброе здравие отсутствующих. И в эту минуту, словно напоминая, что встреча нового года происходит не в обычных условиях, под самым лагерем протяжно завыла гиена...

   Разошлись около двух часов ночи, задумчивые, немного грустные, полные воспоминаний.

   1-го (13-го) января, по утру, в конвойной палатке молились Господу Богу, а потом, не смотря на праздник, приступили к работе по снаряжению каравана.

   Явился рас Нагадий, плотный человек с седым, плохо бритым подбородком, пришел геразмач с целой свитой ашкеров, пришел Ато Марша и Ато Уонди, явились купцы. Ведение переговоров было возложено на поручика К-го, хорошо говорящего по-абиссински. Начались торги. Мы требовали пройти расстояние от Харара до Энтото, около 600 верст, в 20 дней, при уплате за мула по 15-ти талеров за конец, эти условия были предложены нам геразмачем и очень им одобрены. Купцы кинулись к ящикам и заявили:

   - "Мы не согласны брать с мула, да и вы будете недовольны. Есть ящики легкие, но громоздкие, неудобные для вьючки, на них нужны особые мулы, вы будете недовольны. Лучше брать по весу".

   - "Хорошо, мы согласны".

   Но брать no весу в стране, где материю и веревки продают локтями, где нет понятия о весе. Купцы предлагают взять за единицу платы вес 20 винтовок Гра одному мулу. Итак вводится новая единица силы локте-винтовка Гра. Мы согласны узнать вес нашего багажа в ружьях Гра, разделить на 20 и за каждую полученную единицу заплатить по 15-ти талеров. Кажется дело кончено. Не тут-то было.

   - "Мы не пойдем до Энтото в двадцать дней", заявляют нам купцы.

   - "Они не пойдут двадцать дней", важно мычит за ними жирный рас Нагадий.

   - "Сколько же вы пойдете?", спрашивает К-ий.

   - "Нам нужно полтора месяца", нахально заявляют купцы.

   Призываем на помощь имя Менелика, но купцы уже уперлись, безмолвная стачка готова.

   - "Отберите наиболее громоздкие вещи и отправьте их на Эрер и далее по Данакильской пустыне на Энтото, под охраной абиссинского конвоя", советует Банти.

   Мы и на это согласны. Энтото и Харар имеют два пути - один через долину Черчер, по крутым и скалистым горам со многими подъемами и спусками, трудно проходимый верблюдами - муловая дорога, другая правее ее, севернее идет от Гильдессы на Эрер, а затем по Данакильской пустыне Бальчи и на Энтото. По этому пути идут верблюды до Бальчи, а далее носильщики и мулы.

   Ho купцам и этого показалось мало. Какие мы ни делали им уступки, как бы ни уменышпали свои требования, они все были недовольны. Часы проходили за этими переговорами, мы теряли терпение и ни к чему не могли придти. Они говорили свое "твердое слово" и тут же нарушали его. Пришлось обратиться к геразмачу. Геразмач допросил их.

   - "Вы правы, они виноваты", сказал он и приказал забрать купцов в тюрьму.

   Утешительного в этом было мало. Мы все-таки сидели на месте в Хараре и не имели надежды выступить скоро. Геразмач советовал бросить нам купцов, взять караван на Эрер и идти через него. Там и теплее и охота хорошая и дойдете вы в то же почти время... В планах похода на Эрер прошел вечер 1-го января.

   2-го (14-го) января, около полудня явились купцы, геразмач, Ато Марша и Ато Уонди. Они согласны. Они одумались; вчера они не соглашались потому, что мулы были в Дэру (120 верст от Харара), но теперь геразмач обещал дать до Дэру носильщиков и они могут везти наш багаж. Приступают к вещанию груза. На трех бревнах воздвигают обыкновенные весы, отбирают от солдат конвоя геразмача ружья и начинают вешать. Пять писцов палочками надписывают имя купца, который берет на себя ящики. В то же время наиболее громоздкие вещи отбирают для эрерского каравана. Вешают точно, медленно. Железный крюк изображает четверть винтовки, вешают до одной четверти, поверяют, перевешивают. Толпа купцов сидит кругом лесов и смотрит за правильным весом, тут же и рас Нагадий и Ато Уонди.

   Яркое солнце освещает живописную картину. Полуголые носильщики таскают ящики, рас Нагадий в черном плаще, Ато Уонди в белой с красной полосой шаме, пестрые ашкеры кругом, три столба с примитивными весами и груда ружей. Толстяк Недодаев стоит с книжкой в руке и поверяет вес, К-ий сидит на ящике записывает.

   - "Асра-анд (одиннадцать)", говорит араб-писец.

   - "Одиннадцать ружей, ваше высокоблагородие", заявляет Недодаев, "ну, чудаки, на ружья вешают, вот бы тебе Полукаров свеситься, сколько ружей в тебе - то-то запалил бы!"

   - "Шути!" огрызается Полукаров, "ты вот смотри, они крюк положили на разновес, а ты молчишь".

   - "Нехай, им же хуже..."

   День проходит, солнце прячется за горы, а еще много вещей остается на завтра.

   5-го (15-го) января. Мы выступили, отправив 27 верблюдов по 18-ти талеров за верблюда на Эррер, под наблюдением абиссинцев, оставив д-ра Щ-ва и кандидата К-цова и казаков Демина и Панова для сопровождения каравана, идущего от Гильдессы на Эрер, выступили около 2-х часов дня, в половинном составе.

   Галласы-носильщики забрали часть груза и унесли его, когда оказалось, что не все еще перевешено. Нужно было еще остаться на некоторое время в Хараре. Начальник миссии, его супруга, штат его слуг, полковник А-ов, я, поручики Ч-в и Д-ов, фармацевт Л-ов и восемь человек казаков, составляя из себя ядро миссии, направились к озеру Хоромайя.

  

   Когда живешь месяцы в палатке, когда каждый день передвигаешься с места на место, устанавливаешь колья, походную постель, стол для работы, развешиваешь оружие по стойкам, невольно привыкаешь считать палатку своим домом. Черномазый Уольди, слуга моего сожителя, в синей куртке становится своим человеком, интересуешься его здоровьем, наблюдаешь его простое миросозерцание, задумываешься над этим человеком, судьба которого невольно связана с вашей судьбою, трудами черных рук которого вы живете и, наконец, - любишь его.

   Для него весь мир слагается из бакшиша и жалованья, с этих светлых талеров он переходит потом на источник их, на белого человека, господина, гэту - и он привязывается к вам, как собака. В одних холщовых штанах, босой, накрытый ночью одной тонкой полотняной шамой, без тюфяка и без подушки, он спит при 4® мороза на инее травы, дрожит как собака, хворает лихорадкой, а на завтра, едва раздается властный голос - "Уольди!" уже слышен хриплый ответ - "Абьэт", откуда-то извне, из холода и сырости травы.

   Он подаст вам воды умыться, он принесет от буфетчика чаю, поможет одеться, соберет ваши вещи и, едва вы выйдете, он свалит и сложит палатку. Днем, навьюченный фотографией, ружьем и бутылкой с водой, он бежит сзади мула на высокие горы, по острым утесам. Он ищет ваши вещи среди разбросанного каравана на биваке, ставит палатку, делает постель, а потом садится подле раскинутых чемоданов и сторожит имущество. Он не чужд известного сентиментализма. Вы устали с похода, вас раздражили сомали и вы легли не в обычный час на жесткую койку. Черное лицо заглянуло под полы палатки раз, заглянуло другой...

   - "Мындерну"? (Мындерну - что такое?), спрашиваете вы.

   - "Toi malade"?, участливо говорит Уольди.

   - "Non!" и вы отворачиваетесь к стене думаете невеселые думы.

   Уольди исчезает.

   Вечером к чаю он приносит вам три апельсина. Вы далеки от города, кругом нет никаких фруктов, Харар давно покинут.

   - "Откуда ты достал"?

   - "Харар. Pour tоi"...

   Вы позволяете ему в холода накрыться вашей буркой, спать под пристеном палатки, вам еще более жаль его...

   Он не идеальный человек, нет... Вы ему даете на чай талер, он вскидывает его на рукв и говорит.

   - "Qa n'est pas бакшиш".

   - "Почему"?

   - "Бакшиш - trois talers".

   Оказывается, другим слугам дали на чай три талера, и вот норма бакшиша стала три талера. Он обидел вас, вы обидели его - и все потому, что взгляды на вещи у вас разные - черный и белый.

   В Хараре он пьянствовал аккуратно каждый день. Наконец, вы сделали ему выговор - пьянство прекратилось. Вы можете его высечь, если хотите, по закону вы можете дать 16 ударов, но вряд ли подымится у вас на него рука. В конце концов вы слились с ним в одну столь отличную друг от друга жизнь-жизнь офицера и денщика. Вы лежите на койке из двух чемоданов, под одеялом, на простыне, едите два раза в день баранину, пьете чай, одеты согласно температуре - он вечно в своей старой шаме, всегда на воздухе, на голой земле, питается горстью риса, да блином инжиры... По мировоззрениям, по существу, по службе - человек, по образу жизни, верности и неприхотливости - собака...

   О чем он думает, когда бежит за вами, о чем он думает, когда, будто прислушиваясь, сидит на вашем чемодане смотрит на далекие звезды?... Он думает о том, что вы думаете, он старается проникнуть ваши желания и предупредить их, вы будете жалеть его, когда он уйдет от вас, он будет плакать и целовать ваши ноги на прощанье...

   Вы забудете его, едва только сядете на пароход и почувствуете привычное биение европейской жизни - он забудет вас, когда подпрыгивая и потрясывая талерами отбежит от вас на сто шагов. Вы займетесь своими делами, отдадите свою персону в распоряжение бритого Карла - он найдет другого "гэту", за которым также будет ходить. Побольше сердечного отношения к черному слуге он полюбит, как любил вас...

   Мы выступили из Харара около 2-х часов дня и в 5-м часу, все время идя по прекрасной аллее, обсаженный молочаями, дошли до нашего бивака у озера Хоромайя.

   Вид обширного водного пространства, среди невысоких зеленых холмов, чуть волнующегося при легком ветерке, ласкал наши взоры, отвыкшие от воды. Хоромайя имеет продолговатую форму и по длине тянется верст на пять, имея в ширину около двух верст. Его берега густо поросли, саженей на десять от края, водорослями, далее озеро чисто и глубоко. Стада уток всевозможных пород: кряковых, нырков, широконосов, пестрых селезней, водяные курочки, гуси и небольшие, необыкновенно пушистые гагары целыми стаями держатся подле берега. Все озеро усеяно черными точками водяной дичи, которая свободно подпускает на ружейный выстрел. Кругом, по невысоким холмам лежат галласские деревни, видны поля машиллы, отгороженные стенами молочаев.

   Наш маленький отряд пришел на ночлег без провианта, без палаток, без постелей, даже без бурок и подстилок. Все осталось позади в Хараре и серьезным вопросом являлось для нас -придет ли багаж сегодня, или останется до завтра. Мы выслали Уольди сторожить наши вещи, а сами отправились на охоту. Я и поручик Д-ов обещали доставить ужин на весь отряд.

   Едва только, закинув за плечо ружье, я отошел от места бивака, как целая толпа, человек в сорок, галласов с шумом последовала за мной. Знаками я объяснил им, что мне нужно только двух человек, что остальные мне только мешают, - двое, выбранных мною, кивнули головами в знак того, что они поняли мое желание, но и остальные не отстали. Я не отошел и десяти шагов, как уже стрелял по уткам. Как скоро галласы увидали, что птица убита, быстро сбросили они с себя шамы и на перегонки пустились вплавь доставать дичь. Потом, со вторым выстрелом они завели между собою очередь и безропотно лазили между водорослей, доставая птиц. Через час мой патронташ был пуст. Восемь уток, одна гагара и четыре водяные курочки были моей добычей; я возвращался домой. Уже вечерело, багровое солнце спускалось за холмы, озеро почернело, птицы скрылись в камыши.

   Д-ов принес 12 уток, одну гагару и двух курочек, ужин у нас был, но в чем варить?

   - "Котлы не пришли, ваше высокоблагородие", трагически докладывает мне Терешкин.

   - "А без котлов нельзя", слышу бодрый, звенящий голос Д-ова сзади себя, "ты их палочкой проткни, да на вертеле жарь".

   - "Как же так", разводит руками Терешкин. "Нешто в чайнике то пробовать"?

   - "И прекрасно, вали в чайник. Ты, брат, не мудрствуй лукаво, а действуй!", одобряет план Терешкина полковник.

   - "Слушаюсь. Попытаюсь. Только много не наворишь", плачевно говорит Терешкин и с черными слугами садится щипать дичь. Мы все голодны. Утка, вареная или жареная, кажется нам лакомым блюдом.

   Палаток нет. Уольди является и заявляет, что "дункан изллэм"...

   Пришла палатка полковника и то без шестов и без кольев, а между тем холодная ночь наступает, ночь без крова и теплой одежды.

   Сырой туман потянул с озера. Он задернул молочным покровом долину, пролез к невысоким холмам и закрыл предметы. Влага стала пробирать насквозь. Полковник роздал части своей палатки нам и казакам, мы разослали их на мокрой траве и легли, накрываясь остатком холста. Ноги коченели от холода и сырости, мы лежали, сбившись в кучу, ожидая, когда проварятся наши утки.

   И, когда они поспели и Терешкин принес их, мы ели их, без соли, руками, кладя на кислую инжиру и запивая коньяком, случайно оказавшимся у поручика Ч-кова. Но бодрое настроение никого не покидало. Острили и шутили все время, проводили параллель между нашим плачевным положением без крова в сырую холодную ночь, на берегу Африканского озера, и положением наших петербургских знакомых где-нибудь на балу или в театре. Шесть яиц, принесенных галласами, довершили наш ужин и, укрывшись с головой в жидкое полотнище, мы забылись тяжелым сном.

   Пробуждение было неприятно. Температура упала до 0", трава, на которой мы лежали, покрылась инеем. Я вылез из-под холста и пошел размять закоченевшие руки с ружьем и опять толпа галласов сопровождала меня, опять при всяком удачном выстреле они кидались в воду, не смотря на утренний холод...

   Но взошло солнце, пригрело за зябшее тело и забылись невзгоды холодной и сырой ночи.

   4-е января. Озеро Хоромайя, дневка. Мы отошли всего 20 верст от Харара и уже принуждены делать дневку. Вчера выпила разница в счете винтовок, на 21 мула. Абиссинские купцы считали больше - мы меньше. Начальник миссии предлагал прибывшему рано утром геразмачу заплатить по их, абиссинскому счету, лишь бы выступить без проволочки, без задержки. Но геразмач просил перевешать еще раз вьюки. Пришлось согласиться и сделать дневку.

   Около полудня прибыли купцы, поставили весы, любезный наш помощник Ато Уонди уселся управлять этим делом, арабы взяли свои карандаши и длинные и узкие листы бумаги и начали вешать и записывать багаж по купцам...

   За этим занятием прошел весь день.

   Наши вещи распоряжением геразмача Банти идут до пятого вашего ночлега, до Дэру, на носильщиках. 120 слишком верст семи, восьми пудовые ящики несутся на руках полуголыми босыми людьми, несутся по страшной круче, по острым каменным утесам.

   Кто эти носильщики? - Все те же галласы, трудами рук которых, лопатами вскопаны нивы и засеяны машиллой, теми галласами, что вскормили и вспоили этих сытых горбатых быков, этих белых овец и баранов.

   Их с нами идет более четырехсот человек. Каждый знает свой ящик и со своими помощниками бережет его. Он принес вашу палатку и ложится подле нее, он идет за вашим чемоданом. По утру он с видом голодного зверя ожидает, когда вы соберете свои пожитки и повалите палатку. Он хватает ящики, колья и бежит на следующую станцию. He ставьте часовых, не стерегите имущества, галлас-носильщик сохранит вам вверенный ему ящик, бдительнее лучшего часового, вернее сторожа. Он головой отвечает за целость сундуков и ящиков и он скорее умрет, нежели кому-либо без приказания передаст вашу вещь. Бедно одетые, без панталон в одной лишь грязной шаме, они сильно страдали по ночам от холодов, целые группы их можно было видеть по утрам подле догорающего костра.

   Они дрожали, как в лихорадке, стараясь прикрыть свои худые голые плечи грязной серой шамой, они питались крохами сухой инжиры и это не мешало им бегом взносить наши вещи на крутые горы. Тихие, скромные, трудолюбивые, они безропотно сносили все тягости похода, терпели холод и голод, ежеминутные оскорбления абиссинских шумов и ашкеров. Ими заведовал шейх Абдулляхи, начальник мусульман города Харара, в помощь ему было дано несколько абиссинских кавалеристов. В пестрой шаме, с ружьем Гра на плече, с длинной палкой в руках, то и дело проскакивали они вдоль нашего каравана, подбодряя "вьючных людей" словами и тростью.

   Абиссинец победитель, абиссинец завоеватель жесток к побежденным. Гордый своею победою, он уже не признает ничего человеческого в покоренной нации. И наши мальчишки слуги, при встрече с галласами, отбирали у них воду и молоко без платы и галлаеы смотрели на это со стоическим спокойствием. Он абиссинец - он имеет право сделать это, хорошо еще, что не побил... Когда, однажды, мы узнав об этом, наказали слугу, - он был поражен и понять не мог, что обирание галласа - преступление. Наш Уольди стал барином. Носильщики-галласы ставили нам палатку, по его жесту приносили вещи. Эта покорность, терпение, привычка уважать абиссинцев настолько вкоренилась даже в это короткое время (Одиннадцать лет) среди галласов, что когда я пошел на охоту с галласом проводником и сам понес винтовку, галлас кинулся отнимать ее у меня, уверяя, что такому "большому человеку", как я, неприлично самому носить ружье.

   Их сгоняли по распоряжению геразмача в места наших ночлегов для смены, и они сменялись без шума, без пропажи вещей.

   По пути то и дело попадались их убогие хижины, сплетенные из хвороста, кругом торчали тычки сжатой машиллы. To тут, то там видны были пласты новины, свеже поднятой лопатами земли, другого способа обработки полей они не знают, - стада быков и ослов - это была собственность раса Маконена, а галласы его крепостные.

   Воскресенье, 5-го января. От озера Хоромайя до Лого-Корса - 20 верст. Мы проснулись рано утром от оживленного говора на галласком языке, возле самой нашей палатки. Уольди несколько раз заглядывал, приподнимая полы ее, и всякий раз укоризненно посматривал на моего сожителя, не собиравшегося провидимому вставать. Было страшно холодно. Наши легкие индийские палатки продувало насквозь, бурка не защищала от сырости, земля была покрыта инеем. Я вышел на воздух и увидел группу галласов, сидящих кругом на корточках и ожидающих, когда мы им дадим свои вещи. Деньги, царские подарки, канцелярия, галеты-все это уже было разобрано и спешно увязывалось на грубые носилки. Иные более счастливые галласы имели с собою маленьких осликов, на которых клали назначенный им груз, другие несли его сами.

   Около 7 часов утра, весь лагерь уже был поднят и мы тронулись вдоль берега Хоромайи.

   Местность меняла свой характер. Горы, становились выше, показались пихты и кедры, местами пошли переплески. Но полей все еще было много.

   Около 11 1/2 часов утра, все время следуя по хорошей черноземной дороге, мы перешли через ручей, благополучно избегнув ненадежного моста, и на холме, покрытом высокой сухой прошлогодней травой, стали биваком, в виду галласской деревни - Лаго-Корса.

   Вторник, 6 января. От Лаго-Корса до Урабилэ - 20 верст.

   Из Лаго-Корса мы выступили около 7 1/2 часов утра, и через какой-нибудь час вошли в громадный лес пихт и кипарисов. Высокие деревья простирали свои пушистые нежные ветви над нашими головами, маленькие туйи обступили дорогу, а сквозь переплет их ветвей видны были толстые серые стволы, охватов в шесть или восемь. Сухая трава и мох покрывали почву. Большие молочаи, громадные кусты дикого гелиотропа показывались здесь и там, среди густого, темного леса. Дорога то подымалась, то опускалась, то шла по карнизу, попадая вглубь высокого леса, то выбивалась на его опушку. Аромат туйи, гелиотропа и трав, мягкая прохлада воздуха, в тени развесистых дерев, делали путешествие весьма приятным.

   Около 12-ти часов, мы круто спустились вниз и попали в долину, окруженную густыми лесами. По долине протекал неширокий ручей. Эта местность называлась Урабилэ. Вечером, после переклички, я приказал казакам, по случаю праздника Крещения Господня, спеть "Во Иордане крещающуся Тебе господи". Ночь прошла спокойно. В лесу выли шакалы, a no склону лесной горы с вечера загорелась бездна галласских костров. Среди тумана в темноте южной ночи, эти костры висели в воздухе один над другим волшебной декорацией; синеватые дымы вертикально поднимались к верху, образуя ровные освещенные полосы.

   Среда, 7-го января. От Урабилэ до Челенко - 18 верст. Выступили между 7-го и 8-го часами, по прекрасной лесной дороге, и около полудня прибыли на широкую холмистую прогалину, поросшую высокой сухой травой - место боя между абиссинцами и хараритами в 1886 году.

   12 лет тому назад 1-го января, потомок эмира Нура - эмир Харарийский Абдул-Аги прибыл на эту местность, чтобы воспрепятствовать движению абиссинских войск к стороне Харара. Все население города, способное носить оружие, галласы с копьями и щитами, арабская артиллерия из четырех орудий заняли опушку леса и приготовились к упорному бою. Каждый знал, на что он шел. Галласы защищали свои дома, нивы, стада, харарийцы стояли за свой город, за своих жен и детей. Но они были слабо вооружены, не имели силы воли, твердости духа, чтобы смело вынести и неудачи и несчастия начала боя. Это были купцы и земледельцы, в место плута и весов, взявшиеся за ружье, копье и пушку.

   На рассвете на опушке леса показалась абиссинская пехота. Она шла пятью колоннами - раса Маконена, раса Дарги, негуса Менелика, раса Гувена и Дадьяча Ольде-Габриеля. Местность, на которой предстояло столкнуться противным сторонам, представляет из себя лесную прогалину версты две шириною и верста глубиною. Перерезанная несколькими некрутыми балками, она в общем, имеет форму котловины, со всех сторон окруженной густым лесом.

   Бой предстоял лесной.

   Абиссинцы рассыпались в несколько цепей (лав) и открыли частый беспорядочный огонь по войску Абдул- Аги. Харариты отвечали им, но без большого успеха. Артиллерия их не могла пристреляться, да за громадными стволами вековых туйй, ядра почти не наносили вреда.

   Бой развивался необыкновенно быстро, Начавшись около 8-ми часов утра, он к 10-ти достиг наибольшего напряжения. В это время конница всех пяти отрядов собралась в одном месте, на правом фланге абиссинских войск и врассыпную кинулась на артиллерию Абдула-Аги. В несколько минут они достигли пушек и начали бросать свои дротики, которыми пронизали насквозь харарийских артиллеристов. Одновременно с атакой на батарею, пехотные лавы, подбодряя себя воинственными кликами "Айгумэ!, Айгумэ!", линия за линией побежали на войска противника. Харариты не выдержали и обратились в бегство. Абиссинская конница понеслась преследовать бегущего неприятеля. По крутым склонам, поросшим громадными деревьями, кустами и высокой травой, бежали галласы и харариты, разбиваясь на отдельные кучки, за ними, обгоняя их, нанося страшные удары своими саблями, скакали абиссинские всадники. Привычные кони не спотыкались о камни, перелезали через поваленные стволы, прыгали через горные потоки. Трупы несчастных покрывали узкий путь от Челенко до Харара.

   Без корма, без еды, в продолжении 12-ти часов гнали абиссинцы обезумевшего от страха противника и в 10 часов вечера победителями вошли в Харар, рассеялись по его улицам, всюду внося смерть и ужас за собой.

   Харар пал, Абдул-Аги с веревкой на шее был введен в город, которым столько лет правили его предки. Абиссинские чиновники сели в домах и таможня заработала в пользу нового правителя Харара раса Маконена...

   Под сенью раскидистой туйи, лежа на желтой соломе, я выслушал этот рассказ от абиссинца Марка. Когда, слегка путаясь в русском языке, он повествовал о натиске конницы на арабскую артиллерию, стоявшую "вот здесь, на этом самом холме", его глаза разгорелись. Суровые призраки воинов для войны, воинов от рожденья появились между стволов, в зелени гелиотропов и лиан... Виднее стали серые и вороные кони, гордо с крутившие свои точеные шеи, грызущие острые мундштуки, раздался воинственный вой, загудела земля, запестрели победные лемпты на плечах у черных. всадников, запели жгучую песню чуть колеблющиеся при полете дротики и умолкли арабские пушки...

   Вся лощина покрылась белыми шамами; видны черные круги кожаных щитов; сверкают копья, у иных видны ружья за плечами. Мстительный, дикий, полный страсти африканский бой в разгаре.

   Смолк Марк, задумчиво опустив курчавую голову свою... Тихо шелестит в долине сухая трава, да временами мирно шумят при налетевшем ветерке высокие туйи...

   Четверг 8-го января. От Челенко до Дэру 27 верст. Конвой выступил непосредственно за начальником миссии в 7 1/2 часов утра.

   С громкими песнями подвигались мы по красивой, доросшей цветущими кустами лощине. За лощиной начался крутой подъем на высокую гору. Усеянная мелким булыжником дорога шла по узкому карнизу над глубокой пропастью. Деревья и кусты всех пород поросли по круче. Шелковица свешивала кисти еще сырых ягод, красных и плотных. Ее ветви поднимались на несколько сажень, образовывали густую светло-зеленую заросль. Кругом бледно-розовые шток-розы, белый шиповник и жасмин, переплетенные лианами, сплошной стеной стояли по горе и проливали нежный сладкий аромат. А за пропастью поднимались новые горы, мохнатые от густого леса, такие же высокие, дикие, неприступные. Эти горы уходили вдаль, выдвигаясь одна за другою, синея своими покрытыми лесом вершинами. За горами тянулись беспредельные пески Данакильской пустыни. Голубое небо, яркое солнце и зелень всех тонов и оттенков!!

   He напрасно зовется Абиссиния - Африканской Швейцарией. Эти горные склоны, покрытые девственным лесом, красивее, богаче Европейских лесов. Размеры и форма Африканских гор грубее и резче, растительность удивительно разнообразна.

   С каждым шагом открывались новые красоты. To дорога опускалась круто вниз, между мелкими каменьями струился тихий ручей, дерево-великан легло поперек него, по серой коре порос тонкими нитями нежный, зеленый мох, за стволом подняли ажурные головки туйи, дальше громадный рицинус раскинул свои лапчатые блестящие листья, еще дальше целая компания темно-серых великанов стволов поросла так густо, что черные тени легли в лесу и таинственно глядят оттуда заросли молодых кипарисов...

   С высокой горы дорога постепенно спускается вниз. Пейзаж достигает удивительной красоты. Громадная долина, чуть всхолмленная, покрыта желтой травой, вышиной в рост человека. И среди этой травы здесь и там видны густые острова кустов и развесистых дерев. Высокие горы окружают долину. Горы поросли лесом. Лес сбегает тут и там остроконечными мысами в долину. Неширокий ручей струится через нее, камыш и зеленая трава поросли по его берегам...

   Но особенно красива эта картина вечером перед закатом солнца. Яркий диск опустился уже за горы. Багровый закат догорает. Природа затихла. Мрачный, таинственный, чернеет вдали тропический лес. Чуждые голоса слышны оттуда. To фыркают гуарецы (гверецы), визжат шакалы, неизвестные птицы кричат в самой чаще. Там своя жизнь; жизнь, чуждая людей, жизнь, полная кровавой борьбы за существование...

   Лагерь утихает. Носильщики - галласы, получившие 100 талеров бакшиша, расходятся с веселым говором, по дороге.

   Конвой становится на перекличку. В сыром воздухе звенит казачья труба и эхо девственных лесов отражает кавалерийскую зорю.

   Чудная, величественная картина!!

   9-го, 10-го и 11-го января - три, дневки в Дэру. Мулов нет... Абиссинские купцы оправдали свое семитическое происхождение - они надули и не пришли ни 9-го, ни 10-го... Пошли скучные дни, страшенные лишь роскошью природы да царской охотой в тропическом лесу.

   Мулы пришли лишь 11-го января - и то не все, 30 мулов не хватало... На 12-е назначили выступление...

   Co словом Африка обыкновенно связывается понятие о беспредельных песках, о перистых пальмах, здесь и там выросших отдельными купами, о скалах и камнях, у подножия которых лежат желтые львы... Густые леса, бесконечные степи, покрытые высокой травой, принято считать принадлежностью Америки.

   Леса у Дэру имеют совершенно не Африканский вид.

   Чем ближе вы подходите к лесу, тем мощнее развертывает свои красоты тропическая флора. Сухая желтая трава становится выше. Она уже закрывает вас с горловой. Издали несется аромат цветов, аромат оранжереи. Высокие розовые шток-розы образуют густую заросль, к ним примешиваются большие кусты мимоз, гелиотропов, жасмина и шиповника. Маленькие птички перелетают с куста на куст, сверкая металлом своих крыльев. Кусты становятся гуще. Тонкие зеленые лианы, плющ и виноград ползут по ним, поднимаются до самой вершины и зеленым каскадом падают вниз в зелень малины, в розовые кусты пахучих шток-роз.

   В изумлении останавливаешься и замираешь среди высокой травы. He знаешь, вдыхать ли мягкий аромат цветов, слушать ли чириканье и пение птичек, или раскрыть широко глаза и смотреть, смотреть на пестроту красок, на чудную гармонию зеленых тонов, на калейдоскоп цветовых пятен... Дальше идти нельзя. Висячие корни, покрытые мягким зеленым мхом, толстые лианы, плотный переплет стволов, ветвей, листвы и нитей - непроницаем. Нагибаешься к самой земле несколько шагов ползешь по мягкой травке под иглами мимоз и шиповника...

   Лес стал реже, вы выпрямляетесь. Зеленый полумрак кругом. Густая заросль кокосовых пальм высоко подняла стволы и распустила зеленые кроны. Громадные бананы с листьями в несколько саженей длиной кинули кверху светлую зелень свою. Одна кокосовая пальма упала, ствол ее сгнил и дал жизнь массе мелких ползучих растений. А рядом серый ствол смоковницы, саженей в пять в обхвате, распростер гигантские ветви, распихал кругом деревья и образовал лужайку, поросшую папоротником. Одни стволы лежат на земле, покрытые лианами и цветами, другие простерли над ними мощные ветви. Лесной ручей тихо струится между камней, зеленных мимоз и лиловых гелиотропов.

   Тепло, сыро, ароматно.

   Большие зеленые птицы с ярко-красными крыльями прыгают и ныряют в ветвях, маленькие колибри со стальными перьями хлопочут среди цветов.

   Тише! Что-то зашуршало в густой заросли сплошных кустов. Не леопард ли крадется за добычей? Крепко сжимаешь винтовку и осматриваешь таинственный сумрак ветвей и лиан. И видишь пугливую газель, что словно тень скользит между трав и кустов. Видишь маленьких птичек, что прыгают по земле.

   С большим трудом, перелезая через громадные стволы, подползая под толстые лианы, обрывая одежду о колючки мимоз, продираешься сквозь лесную чащу. Громадные деревья столпились в одном месте, заросль стала гуще. Стадо гуарец, больших, черных, с белым кольцом на спине и белой пушистой кистью на хвосте, обезьян, услышав шум шагов пугливо прыгает с дерева на дерево и прячется в зелени. Ни одной не видно. Галлас-проводник долго смотрит вверх, берет вас за руку и говорит - "шуф, шуф, мульто аллэ" (смотри, смотри, есть много). Смотришь по направлению его пальца и видишь белую точку хвоста. Начинаешь целить по хвосту... выстрел - и тяжелая обезьяна падает с сука. В предсмертных муках цепляется острова за сучки и ветки, наконец, обрывается окончательно и с глухим шумом упадает на землю, Но она не мертва. Жалостно прижимает она свои передние руки к ране тяжело дышит. Смерть наступает медленно.

   А кругом шелестят задумчивые мимозы, пальмы качают перистыми головами.

   Идешь дальше через ручей, карабкаешься по утесу и видишь новую картину. Туйи, мимозы и кусты вновь преграждают путь настолько, что дальше идти невозможно - девственный, непроходимый лес.

   Газели, коричневые лающие олени, лесные курочки то и дело мелькают в лесной чаще, среди кустов и лиан...

   Выйдешь из этого леса и долго стоишь очарованный на его опушке; долго удивляешься, что столько веков растут развесистые туйи, прочные мимозы, тенистые смоковницы и не коснулась их рука человека, не застучал топор, не расчистил колючие заросли... Абиссинцы мало заняты своим лесом. Он растет, никем не посещаемый, и страшно терпит от пожаров. Пожар при нас истребил всю местность у Дэру и пожег опушку прекрасного леса.

   Еще с 10-го числа на горизонте виден был дым, а ночью небо пылало, отражая зарево. К вечеру 11-го трава загорелась на холме по ту сторону ручья, она вспыхнула - как порох, с сухим треском; пожар огненной волной полился с горы в лощину. 12-го января, около полудня, все запылало. Листья деревьев на опушке рощ краснели и свертывались в трубку; стволы чернели, но огонь не проникал далеко, губя только молодые невысокие кусты. На место желтого поля с чуть колышимой соломой - осталась черная земля, покрытая местами серой золою. Опушка леса потеряла свой роскошный зеленый убор, и красные, погорелые деревья уныло торчали по его краю. Эти пожары иногда бывают страшно губительны. Целые леса выгорают в несколько дней и никому в голову не приходит косить траву, пока она зеленая, уничтожать эти обширные склады сухой соломы...

   10-го декабря мы наблюдали солнечное затмение. День настал какой-то хмурый, задумчивый. Ветра не было и дым от недалекого степного пожара поднимался кверху и расплывался по голубой небесной глади. Около 9-ти часов утра солнце вдруг потускнело.

   - "Дымом застилает", заговорили казаки.

   Птицы в лесу смолкли, мулы, пущенные на пастбище, перестали есть, во всей природе чувствовалось какое то напряжение, все чего то ждали. Термометр, показывавший 21®R, в тени, стал падать. Горы и лес приняли какой то мутный оттенок. Тени стали бледные, мало видные, но солнце все еще сияло во всей своей силе. Ровно в 9 1/2 часов утра солнечный диск начал уменьшаться. Черная тень луны заходила с боку, свет начал убывать, термометр упал до 13®R. Все вышли из палаток и стояли кучками, наблюдая сквозь закопченые стекла.

   - "Быть большой войне!", говорили абиссинцы; казаки были спокойнее. Они вспоминали когда и при каких обстоятельствах наблюдали они еще солнечные затмения.

   Свет стал тусклый, рассеянный. Лица казались зелеными, деревья серыми, но предметы не потеряли ясности очертаний. В 10 часов 30 минут утра только узкий и длинный серп ярко-красного солнца освещал землю. Серп перешел с боку наверх, острые концы его перевесились к низу, затмение стало убывать, в 11 часов 30 минут оно окончилось.

   Но еще долго в природе царило молчание, долго не решались петь и чирикать в зеленой листве птицы и безмо