Лейкин Николай Александрович - Апраксинцы

ой улыбки.

   - А за ней, братъ, вотъ сколько приданаго!

   Таратайкинъ отдѣлилъ нѣсколько косточекъ съ тысячной линейки и прибавилъ къ жалованью Афанасья.

   - Я больше ничего не желаю: мы люди маленьк³е!

   - Пять тысячъ кромѣ тряпокъ. Ты братъ ее знаешь: не знаю только нравится-ли она тебѣ?

   Молчан³е.

   - Я, Васил³й Ѳедорычъ, имѣю виды на одну дѣвушку и очень онѣ мнѣ нравятся; только не знаю, отдадутъ-ли ее мнѣ, повелъ дѣло приказчикъ. Онъ уже понялъ, какъ нужно дѣйствовать и приближался къ цѣли.

   - А можетъ и отдадутъ, почемъ знаешь; попробуй? "Попытка не пытка, спросъ не бѣда!"

   - Вы меня, Васил³й Ѳедорычъ, можно сказать, съ-измалѣтства знаете. Крохотнымъ парнишкомъ изъ деревни къ вамъ привезенъ, и вотъ теперь, почитай, безъ трехъ годовъ двадцать лѣтъ выжилъ; оно, конечно... я не говорю... но все-таки... во всякомъ случаѣ...

   И Афанас³й запутался.

   - Это точно, что и говорить!

   - Теперича, можно сказать, я всегда о вашемъ здрав³и Бога молю, и уважен³е, значитъ, и почтен³е всегда душевно... И Анна Никитишна, можно сказать, была мнѣ второю матерью... Теперича, значитъ, Наталья Васильевна и Катерина Васильевна, всѣ, значитъ, на моихъ глазахъ выросли... именно хоть бы и объ Натальѣ Васильевнѣ сказать... я бы душевно...

   И снова запутался Афанас³й. Онъ все еще не могъ рѣшиться просить себѣ въ жены Наташеньку, хотя уже давно рѣшился на это и планъ совершенно созрѣлъ въ головѣ его, недаромъ же онъ большими шагами расхаживалъ по молодцовой. Минуту длилось молчан³е, Таратайкинъ побарабанилъ пальцами по стулу и началъ.

   - Вотъ что я тебѣ скажу, Афанас³й Иванычъ! я тебѣ сосватаю невѣсту. Хочешь жениться на моей Натальѣ, а я тебя не обижу, все что сказалъ, будетъ твое?

   Онъ указалъ на счеты. Афанас³й тяжело вздохнулъ, какъ-будто только сейчасъ внесъ въ пятый этажъ куль овса. "Слава Богу, самъ предложилъ!"" подумалъ онъ и началъ:

   - Я, Васил³й Ѳедорычъ, отъ всей души радъ, и самъ имѣлъ намѣрен³е, но смѣлости не имѣлъ. Я, Васил³й Ѳедорычъ, для нихъ, для Натальи Васильенны, готовъ богъ-знаетъ что сдѣлать, только я не знаю, пойдутъ-ли онѣ за меня,- вотъ у меня борода-съ и все эдакое... конечно, можно подстричь...

   Голосъ его сдѣлался печальнымъ.

   - И не балуй! Я потому и отдаю ее за тебя, что ты не лодырь какой-нибудь, не щелкоперъ, а человѣкъ какъ есть. Что, съ бритымъ-то рыломъ нешто лучше? А на счетъ Натальи не сумлѣвайся: сказано выдамъ, и выдамъ. Ну, теперь, будущ³й зятюшка, поцѣлуемся.

   Они обнялись, приказчикъ отеръ съ глаза что-то въ родѣ слезы.

   - Только смотри, пока никому ни гугу; знай и молчи! А вотъ тебѣ мое слово, что выдамъ за тебя. Не будь я Васил³й Таратайкинъ, ежели не выдамъ.

   Помилуйте, тятенька! ужъ будьте покойны, соблюду все, какъ слѣдуетъ.

   - Денегъ не нужно теперь?

   - Четвертную позвольте! искупить кой-что нужно.

   - Ну, ступай съ Богомъ, позови Николая; вотъ тебѣ двадцать пять рублевъ.

   Чуть не приплясывая, вышелъ Афанас³й отъ хозяина, за дверью радостно потеръ руки, отправился въ кухню и выпилъ ковшъ воды.

   Первая ауд³енц³я кончилась, началась вторая. Въ залу вошелъ Николай. Онъ помолился образамъ, поклонился хозяину, всталъ въ довольно почтительномъ отдален³и, заложа за спину руки и наклонясь корпусомъ немного впередъ.

   - За прошлый годъ я тебѣ кладу двѣсти пятьдесятъ рублевъ, обратился къ нему хозяинъ.

   Молодецъ поклонился.

   - Забралъ ты двѣсти тридцать. Транжиришь много! смотри, все на сапоги, да на сапоги; неужто ты на пятьдесятъ рублевъ сапоговъ износилъ? Онъ ткнулъ пальцемъ въ книгу.- Пускай самъ сапожникъ ко мнѣ за деньгами ходитъ, али парнишку присылаетъ, а то вмѣсто сапожника-то къ полюбовницамъ таскаешь.

   - Помилуйте, Васил³й Ѳедорычъ! какъ можно-съ... Оно точно-съ, я три пары въ деревню послалъ...

   - Балуешься тоже много; кухарка жалуется; покою не даешь ей, говоритъ... Ежели я что увижу, такъ и въ волосное... Тоже вотъ франтишь,- не къ рылу! Палишь деньги, все папироски въ зубахъ... Вотъ тебѣ двадцать пять рублевъ на праздникъ кладу... Сто двадцать за мной останется.

   - Благодарю покорно-съ!.. А вы, Васил³й Ѳедорычъ. Акулинѣ не вѣрьте, мразь баба, она сама ко мнѣ пристаетъ.

   - Молчи! ужъ я знаю тебя... Тоже вотъ съ покупателемъ обращен³я не имѣешь, снаровки нѣтъ; голова не тѣмъ занята; все дурачества; да пакость на умѣ. Ну, съ Богомъ! Посылай Гаврилу.

   - Васил³й Ѳедорычъ, я, можно сказать, къ вамъ съ почтительною просьбою-съ. Позвольте послѣ Троицы въ деревню съѣздить.

   - Давно-ли былъ?

   - Два года не былъ.

   - Ну, такъ что-жъ? не жену оставилъ?

   - Это точно-съ, только всячески съ родными повидаться...

   Таратайкинъ помолчалъ.

   - Ладно, поѣзжай только не на долго. И жалованья за это время класть не буду, а вотъ тебѣ десять рублевъ накину.

   - Много вамъ благодаренъ-съ! проговорилъ Николай и поклонился хозяину въ поясъ, а между тѣмъ въ душѣ обругалъ его.

   Кончилась вторая ауд³енц³я. Вошелъ Гаврило. Какъ ни старался онъ придать лицу своему серьезное выражен³е,- никакъ не могъ; его все смѣшило: и очки на носу хозяина, и его таинственность. Съ нимъ повторилась та-же сцена, что и съ Николаемъ, ему также читались наставлен³я, но когда дѣло дошло до кухарки, онъ не выдержалъ и фыркнулъ.

   - Ты чего смѣешься!

   - Ничего-съ, у меня насморкъ, Васил³й Ѳедорычъ.

   И снова фыркнулъ.

   - Ну, ступай дура-голова, ступай забубенный!..

   - Покорнѣйше благодарю-съ!

   И онъ вышелъ изъ комнаты, закрывая носъ платкомъ для того, чтобы снова не засмѣяться.

   За нимъ слѣдовали еще три молодца; одному было замѣчено, что онъ часто въ баню ходитъ, а другому, что изъ лавки часто отлучается въ ретирадное мѣсто и когда возвращается оттуда, то приноситъ съ собой водочный запахъ, а третьему, вовсе отказано отъ мѣста.

   - ... Ты своимъ пьянствомъ только другихъ портишь! вонъ и Ѳедоръ отъ тебя перенялъ; недаромъ же тебя Телятниковъ году не держалъ. Отупай, и приходи завтра за разсчетомъ, закончилъ Таратайкинъ.

   - Нѣтъ ужъ, Васил³й Ѳедорычъ, вы меня сегодня разсчитайте, заговорилъ приказчикъ и всталъ въ ухарскую позу.

   - Не дамъ сегодня денегъ, завтра приходи; у меня цѣлѣе будетъ,- не то ты ихъ пропьешь сегодня.

   - Такъ что-жъ, на свои буду пить, не на ваши; вѣдь вы мнѣ не поднесете?

   - Ты еще груб³янить! Ахъ, ты сукинъ котъ, выжига эдакая! да я молодцамъ скажу, такъ они тебя взашеи съ лѣстницы спровадятъ.

   - Вы не ругайтесь, а разсчитайте меня путемъ, и я уйду, стоялъ на своемъ молодецъ.

   - За мной твоего только и есть двадцать пять рублевъ; бери и убирайся на всѣ четыре стороны.

   - Что же вы жилите? вовсе не двадцать пять, а сорокъ пять!

   - Что, я жилю? вотъ твои деньги и убирайся вонъ...

   - Да вы меня путемъ разсчитайте.

   - Пошелъ вонъ!

   - Молодецъ вырвалъ у него бумажку и направился къ двери.

   - Самъ выжига, жила московская...

   - Что? заоралъ Таратайкинъ.

   - Ничего, проѣхало! и молодецъ вышелъ изъ комнаты.

   Страшно ругаясь, вошелъ онъ въ молодцовую. Лицо его было красно; со злобы онъ мялъ въ рукахъ двадцати-пяти-рублевую бумажку.

   - Что Павелъ? спросили его молодцы.

   Онъ не отвѣчалъ и все еще продолжалъ ругаться, далъ подзатыльникъ проходившему мальчику и наконецъ, когда выругался въ волю, облегчилъ свою душу, разсказалъ въ чемъ дѣло.

   - Пусть ему, чорту, мои двадцать рублей на гробъ приходятся; меня не убудетъ отъ этого, а они ему солоно придутся.

   - Зачѣмъ же ты ругался съ нимъ? началъ было Николай: теперь вотъ и мѣста не достанешь, онъ тебя по всѣмъ хозяевамъ ославитъ.

   - А чортъ его дери, я въ свое мѣсто уѣду!

   Онъ вытащилъ изъ-подъ кровати свой сундукъ, сдернулъ висѣвш³й на гвоздѣ старый сюртукъ и полотенцо, схватилъ съ кровати одѣяло и все это запихалъ туда; хотѣлъ сунуть туда и подушку, да не влѣзла.

   - Пусть ему ничего не останется! сказалъ онъ, и сорвалъ прилѣпленную надъ кроватью лубочную картинку "разговоръ большаго носа съ морозомъ", скомкалъ ее, бросилъ и, надѣвъ фуражку, ушелъ изъ дому.

   - Экой ретивый! замѣтили ему вслѣдъ молодцы.

   Послѣднимъ вошелъ къ хозяину Ванюшка. Сегодня онъ получилъ приказчич³й чинъ.

   - Ну, Иванъ, ты теперича выжилъ свои года; старайся, служи, не смотри на другихъ молодцовъ, не будь лодыремъ, а я тебя не оставлю. Посмотрю этотъ годъ, что стоить будешь, то и положу. Я тебѣ тулупъ крытый къ зимѣ справлю, а то что понадобится, можешь у меня спросить, на сапоги, али на что тамъ ни на есть. Попусту денегъ не трать, вина не пей, имѣй почтен³е къ старшимъ, слушайся Афанас³я Иваныча, онъ тебя худому не научитъ. Я, братъ, самъ парнишкой сюда привезенъ и въ науку отданъ, да прежде не то было, что теперича: бывало меня покойникъ хозяинъ (царство ему небесное!), какъ схватитъ за волосья, да учнетъ таскать по горницѣ, такъ искры изъ глазъ сыпятся. И теперича я ему благодаренъ, человѣкомъ меня сдѣлалъ, вотъ что. Смотри, Афанас³й Ивановичъ семнадцать лѣтъ живетъ, худаго слова отъ меня не слыхалъ (Таратайкинъ вралъ). Не водись съ Цаплевскими молодцами,- народъ шельмовый. Вотъ тебѣ пять рублевъ на гулянку. Завтра ступай въ маленькую лавку; ты тамъ будешь стоять. Ну, или; старайся же смотри!

   Ванюшка такъ расчувствовался, что даже отъ полноты чувствъ заплакалъ. Слезы такъ и струились по его лицу.

   - Благодарю покорно, Васил³й Ѳедорычъ! проговорилъ онъ и пошелъ въ молодцовую. Тамъ его начали поздравлять.

   Разсчетъ конченъ. Всѣ молодцы Таратайкина, кромѣ Павла, остались на своихъ мѣстахъ, имъ по немногу прибавили жалованья, одного отпустили въ деревню, но никто изъ нихъ кромѣ Афанасья, не остался доволенъ своимъ положен³емъ, не исключая даже и Ванюшки, который прослезился отъ полноты чувствъ. Всѣ они потихоньку ругали другъ другу хозяина. Войдите въ это время въ любую молодцовую, прислушайтесь къ разговору молодцовъ, и вы навѣрно услышите одно и тоже,- вездѣ ругаютъ хозяина. Ужъ такъ устроены апраксинцы, что ни хозяинъ никогда не бываетъ доволенъ молодцомъ, ни молодецъ хозяиномъ.

   Черезъ четверть часа къ молодцамъ пришелъ Таратайкинъ и пригласилъ ихъ съ собой обѣдать. Въ этотъ торжественный день плебеи возлежатъ за столомъ вмѣстѣ съ патриц³ями.

   Кромѣ разсчета, Ѳомино воскресенье имѣетъ еще ту особенность, что въ этотъ день хозяева отдѣляютъ овецъ отъ козлищъ, не даромъ же день этотъ прозванъ апраксинцами великимъ судомъ. Въ это же самое время, когда плебеи-овцы обѣдаютъ съ хозяевами, козлища пьянствуютъ по трактирамъ. Войдемте напримѣръ въ Палермо,- это притонъ отказанныхъ молодцовъ. Прислушайтесь къ разговору любой группы, и вы ничего больше не услышите, какъ ругательствъ на хозяевъ. Молодецъ никогда не сознается, что ему отказали, онъ всегда будетъ стоять на томъ, что онъ самъ отсталъ отъ мѣста. Вотъ группа. Сидятъ нарядно одѣтые молодцы; между ними ораторствуетъ козлище, отдѣленное Таратайкинымъ, Павелъ.

   - Да отчего же ты отсталъ-то'? спрашиваютъ они его.

   - Извѣстно отчего, отвѣчаетъ Павелъ: - хозяинъ мнѣ не потрафилъ, а я его не уважилъ,- вотъ и все...

   - А не волч³й видъ дали?

   - Дали-бы кому, да не мнѣ! Ужъ ежели хочешь, братъ, знать, такъ знай; у меня тутъ шуры-муры съ его дочкой вышли, вотъ и все... заканчиваетъ и подкрѣпляетъ себя рюмкой водки.

   Много рюмокъ водки вольетъ въ себя сегодня Павелъ; онъ пьетъ съ горя, онъ знаетъ, что послѣ ссоры съ хозяиномъ ему уже трудно найти себѣ здѣсь мѣсто, всѣ узнаютъ о его грубости и ему ничего не останется дѣлать, какъ ѣхать въ свое мѣсто.

   Но не одни козлища пьютъ въ этотъ день, пьютъ и овцы, съ тою только разницею, что пьютъ съ радости. Молодцы вполнѣ олицетворяютъ собою русскаго человѣка, который пьетъ и съ радости, и съ горя. Въ этотъ день молодцы заговѣются надолго, вплоть до рождества и потому гулянка эта прощается и отъ самихъ хозяевъ. Они и слова не скажутъ, ежели на другой день увидятъ физ³оном³ю съ приличными украшен³ями; вѣдь этимъ днемъ заканчивается торговый годъ, какъ же не отпраздновать его; хоть и плебей молодецъ, все-таки и на него надо смотрѣть, какъ на человѣка, вѣдь и онъ современемъ можетъ сдѣлаться такимъ же и даже заткнуть за поясъ своего благодѣтеля, учителя-хозяина.

  

  

   Наступилъ май мѣсяцъ. Фельетонисты тонкихъ и толстыхъ журналовъ прокричали уже каждогодную, всѣмъ извѣстную, новость, что Петербургъ пустѣетъ, а окрестности его съ каждымъ днемъ наполняются все болѣе и болѣе. И точно, Петербургъ значительно опустѣлъ, а съ этимъ вмѣстѣ и торговля на Апраксиномъ стала хуже. Нѣкоторые изъ хозяевъ лицевой лин³и также не отстали отъ людей, и потянулись на дачу. Одинъ изъ нихъ отправился на Петровск³й, другой на Безбородкино, а Брындицынъ даже перевезъ свое семейство въ Павловскъ, въ тотъ Павловскъ, любезные читатели, гдѣ дирижируетъ оркестромъ баловень судьбы, любимецъ женщинъ, Штраусъ; въ тотъ Павловскъ изъ-за котораго бѣдные мужья претерпѣли столько гонен³й отъ своихъ женъ за то, что объявили себя несостоятельными нанять тамъ дачу. И Брындицынъ было упирался, да жена настояла; она, видите-ли, у него дама модная, даже эмансипированная, то-есть куритъ папиросы и пьетъ шампанское; какъ всѣ современныя дамы лѣтъ сорока, имѣетъ воспитанницу и окружена множествомъ поклонниковъ изъ музыкантовъ, актеровъ и поэтовъ, нигдѣ впрочемъ не печатающихъ своихъ сочинен³й. Люди эти бываютъ у ней, ѣдятъ, пьютъ и за все за это посвящаютъ ей свои стихи и музыкальныя произведен³я. Говорятъ, одно такое музыкальное произведен³е, кажется полька, было по просьбѣ Брындицыной разыграно въ Павловскѣ оркестромъ Штрауса. Дорого это ей стоило, да за то удовлетворило ея тщеслав³е. Весь тотъ вечеръ, въ программѣ пьесъ, исполненныхъ оркестромъ, стояло назван³е посвященной польки и внизу подпись, à madame, madame Brinditsin. Какъ эта дама попала замужъ за апраксинца, не занимающагося ничѣмъ, кромѣ торговли и не находящаго эстетическаго наслажден³я ни въ музыкѣ, ни въ поэз³и, мнѣ неизвѣстно; я знаю только одно, что онъ теперь махнулъ на нее рукой, по возможности исполняетъ ея прихоти, только дескать не тронь меня, и молитъ провидѣн³е, чтобы оно не вложило ей въ голову мысли ѣхать за границу.

   Въ то самое время, когда описываемыя мною семейства потянулись на дачу, остальные хозяева перенесли свое гулевое мѣстопребыван³е въ лѣтн³й садъ, а холостые хозяева аристократы и хозяйск³е сынки начали ѣздить къ Излеру на минеральные воды и на друг³я загородныя гулянья; гуляли тамъ, затѣвали легоньк³е скандальчики, кутили съ различными Амал³ями, Бертами, Розами, и, что называется, въ сласть проводили время.

   "А что же дѣлаютъ теперь молодцы, спросите вы, читатель. Гуляютъ-ли они?"

   Нѣтъ! ихъ гулевое время кончилось, они осуждены на затворническую жизнь вплоть до рождества; развѣ какой-нибудь хозяинъ съ лицевой лин³и, пропитанный немного современнымъ духомъ, отпуститъ своихъ молодцовъ раза два или три въ лѣто въ лѣтн³й садъ, а тѣ, пользуясь временемъ, и удерутъ на Крестовск³й, вотъ и все... Задумали было двое Берендѣевскихъ молодцовъ, согласившись съ двумя другими, отправиться по обѣщан³ю къ Серг³ю Богу помолиться, да не такъ повели дѣло, и остались дома. Вотъ какъ это было.

   Пришли они однажды изъ лавки и отправились къ хозяину.

   - Мы къ вамъ, Ардальонъ Иванычъ, можно сказать, съ чувствительною просьбою, позвольте мнѣ и Никитѣ въ субботу къ Серг³ю идти, началъ одинъ изъ нихъ: пойдемъ съ вечера, а въ воскресенье часамъ къ пяти вечера безпремѣнно домой явимся. Время теперь, сами знаете, не бойкое, торговли мало, прогуляемъ воскресенье! такъ ужъ позвольте сходить; пѣшкомъ думаемъ отправиться.

   Подумалъ, подумалъ Берендѣевъ, потеръ свой животъ и бороду, и согласился. "Видно подъ веселый часъ попали", подумали молодцы, и, сами себѣ не вѣря, что желан³е ихъ исполнится, въ поясъ поклонились ему.

   - Что-же, по обѣщан³ю что-ли? спросилъ ихъ хозяинъ.

   - Точно такъ-съ, по обѣщан³ю, отвѣтили они, и снова поклонились.

   Товарищамъ ихъ тоже, хоть и не такъ легко, а все-таки удалось отпроситься. Сборнымъ пунктомъ назначена была квартира Берендѣева. Въ десятомъ часу, заперевъ лавки, молодцы собрались. Чтобы не скучно было идти дорогою, они приготовили себѣ для развлечен³я, а част³ю для подкрѣплен³я силъ четверть ведра водки и колбасу на закуску, которыя и уговорились нести поперемѣнно. Все было-бы хорошо, да дернуло ихъ купить всѣ эти жизненные припасы до отправлен³я въ дорогу и внести въ молодцовую. Молодцы начали одѣваться и поставили весь пров³антъ на столъ, въ полной увѣренности, что сюда не войдетъ хозяинъ; одѣвшись, ловко привязали къ плечамъ одного боголольца корзину съ четвертной бутылью, другому вручили колбасу и направились было къ выходу, какъ вдругъ, надо же было случиться такому несчаст³ю, въ дверяхъ съ ними столкнулся хозяинъ: онъ входилъ въ молодцовую. У молодцовъ и руки опустились; богомолецъ, держащ³й колбасу, чуть-чуть не уронилъ ее на полъ, а виночерп³й открылъ ротъ и изобразилъ собою живую картину "испугъ", хоть сейчасъ въ александринск³й театръ на велико-постное представлен³е.

   - Идете? спросилъ ихъ хозяинъ.

   - Идемъ-съ...

   - Ну, вотъ, снесите и отъ меня на свѣчку.

   И онъ подалъ молодцу, держащему колбасу, рубль.

   - Такъ мы пойдемъ, Ардальонъ Иванычъ?

   Хозяинъ промолчалъ.

   - А что это съ собой несете? проговорилъ онъ, указывая на бутыль.

   Въ это время несчастные молодцы готовы были провалиться сквозь землю; они боялись даже взглянуть другъ на друга. Друг³е молодцы, не желавш³е быть зрителями столь раздирающей душу сцены, отправились за перегородку и разлеглись по кроватямъ. Произошло нѣсколько-секундное молчан³е, наконецъ голову Никиты осѣнила ген³альная мысль и онъ не запинаясь отвѣтилъ:

   - Масло-съ... угоднику несемъ-съ...

   - Гмъ, такъ, а покажи-ка его!

   - Простое деревянное масло-съ, для лампады несемъ.

   И молодецъ попятился. Хозяинъ почти понялъ въ чемъ дѣло.

   - А это что же такое? и онъ указалъ на колбасу.

   - Свѣча-съ! брякнулъ Никита и замолчалъ.

   - Фарфороваяѵ али такъ росписная; покажите-ка, что за свѣчу такую несете? и онъ протянулъ къ ней руку.

   Молодецъ безпрекословно отдалъ ему колбасу. Берендѣевъ вынулъ ее изъ бумаги и понюхалъ. Сцена была комическая, и вмѣстѣ съ тѣмъ трагическая: съ одной стороны улыбающееся лицо Берендѣева, съ другой убитыя ужасомъ лица молодцовъ.

   - Теперь дайте мнѣ и масло понюхать... Хорошее масло!

   Онъ подбоченился и пристально глядѣлъ на молодцовъ, которые стояли передъ нимъ какъ мальчишки, которыхъ сбираются сѣчь.

   - Такъ, такъ-то вы, мерзавцы эдак³е, по богомольямъ ходите, закричалъ онъ.- Пьянствовать? Кутить? Я вамъ покажу! Подите, отнесите это ко мнѣ въ комнаты, а вы останетесь дома, теперь я васъ не пущу, не буду такимъ дуракомъ. Это все ваши затѣи, анафемы вы эдак³е! обратился онъ къ чужимъ молодцамъ. Все завтра будетъ извѣстно вашему хозяину. Задастъ онъ вамъ гонку! Вонъ собачьи дѣти изъ моей фатеры... А съ вами я раздѣлаюсь, въ особенности съ тобой Никита...

   Гости безъ оглядки выбѣжали изъ молодцовой, а хозяинъ снова началъ ругаться, и тогда только умолкъ когда перебралъ весь звѣринецъ ругательныхъ животныхъ.

   - Вы у меня, мерзавцы, будете помнить этотъ день! закончилъ онъ и вышелъ изъ молодцовой.

   Молодцы молчали; наконецъ Никита сѣлъ на стулъ, покачалъ головой, махнулъ рукой и проговорилъ:

   - Ужъ не жалко мнѣ того, что мы дома остались, а водку-то я жалѣю; такъ прахомъ и пошла вся четверть. Два рубля кровныхъ денегъ загубилъ, вѣдь самъ бест³я всю бутыль вылопаетъ. Ахъ ты, чортъ тебя побери, Ардальонъ Иванычъ, не вовремя ты лѣш³й подвернулся! И онъ замолчалъ.

   Что-же дѣлаютъ молодцы дома въ лѣтн³е вечера, когда придутъ изъ лавки? спроситъ, можетъ быть, читатель.

   Да ничего, посидятъ, поужинаютъ, начнутъ зѣвать, да и залягутъ на боковую. Впрочемъ неугодно-ли вамъ самимъ посмотрѣть, что они дѣлаютъ въ свободное отъ занят³й время и прослѣдить два, три часа ихъ жизни. Заглянемте хоть въ молодцовую Черешнева.

   Молодцовая - небольшая комната о двухъ окнахъ. На одномъ изъ нихъ стоятъ два горшка герани и банка съ мыльной водой, покрытая кускомъ чернаго хлѣба съ сдѣланной посреди дырочкой - ловушка для мухъ; а подъ другимъ окномъ привѣшена клѣтка съ чижомъ. По стѣнамъ кровати съ подушками въ ситцевыхъ наволочкахъ и съ таковыми же одѣялами, изъ которыхъ мѣстами видны лохмотья ваты. Надъ одной кроватью виситъ гитара и картинки, изображающ³я полногрудую барышню съ голубкомъ въ рукахъ, и пьянаго мужика въ красной рубахѣ, валяющагося на желтой землѣ передъ розовымъ питейнымъ домомъ съ зеленою крышею, котораго подымаетъ городовой. На покоробившемся отъ времени шкапу, съ притономъ клоповъ всѣхъ калибровъ, стоятъ шляпы и помадная банка съ кисточкой, служащая вмѣсто бритвеннаго прибора. Недалеко отъ шкафа на комодѣ, надъ которымъ понѣщается маленькое загаженное мухами зеркальце, лежатъ платяная и головная щетки, послѣдняя пр³обрѣтшая мохнатость отъ волосъ, вырванныхъ изъ тѣхъ головъ, къ которымъ она имѣла счаст³е прикасаться, да двѣ книги: "Черный гробъ и кровавая звѣзда" и "Полный пѣсенникъ." У окна столъ и нѣсколько стульевъ сомнительной прочности. Въ углу висятъ образа съ заткнутой за ними запыленной вербой; передъ ними горитъ лампада, съ привѣшенной подъ нею цѣлой ниткой фарфоровыхъ и сахарныхъ яицъ.

   Десятый часъ вечера. Молодцы только-что сейчасъ возвратились изъ лавки. Всѣ они одѣты въ халаты, которыми обыкновенно снабжаютъ ихъ татары или на промѣнъ стараго платья, или за два съ полтиной, и въ туфли съ совершенно оторванными задками. Быть въ халатѣ и туфляхъ по вечерамъ у нихъ обыкновен³е: и платье не носится, да и хозяинъ спокоенъ,- въ этомъ нарядѣ молодецъ никуда уже не отлучится изъ квартиры.

   Трое молодцовъ сидятъ у окна и сбираются играть въ три листа. Они подбираютъ подъ масть карты.

   - Винновой крали нѣтъ, говоритъ одинъ изъ нихъ:- да это ничего, крестовая двойка кралею будетъ, значитъ за фальку пойдетъ.

   Иванъ, молодой человѣкъ съ закрученными усами, обладатель книгъ лежащихъ на комодѣ, сидитъ съ гитарою въ рукахъ и ораторствуетъ.

   - Знаете братцы, сегодня Степанъ Соницынск³й чуть не влопался. Стоитъ, знаете, на порогѣ у лавки, а я напротивъ его, вдругъ бѣжитъ какая-то штучка, а Степанъ посмотрѣлъ на нее, мигаетъ мнѣ, да и говоритъ: Иванъ, вершай! Смотрю я, а она поровнялась съ нимъ, да и шепчетъ: "здравствуйте, Степанъ Ѳедорычъ"! Какъ, я говорю, развѣ ужъ у васъ того? "Какъ же, говоритъ, на мази дѣло"; да знаете, не запримѣтился, а евонный-то хозяинъ сзади стоитъ. Запужался Степка. просто въ лицѣ измѣнился малый. А самъ-то какъ на него посмотрѣлъ, что у меня вчужѣ мурашки по тѣлу забѣгали.

   - Что за важное дѣло, что только посмотрѣлъ? Нѣтъ, братъ, у нихъ житье важное, не въ примѣръ лучше нашинскаго, возразилъ Тихонъ, мужчина лѣтъ тридцати съ рѣдкой, клинистой, какъ-будто выѣденной молью бородкой.- О святой всѣмъ молодцамъ праздничныхъ дали, Чихова въ деревню отпустилъ, а у насъ что? Онъ началъ говорить тише.- Хоть-бы теперича меня призвалъ самъ при разсчетѣ. "Вотъ, говоритъ, Тихонъ, я тобой доволенъ, вотъ ты, говоритъ, забралъ у меня столько-то, а за мной имѣешь сто пятьдесятъ рублевъ; служи, говоритъ, я тебя не оставлю!" Я ему въ ноги. Иванъ Васильичъ, говорю, не оставьте! позвольте въ деревню съѣздить, такъ ужъ нельзя-ли моихъ-то деньжонокъ рублевъ пятьдесятъ мнѣ выдать? Какъ напустился на меня; "Это что? говоритъ, прошлымъ лѣтомъ ѣздилъ, нонече опять?" Нѣтъ, говорю, три года не былъ. "Куда тебѣ пятьдесятъ, пятнадцати довольно?" Женѣ, говорю, да своимъ гостинца свезть нужно. Вѣдь, не далъ: "избалуешься, говоритъ, у меня цѣлѣе будетъ, не бойся не пропадетъ, а вотъ тебѣ двадцать рублевъ бери!" Ну, посудите, братцы, какъ мнѣ съ этими деньгами въ деревню ѣхать, да тутъ и понюхать не хватитъ! Я просить: затопалъ на меня, залаялся и выпихалъ изъ горницы.

   - Да ужъ что говорить! аспидъ, а не человѣкъ! хладнокровно замѣтилъ Иванъ, началъ потихоньку брянчать на гитарѣ и запѣлъ дребезжащимъ теноркомъ:

  

   "Сердце ноетъ, духъ томится."

  

   Пропѣвъ этотъ стихъ два раза, онъ сейчасъ же измѣнилъ свой голосъ въ басъ, предварительно стянувъ ротъ въ одну точку, какъ-будто хотѣлъ свистнуть и продолжалъ:

  

   "Гдѣ любезная моя?

   "Ай нѣтъ ея, ай нѣтъ ея!

   "Ай нѣтъ ея!"

  

   - Не могу! проговорилъ онъ, сорвавшись.

   - Шалишь, братъ, гдѣ тебѣ? съ Мочаловымъ сравняться хочешь'? - у того, значитъ, сила....

   У окна сидѣли двое и играли въ шашки.

   - Дамка, проговорилъ одинъ.

   - И у насъ.

   - А я ее съѣмъ! Съѣлъ, да и фукь! - не зѣвай!

   - Мы, братецъ, безъ фуку играли. Поставь!

   - Для чего?

   - Такъ поставь!

   - Нѣтъ, братъ, отдумать. Шалишь!

   - Ну, ну, ходи!

   - Разъ.

   - Два. А вотъ и заперъ въ двухъ мѣстахъ; ребята, въ двухъ мѣстахъ заперъ! припасай три копѣйки!

   - За что? да ты рукавомъ двигаешь!

   - Нѣтъ, братъ, Тихонъ, давай три копѣйки!

   - Ну, бери; подавись ими! Чортъ съ тобой! Не хочу больше играть!

   - А коли ты ругаешься, возьми твои три копѣйки, къ гробу на свѣчку пригодятся!

   - Ну, ребята! вотъ сегодня смѣялись на лин³и, такъ смѣялись, началъ Никифоръ, парень лѣтъ двадцати двухъ:- Гришуха Порховской, вотъ что съ пасхи къ нему присталъ {То-есть опредѣлился.}, стоитъ на порогѣ, да пьетъ чай, а Боберъ-квасникъ мимо идетъ: "кваску, говоритъ, не хочешь-ли?" А Гришуха его и ну дразнить: "на билл³ардѣ продулъ пять цѣлковыхъ, да сукно продралъ - три,- восемь". Боберъ смерть этого не любитъ, ругаться сталъ, ругаетъ его на чемъ свѣтъ стоитъ; а Гришуха знай его дразнитъ, да аршиномъ будто шара дѣлаетъ. Разозлился Боберъ, поставилъ кувшинъ къ сторонкѣ, да какъ бросится на Гришку, вцѣпился, да и ну таскать,- насилу отняли, какъ. звѣрь дик³й разсвирѣпѣлъ!

   Иванъ напѣвалъ другую пѣсню:

  

   "Было дѣло подъ Полтавой,

   "Дѣло славное, друзья!

   "Мы дрались тогда со Шведомъ

   "Подъ знаменами Петра."

  

   Послѣдн³й стихъ онъ кончалъ по-солдатски: то-есть скороговоркой, какъ-бы отрубя.

   Но здѣсь случилось маленькое обстоятельство, которое на время прервало всѣ занят³я. Въ сосѣдней комнатѣ заскрипѣли чьи-то сапоги, и вскорѣ на порогѣ появился хозяинъ, толстый мужчина съ бородой и въ длиннополомъ сюртукѣ, застегнутомъ на пуговицы. Увидя его, молодцы повскакали съ мѣстъ. Иванъ спряталъ за собой гитару и прижался къ шкафу, только такъ неловко, что на ней съ трескомъ лопнула струна; Тихонъ началъ ковырять у себя въ носу, а Никифоръ дышалъ на стекло окна и выводилъ по немъ пальцемъ как³е-то вавилоны. Обозрѣвъ своимъ грознымъ окомъ плебеевъ, хозяинъ проговорилъ:

   - Все глупостями занимаетесь! нѣтъ, чтобы дѣломъ заняться.

   Онъ сказалъ это такъ; чтобы показать всю безнравственность ихъ поступка, въ сущности же онъ и самъ не зналъ, чѣмъ они должны были заняться.

   - На воскресенье это музыку играть, да пѣсни бѣсовск³е пѣть! что вы басурманы что-ли? Нѣмцы вы? Чего развозились? Это все твои затѣи! обратился онъ къ Ивану, который прижался къ шкафу еще крѣпче прежняго, отчего началъ трещать даже и самый остовъ гитары.

   - Книгъ накупили! продолжалъ хозяинъ, подходя къ комоду, на которомъ лежали "Черный гробъ и кровавая звѣзда" и "Пѣсенникъ:- и безъ того головы пусты, а то еще вздоромъ ихъ набивать! Чтобъ не было ихъ! а то всѣ въ печь побросаю. Слышите! добавилъ онъ и съ сознан³емъ собственнаго достоинства и власти вышелъ изъ комнаты.

   Всѣ начали приходить въ себя.

   - Откуда его дьявола принесло, началъ Тихонъ:- какъ кошка подкрался.

   - Струментъ-то только черезъ него окаяннаго испортилъ, говорилъ Иванъ.

   - Это все Ѳедька, бест³я виноватъ; сидитъ въ кухнѣ, видитъ, что хозяинъ пришелъ,- нѣтъ чтобы сказать.

   Ѳедька въ затрапезномъ халатѣ вошелъ въ молодцовую.

   - Что ты пострѣленокъ не сказалъ, что хозяинъ пришелъ? говоритъ Никифоръ, завертывая ему курочку.

   - Да меня тутъ не было, я въ аптеку бѣгалъ, Аграфена Ивановна посылали за миндальнымъ масломъ; у нихъ поганая муха губу укусила, говорилъ мальчикъ чуть не плача.

   - Хозяйск³е сапоги чистилъ?

   - Нѣтъ еще! сейчасъ только изъ аптеки прибѣжалъ.

   - А Ванюшка гдѣ?

   - Съ Семеномъ бѣлье катаетъ.

   - Обери наши сапоги, да вычисти скорѣй; а послѣ Сенька съ Ванющкой придутъ, такъ подсобятъ. Да смотри-же чище, а то я тебя пострѣленка! Пошелъ живѣй!

   И ловко данный подзатыльникъ послалъ уставшаго мальчика, въ кухню.

   Читатель! послѣ тринадцатичасоваго стоян³я въ лавкѣ вычистить шесть, семь паръ хозяйскихъ и молодцовскихъ сапоговъ - работа не легкая!

   Отъ нечего дѣлать Иванъ и Никифоръ начали глядѣть въ окно на дворъ. Видъ былъ великолѣпный: помойная и навозная ямы и двери сарая и конюшни. Молодцы созерцали играющихъ въ бабки мастеровыхъ мальчишекъ и плевали на нихъ; тѣ ругались.

   - Жохъ!

   - Врешъ, ничка! слышались голоса.

   - Жохъ, ей-ей жохъ, погляди! Видишь?...

   Мальчишки разодрались.

   - Хорошенько его, рыж³й, хорошенько! кричалъ Иванъ.- Подъ ногу его, подъ ногу!

   Никифоръ сбѣгалъ въ конюшню, принесъ ковшъ воды и окатилъ мальчишекъ. Минутъ пять была слышна брань и маленьк³е камушки влетали въ комнату.

   Въ молодцовой начали накрывать на столъ ужинать.

   - Не худобы, знаете, господа, того... калдыкнутъ {Выпить водки.}, предложилъ Васил³й, у котораго по носу и глазамъ можно было догадаться объ его слабости.- Иванъ, стань-ка у дверей!

   Онъ вынулъ изъ шкафа бутылку, которая была тщательно заложена брюками и другимъ платьемъ.

   - Душа - мѣра, изъ горлышка! и самъ подалъ примѣръ.

   Всѣ пили кромѣ Петра, молодаго парня, съ пасхи только вышедшаго въ приказчики и Тихона.

   Сѣли за столъ. Кухарка, молодая деревенская баба, подавала щи и кашу. Никифоръ безцеремонно обнялъ ее за тал³ю.

   - Незамай! что балуешь-то! Вотъ какъ оболью щамъ-то, такъ будешь знать. Говорю, оставь! а то ей-ей, бѣльмы выцарапаю!

  

   "Вспомни, вспомни ты, любезна

   "Нашу прежнюю любовь!"

  

   Продекламировалъ Иванъ и щипнулъ кухарку.

   - Ты туда же, о чтобъ васъ!... Нѣтъ на васъ угомону, ну вотъ-те Христосъ, хозяину буду жаловаться! отбивалась та.

   - Что-жъ ты брыкаешься-то, убудетъ что-ли тебя? сказалъ Никифоръ и принялся ѣсть кашу.

   Ужинъ кончился. Молодцы начали ложиться спать; они спали по двое на одной кровати.

   Ночь... Первый часъ. Всѣ спятъ и храпятъ кромѣ Ивана; онъ ворочается съ боку на бокъ.

   - Захарычъ, Васил³й Захарычъ! подвинься, братецъ, что развалился!

   Но Захарычъ ничего на это не отвѣтилъ, а только какъ-то свистѣлъ носомъ и выдѣлывалъ горломъ звуки чуть-ли не всего оркестра.

   - Вишь, какъ нализался,- керъ-керешенекъ!

   И дѣйствительно, Васил³й страшно нализался, онъ по поговоркѣ "остатки сладки", окончилъ всю бутылку.

   Никифоръ тоже проснулся.

   - Иванъ, ты спишь? спрашивалъ онъ его.

   - Нѣтъ, а что?

   - Да дай, братецъ, мнѣ завтра твою манишку надѣть.

   - У меня только двѣ и есть.

   - Ну дай, братецъ!

   - Возьми! Да ты бы лучше у Петрушки спросилъ.

   - Дай ужъ ты; Петрушка мнѣ галстучка дастъ. Петрушка! а Петрушка! дашь мнѣ завтра галстучка?

   Тотъ не просыпался. Никифоръ повторилъ вопросъ.

   - Дамъ, отвѣтилъ соннымъ голосомъ Петрушка.

   - Ну, спасибо! А можетъ въ Троицу вечеркомъ хозяинъ со двора отпуститъ, такъ можешь мою шляпу одѣть. Щеголяй!

   - Да великонь-ка, Никифоръ Ѳедорычъ!

   - Ничего, бумажки подвернешь! все въ шляпѣ-то оно не впримѣръ казистѣе.

   - Извѣстное дѣло.

   Петрушка снова захрапѣлъ.

   - Жарко, братъ, просто лежать не могу. Петрушка лягается, клопы кусаютъ, говорилъ Никифоръ. Онъ накинулъ халатъ, всталъ съ постели и подошелъ къ отворенному окну. Майская ночь, ежели ее только можно назвать ночью, уже переходила въ утро. Заря показалась на востокѣ и начала золотить предметы. Съ улицы доносился стукъ колесъ о мостовую и пѣсня какого-то пьяненькаго. Воробьи ужъ проснулись и начали чирикать. Въ конюшнѣ застучала лошадь; "балуй", крикнулъ проснувш³йся кучеръ и замолчалъ.

   - Иванъ, Аннушка глядитъ! шепнулъ Никифоръ и послалъ ей летуч³й поцѣлуй.

   Ему отвѣчали. Онъ какъ-то искобенился и началъ кланяться.

   - Какая Аннушка? спросилъ Иванъ.

   - Аннушка, Губаревская горничная, вотъ что насупротивъ насъ во флигелѣ живетъ.

   Иванъ тоже всталъ и подошелъ къ окну.

   - Что, старовѣръ спитъ? тихо спросилъ Никифоръ.

   - Дрыхнетъ, утвердительно отвѣтилъ Иванъ.

   - Значитъ можно курнуть?

   - А спички есть?

   - Нѣтъ.

   - Постой-же, я въ кухню схожу.

   Иванъ ушелъ. Тихонъ былъ старовѣръ и до того не любилъ, когда при немъ курили, что даже подчасъ наушничалъ хозяину, который былъ тоже по вѣрѣ и, какъ говорится, "до смерти не любилъ этого зелья."

   - Степанида! дай спичку, слышалось изъ кухни.

   - Чего?

   - Спичку.

   - Какую спичку?

   - Да вотъ, папиросочки покурить.

   - Нешто по ночамъ курятъ, полуношники'?

   - Степанидушка!

   - Оставь! ей-ей по зубамъ смажу, а не-то, закричу! Небось на передникъ обѣщалъ принести, такъ съ пасхи и жилишь.

   - Принесу, Степанидушка, принесу! завтра же принесу.

   - Оставь, а не то, вотъ-те право, бѣльмы выцарапаю!

   Иванъ принесъ спичку, зажегъ папиросу, и они начали курить въ окошко подъ храпъ другихъ молодцовъ, похож³й на тотъ гулъ, который издаетъ немазанная телѣга, когда она ѣдетъ черезъ старый деревянный мостъ, доски котораго прыгаютъ какъ фортеп³анныя клавиши.

  

  

   Въ маѣ 1862 года, Петербургъ сильно пострадалъ отъ пожаровъ. Мног³е апраксинцы, живш³е въ Ямской и на Разъѣзжей улицѣ, тоже погорѣли. Пожары эти уже явно выходили изъ ряда обыкновенныхъ пожаровъ; ихъ приписывали непремѣнно поджогамъ. На всѣхъ нападалъ какой-то паническ³й страхъ и на апраксинцевъ тоже. До сихъ поръ они считали свое мѣсто торжища какой-то несгараемой и ни отъ чего неутрачивающейся твердыней, не смотря на то, что твердыня эта большею част³ю была построена изъ дюймовыхъ досокъ. "Но громъ не грянетъ, мужикъ не перекрестится", а потому и апраксинцы познали вдругъ, что твердыня ихъ передъ огнемъ ничто иное, какъ утлая ладья въ бурномъ морѣ, и призадумались. "А что, ежели подожгутъ Апраксинъ, думали они: - вѣдь загорись одна лавка, такъ ничему не устоять, весь рынокъ сгоритъ", и болѣе осторожные торговцы сдѣлали холщевые мѣшки на случай пожара, чтобы удобнѣе было вытаскивать мелк³й товаръ, и даже перестали пополнять свои лавки покупкою новыхъ товаровъ. Между прочимъ на Апраксиномъ прошла молва, что поджигатели непремѣнно рѣшились поджечь Апраксинъ; но молва - какъ снѣжный шаръ, чѣмъ онъ дальше катится по снѣгу, тѣмъ становится больше; такъ и эта молва, переходя изъ