| Главная » Книги |
Раскольников Федор Федорович - Кронштадт и Питер в 1917 году
Раскольников Федор Федорович - Кронштадт и Питер в 1917 годуРаскольников, Федор Федорович Кронштадт и Питер в 1917 году (1925 г.) В квадратных скобках [] указаны номера страниц, номер предшествует. Содержание:
I. Февральская революция [17]
1. Начало великих событий [17]
2. Первые заседания легального ПК [24]
II. Революционный Кронштадт [32]
1. Партийная командировка в Кронштадт [32]
2. Кронштадт как революционный центр [38]
3. Моя работа в Кронштадте [46]
III. Апрельские дни [62]
1. Приезд в Россию В. И. Ленина [62]
2. Петроград 20-21 апреля [68]
3. Всероссийская партийная конференция [72]
IV. "Кронштадтская республика" [76]
1. Смещение комиссара Временного правительства [76]
2. Баталия в Петросовете [80]
V. Вокруг финского побережья [87]
1. Цель поездки и состав делегации [87]
2. В Выборге [89]
3. В Гельсингфорсе [92]
4. В Або и Ревеле [104]
VI. Июльские дни [111]
1. Третье июля [111]
2. Четвертое июля [119]
3. Пятое июля [128]
4. Возвращение в Кронштадт [137]
5. Арест [143]
6. Итоги июльских дней [150]
VII. В тюрьме Керенского [155]
1. Первый допрос [155]
2. Встреча с П. Е. Дыбенко [156]
3. Семен Рошаль тоже в "Крестах" [157]
4. Свидание с матерью и кронштадтскими друзьями [158]
5. Голодовка [161]
6. Споры, новые знакомства и размышления [164]
7. Неожиданная гостья [168]
8. Человеческие контрасты [170]
9. Допросы возобновляются [173]
10. Освобождение [177]
VIII. Октябрьская революция [181]
1. Начало разногласий [181]
2. Обстоятельства сильнее людей [185]
3. Новое поручение партии [189]
4. Господин великий Новгород [191]
5. Соглашатели терпят провал за провалом [197]
6. Социалистическая революция свершилась [204]
7. Фронт не защищен [208]
8. Ильич на боевом посту [211]
9. Кронштадтский отряд [212]
10. На Пулковских высотах [218]
11. На помощь красной Москве [224]
12. Погоня за белым бронепоездом [227]
Кронштадт и Питер в 1917 году I. Февральская революция 1. Начало великих событии Февральская революция застала меня в Отдельных гардемаринских классах. Нельзя сказать, чтобы она пришла неожиданно. Не говоря уже о профессиональных революционерах, которые явственно чувствовали глухие подземные толчки революции, даже среди моих случайных коллег, учеников привилегированной морской школы, в последнее время все чаще слышались разговоры о неизбежном вооруженном восстании и о возможной победе восставших.
Конечно, юные гардемарины, получившие доступ в кастовую морскую среду лишь благодаря своему дворянскому происхождению, рассматривали себя как сословие "белой кости", предназначенное для наслаждения благами мира. Эти безусые дворянчики, отражавшие в своих тревожных беседах настроения столичных аристократических салонов, не имели оснований ликовать в предчувствии бури.
"Сегодня женский день, - промелькнуло у меня в голове утром 23 февраля{Здесь и далее, вплоть до 1 февраля 1918 года, датирование ведется по старому стилю.}. - Будет ли что-нибудь на улице?" Как оказалось, "женскому дню" суждено было стать первым днем революции. Женщины-работницы, выведенные из себя тяжелыми условиями жизни, терзаемые муками голода, вышли на улицу, требуя "хлеба, свободы, мира".
В этот день, запертые в своем интернате, мы могли видеть из окон совершенно необычайную картину. Трамваи не ходили, что придавало улицам не свойственный им пустынный и тихий вид. На углу Большого проспекта [18] и Гаванской беспрерывно собирались группы работниц. Конные городовые пытались их разгонять, грубо расталкивая мордами лошадей и ударяя плашмя обнаженными шашками. Когда царские опричники въезжали на панель, толпа, не теряя спокойствия, временно расступалась, осыпая их градом проклятий и угроз. Но как только всадники отступали обратно На мостовую, она снова смыкалась в сплошную массу. Преобладающее большинство составляли женщины - работницы и жены рабочих...
* * * В субботу 25 февраля я получил отпуск. Трамваи все еще не ходили. Но в остальном на Васильевском острове жизнь казалась обычной. Мирные обыватели с повседневной суетливостью сновали по улицам. Доверху нагруженные телеги тяжеловесно громыхали по булыжным мостовым.
Лишь когда вышел на Невский, первое, что бросилось в глаза, - это несметные толпы народа, собравшиеся у Казанского собора... Толпа бурлила, роптала, протестовала; из ее глубины раздавались отдельные гневно негодующие возгласы. Против нее сплошной стеной стояла полиция, не допускавшая толпу к Адмиралтейству.
На Большой Конюшенной улице навстречу мне попался отряд быстро мчавшихся броневиков. Эти движущиеся грозные коробки с торчащими во все стороны дулами пулеметов производили жуткое впечатление. Резкие, тревожные и отрывистые звуки их рожков дополняли неприятное ощущение.
Со стороны Невского послышались частые ружейные залпы. Они гулко разнеслись в февральском морозном воздухе...
* * *
На следующий день, 26 февраля, наше ротное помещение имело вид вооруженного лагеря. На конторках были разложены подсумки, повсюду стояли винтовки с примкнутыми к ним штыками. Начальство вооружило всех гардемаринов. Официально это мотивировалось необходимостью самозащиты на случай возможных нападений со стороны уголовных громил. [19]
Я подошел к гардемаринам В. и Т., с которыми был наиболее дружен. Они дали мне категорическое заверение, что ни в коем случае не будут стрелять в толпу. По боевому расписанию их места были на улице, а я, как политически неблагонадежный, получил назначение на верхнюю площадку здания, то есть в самый глубокий тыл.
27-го утром у нас происходили экзамены, а вечером примыкавшие к нашему зданию Дерябинские казармы внезапно осадила правильная цепь вооруженных рабочих. Против них во дворе казармы прямо на снегу лежала другая цепь, состоявшая из молодых матросов, новобранцев последнего осеннего призыва. Со стороны рабочих один из товарищей пытался вступить с ними в переговоры.
Гардемарины столпились у окон. Наиболее экспансивные принялись выражать свои чувства. Сразу стало очевидно, что большинство настроено контрреволюционно.
- Вот сволочи! - восклицал по адресу рабочих грек Ипотиматопуло. - Тут бы им всыпать как следует!..
Дипломатические переговоры между рабочими и молодыми матросами продолжались до позднего часа, пока наконец рабочие не заявили, что они дают на раздумье целую ночь, а утром явятся снова.
Потом из города стали доноситься ружейные залпы. Было видно, что на улицах происходит борьба. Я позвонил тов. Старку{15}. К аппарату подошла его жена. На мой вопрос о положении, создавшемся на улицах Петрограда, ответила:
- Подождите минуточку, я сейчас пойду посоветуюсь.
Она не заставила себя долго ждать. Вернулась со следующими словами:
- Знаете, мы решили, что об этом неудобно говорить по телефону.
Пришлось попрощаться и повесить трубку. Тем не менее, сгорая от нетерпения, я позвонил своему старому знакомому - профессору Семену Афанасьевичу Венгерову. Он, волнуясь, рассказал, что в Государственной [20] думе образовался думский комитет, что на питерских улицах уже нет ни одного городового, что по всем направлениям города разъезжают автомобили с группами вооруженных рабочих и солдат. Из его слов можно было понять, что не все еще определилось, во в данный момент хозяевами положения являются революционные, антиправительственные войска.
С глубоким волнением я рассказал об этом собравшимся вокруг гардемаринам...
Вскоре к начальству Отдельных гардемаринских классов позвонил по телефону командир 2-го Балтийского флотского полуэкипажа Гирс и сообщил:
- Сергей Иванович, знаете, что случилось? К нашему зданию подъехали броневики, навели на окна пулеметы; ну что же делать, я и сдался.
Это вызвало у всех веселое настроение. Гардемарины стали обмениваться между собой впечатлениями. Здесь мне впервые бросилась в глаза та легкость, с которой многие заядлые царисты отрешились и открестились от своих старых монархических воззрений тотчас после первой неудачи; ход идей в одно мгновение ока определился ходом вещей.
- Что же, если все пройдет безболезненно, бескровно, то это очень хорошо, - высказался поляк К., в свободное время любивший читать сочинения Адама Мицкевича.
Но все-таки среди гардемаринов нашлось несколько ярых монархистов, не пожелавших сдать своих позиций...
На следующее утро к зданию гардемаринских классов подошла многотысячная толпа, среди которой больше всего пестрели солдатские шинели. Ей не было видно конца-края. На подъезд вышел начальник Отдельных гардемаринских классов Фролов. Толпа потребовала от него немедленного роспуска всех гардемаринов по домам и безоговорочной выдачи огнестрельного и холодного оружия.
- Господа, это невозможно, - попробовал возражать Фролов. - У нас сейчас экзамены.
- Какие тут экзамены? - громко выкрикнул кто-то из толпы. - Сейчас вся Россия экзамен держит...
Представители толпы храбро вошли в ротное помещение, беспрепятственно захватили винтовки и потребовали ключи от цейхгауза. Мичман Ежов, заведующий [21] цейхгаузом, по обыкновению пьяный, самолично проводил их туда. В общем, все прошло чинно и мирно в отличие от Морского корпуса, где черносотенно настроенные гардемарины под руководством князя Барятинского оказали вооруженное сопротивление, забаррикадировав в своем здании все входы и выходы.
С радостным чувством покидал я затхлые казармы, чтобы присоединиться к восставшему народу.
Пошел в Таврический дворец. Там было необычайно людно: один за другим прибывали полки, заявляя о своем присоединении к революции. Полным ходом работал отдел по снабжению продовольствием частей восставшего гарнизона.
Снаружи дворца, на улице и в сквере, стояла невообразимая толкотня. По внешнему впечатлению можно было подумать, что в распоряжении думского комитета имеются огромные силы. Однако на самом деле эффектно манифестировавшие революционные войска были еще настолько неорганизованны, что с ними легко могла бы справиться какая-нибудь одна, вызванная с фронта и незатронутая политической пропагандой казачья дивизия.
Внутри, в Екатерининском зале, происходили беспрерывные митинги. Ораторской трибуной служили длинные и широкие хоры, выходящие на две стороны: на Екатерининский зал и на зал заседаний. Составлявшая большинство солдатская аудитория встречала каждого оратора возгласами:
- Кто говорит?
- Какой партии?
- Как фамилия? Фамилия оратора?!.
Массы не хотели слушать речи вслепую.
Однажды на хорах появился и, встав в картинную позу, начал говорить довольно пожилой, но хорошо сохранившийся мужчина в высокой светлой папахе, какие в ту пору носили военные чиновники санитарного ведомства и служащие союза земств и городов. На плечи выступавшего была накинута серая николаевская шинель. На вопросы об его имени он громким голосом отчеканил:
- Говорит член Государственной думы Пуришкевич.
Несмотря на одиозность имени депутата, толпа ему все же позволила говорить. [22]
- Правительство, оказавшееся не способным справиться с разрухой, в настоящее время свергнуто, - начал свою речь Пуришкевич.
Короткий смысл длинной речи этого зубра сводился к тому, что он тоже присоединяется к Февральской революции. Неожиданно раздался выстрел: у одного из солдат нечаянно разрядилась винтовка. Пуришкевич продолжал свое выступление и благополучно довел его до конца.
Настроение солдат было праздничным, и одного голословного заявления Пуришкевича о разрыве с поверженным строем, который на самом деле он неустанно защищал до последнего дня своей жизни, было достаточно, чтобы даже этот черносотенец удостоился рукоплесканий.
В тот же день с хоров Екатерининского зала выступил с речью некий гражданин среднего возраста, с бритой физиономией, по внешнему виду присяжный поверенный. Отрекомендовавшись левым кадетом, он торжественно сообщил о только что принятом решении возвести на престол Алексея при установлении над ним регентства Михаила. Трудно передать, какое глубочайшее возмущение вдруг прокатилось по залу. Вместо восторженных криков "ура", на что, вероятно, рассчитывал кадетский оратор, из сотен солдатских глоток вырвался единодушный протестующий возглас:
- Долой Романовых! Да здравствует демократическая республика!
Сконфуженный кадет, потрясенный неожиданным эффектом своей речи, поспешно пояснил, что он не высказывает мнения своей партии, а лишь делает информационное сообщение, а, мол, партия кадетов будет иметь свое суждение несколько позже. Однако эта попытка выйти из неловкого положения ничуть не успокоила толпу. Рабочая и солдатская масса с первых же дней Февральской революции не хотела и слушать ни о чем ином, кроме республики.
В коридоре я случайно встретился с моим бывшим профессором по экономическому отделению Петроградского политехникума П. Б. Струве. Мы на ходу обмениваемся рукопожатиями. Его лицо блином расплывается в торжественную улыбку. С радостным умилением он произносит:
- Какой праздник! Какой праздник! [23]
Ему тогда казалось, что революция - это праздник на его улице...
Зарегистрировавшись в Военной комиссии, я получил там удостоверение и специальный документ на право ношения оружия. При выходе из Таврического дворца с большим трудом протискался через толпу, собравшуюся на тротуаре. В то время как мостовую Шпалерной улицы занимали манифестанты, на ее тротуаре толпилась интеллигентско-буржуазная публика. Каждый обыватель считал своим долгом украсить грудь пышным бантом из красного шелка или кумача.
И вдруг среди этой разношерстной толпы я, к удивлению, различил знакомую бульдожью физиономию жандармского офицера, который в 1912 году в доме предварительного заключения в качестве бдительного недреманного ока присутствовал на всех свиданиях политических заключенных. На широкой груди этого толстого жандарма, уже достигшего генеральских чинов, тоже развевался красный бант колоссальной величины. Я собрался задержать его, но людская волна подхватила меня и понесла по течению.
Тут же, на Шпалерной улице, но лишь немного ближе к Литейному, мне пришлось с тумбы или с фонаря произносить свою первую речь против кадетов, собиравшихся возвести на престол Алексея и тем самым сохранить династию, спасти самодержавие, в то время, когда рабочий класс, поддержанный переодетой в солдатские шинели крестьянской массой, восстал, как один человек, во имя свержения царизма.
Через несколько дней я был вызван в гардемаринские классы. Начальник классов С. И. Фролов возбужденно ходил по рекреационному залу и горячо говорил окружавшим его гардемаринам:
- Я считаю, что должна быть установлена демократическая республика. Другого выхода нет. Только демократическая республика может восстановить мирное положение.
"Ого, - подумал я. - Видно, в самом деле далеко зашла революция, если даже контр-адмиралы стали горячими поборниками демократической республики".
В гардеробной несколько гардемаринов вели разговор по поводу недавних кронштадтских и гельсингфорских [24] убийств. У дверей комнаты дежурного офицера шел жаркий спор между нашим ротным командиром лейтенантом Смирновым и кучкой гардемаринов. Последние настаивали на том, чтобы идти к Таврическому дворцу и присягнуть революции. Смирнов категорически возражал:
- Господа, поймите. Временное правительство теряет почву под ногами. Между ним и Советом рабочих депутатов происходят беспрерывные трения. Сейчас уже Совет приобретает большее влияние. Какой же смысл идти к Таврическому дворцу?..
Однако в конце концов ротный уступил и даже сам пошел к дворцу вместе с гардемаринами.
Я оставался в Таврическом дворце до самого вечера. Там по-прежнему происходил беспрерывный митинг. Вдруг на хорах появилась фигура мичмана Крайнева.
- Товарищи, предыдущие ораторы бросали здесь резкие упреки по адресу офицерства, - горячо, почти крича на высоких нотах, начал он свою речь. - Но это неверно. Есть среди офицеров и такие, которые перешли на сторону народа и всей душой сочувствуют революции.
В то время заявления о солидарности с революцией из уст офицеров были так редки, что Крайнева даже качали.
2. Первые заседания легального ПК
Первые легальные заседания Петербургского комитета нашей партии, прежде чем он прочно обосновался в доме Кшесинской, происходили на Кронверкском проспекте, в здании Биржи труда.
Чтобы проникнуть в помещение ПК, нужно было войти с переулка в неказистую дверь какого-то магазина, затем по пыльным лестницам подняться на самый верхний этаж, почти на чердак, и здесь пройти несколько канцелярских комнат, обильно уставленных письменными столами и словно придавленных низко нависшим потолком. В той комнате, где заседал Петербургский комитет, впервые вынесенный на простор легального существования, посредине стоял длинный деревянный стол, за которым заседали члены ПК. Немногочисленные [25] гости обычно рассаживались на скамьях вдоль стен, как в хорошей деревенской избе.
Едва на улицах Петрограда затихла пулеметная стрельба и прекратились уличные бои, целиком поглотавшие мое время, как я тотчас же направился в ПК, этот естественный центр для каждого работника партии.
Мне было ясно, что неизжитая опасность царистско-генеральской контрреволюции настоятельно требовала заблаговременного принятия мер.
Уличная борьба с полицейскими засадами только что закончилась и показала, что с военной стороны революция еще не имела организации. Пулеметные выстрелы с крыш или чердаков привлекали внимание какого-нибудь смельчака, он собирал первых попавшихся солдат и рабочих, и наскоро сколоченный, импровизированный отряд бросался на приступ. В борьбе с небольшими шайками городовых партизанский метод борьбы увенчался успехом, но было совершенно ясно, что при столкновении с настоящими воинскими частями, спаянными организацией и дисциплиной, петроградскому гарнизону боя не выдержать.
А между тем по улицам Петрограда уже носились слухи, что с фронта идут большие силы для подавления революции. Этой возможной угрозе нужно было противопоставить революционную организацию, революционную сплоченность и революционную дисциплину.
С задачами поднятия боеспособности сил революции пробовал справиться Временный комитет Государственной думы, выделивший для этой цели военного коменданта Энгельгардта, который в те дни, до назначения Корнилова, фактически был главнокомандующим петроградского гарнизона. Но буржуазному Временному комитету такое дело было не под силу. Естественно, что солдаты не могли ему доверять.
Мне казалось, что нам, большевикам, нужно немедленно создать свою военную организацию как для распространения наших идей в солдатских массах, так и для организации войск в целях укрепления, защиты и дальнейших завоеваний революции. Эта идея настолько напрашивалась сама собой, что, я думаю, едва ли был хоть один военный большевик, который бы не проникся ею. [26]
С предложением создать военную организацию внутри нашей партии я и направился в Петербургский комитет. Ко мне с заседания вышел председатель ПК того времени тов. Л. Михайлов (Политикус). Он отнесся сочувственно к проекту военной организации и пригласил меня на заседание. Я вошел в комнату, где происходило собрание, во время речи Б. В. Авилова.
Смешно подумать, что этот либерал от марксизма тогда еще принадлежал к нашей партии. Борис Авилов как раз держал программную речь. Он немилосердно цитировал свои старые статьи, приводил в подкрепление выдержки из резолюций партийных съездов, и все это только для того, чтобы обосновать типично меньшевистское положение, что мы переживаем буржуазную революцию и потому задача пролетариата заключается в том, чтобы полностью и целиком, не за страх, а за совесть, поддерживать Временное правительство.
Авилов производил странное впечатление. Он казался меньшевиком в большевистском стане, оппортунистом, по ошибке оказавшимся в нашем ПК.
Его пространные, доктринерские речи, вооруженные тяжеловесными научными ссылками, были так неуместны в эти дни уличных боев и кипучей напряженной активности, когда жизнь настойчиво ставила перед руководящим партийным органом целый ряд неотложных, ударных вопросов и требовала на них быстрого и короткого ответа. Авилов (поистине оторванный от жизни теоретик) делал попытки превратить единственный боевой орган пролетариата в научно-академическое общество. Но нужно отдать справедливость нашим товарищам, он не имел последователей и при голосовании неизменно оставался в меньшинстве, очень часто поддерживая свою резолюцию "единогласно".
Руководящее ядро ПК разделяло тогда позицию, основной тезис которой состоял в том, что поскольку Временное правительство осуществляет задачи революции и отстаивает ее завоевания от контрреволюционных посягательств, постольку наша партия должна оказывать ему поддержку, ведя с ним борьбу лишь в меру его отступлений от программы революции. Такая платформа в отличие от авиловской ничем не связывала партию и оставляла ей свободные руки для любого метода борьбы. [27]
Эти взгляды в своих речах чаще всего развивали двое старых работников нелегальных времен: М. И. Калинин (Иванов), уже тогда заслуженно пользовавшийся в партии всеобщим уважением, и товарищ Владимир (настоящая фамилия Залежский), также видный деятель подполья.
Поскольку я мог судить по своим впечатлениям, эта точка зрения являлась в то время господствующим мнением нашей питерской организации и разделялась большинством первого состава ПК{16}.
Тов. Л. М. Михайлов (Политикус) очень живо и остроумно вел заседания, но сравнительно редко брал слово по существу. Тов. Николай (В. Шмидт) тогда был секретарем ПК. Заметное участие в работах ПК принимал тов. Анатолий (Антипов). Тов. Жемчужин, впоследствии расстрелянный белофиннами в Гельсингфорсе, и тов. Сулимов на заседаниях обычно не высказывались. Другие представители районов также не отличались многословием и большей частью молчаливо, но дружно голосовали за резолюции.
Тов. Подвойский первый произнес фразу:
- Революция не кончилась, она только еще начинается.
Тем самым он констатировал, что пролетариат еще не воспользовался плодами победы и ему предстоит отчаянная борьба за власть. Это давало нужную встряску партийной мысли, создавало верную марксистскую перспективу и вселяло боевое, революционное настроение.
Во время одного заседания ПК из Царского Села приехала некая местная жительница, член нашей партии. Она сообщила, что с фронта на Петроград движется отряд георгиевских кавалеров под командой генерала Иванова. Добавила, что, еще не доезжая Царского, перед поездом разобрали путь, а Царскосельский [28] уездный комитет партии со своей стороны выслал агитаторов навстречу георгиевским кавалерам.
Дополнительные сведения, сообщенные товарищем из Царского Села, показывали, что георгиевские кавалеры были обмануты рассказами об анархии и резне в Петрограде. Эти предшественники последующих контрреволюционных походов на Петроград были введены в заблуждение теми же самыми методами: все политические интриганы, все враги революции для возбуждения ненависти малосознательной солдатской массы против революционного авангарда - питерских рабочих - пользовались одними и теми же баснями об анархии в Петрограде. Так поступили Временное правительство 3-5 июля, Корнилов в конце августа и, наконец, Керенский в исторические дни Великой Октябрьской революции.
Но в отличие от всех остальных белогвардейских походов на Петроград это первое контрреволюционное одурачивание фронтовиков не вызвало волнения за судьбу революции и не потребовало крайнего напряжения со стороны партии. На заседании ПК к сообщению о походе генерала Иванова отнеслись очень спокойно. По-видимому, никто не придавал серьезного значения этой опасности. Все дело ограничилось тем, что несколько товарищей добровольно вызвались немедленно отправиться к эшелону генерала Иванова для разъяснения георгиевским кавалерам политической ситуации. Среди добровольцев была и товарищ Ольга Сольская, выступавшая большей частью с анализом классовых отношений в деревне и обнаруживавшая в то время легкий уклон в синдикализм.
Кроме посылки агитаторов ПК принял еще кое-какие меры для усиления работы среди петроградского гарнизона и для обеспечения сугубой бдительности.
Само собой разумеется, что ПК имел живые и непосредственные корни среди рабочих, делегировавших в его состав представителей от районов; с другой стороны, старые рабочие, пекисты времен подполья, по выходе из тюрьмы в февральские дни автоматически становились членами нового ПК. Но уже тогда, в первые дни своего легального существования, ПК, кроме того, имел крепкие связи с солдатами питерского гарнизона. [29]
Едва ли не первой частью, пришедшей в живое общение с нами, был 1-й пулеметный полк, впоследствии ставший опорой большевизма и взявший на себя инициативу выступления 3-5 июля. Тогда еще его физиономия была неясна, так же как и остальных полков, расположенных в Петрограде. Все они переживали период первоначального идейного оформления и с жадностью внимали словам ораторов разных партий, настойчиво желая разобраться в политических разногласиях.
Однажды тов. Сулимов доложил комитету, что вечером состоится общее собрание 1-го пулеметного полка для выборов в Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, и предложил выработать наказ. ПК согласился. Составление наказа было поручено тов. Сулимову и мне. Мы удалились в соседнюю комнату и принялись за работу. Через час наказ был готов. Написанный в духе приказа N 1{17}, он, однако, шел дальше его, требуя, например, выборности офицеров. Петербургский комитет утвердил редакцию наказа. Тов. Сулимов прямо с заседания направился в Народный дом. Там в солдатской аудитории наша партия одержала одну из первых побед: наказ был принят, и в Совет прошли большевики. Мы радовались удаче. Но, по существу, это был единственный успех в одном полку; для руководства политическим пробуждением всего многотысячного гарнизона требовалась специальная организация. Возбудить этот вопрос мне так и не удалось. Я не хотел поднимать его на заседании комитета, предпочитая первоначально переговорить о деталях с руководителями ПК. Однако текущая работа поглощала все время товарищей, а я вскоре уехал в Кронштадт.
Позже при ЦК нашей партии создалась Военная{18} [30] организация. В ее строительстве и работе принял активное участие тов. Подвойский. Но это было уже после возвращения в Россию тов. В. И. Ленина.
Приезд Владимира Ильича вообще положил резкий рубикон в тактике большевиков. Нужно признать, что до его приезда в нашей партии была довольно большая сумятица. Не существовало определенной, выдержанной линии. Задача овладения государственной властью большинству рисовалась в форме отдаленного идеала и обычно не ставилась как ближайшая, очередная и непосредственная цель. Считалась достаточной поддержка Временного правительства в той или иной форме, с теми или иными оговорками и, разумеется, с сохранением права самой широкой критики. Внутри партии не было единства мышления: шатания и разброд были типичным явлением, особенно дававшим себя знать на широких партийных и фракционных собраниях. Партия не имела авторитетного лидера, который мог бы спаять ее воедино и повести за собой. В лице Ильича партия получила своего старого, испытанного вождя, который и взял на себя эту задачу.
После приезда тов. Ленина я не видел Авилова даже на пороге партийных учреждений. Правых большевиков словно помелом вымело. Ходом жизни они были отброшены в лагерь межеумочной "Новой жизни"{19}. Все остальные товарищи под руководством Ленина быстро сплотились, и партия стала единомыслящей, постепенно, не без внутренней борьбы и колебаний, приняв лозунги и тактику тов. Ленина.
А между тем, когда в день приезда в первых же речах тов. Ленин громко провозгласил: "Да здравствует социалистическая революция!" - он не на шутку переполошил не только насмерть напуганного революцией [31] "новожизненца" Суханова, но и некоторых партийных товарищей. Не все так скоро могли понять казавшийся почти максималистским призыв к социалистической революции, через несколько месяцев создавший РСФСР, - призыв, уже в те дни выброшенный тов. Лениным как практический лозунг, как дело завтрашнего дня. [32]
II. Революционный Кронштадт
1. Партийная командировка в Кронштадт
Во время своих нередких посещений Петербургского комитета однажды я встретился с К. С. Еремеевым. От него узнал, что на следующий день выпускается первый номер послереволюционной "Правды".
Туманной и расплывчатой либерально-эсеровской романтике первых дней Февральской революции необходимо было противопоставить четкую социалистическую программу и единственно революционную тактику большевиков. Лучшим орудием этой массовой пропаганды и агитации должна была служить большевистская рабочая газета.
По окончании заседания ПК, поздно вечером, К. С. Еремеев поехал выпускать первый номер "Правды". Константин Степанович похвастался, что с помощью военной силы он уже захватил для нашей газеты обширное помещение "Сельского вестника".
Через пару дней, написав статью на тему о буржуазной и демократической республике, я занес ее в редакцию "Правды". В самом деле, Константину Степановичу было чем похвалиться. "Сельский вестник" сумел неплохо устроиться при старом режиме. Это было огромное каменное здание на берегу Мойки, прекрасно оборудованное для газетной работы. В том же доме помешалась большая типография, снабженная ротационными машинами.
Узкий коридор был тесно загроможден пудовыми тюками изданий "Сельского вестника".
Постучал в первую дверь направо и услыхал знакомый голос Константина Степановича: "Войдите". Кроме [33] него тут находился недавно приехавший из Москвы М. С. Ольминский. Я передал им рукопись.
Тов. Еремеев рассказал, что получена статья Максима Горького, но ее абсолютно нельзя печатать, так как от начала до конца она проникнута густым пессимизмом по поводу разрушений и убийств. Я выразил удивление, что такой крупнейший художник, как М. Горький, не сумел найти нужных слов и не увидел в революции ничего иного, кроме некультурности русского народа и разрушительной стихии. Эти упадочные настроения демократической интеллигенции, оглушенной колоссальным размахом революции, нашли впоследствии рельефное отражение в газете "Новая жизнь". В статье Горького уже скрывалась в зародыше будущая идеология "новожизненства" {20}...
А еще через несколько дней в той же редакционной комнате мне предложили:
- Не хотите ли поехать для работы в Кронштадт?.. Здесь недавно были кронштадтцы и просили дать им хоть одного литератора для редактирования местного партийного органа "Голос правды". В частности, называли вашу фамилию.
Я ответил полным согласием.
- Только ехать нужно немедленно, - прибавил тов. Еремеев. - Они очень просили, так как находятся в затруднительном положении. Влияние нашей партии в Кронштадте растет, а закреплять его некому. Газета не может быть как следует поставлена из-за отсутствия литературных сил...
И 17 марта я уже ехал по Балтийской дороге в Ораниенбаум. Поезд был переполнен офицерами, в бурные дни бежавшими из Кронштадта и теперь постепенно возвращавшимися к своим частям. Их разговор вращался [34] вокруг недавних кронштадтских убийств. Выходило так, что гнев толпы обрушился на совершенно неповинных лиц. Главная вина за эти стихийные расправы над офицерами возлагалась, разумеется, на матросов. Наряду с непримиримым озлоблением офицеры проявляли шкурный страх за ожидающую их судьбу.
- Да, не хочется умирать, - сформулировал общие мысли один молодой поручик. - Любопытно бы посмотреть на новую Россию...
Буржуазные газеты с таким же бешеным ожесточением приписывали расстрелы кронштадтских офицеров нашей партии, в частности, возлагали ответственность на меня. Но я приехал в Кронштадт уже после того, как закончилась полоса стихийных расправ. А что касается нашей партии, то она, едва овладев кронштадтскими массами, немедленно повела энергичную борьбу с самосудами. Расстрелы офицеров, происходившие в первых числах марта, носили абсолютно стихийный характер, и к ним наша партия ни с какой стороны не причастна.
Когда впоследствии, находясь в Кронштадте, я пытался выяснить происхождение и природу этих так называемых "эксцессов", вызвавших всеобщее возмущение буржуазии при полном равнодушии рабочего класса, то пришел к определенному выводу, что они не вылились в форму "погрома" и поголовного истребления офицерства. Матросы, солдаты и рабочие Кронштадта, вырвавшись на простор, мстили за свои вековые унижения и обиды. Но достойно удивления, что это никем не руководимое движение с поразительной меткостью наносило свои удары. От стихийного гнева толпы пострадали только те офицеры, которые прославились наиболее зверским и несправедливым обращением с подчиненными.
В первый же день революции был убит адмирал Вирен, стяжавший себе во всем флоте репутацию человека-зверя. Вся его система была построена на суровых репрессиях и издевательстве над личностью солдата и матроса.
Не менее грубым и бесчеловечным начальником слыл во всем Кронштадте и даже далеко за его пределами командир 1-го Балтийского флотского экипажа полковник Стронский. На Стронского тоже в первую голову обрушился гнев революционной толпы. [35]
А вот справедливые и гуманные начальники оказались не только пощажены, но в знак особенного доверия были даже выбраны на высшие командные посты. Так, старший лейтенант П. Н. Ламанов{21} с первых дней революции стал во главе всех морских сил Кронштадта.
Насколько мне известно, невинных жертв в Кронштадте не было. Во всяком случае, во время дальнейшего развития революции стихийные расстрелы уже не имели места. В случае обнаружения старых или новых грехов за каким-нибудь притаившимся контрреволюционером его подвергали аресту и доставляли в Кронштадтскую следственную комиссию, во главе которой стоял наш партийный товарищ И. Д. Сладков.
Но в первые дни Февральская революция развертывалась в Кронштадте в бурных формах. Высшие административные власти своей трусливой нерешимостью, колебаниями между старым и новым лишь обострили положение, подлили масла в огонь. Они не верили в успех революции, не признавали ее бесповоротность, втайне надеялись на контрреволюцию и предпочитали отмалчиваться, внешне храня верность старому режиму.
Днем 28 февраля главный командир порта адмирал Вирен и комендант крепости адмирал Курош пригласили на совещание представителей офицерства флота и гарнизона. Перед собравшимися был поставлен вопрос: можно ли рассчитывать на солдат и матросов в случае, если потребуется идти на усмирение революционного Петрограда? Большинство офицеров прямо заявили, что на это рассчитывать нельзя: матросы и солдаты сразу присоединятся к революционным войскам. Но и после этого ни Курош, ни Вирен не изменили своего поведения. Вместо открытого оповещения личного состава крепости о событиях, которые произошли в Петрограде, ими были применены новые меры стеснений. Семейные матросы, обычно уходившие на ночь домой, в этот день были отпущены только до 10 часов вечера.
Ночь на 29 февраля прошла в Кронштадте тревожно. Слышалась пальба, происходившая в Ораниенбауме. Тогда же были получены столичные газеты, из которых [36] раоочие, матросы и солдаты узнали весь ход революционных событий. Во многих воинских частях вовсе не ложились спать, велись оживленные политические разговоры. Все были возбуждены.
Поздней ночью части одна за другой с оркестрами стали выходить на улицу и присоединять к себе остальных солдат и матросов. Одним из первых поднялся 1-й Балтийский флотский экипаж. Большое впечатление произвело присоединение к восставшим 2-го крепостного артиллерийского полка. Полк вышел на улицу в полном составе, со всеми офицерами. Командир полка нес в руках знамя, оркестр играл "Марсельезу".
Под утро толпа матросов подступила к дому главного командира порта и потребовала его к себе. Адмирал вышел, но вместо объяснений скомандовал: "Смирно!" Это было встречено бурным взрывом хохота. Сразу изменив тон, Вирен пригласил толпу следовать за ним на Якорную площадь, где обещал объявить все, что произошло в Петрограде. В ответ на это раздались возгласы: "Поздно!" К адмиралу подскочил матрос и сорвал с него погоны. Потом Вирена повели на Якорную площадь. По пути он стал каяться в своих грехах перед матросами, умолял пощадить. Не пощадили. Он был расстрелян.
Более мужественно, чем Вирен, умер адмирал Бутаков. Этот не унижался, цепляясь за жизнь.
По официальным сведениям, всего было убито 36 морских и сухопутных офицеров. Многих арестовали и препроводили в следственную тюрьму. В эту категорию попали опять-таки те, кто были не в меру суровы к команде или замечены в недобросовестном отношении к казенным деньгам.
Некоторые из них не умели держать себя и сами обостряли положение. Один офицер препровождался в следственную тюрьму, по дороге он начал браниться:
- Погодите, мерзавцы, вот из Ораниенбаума придет пулеметный полк, так он с вас снимет шкуру.
Эти угрозы вывели из себя сопровождавших его матросов, и он был убит тут же на месте. Еще слишком была сильна неуверенность в завтрашнем дне...
В доме Голубева засели с пулеметами городовые и охранники. Пришлось привезти 6-дюймовую пушку и произвести выстрел, которым сорвало крышу и разрушило [37] верхнюю часть здания. После этого охранники и городовые сдались. Шестеро из них были убиты, остальные восемь арестованы. Революционная сторона понесла семь жертв.
Весь день 1 марта по улицам ходили процессии, весь день производились аресты сторонников старого режима.
2 и 3 марта движение стало принимать все более организованные формы. Вскоре сконструировался Кронштадтский большевистский комитет, который стал играть огромную роль. Всюду - на площадях и в Морском манеже - устраивались митинги, где ответственные партийные работники разъясняли очередные политические вопросы: отношение к войне, Временному правительству и Совету рабочих и солдатских депутатов.
С 15 марта стала выходить ежедневная большевистская газета "Голос правды".
* * *
В Ораниенбауме я в складчину с каким-то случайным попутчиком инженером нанял извозчичьи сани и по льду поехал в Кронштадт.
На расспросы словоохотливого спутника о причинах моей поездки я отвечал, что имею направление в Морское экономическое общество для заказа офицерского обмундирования. Так как я тогда еще не был произведен в мичманы и носил гардемаринскую форму, то мой рассказ имел вполне правдоподобный вид.
Миновав "Маркизову лужу", мы со льда въехали на пустынную улицу кронштадтской окраины. Я никогда прежде не был в Кронштадте и глазами старался отыскать признаки нашего партийного комитета. После нескольких поворотов с одной улицы на другую добрались до площади, где у небольшого домика я увидел красное знамя и обращавшую на себя внимание вывеску "Кронштадтский комитет РСДРП".
&n 
| |
| Просмотров: 885 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры