Цвейг Стефан - Переписка Стефана Цвейга с издательством "Время" 1925-1934

  

   Институты культуры Ленинграда на переломе от 1920-х к 1930-м годам (2011) 250

   http://www.pushkinskijdom.ru

  

  

   Переписка Стефана Цвейга с издательством "Время", продолжавшаяся на протяжении почти девяти лет и насчитывающая более сотни писем, привлекала внимание исследователей главным образом с точки зрения творческой биографии Цвейга, поскольку она в сочетании с другими письмами писателя тех же лет к его многочисленным европейским корреспондентам позволяет составить более или менее объемное представление о его восприятии России и потому является важным документом, иллюстрирующим историю русско-европейских культурных связей 1920-1930-х гг. Восемнадцать писем Цвейга из архива издательства "Время" уже давно введены в научный оборот К. М. Азадовским¹ и широко используются биографами Цвейга в качестве демонстрации его симпатий к советской России, за которыми через какое-то время последовало некоторое разочарование.² Большая часть писем Цвейга, однако, равно как и все письма издательства к нему остались не опубликованными, хотя они в своей совокупности, с учетом продолжительности переписки, представляют собой любопытный документ деловых отношений периода декларировавшегося идеологического, культурного и политического противостояния Советской России и "буржуазной" Европы.

   Этой переписки могло бы и не быть, если бы у каждой из сторон не было в данном случае своих, прагматических интересов. Книги Цвейга попали в поле зрения издательства в конце 1924 г.: тогда было принято решение переиздать два сборника, выпущенных в 1923-1924 г. петроградским издательством "Атеней"³, а затем подготовить и свой, включив в него переводы раннего сборника "Первые переживания" ("Erstes Erlebnis")⁴. По некоторым сведениям инициатива продолжения публикации текстов Цвейга исходила от Полины Самойловны Бернштейн (1870-1949)⁵, которая в последствии выполнит львиную долю переводов для собрания сочинений Цвейга и привлечет к работе над ним и своего сына, известного филолога Сергея Игнатьевича Бернштейна (1892-1970): по воспоминаниям внучки П. С. Бернштейн именно она, обратив внимание на входившего в моду автора, поспешила списаться с ним и предложила познакомить с его произведениями русских читателей, на что Цвейг, как пишет мемуаристка, откликнулся с большим энтузиазмом.⁶ Факт переписки П. С. Бернштейн со Стефаном Цвейгом нуждается в подтверждении, однако, сам путь попадания той или иной книги в портфели издательств того времени обозначен верно: в основном предложения поступали от переводчиков, каждый из которых пользовался своими источниками добывания книг из-за границы. У каждого из них "была своя Ломоносова", как писал К. Чуковский в 1925 г., имея в виду жившую тогда в Германии и снабжавшую его иностранными книгами Р. Н. Ломоносову, которая в 1923 г. основала в Берлине переводческое и посредническое бюро с целью книгообмена и урегулирования правовых вопросов при переводе современной зарубежной литературы на русский язык⁷. Вполне понятно, что при таком способе ориентации в европейском книжном пространстве в редакции попадало множество случайных книг, и "Время" в этом смысле не было исключением: наряду с яркими новинками современной западной беллетристики в списках отрецензированных книг обнаруживается множество книг-однодневок никому неизвестных авторов. Для просеивания этого потока привлекались внутренние рецензенты. Чтением немецких книг в издательстве "Время" с момента его основания до самого начала 1930-х гг. занималось три человека: H. H. Шульговской (1880-1933), В. А. Зоргенфрей (1882-1938) и Р. Ф. Куллэ (1885-1938) - все люди опытные, имеющие отношение к западной литературе и переводу. Позднее, когда состав редакции начнет меняться, рецензировать Цвейга будет бывший сотрудник "Всемирной литературы", писатель и переводчик П. К. Губер (1886-1941), а самую последнюю рецензию (1933) напишет партийный деятель и публицист В. А. Быстрянский (1886-1940).

   Книга Цвейга "Первые переживания", предложенная П. С. Бернштейн, была отдана на рецензию в ноябре 1924 г. H. H. Шульговскому, который отозвался о ней весьма благожелательно⁸, и уже в 1925 г. издательство выпустило ее в свет, не видя никакой необходимости связываться по этому поводу с автором, поскольку действовавший тогда в Советской России закон об авторском праве освобождал издателя от каких бы то ни было обязательств по отношению к переводимому писателю. К этому моменту имя Цвейга в советской России было мало кому известно. Несколько публикаций⁹ не меняли общей картины: о нем особо не писали, никто его не продвигал, да и материала для продвижения было не так уж и много - главные книги Цвейга были еще впереди. С идеологической точки зрения он интереса не представлял, коммерческий интерес еще только-только обозначился сборник - "Амок" позволял надеяться, что автор может оказаться успешным. Для издательства "Время" Цвейг был одним из многих: среди его "конкурентов", входивших в рабочий список издательства, были Томас Манн, Генрих Манн, Макс Брод, Герман Гессе, Артур Шницлер, Якоб Вассерман, Густав Мейеринк, Рене Шикле,¹⁰ с некоторыми из которых "русскому" Цвейгу на том этапе конкурировать было трудно. И если бы сам Цвейг не проявил инициативу, то его русская судьба могла бы сложиться совсем иначе.

   Для Цвейга известие о том, что в России выпущен сборник его новелл, стало событием.¹¹ В свои сорок четыре года он отнюдь не избалован славой: его имя, конечно, известно, оно то и дело мелькает на страницах газет, где он регулярно публикует свои новеллы или статьи по случаю. Его литературная деятельность разнообразна - поэт, переводчик, эссеист, драматург, новеллист, но слишком часто он оказывается в тени тех, кому отдает свои литературные силы. Он пишет о Верхарне и издает его стихи, он пишет о Верлене и снова издает стихи, он пишет очерки о великих (о Бальзаке, Диккенсе и Достоевском, о Гельдерлине, Клейсте и Ницше) и тех, кого он сам считает великими (о Ромене Роллане и Марселине Деборд-Вальмор), умножая за их счет свой литературный капитал. Для литературного пространства за пределами Австрии и Германии, однако, эти работы с издательской точки зрения вторичны и потому их начнут активно переводить на другие языки несколько позже, когда за Цвейгом уже закрепится репутация новеллиста-психолога, а сам он откроет для себя жанр беллетризованной биографии, позволяющий, впрочем, все так же прятаться за "большими" именами и одновременно использовать инструментарий психологического исследования, с успехом опробованный им в малой прозе. Сам Цвейг придает необычайное значение переводам своих произведений на другие языки. Для него это прежде всего знак подлинного признания, знак выхода на европейскую, на мировую литературную арену. Он не только внимательно отслеживает появление публикаций своих текстов в переводах, но и сам прилагает усилия к их появлению, завязывая и поддерживая отношения с переводчиками в других странах. Установление контакта с русским/советским издательством и предложение издать следующий сборник, который тогда еще только находился в работе, - последовательный шаг на пути создания своей "европейской" биографии.

   Момент оказался удачным: первый русский тираж уже почти забытого в Германии раннего сборника Цвейга, название которого издатели умело оживили, вынеся вперед заголовок одной из новелл ("Жгучая тайна"), разошелся и на 1926 г. был запланирован выпуск второго тиража. Читатель требовал любовной интриги¹² и новеллы Цвейга этому запросу вполне отвечали. Заключение прямого договора с автором давало преимущество, поскольку в этом случае можно было получать тексты до их публикации в Германии и тем самым хоть как-то защитить себя от конкурентов, которых у издательства "Время" было немало - главные из них "Мысль", "Прибой" и Государственное издательство, не говоря уже о прибалтийских и немецких издательствах, печатавших переводную литературу на русском языке. Ситуация, когда одновременно в трех издательствах выходил один и тот же перевод, была рядовой, и рассчитывать на уступчивость конкурентов или "верность" переводчиков, которые кочевали из издательства в издательство, не приходилось. Существовала и опасность того, что кто-то из конкурентов сам, напрямую свяжется с автором, и получит авторизацию - выпуск авторизованных изданий, практиковавшийся в дореволюционной России, продолжался в небольшом объеме и после революции до самого конца 1930-х гг., причем речь шла отнюдь не только о "своих", карманных писателях, выступавших в роли идеологических союзников, и авторизацию получали не только частные издательства, но и государственные. Кроме того, именно в 1925-1926 гг. было предпринято несколько попыток со стороны европейских государств побудить советское правительство присоединиться к Бернской конвенции, и в Москве, принципиально отвергнувшей эти предложения, обсуждались возможности заключения сепаратных литературных конвенций с отдельными странами, в частности с Италией и Германией.¹⁴ Слухи об этом курсировали в издательской среде и получение авторизации в этом контексте могло быть очень своевременным, хотя она и не спасала от главной опасности - от возможной монополизации как права на перевод, так и самого перевода со стороны государства, поскольку это право было закреплено в советском законе об авторском праве во всех редакциях 1920-х гг. (1925, 1926, 1928) - поучительный пример с национализацией всех переводов на русский язык произведений Эптона Синклера (1878-1968) был всем хорошо известен.¹⁵ С учетом этого сосредотачиваться на каком-либо одном авторе, излишне привлекая к нему внимание, для всякого коммерческого издательства, несмотря на возможную финансовую выгоду, было рискованно.

   Заключая договор с Цвейгом, издательство отдавало себе отчет в некоторой эфемерности этого средства защиты от конкурентов, тем более, что Цвейг, пообещав предоставлять новые тексты в рукописи или в корректуре, не переставал публиковать свои тексты в газетах и журналах, не считая их, вероятно, полноценной публикацией, и тем самым открывал путь сторонним переводчикам, которые этим пользовались, как это обнаружилось уже на самой ранней стадии взаимодействия Цвейга с издательством "Время"¹⁶. Учитывая невозможность целиком и полностью обезопасить себя от притязаний других переводчиков и издательств, "Время" назначило Цвейгу весьма скромный гонорар в 30 рублей за авторский лист¹⁷, который в конце 1928 - начале 1929 г. был повышен до 50 руб. Издательство брало на себя обязательства выплачивать установленный гонорар в два приема по выходе книги, участие в прибылях от продажи тиража, принятое в Германии, не предполагалось, при переиздании автор получал 50% от исходной ставки. Оплата производилась в долларах, средний курс которого в РСФСР с 1925 по 1934 г. составлял 1, 94 рубл. за 1 доллар. Если бы Цвейг получал гонорар в рублях, то сумма его гонорара уменьшилась бы еще в несколько раз, поскольку за пределами РСФСР курс рубля был другой и в 1928 г., например, доходил до 5-8 рублей за доллар. В Германии средний авторский гонорар за авторский лист в 1926 г. составлял 80 - 120 рейхсмарок при тираже 1000 экземпляров, помимо этой минимальной гарантийной суммы автору причиталось 8-10 % от покупной цены с продажи каждого экземпляра.¹⁹ Средний курс доллара по отношению к рейхсмарке в 1924-1933 гг. составлял 1: 4.2²⁰, т. е. гонорар Цвейга, определенный ему советским издательством, составлял в 15,46 долларов или 64, 9 рейхсмарки за лист. До 1929 г. издательство по специальному разрешению валютной комиссии исправно переводило гонорар в Германию через ленинградский филиал немецкого государственного банка сначала на счет в том же банке в самой Германии, а во второй половине 1929 г. - на счет в венском отделении "Райфайзенбанка". После 1929 г. выплаты в долларах и переводы прекратились, гонорары Цвейга в рублях оставались в России в ожидании появления доверенных лиц, уполномоченных Цвейгом получить за него причитающиеся деньги или воспользоваться ими с его согласия. Последним, кто воспользовался этой бескорыстной поддержкой, стал Г. П. Смолка (Наш Peter Smolka, 1912-1980)²¹, писатель и журналист, давний знакомый Цвейга, (как выяснилось в последствии - агент НКВД), посетивший СССР в 1934 г.

   Предложив Цвейгу невысокие ставки, издательство некоторым образом обезопасило себя, снизив финансовый риск в случае публикации тех же текстов в другом месте. Цвейг принял условия без всяких возражений, и только потом, когда зайдет речь о собрании и он привлечет своего знакомого, уважаемого австрийского критика Рихарда Шпехта (Richard Specht, 1870-1932) к написанию вступительного очерка, он выхлопочет для него гонорар, в два раза превышавший его собственный: за 2, 5 а. л. Шпехт получит 150 долларов²². В целом финансовая сторона дела Цвейга совсем не интересовала - он был человеком состоятельным. Интересовала публикация за пределами Германии, тем более, что в самой Германии некоторые тексты из-за их "деликатной" проблематики, как писал тогда Цвейг, не всегда удавалось опубликовать²³.

   С самого начала переписки Цвейг проявляет необычайную деловую активность: издательство еще только-только готовилось выпустить в свет первый авторизованный сборник ("Смятение чувств", 1926/1927), а Цвейг уже предлагает к переводу свою старую пьесу "Иеремия" (1917) и новую комедию "Вольпоне" (1925/1926), сопровождая свои предложения советами, какое оформление лучше выбрать, чтобы издание выглядело более эффектным и, соответственно, лучше продавалось. "Иеремию" издательство вежливо отклоняет, сославшись на цензуру, хотя в действительности решающими оказались художественные соображения²⁴, а "Вольпоне" обещает пристроить в какой-нибудь из театров. Только после явного успеха сборника "Смятение чувств", высокие тиражи которого (особенно в Германии) приятно удивили самого Цвейга, "Время" принимает решение напечатать собрание сочинений, руководствуясь, судя по всему, прежде всего стратегическими соображениями. Форма собрания, особенно при наличии авторизации, была гораздо предпочтительней отдельных выпусков, поскольку она в силу своей статусности позволяла привлечь влиятельных литературных патронов в качестве авторов предисловий (что уже само по себе могло служить надежной защитой во всех отношениях) и одновременно давала возможность заявить о своих долговременных планах, подав ясный сигнал конкурентам и косвенно сориентировав потенциального читателя. Кроме того, заявка на солидное собрание, в случае если речь шла об авторе, ничем себя не скомпрометировавшем с точки зрения власти, создавала для издательства некоторое маневренное пространство при получении бумаги.

   Для Цвейга это решение стало поворотным в его писательской биографии: в его возрасте многие из его коллег по писательскому цеху уже давно имели собрания сочинений, а некоторые, как, например, Генрих Манн, и по нескольку. У Цвейга же первое собрание художественной прозы в двух томах на немецком языке выйдет при жизни только в 1936 г., когда он сам уже окажется в эмиграции, а его книги будут издаваться не в привычном "Инзель-ферлаг", а в издательстве Герберта Рейхнера (Вена/Цюрих/Лейпциг)²⁵. Не случайно факт начала издания собрания сочинений в советской России в 1927 г. отмечается и по сей день во всех биографиях Цвейга отдельной, особой строкой. Русское собрание стало для него знаком престижа и чрезвычайно важным моментом для собственного самоощущения. Он сообщает об этом известии своим многочисленным корреспондентам и умело использует это обстоятельство в продвижении своих произведений за пределами Германии на всем протяжении работы над собранием. По письмам этого периода отчетливо видно, с какой последовательностью Цвейг использует один и тот же нехитрый прием: русским он сообщает, например, о том, что пьеса "Вольпоне" уже переведена на французский, английский, испанский и проч., что она уже принята к постановке в таких-то и таких-то театрах, а, соответственно, английским или испанским корреспондентам сообщает о постановке пьесы в России как о деле решенном, хотя в момент написания того или иного письма никакой определенности в отношении пьесы нигде еще не было. Он словно подгонял одну страну другой и в результате добивался своего: пьеса "Вольпоне" действительно обошла многие театры Европы и Америки, принеся Цвейгу не только успех, но и существенный материальный доход. Вот только в России она была поставлена лишь в 1929 г., после почти трех лет безрезультатных усилий издательства "Время", взявшего на себя функции посредника, и довольно быстро исчезла из репертуара.

   Задуманное русское издание резко изменило внутреннюю географию Цвейга: он принадлежал к поколению, которое, пройдя через войну 1914 года, впервые в истории соприкоснулось с представлением о глобальном мире. Эта война открыла ее участникам мир, и в этом мире Россия занимала теперь полноправное место, она стала полноценным объектом интеллектуальной рефлексии, провоцирующим оценку, от вектора которой зависело самопозиционирование внутри интеллектуальной среды. В том кругу, в который Цвейг вошел в годы войны, оказавшись в нейтральной Швейцарии, где сложился свой наднациональный "мини-мир", - в этом кругу, в обстановке некоторой оппозиционности, которая всегда придает остроту писательскому образу, сложился свой словесный этикет, в котором ключевыми понятиями были "пацифизм" и "Толстой", а вместе с Толстым и Россия. В логике той части военного поколения, которая прошла через войну вместе с Толстым, а после войны открыла для себя Достоевского, признание в России, независимо от наличия или отсутствия симпатий к этой стране в ее тогдашнем состоянии, почти автоматически прочитывалось как мировое признание. Не случайно именно после получения предложения издать собрание сочинений в России Цвейг в своих письмах все чаще сетует на провинциальность австрийской культуры, в которой ему становится слишком тесно. Он начинает видеть себя масштабным деятелем общеевропейской культуры, воплощением европейской идеи, и сочтет необходимым проинструктировать в этом ключе Рихарда Шпехта, которого попросит написать предисловие к русскому изданию: "Если позволишь, я выскажу одно пожелание: мне хотелось бы, чтобы ты в этом очерке, говоря о моей деятельности, сильнее, чем обычно об этом пишут, подчеркнул мое первенство, потому что оно, став фактом истории, уже давно забыто. Я имею в виду, например, моего "Иеремию", первое художественное произведение, написанное в годы войны против войны, далее то, что мое совместное выступление с французом Жувом в Цюрихе в 1917 году по силе своего воздействия превосходит все нынешние мероприятия, направленные на примирение, затем мою книгу о Верхарне, которая одновременно вышла во французском и английском переводе и в которой впервые было обосновано мировое значение Верхарна, что было новым не только для Германии, но и вообще, и то же самое относится к моей книге о Роллане, которая благодаря переводам на английский, японский и т. д. вышла за пределы Европы. Для России же важно то, что моя статья о Достоевском стала первой крупной немецкой работой о нем и что с этой статьи начинается вся литература о Достоевском, кроме того, моя статья об Оттокаре Брежине стала первой статьей о нем, представившей этого славянского писателя миру. Эта объединяющая деятельность представляется мне такой же важной частью моей работы, как и мое творчество. В ней, как и в моем творчестве, находит свое выражение моя связь со временем и миром. В ней я вижу в некотором смысле преодоление венского духа в пользу европейского".²⁶ Здесь много преувеличений и не совсем точной информации, но как "автопортрет" эта развернутая самохарактеристика Цвейга весьма показательна: собрание сочинений для него оказывается важным не только само по себе, но и как возможность смоделировать свой образ - образ человека мира. Само же собрание, благодаря "правильно" подобранному обрамлению, предстает как факт наднациональной культуры: Горький, Шпехт, Мазареель, Луначарский и - чуть в тени - Роллан, - свой тесный круг, сложившийся уже давно поверх всех границ и чуть стилизованный под боевое товарищество.

   Издательство же, подбирая обрамление или соглашаясь на предложения Цвейга в этой части, руководствовалось совсем другими соображениями: Горький, известный покровитель начинающих писателей, был приглашен, чтобы представить читателю мало известного автора²⁷, Мазареель - потому что "революционный" и "левый", Луначарский - потому что влиятелен и к тому же опытен в представлении "буржуазных" писателей, которых он так умело критикует и хвалит, сохраняя нужный баланс, к тому же его участие позволяло надеяться на нейтрализацию Госиздата, с которым Луначарский был напрямую связан и по долгу службы, и по своей литературной работе. Чуть позже к участию в издании будет приглашен А. В. Десниций (1878-1958) для написания предисловий, игравших такую важную роль в советских изданиях, а при издании в 1931 г. тома, в котором публиковался роман-биография Жозефа Фуше, на помощь будет призван историк А. Е. Кудрявцев (1878-1941) для "правильной" интерпретации небезопасного материала, который помимо воли автора легко экстраполировался на советскую действительность. Этот том, вышедший уже после ареста И. В. Вольфсона, был, похоже, единственным проблемным томом с точки зрения цензурности: все, что касалось Французской революции, привлекало к себе особо пристальное внимание властей, тем более, что Цвейг в своей работе опирался на исследования Луи Мадлена (Louis Madelin, 1871-1956), который, как считалось в Советском Союзе, оклеветал французскую революцию. И тем не менее после некоторых проволочек том вышел из печати, а через год, в 1932 г., был переиздан.

   Цензурность или нецензурность были, конечно, важным критерием отбора, который все рецензенты, работавшие с издательством "Время", неизменно учитывали при оценке того или иного текста, предварительно фильтруя материал и заранее определяя потенциальную "проходимость" книги. Признание той или иной книги "нецензурной" на стадии первичной, внутрииздательской оценки, однако, еще не означало того, что ее невозможно будет издать. Для преодоления этого препятствия в репертуаре каждого советского издательства был испытанный набор средств: грамотное предисловие и "тактичный перевод", как назовет этот способ обработки текста начавший сотрудничать с издательством "Время" в 1929 г. П. К. Губер²⁸. Правда, "тактичный перевод" можно было применить только к прозе. Когда издательство получило от Цвейга его книгу о Марселине Деборд-Вальмор, включавшую в себя и ее стихи, проникнутые религиозным духом, H. H. Шульговской в своей рецензии от 06.10.1927 г. с сожалением отметил: "Это не роман, где можно, не нарушая действия, выкинуть нецензурные подробности".²⁹

   Впрочем, в случае с Цвейгом, вопросов, связанных с цензурностью, почти не возникало. Исключение составила только его упомянутая выше книга о Марселине Деборд-Вальмор. H. H. Шульговской, высоко оценивший достоинства книги, тем не менее считал, что ее публикация невозможна: "Она не подходит идеологически. Ее перевод явился бы у нас прямо вызовом. Это главная и непреоборимая причина"³⁰. Несмотря на это ясное предостережение, издательство заказало вторую рецензию - В. А. Зоргенфрею, который в рецензии от 02.11.1927 высказался более оптимистично в отношении цензурности и предложил расширить состав тома, разбавив другими статьями, чтобы нецензурность текста не так бросалась в глаза³¹. Когда же два года спустя, в 1929 г., очередь, наконец, дошла до запланированного тома и материалы были уже в третий раз отправлены на рецензию для принятия окончательного решения, П. К. Губер, взявшийся за ее составление, и вовсе не обнаружил никакой нецензурности, признав книгу, при всех ее достоинствах, в целом бесполезной: "Если бы ее написал какой-нибудь Шмидт или Мюллер, о переводе не могло бы быть и речи. Но издательство "Время" выпускает в свет полное собрание сочинений Цвейга, а по сему..."³². В 1930 г. том благополучно вышел из печати - без каких бы то ни было спасительных предисловий или маскирующих добавлений.

   В целом же авторы внутренних рецензий принимали во внимание в первую очередь художественные достоинства текста, а во вторую - потенциального читателя. Художественные достоинства текстов Цвейга часто не вызывали восторга у его двух постоянных рецензентов (H. H. Шульговского и В. А. Зоргенфрея), и они не особо церемонились в своих суждениях, отмечая сентиментальность, вычурность стиля, излишнюю аффектированность и т. д. При этом речь шла не об идеологической или идейной экспертизе, суждения выносили профессиональные литераторы, которые хотя и осторожничали, но все же руководствовались прежде всего собственным литературным вкусом, опытом и интересами дела - коммерческого проекта, рассчитанного на широкого читателя, ожидания которого они пытались угадать или оправдать. Они старались судить о Цвейге как профессионалы и, будучи таковыми, привлекали к обсуждению специалистов, если считали, что их собственной компетенции недостаточно. Так было в случае с очерком Цвейга о Толстом для шестого тома собрания, который был дан на рецензию Б. М. Эйхенбауму. Эйхенбаум не только дал "разгромный" отзыв на эту работу, но и счел необходимым высказать свое отрицательное мнение публично, в отдельной статье, помещенной в "Моем временнике"³³, что не помешало ему при подготовке тома к изданию принять участие в редактировании перевода П. С. Бернштейн, в котором произведены некоторые сокращения, явно по требованию Эйхенбаума, советовавшего еще в своей рецензии выкинуть отдельные главы - в соответствии со сложившейся традицией перевода в России, где переводчик, ввиду отсутствия каких бы то ни было обязательств перед автором, чувствовал себя совершенно свободным и часто брал на себя функции художественного редактора.

   Внутренние рецензии, главная задача которых сводилась к тому, чтобы проинформировать коллег о содержании и дать общую оценку с точки зрения качества предлагаемого текста, носили в целом рекомендательный характер и не всегда принимались во внимание. Заявленное собрание должно было выходить, а материала часто просто не хватало: старые тексты уже все были пущены в дело, доставлять же новые Цвейг не успевал. Издательство делало ставку на новеллы, в которых была востребованная временем "любовь" и "пикантность", но их хватило только на первые четыре тома, а дальше выпускать было нечего. Однако даже в этой ситуации издательство, получив от Цвейга несколько легенд, которые не заполнили бы целого тома, все же отсеяло часть из них, поскольку они художественно не устраивали редакцию, и предпочло дополнить недостающий объем историческими миниатюрами, несколько изменив немецкое название цикла: "Звездные часы человечества" были трансформированы в "Роковые мгновения", что, вероятно, с точки зрения редакции больше соответствовало начавшему складываться литературному русскому образу Цвейга.

   Эти первые пять томов оказались самыми успешными: новеллы выдержали по четыре издания, легенды и исторические миниатюры - три. Из остальных томов переиздавались только шестой (1928; 1929) и восьмой (1931; 1932): шестой из-за того, что издательство торопилось выпустить очерк о Толстом к столетнему юбилею писателя и не стало дожидаться присылки остальных текстов, которые по замыслу Цвейга вместе с работой о Толстом составляли единый цикл и которые были воспроизведены при втором издании тома; переиздание восьмого тома, включавшего в себя роман-биографию Жозефа Фуше, диктовалось читательским спросом, что лишний раз подтверждало мнение, сложившееся внутри издательства - Цвейг-эссеист, Цвейг-публицист проигрывал Цвейгу-беллетристу. Именно поэтому издательство так настойчиво, на протяжении всех лет, просит Цвейга присылать новеллы и, даже задумав в 1932 г. издать вне собрания его отдельную книгу в качестве подношения к 15-летию со дня октябрьской революции, выберет для публикации художественную малую прозу, хотя сам повод требовал скорее публицистического жанра, в духе "Боевых статей" Р. Роллана³⁴, напечатанных к этой дате.

   Но Цвейг, выпустив за эти годы всего лишь два сборника новелл, один из которых был задуман еще до собрания, второй - опубликован в Германии в начале выхода собрания, сосредотачивается на крупных формах - циклах очерков и беллетризованных биографиях. Вместе с русским собранием период "быстрых" публикаций - в газетах, альманахах - для него закончился, он начинает мыслить исключительно в формате объемных книг, отдельных томов, и принимается писать полноценный большой роман, который останется неопубликованным. Единственная новая новелла, которую Цвейг после продолжительного перерыва пришлет, наконец, в издательство - "Мендель-букинист" (1929) - так и останется в портфеле из-за своего малого объема, хотя В. Зоргенфрей даст ей самую высокую оценку, назвав лучшим из всего созданного Цвейгом, а редакция предложит подумать о составе еще одного, тринадцатого тома, до которого дело не дойдет. Новелла будет опубликована позже, после закрытия издательства, в составе того сборника, задуманного к 15-летию революции, но вышедшего уже в Госиздате в 1936 г. под редакцией В. А. Зоргенфрея.

   В ожидании нового художественного материала "Время", создавшее за эти годы "живого классика", будет издавать его эссеистику - отчасти как некоторую экзотику, дополняющую его художественное творчество, отчасти просто идя на компромисс - с учетом установившихся рабочих отношений, которые сложились в деловое партнерство. В этих отношениях была своя рутинность: партнеры подробно обсуждали отдельные практические детали, издательство выполняло мелкие поручения Цвейга, Цвейг, в свою очередь, быстро отзывался на всякого рода мелкие просьбы делового характера. Издательство демонстрировало пиетет к мастеру, оставляя за скобками сомнения и критику в отношении некоторых текстов³⁵, Цвейг, в свою очередь, демонстрировал лояльность и готовность к сотрудничеству даже тогда, когда, после ареста в 1930 году И. В. Вольфсона, издательство перешло в другие руки: получив в 1933 г. предложение от одного из эмигрантских издательств выпустить его книгу "Мария Антуанетта" на русском языке, он сразу поставил об этом в известность своих советских партнеров и ясно обозначил свою позицию, написав, что не склонен публиковать свои вещи "на той стороне".³⁶ На протяжении всей переписки он проявляет прагматическую адаптивность, высказывая свое мнение о том, какие тексты с его точки зрения особенно подходят для России - так же, как он учитывает этот фактор национальной специфики в работе с переводчиками на другие языки. Но если на первом этапе взаимодействия с издательством "Время" за этими суждениями стоит скорее желание продвинуть как можно больше своих текстов, то после 1930 г., когда произошла смена руководства издательства, на первый план выступает желание сохранить свой статус внутри русского культурного пространства. Зная о том, что происходит в советской России, зная о тех изменениях, которые произошли внутри издательства, Цвейг продолжает сотрудничество и, посылая свои новые работы, пытается предугадать реакцию цензуры, надеясь на то, что издательство, как в былые годы, сумеет обойти возможные препятствия. Эта конформность отражает общую позицию Цвейга конца 1920-х - начала 1930-х гг. Когда летом 1929 г. разгорелся скандал вокруг интервью, данного Цвейгом венгерской газете и опубликованного под заголовком "О задачах писателя"³⁷, Цвейг, возмущенный допущенными искажениями, поспешил обратиться к известному венгерскому писателю Ференцу Герцегу (Ferenc Herczeg, 1863-1954) с письмом, в котором разъяснил свое видение роли писателя в современной политике: "Господин С. спросил меня о моей позиции в отношении венгерской ситуации. На это я ему ответил: мы тут ничего не можем сделать, и, по моему мнению, защищаться или оказывать сопротивление всегда должны только сами писатели той или иной страны, если им кажется, что их подавляют. Любое вмешательство извне - пример тому Сакко и Ванцетти, которые были казнены только в результате поддержки европейских интеллектуалов - лишь вредит, а не помогает, венгры должны сами оказывать сопротивление, если они недовольны"³⁸.

   Выпуск собрания сочинений Цвейга закончился в 1932 г. Вялая переписка будет продолжаться до 1934 г. Отношения постепенно сошли на нет, но не только и не столько потому, что изменилась ситуация внутри издательства, которое в итоге будет закрыто. При том запасе конформизма и внутренней личной мотивации, которые были у Цвейга, он потенциально явно был готов продолжить сотрудничество и с Государственным издательством. Но в 1932 г. атмосфера в Германии меняется: в газетах публикуются списки нежелательных книг, среди авторов - и Цвейг. В 1933 г. последуют акты сожжения книг, многолетнее сотрудничество с "Инзель-Ферлаг" прерывается, Цвейг переходит в венское издательство Герберта Рейхнера, а в 1934 г. эмигрирует в Англию. На этом фоне связи с СССР были явно неуместными. Контакт прервался скорее по инициативе Цвейга. Государственное издательство вполне могло бы продолжить выпуск его книг, и люди, которые могли бы поддержать эту связь, тоже имелись - и П. С. Бернштейн, и В. А. Зоргенфрей находились на первых порах в поле зрения Госиздата. В контексте идеологических установок начала - середины 1930-х гг. Цвейг мог бы оказаться очень полезным: комбинация "еврей - немец - эмигрант", находящий культурное пристанище в Советской России, идеально подходила для моделирования образа советской России как хранительницы мировой культуры, не знающей национальных различий и давно разрешившей еврейский вопрос. Еврейская тема в советском "немецком комплексе" 1930-х гг. - ключевая, и евреи-писатели из Германии и Австрии - желанные гости. Не случайно Лион Фейхтвангер, посетивший СССР в январе 1937 г., представлялся советской публике в первую очередь как еврейский писатель и уже во вторую - как писатель из Германии: "самым воинствующим еврейским писателем" назовет его Сергей Третьяков в начале своей приветственной речи на встрече с писателем в Политехническом музее в Москве,³⁹ и тут же перейдет к рассуждению на тему о космополитизме, интернационализме и гражданах мира, - к важной теме тех лет, использовавшейся для формирования новой идеологемы - советского патернализма.

   У Цвейга еврейская тема тоже присутствовала, но все это уже было опубликовано в рамках собрания, а то, что не вошло туда (старая пьеса "Иеремия" и легенда "Рахель ропщет на Бога"), воспринималось скорее как выражение сионистской идеи, и потому тоже не годилось. Его относительно новый рассказ - "Мендель-букинист" - Государственное издательство опубликовало в 1936 г. в составе упомянутого сборника, подготовленного издательством "Время", но по тому, чем заполнялись последние тома собрания и по тому материалу, который Цвейг присылал, было очевидно - рассчитывать на подходящие новые тексты не приходилось. Цвейг-новеллист, который мог бы приносить прибыль, как будто исчерпал себя, Цвейг-эссеист - казался мало перспективным. При отсутствии мотивации с обеих сторон сотрудничество прекратилось, и даже переиздания старого не возобновлялись - вплоть до середины 1950-х гг., когда имя Цвейга, теперь уже полноценного классика, снова появилось в списках издаваемой западной литературы, все в тех же переводах, когда-то выполненных по заказу издательства "Время".

  

   Письма Стефана Цвейга издательству "Время": РО ИРЛИ, ф. 42, ед. хр. 186; письма издательства "Время" Стефану Цвейгу: РО ИРЛИ, ф. 42, ед. хр. 185 (номера единиц хранения приводятся по предварительной описи архива, который в настоящее время находится в обработке).

  

   В данной публикации представлены письма С. Цвейга, сохранившиеся в архиве издательства "Время", а также их переводы на русский язык, часть из которых была выполнена сотрудниками издательства для рабочих целей. Письма издательства "Время" Стефану Цвейгу писались, вероятно, сначала на русском языке, а затем переводились на немецкий язык: в публикации приводятся и русские, и немецкие тесты. Все стилистические, лексические и синтаксические особенности перевода на немецкий язык, выполненного сотрудниками издательства, воспроизводятся без изменений; орфография немецких писем приведена в соответствие с современными нормами. В случае отсутствия исходного русского текста дается современный перевод.

   Все письма представляют собой машинопись; рукописные вставки заключены в квадратные скобки; наличие рукописных черновиков писем издательства отмечено в комментарии.

   В комментарии частично использованы сведения, приведенные первым публикактором избранных писем С. Цвейга из архива издательства "Время" К. М. Азадовским (Стефан Цвейг. Письма в издательство "Время" / Публикация К. М. Азадовского // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1975 год. Л.: Наука, 1977. С. 217-255).

  

   Сокращения:

   ССЦ - Собрание сочинений Стефана Цвейга. Авторизованное издание. С предисловием М. Горького и критико-библиографическим очерком Рихарда Шпехта. В 12 тт. Л.: Время, 1927-1932.

  

   ¹ Стефан Цвейг. Письма в издательство "Время" / Публикация К. М. Азадовского // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1975 год. Л.: Наука, 1977. С. 217 -255.

   ² См. статью К. М. Азадовского в настоящем сборнике.

   ³ См. письмо No 1 от 30.12.1925, прим. 5.

   ⁴ См. письмо No 2 от 30.01.1926, прим. 8.

   ⁵ П. С. Бернштейн, мать С. И. Бернштейна и И. И. Бернштейна (Александра Ивича), занялась переводческой деятельностью в достаточно "зрелом" возрасте после того, как овдовела и вынуждена была содержать семью. Ее первый перевод с немецкого был опубликован в 1917 г. (Король-Арлекин. Пьеса в 4-х действиях Р. Лотара. Пер. П. С. Бернштейн. Нарва, 1917). Основные переводы, выполненные П. С. Бернштейн, вышли в издательстве "Время", к сотрудничеству с которым ее, возможно, привлек Б. М. Эйхенбаум, связанный с семьей Бернштейн давней дружбой, завязавшейся благодаря младшему сыну П. С. Бернштейн, Игнатию, учившемуся у Б. М. Эйхенбаума в гимназии Я. Г. Гуревича.

   ⁶ Богатырева С. Хранитель культуры или до, во время и после "Картонного домика". К 110-й годовщине со дня рождения Александра Ивича (Игнатия Игнатьевича Бернштейна- 1900 - 1978) //Континент. 2009. No 4 (142). С. 275.

   ⁷ "Ах, у каждого человека должна быть своя Ломоносова...". Избранные письма К. И. Чуковского к Р. Н. Ломоносовой. 1925-1926 гг. / Публикация Ричарда Дэвиса. Предисловие Елены Чуковской и Ричарда Дэвиса // In Memoriam. Исторический сборник памяти А. И. Добкина. СПБ. Париж: Феникс-Atheneum, 2000.

   ⁸ См. Приложение No 1.

   ⁹ Кроме уже упомянутых двух сборников издательства "Атеней" к моменту обращения Цвейга в издательство "Время" в советской России были изданы: Цвейг С. Легенда одной жизни. Пьеса в 3 актах. Перевод И. Б. Мандельштама. Предисловие А. Г. Горнфельда. М.; Пг.: Госиздат, 1923; Цвейг С. Ромэн Роллан. Перевод с нем. проф. Г. Генкеля. М.; Пг.: Гос. Изд., 1923; Цвейг С. Глаза убитого [брата]. (Рассказ). Перевод Л. Н. Всеволодской. М.: Солнце, 1925.

   ¹⁰ См. внутренние издательские рецензии: РО ИРЛИ, ф. 42 (архив издательства "Время").

   ¹¹ См. подробнее статью К. М. Азадовского в настоящем сборнике.

   ¹² Отсутствие любовной интриги послужило, например, одним из аргументов для отклонения пьесы Цвейга "Иеремия": "В пьесе нет никакой любовной интриги, столь необходимой для современного читателя", - писал ?. ?. Шульговской в рецензии от 18.03.1926 (См. Приложение No 2).

   ¹³ Примером может служить история переводов романа Бернгарда Келлермана (1879-1951) "Туннель", появившегося впервые на русском языке в 1913 г. и переиздававшегося в 1920-1930-е гг. в разных переводах несколько десятков раз. Только в 1926 г. перевод Э. К. Пименовой (1855-1935), выполненный ею с английского языка в 1915 г. и многократно воспроизводившийся с тех пор, был выпущен одновременно издательствами "Мысль", "Прибой" и Госиздатом.

   ¹⁴ Жирнов Е. "Наше законодательство отказалось от защиты притязаний автора" // Коммерсантъ Власть. No 43 (546), 03.11.2003.

   ¹⁵ Народный комиссариат просвещения, основываясь на декрете от 26 ноября 1918 г., опубликовал 14 мая 1925 г. постановление "О признании достоянием РСФСР всех переводов на русский язык произведений Эптона Синклера". См.: Собрание узаконений РСФСР 1925 г., No 45. С. 336.

   ¹⁶ См. письмо No 6 от 04.05.1926.

   ¹⁷ Для сравнения: в 1926 г. ГИЗ предложил М. Пришвину за роман "Кащеева цепь" по 60 рублей за авторский лист, за очерки и рассказы в газетах и журналах объемом от одного до полутора авторских листов М. Пришвин получал в эти годы 80-100 рублей (См.: Пришвин М. Дневники 1926-1927 гг. М.: Русская книга, 2003).

   ¹⁸ Для сравнения: в 1929 г. В. Маяковский запрашивал гонорар в 200 р. за авторский лист. (См. заявление, составленное В. Маяковским и О. Бриком от имени группы РЕФ и направленное ими заведующему Госиздатом А. Б. Халатову 14 мая 1929 г.: Маяковский В. Собрание сочинений в 13 тт. М.: ГИХЛ. 1961. Т. 13. Письма и другие материалы).

   ¹⁹ Geschichte des deutschen Buchhandels im 19. und 20. Jahrhundert Hg.: Historische Kommission d. Bnrsenvereins von Georg Jflger (u.a.). Bd 2: Weimarer Republik 1918-1933. Teil 1. Hg.: Emst Fischer / Stephan Fbssel. Мьпспеп: Saur Verlag, 2007. S. 110.

   ²⁰ Bidwell R. L. Currency Conversion Tables: A Hundred Years of Change. London: Rex Collings, 1970. P. 22-24.

   ²¹ См. письмо No 108 от 26.07.1934, прим. 2.

   ²² См. письмо No 18 от 15.12.1926.

   ²³ См. письмо No 5 от 20.03.1926, прим. 7.

   ²⁴ См. письмо No 7 от 10.05.1926, прим. 5; Приложение No 2.

   ²⁵ Zweig S. Gesammelte Erzählungen in 2 Bänden. (Bd. I. Kette; Bd. II. Kaleidoscop). Wien. Zurich. Leipzig: Herbert Reichner, 1936.

   ²⁶ Zweig S. Briefe. 1920-1931. Hrsg. von Knut Beck und Jeffrey B. Berlin: S. Fischer Verlag, 2000. S. 174-175.

   ²⁷ См. статью К. M. Азадовского в настоящем сборнике.

   ²⁸ См. Приложение No 16.

   ²⁹ См. Приложение No 7.

   ³⁰ Там же.

   ³¹ См. Приложение No 8.

   ³² См. Приложение No 15.

   ³³ Эйхенбаум Б. М. С. Цвейг о Толстом // Эйхенбаум Б. М. Мой временник. Л.: Издательство писателей в Ленинграде, 1929. С. 128-130.

   ³⁴ Роллан Р. На защиту Нового Мира. Сборник боевых статей. Л.: Время. 1932.

   ³⁵ Письма издательства на немецком языке разительно отличаются по тону и стилю от оригинальных писем на русском языке, с которых делался перевод, при том что переводом писем в разное время занимались разные люди. Сухая деловитость русских писем трансформировалась с гимназическим усердием в пышную витиеватость не всегда грамотного немецкого текста с неизменными руссицизмами.

   ³⁶ См. письмо No 106 от 04.01.1933.

   ³⁷ См. подробнее: Zweig S. Briefe 1920-1931, S. 594-595.

   ³⁸ Ibid. S. 255.

   ³⁹ Третьяков С. Воинствующий писатель. Из речи на вечере, посвященном встрече с Лионом Фейхтвангером // Литературная газета. No 13 (7.01.1937).

  

   Kapuzinerberg 5

   Salzburg

   am 30. Dezember 1925

   An den Verlag "Wremya"

   Moskau

  

   Herr Paul Ettinger war so außerordentlich freundlich, mir ein Exemplar der neuen Auflage von "Amok", die bei Dmen erschienen ist, zu besorgen und die Mitteilung zu machen, dass Sie eventuell ein neues Buch von mir vor dem Erscheinen in Deutschland übernehmen wollten. Nun werde ich in etwa drei Monaten den dritten Kreis meiner Novellen unter dem Titel "Verwirrung der Gefuhle" herausgeben und bin gerne bereit Dmen zwei Monate vor dem Erscheinen das ganze Material zur Verfugung zu stellen und würde mich freuen, wenn Sie davon eine Ausgabe machen würden.

   Von meinen andern Büchern ist mir eines wichtig, eine Légende "Die Augen des ewigen Bruders", die in der Inselbücherei erschienen ist. Ich habe eigentlich das Gefühl, dass gerade dieses Buch, das etwa hundert Seiten umfasst, am meisten in Russland Wirkung haben würde. Sollte es noch nicht übersetzt sein, so würde ich mich sehr freuen, wenn Sie es gleichfalls drucken wollten: hier käme ja, da es schon frei ist, ein Honorar nicht mehr in Betracht.

   Mit den besten Empfehlungen ïhr sehr ergebener

   Stefan Zweig

  

   Перевод:¹

   Зальцбург, Капуцинерберг 5.

   30 декабря 1925²

   В издательст